Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Дым над тайгой
Роман
Файл: 
01_vtorushin_dnt1.zip (176.03 КБ)
01_vtorushin_dnt1.zip (176.03 КБ)
Станислав ВТОРУШИН
Роман
ПРОЛОГ
К самолету Остудин подходил с таким чувством, словно его вели под конвоем. Не хотел он видеть ни груз, который привезли на аэродром, ни всю сцену его передачи семье Кузьминых. Одна мысль об этом останавливала сердце. В голове не умещалось, как могло случиться такое. Когда он услышал о смерти Саши Кузьмина, у него оцепенела душа. Он сразу понял: Кузьмин этого не переживет.
А ведь все в тот день начиналось хорошо. На совещание к начальнику областного геологического объединения Батурину Остудин шел в приподнятом настроении. Еще накануне вечером он получил из экспедиции радиограмму о том, что испытания скважины на Кедровой площади начнут сегодня с утра. Он был абсолютно уверен в том, что она даст нефть. А это значит, что он победил. Все остальное — и нечеловеческие усилия, и самые горькие разочарования, и нервотрепка последнего времени — отошло на второй план. Он представлял радостные лица буровиков, своего зама Кузьмина, главного геолога Еланцева и от этого у него самого невольно появлялась улыбка. Ведь все они живут на Севере ради одного — поиска нефти.
Совещание проходило по-деловому сухо, как это всегда было у Батурина, на конкретные вопросы давались такие же короткие конкретные объяснения.
Когда оно закончилось, руководители экспедиций, и те, которых Захар Федорович Батурин похвалил, и те, которым он минуту назад бросал упреки, тесным кружком обступили его. У каждого было свое, недоговоренное. То, что минуту назад выглядело чинным мероприятием, превратилось в толчею. Батурин слушал, слегка наклонив голову, и почему-то все время смотрел на тумбочку с телефонами. Наверное, ждал звонка. И через некоторое время из трех стоявших на тумбочке телефонов зазвонил красный, по назначению — прямой.
— Прошу простить, — сказал Батурин, и все тут же умолкли. — Да, да. Здравствуй, Семен Гаврилович... Да ты что!.. У меня как раз начальник Таежной экспедиции... — Батурин сдвинул к переносице густые, пробитые редкой сединой брови, и его лицо сразу стало суровым. Перехватив настороженный взгляд Остудина, он опустил глаза и тихо произнес: — Роман Иванович, задержись.
Закончив разговор, Батурин на ощупь, не попав с первого раза на рычаги аппарата, опустил телефонную трубку и отрешенно уставился в пространство. Начальники экспедиций, сгрудившиеся вокруг стола, застыли в молчаливом ожидании. Они поняли, что Батурину сообщили важную новость и теперь ждали, когда он поделится ей. Но вместо этого он, все так же глядя в пространство, сделал рукой жест рукой, что все могут расходиться. Громко отодвигая стоявшие у стола стулья, люди начали выходить из кабинета.
Батурин, записав просьбы начальников в свой ежедневник, чтобы взять на особый контроль, не воткнул ручку в пластмассовый голубой стаканчик, а, захлопнув ежедневник, оставил ее в нем. И нахмурившись так, что его кустистые брови сошлись у переносицы, не произнес, а скорее вытолкнул из себя тяжелые слова:
— Неприятная новость, Роман, — Остудин обратил внимание, что он впервые назвал его просто по имени. — Звонил военком. Александра Кузьмина убили. Гроб с телом везут из Афганистана. Сегодня вечером он будет в нашем аэропорту... Насчет подробностей свяжись с военкомом.
Остудин застыл, глядя на красный телефонный аппарат. Александр был единственным сыном его заместителя Константина Павловича Кузьмина. У Кузьмина болело сердце, и он сразу подумал, что эта страшная весть убьет его. Поэтому переспросил:
— А военком не ошибся? — и посмотрел Батурину прямо в глаза. — Две недели назад я Сашу Кузьмина вот как вас видел. Он приезжал в Таежное на побывку. У него есть невеста, дочь бурового мастера Лена Федякина.
— Еще и невеста… — Батурин провел пальцами по воротнику рубашки, словно она ему вдруг стала тесной. — А насчет двух недель... У войны, Роман, свой отсчет времени. Звони военкому.
Батурин переставил телефон с тумбочки на стол, сам набрал номер.
Остудин никогда не считал себя человеком слабым. И это не было самохвальством. Ему приходилось бывать во всяких переделках, и он ни разу не дрогнул. Это не однажды отмечали те, кто сопровождал его «в трудах и походах».
Всякое приходилось видеть Роману Остудину: и счастливые лица первооткрывателей, и натянутые улыбки неудачников. Приходилось поднимать стакан, утверждая: «Не пью потому, что горько», приходилось закрывать глаза навсегда ушедшим.
Таких было трое: Наташка Сергеева, Влас Старков и Венька Брызгалов. Наташка утонула, переходя вспучившуюся после ливня горную речушку Громотуху. Смерть ее казалась совершенно нелепой. Воды в речке было всего по пояс. Но Наташка поскользнулась на осклизлом валуне, ударилась затылком о камень, и пока ее выловили из воды, было уже поздно. Влас, работавший геофизиком, умер от непонятно какой болезни в Печорской тайге. Умер только потому, что их группе не дали рацию, и они не смогли вызвать санитарный вертолет. Четыре дня двое несли на носилках третьего, а на пятый день Влас тихо закрыл глаза и больше уже никогда не открыл. Роман и Юрка оставили носилки, связали волокушу и еще два дня до выхода в деревеньку Сосновку тащили тело на волокуше.
А вот Венька Брызгалов погиб от пули. Произошло это на Урале, где Остудин был на студенческой практике. Зайцев в том районе была тьма, и геологи часто охотились на них. Ходили по двое. В тот раз в паре с Венькой шел Роман. Потому он все видел, но не сразу все понял. Они обходили большую вырубку. Рядом с Венькой выскочил русак. Венька выстрелил, заяц по-детски заверещал и закрутился на месте. Венька в азарте подбежал к нему и стал добивать прикладом. Ружье выстрелило вторым стволом. Заряд вошел Веньке в грудь.
Все три смерти обидные, но объяснимые. Наташка и Влас погибли на службе. Они делали работу, которая была нужна людям. Венька обрек себя по собственной неосмотрительности. А вот из-за чего погиб Саша Кузьмин, сероглазый, улыбчивый парень, который после армии хотел стать геологом, чтобы со временем заменить отца?
Два года назад его призвали в армию. Через год он оказался в Афганистане. Писал отцу короткие, но спокойные письма. В одном сообщил, что награжден орденом Красной Звезды. Кузьмин насторожился, потому что боевые ордена за мирную службу не дают. И даже поделился своими опасениями с Остудиным. Но месяц назад Саша приехал на побывку, и все тревоги сразу рассеялись.
Константин Павлович по этому поводу устроил застолье. Столы ломились от яств. Здесь была и лосятина, тушенная в вине, и рябчики, запеченные с брусникой, и грузди со сметаной. Остудин, бывший на пиру почетным гостем, снова и снова воспроизводил картину: во главе стола сидит Кузьмин-старший, справа от него — Саша. Добрый, русоволосый, в новеньком камуфляже (камуфляж тогда только входил в моду, и Саша специально прихватил его, чтобы покрасоваться), при ордене Красной Звезды и медали «За отвагу» — про нее он написать не успел: сразу после вручения разрешили отпуск. На углу стола рядом с Сашей, чуть касаясь его плечом, — Леночка Федякина. Вчерашняя угловатая длинноножка, неизвестно когда успевшая из Золушки превратиться в принцессу и стать первой поселковой красавицей. Саша постоянно бросал на нее короткие взгляды, и его глаза радостно светились. Это открыто замечали все, в том числе и Остудин. Константин Павлович, когда вышли в соседнюю комнату курить, по секрету сообщил: «Санькина невеста. Хотели теперь пожениться, но мы с матерью отсоветовали. Вот вернется со службы...»
Последний раз Остудин видел младшего Кузьмина накануне его отъезда. Возвращаясь домой поздно вечером, около федякинской калитки Роман Иванович чуть было не налетел на парочку. Он нарочито отвернулся, чтобы не смущать молодых. Но они и не стеснялись. Саша Кузьмин забрал под свой полушубок Ленку, и они, забыв обо всем на свете, целовались. Так увлеклись, что на Остудина не обратили внимания. Когда он предупредительно кашлянул, они лишь отодвинулись к калитке, освобождая проход на узкой, протоптанной в снегу тропинке. Приподняв отвороты полушубка, Сашка спрятал буйную свою голову. Никого в этот момент не видел, не слышал, и никто для него не существовал, кроме Ленки.
И вот теперь эта красивая девочка с удивительными синими глазами уже не сможет прижаться к груди того, кто первым поцеловал ее. Остудин вдруг представил, как вздрогнет она, услышав страшную весть, сникнет и потухнет, как побелеют ее губы и потускнеет взгляд, и ему стало нехорошо. «Что же это за жизнь? — подумал он. — Не жизнь, а свеча на ветру, которая может погаснуть каждую минуту. Кто же выставил нас на такой ветер? Ведь Саша отпраздновал свое двадцатилетие всего месяц назад. Разве можно допустить гибель человека в таком возрасте? Еще немного, и от некогда великого народа не останется ничего. Кто же повинен в этом?»
Вопросы лезли в голову, сжимали сердце, иногда почти останавливая его, но Остудин знал, что не успокоится, пока не найдет ответа. «Но кто же даст его мне? — подумал он. — За что мы воюем в Афганистане? И что такое ограниченный контингент войск? Вот уже третий год он вязнет в стране, которая нам не друг, не сват и не брат. Кто такие моджахеды? Кто такие душманы? И чего мы не можем поделить с ними?»
Мысли об Афганистане, о том, что в нашей жизни что-то идет не так, возникали у Остудина, когда он нетвердым шагом шел через подмерзшее поле аэродрома к одинокому АН-2, стоящему у самого края рулежной полосы. И еще он думал: как сказать Константину Павловичу о том, что он привез гроб с телом его сына? Пытался поставить себя на его место, но сопоставление не укладывалось в голове. У него было неосознанное чувство вины перед своим заместителем. «Наверное, это потому, что у меня, в отличие от него, нет сына, — подумал Остудин. — Но если бы он и был, ему еще нужно вырасти. Время моих детей впереди», — горько усмехнулся Остудин и двинулся к открытой дверке самолета. В нем находился только второй пилот. Ни командира, ни страшного груза еще не было. Увидев Остудина, пилот спрыгнул на землю, притопнул тяжелыми, на собачьем меху, сапогами и, козырнув по-военному, коротко сказал:
— Командир сейчас придет, — и, опустив руку, добавил: — Диспетчер попросил нас взять до Таежного девушку. Вы не возражаете?
— Да нет, — сказал Остудин, глядя как из здания аэропорта вышла вереница людей и направилась на посадку в стоявший недалеко АН-24. Ему было все равно, кто полетит с ним.
Остудин хотел спросить про гроб, но не стал. К самолету, хрустя шинами по некрепкому утреннему льду, приближалась крытая машина, в которой, очевидно, и везли Сашу Кузьмина. Она остановилась, и из нее, не закрыв дверку кабины, осторожно вылез старший лейтенант, по виду еще совсем мальчик, с бледным, без единой кровинки лицом. Он был одет в меховую камуфляжную куртку, но Остудин сразу обратил внимание на его левую руку, висящую на перевязи. Шофер машины протянул ему из кабины маленький чемоданчик.
Откинув тент, из кузова спрыгнули четыре солдата. Молча открыв задний борт, они сноровисто вытащили из машины длинный деревянный ящик, сбитый из грубых необструганных досок, и понесли к самолету.
— А мне казалось, что погибших солдат привозят в цинковых гробах, — глядя на старшего лейтенанта, не удержавшись, произнес Остудин.
— Вам правильно казалось, — сухо, давая всем своим видом понять, что ни в какие разговоры вступать не хочет, ответил старший лейтенант.
Остудин промолчал. Солдаты поднесли ящик к самолету. Но оказалось, что АН-2 не приспособлен для таких грузов. Он наполовину застрял в узкой и низкой дверке, и его никак не удавалось протиснуть в салон.
— Вытащите его оттуда, — шагнув к самолету, сухо приказал старший лейтенант. — И попробуйте протолкнуть боком.
Парни молча выполнили команду. Но груз, цепляясь стенками и скрежеща, словно сопротивлялся вольному с ним обращению. И каждое его прикосновение к металлу вызывало у Остудина прямо-таки физическую боль, как будто это его обнаженное тело, минуя острые железные крючья, старались протащить в самолет.
— Да скажите же вы им, что там человек, — не выдержал Остудин.
— Там тело, — мрачно сказал старший лейтенант. Тем не менее вмешался: — Осторожнее, ребята. Приподнимите перед, так, по-моему, будет лучше.
Так действительно оказалось лучше. Гроб затащили в салон, кряхтя, отодвинули в хвост самолета. Машина уехала, старший лейтенант остался. «Значит, полетит с нами», — подумал Остудин, и ему сразу стало легче. Теперь рассказывать о смерти Саши придется старшему лейтенанту. Подойдя к нему, Остудин протянул руку:
— Хочу с вами познакомиться. Я начальник Таежной нефтеразведочной экспедиции. Сашин отец работает моим заместителем.
— Смышляев, командир взвода, — ответил старший лейтенант и впервые внимательно посмотрел на Остудина.
— Саша служил у вас? — спросил Остудин, хотя понимал всю нелепость своего вопроса. Спросить ему хотелось совсем о другом.
— Он был у меня командиром отделения, — без всякой интонации в голосе ответил старший лейтенант.
— Как нелепо устроена жизнь, — вздохнул Остудин и посмотрел на самолет, в котором лежал мертвый Саша Кузьмин. Он понял, что цинковый гроб находится в деревянном ящике. — Летом он собирался жениться.
— Я слышал, — сказал комвзвода и поставил чемоданчик на землю.
— Как он погиб? — Остудин повернулся лицом к Смышляеву. Ему хотелось подробнее рассмотреть человека, вернувшегося с линии фронта.
— По-мужски. Остался прикрывать ребят, пошедших на прорыв, — Смышляев говорил медленно и все так же бесстрастно.
— А шансы у него были?
— Никаких. Он спасал жизнь других, — Смышляев посмотрел, как от АН-24 отвозят трап, по которому только что поднимались пассажиры.
— Не знаю, как обо всем этом рассказать отцу, — произнес Остудин, глядя на старшего лейтенанта. — Он и без того живет на одних лекарствах.
Остудин хотел, чтобы Смышляев ответил: «Я сам скажу отцу, для этого меня послали». Но, видимо, никто Смышляева не посылал, и он, раненный, полетел не домой, лечиться, а сюда, хоронить друга. Молчание тянулось и тянулось, потому что искреннее переживание всегда молчаливо. Первым заговорил офицер.
— Скорее бы вылететь, — выдохнул он и поднял глаза к небу. — Сколько нам добираться до места?
— Если будет попутный ветер, часа четыре.
И тут Остудин увидел идущего к самолету командира экипажа, рядом с которым шла женщина. Одного взгляда на ее фигуру в ладной аккуратненькой шубке, на высокую соболью шапку было достаточно, чтобы у него застучало сердце. Это была Таня. Он понял, что именно о ней говорил второй пилот. Знала ли она, что ей придется лететь одним самолетом с ним? По всей вероятности, нет. То, что они должны были встретиться в Таежном, не вызывало сомнений. Но она не могла заранее предположить, что эта встреча произойдет сейчас и при таких обстоятельствах.
С того самого момента, когда они увиделись впервые, он ни на минуту не забывал о ней. Однажды ему показалось, что они могли бы часами сидеть вместе и разговаривать, не произнося ни слова. Достаточно было смотреть в глаза друг другу. Так она понимала его, и, как ему показалось, он ее понимал так же. И сейчас, увидев Татьяну, он весь потянулся к ней и полушепотом произнес:
— Здравствуй!
— Здравствуй, — ответила она, слегка смутившись, что не ускользнуло от его внимания, и добавила: — Надо же, собралась к начальнику экспедиции за тридевять земель, а встретила у калитки дома.
Таня перевела взгляд на старшего лейтенанта с рукой на перевязи.
— Здравствуйте, — произнесла она, глядя на его руку. — Вы тоже с нами?
Он молча кивнул.
Остудин помог старшему лейтенанту подняться на ступеньку, затем подсадил Таню. Стараясь не зацепиться за ящик, внутри которого находился цинковый гроб, она прошла к пилотской кабине и уселась на откинутое металлическое сиденье. Остудин понял, что командир ничего не сказал ей о грузе, который полетит вместе с ними. Старший лейтенант сел напротив Тани. Остудин опустился на сиденье рядом с ней.
— Сколько же мы не виделись? — спросил он, оглядывая ее, и тут же про себя начал вспоминать, когда они встречались последний раз.
Было это полтора года назад. С тех пор как Татьяна уволилась из «Северной звезды». Ее отъезд был для него полной неожиданностью. Обидело то, что она даже не сообщила ему об этом. Иногда он встречал знакомую фамилию в областной молодежной газете, но так как держал эту газету в руках от случая к случаю, кем там работает Татьяна, как складывается у нее жизнь, не представлял даже смутно. Не раз давал себе слово зайти в редакцию, чтобы хоть мельком встретиться с Таней, поговорить, но так и не зашел. Убедил себя в том, что если она уехала не попрощавшись, значит, решила, что так будет лучше. Но сейчас все, что, казалось бы, ушло навсегда, снова нахлынуло на него. Он смотрел на нее и чувствовал, как теплой волной окатывает сердце.
— Год и четыре месяца, — ответила Таня, бросив на него быстрый взгляд.
— Целую вечность, — произнес Остудин, опустив глаза.
— А мне показалось, что все это пролетело как один день, — легко сказала Таня, и он понял, что она тоже рада встрече с ним.
Таня отвернулась, заглядывая в открытую дверь кабины пилотов, каштановая прядь волос выбилась из-под ее собольей шапки и Остудина обдало еле уловимым ароматом духов. Он сразу вспомнил этот аромат и ему вдруг неодолимо захотелось поцеловать ее волосы. Но в этот момент он столкнулся взглядом со старшим лейтенантом, который то и дело приподнимал левую перебинтованную руку правой. Очевидно, она доставляла ему серьезную боль. «Насколько же все-таки мерзок человек, — подумал о себе Остудин, глядя на старшего лейтенанта. — У меня должен стоять комок в горле, а я думаю о женщине».
Он вытянул шею, стараясь рассмотреть, что делают в кабине пилоты, и Танины волосы коснулись его лица. Остудина обдало жаром, но она тут же охладила его:
— Ты становишься сентиментальным, Роман, — не поворачивая головы, тихо произнесла Таня. — Нельзя дважды войти в один и тот же поток.
Пилоты начали заводить самолет. Мотор несколько раз чихнул и заревел так, что корпус машины стала бить легкая дрожь. Скрипнув тормозами, самолет покатил со своей стоянки, надсадно погудел, остановившись у края взлетной полосы, и вдруг легко, словно стрекоза, заскользил по бетону, оторвался от него, и Остудин увидел в иллюминатор проплывающую под собой землю.
Снег уже почти стаял. Лишь в ложбинках и березовых колках виднелись большие белые пятна. На черных полях, отражая утреннее мартовское солнце, кое-где блестели замерзшие лужи. В областном центре была весна, а в Таежном ею пока и не пахло, и геологи по зимникам вывозили на буровые последние грузы. Глядя вниз, Остудин невольно вернулся мыслями к своей экспедиции.
Когда пилоты перевели машину на крейсерский режим и в самолете стало потише, Таня, повернувшись к нему, спросила:
— Мы можем поговорить о деле?
Лицо Остудина сразу стало унылым. «Так вот зачем она полетела ко мне в экспедицию, — подумал он. — Осталась такой же неуемной, какой была раньше».
— Давай о чем-нибудь другом, — Остудин напряженно улыбнулся. — Сегодня мне меньше всего хочется говорить о делах.
— И все-таки я спрошу, — упрямо произнесла Таня. — Что означает для тебя скважина, которую вы сейчас бурите на Кедровой площади?
— Протест против всего, что не дает нам нормально жить и работать, — с явной неохотой ответил Остудин. — Если бы нам не мешали, мы бы открыли там нефть еще год назад.
— Ты уверен, что вы ее откроете? — спросила она.
— Как в том, что ты сидишь рядом со мной.
— На чем основывается эта уверенность?
— На исследованиях геофизиков, на первой пробуренной там скважине, которую нам загубили. На нашем чутье охотников за нефтью, наконец. Тебя это устраивает?
— Да. А когда будут испытания?
— Они уже идут. А теперь могу спросить я?
— Конечно! — она сняла тяжелую шапку и мотнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам.
— Как у тебя домашние дела? Все улеглось?
— Относительно, — Таня опустила голову и, покрутив носком сапога, стала нарочито внимательно рассматривать свои ноги. — Если бы не Андрей, мне было бы невероятно трудно...
У Остудина неприятно заскребло на сердце. Он никогда не видел Андрея, но с тех пор, как узнал Таню, все время ревновал ее к нему. Хотя не имел на это никакого права. Поэтому тут же спросил себя: а чего ты хотел? Чтобы она жила одна, и ты мог приезжать к ней, когда тебе вздумается? Нет, семья всегда была основой жизни. Пока будет семья, будем существовать и мы, люди...
Старший лейтенант опять попытался найти для раненой руки более удобное место, но это причинило ему такую боль, что он, побелев, невольно скорчился и застонал сквозь зубы.
— Вам помочь? — сразу встрепенулась Таня.
— Не обращайте внимания, это сейчас пройдет, — ответил он, подняв на нее искаженное болью лицо.
Остудин открыл портфель и достал из него бутылку коньяка. Он всегда брал его с собой в дорогу. Коньяк помогал легче переносить утомительные многочасовые перелеты на таких самолетах, как АН-2. Этому научил его главный геолог Еланцев. Однако у Остудина не оказалось стакана, а к пилотам идти не хотелось. Но замешательство длилось несколько мгновений. Вслед за бутылкой Остудин извлек из портфеля несессер, вытащил из него алюминиевый стаканчик, в котором разводят мыльную пену для бритья, и протянул старшему лейтенанту.
— Держите, он чистый, — сказал Остудин и, когда старший лейтенант взял стаканчик в руку, открыл бутылку.
Остудин понимал, что коньяк — не лучшее лекарство от раны, но ничего другого не было. Он налил коньяк в стаканчик, и старший лейтенант, запрокинув голову, залпом выпил. Закуски не было. Таня поняла это по лицу Остудина, достала из своей сумочки шоколадку разломила пополам и отдала половинку старшему лейтенанту. Остудин опять наполнил стаканчик коньяком и вернул его раненому.
— Пейте, — сказал он. — Это должно помочь.
Старший лейтенант закрыл глаза и снова выпил. Вытер губы тыльной стороной ладони и протянул стаканчик.
— Саша был вашим другом? — спросил Остудин, видя, что с лица старшего лейтенанта начинает исчезать пугающая белизна.
— Он прикрывал нас, когда я вел ребят на прорыв.
— Так это вас зацепило там? — Остудин показал глазами на раненую руку.
Старший лейтенант молча кивнул.
— Может быть, выпьете еще? — Остудин протянул ему бутылку.
— Нет, хватит, — решительно мотнул головой офицер.
Таня, слушавшая их разговор, перевела взгляд на ящик и сразу изменилась в лице. Она не могла понять, как не подумала об этом раньше. Очевидно, потому, что ей часто приходилось летать в самолетах геологов. А они постоянно возят какие-нибудь железяки и ящики с оборудованием. Но спрашивать ничего не стала. Ей казалось, Остудин должен сам сказать об этом. Однако он сидел, уставившись, словно изваяние, в одну точку. Работа, все личные переживания были сейчас за границами его сознания. «Что я скажу Кузьмину? — уже в который раз думал он. — Ведь недаром еще древние говорили: не дай Бог родителям увидеть смерть своих детей». Он посмотрел на ящик и перевел глаза на Таню.
— Кто в этом гробу? — едва выговаривая слова, спросила она, и Остудин заметил, как расширились ее темные зрачки.
— Сын моего заместителя Саша Кузьмин. Ты его знала?
ЗОВ СЕВЕРАК самолету Остудин подходил с таким чувством, словно его вели под конвоем. Не хотел он видеть ни груз, который привезли на аэродром, ни всю сцену его передачи семье Кузьминых. Одна мысль об этом останавливала сердце. В голове не умещалось, как могло случиться такое. Когда он услышал о смерти Саши Кузьмина, у него оцепенела душа. Он сразу понял: Кузьмин этого не переживет.
А ведь все в тот день начиналось хорошо. На совещание к начальнику областного геологического объединения Батурину Остудин шел в приподнятом настроении. Еще накануне вечером он получил из экспедиции радиограмму о том, что испытания скважины на Кедровой площади начнут сегодня с утра. Он был абсолютно уверен в том, что она даст нефть. А это значит, что он победил. Все остальное — и нечеловеческие усилия, и самые горькие разочарования, и нервотрепка последнего времени — отошло на второй план. Он представлял радостные лица буровиков, своего зама Кузьмина, главного геолога Еланцева и от этого у него самого невольно появлялась улыбка. Ведь все они живут на Севере ради одного — поиска нефти.
Совещание проходило по-деловому сухо, как это всегда было у Батурина, на конкретные вопросы давались такие же короткие конкретные объяснения.
Когда оно закончилось, руководители экспедиций, и те, которых Захар Федорович Батурин похвалил, и те, которым он минуту назад бросал упреки, тесным кружком обступили его. У каждого было свое, недоговоренное. То, что минуту назад выглядело чинным мероприятием, превратилось в толчею. Батурин слушал, слегка наклонив голову, и почему-то все время смотрел на тумбочку с телефонами. Наверное, ждал звонка. И через некоторое время из трех стоявших на тумбочке телефонов зазвонил красный, по назначению — прямой.
— Прошу простить, — сказал Батурин, и все тут же умолкли. — Да, да. Здравствуй, Семен Гаврилович... Да ты что!.. У меня как раз начальник Таежной экспедиции... — Батурин сдвинул к переносице густые, пробитые редкой сединой брови, и его лицо сразу стало суровым. Перехватив настороженный взгляд Остудина, он опустил глаза и тихо произнес: — Роман Иванович, задержись.
Закончив разговор, Батурин на ощупь, не попав с первого раза на рычаги аппарата, опустил телефонную трубку и отрешенно уставился в пространство. Начальники экспедиций, сгрудившиеся вокруг стола, застыли в молчаливом ожидании. Они поняли, что Батурину сообщили важную новость и теперь ждали, когда он поделится ей. Но вместо этого он, все так же глядя в пространство, сделал рукой жест рукой, что все могут расходиться. Громко отодвигая стоявшие у стола стулья, люди начали выходить из кабинета.
Батурин, записав просьбы начальников в свой ежедневник, чтобы взять на особый контроль, не воткнул ручку в пластмассовый голубой стаканчик, а, захлопнув ежедневник, оставил ее в нем. И нахмурившись так, что его кустистые брови сошлись у переносицы, не произнес, а скорее вытолкнул из себя тяжелые слова:
— Неприятная новость, Роман, — Остудин обратил внимание, что он впервые назвал его просто по имени. — Звонил военком. Александра Кузьмина убили. Гроб с телом везут из Афганистана. Сегодня вечером он будет в нашем аэропорту... Насчет подробностей свяжись с военкомом.
Остудин застыл, глядя на красный телефонный аппарат. Александр был единственным сыном его заместителя Константина Павловича Кузьмина. У Кузьмина болело сердце, и он сразу подумал, что эта страшная весть убьет его. Поэтому переспросил:
— А военком не ошибся? — и посмотрел Батурину прямо в глаза. — Две недели назад я Сашу Кузьмина вот как вас видел. Он приезжал в Таежное на побывку. У него есть невеста, дочь бурового мастера Лена Федякина.
— Еще и невеста… — Батурин провел пальцами по воротнику рубашки, словно она ему вдруг стала тесной. — А насчет двух недель... У войны, Роман, свой отсчет времени. Звони военкому.
Батурин переставил телефон с тумбочки на стол, сам набрал номер.
Остудин никогда не считал себя человеком слабым. И это не было самохвальством. Ему приходилось бывать во всяких переделках, и он ни разу не дрогнул. Это не однажды отмечали те, кто сопровождал его «в трудах и походах».
Всякое приходилось видеть Роману Остудину: и счастливые лица первооткрывателей, и натянутые улыбки неудачников. Приходилось поднимать стакан, утверждая: «Не пью потому, что горько», приходилось закрывать глаза навсегда ушедшим.
Таких было трое: Наташка Сергеева, Влас Старков и Венька Брызгалов. Наташка утонула, переходя вспучившуюся после ливня горную речушку Громотуху. Смерть ее казалась совершенно нелепой. Воды в речке было всего по пояс. Но Наташка поскользнулась на осклизлом валуне, ударилась затылком о камень, и пока ее выловили из воды, было уже поздно. Влас, работавший геофизиком, умер от непонятно какой болезни в Печорской тайге. Умер только потому, что их группе не дали рацию, и они не смогли вызвать санитарный вертолет. Четыре дня двое несли на носилках третьего, а на пятый день Влас тихо закрыл глаза и больше уже никогда не открыл. Роман и Юрка оставили носилки, связали волокушу и еще два дня до выхода в деревеньку Сосновку тащили тело на волокуше.
А вот Венька Брызгалов погиб от пули. Произошло это на Урале, где Остудин был на студенческой практике. Зайцев в том районе была тьма, и геологи часто охотились на них. Ходили по двое. В тот раз в паре с Венькой шел Роман. Потому он все видел, но не сразу все понял. Они обходили большую вырубку. Рядом с Венькой выскочил русак. Венька выстрелил, заяц по-детски заверещал и закрутился на месте. Венька в азарте подбежал к нему и стал добивать прикладом. Ружье выстрелило вторым стволом. Заряд вошел Веньке в грудь.
Все три смерти обидные, но объяснимые. Наташка и Влас погибли на службе. Они делали работу, которая была нужна людям. Венька обрек себя по собственной неосмотрительности. А вот из-за чего погиб Саша Кузьмин, сероглазый, улыбчивый парень, который после армии хотел стать геологом, чтобы со временем заменить отца?
