Ушел в историю XX век — последний классический век отечественной культуры. Среди великого многообразия культурных достижений русско-советской эпохи (изобразительное искусство, кинематограф, театр, музыка) размышления о времени и судьбе человека ярче всего проявились, пожалуй, в литературе. С литературой, с книгой связал свою творческую судьбу выдающийся сибирский художник Анатолий Иванович Аносов. Подобно многим талантливым современникам, начавшим свой творческий путь в послевоенный период XX в., Анатолий Аносов пережил стабильные и кризисные времена искусства, завершившиеся распадом культурных традиций и деградацией иллюстративно-художественного облика книги. «Кажется мне, что живи мой художник в иные времена и на иных пространствах, его одиночество было бы посветлее» (Анатолий Кобенков). Ностальгическая драма художника продолжалась почти два десятилетия: ушли друзья, кануло в Лету «Восточно-Сибирское книжное издательство», остановился печатный станок… «По сути, на сегодняшний день художник одинок больше прочих... те, что представляют себя как книжных графиков — ничего толком о книге не знают, но что самое ужасное, еще и не желают знать» (Анатолий Кобенков). Приведенные здесь цитаты друга художника известного российского поэта не случайны. Анатолий Кобенков и Марк Сергеев, оставившие замечательные размышления об Аносове, были искушенными книговедами, высоко ценившими эрудицию и графический вклад художника в российскую книжную культуру. Сколь ни велико было разочарование художника в новых поставангардных культурных реалиях, Анатолий Аносов продолжал работать с полной самоотдачей, реализовав свой творческий потенциал в станковой графике и живописи, долгое время остававшихся в тени его книжных иллюстраций и уникальных экслибрисов.

Предел мечтаний иллюстратора — это равноценное соавторство с писателем в деле создания единого литературно-художественного пространства книги, образованного из сложившегося во времени изобразительно-выразительного ряда (обложка, титульный лист, страничные иллюстрации, форзацы, заставки, концовки, виньетки, шрифты, заглавные буквицы и т. д.). К сожалению, далеко не все заказы издательства давали художнику-иллюстратору счастливую возможность творческого самовыражения, неразрывного с пафосом литературного произведения. Чаще всего художнику предлагался упрощенный вариант оформления книги, ограниченный обложкой, единственной иллюстрацией или форзацем. Случалось и так, что авторские тексты оказывались слабее возможностей талантливого графического интерпретатора «чужих» литературных сочинений. В таких нестандартных ситуациях Анатолий Аносов проявлял необыкновенный такт и невольно «улучшал» общее впечатление от прочитанного. Выполненные в авторской технике гравюры на пластике, вызывающие ассоциации с ксилографией и линогравюрой одновременно, иллюстрации художника обладают редкой восприимчивостью к стратиграфии и интонационному строю произведения. Самобытный графический стиль художника, гармоничный в сочетании трезвой аналитики и эстетической эмоции, раскрылся в иллюстрациях к произведениям двух прижизненных классиков и современников художника — Валентина Распутина («Живи и помни», «Последний срок») и Александра Вампилова («Дом окнами в поле»). Не отступая от сюжетной основы повествования, Анатолий Аносов сделал осязаемыми не только ключевые моменты текстов, но и содержательные подтексты их «пустых» междустрочий. Рисуя образы героев, судьбы которых разворачиваются в драматическом потоке времени, А. Аносов философски осмысливает два несовпадающих друг с другом литературных пространства, две параллельно существующие во времени концепции личности, о которых еще не устали рассуждать литературные критики. Если в одном мире (Валентин Распутин) художник отобразил психологическую и духовную драму уходящего времени, то в другом (Александр Вампилов) — запечатлел парадоксальную двухмерность существования человека. Насыщенное графическое поле иллюстраций к повестям В. Распутина, с напряженными, разнонаправленными линиями и штрихами, обнажило драматический (даже трагический) контекст литературного полотна писателя, сравнимого разве что с живописной эпопеей великого русского художника Павла Корина «Русь уходящая». Спокойная изобразительная канва иллюстраций к драматургии А. Вампилова иллюзорна и обманчива. Трехчастное построение листа: сюжетный фрагмент (низ) и графическая аллегория (верх), разделенные нейтральной белой плоскостью (середина), — вводит читателя-зрителя в незавершенное, раздвоенное существование «героев нашего времени», в судьбах которых странно переплелись земное бытие и воображаемое инобытие с неизвестным футуристическим исходом.