Два года назад его призвали в армию. Через год он оказался в Афганистане. Писал отцу короткие, но спокойные письма. В одном сообщил, что награжден орденом Красной Звезды. Кузьмин насторожился, потому что боевые ордена за мирную службу не дают. И даже поделился своими опасениями с Остудиным. Но месяц назад Саша приехал на побывку, и все тревоги сразу рассеялись.
Константин Павлович по этому поводу устроил застолье. Столы ломились от яств. Здесь была и лосятина, тушенная в вине, и рябчики, запеченные с брусникой, и грузди со сметаной. Остудин, бывший на пиру почетным гостем, снова и снова воспроизводил картину: во главе стола сидит Кузьмин-старший, справа от него — Саша. Добрый, русоволосый, в новеньком камуфляже (камуфляж тогда только входил в моду, и Саша специально прихватил его, чтобы покрасоваться), при ордене Красной Звезды и медали «За отвагу» — про нее он написать не успел: сразу после вручения разрешили отпуск. На углу стола рядом с Сашей, чуть касаясь его плечом, — Леночка Федякина. Вчерашняя угловатая длинноножка, неизвестно когда успевшая из Золушки превратиться в принцессу и стать первой поселковой красавицей. Саша постоянно бросал на нее короткие взгляды, и его глаза радостно светились. Это открыто замечали все, в том числе и Остудин. Константин Павлович, когда вышли в соседнюю комнату курить, по секрету сообщил: «Санькина невеста. Хотели теперь пожениться, но мы с матерью отсоветовали. Вот вернется со службы...»
Последний раз Остудин видел младшего Кузьмина накануне его отъезда. Возвращаясь домой поздно вечером, около федякинской калитки Роман Иванович чуть было не налетел на парочку. Он нарочито отвернулся, чтобы не смущать молодых. Но они и не стеснялись. Саша Кузьмин забрал под свой полушубок Ленку, и они, забыв обо всем на свете, целовались. Так увлеклись, что на Остудина не обратили внимания. Когда он предупредительно кашлянул, они лишь отодвинулись к калитке, освобождая проход на узкой, протоптанной в снегу тропинке. Приподняв отвороты полушубка, Сашка спрятал буйную свою голову. Никого в этот момент не видел, не слышал, и никто для него не существовал, кроме Ленки.
И вот теперь эта красивая девочка с удивительными синими глазами уже не сможет прижаться к груди того, кто первым поцеловал ее. Остудин вдруг представил, как вздрогнет она, услышав страшную весть, сникнет и потухнет, как побелеют ее губы и потускнеет взгляд, и ему стало нехорошо. «Что же это за жизнь? — подумал он. — Не жизнь, а свеча на ветру, которая может погаснуть каждую минуту. Кто же выставил нас на такой ветер? Ведь Саша отпраздновал свое двадцатилетие всего месяц назад. Разве можно допустить гибель человека в таком возрасте? Еще немного, и от некогда великого народа не останется ничего. Кто же повинен в этом?»
Вопросы лезли в голову, сжимали сердце, иногда почти останавливая его, но Остудин знал, что не успокоится, пока не найдет ответа. «Но кто же даст его мне? — подумал он. — За что мы воюем в Афганистане? И что такое ограниченный контингент войск? Вот уже третий год он вязнет в стране, которая нам не друг, не сват и не брат. Кто такие моджахеды? Кто такие душманы? И чего мы не можем поделить с ними?»
Мысли об Афганистане, о том, что в нашей жизни что-то идет не так, возникали у Остудина, когда он нетвердым шагом шел через подмерзшее поле аэродрома к одинокому АН-2, стоящему у самого края рулежной полосы. И еще он думал: как сказать Константину Павловичу о том, что он привез гроб с телом его сына? Пытался поставить себя на его место, но сопоставление не укладывалось в голове. У него было неосознанное чувство вины перед своим заместителем. «Наверное, это потому, что у меня, в отличие от него, нет сына, — подумал Остудин. — Но если бы он и был, ему еще нужно вырасти. Время моих детей впереди», — горько усмехнулся Остудин и двинулся к открытой дверке самолета. В нем находился только второй пилот. Ни командира, ни страшного груза еще не было. Увидев Остудина, пилот спрыгнул на землю, притопнул тяжелыми, на собачьем меху, сапогами и, козырнув по-военному, коротко сказал:
— Командир сейчас придет, — и, опустив руку, добавил: — Диспетчер попросил нас взять до Таежного девушку. Вы не возражаете?
— Да нет, — сказал Остудин, глядя как из здания аэропорта вышла вереница людей и направилась на посадку в стоявший недалеко АН-24. Ему было все равно, кто полетит с ним.
Остудин хотел спросить про гроб, но не стал. К самолету, хрустя шинами по некрепкому утреннему льду, приближалась крытая машина, в которой, очевидно, и везли Сашу Кузьмина. Она остановилась, и из нее, не закрыв дверку кабины, осторожно вылез старший лейтенант, по виду еще совсем мальчик, с бледным, без единой кровинки лицом. Он был одет в меховую камуфляжную куртку, но Остудин сразу обратил внимание на его левую руку, висящую на перевязи. Шофер машины протянул ему из кабины маленький чемоданчик.
Откинув тент, из кузова спрыгнули четыре солдата. Молча открыв задний борт, они сноровисто вытащили из машины длинный деревянный ящик, сбитый из грубых необструганных досок, и понесли к самолету.
— А мне казалось, что погибших солдат привозят в цинковых гробах, — глядя на старшего лейтенанта, не удержавшись, произнес Остудин.
— Вам правильно казалось, — сухо, давая всем своим видом понять, что ни в какие разговоры вступать не хочет, ответил старший лейтенант.
Остудин промолчал. Солдаты поднесли ящик к самолету. Но оказалось, что АН-2 не приспособлен для таких грузов. Он наполовину застрял в узкой и низкой дверке, и его никак не удавалось протиснуть в салон.
— Вытащите его оттуда, — шагнув к самолету, сухо приказал старший лейтенант. — И попробуйте протолкнуть боком.
Парни молча выполнили команду. Но груз, цепляясь стенками и скрежеща, словно сопротивлялся вольному с ним обращению. И каждое его прикосновение к металлу вызывало у Остудина прямо-таки физическую боль, как будто это его обнаженное тело, минуя острые железные крючья, старались протащить в самолет.
— Да скажите же вы им, что там человек, — не выдержал Остудин.
— Там тело, — мрачно сказал старший лейтенант. Тем не менее вмешался: — Осторожнее, ребята. Приподнимите перед, так, по-моему, будет лучше.
Так действительно оказалось лучше. Гроб затащили в салон, кряхтя, отодвинули в хвост самолета. Машина уехала, старший лейтенант остался. «Значит, полетит с нами», — подумал Остудин, и ему сразу стало легче. Теперь рассказывать о смерти Саши придется старшему лейтенанту. Подойдя к нему, Остудин протянул руку:
— Хочу с вами познакомиться. Я начальник Таежной нефтеразведочной экспедиции. Сашин отец работает моим заместителем.
— Смышляев, командир взвода, — ответил старший лейтенант и впервые внимательно посмотрел на Остудина.
— Саша служил у вас? — спросил Остудин, хотя понимал всю нелепость своего вопроса. Спросить ему хотелось совсем о другом.
— Он был у меня командиром отделения, — без всякой интонации в голосе ответил старший лейтенант.
— Как нелепо устроена жизнь, — вздохнул Остудин и посмотрел на самолет, в котором лежал мертвый Саша Кузьмин. Он понял, что цинковый гроб находится в деревянном ящике. — Летом он собирался жениться.
— Я слышал, — сказал комвзвода и поставил чемоданчик на землю.
— Как он погиб? — Остудин повернулся лицом к Смышляеву. Ему хотелось подробнее рассмотреть человека, вернувшегося с линии фронта.
— По-мужски. Остался прикрывать ребят, пошедших на прорыв, — Смышляев говорил медленно и все так же бесстрастно.
— А шансы у него были?
— Никаких. Он спасал жизнь других, — Смышляев посмотрел, как от АН-24 отвозят трап, по которому только что поднимались пассажиры.
— Не знаю, как обо всем этом рассказать отцу, — произнес Остудин, глядя на старшего лейтенанта. — Он и без того живет на одних лекарствах.
Остудин хотел, чтобы Смышляев ответил: «Я сам скажу отцу, для этого меня послали». Но, видимо, никто Смышляева не посылал, и он, раненный, полетел не домой, лечиться, а сюда, хоронить друга. Молчание тянулось и тянулось, потому что искреннее переживание всегда молчаливо. Первым заговорил офицер.
— Скорее бы вылететь, — выдохнул он и поднял глаза к небу. — Сколько нам добираться до места?
— Если будет попутный ветер, часа четыре.
И тут Остудин увидел идущего к самолету командира экипажа, рядом с которым шла женщина. Одного взгляда на ее фигуру в ладной аккуратненькой шубке, на высокую соболью шапку было достаточно, чтобы у него застучало сердце. Это была Таня. Он понял, что именно о ней говорил второй пилот. Знала ли она, что ей придется лететь одним самолетом с ним? По всей вероятности, нет. То, что они должны были встретиться в Таежном, не вызывало сомнений. Но она не могла заранее предположить, что эта встреча произойдет сейчас и при таких обстоятельствах.
С того самого момента, когда они увиделись впервые, он ни на минуту не забывал о ней. Однажды ему показалось, что они могли бы часами сидеть вместе и разговаривать, не произнося ни слова. Достаточно было смотреть в глаза друг другу. Так она понимала его, и, как ему показалось, он ее понимал так же. И сейчас, увидев Татьяну, он весь потянулся к ней и полушепотом произнес:
— Здравствуй!
— Здравствуй, — ответила она, слегка смутившись, что не ускользнуло от его внимания, и добавила: — Надо же, собралась к начальнику экспедиции за тридевять земель, а встретила у калитки дома.
Таня перевела взгляд на старшего лейтенанта с рукой на перевязи.
— Здравствуйте, — произнесла она, глядя на его руку. — Вы тоже с нами?
Он молча кивнул.
Остудин помог старшему лейтенанту подняться на ступеньку, затем подсадил Таню. Стараясь не зацепиться за ящик, внутри которого находился цинковый гроб, она прошла к пилотской кабине и уселась на откинутое металлическое сиденье. Остудин понял, что командир ничего не сказал ей о грузе, который полетит вместе с ними. Старший лейтенант сел напротив Тани. Остудин опустился на сиденье рядом с ней.
— Сколько же мы не виделись? — спросил он, оглядывая ее, и тут же про себя начал вспоминать, когда они встречались последний раз.
Было это полтора года назад. С тех пор как Татьяна уволилась из «Северной звезды». Ее отъезд был для него полной неожиданностью. Обидело то, что она даже не сообщила ему об этом. Иногда он встречал знакомую фамилию в областной молодежной газете, но так как держал эту газету в руках от случая к случаю, кем там работает Татьяна, как складывается у нее жизнь, не представлял даже смутно. Не раз давал себе слово зайти в редакцию, чтобы хоть мельком встретиться с Таней, поговорить, но так и не зашел. Убедил себя в том, что если она уехала не попрощавшись, значит, решила, что так будет лучше. Но сейчас все, что, казалось бы, ушло навсегда, снова нахлынуло на него. Он смотрел на нее и чувствовал, как теплой волной окатывает сердце.
— Год и четыре месяца, — ответила Таня, бросив на него быстрый взгляд.
— Целую вечность, — произнес Остудин, опустив глаза.
— А мне показалось, что все это пролетело как один день, — легко сказала Таня, и он понял, что она тоже рада встрече с ним.
Таня отвернулась, заглядывая в открытую дверь кабины пилотов, каштановая прядь волос выбилась из-под ее собольей шапки и Остудина обдало еле уловимым ароматом духов. Он сразу вспомнил этот аромат и ему вдруг неодолимо захотелось поцеловать ее волосы. Но в этот момент он столкнулся взглядом со старшим лейтенантом, который то и дело приподнимал левую перебинтованную руку правой. Очевидно, она доставляла ему серьезную боль. «Насколько же все-таки мерзок человек, — подумал о себе Остудин, глядя на старшего лейтенанта. — У меня должен стоять комок в горле, а я думаю о женщине».
Он вытянул шею, стараясь рассмотреть, что делают в кабине пилоты, и Танины волосы коснулись его лица. Остудина обдало жаром, но она тут же охладила его:
— Ты становишься сентиментальным, Роман, — не поворачивая головы, тихо произнесла Таня. — Нельзя дважды войти в один и тот же поток.
Пилоты начали заводить самолет. Мотор несколько раз чихнул и заревел так, что корпус машины стала бить легкая дрожь. Скрипнув тормозами, самолет покатил со своей стоянки, надсадно погудел, остановившись у края взлетной полосы, и вдруг легко, словно стрекоза, заскользил по бетону, оторвался от него, и Остудин увидел в иллюминатор проплывающую под собой землю.
Снег уже почти стаял. Лишь в ложбинках и березовых колках виднелись большие белые пятна. На черных полях, отражая утреннее мартовское солнце, кое-где блестели замерзшие лужи. В областном центре была весна, а в Таежном ею пока и не пахло, и геологи по зимникам вывозили на буровые последние грузы. Глядя вниз, Остудин невольно вернулся мыслями к своей экспедиции.
Когда пилоты перевели машину на крейсерский режим и в самолете стало потише, Таня, повернувшись к нему, спросила:
— Мы можем поговорить о деле?
Лицо Остудина сразу стало унылым. «Так вот зачем она полетела ко мне в экспедицию, — подумал он. — Осталась такой же неуемной, какой была раньше».
— Давай о чем-нибудь другом, — Остудин напряженно улыбнулся. — Сегодня мне меньше всего хочется говорить о делах.
— И все-таки я спрошу, — упрямо произнесла Таня. — Что означает для тебя скважина, которую вы сейчас бурите на Кедровой площади?
— Протест против всего, что не дает нам нормально жить и работать, — с явной неохотой ответил Остудин. — Если бы нам не мешали, мы бы открыли там нефть еще год назад.
— Ты уверен, что вы ее откроете? — спросила она.
— Как в том, что ты сидишь рядом со мной.
— На чем основывается эта уверенность?
— На исследованиях геофизиков, на первой пробуренной там скважине, которую нам загубили. На нашем чутье охотников за нефтью, наконец. Тебя это устраивает?
— Да. А когда будут испытания?
— Они уже идут. А теперь могу спросить я?
— Конечно! — она сняла тяжелую шапку и мотнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам.
— Как у тебя домашние дела? Все улеглось?
— Относительно, — Таня опустила голову и, покрутив носком сапога, стала нарочито внимательно рассматривать свои ноги. — Если бы не Андрей, мне было бы невероятно трудно...
У Остудина неприятно заскребло на сердце. Он никогда не видел Андрея, но с тех пор, как узнал Таню, все время ревновал ее к нему. Хотя не имел на это никакого права. Поэтому тут же спросил себя: а чего ты хотел? Чтобы она жила одна, и ты мог приезжать к ней, когда тебе вздумается? Нет, семья всегда была основой жизни. Пока будет семья, будем существовать и мы, люди...
Старший лейтенант опять попытался найти для раненой руки более удобное место, но это причинило ему такую боль, что он, побелев, невольно скорчился и застонал сквозь зубы.
— Вам помочь? — сразу встрепенулась Таня.
— Не обращайте внимания, это сейчас пройдет, — ответил он, подняв на нее искаженное болью лицо.
Остудин открыл портфель и достал из него бутылку коньяка. Он всегда брал его с собой в дорогу. Коньяк помогал легче переносить утомительные многочасовые перелеты на таких самолетах, как АН-2. Этому научил его главный геолог Еланцев. Однако у Остудина не оказалось стакана, а к пилотам идти не хотелось. Но замешательство длилось несколько мгновений. Вслед за бутылкой Остудин извлек из портфеля несессер, вытащил из него алюминиевый стаканчик, в котором разводят мыльную пену для бритья, и протянул старшему лейтенанту.
— Держите, он чистый, — сказал Остудин и, когда старший лейтенант взял стаканчик в руку, открыл бутылку.
Остудин понимал, что коньяк — не лучшее лекарство от раны, но ничего другого не было. Он налил коньяк в стаканчик, и старший лейтенант, запрокинув голову, залпом выпил. Закуски не было. Таня поняла это по лицу Остудина, достала из своей сумочки шоколадку разломила пополам и отдала половинку старшему лейтенанту. Остудин опять наполнил стаканчик коньяком и вернул его раненому.
— Пейте, — сказал он. — Это должно помочь.
Старший лейтенант закрыл глаза и снова выпил. Вытер губы тыльной стороной ладони и протянул стаканчик.
— Саша был вашим другом? — спросил Остудин, видя, что с лица старшего лейтенанта начинает исчезать пугающая белизна.
— Он прикрывал нас, когда я вел ребят на прорыв.
— Так это вас зацепило там? — Остудин показал глазами на раненую руку.
Старший лейтенант молча кивнул.
— Может быть, выпьете еще? — Остудин протянул ему бутылку.
— Нет, хватит, — решительно мотнул головой офицер.
Таня, слушавшая их разговор, перевела взгляд на ящик и сразу изменилась в лице. Она не могла понять, как не подумала об этом раньше. Очевидно, потому, что ей часто приходилось летать в самолетах геологов. А они постоянно возят какие-нибудь железяки и ящики с оборудованием. Но спрашивать ничего не стала. Ей казалось, Остудин должен сам сказать об этом. Однако он сидел, уставившись, словно изваяние, в одну точку. Работа, все личные переживания были сейчас за границами его сознания. «Что я скажу Кузьмину? — уже в который раз думал он. — Ведь недаром еще древние говорили: не дай Бог родителям увидеть смерть своих детей». Он посмотрел на ящик и перевел глаза на Таню.
— Кто в этом гробу? — едва выговаривая слова, спросила она, и Остудин заметил, как расширились ее темные зрачки.
— Сын моего заместителя Саша Кузьмин. Ты его знала?
Начальником Таежной нефтеразведочной экспедиции Роман Иванович Остудин стал два года назад. До этого работал начальником цеха бурения на одном из нефтяных промыслов Поволжья и о Сибири знал только понаслышке. Его жена Нина была учительницей английского языка, и занимаемое положение вполне устраивало обоих. Им казалось, что оторвать их от родной земли невозможно, настолько они приросли к ней. Но когда в Сибири стали открывать одно месторождение нефти за другим и конторы бурения начали расти там, как грибы, в таежные дебри хлынули буровики со всех концов страны. Из Поволжья на берега Оби поехали целые бригады. Бродяжий зуд задел и Остудина. Но ему не хотелось заниматься эксплуатационным бурением. Он всегда считал его вторичным, ведь промысловики идут по пятам геологов. Остудин был честолюбив и самоуверен.
В студенческие годы ему снились сны, в которых он видел себя удачливым геологом, открывателем крупных месторождений нефти. Однообразная работа буровика вытеснила их из памяти. Но однажды сны напомнили о себе. Подписывая собравшемуся в Сибирь бурильщику Тимофею Евстигнееву заявление на увольнение «по собственному желанию», он вдруг ощутил острую зависть к нему.
— Стало быть, в Сибирь? — спросил Остудин, глядя куда-то вдаль, мимо Евстигнеева.
Ему вдруг представились бескрайние леса, маленькие и аккуратные деревянные поселки с широкими, заросшими травой улицами, и высокие пирамиды буровых вышек рядом с ними. Люди открывают там новую страницу в истории освоения огромного края. Они живут совсем другими заботами, думают совсем не о том, о чем каждый день болит голова у него. И Остудин впервые ощутил, что в его устроенной жизни чего-то недостает.
— В Сибирь, — медленно ответил Евстигнеев, удивившись неожиданной перемене в настроении начальника.
— А что, и в Сибири люди живут, — Остудин задумчиво протянул бурильщику заявление со своей резолюцией. — Удачи тебе!
Тимофей Евстигнеев ушел, легонько прикрыв дверь. Открыл широко, а уходя, именно прикрыл. Бережно и неторопливо, словно боялся лишним шумом спугнуть неожиданные мысли, которые совсем не случайно нахлынули на Остудина. Он встал, прошел к двери, выглянул в коридор. Бурильщика там уже не было. Остудин закрыл дверь и подошел к окну. Холодный ветер срывал с деревьев последние листья и гнал их по тротуару. Они липли к мокрому асфальту, залетали под колеса проносившихся мимо машин и летели дальше. Остудину почему-то подумалось, что в Сибири сейчас лежит ослепительный мягкий снег и вездеходы режут его тяжелыми гусеницами, пробиваясь через тайгу к буровым. Ему вдруг жутко захотелось в Сибирь, но внутренний голос осадил, злорадно шепнув: «Евстигнееву хорошо, он холостяк. А у тебя жена, дочка... Надо бы поговорить с Ниной. Вдруг она воспротивится, и тогда на мечте придется поставить крест. А может, не советоваться с ней, а послать письмо, подождать ответ? Придет конкретное предложение, тогда и поговорить с женой?..»
С этими мыслями Остудин ходил несколько дней. А потом сел и написал письмо в объединение «Сибнефтегазразведка». В нем сообщил свои биографические данные, занимаемую должность и попросил ответить, нужны ли такие специалисты, как он, в геологии. Месяц шел за месяцем, ответа не было. Остудин решил, что подходящего ему места нет, а предлагать должность бурового мастера там постеснялись. Однако через полгода из Сибири пришла телеграмма за подписью начальника объединения Батурина. В ней было всего восемь слов. «Можем предложить должность начальника нефтеразведочной экспедиции. Согласие телеграфируйте».
Остудин нашел телеграмму в почтовом ящике, возвращаясь с работы. Нины еще не было дома. Вместе с дочкой Ольгой, которую она сама брала из детского сада, они, очевидно, зашли в магазин за продуктами. Остудин перечитал телеграмму несколько раз, повертел в руках, осмотрел с обратной стороны, словно старался найти в ней скрытый смысл. Он не поднялся со стула даже тогда, когда услышал, как Нина пытается открыть ключом дверь. Войдя в квартиру, она сразу заметила, что с мужем что-то случилось.
— Что с тобой? — спросила она, протягивая ему сумку с продуктами.
Вместо ответа Остудин показал ей телеграмму.
— Ты что, писал им? — быстро пробежав глазами текст, она с удивлением посмотрела на мужа.
— Писал полгода назад. Я уже забыл об этом, а они вот прислали телеграмму, — Остудин виновато развел руки.
— Помоги раздеться, — сказала Нина.
Он помог ей снять пальто. Пока помогал дочке раздеться, Нина собрала на стол.
— Ну и что же ты думаешь делать? — спросила она, когда они сели ужинать.
— Не знаю, — ответил Остудин и посмотрел на жену, стараясь определить ее реакцию. — Неожиданно как-то. Я не предполагал, что дело обернется так серьезно.
Он знал, что Нина была домоседкой. Ей нравилась их квартира, нравился поселок, в котором они жили, в школе среди учителей у нее было много подруг. Роман Иванович смотрел на жену, сидевшую перед ним за столом в свежей модной кофточке, на ее аккуратную прическу, сделанную вчера у знакомой парикмахерши, и думал, что она никогда не расстанется ни с уютом, ни с подругами, ни с маленькими, но надежными связями, помогающими жить не хуже других. Зачем ей Сибирь с ее снегами, завывающими метелями, с домом, в котором может быть и холодно и не всегда светить электричество?
Нина отодвинула тарелку, положила ложку на стол и подняла на него глаза. «Ну вот и все», — решил Остудин и нагнулся к своей тарелке. Он начал лихорадочно соображать, как выйти из этой ситуации. Теперь он уже был твердо уверен в том, что поедет в «Сибнефтегазразведку» при любых обстоятельствах, не упустит свой шанс.
— А знаешь, Роман, — сказала Нина с особенной интонацией в голосе, которую он у нее еще никогда не слышал, — по-моему, предложение лестно. Стать начальником экспедиции в тридцать два года весьма престижно. Может, махнем в Сибирь, а?
Он молча взял в руку ее узкую, еще не успевшую отогреться с улицы ладонь, поднес к губам и поцеловал. И увидел счастливый, почти детский восторг в ее глазах.
Утром Остудин телеграфировал Батурину свое согласие. Сообщил, что увольняется с сегодняшнего же дня, но просит дать на завершение всех формальностей две недели. Думал, что при увольнении могут возникнуть осложнения. Он хоть и небольшой, но начальник, ему надо подыскивать замену, согласовывать ее с кем надо, что-то там утрясать... А если вмешается партком, дело затянется совсем надолго. Сразу же спросят, почему ни с кем не посоветовался, никого не предупредил... Но, к его удивлению, кое-кто даже обрадовался тому, что он уходит. Желающих занять его должность оказалось более чем достаточно.
Такой оборот дела даже обидел Остудина. Его постоянно хвалили на собраниях, ставили в пример, поощряли к праздникам, а когда дошло до проверки истинного к нему, Остудину, отношения, расстались без тяжелого вздоха. Впрочем, так бывает почти всегда. «Что ж, — подумал Роман Иванович, — была без радости любовь, разлука будет без печали».
Нищему собраться — только подпоясаться. Сложила Нина в небольшой чемодан необходимые на первое время пожитки, окликнула мужа:
— Слушай, отец, разные там плошки-поварешки, думаю, не нужны? Все-таки не рядовым работником едешь, наверное, к твоему приему подготовятся. Твой предшественник был же как-то устроен.
— Да ты что? — удивился Остудин. — Неужели мы там этого добра не купим? — он посмотрел на кастрюли и добавил: — Тащиться с таким барахлом на Север — люди засмеют.
— Кто его знает? — оглядывая кухню, сказала Нина. — Поезда на Север не ходят. Может быть, там люди охотничьими котелками обходятся?
Остудин искренне рассмеялся. Он подошел к жене, обнял ее за плечи, поцеловал в голову:
— Геологи — люди не бедные, на эмалированную кастрюлю наверняка раскошелятся. Ты мне лучше чистых рубашек побольше положи. Там их ни стирать, ни гладить некому.
Нина подняла на него глаза, сказала, искренне вздохнув:
— Боюсь я этих прачек. Сначала погладят рубашку, а потом и самого хозяина. Вы, мужики, на ласку податливые.
— Не говори глупостей, — сказал Остудин, снова поцеловав ее. — Таежники женам не изменяют. Это жены с ума сходят, пока мужики лазают по тайге.
Он посмотрел на часы. До отлета было далеко, но надо было все проверить, чтобы не забыть ни одной мелочи.
Самолет в Среднесибирск улетал рано утром. Остудин не спал почти всю ночь, рисуя в своем воображении первую встречу с Батуриным и Сибирью. И если Сибирь он представлял довольно отчетливо, то вот каким выглядит Батурин — не мог даже предположить. Впрочем, внешность начальника для него не имела значения. Главными были его характер и отношение к людям. А поскольку характер человека проявляется в конкретных ситуациях, то и это никак не рисовалось Остудину. Так и не сомкнул глаз до самого утра. Зато когда сел в самолет и устроился в удобном кресле, сразу же провалился в глубокий сон.
Открыл глаза от толчка — самолет выпускал шасси, заходя на посадку. Ступив на трап, Остудин поежился и огляделся. Было холодно, сухой колючий ветерок сразу заставил застегнуть пальто на все пуговицы и поплотнее прикрыть грудь шарфом. Сибирская погода резко отличалась от поволжской.
Шагая от самолета к аэровокзалу, Роман Иванович невзначай замедлил шаг: почудилось, что услышал свою фамилию. Он остановился, прислушиваясь. Над аэродромом звучно гремел динамик. Передавали объявления о посадке на очередной рейс и о контроле вещей, подлежащих досмотру. И вдруг вслед за этим раздалось: «Прибывший рейсом 218 товарищ Остудин, на выходе из аэровокзала вас ждет «Волга» номер...» И снова: «Прибывший рейсом 218 товарищ Остудин...»
Когда самолет снижался, Остудин смотрел в иллюминатор на паутину городских улиц и думал: «Где-то здесь моя улочка Ленина, шестьдесят восемь?» Сверху город гляделся лабиринтом, в котором и с нитью Ариадны не разобраться. Одним боком он жался к реке и был покрыт сизоватой дымкой, отчего казался погрузившимся в полумглу. Слегка улыбнувшись, Остудин вспомнил школьное: «А зачем дворянину география? На то извозчик есть». Интересно, долго ли придется ждать такси? Как здесь с транспортом? — все время вертелось в голове. И вот тебе — пожалуйста, персональная машина...
Шофер долго и внимательно разглядывал его, кивнув на чемоданчик, спросил про вещи. А когда узнал, что все свои вещи новый начальник экспедиции держит в руках, широко улыбнулся. По дороге в объединение он без умолку расхваливал здешние кедровники и грибные места, из чего Остудин понял, что лучшей земли, чем Сибирь, нет на свете. Еще больше растрогался, когда батуринская секретарша, встав из-за стола, сказала:
— Проходите, Роман Иванович, Захар Федорович вас ждет.
Она сама открыла первую дверь кабинета и, пропустив Остудина, осторожно притворила ее.
В кабинетах начальников областного значения Остудину приходилось бывать нечасто. В них ходили те, кто по служебному положению стоял над ним. Зато по телевизору и в кино он видел таких кабинетов множество. Одинаковые до мелочей, более приспособленные для совещаний, чем для сосредоточенной работы, служебные монстры. Огромный двухтумбовый стол, вплотную к нему буквой «Т» стол узкий, длинный, блестящий, как полированный паркет. Тесно приткнутые к нему прямоспинные стулья. Справа, как войдешь, обычно размещается книжный шкаф, где в подчеркнутой строгости стоят труды нынешних вождей. Сочинения прошлых, как и их авторы, по сложившейся традиции в перечень обязательной литературы не входят. В семье Остудиных эти шкафы шутливо окрестили «интеллектуальными яслями». Сидит ответственный работник, руководит. Истощится у него умственная торбочка, подойдет к шкафу, полистает бессмертные сочинения, подсыплет в торбочку идейного овсеца и снова станет поражать слушателей заемными мыслями да истертыми истинами. Они уже надоели всем, в том числе и тем, кто их изрекает. Затертые истины превращаются в догму, а догма отупляет ум человека. По этой причине Остудин не любил ни общие слова, ни политзанятия, от которых сводило скукой рот. И больше всего не хотел, чтобы его новый начальник походил на идеологического вождя.
В кабинете Батурина был всего один стол. Двухтумбовый, средней величины, завален бумагами, свободна лишь середина, застеленная органическим стеклом. По периметру кабинета — обитые зеленым сукном полумягкие стулья и, конечно же, книжный шкаф. Но не у дальней стены, а поблизости от стола: протяни руку — и все в твоей досягаемости.
Батурин вышел из-за стола, двинулся навстречу Остудину, оглядывая его с ног до головы. Крепко пожал руку и, взяв под локоть, подвел к креслу. Он оказался чуть выше среднего роста, сухощавым и жилистым. Его кустистые, похожие на два пучка брови, придавали лицу задиристость. Когда он свел их к переносице, уставившись на Остудина, тому показалось, что они впились ему в лицо. И Роману Ивановичу почему-то подумалось, что Батурин человек сухой и строгий, на откровенный разговор с ним отважится не каждый.
Усаживаясь в предложенное кресло, Остудин уперся взглядом в книжные корешки. Никаких трудов вождей. Избранное Губкина, «Сибирские горизонты» первооткрывателя сибирской нефти Эрвье, книги по геологии. Лишь одна выбивалась из этого ряда, и то только тем, что была в богатой зеленой суперобложке. Остудин прочел на ее корешке: «Страны Персидского залива».
Одна полка была полностью свободна от книг. На ней стояли колбы с белыми наклейками на пузатеньких боках. Остудин понял, что это образцы нефти с местных месторождений. Заметив его интерес, Батурин улыбнулся:
— Вот когда привезешь такую колбу, — кивнул он в сторону шкафа, — будем пить с тобой за этим столом шампанское.
— За ним не только пьют шампанское, — ответил Остудин, думая о том, что и с работы начальников экспедиций снимают тоже за этим столом.
Батурин понял его, опустил глаза, отодвинул в сторону лежавшую на столе бумажку и сказал:
— О себе можешь не рассказывать, отдел кадров у меня честно отрабатывает свой хлеб. Скажи лучше, как жена восприняла твое решение?
— По-моему, с удовольствием, — сказал Остудин. — Она из тех, кому надоедает однообразие.
— Романтики захотелось? — Батурин поднял на Остудина внимательные колючие глаза.
— Скорее всего, свежих впечатлений. Возраст-то ведь уже такой, что пора заняться чем-то серьезным.
— А кто она у тебя? — спросил Батурин.
— Учительница английского.
— И чем же серьезным ей захотелось заняться? — Батурин смотрел на Остудина уже подозрительно.
— Моя жена все время при своем муже, — ответил Остудин. — Работа начальника нефтеразведочной экспедиции мне кажется достаточно серьезной.
Батурин откинулся на спинку стула, потом повернулся к стене, на которой висела геологическая карта области, кивнув на нее, сказал:
— Тогда перейдем к делу. Не буду рассказывать, где и что мы ищем. В основных чертах ты это знаешь и без меня, с деталями познакомишься на месте. Таежная экспедиция еще недавно была у нас лучшей. А сейчас попала в полосу невезения. Знаешь, как у человека: сначала черная полоса в жизни, потом белая. А здесь сначала черная, потом еще чернее. Ни одной скважины не могут пробурить без брака. Там нужен хороший буровик. Потому и остановили на тебе свой выбор.
— И геологическая служба тоже, — добавил Остудин.
Взгляд Батурина немного смягчился. Он повернул лицо к карте, слегка прищурившись, посмотрел в ее верхний угол и заметил:
— Главным геологом там отличный парень. Правда, не без романтических заскоков. Если подружитесь, вытяните экспедицию.
Остудину хотелось спросить, что он имеет в виду под романтическими заскоками, но, подумав, не стал задавать этого вопроса. Решил, что не стоит начинать с выяснения недостатков своих подчиненных. Пока хватит и того, что главный геолог отличный парень. Геологов без романтики не бывает.
Но одного вопроса не задать он не мог. Он влез ему в голову еще в ту минуту, когда получил от Батурина телеграмму. И не давал покоя до сих пор. От него зависели все дальнейшие действия. Бросив взгляд на полку с колбами, Остудин перевел глаза на Батурина и спросил:
— Скажите, за что убрали прежнего начальника экспедиции?
— Не убрали, ушел сам, — поправил его Батурин.
На лице Остудина появилось такое недоумение, что Батурин тут же пояснил:
— Ты же сопромат изучал. Знаешь, что и у металла наступает усталость. Так и здесь. Отработал человек свой срок и решил, что пора переходить к размеренной жизни. Вовремя ложиться, вовремя вставать, вовремя пить кофе. Барсов прекрасный специалист. Работая в экспедиции, защитил кандидатскую диссертацию, сейчас, по-моему, написал докторскую. Ты случайно не увлекаешься научной работой?
Остудин засмеялся:
— Меня после института хотели на кафедре оставить. Я наотрез отказался. Кабинетная жизнь не для меня.
— Пока, — сказал Батурин.
— Что значит пока? — не понял Остудин.
— Пока здоровье немереное и вся жизнь впереди, — Батурин снова внимательно посмотрел на него и спросил: — С партийной властью у тебя осложнений не было?
— Какие у меня могли быть осложнения? — удивился Остудин. — Я в райкоме-то бывал только, когда принимали в партию да на праздничных мероприятиях.
Батурин опустил глаза, и Остудину показалось, что вопрос этот начальник объединения задал не зря. По всей видимости, у Барсова были какие-то проблемы с партийной властью. Иначе зачем спрашивать о них его, Остудина? А может, он хочет поглубже копнуть, прощупать меня, подумал Остудин. Я бы на его месте поступил так же. Но Батурин прощупывать не стал.
— Хорошие отношения с партийной властью для начальника экспедиции имеют большое значение, — сказал он. — Райкомовские работники тоже ведь хлеб зря не едят. Важно понять это с самого начала и не ставить их в неудобное положение. Они этого не любят. А уж когда невзлюбят...
Батурин не договорил, но Остудин и так понял, что будет тогда. Однажды у них в конторе бурения уже было такое. Секретарю райкома потребовался вертолет, чтобы слетать на другую сторону Волги, а главный инженер его не дал. То ли не было, то ли вертолет требовалось послать по какому-то срочному делу. Секретарь райкома кинулся к начальнику, но того не оказалось на месте. В общем, на другую сторону Волги он в тот день не попал. Через неделю в контору бурения приехала комиссия с проверкой работы инженерной службы. Целую неделю разбиралась с состоянием оборудования и техникой безопасности. И даже с наглядной агитацией, хотя инженерная служба не имеет к ней никакого отношения. Короче, кончилось тем, что главному инженеру на бюро райкома объявили выговор. Над ним потом смеялись: дал бы вертолет, получил бы вместо выговора благодарность.
— А что за человек там первым секретарем? — спросил Остудин.
— Казаркин, — ответил Батурин и нахмурился. — Николай Афанасьевич Казаркин. Лет пять уже секретарит. До этого работал инструктором обкома партии.
— К геологии имеет какое-нибудь отношение?
— Нет, — Батурин потрогал пальцами взлохмаченную левую бровь. — По-моему, у него педагогическое образование. Но мужик он крутой. Если захочет в чем-то разобраться, разбирается досконально. Так что готовься. Чаще позванивай ему, советуйся. И, главное, не задирайся. Особенно сначала.
И уже без всякого перехода спросил:
— А что жена вместе с тобой не поехала?
— Она ведет выпускной класс, ее до конца года с места не сорвешь, — сказал Остудин. — Кстати, в Таежном место для англичанки найдется?
— Вот этого я тебе не скажу. Но то, что она без работы не останется, могу гарантировать, — он подвинул к себе листок бумаги, который отложил в сторону, когда начиналась беседа. — Если возникнут какие-нибудь проблемы, сразу же звони мне. У нас так заведено: обо всех неприятностях первым должен узнавать я.
Остудин понял, что разговор окончен. Он поднялся, Батурин тоже встал. Они попрощались, как давние знакомые. Батурин даже ненадолго задержал его ладонь в своей руке. И еще раз посмотрел в лицо. Словно хотел проверить, не ошибся ли, приглашая на столь серьезную должность совершенно незнакомого человека.
Остудин вышел из кабинета. С секретаршей, стоя у стола, разговаривала девушка. Он не видел ее лица, она стояла к нему спиной.
— Заходите, Танечка, — сказала ей секретарша, показывая рукой на кабинет Батурина. — Захар Федорович еще с утра предупреждал о вас.
Девушка повернулась и, не глядя на Остудина, пошла к двери кабинета начальника. У нее было тонкое интеллигентное лицо и стройная фигура.
— Кто это? — невольно спросил Остудин, провожая ее взглядом. Он подумал, что это работница объединения, может, даже геолог.
— Журналистка, — ответила секретарша. — Татьяна Ростовцева. Кстати сказать, из андреевской газеты. Вы ее знаете?
— Нет, мне просто показалось, — сказал Остудин и подумал, что Сибирь, по всей вероятности, славится не только нефтью, кедровниками и грибными местами, но и красивыми женщинами.
ТАНЯВ студенческие годы ему снились сны, в которых он видел себя удачливым геологом, открывателем крупных месторождений нефти. Однообразная работа буровика вытеснила их из памяти. Но однажды сны напомнили о себе. Подписывая собравшемуся в Сибирь бурильщику Тимофею Евстигнееву заявление на увольнение «по собственному желанию», он вдруг ощутил острую зависть к нему.
— Стало быть, в Сибирь? — спросил Остудин, глядя куда-то вдаль, мимо Евстигнеева.
Ему вдруг представились бескрайние леса, маленькие и аккуратные деревянные поселки с широкими, заросшими травой улицами, и высокие пирамиды буровых вышек рядом с ними. Люди открывают там новую страницу в истории освоения огромного края. Они живут совсем другими заботами, думают совсем не о том, о чем каждый день болит голова у него. И Остудин впервые ощутил, что в его устроенной жизни чего-то недостает.
— В Сибирь, — медленно ответил Евстигнеев, удивившись неожиданной перемене в настроении начальника.
— А что, и в Сибири люди живут, — Остудин задумчиво протянул бурильщику заявление со своей резолюцией. — Удачи тебе!
Тимофей Евстигнеев ушел, легонько прикрыв дверь. Открыл широко, а уходя, именно прикрыл. Бережно и неторопливо, словно боялся лишним шумом спугнуть неожиданные мысли, которые совсем не случайно нахлынули на Остудина. Он встал, прошел к двери, выглянул в коридор. Бурильщика там уже не было. Остудин закрыл дверь и подошел к окну. Холодный ветер срывал с деревьев последние листья и гнал их по тротуару. Они липли к мокрому асфальту, залетали под колеса проносившихся мимо машин и летели дальше. Остудину почему-то подумалось, что в Сибири сейчас лежит ослепительный мягкий снег и вездеходы режут его тяжелыми гусеницами, пробиваясь через тайгу к буровым. Ему вдруг жутко захотелось в Сибирь, но внутренний голос осадил, злорадно шепнув: «Евстигнееву хорошо, он холостяк. А у тебя жена, дочка... Надо бы поговорить с Ниной. Вдруг она воспротивится, и тогда на мечте придется поставить крест. А может, не советоваться с ней, а послать письмо, подождать ответ? Придет конкретное предложение, тогда и поговорить с женой?..»
С этими мыслями Остудин ходил несколько дней. А потом сел и написал письмо в объединение «Сибнефтегазразведка». В нем сообщил свои биографические данные, занимаемую должность и попросил ответить, нужны ли такие специалисты, как он, в геологии. Месяц шел за месяцем, ответа не было. Остудин решил, что подходящего ему места нет, а предлагать должность бурового мастера там постеснялись. Однако через полгода из Сибири пришла телеграмма за подписью начальника объединения Батурина. В ней было всего восемь слов. «Можем предложить должность начальника нефтеразведочной экспедиции. Согласие телеграфируйте».
Остудин нашел телеграмму в почтовом ящике, возвращаясь с работы. Нины еще не было дома. Вместе с дочкой Ольгой, которую она сама брала из детского сада, они, очевидно, зашли в магазин за продуктами. Остудин перечитал телеграмму несколько раз, повертел в руках, осмотрел с обратной стороны, словно старался найти в ней скрытый смысл. Он не поднялся со стула даже тогда, когда услышал, как Нина пытается открыть ключом дверь. Войдя в квартиру, она сразу заметила, что с мужем что-то случилось.
— Что с тобой? — спросила она, протягивая ему сумку с продуктами.
Вместо ответа Остудин показал ей телеграмму.
— Ты что, писал им? — быстро пробежав глазами текст, она с удивлением посмотрела на мужа.
— Писал полгода назад. Я уже забыл об этом, а они вот прислали телеграмму, — Остудин виновато развел руки.
— Помоги раздеться, — сказала Нина.
Он помог ей снять пальто. Пока помогал дочке раздеться, Нина собрала на стол.
— Ну и что же ты думаешь делать? — спросила она, когда они сели ужинать.
— Не знаю, — ответил Остудин и посмотрел на жену, стараясь определить ее реакцию. — Неожиданно как-то. Я не предполагал, что дело обернется так серьезно.
Он знал, что Нина была домоседкой. Ей нравилась их квартира, нравился поселок, в котором они жили, в школе среди учителей у нее было много подруг. Роман Иванович смотрел на жену, сидевшую перед ним за столом в свежей модной кофточке, на ее аккуратную прическу, сделанную вчера у знакомой парикмахерши, и думал, что она никогда не расстанется ни с уютом, ни с подругами, ни с маленькими, но надежными связями, помогающими жить не хуже других. Зачем ей Сибирь с ее снегами, завывающими метелями, с домом, в котором может быть и холодно и не всегда светить электричество?
Нина отодвинула тарелку, положила ложку на стол и подняла на него глаза. «Ну вот и все», — решил Остудин и нагнулся к своей тарелке. Он начал лихорадочно соображать, как выйти из этой ситуации. Теперь он уже был твердо уверен в том, что поедет в «Сибнефтегазразведку» при любых обстоятельствах, не упустит свой шанс.
— А знаешь, Роман, — сказала Нина с особенной интонацией в голосе, которую он у нее еще никогда не слышал, — по-моему, предложение лестно. Стать начальником экспедиции в тридцать два года весьма престижно. Может, махнем в Сибирь, а?
Он молча взял в руку ее узкую, еще не успевшую отогреться с улицы ладонь, поднес к губам и поцеловал. И увидел счастливый, почти детский восторг в ее глазах.
Утром Остудин телеграфировал Батурину свое согласие. Сообщил, что увольняется с сегодняшнего же дня, но просит дать на завершение всех формальностей две недели. Думал, что при увольнении могут возникнуть осложнения. Он хоть и небольшой, но начальник, ему надо подыскивать замену, согласовывать ее с кем надо, что-то там утрясать... А если вмешается партком, дело затянется совсем надолго. Сразу же спросят, почему ни с кем не посоветовался, никого не предупредил... Но, к его удивлению, кое-кто даже обрадовался тому, что он уходит. Желающих занять его должность оказалось более чем достаточно.
Такой оборот дела даже обидел Остудина. Его постоянно хвалили на собраниях, ставили в пример, поощряли к праздникам, а когда дошло до проверки истинного к нему, Остудину, отношения, расстались без тяжелого вздоха. Впрочем, так бывает почти всегда. «Что ж, — подумал Роман Иванович, — была без радости любовь, разлука будет без печали».
Нищему собраться — только подпоясаться. Сложила Нина в небольшой чемодан необходимые на первое время пожитки, окликнула мужа:
— Слушай, отец, разные там плошки-поварешки, думаю, не нужны? Все-таки не рядовым работником едешь, наверное, к твоему приему подготовятся. Твой предшественник был же как-то устроен.
— Да ты что? — удивился Остудин. — Неужели мы там этого добра не купим? — он посмотрел на кастрюли и добавил: — Тащиться с таким барахлом на Север — люди засмеют.
— Кто его знает? — оглядывая кухню, сказала Нина. — Поезда на Север не ходят. Может быть, там люди охотничьими котелками обходятся?
Остудин искренне рассмеялся. Он подошел к жене, обнял ее за плечи, поцеловал в голову:
— Геологи — люди не бедные, на эмалированную кастрюлю наверняка раскошелятся. Ты мне лучше чистых рубашек побольше положи. Там их ни стирать, ни гладить некому.
Нина подняла на него глаза, сказала, искренне вздохнув:
— Боюсь я этих прачек. Сначала погладят рубашку, а потом и самого хозяина. Вы, мужики, на ласку податливые.
— Не говори глупостей, — сказал Остудин, снова поцеловав ее. — Таежники женам не изменяют. Это жены с ума сходят, пока мужики лазают по тайге.
Он посмотрел на часы. До отлета было далеко, но надо было все проверить, чтобы не забыть ни одной мелочи.
Самолет в Среднесибирск улетал рано утром. Остудин не спал почти всю ночь, рисуя в своем воображении первую встречу с Батуриным и Сибирью. И если Сибирь он представлял довольно отчетливо, то вот каким выглядит Батурин — не мог даже предположить. Впрочем, внешность начальника для него не имела значения. Главными были его характер и отношение к людям. А поскольку характер человека проявляется в конкретных ситуациях, то и это никак не рисовалось Остудину. Так и не сомкнул глаз до самого утра. Зато когда сел в самолет и устроился в удобном кресле, сразу же провалился в глубокий сон.
Открыл глаза от толчка — самолет выпускал шасси, заходя на посадку. Ступив на трап, Остудин поежился и огляделся. Было холодно, сухой колючий ветерок сразу заставил застегнуть пальто на все пуговицы и поплотнее прикрыть грудь шарфом. Сибирская погода резко отличалась от поволжской.
Шагая от самолета к аэровокзалу, Роман Иванович невзначай замедлил шаг: почудилось, что услышал свою фамилию. Он остановился, прислушиваясь. Над аэродромом звучно гремел динамик. Передавали объявления о посадке на очередной рейс и о контроле вещей, подлежащих досмотру. И вдруг вслед за этим раздалось: «Прибывший рейсом 218 товарищ Остудин, на выходе из аэровокзала вас ждет «Волга» номер...» И снова: «Прибывший рейсом 218 товарищ Остудин...»
Когда самолет снижался, Остудин смотрел в иллюминатор на паутину городских улиц и думал: «Где-то здесь моя улочка Ленина, шестьдесят восемь?» Сверху город гляделся лабиринтом, в котором и с нитью Ариадны не разобраться. Одним боком он жался к реке и был покрыт сизоватой дымкой, отчего казался погрузившимся в полумглу. Слегка улыбнувшись, Остудин вспомнил школьное: «А зачем дворянину география? На то извозчик есть». Интересно, долго ли придется ждать такси? Как здесь с транспортом? — все время вертелось в голове. И вот тебе — пожалуйста, персональная машина...
Шофер долго и внимательно разглядывал его, кивнув на чемоданчик, спросил про вещи. А когда узнал, что все свои вещи новый начальник экспедиции держит в руках, широко улыбнулся. По дороге в объединение он без умолку расхваливал здешние кедровники и грибные места, из чего Остудин понял, что лучшей земли, чем Сибирь, нет на свете. Еще больше растрогался, когда батуринская секретарша, встав из-за стола, сказала:
— Проходите, Роман Иванович, Захар Федорович вас ждет.
Она сама открыла первую дверь кабинета и, пропустив Остудина, осторожно притворила ее.
В кабинетах начальников областного значения Остудину приходилось бывать нечасто. В них ходили те, кто по служебному положению стоял над ним. Зато по телевизору и в кино он видел таких кабинетов множество. Одинаковые до мелочей, более приспособленные для совещаний, чем для сосредоточенной работы, служебные монстры. Огромный двухтумбовый стол, вплотную к нему буквой «Т» стол узкий, длинный, блестящий, как полированный паркет. Тесно приткнутые к нему прямоспинные стулья. Справа, как войдешь, обычно размещается книжный шкаф, где в подчеркнутой строгости стоят труды нынешних вождей. Сочинения прошлых, как и их авторы, по сложившейся традиции в перечень обязательной литературы не входят. В семье Остудиных эти шкафы шутливо окрестили «интеллектуальными яслями». Сидит ответственный работник, руководит. Истощится у него умственная торбочка, подойдет к шкафу, полистает бессмертные сочинения, подсыплет в торбочку идейного овсеца и снова станет поражать слушателей заемными мыслями да истертыми истинами. Они уже надоели всем, в том числе и тем, кто их изрекает. Затертые истины превращаются в догму, а догма отупляет ум человека. По этой причине Остудин не любил ни общие слова, ни политзанятия, от которых сводило скукой рот. И больше всего не хотел, чтобы его новый начальник походил на идеологического вождя.
В кабинете Батурина был всего один стол. Двухтумбовый, средней величины, завален бумагами, свободна лишь середина, застеленная органическим стеклом. По периметру кабинета — обитые зеленым сукном полумягкие стулья и, конечно же, книжный шкаф. Но не у дальней стены, а поблизости от стола: протяни руку — и все в твоей досягаемости.
Батурин вышел из-за стола, двинулся навстречу Остудину, оглядывая его с ног до головы. Крепко пожал руку и, взяв под локоть, подвел к креслу. Он оказался чуть выше среднего роста, сухощавым и жилистым. Его кустистые, похожие на два пучка брови, придавали лицу задиристость. Когда он свел их к переносице, уставившись на Остудина, тому показалось, что они впились ему в лицо. И Роману Ивановичу почему-то подумалось, что Батурин человек сухой и строгий, на откровенный разговор с ним отважится не каждый.
Усаживаясь в предложенное кресло, Остудин уперся взглядом в книжные корешки. Никаких трудов вождей. Избранное Губкина, «Сибирские горизонты» первооткрывателя сибирской нефти Эрвье, книги по геологии. Лишь одна выбивалась из этого ряда, и то только тем, что была в богатой зеленой суперобложке. Остудин прочел на ее корешке: «Страны Персидского залива».
Одна полка была полностью свободна от книг. На ней стояли колбы с белыми наклейками на пузатеньких боках. Остудин понял, что это образцы нефти с местных месторождений. Заметив его интерес, Батурин улыбнулся:
— Вот когда привезешь такую колбу, — кивнул он в сторону шкафа, — будем пить с тобой за этим столом шампанское.
— За ним не только пьют шампанское, — ответил Остудин, думая о том, что и с работы начальников экспедиций снимают тоже за этим столом.
Батурин понял его, опустил глаза, отодвинул в сторону лежавшую на столе бумажку и сказал:
— О себе можешь не рассказывать, отдел кадров у меня честно отрабатывает свой хлеб. Скажи лучше, как жена восприняла твое решение?
— По-моему, с удовольствием, — сказал Остудин. — Она из тех, кому надоедает однообразие.
— Романтики захотелось? — Батурин поднял на Остудина внимательные колючие глаза.
— Скорее всего, свежих впечатлений. Возраст-то ведь уже такой, что пора заняться чем-то серьезным.
— А кто она у тебя? — спросил Батурин.
— Учительница английского.
— И чем же серьезным ей захотелось заняться? — Батурин смотрел на Остудина уже подозрительно.
— Моя жена все время при своем муже, — ответил Остудин. — Работа начальника нефтеразведочной экспедиции мне кажется достаточно серьезной.
Батурин откинулся на спинку стула, потом повернулся к стене, на которой висела геологическая карта области, кивнув на нее, сказал:
— Тогда перейдем к делу. Не буду рассказывать, где и что мы ищем. В основных чертах ты это знаешь и без меня, с деталями познакомишься на месте. Таежная экспедиция еще недавно была у нас лучшей. А сейчас попала в полосу невезения. Знаешь, как у человека: сначала черная полоса в жизни, потом белая. А здесь сначала черная, потом еще чернее. Ни одной скважины не могут пробурить без брака. Там нужен хороший буровик. Потому и остановили на тебе свой выбор.
— И геологическая служба тоже, — добавил Остудин.
Взгляд Батурина немного смягчился. Он повернул лицо к карте, слегка прищурившись, посмотрел в ее верхний угол и заметил:
— Главным геологом там отличный парень. Правда, не без романтических заскоков. Если подружитесь, вытяните экспедицию.
Остудину хотелось спросить, что он имеет в виду под романтическими заскоками, но, подумав, не стал задавать этого вопроса. Решил, что не стоит начинать с выяснения недостатков своих подчиненных. Пока хватит и того, что главный геолог отличный парень. Геологов без романтики не бывает.
Но одного вопроса не задать он не мог. Он влез ему в голову еще в ту минуту, когда получил от Батурина телеграмму. И не давал покоя до сих пор. От него зависели все дальнейшие действия. Бросив взгляд на полку с колбами, Остудин перевел глаза на Батурина и спросил:
— Скажите, за что убрали прежнего начальника экспедиции?
— Не убрали, ушел сам, — поправил его Батурин.
На лице Остудина появилось такое недоумение, что Батурин тут же пояснил:
— Ты же сопромат изучал. Знаешь, что и у металла наступает усталость. Так и здесь. Отработал человек свой срок и решил, что пора переходить к размеренной жизни. Вовремя ложиться, вовремя вставать, вовремя пить кофе. Барсов прекрасный специалист. Работая в экспедиции, защитил кандидатскую диссертацию, сейчас, по-моему, написал докторскую. Ты случайно не увлекаешься научной работой?
Остудин засмеялся:
— Меня после института хотели на кафедре оставить. Я наотрез отказался. Кабинетная жизнь не для меня.
— Пока, — сказал Батурин.
— Что значит пока? — не понял Остудин.
— Пока здоровье немереное и вся жизнь впереди, — Батурин снова внимательно посмотрел на него и спросил: — С партийной властью у тебя осложнений не было?
— Какие у меня могли быть осложнения? — удивился Остудин. — Я в райкоме-то бывал только, когда принимали в партию да на праздничных мероприятиях.
Батурин опустил глаза, и Остудину показалось, что вопрос этот начальник объединения задал не зря. По всей видимости, у Барсова были какие-то проблемы с партийной властью. Иначе зачем спрашивать о них его, Остудина? А может, он хочет поглубже копнуть, прощупать меня, подумал Остудин. Я бы на его месте поступил так же. Но Батурин прощупывать не стал.
— Хорошие отношения с партийной властью для начальника экспедиции имеют большое значение, — сказал он. — Райкомовские работники тоже ведь хлеб зря не едят. Важно понять это с самого начала и не ставить их в неудобное положение. Они этого не любят. А уж когда невзлюбят...
Батурин не договорил, но Остудин и так понял, что будет тогда. Однажды у них в конторе бурения уже было такое. Секретарю райкома потребовался вертолет, чтобы слетать на другую сторону Волги, а главный инженер его не дал. То ли не было, то ли вертолет требовалось послать по какому-то срочному делу. Секретарь райкома кинулся к начальнику, но того не оказалось на месте. В общем, на другую сторону Волги он в тот день не попал. Через неделю в контору бурения приехала комиссия с проверкой работы инженерной службы. Целую неделю разбиралась с состоянием оборудования и техникой безопасности. И даже с наглядной агитацией, хотя инженерная служба не имеет к ней никакого отношения. Короче, кончилось тем, что главному инженеру на бюро райкома объявили выговор. Над ним потом смеялись: дал бы вертолет, получил бы вместо выговора благодарность.
— А что за человек там первым секретарем? — спросил Остудин.
— Казаркин, — ответил Батурин и нахмурился. — Николай Афанасьевич Казаркин. Лет пять уже секретарит. До этого работал инструктором обкома партии.
— К геологии имеет какое-нибудь отношение?
— Нет, — Батурин потрогал пальцами взлохмаченную левую бровь. — По-моему, у него педагогическое образование. Но мужик он крутой. Если захочет в чем-то разобраться, разбирается досконально. Так что готовься. Чаще позванивай ему, советуйся. И, главное, не задирайся. Особенно сначала.
И уже без всякого перехода спросил:
— А что жена вместе с тобой не поехала?
— Она ведет выпускной класс, ее до конца года с места не сорвешь, — сказал Остудин. — Кстати, в Таежном место для англичанки найдется?
— Вот этого я тебе не скажу. Но то, что она без работы не останется, могу гарантировать, — он подвинул к себе листок бумаги, который отложил в сторону, когда начиналась беседа. — Если возникнут какие-нибудь проблемы, сразу же звони мне. У нас так заведено: обо всех неприятностях первым должен узнавать я.
Остудин понял, что разговор окончен. Он поднялся, Батурин тоже встал. Они попрощались, как давние знакомые. Батурин даже ненадолго задержал его ладонь в своей руке. И еще раз посмотрел в лицо. Словно хотел проверить, не ошибся ли, приглашая на столь серьезную должность совершенно незнакомого человека.
Остудин вышел из кабинета. С секретаршей, стоя у стола, разговаривала девушка. Он не видел ее лица, она стояла к нему спиной.
— Заходите, Танечка, — сказала ей секретарша, показывая рукой на кабинет Батурина. — Захар Федорович еще с утра предупреждал о вас.
Девушка повернулась и, не глядя на Остудина, пошла к двери кабинета начальника. У нее было тонкое интеллигентное лицо и стройная фигура.
— Кто это? — невольно спросил Остудин, провожая ее взглядом. Он подумал, что это работница объединения, может, даже геолог.
— Журналистка, — ответила секретарша. — Татьяна Ростовцева. Кстати сказать, из андреевской газеты. Вы ее знаете?
— Нет, мне просто показалось, — сказал Остудин и подумал, что Сибирь, по всей вероятности, славится не только нефтью, кедровниками и грибными местами, но и красивыми женщинами.
История эта произошла несколько лет назад. Таня лежала на своей общежитской койке, подперев голову ладонями, и читала книгу. Книга была неинтересная, она взяла ее у подруги, чтобы убить время. Верки не было, она ушла за покупками. Завтра они должны были ехать на преддипломную практику. Верка в Курган, Таня в Среднесибирск. Обеим предстояло практиковаться в областных газетах. Путь в Курган лежал через родное Веркино село Киприно. В нем она хотела на денек задержаться и долго обсуждала с Татьяной, какой подарок купить матери. Татьяна посоветовала шерстяной плед. Уж слишком красиво он смотрелся, и цена была вполне терпимая. Верка засомневалась: все-таки дороговато.