Художник книги — человек свободный и одновременно ограниченный в проявлениях своей творческой индивидуальности. Он свободен в своих размышлениях над литературными образами и способах художественно-графического оформления книги. Вместе с тем поток творческого сознания художника всегда ограничен сюжетом и философско-эстетическими представлениями автора. Возможно, по этой причине художник начал искать иные формы творческого уединения в экслибрисе. Вырезанные под лупой и отпечатанные сначала для себя и близких людей, эти виртуозно исполненные, строгие или вольные по формальному решению экслибрисы стали со временем самобытным явлением в российском графическом искусстве.

Творческая природа А. Аносова отличается своеобразной многомерностью: параллельно печатной графике, где нашло отражение свободное ассоциативное мышление художника, в его творческом багаже всегда существовал станковый рисунок, требующий особого, бережного отношения к живому объективному материалу — природе и человеку. Представитель исчезающего ныне поколения русской интеллигенции, Анатолий Аносов оставил замечательные портретные образы товарищей по книжному цеху Владимира Жемчужникова, Лины Иоффе, Бориса Роттенфельда и немного грустный по настроению «Автопортрет» в ироническом окружении «нимба» из старых советских денежных знаков. Эти выполненные в безупречной классической манере, строгие по форме и правдивые по психологическому рисунку образы многое говорят о личности самого художника, вся жизнь и творчество которого были освещены высоким нравственным смыслом.

Среди множества графических портретов художника выделяются портреты «байкальских аборигенов» — легендарных капитанов В. В. Стрекаловского и И. Г. Логинова, с которыми художник был связан по месту своей творческой прописки в поселке Байкал — в распадке Щелка. Эти небольшие по размеру портреты являются, по сути, портретами историческими — запечатленными образами мужественных и человечных «тружеников моря». Байкал был для художника заповедной, глубоко личной страницей жизни. Здесь художник обретал душевный покой и погружался в состояние лирического созерцания местных пейзажей и неспешного сельского быта. Из расположенной на солнечной стороне распадка «усадьбы» художника был виден треугольник Байкала, а на аккуратно возделанных грядках Анатолий Аносов собственноручно выращивал цветы, а потом их писал наряду с дикорастущим разноцветием. Там же, во дворе, под старым раскидистым деревом А. Аносов написал свой живописный «Автопортрет» («Раздумье») с заготовленным для новой работы чистым холстом. В этом простом с виду портрете автор решает задачу повышенной сложности: создает психологический портрет в стилистике русской пленэрной живописи (эта национальная особенность русской пленэрной традиции сложилась в последние десятилетия XIX в.). Пленэрно «рефлексирующий» колорит произведения, сдержанный по своей световой температуре, парадоксальным образом не противоречит рельефной, осязаемой пластической структуре полотна, создавая в совокупности особую лирическую среду, акцентируя сосредоточенное, «размышляющее» состояние художника.

В низине тихой и уютной Щелки с ветшающими избами, сараями и заборами протекает быстрый, прозрачный ручей, устремляющийся к Байкалу, а с его недалекого берега открываются чудесные виды и ландшафты. Камерные щелкинские мотивы или эпические просторы Байкала, выстроенные из вечных блоков материи воды, неба и скал, художник писал на протяжении всей жизни в своей излюбленной классической «объективной» манере. Однако в этой художественной «объективности» полотен заключена волнующая глубина переживаний художника, его спокойное и мудрое принятие действительности и вера в спасительную силу красоты. От созерцания графических и живописных творений замечательного мастера, по точному и взволнованному определению Марка Сергеева, «ощущаешь, что выходишь в мир обновленным, обнадеженным, просветленным, точно сказал тебе художник на прощание заповедное, долго лелеемое, столь нужное каждому из нас душевное доброе слово».

100-летие «Сибирских огней»