— Чего там, — возразила Татьяна. — Твоей командировочной сотни на практику все равно не хватит. В редакции наберешь побольше заданий. Проси в основном очерки, за них хорошо платят. Вывернешься.
— Ты думаешь, там нет очеркистов?
— Ну и что? Они сами по себе, ты — сама по себе.
Татьяна была искренне уверена, что если ехать на практику, то сразу надо выдать такой материал, чтобы о тебе все заговорили. Лучшим жанром в этом случае, конечно, является очерк. Хотя и статья, и фельетон тоже неплохо. К тому же, эти жанры оплачиваются приличными гонорарами.
Верка пошла в универмаг. Как всегда, там было не пробиться, к каждой кассе стояла очередь. Когда подошла к кассе, сунула руку в карман, но вместо кошелька нащупала лишь носовой платок. У нее екнуло сердце, и она со страхом начала шарить руками по карманам. Но кошелька не было ни в одном из них. Еще не веря в худшее, Верка прошла вдоль очереди, внимательно глядя на пол. Повторно прошла туда-обратно… Кошелька не было.
Поняв, что случилось, Верка в ужасе кинулась в общежитие. Толкнув плечом дверь, она рухнула на кровать и разрыдалась. Таня бросилась к ней, но та только отмахивалась. Наконец, шмыгнув носом и в очередной раз утерев слезы, произнесла:
— Все. Теперь надо уходить из университета. Где взять деньги? У матери пенсия сорок рублей...
Таня поняла, что она потеряла командировочные. И тут же стала лихорадочно соображать, как выручить подругу.
Татьянин отец был полковником, мать — учительницей. Получали они прилично, и деньги для нее особой проблемы не представляли. Поэтому она обозвала Верку дурочкой и предложила:
— Возьмешь мои командировочные. Я смогу обойтись без них.
Верка перестала плакать, села на кровати и, не мигая, долго смотрела на Таню. Потом обняла ее за шею, поцеловала мокрыми губами в щеку и снова заголосила с такой силой, словно это был последний день ее жизни. Таня отдала ей деньги, а самой пришлось заезжать к родителям. Крюк был немалый — в четыреста километров. И на практику она опоздала на два дня. Но пугало не опоздание. Больше всего не хотелось с первого шага выставлять себя человеком необязательным.
Весь путь от вокзала до редакции Татьяна думала, какую причину привести в свое оправдание. И ни одна не казалась ей правдоподобной. Причем самой нелепой выглядела та, что была правдой. Поразмышляв об этом, она все же решила не врать. А там будь что будет. Правду надо выдержать, за нее не может быть стыдно.
И уж никак она не ожидала, что на ее опоздание никто не обратит внимания. Словно она была не из университета и ее вообще никто не посылал на практику.
По крайней мере такое впечатление у нее осталось от встречи с секретаршей редактора. Когда она назвала свою фамилию и попросила сказать редактору, что она, Ростовцева, приехала, секретарша, даже не удостоив ее взглядом, равнодушно спросила:
— А вы по какому вопросу?
Татьяна повторила:
— Я — Ростовцева.
Секретарша пожала плечами, и по недоумевающему взгляду Татьяна поняла, что ее фамилия этой «фифочке» ничего не говорит. Тогда она назвала себя полностью:
— Ростовцева Татьяна, из Уральского государственного университета (на слове «университет» она сделала особое ударение), приехала в «Приобскую правду» на практику. С Александром Николаевичем я говорила по телефону еще перед выездом из Свердловска.
Неизвестно, то ли секретарша на самом деле что-то вспомнила, то ли сделала вид, что в курсе дела, но она уже по-другому посмотрела на Таню и сказала:
— Да, да, я вас соединяла.
Таня смутилась и хотела объяснить причину задержки, но секретарша торопливо нырнула за дверь, обитую черным дерматином, и через несколько мгновений показалась обратно:
— Александр Николаевич вас ждет.
Она переступила порог, оставив дверь открытой. Татьяна вошла. Не очень просторный кабинет выглядел уютно и как-то очень обжито. На улице стоял яркий осенний день. Солнце заливало комнату светом через широкие, хорошо промытые стекла. За столом, обложенным папками, отдельными бумагами и бумажками, сидел крупный мужчина лет пятидесяти, с немного продолговатым лицом и гладко зачесанными назад волосами. Увидев Таню, он улыбнулся такой широкой улыбкой, словно давно и с нетерпением ждал ее. Таня шагнула к столу, но в это время задребезжал телефонный аппарат. Александр Николаевич взял правой рукой трубку, а левой указал на одно из двух кресел, стоявших перед столом, приглашая Татьяну садиться.
— Итак, она звалась Татьяной... Ну что ж, с приездом. Как добралась, где устроилась?
Татьяна, считавшая себя уже сложившимся журналистом, посмотрела на редактора, не зная, как себя вести с ним. Его обращение к ней, как к девочке-школьнице, не понравилось ей. Тем не менее, она тоже улыбнулась и ответила:
— Добралась нормально. А об устройстве еще не думала. С вокзала прямо к вам, — она задвинула ногой под стол сумку, с которой вошла в кабинет редактора, поняла, что ее надо было оставить в приемной у секретарши.
— Как тебе Среднесибирск? — спросил редактор.
— Я его не рассмотрела, — откровенно призналась Таня. — Я ведь ехала не в город, а в газету на практику.
Снова зазвонил телефон. Александр Николаевич минуту-другую слушал, потом сказал раздраженно:
— А это позвольте решать нам, — и решительным тоном добавил: — Да, да, печатать материал или не печатать, мы решим самостоятельно. — положил трубку и, видимо, не в силах сдержать раздражение, сказал не Татьяне, а себе под нос: — Дожили, еще начальник облторга не указывал газете, что ей печатать, а что нет, — и тут же обратился к Татьяне, но уже почему-то на «вы»: — Вы уже думали над тем, как бы вам хотелось построить свою практику?
Татьяна, конечно, думала об этом. Для нее было все равно, в каком отделе практиковаться, главное, чтобы удалось написать несколько значительных материалов. Поэтому ответила, помедлив:
— Я бы хотела поработать в отделе культуры. Хочется познакомиться со здешней театральной жизнью. В прошлом году на практике в Оренбурге я написала несколько рецензий. На летучках говорили, что получилось неплохо.
Сказав это, Татьяна посмотрела на редактора. Его лицо не выразило никаких эмоций, но в глазах, как ей показалось, мелькнула некоторая озабоченность.
— Рецензии — это хорошо, — он с опаской посмотрел на телефон, явно не желая, чтобы тот зазвонил снова. — Но, если сказать честно, мне не хочется, чтобы вы начинали с нашего театра. В этом году у нас новый режиссер. Первый спектакль его оказался просто провальным. Боюсь, что и второй будет таким же. Думаю, не следует разбивать кулаки о лежачего, у него ведь впереди целая жизнь. А не хотели бы вы слетать на Север? Посмотреть на геологов, на то, как живут там люди?
Татьяна, не ожидавшая такого предложения, растерялась и медленно произнесла:
— Вообще-то о производственной теме я не думала.
— А зачем вам производство? Для газетчика главное — люди. Вы о них пишите. Через них читатель увидит и производство.
Татьяна растерялась совсем. Лететь к геологам, да еще на Север, у нее не было и в мыслях. Она и не думала, что геологи живут на Севере. Там сейчас, наверное, уже морозы, а у нее даже теплых колготок нет. С другой стороны, кто из ее сокурсников может привезти с практики материал о геологах Севера? Да никто! Они же умрут от зависти, когда Татьяна покажет им полноценный северный очерк.
— Ну так что? — редактор изучающе смотрел на нее.
Татьяна, всегда любившая повторять, что риск благородное дело, при этом старавшаяся никогда не рисковать без особых причин, махнула рукой и решительно сказала:
— Где наша не пропадала! — и внимательно посмотрела на редактора.
Александр Николаевич понял, что с этого момента сам назначил себя ее опекуном. Татьяна была стройненькой девушкой с очень приятным личиком и выразительными серыми глазами. К тому же она была не чужда юмора, а это верный признак острого ума. Глядя на нее, редактор подумал, что из-за такого личика и длинных стройных ног многие могут сойти с ума. В том числе и редакционные ловеласы. Свеженькая всем бросается в глаза. Поэтому он решил непосредственное шефство над ней возложить на серьезного человека.
— Вы, поди, еще и не завтракали? — спросил редактор.
— Нет, — мотнула головой Татьяна.
Александр Николаевич нажал кнопку селектора, негромко сказал:
— Люся, пригласите ко мне Семена Петровича, — и обратился к Тане: — Сейчас я познакомлю вас с нашим завхозом. Он покажет буфет, кстати, весьма приличный, и устроит в гостиницу. С гостиницами, говоря на бытовом жаргоне, у нас напряженка. Сегодня отдыхайте, а завтра к девяти утра будьте любезны ко мне. Будете жить в режиме штатного сотрудника. Ни дня без строчки.
Он подвинул к себе стопку машинописных страниц и потянулся за ручкой. Татьяна поняла, что аудиенция закончилась. В кабинет вошел пожилой сухощавый мужчина, слегка припадающий на левую ногу. Редактор поднял на него глаза, сухо сказал:
— Семен Петрович, это наша практикантка Татьяна Ростовцева. Накормите ее и устройте с жильем.
На следующий день в девять утра Татьяна была в кабинете редактора. Там уже сидел мужчина средних лет, одетый в серый костюм и модный, в узкую полоску, галстук. Он внимательно смотрел на нее, пока она шла от двери кабинета к столу.
— Николай Макарович Гудзенко, заведующий промышленным отделом, — представил редактор незнакомого человека. — Лучше его никто в нашей газете Севера не знает. Во время практики он будет вашим наставником. Слово это мне не нравится, но опекун, по-моему, еще хуже.
Ей было все равно — опекун или наставник. От перемены названий ничто в ее судьбе не менялось. Она уже настроила себя на поездку на Север. Завтракая в гостиничном буфете, Таня встретила двух летчиков. Она взяла себе бутерброд с сыром и стакан чаю, а они по мясному салату, бифштексу с гарниром, стакану сметаны, пирожному и чашке кофе. Таня с удивлением смотрела, как они молча уминали гору еды, и думала: неужели это оттого, что они летчики? И тут же согласилась с этим: для того, чтобы летать, нужно отменное здоровье. А выходя из гостиницы, снова столкнулась с ними. Они садились в машину, очевидно, отправляясь на аэродром, потому что были уже в теплых меховых куртках и красивых то ли ондатровых, то ли норковых шапках. Таня подумала, что все летчики ходят в такой форме. И ей сразу захотелось на Север. Она даже удивилась тому, что еще вчера сомневалась: стоит ли лететь туда? Обязательно стоит.
Сейчас она смотрела на Гудзенко и думала, что вместе с редактором они предложат ей несколько маршрутов командировки. Обсудят, какой интереснее, и скажут: лети. Но редактор ошеломил ее неожиданным вопросом:
— Вы никогда не работали в районной газете?
— В районке, что ли? — не поняла Таня.
— Ну да, в районке, — он слегка улыбнулся, произнося это слово.
— А зачем? — искренне удивилась она. — У меня этого никогда в мыслях не было.
— Районная газета — замечательная школа. Почти все известные журналисты начинали с нее.
— Вы что, хотите послать меня в районку? — на лице Тани возникла неподдельная обида.
Александр Николаевич заметил это и сказал, чтобы успокоить практикантку:
— Вчера мне звонил редактор районной газеты «Северная звезда» Тутышкин, спрашивал, нет ли у меня на примете безработного журналиста. Я сказал, что нет, но от нашей газеты к ним в командировку летит практикантка. Он Христом-Богом стал просить, чтобы я уговорил вас поработать у него недельки две. Я думаю, вам бы это пошло на пользу. Крупные материалы будете посылать нам, а всю оперативку гнать в районную газету. Он, кстати, обещал взять вас на эти две недели на ставку и жилье бесплатное предоставить.
Таня сразу оценила выгоду ситуации. Чтобы написать хороший очерк, нужно подольше побыть с героями, вжиться в их образ. В «Северной звезде» материал можно собирать не торопясь, а тем временем работать и на нее. Тут ведь и деньги будут играть не последнюю роль. Родительских на всю практику не хватит, а гонорар выдают один раз в месяц. К тому же, чтобы получить его, надо успеть напечататься. А в областной газете журналистам всегда тесно. Она выпрямила спину, положила руки на стол и сказала:
— Я согласна.
Гудзенко откровенно улыбнулся, и это смутило Таню.
— Может, я все это не так поняла? — она перевела взгляд с редактора на заведующего отделом.
— Все так, — сказал Гудзенко, не пряча улыбку. — Но сначала вам придется поработать у меня.
Он встал, Таня поняла, что надо подниматься и ей. На всякий случай она посмотрела на редактора. Тот уже уткнулся в свои бумаги. Александр Николаевич посчитал, что он сделал для практикантки даже больше, чем мог.
В отделе промышленности Тане пришлось задержаться на целую неделю. Всю неделю она читала материалы собкоров, которые они присылали на отдел, правила авторские заметки, знакомилась с людьми, однажды побывала на редакционной летучке. И когда Николай Макарович пригласил ее к себе, чтобы обсудить план будущей командировки, она поняла, что провела это время не зря.
— Ну что, подруга, — Николай Макарович ласково посмотрел на Татьяну, а при слове «подруга» у нее даже екнуло сердце. Если заведующий отделом обращается к ней так, значит, окончательно признает за своего сотрудника. — Пора тебе делать самостоятельную вылазку. В Андреевском районе, куда полетишь, всего два крупных предприятия — нефтеразведочная экспедиция и рыбозавод. Леспромхоз я не считаю, в нем пока нечего делать. Прилетишь в Андреевское, сразу иди к Тутышкину. Постарайся подружиться с местными газетчиками, полистай подшивку «Северной звезды». Может, и зацепишься за что-то. Тебе ведь хочется написать очерк. Так?
Таня молча кивнула. Она только сейчас поняла, что пускается в далекое и непредсказуемое плавание. И никто не может сказать, удастся ли ей благополучно вернуться из него. Ведь одно дело иметь желание написать очерк, и совсем другое — осуществить его. Хватит ли у нее способностей? Не переоценивает ли она себя?
— За основу очерка бери какое-нибудь событие, — продолжил Николай Макарович, все так же ласково глядя на нее. — Не стесняйся подробнее расспрашивать об этом событии людей. Как они к нему шли, что думали? В общем, собирай факты, осмысливай, составляй их воедино, чтобы отразить в них человеческую судьбу. Вернешься, поговорим об этом конкретно, обсудим детали. Надеюсь, у тебя все получится. С Богом.
Прожив на свете почти двадцать один год, Татьяна ни разу не летала на самолетах. На ее родном Урале люди в основном передвигаются в поездах и автобусах. А в те места, куда «только самолетом можно долететь», пути у нее не было. И вдруг сразу отправиться за восемьсот километров, куда, как сказал Николай Макарович, самолет АН-2 летит почти пять часов?
Но все оказалось настолько будничным, что даже немного расстроило ее. К сбившимся в кучку пассажирам подошел невесть откуда взявшийся высокий парень в летной форме, спросил, все ли они до Андреевского и, указывая на каждого пальцем, пересчитал вслух. При этом задержался на Татьяне взглядом дольше других. Она давно привыкла, что мужчины обращают на нее внимание, и не придала этому значения. Пилот сказал, чтобы все шли за ним, и Таня направилась вслед за остальными.
Самолет, к которому они подошли, совсем не походил на красивый и могучий лайнер. Это был обычный кукурузник. Татьяна, съежившись, залезла в его железное нутро и села на холодное металлическое сиденье, прижавшись спиной к такой же холодной стенке фюзеляжа. Пилот закрыл дверь и направился в кабину. И тут Таня заметила, что в левом кресле кабины уже сидит еще один пилот. Вскоре затарахтел мотор, и самолет затрясся мелкой дрожью. Покатив по неровному полю, он вырулил на бетонную полосу, разбежался и легко оторвался от земли. Таня повернулась к иллюминатору, чтобы лучше почувствовать набор высоты. Но ни восторга, ни ощущения невесомости в душе не появилось.
В самолете АН-2 лететь на большое расстояние можно только по самой острой необходимости. Таня поняла это уже через час. Сначала она с любопытством смотрела вниз на проплывающий под крылом пейзаж, но вскоре начала ощущать внутренний дискомфорт. Иногда ей казалось, что машина не парит в воздухе, а катится по огромным волнам, проваливаясь между ними. И тогда у нее возникало чувство, что кто-то большой и сильный подбрасывает ее, как подбрасывал в детстве отец, заставляя падать до тех пор, пока она не ухватится за него сама. Сейчас Таня сжимала края сиденья с такой силой, что у нее немели пальцы и останавливалось дыхание.
Сколько было таких провалов, она не помнит, но каждый следующий давался ей тяжелее предыдущего. Но еще больше донимал холод. Самолет был грузовым, и пассажирам, как десантникам, пришлось сидеть друг против друга вдоль фюзеляжа на откидных сиденьях. Холод шел от металлической стенки, проникал в тело, и у Тани возникало ощущение, что спина, руки, ноги становятся деревянными, и она теряет способность двигаться. Вскоре она замерзла настолько, что ей стало все равно. В голове промелькнула мысль: «Вот сейчас умру, и никому в самолете до этого не будет никакого дела».
Додумать эту мысль помешал испугавший ее толчок. Люди, только что сидевшие в сосредоточенном молчании, вдруг разом заговорили, а самолет уже, чувствовалось, не летел, а катился по снегу. Провалы кончились, наступило расслабляющее облегчение.
С момента вылета прошло меньше трех часов. А говорили, что до Андреевского лететь больше четырех. Значит, где-то сели, не долетев до пункта назначения. Но Таня уже не думала об Андреевском. Она облегченно вздохнула, радуясь, что сейчас ступит на землю. Хотелось с кем-то заговорить, чтобы насладиться нормальным человеческим голосом, который не слышится, а скорее угадывается в изнурительном гудении мотора. Но заговорить ей не пришлось, из кабины вышел командир корабля, невысокого роста, кругленький, в непомерно широких унтах, и самым заурядным голосом сообщил:
— В Андреевском метель, поэтому приземлились в Никольском. Будем ждать погоды.
После этого он открыл дверку, и в самолет ворвался холодный воздух. Все пассажиры поднялись и начали с шумом, подталкивая в спины друг друга, выходить наружу. Таня последовала за ними.
В деревянном здании аэропорта, куда она прошла вместе с пилотами, было полно народу. Увидев, что здесь негде сесть, Таня вышла на улицу. Над аэродромом светило солнце, и ей показалось невероятным, что где-то может бушевать метель.
Недалеко от аэропорта виднелось небольшое деревянное здание, к которому вел тротуар из обветшалых, кое-где проломившихся досок. На стене здания она увидела надпись «Столовая». Поправив на плече сумку, в которой лежали чистые блокноты, зубная щетка и паста, еще какая-то мелочь — все, с чем она поехала в командировку, Таня направилась по деревянному тротуару к столовой. Есть не хотелось, но, чтобы подавить неприятное чувство в желудке, оставшееся от полета, она решила выпить стакан горячего чаю. К ее удивлению, чай оказался хорошим. Из маленького фарфорового чайника ей налили свежую крепкую заварку. Отхлебнув несколько глотков, она решила, что на всякий случай надо бы немного поесть. Кто знает, когда откроется Андреевское и сколько еще придется сидеть в этом аэропорту.
Когда Таня вышла из столовой, погода заметно изменилась. По небу поползли низкие серые тучи, из-за аэродрома, со стороны тайги, потянуло пронизывающим холодом. В воздухе появились крупинки снега. Поправив на голове беретик и подняв воротник своего тоненького демисезонного пальто, она повернулась спиной к ветру и чуть не налетела на второго пилота, шедшего из здания аэропорта.
— Поворачивайте назад, — сказал он, остановившись перед ней и тоже повернувшись спиной к ветру.
— А что такое? — с удивлением спросила Таня.
— Андреевское закрылось до завтрашнего утра.
— Как закрылось? — не поняла Таня.
— Погодные условия ухудшились, самолет не сможет произвести посадку, — пояснил пилот.
— И что же нам теперь делать? — растерялась Таня.
— Устраиваться в гостиницу, — пилот улыбнулся, его развеселил неподдельный испуг пассажирки.
— А как остальные? — спросила Таня, представив себе битком набитое пассажирами здание аэропорта. Ведь закрылось не только Андреевское, но и все соседние с ним аэродромы. Значит, попасть в гостиницу будет невозможно. От одной мысли, что всю ночь придется простоять на ногах в аэропорту, Таня почувствовала, как по спине пробежал легкий холодок.
— Кто как сможет, — пилот пожал плечами. — Мы отвечаем только за безопасную перевозку пассажиров.
— И вы, как и все остальные, проведете ночь на ногах? — спросила Таня, оглядывая пилота.
— Ну почему же? У нас для таких случаев всегда предусмотрена бронь, — он посмотрел, как она ежится от холода, и добавил, улыбаясь: — Могу помочь вам с гостиницей.
Таня впервые посмотрела ему в глаза. У пилота было открытое лицо, и смеялся он без ехидства, по-доброму, от избытка хорошего настроения. Ему было приятно стоять около этой красивой, не по сезону одетой девушки.
— Ну так что? — спросил пилот. — Будете стоять здесь, замерзнете.
— Пойдемте, все равно ничего лучшего не придумаешь, — ответила Таня, поднимая повыше воротник своего тоненького пальто.
Они вышли на чистую заснеженную улицу, по обе стороны которой стояли небольшие деревянные дома с высокими поленницами аккуратно сложенных у заборов дров. Укатанный снежок скрипел под ногами, и Таня не могла понять, как всего за несколько часов из прекрасной поры последних дней бабьего лета она оказалась в настоящей зиме.
— Как вы решились в такой одежде лететь на Север? Замерзнете ведь.
— А мне не холодно, — сказала Таня, мотнув головой. — У меня под пальто теплая кофта. А потом, я сюда всего на неделю. Как-нибудь выдержу.
— В гости? — спросил он, снова оглядывая ее.
— Нет, в командировку. От газеты «Приобская правда», — Таня специально сделала ударение на последней фразе, чтобы дать понять, что он имеет дело с человеком, занимающим не меньшее положение, чем пилот северной авиации. — Между прочим, меня зовут Татьяна. А вас?
— Андрей.
Татьяне показалось, что Андрей даже посмотрел на нее иначе. То ли с удивлением, то ли с уважением, сказать она не могла. Но, во всяком случае, не с той легкостью, с какой смотрел раньше. И потому, придавая себе еще больший вес, небрежно сказала:
— Задание дали: написать очерк. Можно и фельетон. У вас там есть субъекты, достойные внимания? — она улыбнулась, глядя на Андрея. Этот парень ей чем-то нравился. Она не могла сказать, чем именно, но ей доставляло удовольствие смотреть на него.
— Субъекты есть всюду, — ответил Андрей, замедлив шаг. И тут же спросил: — Как ваша фамилия?
— Ростовцева.
Он помолчал несколько мгновений, потом сказал:
— По-моему, в «Приобской правде» я такой не встречал.
— А я там еще не печаталась. Я только неделю как из Свердловска, — сказала Таня. — Это моя первая командировка.
— Решили поменять Свердловск на Среднесибирск? — спросил Андрей, и Таня заметила, что его взгляд еще больше потеплел.
— Никогда не было такого желания, — ответила Таня. — Я сюда на преддипломную практику. Заканчиваю факультет журналистики Уральского университета.
— А почему вы выбрали такую профессию? Вам нравится работать в газете?
— А вы не любите газетчиков? — спросила Таня.
— Вранья в газетах много, — Андрей натянуто улыбнулся, чтобы не обидеть собеседницу. — Пишут об одном, а в жизни все другое.
— Я вранья не пишу, — решительно сказала Таня. — Вранье мне претит. Я пишу только правду.
— Так уж и правду? — засмеялся Андрей, и по его тону она поняла, что он не случайно настроен против газет.
— А вы в это не верите? — Таня тоже улыбнулась.
— Вы действительно пишете только правду?
— Правду. Только правду, и ничего, кроме правды...
Оба рассмеялись, и Таня почувствовала, что контакт с Андреем налажен окончательно. И спросила:
— Вы давно летаете?
— Четыре года. Но в Андреевское перебрался прошлой зимой.
— Это что? Повышение по службе или наказание? — в Тане говорил уже не столько профессиональный журналистский интерес, сколько женское любопытство.
— Сюда, скажу я вам, попасть не так-то просто, — с оттенком обиды сказал Андрей. — Сейчас на Север стремятся многие.
— Почему? — спросила Таня. Ей казалось, что жизнь на Севере нечто вроде ссылки.
— Во-первых, деньги неплохие, — ответил Андрей. — Пять лет прожил и получаешь двойную зарплату. А во-вторых, здесь интересно. Природа красивая. Такой уже мало где осталось. Я охоту люблю. В Андреевском охота прекрасная.
— Ну, допустим, мужчины свободное время проводят на охоте, а женщины чем занимаются? — сделала невинные глазки Таня.
— Женщины? — Андрей на мгновение задумался, потом сказал, рассмеявшись: — А здесь женщин нет, здесь — специалисты, — еще помолчал, скорее всего, перебирая в памяти знакомых, и сказал уже утвердительно: — Точно. Женщин нет. Бухгалтеры, экономисты, продавцы, учителя, все при деле. Так что на улице днем редко женщину встретишь. Если придется жениться, не знаю, какую специалистку выбирать.
Таня поняла, что последнюю фразу он произнес специально для нее. Красавцу показалось, что он очаровал ее, и теперь закидывает крючок в надежде на то, что она клюнет. Клевать Таня не собиралась, поэтому, опустив голову, молча пошла дальше. Пилот, еще минуту назад казавшийся ей симпатичным, сразу стал неинтересным.
— Вы что-то замолчали? — спросил он, поняв причину перемены настроения.
— Вы когда-нибудь читали поэта Николая Рубцова? — спросила Таня.
— Нет, а что? — Андрей уставился на нее, ожидая услышать что-то необычное.
— У Рубцова есть такие строчки: «Филя, что молчаливый? А об чем говорить?»
— Ну, так уж и не о чем? — искренне обиделся Андрей. — Я же не имел в виду вас, когда говорил о специалистках.
— Я так и поняла, — ответила Таня.
Завернув за угол, они оказались перед длинным деревянным зданием с небольшим крылечком. Над крыльцом висела табличка с надписью «Гостиница». Едва войдя туда, Таня поняла, что гостиницей это заведение мог назвать лишь человек с очень большой фантазией. Прямо у дверей висел прибитый к стене умывальник. Под ним на табуретке стоял таз с грязной мыльной водой. В коридоре вдоль стен были расставлены раскладушки. Под каждой из них лежали какие-то вещи. «Значит, ночлежка забита до отказа», — подумала Таня. Название «ночлежка» родилось само собой, но ей показалось, что оно точно отражает характер заведения.
Заведующая гостиницей оказалась на месте. У нее был просторный кабинет с большим письменным столом посередине и высоким сейфом у стены. Она сидела за столом под застекленным портретом Л.И. Брежнева и помешивала ложечкой чай в стакане.
— Здравствуйте, Надежда Семеновна, — произнес Андрей, остановившись у порога. Таня встала за его спиной и поглядывала на заведующую из-за плеча своего нового знакомого.
— И ты здесь, — не скрывая досады, произнесла заведующая.
— Почему — и я? — не понял Андрей.
— Да что-то больно много вас сегодня собралось.
— А что поделаешь — погода, — развел руками Андрей.
Она достала из стола небольшую тарелочку, на которой лежало печенье, с хрустом надкусила одну печенюшку и, чмокнув губами, отпила из стакана чаю. Затем подняла глаза на пилота и спросила:
— Когда назад полетите?
— Пока не знаю. Дай Бог добраться завтра до Андреевского. А что? — он посмотрел на заведующую гостиницей, которая снова размешивала ложечкой чай в стакане.
— Мне кое-что из области привезти надо, — ответила она. — Как полетите, скажи. Я позвоню, вам принесут прямо в гостиницу. Вы ведь ночуете в городе?
— Да, в городе, — ответил Андрей.
— А это кто с тобой? Жена, что ли? — с ехидной ухмылкой кивнула в сторону Тани заведующая.
— Родственница, — не дав Тане раскрыть рот, ответил Андрей. — Ее тоже надо устроить.
— Да уж вижу, — заведующая достала из стола два ключа. — Ей придется ночевать с двумя соседками, — она кивнула в сторону Тани, — а вас с Василием Ивановичем я устрою в отдельный номер.
Она протянула ключи и бланки, которые нужно было заполнить.
Когда Таня брала ключ, заведующая не смотрела, а ощупывала ее глазами. Таким взглядом оценивают вещи, и Таня поняла, что она не поверила Андрею. Ее глаза словно говорили: «Знаем мы, что делают с такими родственницами, как только закрывается дверь номера». Таня почувствовала, как от стыда начало пылать лицо.
— Какая я вам родственница? — гневно бросила она Андрею, когда они вышли в коридор. — Зачем вы солгали? Я бы устроилась и по своему командировочному удостоверению.
— А вот могу спорить, что нет, — спокойно ответил Андрей. — Заведующая сказала бы, что свободных мест нет, и никто бы ей ничего не сделал. Она очень не любит газетчиков.
— Да уж вижу, — сказала Таня. — Такая из своей должности выжимает все что можно. А с газетчика что возьмешь?
— Вот именно, — согласился Андрей. — Сейчас все построено на принципе: ты мне, я — тебе. Без этого шагу не ступишь. Чиновника кормит не зарплата, а должность. Слышала анекдот о том, как Брежнев приезжал в грузинский колхоз?
— Может, и слышала, — сказала Таня все еще сердитым тоном. — Напомни.
— Приехал Брежнев в грузинский колхоз. Там устроили застолье. Тамада произнес тост: «Давайте выпьем за нашего высокоуважаемого гостя. Но не как за Генерального секретаря — за это он получает зарплату. Не как за председателя Президиума Верховного Совета СССР. За это он тоже получает зарплату. Не как за маршала Советского Союза и председателя Совета обороны. И за это он получает зарплату. А как за человека, который первым понял, что в наше время на одну зарплату не проживешь».
— Не смешно, — сказала Таня.
— На шутки не обижаются, — произнес Андрей. — Но в каждой шутке есть доля правды. Иногда горькой.
Татьяна посмотрела на своего спутника долгим внимательным взглядом. Взгляд этот, если его можно было бы расслоить, как радугу, означал многое. В нем были и догадки, и вопросы, не было только ответа. Татьяна была молода и красива, поэтому ей старался понравиться не один. В ранней юности она не могла отличать собственные рассуждения человека от заемных, потому что умозаключения черпала из книг и любое умное слово вызывало у нее восхищение. В студенческие годы, когда книжные впечатления стали заменяться житейским опытом, она постепенно постигла необходимую истину: о людях надо судить не с налета, а по проникновению.
Долгий взгляд, которым она одарила Андрея, озарения не принес, и она, пожалуй, обманывая саму себя, решила: «Чего это я стараюсь? Какое мне дело до того, что он за человек? Сегодня мы встретились, завтра расстанемся и больше не увидимся никогда».
Подведя Татьяну к номеру четырнадцатому, Андрей отомкнул замок, распахнул дверь. Внутрь заходить не стал, посторонившись, подождал, пока она пройдет в комнату, и после некоторой заминки спросил:
— Может, поужинаем вместе? Есть все равно надо будет. Здешняя столовка с семи вечера работает как ресторан...
Татьяна повернулась к нему. Ей хотелось понять, почему он решил пригласить ее на ужин. Скрасить вечерний холостяцкий досуг или завязать серьезные отношения? Но о каких отношениях могла быть речь, если он знал, что она летит в Андреевское всего лишь в командировку? Пробудет там неделю, ну две, и навсегда исчезнет из его поля зрения. Поэтому сказала:
— Спасибо за приглашение, но мне сегодня не до ужина. Если сказать честно, я после полета чувствую себя так, словно меня только что вытащили из бетономешалки.
Татьяна говорила правду. Она действительно чувствовала себя неважно, и самым большим ее желанием было лечь в постель. Но Андрей понял это по-другому. Ему показалось, что Татьяна обиделась на него.
— Я ведь не ради себя солгал заведующей. Ради вас...
— Я вам благодарна за койку в гостинице, — не дала ему договорить Татьяна. — Честное слово... Но я, правда, устала. И потом, надо собраться с мыслями. Мы ведь еще не расстаемся. Завтра нам опять лететь вместе.
Она говорила так искренне, ее глаза смотрели на него с такой теплотой, что не поверить ей было невозможно.
— А в Андреевском вы со мной поужинать не откажетесь? — спросил он.
— В Андреевском — нет, — Таня засмеялась — Ну и настойчивый же вы...
— Может, это мой единственный шанс, — сказал Андрей и, опустив голову, закрыл дверь.
В комнате было сумрачно. Татьяна сняла пальто, подошла к свободной кровати, положила на одеяло сумочку. Достала из нее зеркальце, посмотрелась, поправила волосы. Затем села на кровать, сняла сапоги. И до того ей не захотелось вставать, что она даже не стала разбирать постель, легла, накинула край одеяла на ноги и, закрывая глаза, почувствовала, что проваливается в глубокий сон.
Когда она вновь открыла глаза, сквозь окно едва пробивался мутный свет уходящего дня. Вставать не хотелось. Она лежала, глядя в сумеречное окно, и приходила в себя. В детстве она любила подолгу лежать в кровати и мечтать о чем-нибудь. Сейчас думала о том, правильно ли поступила, отказавшись ужинать с Андреем. Но ни к какому выводу так и не пришла.
Полежав еще немного, Таня встала и решила пройтись по поселку. Надо было начинать хотя бы шапочное знакомство с Севером, ведь она попала сюда впервые. Она нашарила под кроватью сапоги, натянула их, затем надела пальто.
На улице ее обдало холодом. По земле, закручиваясь в белые шелестящие язычки, мела поземка, электрические лампочки раскачивались на столбах в порывах снежного ветра. Где-то вдалеке скрипела незапертая калитка. Снег перемел тротуары и дорогу. Татьяна удивилась, как быстро изменилась погода.
Она постояла немного на перекрестке, раздумывая, стоит ли идти дальше. По поселку надо гулять днем. Что можно увидеть сейчас, тем более в такой снег? Но, заметив невдалеке двухэтажное деревянное здание, над которым развевался красный флаг, двинулась дальше. Над крыльцом здания красовалась вывеска. Здесь размещались райком и райисполком. Ни в одном из его окон не было света, и здание походило на мертвый дом. Таня повернулась и быстро зашагала в противоположную сторону.
Вскоре она вышла на набережную Оби. Под крутым берегом, запорошенные снегом, мерзли два небольших катера. За ними, смутно белея, простиралась закованная в лед река, противоположный берег которой даже не проступал сквозь сумеречную пелену. У Тани возникло такое чувство, что она попала на край земли. Так далеко от нее были и «Приобская правда», и университет, и родительский дом. И ей вдруг нестерпимо захотелось назад, в большой город, к его огням, теплу и людскому гомону. Она решила, что смотреть в Никольском ей больше нечего, и повернула назад.
Ночью гостиница походила на ночлежку еще больше, чем днем. В коридоре горела тусклая электрическая лампочка. На всех раскладушках у стен спали люди, укрытые серыми одеялами. Те, кому не повезло, ночевали в аэропорту на скамейках.
Не зажигая света, Таня разделась и нырнула под холодное одеяло. Долго не могла заснуть, пытаясь ответить, как ей казалось, на самый простой вопрос: почему мы так плохо заботимся о себе? Заставляем людей готовить лес в суровой северной тайге и не строим для них квартир? Об этом очень резко говорил на редакционной летучке в «Приобской правде» Гудзенко. Строим такие занюханные ночлежки, как эта? Ведь мы же безумно богатая страна. Откуда эта убогость? И почему мы спокойно уживаемся с такими людьми, как здешняя заведующая гостиницей? Говорим одно, а в жизни все совершенно по-другому? Вопросы лезли в голову, но ни на один из них она не находила ответа…
Проснулась Таня от голосов в коридоре. В комнату пробивался тусклый голубоватый свет, окно затянуло толстым морозным узором. Обе ее соседки уже встали и молча укладывали свои вещи в сумки. Они летели в поселок нефтеразведчиков Таежный.
Татьяна вышла в коридор, где ей пришлось отстоять длинную очередь к умывальнику, наскоро ополоснула лицо обжигающе холодной водой и поспешила на аэродром. Оттуда уже доносился рев самолетных двигателей. Механики разогревали машины, готовя их к полету.
На улице было еще холоднее, чем вечером. Мороз щипал щеки и коленки, и Таня прибавила шагу. Только теперь она поняла, что одета совсем не по-северному. Впрочем, даже если бы она знала об этом раньше, изменить что-либо вряд ли удалось. У нее не было другой одежды. Поэтому, когда она вошла в здание аэропорта и увидела Андрея с полушубком в руках, ее захлестнуло чувство благодарности. Она поняла, что эта теплая вещь предназначается ей.
— Возьмите, иначе не долететь, — сказал он, протягивая ей полушубок. — Сейчас будут объявлять посадку.
Он накинул на нее полушубок и, словно подгоняя по фигуре, слегка стиснул ее плечи ладонями. Этот жест означал более, чем простое желание согреть незнакомого человека. Она посмотрела внимательно на него, впервые в жизни желая раствориться во взгляде мужчины — и это ее испугало.
Только в самолете Таня поняла, какую неоценимую услугу оказал ей Андрей. К замерзшим металлическим сиденьям нельзя было прикоснуться, от дыхания людей клубами валил пар. Она подстелила полушубок и села, укрывшись им. А чтобы не замерзли подошвы, стала пристукивать сапогами. Так и долетела до Андреевского.
Когда самолет подрулил к зданию аэропорта, из пилотской кабины первым вышел Андрей. Открыв дверь, он пригласил пассажиров к выходу. Таня встала вместе со всеми, но Андрей, поймав ее взгляд, сделал знак рукой, чтобы она не торопилась. Пассажиры вышли. Подняв полушубок с сиденья, Таня протянула его Андрею:
— Спасибо. Он так меня выручил.
— Оставьте его здесь, — сказал Андрей и добавил: — Я провожу вас хотя бы до аэропорта.
Он первым спрыгнул на снег и протянул руку Тане, помогая ей выйти наружу.
— Куда вы сейчас? — спросил он, когда они медленным шагом направились к зданию аэровокзала, но по его тону она поняла, что спросить ему хотелось совсем о другом. О том, когда они встретятся снова.
— В районную газету, — ответила Таня.
— Тогда подождите, я через пару минут освобожусь и провожу. Здешнюю редакцию так просто не найти.
И снова Таню захлестнуло чувство благодарности. Внимание Андрея было приятно ей. Они прошли по нескольким улицам деревянного одноэтажного поселка, поворачивая то направо, то налево, пока не уперлись в двухэтажное здание, сложенное из старых почерневших бревен, на стене которого была прикреплена застекленная вывеска: «Редакция газеты «Северная звезда». Андрей вслух прочитал надпись, пожал плечами и сказал без всякого выражения:
— Никогда не думал, что подойду сюда ближе, чем на километр.
— У вас это сезонная аллергия или что-то более серьезное?
Татьяна произнесла это откровенно насмешливо, ей не нравился тон, которым Андрей отзывается о газетах. В отношении того, что считала для себя святым, и ко всему, что с этим связано, относилась она ревниво. Андрей или не заметил насмешки, или сделал вид, что не заметил, но сказал с каким-то ожесточением:
— К вам это не относится. У меня с газетчиками совершенно другой опыт.
Какой именно, он не сказал, а расспрашивать об этом Таня посчитала неуместным. Андрей не уходил, хотя они стояли у крыльца редакции, и Таня спросила:
— Вы хотите сказать что-то еще?
— Где я разыщу вас вечером?
Он сказал это таким тоном, словно о встрече они давно договорились. Татьяна вспомнила, что обещала поужинать с ним в Андреевском, ковырнула носком сапога снег и ответила с запинкой:
— Пока не знаю... Позвоните в редакцию ближе к вечеру. К тому времени буду знать наверняка.
Татьяна поднялась по очищенным от скользкого снега ступенькам, открыла дверь. И как только шагнула в длинный коридор с широкими, крашенными желтой охрой половицами, слегка заволновалась. Ее волнение было сродни тому, которое испытывает человек, приехавший к чужым людям и не знающий, как его встретят. Сдерживая трепет, она осторожно двинулась вдоль коридора, на ходу читая таблички на дверях. «Заведующий отделом писем», «Заведующий промышленным отделом»... А вот и нужная ей дверь: «Редактор Тутышкин Матвей Серафимович». Задержав на мгновение дыхание, чтобы успокоиться, постучала. И тут же услышала:
— Да-да, входите.
Татьяна отворила дверь и, перешагнув порог, остановилась. Из-за стола поднялся небольшой круглый человек в темно-сером костюме и голубой, не застегнутой на две верхние пуговицы рубашке. Он был близорук. Массивная пластмассовая оправа с позолоченной фасонной решеткой в основании дужек обрамляла тяжелые двояковыпуклые стекла. Казалось, что очки ведут свою собственную, независимую от хозяина, строгую жизнь. Татьяна представилась.
— Звонили о вас... Николай Макарович Гудзенко звонил, — торопливо, минуя всякий протокол, сказал редактор и тут же услужливо добавил: — Вы раздевайтесь, давайте я вам помогу. Меня Матвеем Серафимовичем зовут... — он помог Татьяне снять пальто, положил его на спинку стула и, оглядывая ее, с удивлением спросил: — Вы так и в самолете летели?
Татьяна пожала плечами.
— Там же собачий холод. Как вы не замерзли?
— Добрые люди помогли, — неопределенно ответила Татьяна.
— Неужели Гудзенко вас не предупредил? Ну, ничего, мы вас не заморозим. Так вы, значит, из УралГУ? Я тоже имел счастье... Кто там сейчас ректором? А деканом на журфаке?..
Он усадил Татьяну поближе к столу, и со стороны могло показаться, что это разговаривают не редактор с практиканткой, а два бывших однокашника вспоминают приятные моменты из своего прошлого.
Матвей Серафимович был человеком не только добрым, но и опытным. Произвести самое благоприятное впечатление на практикантку ему хотелось неспроста. Как и во всех районных газетах, штат «Северной звезды» был неполным, и многие находились там случайно. Учитель истории, два несостоявшихся райкомовских работника, тоже, кстати сказать, бывшие педагоги, и недавняя редакционная корректорша. Единственным дипломированным журналистом был сам Матвей Серафимович Тутышкин. Нельзя сказать, что его подчиненные работали без усердия. Но ведь кроме усердия газетчику нужен еще и дар божий. Матвей Серафимович посильно приводил их материалы в порядок, но за всем усмотреть не мог. Из райкома ему частенько звонили по поводу всевозможных ошибок и обещали «вызвать на ковер». Но не вызывали, потому что знали возможности редакционного коллектива. Сейчас, рисуя Татьяне открывшиеся перед ней в районной газете перспективы, редактор думал: «Вот если бы...»
Татьяна вела себя осторожно. В нужных местах поддакивала, где следует, посмеивалась, а когда, по ее мнению, редактор с перспективами перебарщивал, отвечала односложно и пожимала плечами.
Работа районным газетчиком в Танины планы не входила. Она хотела сразу попасть в областную. Еще два года назад она напечатала свой первый репортаж в «Уральском рабочем». Заведующий отделом информации послал ее на выставку цветов. Она написала о ней сто пятьдесят строк, и ее материал поставили в номер. Верка Калюжная чуть не умерла от зависти. Развернув утром газету, она охнула и сказала:
— Талантливая ты, Танька. У меня сделают из репортажа пендюру на десять строк, я день хожу, только что за потолок не задеваю. А у тебя не вычеркнули ни одной строчки.
Матвей Серафимович многое отдал бы за то, чтобы заполучить в сотрудники выпускницу факультета журналистики. Был у него и свой козырь. Андреевский район, как он считал, настоящий клад для газетчиков. Крупных журналистских тем, в которых корреспондент мог бы проявить себя, здесь более чем достаточно.
В глубине души Матвей Серафимович понимал, что все его слова пролетают мимо ее ушей. Но уж очень у него наболело. Он на самом деле урабатывался так, что в дни выхода газеты, придя домой, валился на диван замертво. Почему был уверен, что говорит с Татьяной о ее работе в «Северной звезде» впустую? За примерами и ходить не надо: он сам. Предложи ему кто во время его преддипломной практики начать газетную жизнь в той же самой «Северной звезде», как бы он к этому предложению отнесся? Когда учился на последнем курсе, в послужном его списке числились не только выступления в партийной и комсомольской областных газетах, а два рассказа в журнале «Уральский следопыт». И хотя шапочное, но все равно личное, знакомство с редактором журнала «Урал» Вадимом Очеретиным.
Если он правильно понял, его собеседница рассчитывает на областную газету. Как правило, журналисты, заканчивающие университет, свою работу начинают в областных партийных и комсомольских газетах. Так и он начинал в свое время. Несколько лет проработал в «Красноярском рабочем», потом в томском «Красном знамени». Везде литсотрудником. Его хватило бы и на заведующего отделом, но он к руководящей должности не стремился. Матвея Серафимовича влекло только литературное будущее. Он написал две, на его взгляд, хорошие повести, ткнулся с ними и в Красноярское издательство, и в Западно-Сибирское. Предложил нескольким журналам, прежде всего, конечно, «Уральскому следопыту» и «Уралу». Везде ответили вежливыми отказами. Писали, что он недостаточно хорошо знает жизнь, ни с рабочей средой не знаком, ни с крестьянской. Советовали определяться. И тогда он плюнул на все областные блага и поехал на литературную целину — нефтяной Север. По его наблюдению, ни один писатель своего участка здесь еще не застолбил.
Он уже приступил к новой повести, написал несколько глав. Было это еще в прошлом году. Но навалились на него газетные дела. Тем не менее, он все равно считал себя писателем. И в качестве самого веского аргумента раскрыл перед Татьяной ее шансы:
— Вы спросили, что меня привело в Андреевское? Для писателя здесь край неразведанных тем. Не думаю, что вы решили остановиться на газете.
Он внимательно посмотрел на Татьяну, ожидая, что она поддержит его догадку. Но Татьяна с писательством себя не связывала и свое собственное будущее рисовала реально. Она не хотела витать в облаках. Об этом и сказала Матвею Серафимовичу. Выслушав ее, редактор стал заметно суше и сдержаннее:
— Вообще-то, конечно, вы правы: излишняя мечтательность дела не подвигнет.
— Почему же? — Татьяна пожала плечами и удобнее устроилась на стуле. В кабинете было тепло, она только сейчас начала по-настоящему отогреваться. — По-моему, я все поняла правильно. Но вы говорите о том, к чему я пока не готова. Над этим надо думать и думать...
— Совершенно верно. Но вы ведь знаете пословицу: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Больших целей может достичь только тот, кто к этому стремится.
Татьяну это немного обидело, и она ответила с некоторым вызовом:
— Генералом легче стать офицеру. Рядовому дай Бог дослужиться до сержанта, — но тут она вдруг вспомнила предстоящую встречу с Андреем и мягко предложила: — Знаете что? Давайте мы об этом поговорим попозже?
Матвей Серафимович с готовностью согласился и перешел к делу.
— С чего вы хотите начать у нас практику?
— С нефтеразведочной экспедиции, — не задумываясь, ответила Татьяна.
— С места в карьер? — удивился Матвей Серафимович. — Вам надо познакомиться с нашими условиями, непременно заглянуть в райком партии.
— А что они могут мне сказать? — спросила Татьяна. — Там что, работают геологи?
— Заведующий отделом промышленности еще недавно работал в нефтеразведочной экспедиции начальником цеха. Впрочем, и у нас есть люди, знающие геологов, — Матвей Серафимович приподнялся и несколько раз бухнул кулаком в стену. Через несколько секунд в кабинет вошла девушка, высокорослая, немного крупноватая, с тяжелыми черными волосами, рассыпавшимися по плечам. Не сказать, чтобы очень привлекательная и броская. Такую увидишь на улице, вряд ли задержишь на ней внимание, а при новой встрече и не вспомнишь, сразу отметила про себя Татьяна.
— Знакомьтесь, — сказал редактор. — Светлана Ткаченко. Наша заведующая отделом писем.
Татьяна представилась сама. Редактор ее дополнил:
— Практикантка из Уральского университета, приехала в командировку от областной газеты... Ты собиралась по письму к геологам. Когда туда вертолет?
— Где-то через час. Мне должны позвонить.
— Что же ты мне раньше не сказала?
— Мне самой только что сообщили.
— Значит, такие дела... Возьмешь ее с собой, — редактор кивнул на Татьяну. — Только она в своей экипировке может там околеть. Ты уж найди ей что-нибудь одеться по-нашему. Не в этой же одежде ей лететь в Таежный...
Светлана, обутая в подшитые валенки, остановила взгляд на Таниных сапожках, кивнула на лежащее на стуле пальто:
— Твое?
— Мое.
— Бери и пойдем, — решительно сказала Светлана. — Вертолет ждать не будет.
Дальнейшее разворачивалось, как в доброй сказке. Когда вышли из редакторского кабинета, Светлана провела Татьяну в свою комнату, на двери которой висела табличка «Заведующий отделом писем». Усадила на стул, сказала:
— Я сейчас.
Вернулась через считанные секунды вместе с худенькой девушкой, с виду совсем подростком. Остановилась с ней посреди комнаты и, кивнув на Таню, сказала:
— Надо человека выручить. Приехала к нам из Уральского университета на практику. Посмотри, как одета. Мы с ней сейчас летим в Таежное. Отдай ей свои валенки, а ее сапоги надень. Размеры у вас, по-моему, одинаковые.
Такая бесцеремонность немного смутила Таню.
— Что же это мы человека раздеваем? — сказала она. — Ей ведь тоже холодно будет.
— Ничего с ней не случится. У тебя сапоги на меху, а ей до дому два шага. Пока будем в командировке, походит в сапогах. Ты как, Натали, не возражаешь?
Наталья, редакционная машинистка, вчерашняя школьница, мечтавшая именно об Уральском университете, даже просияла от радости. Одна мысль о том, что она может услужить студентке университета, делала ее счастливой.
— У меня дома другие валенки есть, — торопливо сказала она Татьяне: — Вы и носки мои наденьте.
— Вот это молодец, — одобрительно кивнула Светлана. — Носки мы захватим с собой. Пошли за шубой, надо торопиться. Сейчас я диспетчеру позвоню, пусть передаст Михаилу, что пассажир прибавляется.
Позвонила, сказала насчет пассажира. Диспетчер, видимо, что-то возразил, потому что Светлана, прикрыв трубку ладошкой, усмехнулась.
— Возьмут, куда они денутся, — и в трубку: — Специальный корреспондент областной газеты. Областной, да... Вот и хорошо. Когда вылетаем? Ага, — положила трубку.
Точного времени вылета диспетчер не назвал. Сказал, что вертолет должен быть примерно минут через сорок, может, чуть меньше, может, чуть больше.
Пока Светлана говорила по телефону, Таня переобулась. Надев валенки, встала, сделала несколько шагов по комнате. Новая обувь оказалась ей впору. Светлана накинула на себя шубу, достала из шкафа шапку из серебрящихся соболей, бережно погладила ее ладонью и надела. Потом повернулась к Татьяне, словно показывая, как должен одеваться живущий на Севере человек. Они вышли.
Светлана жила в коммунальной квартире на втором этаже старого деревянного дома. Квартира была неприбранной. На кровати, в головах которой висела гитара, лежали брюки, пышная ушанка из какого-то незнакомого Татьяне меха, толстый свитер. На спинке стула висела юбка. Светлана достала из шифоньера белый полушубок:
— Померяй.
Татьяна надела полушубок, повертелась перед Светланой, как перед зеркалом. Та даже прищелкнула языком, сказала с завистью:
— А ты, мать, и в нем выглядишь прекрасно, — и подала ей шапку.
Татьяна от ушанки отказалась, посчитав, что если ей будет холодно, согреет воротник полушубка.
— Ты что? Бери, это же полярный песец, — Светлана втиснула ей в руку шапку и направилась к двери.
В аэропорту она не стала заходить ни в кассу, ни в диспетчерскую, а пошла прямо к вертолету, находившемуся на заправочной стоянке. Вертолет походил на громадную, серую, нахохлившуюся от мороза и опустившую крылья птицу. Концы его лопастей тоскливо свесились вниз и, казалось, вот-вот коснутся снега. Около машины прохаживался парень в зимней летной одежде.
— Бортмеханик, — сказала Светлана спутнице. А когда подошли, по-свойски бросила: — Привет, Володя.
— Привет, привет! Ты тоже в экспедицию?
— Куда же еще, — ответила Светлана. — Да не одна. Вам разве диспетчер ничего не говорил?
— Говорил. Сейчас придет командир, полетим... Да вон он уже идет.
От аэропорта к вертолету шагал мужчина в унтах и синей меховой куртке.
Приблизившись к девушкам, поздоровался, улыбаясь, посмотрел на Татьяну. И совершенно неожиданно сказал:
— И чего это вас всех тянет в корреспонденты? Не женское это дело.
— А какое, по-твоему, женское? — по-свойски грубовато спросила Светлана.
— Детей рожать. Быть хорошей женой и матерью, а не мотаться зимой по всему Северу.
— Это ваши жены детей рожают. А нас кормить некому. Мы должны сами себе на жизнь зарабатывать.
— А язык у тебя не хуже бритвы, — сказал командир и поднялся в кабину.
Вертолет начал раскручивать лопасти. Корпус лихорадочно затрясся, гул нарастал. Вокруг машины поднялась снежная метель, в которой Таня не увидела, а почувствовала, как вертолет оторвался от земли и понесся вперед, набирая высоту. Внизу промелькнуло здание аэропорта и несколько «аннушек». К одной из них шли трое. Только сейчас, увидев летчиков, Татьяна вспомнила о договоренности с Андреем. Как же все неловко получилось. Сказала, что в редакции сообщат ее адрес, а сама никого не предупредила. Однако, подумав, она успокоилась. Редактор знает, что Татьяна улетела, знает об этом и машинистка. В общем, ничего страшного. Командировка есть командировка.
Поселок Таежный, в котором находилась нефтеразведочная экспедиция, сверху выглядел крошечным островком, окруженным бесконечной тайгой. Два ряда одинаковых деревянных домов, начавшись у Оби, лишь немного отодвинули тайгу от берега и остановились у высокой непреодолимой стены, словно осознав тщетность своих усилий.
Светлана, уткнувшись в иллюминатор, показывала Татьяне поселок:
— Вон видишь двухэтажный дом? — говорила она, тыкая в иллюминатор пальцем. — Как не видишь? Ты левей смотри, левей, он один во всем поселке. Это — контора экспедиции. А правей, через три дома, столовая, между прочим, лучшая в районе. Я о ней очерк написала. Не о ней, конечно, о ее заведующей Марии Алексеевне Бестужевой.
Вертолет, миновав поселок, пошел на посадку, и Светлана замолчала. Сели. Девушки, поблагодарив пилотов, вышли из машины.
— Знакомство с Таежным предлагаю начать со столовой, — сказала Светлана, когда они оказались на главной улице поселка. — Ты как?
— С удовольствием, — обрадовалась Татьяна. — Есть хочу, как волк. Я по-настоящему за эти два дня только вчера утром и поела.
Столовая оказалась чистенькой и хорошо натопленной. Девушки разделись, взяли подносы и пошли к раздаточной. Выбор блюд оказался небольшим, но готовили здесь на самом деле отменно. Светлана молча ждала, пока Татьяна неторопливо допьет свой кисель, потом сказала:
— Начнем, наверно, с начальника экспедиции.
— Какой он из себя? — спросила Таня. — Я никак не могу его вообразить. Представляю редактора газеты, директора завода, профессора университета. А вот как выглядит начальник экспедиции — не знаю.
— А у него от всех понемногу, — ответила Светлана. — И от директора, и от профессора. Сама увидишь.
С начальником экспедиции Светлана переговорила еще перед отлетом из Андреевского, и он ждал девушек в своем кабинете. Он был чуть выше среднего роста, сухощав, в красивом добротном костюме, при галстуке. Его аккуратно уложенные на пробор волосы отливали серебром. Особенно сильно серебрились виски. Светлана отметила про себя, что сегодня Николай Александрович Барсов не летит на буровую. Когда ему предстояло лететь к своим буровикам или вышкомонтажникам, он одевался в толстый шерстяной свитер и куртку. И тогда походил на коренного таежника.
Барсов поднялся из-за стола и вышел навстречу. Пожимая его мягкую ладонь, Татьяна почувствовала, что волнуется. Барсов походил на строгого университетского профессора, а не на измученного непосильными повседневными заботами производственника. Поздоровавшись с ней, он пожал руку Светлане и спросил:
— А что это Котляков про нас совсем забыл?
Леонид Владимирович Котляков заведовал в «Северной звезде» промышленным отделом. В экспедицию он наведывался редко, и Барсова это даже радовало. Когда Котляков появлялся в его кабинете, от него всегда разило таким сивушным перегаром, что Барсов, разговаривая с ним, отворачивался. Он не понимал, как можно опуститься до такого состояния. Николай Александрович не прощал пьянки на производстве своим трактористам. А ведь Котляков — заведующий отделом районной газеты. Вроде должен быть и образованным, и хотя бы чуточку интеллигентным. К тому же — бывший работник райкома партии. И если бы не последнее обстоятельство, Барсов никогда бы не пустил его на порог своего кабинета. Но у него и без того были натянутые отношения с райкомом. Поэтому Котлякова он принимал, но только после того, как его просил об этом Тутышкин.
— Леонид Владимирович в области, на курсах повышения квалификации, — ответила Светлана. — Вот уже скоро месяц.
— Стало быть, повышает квалификацию... — Барсов провел девушек к столу, предложил сесть. — Очень рад за него, — и тут же обратился к Татьяне: — А вы, значит, из Свердловска? Приехали на журналистскую практику? В Уральском университете ведь и геологический факультет хороший. Очень сильный факультет. Только он специалистов по нефти и газу не готовит. Но стране нужна не только нефть, но и железо, и золото, и многое другое.
Барсов обошел стол, сел на свое место. Татьяна смотрела на него, и по мере того, как проходила робость, он нравился ей все больше и больше. В нем была природная интеллигентность, которую не выставляют напоказ, она живет внутри человека. Именно поэтому Татьяна ответила откровенно, не сомневаясь, что Барсов ее не осудит:
— Неизвестно, куда меня распределят. Есть места, которые я более-менее знаю, а с Севером совсем не знакома.
— Значит, вам здесь должно быть все интересно, — сказал Барсов.
— Вы даже не представляете, как интересно, — искренне призналась Таня.
Светлану этот разговор не интересовал, ей надо было разбираться со своим письмом. Воспользовавшись паузой, она торопливо сказала:
— Пока вы разговариваете, я сбегаю, кое-что выясню. Николай Александрович, вы не знаете, Соломончик у себя?
— Разумеется. Он у нас прессу уважает. Я ему сказал, что вы горите нетерпением встретиться с ним.
Когда Светлана вышла, Барсов, качнув головой, посмотрел на Татьяну:
— Ну, с чего начнем?
— Николай Александрович, скажу вам откровенно: я о нефти не знаю ничего. И поэтому хочу попросить вас... Расскажите мне все, что вы можете рассказать такому дилетанту, как я, о сибирской нефти.
— Вы когда-нибудь видели нефть? — спросил Барсов и повернулся к стоящему у стены книжному шкафу, где на полочке виднелись небольшие колбы с темной жидкостью. — Вот та самая нефть, которую нашла наша экспедиция, — кивнув на шкаф, сказал Барсов. — Хотите понюхать?
— Зачем? — удивилась Таня.
— Как зачем? Чтобы иметь о ней лучшее представление.
Татьяна не знала, захотел ли Барсов ее разыграть или сказал серьезно, но она подошла к шкафу, вгляделась в колбочки. На боку каждой из них была наклейка с непонятной надписью. Барсов тоже встал, открыл шкаф, достал одну колбочку. Вытащил из нее пробку, протянул Тане. Она поднесла колбу к лицу.
Тане казалось, что у нефти должен быть такой же запах, как у бензина, но он был совсем другим. Нефть не пахла ни бензином, ни мазутом, ни битумом, она источала особый сладковатый аромат.
— Ну и что? — спросил Барсов.
— Ничего, — сказала Таня и поставила колбочку на место. — Я такого запаха еще не встречала. Он действительно особый.
— Теперь вы можете написать не только о том, какой цвет у нефти, но и как она пахнет, — сказал Барсов.
— А ведь это правда, — согласилась Таня. — С этого и можно начать очерк, — она обвела взглядом кабинет. — С этого шкафа, с этих колб...
Она поняла, что Барсов не зря затеял сцену с колбами, и была искренне благодарна ему за это. В ней уже заговорил азарт охотника, и она, достав из сумочки блокнот и ручку, спросила:
— Николай Александрович, а откуда берется нефть? Почему вы ее ищете здесь, а не в другом месте?
Он наклонил голову, провел пальцами по лбу. Татьяна понимала, что говорить о прописных истинах ему не хотелось. Но они были прописными для него. Для Тани каждая его фраза звучала откровением. То, что Барсов рассказал о нефти начинающей журналистке Татьяне Ростовцевой, запомнилось ей на всю жизнь.
— Споры о происхождении нефти, — сказал Барсов, постукивая пальцами по столу, — то утихают, то разгораются вновь. Когда я учился в институте, наш факультет разделился на два «враждебных» лагеря — органиков и неоргаников. Одни считали, что нефть имеет органическое происхождение, другие утверждали, что она образовалась путем химических реакций.
— Сколько же животных надо собрать в одном месте, чтобы из них образовалось такое количество нефти, как в Западной Сибири или на Ближнем Востоке? — вставила свое соображение Таня.
— Вот видите, вы сразу встали на сторону неоргаников, — улыбнулся Барсов. — Между прочим, у вас и ваших единомышленников сильные позиции. В вулканических газах содержатся углеродистые соединения. На спутнике Сатурна Титане, где никогда не было и не могло быть органической жизни, обнаружены моря жидкого метана. Но не надо забывать, что и Западная Сибирь, и Ближний Восток в прошлом — дно океана. Он был мелководным, хорошо прогревался, в нем бурно развивалась жизнь. Вы сказали: «Сколько животных надо, чтобы из них образовались промышленные запасы нефти?» В Мировом океане ежегодно умирали и оседали на дно многие миллионы тонн водорослей, простейших микроорганизмов и более сложных живых существ. За миллионы лет на океанском дне накопились мощные осадочные породы. В них под воздействием температуры и колоссальных давлений из органических остатков и образовалась нефть. Правда, на это потребовались целые геологические эпохи. Вы себе такой процесс представляете?
— С трудом, — сказала Татьяна.
— Вот здесь я вас понимаю прекрасно. Помню, — Барсов улыбнулся своим воспоминаниям, — о происхождении каменного угля я услышал в первом классе. Мне очень захотелось увидеть, как обыкновенный кусок дерева превращается в кусок угля. Я закопал около крыльца щепку и стал ждать чудесного превращения. Понимал, что это произойдет не сразу, поэтому выкапывал щепку через каждые два дня, потом мне это надоело. Щепка так и осталась щепкой. Эксперимент не удался — не было надлежащих условий и соответствующего терпения. Всем этим располагает только природа. После этого я был убежден, пожалуй, класса до четвертого, что каменный уголь происходит от слова «камень» и никакого отношения к живым деревьям не имеет. Уж так устроен нормальный человеческий разум, что воспринимает только близкие ему ощущения.
— А что такое экспедиция? Что, например, представляет из себя Таежная нефтеразведочная экспедиция? — спросила Татьяна.
— Что такое нефтеразведочная экспедиция? — Барсов, словно раздумывая, потер двумя пальцами переносицу. — Это прежде всего — пятнадцать тысяч квадратных километров территории. Строго говоря, называть нас экспедицией неправильно. Правильно — нефтеразведочная экспедиция. Это достаточно солидное хозяйство. У нас два арендованных вертолета, АН-2, три баржи, катера, вездеходы, трактора, болотоходы, три буровые бригады. Почти четыреста человек обслуги. Буровые бригады работают вахтами. В каждой — четыре вахты, три рабочих, одна подменная. Район у нас, прямо скажу, интересный. Мы уже открыли несколько месторождений. Одно из них, Юбилейное, можно считать уникальным. Его запасы — более ста пятидесяти миллионов тонн нефти. Оно одно ежегодно может давать половину того, что добывают во всем Азербайджане. Полагаю, что скоро откроем еще одно месторождение — Чернореченское. Там заканчивает бурить скважину бригада Федякина.
— А нельзя туда попасть? — Татьяна слегка заволновалась. До того ей захотелось посмотреть, как геологи бурят скважины, по которым на поверхность поднимается нефть.
Барсов взглянул на стоявшие слева часы, потом на Татьяну. Ее искреннее любопытство импонировало ему. В молодости и он был таким же горячим и нетерпеливым. Он открывал мир и не переставал восхищаться этим. Но тогда Барсов открывал его для себя. С Татьяной совсем другое. Ее глазами будут открывать мир тысячи людей. Те, кто прочтет материалы журналистки Ростовцевой в газете. Он еще раз посмотрел на часы и сказал:
— Сегодня на буровую вы уже не попадете. Вертолет в Чернореченское летает раз в день.
— А завтра? — с надеждой спросила Таня.
— Завтра — пожалуйста. Светлана тоже полетит с вами?
— Она вроде бы мой шеф. Честно говоря, я здесь еще ничего не знаю. И с ней мне, конечно, легче...
— Завтра мы отправим вас в Чернореченское. Я предупрежу Федякина, чтобы встретил.
Барсов попросил секретаршу принести кофе и начал рассказывать о Федякине.
Таня молча слушала, и ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она еще никогда не была в такой роли. Ее не угощали кофе, аромат от которого плыл по всему кабинету, она ни разу не беседовала на равных с человеком, для которого даже дать вертолет, чтобы слетать на буровую, не представляло никакого труда. Да и сам Барсов — изысканный, умный, великий охотник за сибирской нефтью, у которого на неделю вперед расписана каждая минута, говорил с ней уже полтора часа и, как ей казалось, готов был говорить еще столько же. Нет, Сибирь — это необыкновенная земля. Если бы об этом узнала Верка Калюжная, она бы умерла от зависти. О Верке Таня вспомнила мимоходом, уже прощаясь с Барсовым.
На улице, встретившись со Светланой, она обняла ее за плечи и сказала:
— Ты даже не можешь представить, как я тебе благодарна за эту поездку.
Татьяна была в восхищении от знакомства с Барсовым. И дорогой, и когда поселились в комнате для гостей (три кровати, три стула, стол, шифоньер), она только о нем и говорила.
— Знаешь, Света, — восторженно придыхала Татьяна, — он так увлеченно рассказывает о своей работе. Если бы я его встретила пять лет назад, совсем не исключено, что вместо журналистики выбрала бы геологию.
— Ты знаешь, что он кандидат наук? — вполголоса, будто открывая величайшую тайну, сказала Светлана. — А сейчас готовится защищать докторскую.
— Я так и подумала, что он больше ученый. И вид у него профессорский. Но геологи, наверно, и должны быть такими. Ведь, чтобы найти нефть, нужно столько знать...
— А вот в райкоме его не любят, — огорченно сказала Светлана.
— Почему? — удивилась Таня. — Экспедиция открыла столько нефти...
— У нас боятся тех, кто самостоятельный. Ты разве этого не знаешь?
— Но ведь нефтеразведочная экспедиция не университет. Это студентов заставляют зубрить азбучные истины. А здесь без самостоятельного мышления не обойтись.
— Ты так думаешь? — Светлана посмотрела на Таню, словно увидела ее впервые.
— Конечно.
— Ты не знаешь нашего Казаркина.
— Кто такой Казаркин? — спросила Таня.
— Первый секретарь райкома.
— Он тоже геолог?
— Да нет. Раньше был секретарем обкома комсомола, потом инструктором обкома партии.
— Что, и в геологии совсем не разбирается? — удивилась Таня.
— Райком во всем разбирается. И в лесе, и в рыбе, и в газете. А в геологии... В геологии они лучшие знатоки. Ведь нефть у нас — главное богатство района.
Татьяна не знала, стоит ли всерьез воспринимать слова Светланы или в ней заговорила какая-то обида, поэтому перевела разговор на другую тему.
— Слушай, может, я зря напросилась на буровую? Сама напросилась и тебя за собой потащила.
— Наоборот. Я с Чернореченской площади репортаж сделаю. Мы о федякинской бригаде не писали уже давно.
На вертолетную площадку девушки пришли задолго до девяти. Заглянули в диспетчерскую, небольшую избушку на бревенчатых полозьях. Диспетчер, средних лет женщина в черном полушубке и пуховой шали, из-под которой выбивались пряди рыжих волос, сидела за самодельным, грубо сколоченным столом. На нем был телефон, эмалированная кружка с чаем и толстая, похожая на амбарную книгу, тетрадь. В углу стояла железная печурка, в которой потрескивали дрова. В избушке было довольно сумрачно, и отсветы пламени, пробиваясь сквозь щель в дверке, плясали на полу. Диспетчер была предупреждена, что на буровую полетят журналистки, и встретила их приветливо.
— Посидите, девушки, погрейтесь, — сказала она. — Если ничего не помешает, вертолет скоро прилетит.
Татьяна уже понимала, что означают слова «если ничего не помешает». На Севере предвосхищать события не имеет смысла. Все зависит не только от человеческого желания. Погода, надежность техники, иные привходящие обстоятельства. В общем, «если ничего не помешает»... В диспетчерскую зашли трое рабочих в замасленных бушлатах.
— Чего сегодня повезем? — спросил один.
— Буровой инструмент, трос, запчасти к дизелю. Еще — вот этих пассажирок.
Мужчины внимательно посмотрели на девушек. Диспетчер пояснила:
— Из газеты. Будут писать о Федякине.
— Чего о нем писать-то? — сказал все тот же рабочий.
— Ну, как же, он у нас передовик, — ответила диспетчерша, и Таня почувствовала в ее голосе не то зависть, не то насмешку.
Слушая это, мужчина не спускал с девушек взгляда. Взгляд был нехорошим, он словно раздевал им донага. Татьяне стало неудобно, она хотела встать и выйти, но в это время донесся гул вертолета.
— Летит, — бесстрастно констатировала диспетчерша, даже не сделав попытки подняться с места.
Рабочие тоже не пошевелились. Здесь, по всей видимости, действовали свои особые правила. Лишь после того, как вертолет сел и заглушил мотор, они вышли из диспетчерской. Девушки направились вслед за ними. Оказалось, что прилетел тот же экипаж, который вчера привез их в Таежное. Бортмеханик открыл задние дверки вертолета, и рабочие начали загружать машину.
— А вы что здесь делаете? — спросил командир Светлану.
— Полетим с вами, — ответила та.
— Пора зачислять вас в экипаж, — сказал командир. — Надо поговорить об этом в эскадрилье.
— Женщины на корабле не служат, — тут же нашлась Светлана.
— Не говори, теперь они даже в космос летают.
Рабочие закончили погрузку. Механик закрыл дверки и, подойдя к девушкам, сказал:
— Прошу садиться, у нас все готово.
— Какие вы все галантные, — сказала Таня и вслед за Светланой поднялась в вертолет.
На полу лежали несколько крупных железяк и огромный моток толстого стального троса. Татьяна обвела салон взглядом. Вид у машины был, как у изрядно поездившего грузовика. Она никогда не думала, что с воздушным судном можно обращаться так грубо. Но тут же сообразила: на Севере небо — единственная дорога, соединяющая людей друг с другом и с их производством. А самолеты и вертолеты — единственные в этих местах грузовики. У нее появилось ощущение, что ее занесло в совершенно иной мир. Ощущение окрепло, когда прилетели на место. Буровая казалась крошечным островком в угнетающем море безмолвия. Сразу же за вертолетной площадкой и балками, наполовину засыпанными снегом, плотной стеной стояла мрачная молчаливая тайга. Казалось, шагни в нее — и обратной дороги не будет...
В ТАЕЖНОМ— Чего там, — возразила Татьяна. — Твоей командировочной сотни на практику все равно не хватит. В редакции наберешь побольше заданий. Проси в основном очерки, за них хорошо платят. Вывернешься.
— Ты думаешь, там нет очеркистов?
— Ну и что? Они сами по себе, ты — сама по себе.
Татьяна была искренне уверена, что если ехать на практику, то сразу надо выдать такой материал, чтобы о тебе все заговорили. Лучшим жанром в этом случае, конечно, является очерк. Хотя и статья, и фельетон тоже неплохо. К тому же, эти жанры оплачиваются приличными гонорарами.
Верка пошла в универмаг. Как всегда, там было не пробиться, к каждой кассе стояла очередь. Когда подошла к кассе, сунула руку в карман, но вместо кошелька нащупала лишь носовой платок. У нее екнуло сердце, и она со страхом начала шарить руками по карманам. Но кошелька не было ни в одном из них. Еще не веря в худшее, Верка прошла вдоль очереди, внимательно глядя на пол. Повторно прошла туда-обратно… Кошелька не было.
Поняв, что случилось, Верка в ужасе кинулась в общежитие. Толкнув плечом дверь, она рухнула на кровать и разрыдалась. Таня бросилась к ней, но та только отмахивалась. Наконец, шмыгнув носом и в очередной раз утерев слезы, произнесла:
— Все. Теперь надо уходить из университета. Где взять деньги? У матери пенсия сорок рублей...
Таня поняла, что она потеряла командировочные. И тут же стала лихорадочно соображать, как выручить подругу.
Татьянин отец был полковником, мать — учительницей. Получали они прилично, и деньги для нее особой проблемы не представляли. Поэтому она обозвала Верку дурочкой и предложила:
— Возьмешь мои командировочные. Я смогу обойтись без них.
Верка перестала плакать, села на кровати и, не мигая, долго смотрела на Таню. Потом обняла ее за шею, поцеловала мокрыми губами в щеку и снова заголосила с такой силой, словно это был последний день ее жизни. Таня отдала ей деньги, а самой пришлось заезжать к родителям. Крюк был немалый — в четыреста километров. И на практику она опоздала на два дня. Но пугало не опоздание. Больше всего не хотелось с первого шага выставлять себя человеком необязательным.
Весь путь от вокзала до редакции Татьяна думала, какую причину привести в свое оправдание. И ни одна не казалась ей правдоподобной. Причем самой нелепой выглядела та, что была правдой. Поразмышляв об этом, она все же решила не врать. А там будь что будет. Правду надо выдержать, за нее не может быть стыдно.
И уж никак она не ожидала, что на ее опоздание никто не обратит внимания. Словно она была не из университета и ее вообще никто не посылал на практику.
По крайней мере такое впечатление у нее осталось от встречи с секретаршей редактора. Когда она назвала свою фамилию и попросила сказать редактору, что она, Ростовцева, приехала, секретарша, даже не удостоив ее взглядом, равнодушно спросила:
— А вы по какому вопросу?
Татьяна повторила:
— Я — Ростовцева.
Секретарша пожала плечами, и по недоумевающему взгляду Татьяна поняла, что ее фамилия этой «фифочке» ничего не говорит. Тогда она назвала себя полностью:
— Ростовцева Татьяна, из Уральского государственного университета (на слове «университет» она сделала особое ударение), приехала в «Приобскую правду» на практику. С Александром Николаевичем я говорила по телефону еще перед выездом из Свердловска.
Неизвестно, то ли секретарша на самом деле что-то вспомнила, то ли сделала вид, что в курсе дела, но она уже по-другому посмотрела на Таню и сказала:
— Да, да, я вас соединяла.
Таня смутилась и хотела объяснить причину задержки, но секретарша торопливо нырнула за дверь, обитую черным дерматином, и через несколько мгновений показалась обратно:
— Александр Николаевич вас ждет.
Она переступила порог, оставив дверь открытой. Татьяна вошла. Не очень просторный кабинет выглядел уютно и как-то очень обжито. На улице стоял яркий осенний день. Солнце заливало комнату светом через широкие, хорошо промытые стекла. За столом, обложенным папками, отдельными бумагами и бумажками, сидел крупный мужчина лет пятидесяти, с немного продолговатым лицом и гладко зачесанными назад волосами. Увидев Таню, он улыбнулся такой широкой улыбкой, словно давно и с нетерпением ждал ее. Таня шагнула к столу, но в это время задребезжал телефонный аппарат. Александр Николаевич взял правой рукой трубку, а левой указал на одно из двух кресел, стоявших перед столом, приглашая Татьяну садиться.
— Итак, она звалась Татьяной... Ну что ж, с приездом. Как добралась, где устроилась?
Татьяна, считавшая себя уже сложившимся журналистом, посмотрела на редактора, не зная, как себя вести с ним. Его обращение к ней, как к девочке-школьнице, не понравилось ей. Тем не менее, она тоже улыбнулась и ответила:
— Добралась нормально. А об устройстве еще не думала. С вокзала прямо к вам, — она задвинула ногой под стол сумку, с которой вошла в кабинет редактора, поняла, что ее надо было оставить в приемной у секретарши.
— Как тебе Среднесибирск? — спросил редактор.
— Я его не рассмотрела, — откровенно призналась Таня. — Я ведь ехала не в город, а в газету на практику.
Снова зазвонил телефон. Александр Николаевич минуту-другую слушал, потом сказал раздраженно:
— А это позвольте решать нам, — и решительным тоном добавил: — Да, да, печатать материал или не печатать, мы решим самостоятельно. — положил трубку и, видимо, не в силах сдержать раздражение, сказал не Татьяне, а себе под нос: — Дожили, еще начальник облторга не указывал газете, что ей печатать, а что нет, — и тут же обратился к Татьяне, но уже почему-то на «вы»: — Вы уже думали над тем, как бы вам хотелось построить свою практику?
Татьяна, конечно, думала об этом. Для нее было все равно, в каком отделе практиковаться, главное, чтобы удалось написать несколько значительных материалов. Поэтому ответила, помедлив:
— Я бы хотела поработать в отделе культуры. Хочется познакомиться со здешней театральной жизнью. В прошлом году на практике в Оренбурге я написала несколько рецензий. На летучках говорили, что получилось неплохо.
Сказав это, Татьяна посмотрела на редактора. Его лицо не выразило никаких эмоций, но в глазах, как ей показалось, мелькнула некоторая озабоченность.
— Рецензии — это хорошо, — он с опаской посмотрел на телефон, явно не желая, чтобы тот зазвонил снова. — Но, если сказать честно, мне не хочется, чтобы вы начинали с нашего театра. В этом году у нас новый режиссер. Первый спектакль его оказался просто провальным. Боюсь, что и второй будет таким же. Думаю, не следует разбивать кулаки о лежачего, у него ведь впереди целая жизнь. А не хотели бы вы слетать на Север? Посмотреть на геологов, на то, как живут там люди?
Татьяна, не ожидавшая такого предложения, растерялась и медленно произнесла:
— Вообще-то о производственной теме я не думала.
— А зачем вам производство? Для газетчика главное — люди. Вы о них пишите. Через них читатель увидит и производство.
Татьяна растерялась совсем. Лететь к геологам, да еще на Север, у нее не было и в мыслях. Она и не думала, что геологи живут на Севере. Там сейчас, наверное, уже морозы, а у нее даже теплых колготок нет. С другой стороны, кто из ее сокурсников может привезти с практики материал о геологах Севера? Да никто! Они же умрут от зависти, когда Татьяна покажет им полноценный северный очерк.
— Ну так что? — редактор изучающе смотрел на нее.
Татьяна, всегда любившая повторять, что риск благородное дело, при этом старавшаяся никогда не рисковать без особых причин, махнула рукой и решительно сказала:
— Где наша не пропадала! — и внимательно посмотрела на редактора.
Александр Николаевич понял, что с этого момента сам назначил себя ее опекуном. Татьяна была стройненькой девушкой с очень приятным личиком и выразительными серыми глазами. К тому же она была не чужда юмора, а это верный признак острого ума. Глядя на нее, редактор подумал, что из-за такого личика и длинных стройных ног многие могут сойти с ума. В том числе и редакционные ловеласы. Свеженькая всем бросается в глаза. Поэтому он решил непосредственное шефство над ней возложить на серьезного человека.
— Вы, поди, еще и не завтракали? — спросил редактор.
— Нет, — мотнула головой Татьяна.
Александр Николаевич нажал кнопку селектора, негромко сказал:
— Люся, пригласите ко мне Семена Петровича, — и обратился к Тане: — Сейчас я познакомлю вас с нашим завхозом. Он покажет буфет, кстати, весьма приличный, и устроит в гостиницу. С гостиницами, говоря на бытовом жаргоне, у нас напряженка. Сегодня отдыхайте, а завтра к девяти утра будьте любезны ко мне. Будете жить в режиме штатного сотрудника. Ни дня без строчки.
Он подвинул к себе стопку машинописных страниц и потянулся за ручкой. Татьяна поняла, что аудиенция закончилась. В кабинет вошел пожилой сухощавый мужчина, слегка припадающий на левую ногу. Редактор поднял на него глаза, сухо сказал:
— Семен Петрович, это наша практикантка Татьяна Ростовцева. Накормите ее и устройте с жильем.
На следующий день в девять утра Татьяна была в кабинете редактора. Там уже сидел мужчина средних лет, одетый в серый костюм и модный, в узкую полоску, галстук. Он внимательно смотрел на нее, пока она шла от двери кабинета к столу.
— Николай Макарович Гудзенко, заведующий промышленным отделом, — представил редактор незнакомого человека. — Лучше его никто в нашей газете Севера не знает. Во время практики он будет вашим наставником. Слово это мне не нравится, но опекун, по-моему, еще хуже.
Ей было все равно — опекун или наставник. От перемены названий ничто в ее судьбе не менялось. Она уже настроила себя на поездку на Север. Завтракая в гостиничном буфете, Таня встретила двух летчиков. Она взяла себе бутерброд с сыром и стакан чаю, а они по мясному салату, бифштексу с гарниром, стакану сметаны, пирожному и чашке кофе. Таня с удивлением смотрела, как они молча уминали гору еды, и думала: неужели это оттого, что они летчики? И тут же согласилась с этим: для того, чтобы летать, нужно отменное здоровье. А выходя из гостиницы, снова столкнулась с ними. Они садились в машину, очевидно, отправляясь на аэродром, потому что были уже в теплых меховых куртках и красивых то ли ондатровых, то ли норковых шапках. Таня подумала, что все летчики ходят в такой форме. И ей сразу захотелось на Север. Она даже удивилась тому, что еще вчера сомневалась: стоит ли лететь туда? Обязательно стоит.
Сейчас она смотрела на Гудзенко и думала, что вместе с редактором они предложат ей несколько маршрутов командировки. Обсудят, какой интереснее, и скажут: лети. Но редактор ошеломил ее неожиданным вопросом:
— Вы никогда не работали в районной газете?
— В районке, что ли? — не поняла Таня.
— Ну да, в районке, — он слегка улыбнулся, произнося это слово.
— А зачем? — искренне удивилась она. — У меня этого никогда в мыслях не было.
— Районная газета — замечательная школа. Почти все известные журналисты начинали с нее.
— Вы что, хотите послать меня в районку? — на лице Тани возникла неподдельная обида.
Александр Николаевич заметил это и сказал, чтобы успокоить практикантку:
— Вчера мне звонил редактор районной газеты «Северная звезда» Тутышкин, спрашивал, нет ли у меня на примете безработного журналиста. Я сказал, что нет, но от нашей газеты к ним в командировку летит практикантка. Он Христом-Богом стал просить, чтобы я уговорил вас поработать у него недельки две. Я думаю, вам бы это пошло на пользу. Крупные материалы будете посылать нам, а всю оперативку гнать в районную газету. Он, кстати, обещал взять вас на эти две недели на ставку и жилье бесплатное предоставить.
Таня сразу оценила выгоду ситуации. Чтобы написать хороший очерк, нужно подольше побыть с героями, вжиться в их образ. В «Северной звезде» материал можно собирать не торопясь, а тем временем работать и на нее. Тут ведь и деньги будут играть не последнюю роль. Родительских на всю практику не хватит, а гонорар выдают один раз в месяц. К тому же, чтобы получить его, надо успеть напечататься. А в областной газете журналистам всегда тесно. Она выпрямила спину, положила руки на стол и сказала:
— Я согласна.
Гудзенко откровенно улыбнулся, и это смутило Таню.
— Может, я все это не так поняла? — она перевела взгляд с редактора на заведующего отделом.
— Все так, — сказал Гудзенко, не пряча улыбку. — Но сначала вам придется поработать у меня.
Он встал, Таня поняла, что надо подниматься и ей. На всякий случай она посмотрела на редактора. Тот уже уткнулся в свои бумаги. Александр Николаевич посчитал, что он сделал для практикантки даже больше, чем мог.
В отделе промышленности Тане пришлось задержаться на целую неделю. Всю неделю она читала материалы собкоров, которые они присылали на отдел, правила авторские заметки, знакомилась с людьми, однажды побывала на редакционной летучке. И когда Николай Макарович пригласил ее к себе, чтобы обсудить план будущей командировки, она поняла, что провела это время не зря.
— Ну что, подруга, — Николай Макарович ласково посмотрел на Татьяну, а при слове «подруга» у нее даже екнуло сердце. Если заведующий отделом обращается к ней так, значит, окончательно признает за своего сотрудника. — Пора тебе делать самостоятельную вылазку. В Андреевском районе, куда полетишь, всего два крупных предприятия — нефтеразведочная экспедиция и рыбозавод. Леспромхоз я не считаю, в нем пока нечего делать. Прилетишь в Андреевское, сразу иди к Тутышкину. Постарайся подружиться с местными газетчиками, полистай подшивку «Северной звезды». Может, и зацепишься за что-то. Тебе ведь хочется написать очерк. Так?
Таня молча кивнула. Она только сейчас поняла, что пускается в далекое и непредсказуемое плавание. И никто не может сказать, удастся ли ей благополучно вернуться из него. Ведь одно дело иметь желание написать очерк, и совсем другое — осуществить его. Хватит ли у нее способностей? Не переоценивает ли она себя?
— За основу очерка бери какое-нибудь событие, — продолжил Николай Макарович, все так же ласково глядя на нее. — Не стесняйся подробнее расспрашивать об этом событии людей. Как они к нему шли, что думали? В общем, собирай факты, осмысливай, составляй их воедино, чтобы отразить в них человеческую судьбу. Вернешься, поговорим об этом конкретно, обсудим детали. Надеюсь, у тебя все получится. С Богом.
Прожив на свете почти двадцать один год, Татьяна ни разу не летала на самолетах. На ее родном Урале люди в основном передвигаются в поездах и автобусах. А в те места, куда «только самолетом можно долететь», пути у нее не было. И вдруг сразу отправиться за восемьсот километров, куда, как сказал Николай Макарович, самолет АН-2 летит почти пять часов?
Но все оказалось настолько будничным, что даже немного расстроило ее. К сбившимся в кучку пассажирам подошел невесть откуда взявшийся высокий парень в летной форме, спросил, все ли они до Андреевского и, указывая на каждого пальцем, пересчитал вслух. При этом задержался на Татьяне взглядом дольше других. Она давно привыкла, что мужчины обращают на нее внимание, и не придала этому значения. Пилот сказал, чтобы все шли за ним, и Таня направилась вслед за остальными.
Самолет, к которому они подошли, совсем не походил на красивый и могучий лайнер. Это был обычный кукурузник. Татьяна, съежившись, залезла в его железное нутро и села на холодное металлическое сиденье, прижавшись спиной к такой же холодной стенке фюзеляжа. Пилот закрыл дверь и направился в кабину. И тут Таня заметила, что в левом кресле кабины уже сидит еще один пилот. Вскоре затарахтел мотор, и самолет затрясся мелкой дрожью. Покатив по неровному полю, он вырулил на бетонную полосу, разбежался и легко оторвался от земли. Таня повернулась к иллюминатору, чтобы лучше почувствовать набор высоты. Но ни восторга, ни ощущения невесомости в душе не появилось.
В самолете АН-2 лететь на большое расстояние можно только по самой острой необходимости. Таня поняла это уже через час. Сначала она с любопытством смотрела вниз на проплывающий под крылом пейзаж, но вскоре начала ощущать внутренний дискомфорт. Иногда ей казалось, что машина не парит в воздухе, а катится по огромным волнам, проваливаясь между ними. И тогда у нее возникало чувство, что кто-то большой и сильный подбрасывает ее, как подбрасывал в детстве отец, заставляя падать до тех пор, пока она не ухватится за него сама. Сейчас Таня сжимала края сиденья с такой силой, что у нее немели пальцы и останавливалось дыхание.
Сколько было таких провалов, она не помнит, но каждый следующий давался ей тяжелее предыдущего. Но еще больше донимал холод. Самолет был грузовым, и пассажирам, как десантникам, пришлось сидеть друг против друга вдоль фюзеляжа на откидных сиденьях. Холод шел от металлической стенки, проникал в тело, и у Тани возникало ощущение, что спина, руки, ноги становятся деревянными, и она теряет способность двигаться. Вскоре она замерзла настолько, что ей стало все равно. В голове промелькнула мысль: «Вот сейчас умру, и никому в самолете до этого не будет никакого дела».
Додумать эту мысль помешал испугавший ее толчок. Люди, только что сидевшие в сосредоточенном молчании, вдруг разом заговорили, а самолет уже, чувствовалось, не летел, а катился по снегу. Провалы кончились, наступило расслабляющее облегчение.
С момента вылета прошло меньше трех часов. А говорили, что до Андреевского лететь больше четырех. Значит, где-то сели, не долетев до пункта назначения. Но Таня уже не думала об Андреевском. Она облегченно вздохнула, радуясь, что сейчас ступит на землю. Хотелось с кем-то заговорить, чтобы насладиться нормальным человеческим голосом, который не слышится, а скорее угадывается в изнурительном гудении мотора. Но заговорить ей не пришлось, из кабины вышел командир корабля, невысокого роста, кругленький, в непомерно широких унтах, и самым заурядным голосом сообщил:
— В Андреевском метель, поэтому приземлились в Никольском. Будем ждать погоды.
После этого он открыл дверку, и в самолет ворвался холодный воздух. Все пассажиры поднялись и начали с шумом, подталкивая в спины друг друга, выходить наружу. Таня последовала за ними.
В деревянном здании аэропорта, куда она прошла вместе с пилотами, было полно народу. Увидев, что здесь негде сесть, Таня вышла на улицу. Над аэродромом светило солнце, и ей показалось невероятным, что где-то может бушевать метель.
Недалеко от аэропорта виднелось небольшое деревянное здание, к которому вел тротуар из обветшалых, кое-где проломившихся досок. На стене здания она увидела надпись «Столовая». Поправив на плече сумку, в которой лежали чистые блокноты, зубная щетка и паста, еще какая-то мелочь — все, с чем она поехала в командировку, Таня направилась по деревянному тротуару к столовой. Есть не хотелось, но, чтобы подавить неприятное чувство в желудке, оставшееся от полета, она решила выпить стакан горячего чаю. К ее удивлению, чай оказался хорошим. Из маленького фарфорового чайника ей налили свежую крепкую заварку. Отхлебнув несколько глотков, она решила, что на всякий случай надо бы немного поесть. Кто знает, когда откроется Андреевское и сколько еще придется сидеть в этом аэропорту.
Когда Таня вышла из столовой, погода заметно изменилась. По небу поползли низкие серые тучи, из-за аэродрома, со стороны тайги, потянуло пронизывающим холодом. В воздухе появились крупинки снега. Поправив на голове беретик и подняв воротник своего тоненького демисезонного пальто, она повернулась спиной к ветру и чуть не налетела на второго пилота, шедшего из здания аэропорта.
— Поворачивайте назад, — сказал он, остановившись перед ней и тоже повернувшись спиной к ветру.
— А что такое? — с удивлением спросила Таня.
— Андреевское закрылось до завтрашнего утра.
— Как закрылось? — не поняла Таня.
— Погодные условия ухудшились, самолет не сможет произвести посадку, — пояснил пилот.
— И что же нам теперь делать? — растерялась Таня.
— Устраиваться в гостиницу, — пилот улыбнулся, его развеселил неподдельный испуг пассажирки.
— А как остальные? — спросила Таня, представив себе битком набитое пассажирами здание аэропорта. Ведь закрылось не только Андреевское, но и все соседние с ним аэродромы. Значит, попасть в гостиницу будет невозможно. От одной мысли, что всю ночь придется простоять на ногах в аэропорту, Таня почувствовала, как по спине пробежал легкий холодок.
— Кто как сможет, — пилот пожал плечами. — Мы отвечаем только за безопасную перевозку пассажиров.
— И вы, как и все остальные, проведете ночь на ногах? — спросила Таня, оглядывая пилота.
— Ну почему же? У нас для таких случаев всегда предусмотрена бронь, — он посмотрел, как она ежится от холода, и добавил, улыбаясь: — Могу помочь вам с гостиницей.
Таня впервые посмотрела ему в глаза. У пилота было открытое лицо, и смеялся он без ехидства, по-доброму, от избытка хорошего настроения. Ему было приятно стоять около этой красивой, не по сезону одетой девушки.
— Ну так что? — спросил пилот. — Будете стоять здесь, замерзнете.
— Пойдемте, все равно ничего лучшего не придумаешь, — ответила Таня, поднимая повыше воротник своего тоненького пальто.
Они вышли на чистую заснеженную улицу, по обе стороны которой стояли небольшие деревянные дома с высокими поленницами аккуратно сложенных у заборов дров. Укатанный снежок скрипел под ногами, и Таня не могла понять, как всего за несколько часов из прекрасной поры последних дней бабьего лета она оказалась в настоящей зиме.
— Как вы решились в такой одежде лететь на Север? Замерзнете ведь.
— А мне не холодно, — сказала Таня, мотнув головой. — У меня под пальто теплая кофта. А потом, я сюда всего на неделю. Как-нибудь выдержу.
— В гости? — спросил он, снова оглядывая ее.
— Нет, в командировку. От газеты «Приобская правда», — Таня специально сделала ударение на последней фразе, чтобы дать понять, что он имеет дело с человеком, занимающим не меньшее положение, чем пилот северной авиации. — Между прочим, меня зовут Татьяна. А вас?
— Андрей.
Татьяне показалось, что Андрей даже посмотрел на нее иначе. То ли с удивлением, то ли с уважением, сказать она не могла. Но, во всяком случае, не с той легкостью, с какой смотрел раньше. И потому, придавая себе еще больший вес, небрежно сказала:
— Задание дали: написать очерк. Можно и фельетон. У вас там есть субъекты, достойные внимания? — она улыбнулась, глядя на Андрея. Этот парень ей чем-то нравился. Она не могла сказать, чем именно, но ей доставляло удовольствие смотреть на него.
— Субъекты есть всюду, — ответил Андрей, замедлив шаг. И тут же спросил: — Как ваша фамилия?
— Ростовцева.
Он помолчал несколько мгновений, потом сказал:
— По-моему, в «Приобской правде» я такой не встречал.
— А я там еще не печаталась. Я только неделю как из Свердловска, — сказала Таня. — Это моя первая командировка.
— Решили поменять Свердловск на Среднесибирск? — спросил Андрей, и Таня заметила, что его взгляд еще больше потеплел.
— Никогда не было такого желания, — ответила Таня. — Я сюда на преддипломную практику. Заканчиваю факультет журналистики Уральского университета.
— А почему вы выбрали такую профессию? Вам нравится работать в газете?
— А вы не любите газетчиков? — спросила Таня.
— Вранья в газетах много, — Андрей натянуто улыбнулся, чтобы не обидеть собеседницу. — Пишут об одном, а в жизни все другое.
— Я вранья не пишу, — решительно сказала Таня. — Вранье мне претит. Я пишу только правду.
— Так уж и правду? — засмеялся Андрей, и по его тону она поняла, что он не случайно настроен против газет.
— А вы в это не верите? — Таня тоже улыбнулась.
— Вы действительно пишете только правду?
— Правду. Только правду, и ничего, кроме правды...
Оба рассмеялись, и Таня почувствовала, что контакт с Андреем налажен окончательно. И спросила:
— Вы давно летаете?
— Четыре года. Но в Андреевское перебрался прошлой зимой.
— Это что? Повышение по службе или наказание? — в Тане говорил уже не столько профессиональный журналистский интерес, сколько женское любопытство.
— Сюда, скажу я вам, попасть не так-то просто, — с оттенком обиды сказал Андрей. — Сейчас на Север стремятся многие.
— Почему? — спросила Таня. Ей казалось, что жизнь на Севере нечто вроде ссылки.
— Во-первых, деньги неплохие, — ответил Андрей. — Пять лет прожил и получаешь двойную зарплату. А во-вторых, здесь интересно. Природа красивая. Такой уже мало где осталось. Я охоту люблю. В Андреевском охота прекрасная.
— Ну, допустим, мужчины свободное время проводят на охоте, а женщины чем занимаются? — сделала невинные глазки Таня.
— Женщины? — Андрей на мгновение задумался, потом сказал, рассмеявшись: — А здесь женщин нет, здесь — специалисты, — еще помолчал, скорее всего, перебирая в памяти знакомых, и сказал уже утвердительно: — Точно. Женщин нет. Бухгалтеры, экономисты, продавцы, учителя, все при деле. Так что на улице днем редко женщину встретишь. Если придется жениться, не знаю, какую специалистку выбирать.
Таня поняла, что последнюю фразу он произнес специально для нее. Красавцу показалось, что он очаровал ее, и теперь закидывает крючок в надежде на то, что она клюнет. Клевать Таня не собиралась, поэтому, опустив голову, молча пошла дальше. Пилот, еще минуту назад казавшийся ей симпатичным, сразу стал неинтересным.
— Вы что-то замолчали? — спросил он, поняв причину перемены настроения.
— Вы когда-нибудь читали поэта Николая Рубцова? — спросила Таня.
— Нет, а что? — Андрей уставился на нее, ожидая услышать что-то необычное.
— У Рубцова есть такие строчки: «Филя, что молчаливый? А об чем говорить?»
— Ну, так уж и не о чем? — искренне обиделся Андрей. — Я же не имел в виду вас, когда говорил о специалистках.
— Я так и поняла, — ответила Таня.
Завернув за угол, они оказались перед длинным деревянным зданием с небольшим крылечком. Над крыльцом висела табличка с надписью «Гостиница». Едва войдя туда, Таня поняла, что гостиницей это заведение мог назвать лишь человек с очень большой фантазией. Прямо у дверей висел прибитый к стене умывальник. Под ним на табуретке стоял таз с грязной мыльной водой. В коридоре вдоль стен были расставлены раскладушки. Под каждой из них лежали какие-то вещи. «Значит, ночлежка забита до отказа», — подумала Таня. Название «ночлежка» родилось само собой, но ей показалось, что оно точно отражает характер заведения.
Заведующая гостиницей оказалась на месте. У нее был просторный кабинет с большим письменным столом посередине и высоким сейфом у стены. Она сидела за столом под застекленным портретом Л.И. Брежнева и помешивала ложечкой чай в стакане.
— Здравствуйте, Надежда Семеновна, — произнес Андрей, остановившись у порога. Таня встала за его спиной и поглядывала на заведующую из-за плеча своего нового знакомого.
— И ты здесь, — не скрывая досады, произнесла заведующая.
— Почему — и я? — не понял Андрей.
— Да что-то больно много вас сегодня собралось.
— А что поделаешь — погода, — развел руками Андрей.
Она достала из стола небольшую тарелочку, на которой лежало печенье, с хрустом надкусила одну печенюшку и, чмокнув губами, отпила из стакана чаю. Затем подняла глаза на пилота и спросила:
— Когда назад полетите?
— Пока не знаю. Дай Бог добраться завтра до Андреевского. А что? — он посмотрел на заведующую гостиницей, которая снова размешивала ложечкой чай в стакане.
— Мне кое-что из области привезти надо, — ответила она. — Как полетите, скажи. Я позвоню, вам принесут прямо в гостиницу. Вы ведь ночуете в городе?
— Да, в городе, — ответил Андрей.
— А это кто с тобой? Жена, что ли? — с ехидной ухмылкой кивнула в сторону Тани заведующая.
— Родственница, — не дав Тане раскрыть рот, ответил Андрей. — Ее тоже надо устроить.
— Да уж вижу, — заведующая достала из стола два ключа. — Ей придется ночевать с двумя соседками, — она кивнула в сторону Тани, — а вас с Василием Ивановичем я устрою в отдельный номер.
Она протянула ключи и бланки, которые нужно было заполнить.
Когда Таня брала ключ, заведующая не смотрела, а ощупывала ее глазами. Таким взглядом оценивают вещи, и Таня поняла, что она не поверила Андрею. Ее глаза словно говорили: «Знаем мы, что делают с такими родственницами, как только закрывается дверь номера». Таня почувствовала, как от стыда начало пылать лицо.
— Какая я вам родственница? — гневно бросила она Андрею, когда они вышли в коридор. — Зачем вы солгали? Я бы устроилась и по своему командировочному удостоверению.
— А вот могу спорить, что нет, — спокойно ответил Андрей. — Заведующая сказала бы, что свободных мест нет, и никто бы ей ничего не сделал. Она очень не любит газетчиков.
— Да уж вижу, — сказала Таня. — Такая из своей должности выжимает все что можно. А с газетчика что возьмешь?
— Вот именно, — согласился Андрей. — Сейчас все построено на принципе: ты мне, я — тебе. Без этого шагу не ступишь. Чиновника кормит не зарплата, а должность. Слышала анекдот о том, как Брежнев приезжал в грузинский колхоз?
— Может, и слышала, — сказала Таня все еще сердитым тоном. — Напомни.
— Приехал Брежнев в грузинский колхоз. Там устроили застолье. Тамада произнес тост: «Давайте выпьем за нашего высокоуважаемого гостя. Но не как за Генерального секретаря — за это он получает зарплату. Не как за председателя Президиума Верховного Совета СССР. За это он тоже получает зарплату. Не как за маршала Советского Союза и председателя Совета обороны. И за это он получает зарплату. А как за человека, который первым понял, что в наше время на одну зарплату не проживешь».
— Не смешно, — сказала Таня.
— На шутки не обижаются, — произнес Андрей. — Но в каждой шутке есть доля правды. Иногда горькой.
Татьяна посмотрела на своего спутника долгим внимательным взглядом. Взгляд этот, если его можно было бы расслоить, как радугу, означал многое. В нем были и догадки, и вопросы, не было только ответа. Татьяна была молода и красива, поэтому ей старался понравиться не один. В ранней юности она не могла отличать собственные рассуждения человека от заемных, потому что умозаключения черпала из книг и любое умное слово вызывало у нее восхищение. В студенческие годы, когда книжные впечатления стали заменяться житейским опытом, она постепенно постигла необходимую истину: о людях надо судить не с налета, а по проникновению.
Долгий взгляд, которым она одарила Андрея, озарения не принес, и она, пожалуй, обманывая саму себя, решила: «Чего это я стараюсь? Какое мне дело до того, что он за человек? Сегодня мы встретились, завтра расстанемся и больше не увидимся никогда».
Подведя Татьяну к номеру четырнадцатому, Андрей отомкнул замок, распахнул дверь. Внутрь заходить не стал, посторонившись, подождал, пока она пройдет в комнату, и после некоторой заминки спросил:
— Может, поужинаем вместе? Есть все равно надо будет. Здешняя столовка с семи вечера работает как ресторан...
Татьяна повернулась к нему. Ей хотелось понять, почему он решил пригласить ее на ужин. Скрасить вечерний холостяцкий досуг или завязать серьезные отношения? Но о каких отношениях могла быть речь, если он знал, что она летит в Андреевское всего лишь в командировку? Пробудет там неделю, ну две, и навсегда исчезнет из его поля зрения. Поэтому сказала:
— Спасибо за приглашение, но мне сегодня не до ужина. Если сказать честно, я после полета чувствую себя так, словно меня только что вытащили из бетономешалки.
Татьяна говорила правду. Она действительно чувствовала себя неважно, и самым большим ее желанием было лечь в постель. Но Андрей понял это по-другому. Ему показалось, что Татьяна обиделась на него.
— Я ведь не ради себя солгал заведующей. Ради вас...
— Я вам благодарна за койку в гостинице, — не дала ему договорить Татьяна. — Честное слово... Но я, правда, устала. И потом, надо собраться с мыслями. Мы ведь еще не расстаемся. Завтра нам опять лететь вместе.
Она говорила так искренне, ее глаза смотрели на него с такой теплотой, что не поверить ей было невозможно.
— А в Андреевском вы со мной поужинать не откажетесь? — спросил он.
— В Андреевском — нет, — Таня засмеялась — Ну и настойчивый же вы...
— Может, это мой единственный шанс, — сказал Андрей и, опустив голову, закрыл дверь.
В комнате было сумрачно. Татьяна сняла пальто, подошла к свободной кровати, положила на одеяло сумочку. Достала из нее зеркальце, посмотрелась, поправила волосы. Затем села на кровать, сняла сапоги. И до того ей не захотелось вставать, что она даже не стала разбирать постель, легла, накинула край одеяла на ноги и, закрывая глаза, почувствовала, что проваливается в глубокий сон.
Когда она вновь открыла глаза, сквозь окно едва пробивался мутный свет уходящего дня. Вставать не хотелось. Она лежала, глядя в сумеречное окно, и приходила в себя. В детстве она любила подолгу лежать в кровати и мечтать о чем-нибудь. Сейчас думала о том, правильно ли поступила, отказавшись ужинать с Андреем. Но ни к какому выводу так и не пришла.
Полежав еще немного, Таня встала и решила пройтись по поселку. Надо было начинать хотя бы шапочное знакомство с Севером, ведь она попала сюда впервые. Она нашарила под кроватью сапоги, натянула их, затем надела пальто.
На улице ее обдало холодом. По земле, закручиваясь в белые шелестящие язычки, мела поземка, электрические лампочки раскачивались на столбах в порывах снежного ветра. Где-то вдалеке скрипела незапертая калитка. Снег перемел тротуары и дорогу. Татьяна удивилась, как быстро изменилась погода.
Она постояла немного на перекрестке, раздумывая, стоит ли идти дальше. По поселку надо гулять днем. Что можно увидеть сейчас, тем более в такой снег? Но, заметив невдалеке двухэтажное деревянное здание, над которым развевался красный флаг, двинулась дальше. Над крыльцом здания красовалась вывеска. Здесь размещались райком и райисполком. Ни в одном из его окон не было света, и здание походило на мертвый дом. Таня повернулась и быстро зашагала в противоположную сторону.
Вскоре она вышла на набережную Оби. Под крутым берегом, запорошенные снегом, мерзли два небольших катера. За ними, смутно белея, простиралась закованная в лед река, противоположный берег которой даже не проступал сквозь сумеречную пелену. У Тани возникло такое чувство, что она попала на край земли. Так далеко от нее были и «Приобская правда», и университет, и родительский дом. И ей вдруг нестерпимо захотелось назад, в большой город, к его огням, теплу и людскому гомону. Она решила, что смотреть в Никольском ей больше нечего, и повернула назад.
Ночью гостиница походила на ночлежку еще больше, чем днем. В коридоре горела тусклая электрическая лампочка. На всех раскладушках у стен спали люди, укрытые серыми одеялами. Те, кому не повезло, ночевали в аэропорту на скамейках.
Не зажигая света, Таня разделась и нырнула под холодное одеяло. Долго не могла заснуть, пытаясь ответить, как ей казалось, на самый простой вопрос: почему мы так плохо заботимся о себе? Заставляем людей готовить лес в суровой северной тайге и не строим для них квартир? Об этом очень резко говорил на редакционной летучке в «Приобской правде» Гудзенко. Строим такие занюханные ночлежки, как эта? Ведь мы же безумно богатая страна. Откуда эта убогость? И почему мы спокойно уживаемся с такими людьми, как здешняя заведующая гостиницей? Говорим одно, а в жизни все совершенно по-другому? Вопросы лезли в голову, но ни на один из них она не находила ответа…
Проснулась Таня от голосов в коридоре. В комнату пробивался тусклый голубоватый свет, окно затянуло толстым морозным узором. Обе ее соседки уже встали и молча укладывали свои вещи в сумки. Они летели в поселок нефтеразведчиков Таежный.
Татьяна вышла в коридор, где ей пришлось отстоять длинную очередь к умывальнику, наскоро ополоснула лицо обжигающе холодной водой и поспешила на аэродром. Оттуда уже доносился рев самолетных двигателей. Механики разогревали машины, готовя их к полету.
На улице было еще холоднее, чем вечером. Мороз щипал щеки и коленки, и Таня прибавила шагу. Только теперь она поняла, что одета совсем не по-северному. Впрочем, даже если бы она знала об этом раньше, изменить что-либо вряд ли удалось. У нее не было другой одежды. Поэтому, когда она вошла в здание аэропорта и увидела Андрея с полушубком в руках, ее захлестнуло чувство благодарности. Она поняла, что эта теплая вещь предназначается ей.
— Возьмите, иначе не долететь, — сказал он, протягивая ей полушубок. — Сейчас будут объявлять посадку.
Он накинул на нее полушубок и, словно подгоняя по фигуре, слегка стиснул ее плечи ладонями. Этот жест означал более, чем простое желание согреть незнакомого человека. Она посмотрела внимательно на него, впервые в жизни желая раствориться во взгляде мужчины — и это ее испугало.
Только в самолете Таня поняла, какую неоценимую услугу оказал ей Андрей. К замерзшим металлическим сиденьям нельзя было прикоснуться, от дыхания людей клубами валил пар. Она подстелила полушубок и села, укрывшись им. А чтобы не замерзли подошвы, стала пристукивать сапогами. Так и долетела до Андреевского.
Когда самолет подрулил к зданию аэропорта, из пилотской кабины первым вышел Андрей. Открыв дверь, он пригласил пассажиров к выходу. Таня встала вместе со всеми, но Андрей, поймав ее взгляд, сделал знак рукой, чтобы она не торопилась. Пассажиры вышли. Подняв полушубок с сиденья, Таня протянула его Андрею:
— Спасибо. Он так меня выручил.
— Оставьте его здесь, — сказал Андрей и добавил: — Я провожу вас хотя бы до аэропорта.
Он первым спрыгнул на снег и протянул руку Тане, помогая ей выйти наружу.
— Куда вы сейчас? — спросил он, когда они медленным шагом направились к зданию аэровокзала, но по его тону она поняла, что спросить ему хотелось совсем о другом. О том, когда они встретятся снова.
— В районную газету, — ответила Таня.
— Тогда подождите, я через пару минут освобожусь и провожу. Здешнюю редакцию так просто не найти.
И снова Таню захлестнуло чувство благодарности. Внимание Андрея было приятно ей. Они прошли по нескольким улицам деревянного одноэтажного поселка, поворачивая то направо, то налево, пока не уперлись в двухэтажное здание, сложенное из старых почерневших бревен, на стене которого была прикреплена застекленная вывеска: «Редакция газеты «Северная звезда». Андрей вслух прочитал надпись, пожал плечами и сказал без всякого выражения:
— Никогда не думал, что подойду сюда ближе, чем на километр.
— У вас это сезонная аллергия или что-то более серьезное?
Татьяна произнесла это откровенно насмешливо, ей не нравился тон, которым Андрей отзывается о газетах. В отношении того, что считала для себя святым, и ко всему, что с этим связано, относилась она ревниво. Андрей или не заметил насмешки, или сделал вид, что не заметил, но сказал с каким-то ожесточением:
— К вам это не относится. У меня с газетчиками совершенно другой опыт.
Какой именно, он не сказал, а расспрашивать об этом Таня посчитала неуместным. Андрей не уходил, хотя они стояли у крыльца редакции, и Таня спросила:
— Вы хотите сказать что-то еще?
— Где я разыщу вас вечером?
Он сказал это таким тоном, словно о встрече они давно договорились. Татьяна вспомнила, что обещала поужинать с ним в Андреевском, ковырнула носком сапога снег и ответила с запинкой:
— Пока не знаю... Позвоните в редакцию ближе к вечеру. К тому времени буду знать наверняка.
Татьяна поднялась по очищенным от скользкого снега ступенькам, открыла дверь. И как только шагнула в длинный коридор с широкими, крашенными желтой охрой половицами, слегка заволновалась. Ее волнение было сродни тому, которое испытывает человек, приехавший к чужым людям и не знающий, как его встретят. Сдерживая трепет, она осторожно двинулась вдоль коридора, на ходу читая таблички на дверях. «Заведующий отделом писем», «Заведующий промышленным отделом»... А вот и нужная ей дверь: «Редактор Тутышкин Матвей Серафимович». Задержав на мгновение дыхание, чтобы успокоиться, постучала. И тут же услышала:
— Да-да, входите.
Татьяна отворила дверь и, перешагнув порог, остановилась. Из-за стола поднялся небольшой круглый человек в темно-сером костюме и голубой, не застегнутой на две верхние пуговицы рубашке. Он был близорук. Массивная пластмассовая оправа с позолоченной фасонной решеткой в основании дужек обрамляла тяжелые двояковыпуклые стекла. Казалось, что очки ведут свою собственную, независимую от хозяина, строгую жизнь. Татьяна представилась.
— Звонили о вас... Николай Макарович Гудзенко звонил, — торопливо, минуя всякий протокол, сказал редактор и тут же услужливо добавил: — Вы раздевайтесь, давайте я вам помогу. Меня Матвеем Серафимовичем зовут... — он помог Татьяне снять пальто, положил его на спинку стула и, оглядывая ее, с удивлением спросил: — Вы так и в самолете летели?
Татьяна пожала плечами.
— Там же собачий холод. Как вы не замерзли?
— Добрые люди помогли, — неопределенно ответила Татьяна.
— Неужели Гудзенко вас не предупредил? Ну, ничего, мы вас не заморозим. Так вы, значит, из УралГУ? Я тоже имел счастье... Кто там сейчас ректором? А деканом на журфаке?..
Он усадил Татьяну поближе к столу, и со стороны могло показаться, что это разговаривают не редактор с практиканткой, а два бывших однокашника вспоминают приятные моменты из своего прошлого.
Матвей Серафимович был человеком не только добрым, но и опытным. Произвести самое благоприятное впечатление на практикантку ему хотелось неспроста. Как и во всех районных газетах, штат «Северной звезды» был неполным, и многие находились там случайно. Учитель истории, два несостоявшихся райкомовских работника, тоже, кстати сказать, бывшие педагоги, и недавняя редакционная корректорша. Единственным дипломированным журналистом был сам Матвей Серафимович Тутышкин. Нельзя сказать, что его подчиненные работали без усердия. Но ведь кроме усердия газетчику нужен еще и дар божий. Матвей Серафимович посильно приводил их материалы в порядок, но за всем усмотреть не мог. Из райкома ему частенько звонили по поводу всевозможных ошибок и обещали «вызвать на ковер». Но не вызывали, потому что знали возможности редакционного коллектива. Сейчас, рисуя Татьяне открывшиеся перед ней в районной газете перспективы, редактор думал: «Вот если бы...»
Татьяна вела себя осторожно. В нужных местах поддакивала, где следует, посмеивалась, а когда, по ее мнению, редактор с перспективами перебарщивал, отвечала односложно и пожимала плечами.
Работа районным газетчиком в Танины планы не входила. Она хотела сразу попасть в областную. Еще два года назад она напечатала свой первый репортаж в «Уральском рабочем». Заведующий отделом информации послал ее на выставку цветов. Она написала о ней сто пятьдесят строк, и ее материал поставили в номер. Верка Калюжная чуть не умерла от зависти. Развернув утром газету, она охнула и сказала:
— Талантливая ты, Танька. У меня сделают из репортажа пендюру на десять строк, я день хожу, только что за потолок не задеваю. А у тебя не вычеркнули ни одной строчки.
Матвей Серафимович многое отдал бы за то, чтобы заполучить в сотрудники выпускницу факультета журналистики. Был у него и свой козырь. Андреевский район, как он считал, настоящий клад для газетчиков. Крупных журналистских тем, в которых корреспондент мог бы проявить себя, здесь более чем достаточно.
В глубине души Матвей Серафимович понимал, что все его слова пролетают мимо ее ушей. Но уж очень у него наболело. Он на самом деле урабатывался так, что в дни выхода газеты, придя домой, валился на диван замертво. Почему был уверен, что говорит с Татьяной о ее работе в «Северной звезде» впустую? За примерами и ходить не надо: он сам. Предложи ему кто во время его преддипломной практики начать газетную жизнь в той же самой «Северной звезде», как бы он к этому предложению отнесся? Когда учился на последнем курсе, в послужном его списке числились не только выступления в партийной и комсомольской областных газетах, а два рассказа в журнале «Уральский следопыт». И хотя шапочное, но все равно личное, знакомство с редактором журнала «Урал» Вадимом Очеретиным.
Если он правильно понял, его собеседница рассчитывает на областную газету. Как правило, журналисты, заканчивающие университет, свою работу начинают в областных партийных и комсомольских газетах. Так и он начинал в свое время. Несколько лет проработал в «Красноярском рабочем», потом в томском «Красном знамени». Везде литсотрудником. Его хватило бы и на заведующего отделом, но он к руководящей должности не стремился. Матвея Серафимовича влекло только литературное будущее. Он написал две, на его взгляд, хорошие повести, ткнулся с ними и в Красноярское издательство, и в Западно-Сибирское. Предложил нескольким журналам, прежде всего, конечно, «Уральскому следопыту» и «Уралу». Везде ответили вежливыми отказами. Писали, что он недостаточно хорошо знает жизнь, ни с рабочей средой не знаком, ни с крестьянской. Советовали определяться. И тогда он плюнул на все областные блага и поехал на литературную целину — нефтяной Север. По его наблюдению, ни один писатель своего участка здесь еще не застолбил.
Он уже приступил к новой повести, написал несколько глав. Было это еще в прошлом году. Но навалились на него газетные дела. Тем не менее, он все равно считал себя писателем. И в качестве самого веского аргумента раскрыл перед Татьяной ее шансы:
— Вы спросили, что меня привело в Андреевское? Для писателя здесь край неразведанных тем. Не думаю, что вы решили остановиться на газете.
Он внимательно посмотрел на Татьяну, ожидая, что она поддержит его догадку. Но Татьяна с писательством себя не связывала и свое собственное будущее рисовала реально. Она не хотела витать в облаках. Об этом и сказала Матвею Серафимовичу. Выслушав ее, редактор стал заметно суше и сдержаннее:
— Вообще-то, конечно, вы правы: излишняя мечтательность дела не подвигнет.
— Почему же? — Татьяна пожала плечами и удобнее устроилась на стуле. В кабинете было тепло, она только сейчас начала по-настоящему отогреваться. — По-моему, я все поняла правильно. Но вы говорите о том, к чему я пока не готова. Над этим надо думать и думать...
— Совершенно верно. Но вы ведь знаете пословицу: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Больших целей может достичь только тот, кто к этому стремится.
Татьяну это немного обидело, и она ответила с некоторым вызовом:
— Генералом легче стать офицеру. Рядовому дай Бог дослужиться до сержанта, — но тут она вдруг вспомнила предстоящую встречу с Андреем и мягко предложила: — Знаете что? Давайте мы об этом поговорим попозже?
Матвей Серафимович с готовностью согласился и перешел к делу.
— С чего вы хотите начать у нас практику?
— С нефтеразведочной экспедиции, — не задумываясь, ответила Татьяна.
— С места в карьер? — удивился Матвей Серафимович. — Вам надо познакомиться с нашими условиями, непременно заглянуть в райком партии.
— А что они могут мне сказать? — спросила Татьяна. — Там что, работают геологи?
— Заведующий отделом промышленности еще недавно работал в нефтеразведочной экспедиции начальником цеха. Впрочем, и у нас есть люди, знающие геологов, — Матвей Серафимович приподнялся и несколько раз бухнул кулаком в стену. Через несколько секунд в кабинет вошла девушка, высокорослая, немного крупноватая, с тяжелыми черными волосами, рассыпавшимися по плечам. Не сказать, чтобы очень привлекательная и броская. Такую увидишь на улице, вряд ли задержишь на ней внимание, а при новой встрече и не вспомнишь, сразу отметила про себя Татьяна.
— Знакомьтесь, — сказал редактор. — Светлана Ткаченко. Наша заведующая отделом писем.
Татьяна представилась сама. Редактор ее дополнил:
— Практикантка из Уральского университета, приехала в командировку от областной газеты... Ты собиралась по письму к геологам. Когда туда вертолет?
— Где-то через час. Мне должны позвонить.
— Что же ты мне раньше не сказала?
— Мне самой только что сообщили.
— Значит, такие дела... Возьмешь ее с собой, — редактор кивнул на Татьяну. — Только она в своей экипировке может там околеть. Ты уж найди ей что-нибудь одеться по-нашему. Не в этой же одежде ей лететь в Таежный...
Светлана, обутая в подшитые валенки, остановила взгляд на Таниных сапожках, кивнула на лежащее на стуле пальто:
— Твое?
— Мое.
— Бери и пойдем, — решительно сказала Светлана. — Вертолет ждать не будет.
Дальнейшее разворачивалось, как в доброй сказке. Когда вышли из редакторского кабинета, Светлана провела Татьяну в свою комнату, на двери которой висела табличка «Заведующий отделом писем». Усадила на стул, сказала:
— Я сейчас.
Вернулась через считанные секунды вместе с худенькой девушкой, с виду совсем подростком. Остановилась с ней посреди комнаты и, кивнув на Таню, сказала:
— Надо человека выручить. Приехала к нам из Уральского университета на практику. Посмотри, как одета. Мы с ней сейчас летим в Таежное. Отдай ей свои валенки, а ее сапоги надень. Размеры у вас, по-моему, одинаковые.
Такая бесцеремонность немного смутила Таню.
— Что же это мы человека раздеваем? — сказала она. — Ей ведь тоже холодно будет.
— Ничего с ней не случится. У тебя сапоги на меху, а ей до дому два шага. Пока будем в командировке, походит в сапогах. Ты как, Натали, не возражаешь?
Наталья, редакционная машинистка, вчерашняя школьница, мечтавшая именно об Уральском университете, даже просияла от радости. Одна мысль о том, что она может услужить студентке университета, делала ее счастливой.
— У меня дома другие валенки есть, — торопливо сказала она Татьяне: — Вы и носки мои наденьте.
— Вот это молодец, — одобрительно кивнула Светлана. — Носки мы захватим с собой. Пошли за шубой, надо торопиться. Сейчас я диспетчеру позвоню, пусть передаст Михаилу, что пассажир прибавляется.
Позвонила, сказала насчет пассажира. Диспетчер, видимо, что-то возразил, потому что Светлана, прикрыв трубку ладошкой, усмехнулась.
— Возьмут, куда они денутся, — и в трубку: — Специальный корреспондент областной газеты. Областной, да... Вот и хорошо. Когда вылетаем? Ага, — положила трубку.
Точного времени вылета диспетчер не назвал. Сказал, что вертолет должен быть примерно минут через сорок, может, чуть меньше, может, чуть больше.
Пока Светлана говорила по телефону, Таня переобулась. Надев валенки, встала, сделала несколько шагов по комнате. Новая обувь оказалась ей впору. Светлана накинула на себя шубу, достала из шкафа шапку из серебрящихся соболей, бережно погладила ее ладонью и надела. Потом повернулась к Татьяне, словно показывая, как должен одеваться живущий на Севере человек. Они вышли.
Светлана жила в коммунальной квартире на втором этаже старого деревянного дома. Квартира была неприбранной. На кровати, в головах которой висела гитара, лежали брюки, пышная ушанка из какого-то незнакомого Татьяне меха, толстый свитер. На спинке стула висела юбка. Светлана достала из шифоньера белый полушубок:
— Померяй.
Татьяна надела полушубок, повертелась перед Светланой, как перед зеркалом. Та даже прищелкнула языком, сказала с завистью:
— А ты, мать, и в нем выглядишь прекрасно, — и подала ей шапку.
Татьяна от ушанки отказалась, посчитав, что если ей будет холодно, согреет воротник полушубка.
— Ты что? Бери, это же полярный песец, — Светлана втиснула ей в руку шапку и направилась к двери.
В аэропорту она не стала заходить ни в кассу, ни в диспетчерскую, а пошла прямо к вертолету, находившемуся на заправочной стоянке. Вертолет походил на громадную, серую, нахохлившуюся от мороза и опустившую крылья птицу. Концы его лопастей тоскливо свесились вниз и, казалось, вот-вот коснутся снега. Около машины прохаживался парень в зимней летной одежде.
— Бортмеханик, — сказала Светлана спутнице. А когда подошли, по-свойски бросила: — Привет, Володя.
— Привет, привет! Ты тоже в экспедицию?
— Куда же еще, — ответила Светлана. — Да не одна. Вам разве диспетчер ничего не говорил?
— Говорил. Сейчас придет командир, полетим... Да вон он уже идет.
От аэропорта к вертолету шагал мужчина в унтах и синей меховой куртке.
Приблизившись к девушкам, поздоровался, улыбаясь, посмотрел на Татьяну. И совершенно неожиданно сказал:
— И чего это вас всех тянет в корреспонденты? Не женское это дело.
— А какое, по-твоему, женское? — по-свойски грубовато спросила Светлана.
— Детей рожать. Быть хорошей женой и матерью, а не мотаться зимой по всему Северу.
— Это ваши жены детей рожают. А нас кормить некому. Мы должны сами себе на жизнь зарабатывать.
— А язык у тебя не хуже бритвы, — сказал командир и поднялся в кабину.
Вертолет начал раскручивать лопасти. Корпус лихорадочно затрясся, гул нарастал. Вокруг машины поднялась снежная метель, в которой Таня не увидела, а почувствовала, как вертолет оторвался от земли и понесся вперед, набирая высоту. Внизу промелькнуло здание аэропорта и несколько «аннушек». К одной из них шли трое. Только сейчас, увидев летчиков, Татьяна вспомнила о договоренности с Андреем. Как же все неловко получилось. Сказала, что в редакции сообщат ее адрес, а сама никого не предупредила. Однако, подумав, она успокоилась. Редактор знает, что Татьяна улетела, знает об этом и машинистка. В общем, ничего страшного. Командировка есть командировка.
Поселок Таежный, в котором находилась нефтеразведочная экспедиция, сверху выглядел крошечным островком, окруженным бесконечной тайгой. Два ряда одинаковых деревянных домов, начавшись у Оби, лишь немного отодвинули тайгу от берега и остановились у высокой непреодолимой стены, словно осознав тщетность своих усилий.
Светлана, уткнувшись в иллюминатор, показывала Татьяне поселок:
— Вон видишь двухэтажный дом? — говорила она, тыкая в иллюминатор пальцем. — Как не видишь? Ты левей смотри, левей, он один во всем поселке. Это — контора экспедиции. А правей, через три дома, столовая, между прочим, лучшая в районе. Я о ней очерк написала. Не о ней, конечно, о ее заведующей Марии Алексеевне Бестужевой.
Вертолет, миновав поселок, пошел на посадку, и Светлана замолчала. Сели. Девушки, поблагодарив пилотов, вышли из машины.
— Знакомство с Таежным предлагаю начать со столовой, — сказала Светлана, когда они оказались на главной улице поселка. — Ты как?
— С удовольствием, — обрадовалась Татьяна. — Есть хочу, как волк. Я по-настоящему за эти два дня только вчера утром и поела.
Столовая оказалась чистенькой и хорошо натопленной. Девушки разделись, взяли подносы и пошли к раздаточной. Выбор блюд оказался небольшим, но готовили здесь на самом деле отменно. Светлана молча ждала, пока Татьяна неторопливо допьет свой кисель, потом сказала:
— Начнем, наверно, с начальника экспедиции.
— Какой он из себя? — спросила Таня. — Я никак не могу его вообразить. Представляю редактора газеты, директора завода, профессора университета. А вот как выглядит начальник экспедиции — не знаю.
— А у него от всех понемногу, — ответила Светлана. — И от директора, и от профессора. Сама увидишь.
С начальником экспедиции Светлана переговорила еще перед отлетом из Андреевского, и он ждал девушек в своем кабинете. Он был чуть выше среднего роста, сухощав, в красивом добротном костюме, при галстуке. Его аккуратно уложенные на пробор волосы отливали серебром. Особенно сильно серебрились виски. Светлана отметила про себя, что сегодня Николай Александрович Барсов не летит на буровую. Когда ему предстояло лететь к своим буровикам или вышкомонтажникам, он одевался в толстый шерстяной свитер и куртку. И тогда походил на коренного таежника.
Барсов поднялся из-за стола и вышел навстречу. Пожимая его мягкую ладонь, Татьяна почувствовала, что волнуется. Барсов походил на строгого университетского профессора, а не на измученного непосильными повседневными заботами производственника. Поздоровавшись с ней, он пожал руку Светлане и спросил:
— А что это Котляков про нас совсем забыл?
Леонид Владимирович Котляков заведовал в «Северной звезде» промышленным отделом. В экспедицию он наведывался редко, и Барсова это даже радовало. Когда Котляков появлялся в его кабинете, от него всегда разило таким сивушным перегаром, что Барсов, разговаривая с ним, отворачивался. Он не понимал, как можно опуститься до такого состояния. Николай Александрович не прощал пьянки на производстве своим трактористам. А ведь Котляков — заведующий отделом районной газеты. Вроде должен быть и образованным, и хотя бы чуточку интеллигентным. К тому же — бывший работник райкома партии. И если бы не последнее обстоятельство, Барсов никогда бы не пустил его на порог своего кабинета. Но у него и без того были натянутые отношения с райкомом. Поэтому Котлякова он принимал, но только после того, как его просил об этом Тутышкин.
— Леонид Владимирович в области, на курсах повышения квалификации, — ответила Светлана. — Вот уже скоро месяц.
— Стало быть, повышает квалификацию... — Барсов провел девушек к столу, предложил сесть. — Очень рад за него, — и тут же обратился к Татьяне: — А вы, значит, из Свердловска? Приехали на журналистскую практику? В Уральском университете ведь и геологический факультет хороший. Очень сильный факультет. Только он специалистов по нефти и газу не готовит. Но стране нужна не только нефть, но и железо, и золото, и многое другое.
Барсов обошел стол, сел на свое место. Татьяна смотрела на него, и по мере того, как проходила робость, он нравился ей все больше и больше. В нем была природная интеллигентность, которую не выставляют напоказ, она живет внутри человека. Именно поэтому Татьяна ответила откровенно, не сомневаясь, что Барсов ее не осудит:
— Неизвестно, куда меня распределят. Есть места, которые я более-менее знаю, а с Севером совсем не знакома.
— Значит, вам здесь должно быть все интересно, — сказал Барсов.
— Вы даже не представляете, как интересно, — искренне призналась Таня.
Светлану этот разговор не интересовал, ей надо было разбираться со своим письмом. Воспользовавшись паузой, она торопливо сказала:
— Пока вы разговариваете, я сбегаю, кое-что выясню. Николай Александрович, вы не знаете, Соломончик у себя?
— Разумеется. Он у нас прессу уважает. Я ему сказал, что вы горите нетерпением встретиться с ним.
Когда Светлана вышла, Барсов, качнув головой, посмотрел на Татьяну:
— Ну, с чего начнем?
— Николай Александрович, скажу вам откровенно: я о нефти не знаю ничего. И поэтому хочу попросить вас... Расскажите мне все, что вы можете рассказать такому дилетанту, как я, о сибирской нефти.
— Вы когда-нибудь видели нефть? — спросил Барсов и повернулся к стоящему у стены книжному шкафу, где на полочке виднелись небольшие колбы с темной жидкостью. — Вот та самая нефть, которую нашла наша экспедиция, — кивнув на шкаф, сказал Барсов. — Хотите понюхать?
— Зачем? — удивилась Таня.
— Как зачем? Чтобы иметь о ней лучшее представление.
Татьяна не знала, захотел ли Барсов ее разыграть или сказал серьезно, но она подошла к шкафу, вгляделась в колбочки. На боку каждой из них была наклейка с непонятной надписью. Барсов тоже встал, открыл шкаф, достал одну колбочку. Вытащил из нее пробку, протянул Тане. Она поднесла колбу к лицу.
Тане казалось, что у нефти должен быть такой же запах, как у бензина, но он был совсем другим. Нефть не пахла ни бензином, ни мазутом, ни битумом, она источала особый сладковатый аромат.
— Ну и что? — спросил Барсов.
— Ничего, — сказала Таня и поставила колбочку на место. — Я такого запаха еще не встречала. Он действительно особый.
— Теперь вы можете написать не только о том, какой цвет у нефти, но и как она пахнет, — сказал Барсов.
— А ведь это правда, — согласилась Таня. — С этого и можно начать очерк, — она обвела взглядом кабинет. — С этого шкафа, с этих колб...
Она поняла, что Барсов не зря затеял сцену с колбами, и была искренне благодарна ему за это. В ней уже заговорил азарт охотника, и она, достав из сумочки блокнот и ручку, спросила:
— Николай Александрович, а откуда берется нефть? Почему вы ее ищете здесь, а не в другом месте?
Он наклонил голову, провел пальцами по лбу. Татьяна понимала, что говорить о прописных истинах ему не хотелось. Но они были прописными для него. Для Тани каждая его фраза звучала откровением. То, что Барсов рассказал о нефти начинающей журналистке Татьяне Ростовцевой, запомнилось ей на всю жизнь.
— Споры о происхождении нефти, — сказал Барсов, постукивая пальцами по столу, — то утихают, то разгораются вновь. Когда я учился в институте, наш факультет разделился на два «враждебных» лагеря — органиков и неоргаников. Одни считали, что нефть имеет органическое происхождение, другие утверждали, что она образовалась путем химических реакций.
— Сколько же животных надо собрать в одном месте, чтобы из них образовалось такое количество нефти, как в Западной Сибири или на Ближнем Востоке? — вставила свое соображение Таня.
— Вот видите, вы сразу встали на сторону неоргаников, — улыбнулся Барсов. — Между прочим, у вас и ваших единомышленников сильные позиции. В вулканических газах содержатся углеродистые соединения. На спутнике Сатурна Титане, где никогда не было и не могло быть органической жизни, обнаружены моря жидкого метана. Но не надо забывать, что и Западная Сибирь, и Ближний Восток в прошлом — дно океана. Он был мелководным, хорошо прогревался, в нем бурно развивалась жизнь. Вы сказали: «Сколько животных надо, чтобы из них образовались промышленные запасы нефти?» В Мировом океане ежегодно умирали и оседали на дно многие миллионы тонн водорослей, простейших микроорганизмов и более сложных живых существ. За миллионы лет на океанском дне накопились мощные осадочные породы. В них под воздействием температуры и колоссальных давлений из органических остатков и образовалась нефть. Правда, на это потребовались целые геологические эпохи. Вы себе такой процесс представляете?
— С трудом, — сказала Татьяна.
— Вот здесь я вас понимаю прекрасно. Помню, — Барсов улыбнулся своим воспоминаниям, — о происхождении каменного угля я услышал в первом классе. Мне очень захотелось увидеть, как обыкновенный кусок дерева превращается в кусок угля. Я закопал около крыльца щепку и стал ждать чудесного превращения. Понимал, что это произойдет не сразу, поэтому выкапывал щепку через каждые два дня, потом мне это надоело. Щепка так и осталась щепкой. Эксперимент не удался — не было надлежащих условий и соответствующего терпения. Всем этим располагает только природа. После этого я был убежден, пожалуй, класса до четвертого, что каменный уголь происходит от слова «камень» и никакого отношения к живым деревьям не имеет. Уж так устроен нормальный человеческий разум, что воспринимает только близкие ему ощущения.
— А что такое экспедиция? Что, например, представляет из себя Таежная нефтеразведочная экспедиция? — спросила Татьяна.
— Что такое нефтеразведочная экспедиция? — Барсов, словно раздумывая, потер двумя пальцами переносицу. — Это прежде всего — пятнадцать тысяч квадратных километров территории. Строго говоря, называть нас экспедицией неправильно. Правильно — нефтеразведочная экспедиция. Это достаточно солидное хозяйство. У нас два арендованных вертолета, АН-2, три баржи, катера, вездеходы, трактора, болотоходы, три буровые бригады. Почти четыреста человек обслуги. Буровые бригады работают вахтами. В каждой — четыре вахты, три рабочих, одна подменная. Район у нас, прямо скажу, интересный. Мы уже открыли несколько месторождений. Одно из них, Юбилейное, можно считать уникальным. Его запасы — более ста пятидесяти миллионов тонн нефти. Оно одно ежегодно может давать половину того, что добывают во всем Азербайджане. Полагаю, что скоро откроем еще одно месторождение — Чернореченское. Там заканчивает бурить скважину бригада Федякина.
— А нельзя туда попасть? — Татьяна слегка заволновалась. До того ей захотелось посмотреть, как геологи бурят скважины, по которым на поверхность поднимается нефть.
Барсов взглянул на стоявшие слева часы, потом на Татьяну. Ее искреннее любопытство импонировало ему. В молодости и он был таким же горячим и нетерпеливым. Он открывал мир и не переставал восхищаться этим. Но тогда Барсов открывал его для себя. С Татьяной совсем другое. Ее глазами будут открывать мир тысячи людей. Те, кто прочтет материалы журналистки Ростовцевой в газете. Он еще раз посмотрел на часы и сказал:
— Сегодня на буровую вы уже не попадете. Вертолет в Чернореченское летает раз в день.
— А завтра? — с надеждой спросила Таня.
— Завтра — пожалуйста. Светлана тоже полетит с вами?
— Она вроде бы мой шеф. Честно говоря, я здесь еще ничего не знаю. И с ней мне, конечно, легче...
— Завтра мы отправим вас в Чернореченское. Я предупрежу Федякина, чтобы встретил.
Барсов попросил секретаршу принести кофе и начал рассказывать о Федякине.
Таня молча слушала, и ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она еще никогда не была в такой роли. Ее не угощали кофе, аромат от которого плыл по всему кабинету, она ни разу не беседовала на равных с человеком, для которого даже дать вертолет, чтобы слетать на буровую, не представляло никакого труда. Да и сам Барсов — изысканный, умный, великий охотник за сибирской нефтью, у которого на неделю вперед расписана каждая минута, говорил с ней уже полтора часа и, как ей казалось, готов был говорить еще столько же. Нет, Сибирь — это необыкновенная земля. Если бы об этом узнала Верка Калюжная, она бы умерла от зависти. О Верке Таня вспомнила мимоходом, уже прощаясь с Барсовым.
На улице, встретившись со Светланой, она обняла ее за плечи и сказала:
— Ты даже не можешь представить, как я тебе благодарна за эту поездку.
Татьяна была в восхищении от знакомства с Барсовым. И дорогой, и когда поселились в комнате для гостей (три кровати, три стула, стол, шифоньер), она только о нем и говорила.
— Знаешь, Света, — восторженно придыхала Татьяна, — он так увлеченно рассказывает о своей работе. Если бы я его встретила пять лет назад, совсем не исключено, что вместо журналистики выбрала бы геологию.
— Ты знаешь, что он кандидат наук? — вполголоса, будто открывая величайшую тайну, сказала Светлана. — А сейчас готовится защищать докторскую.
— Я так и подумала, что он больше ученый. И вид у него профессорский. Но геологи, наверно, и должны быть такими. Ведь, чтобы найти нефть, нужно столько знать...
— А вот в райкоме его не любят, — огорченно сказала Светлана.
— Почему? — удивилась Таня. — Экспедиция открыла столько нефти...
— У нас боятся тех, кто самостоятельный. Ты разве этого не знаешь?
— Но ведь нефтеразведочная экспедиция не университет. Это студентов заставляют зубрить азбучные истины. А здесь без самостоятельного мышления не обойтись.
— Ты так думаешь? — Светлана посмотрела на Таню, словно увидела ее впервые.
— Конечно.
— Ты не знаешь нашего Казаркина.
— Кто такой Казаркин? — спросила Таня.
— Первый секретарь райкома.
— Он тоже геолог?
— Да нет. Раньше был секретарем обкома комсомола, потом инструктором обкома партии.
— Что, и в геологии совсем не разбирается? — удивилась Таня.
— Райком во всем разбирается. И в лесе, и в рыбе, и в газете. А в геологии... В геологии они лучшие знатоки. Ведь нефть у нас — главное богатство района.
Татьяна не знала, стоит ли всерьез воспринимать слова Светланы или в ней заговорила какая-то обида, поэтому перевела разговор на другую тему.
— Слушай, может, я зря напросилась на буровую? Сама напросилась и тебя за собой потащила.
— Наоборот. Я с Чернореченской площади репортаж сделаю. Мы о федякинской бригаде не писали уже давно.
На вертолетную площадку девушки пришли задолго до девяти. Заглянули в диспетчерскую, небольшую избушку на бревенчатых полозьях. Диспетчер, средних лет женщина в черном полушубке и пуховой шали, из-под которой выбивались пряди рыжих волос, сидела за самодельным, грубо сколоченным столом. На нем был телефон, эмалированная кружка с чаем и толстая, похожая на амбарную книгу, тетрадь. В углу стояла железная печурка, в которой потрескивали дрова. В избушке было довольно сумрачно, и отсветы пламени, пробиваясь сквозь щель в дверке, плясали на полу. Диспетчер была предупреждена, что на буровую полетят журналистки, и встретила их приветливо.
— Посидите, девушки, погрейтесь, — сказала она. — Если ничего не помешает, вертолет скоро прилетит.
Татьяна уже понимала, что означают слова «если ничего не помешает». На Севере предвосхищать события не имеет смысла. Все зависит не только от человеческого желания. Погода, надежность техники, иные привходящие обстоятельства. В общем, «если ничего не помешает»... В диспетчерскую зашли трое рабочих в замасленных бушлатах.
— Чего сегодня повезем? — спросил один.
— Буровой инструмент, трос, запчасти к дизелю. Еще — вот этих пассажирок.
Мужчины внимательно посмотрели на девушек. Диспетчер пояснила:
— Из газеты. Будут писать о Федякине.
— Чего о нем писать-то? — сказал все тот же рабочий.
— Ну, как же, он у нас передовик, — ответила диспетчерша, и Таня почувствовала в ее голосе не то зависть, не то насмешку.
Слушая это, мужчина не спускал с девушек взгляда. Взгляд был нехорошим, он словно раздевал им донага. Татьяне стало неудобно, она хотела встать и выйти, но в это время донесся гул вертолета.
— Летит, — бесстрастно констатировала диспетчерша, даже не сделав попытки подняться с места.
Рабочие тоже не пошевелились. Здесь, по всей видимости, действовали свои особые правила. Лишь после того, как вертолет сел и заглушил мотор, они вышли из диспетчерской. Девушки направились вслед за ними. Оказалось, что прилетел тот же экипаж, который вчера привез их в Таежное. Бортмеханик открыл задние дверки вертолета, и рабочие начали загружать машину.
— А вы что здесь делаете? — спросил командир Светлану.
— Полетим с вами, — ответила та.
— Пора зачислять вас в экипаж, — сказал командир. — Надо поговорить об этом в эскадрилье.
— Женщины на корабле не служат, — тут же нашлась Светлана.
— Не говори, теперь они даже в космос летают.
Рабочие закончили погрузку. Механик закрыл дверки и, подойдя к девушкам, сказал:
— Прошу садиться, у нас все готово.
— Какие вы все галантные, — сказала Таня и вслед за Светланой поднялась в вертолет.
На полу лежали несколько крупных железяк и огромный моток толстого стального троса. Татьяна обвела салон взглядом. Вид у машины был, как у изрядно поездившего грузовика. Она никогда не думала, что с воздушным судном можно обращаться так грубо. Но тут же сообразила: на Севере небо — единственная дорога, соединяющая людей друг с другом и с их производством. А самолеты и вертолеты — единственные в этих местах грузовики. У нее появилось ощущение, что ее занесло в совершенно иной мир. Ощущение окрепло, когда прилетели на место. Буровая казалась крошечным островком в угнетающем море безмолвия. Сразу же за вертолетной площадкой и балками, наполовину засыпанными снегом, плотной стеной стояла мрачная молчаливая тайга. Казалось, шагни в нее — и обратной дороги не будет...
На самолете АН-2 Остудин летал не так много, да и то на короткие расстояния. И когда над тайгой машина стала проваливаться в воздушные ямы с такой силой, что сердце было готово остановиться, он в отчаянии подумал: до Таежного не долечу. Но время шло, а хуже ему не становилось. Он сначала с тоской, потом все с большим интересом начал разглядывать проплывающий под крылом пейзаж. Надеялся увидеть буровую вышку или хотя бы деревню с белыми дымками из труб. Но внизу была бесконечная темная тайга, которую изредка пересекали белые змейки речек. И у него невольно возникла мысль: а есть ли здесь жизнь вообще?
Чтобы отвлечься, он стал думать о том, как вести себя во время первой встречи с сослуживцами. Ведь первое впечатление нередко оказывается самым стойким. Но думать не давал сосед. Каждый провал самолета вызывал у него приступ икоты. Он стеснялся своей слабости и пытался шутить:
— Чего-то меня... ик... сегодня развезло... ик-ик... За воздух надо крепче держаться... ик-ик-ик.
— Говорят, что в таком случае помогают леденцы, — сухо заметил Остудин, уже давно пожалевший о том, что не захватил их с собой.
— У вас случайно не найдется? — жалобно спросил сосед.
В этот момент самолет в очередной раз провалился, сосед отчаянно заикал, и разговор с ним потерял смысл. Остудин, так и не ответив, снова повернулся лицом к иллюминатору. Самолет уже летел над Обью. Разрезая тайгу, она походила на белую извилистую дорогу. Кое-где на ее пути встречались островки леса, она огибала их с обеих сторон и уходила дальше. В одном месте над самой рекой он заметил небольшое облачко. Сначала не понял, что это такое. Потом догадался: пар. Он поднимался над майной — узкой полосой не замерзшей воды и кучерявой шапочкой зависал над ней. И Остудин вспомнил, как еще студентом охотился зимой на зайцев.
Мороз стоял за тридцать, но ему было жарко. Остудин выследил зайца, лежавшего в островке кустарника, поднял его, но выстрелить не успел. Зайца закрыла разлапистая ветка, и пока он огибал ее, тот уже был в недосягаемости выстрела. Остудин только увидел черные кончики его ушей и то, как заяц клубком скатился к речке. Он кинулся по свежему следу, подогреваемый азартом и ощущением близкой добычи. Метрах в пятидесяти от берега был небольшой островок, поросший редким тальником. Заяц мог залечь только там, и взять его не представляло труда. Остудин, не раздумывая, бросился с крутизны к реке, но, едва выскочив на припорошенный снегом лед, очутился в воде. Его спасло то, что сугроб, на который он налетел, затормозил погружение. Он успел сдернуть с плеча ружье и положить его поперек промоины.
Он выбрался из промоины вместе с лыжами и, не вспомнив о зайце, полез по крутому берегу к спасительному кустарнику. Когда добрался до него, лыжные брюки застыли и гремели, словно железо. До деревни было всего километра три, но он понял, что живым до нее не дойдет. Разжег костер, оттаял и выжал одежду и снова натянул ее на себя. До деревни он все-таки добрался, правда, без зайца.
Сейчас, глядя на клубившийся над Обью пар, он подумал: а что если в такой промоине окажется трактор? Ведь грузы на буровые приходится доставлять и по льду, и по не промерзшим болотам. Он представил, как трактор, заваливаясь набок, уходит в черную глубину, а тракторист, обезумев от страха, слепо шарит руками по стеклам кабины и не может найти выхода из нее. Остудин зажмурился и отвернулся от иллюминатора. Ни за что в жизни он не хотел быть свидетелем подобной сцены.
Сосед снова икнул, и он повернулся к нему. Тот был иссиня-желтым и смотрел на Остудина затравленным взглядом.
— Потерпите немного, — сказал Остудин, понимая, что помочь может только словом утешения. — Скоро сядем.
Сосед сжался в комок и закрыл рот ладонями. Самолет уже заходил на посадку. Слегка качнувшись, он заскользил лыжами по неровному полю, развернулся на дальнем его конце и потянул к одноэтажному деревянному зданию с высокой башней. С той стороны ее, которая выходила к посадочной полосе, красовалась большая надпись: «Аэропорт Таежный». «Ну вот и приехали», — подумал Остудин и почувствовал, что разволновался. Все, что происходило до этого, было только прелюдией к его переезду на новое место работы. А теперь он состоялся. Остудин ждал встречи с будущими сослуживцами и не знал, как они воспримут его.
Летчики открыли дверь, и пассажиры начали выходить из самолета. Его сосед попытался встать и тут же опустился на сиденье.
— Я вам помогу, — сказал Остудин и потянул его за локоть. Тот поднялся. Остудин добавил: — Если вас никто не встречает, я вас довезу.
— Спасибо, — ответил сосед. — Я этого не забуду.
Остудин невольно улыбнулся: человек пережил жесточайшую передрягу и сразу же решил, что будет жить долго. Поэтому и надеется отблагодарить в будущем. Но вместо того чтобы перевести все это в шутку, сказал, все так же поддерживая его за локоть:
— Нам надо сначала выбраться из самолета.
— Вы здесь кем работаете? — спросил сосед.
— Я еще только приехал на новое место работы.
— А я инспектор облоно Шустиков Леонид Васильевич, — он протянул Остудину ладонь. — Приехал с проверкой в местную школу.
Притопывая на хрупком снегу, пассажиров самолета встречали двое в одинаковых крытых полушубках и таких же одинаковых сапогах на меху, застегивающихся сбоку на молнию. Один был высокий и сухощавый, другой пониже и коренастее. Едва Остудин ступил на землю, они шагнули к нему. Тот, что был повыше, протянул руку и сказал:
— Разрешите представиться: Еланцев Иван Тихонович, главный геолог экспедиции. А это, — он кивнул на коренастого, — секретарь парткома Юрий Павлович Краснов.
— А вы не ошиблись? — спросил Остудин.
— Нет, — уверенно ответил Еланцев. — К нам чужие не летают, место не курортное. К тому же, сарафанное радио работает исправно.
Все трое рассмеялись. Инспектор облоно Шустиков, узнав, в какую компанию попал, тихонько повернулся и шагнул в сторону.
— Куда же вы? — обратился к нему Остудин. — Я же сказал, что довезу, — и, глядя на Еланцева с Красновым, добавил: — Привез с собой работника просвещения. Инспектор облоно Шустиков Леонид Васильевич. Возьмем его с собой до школы?
— Обязательно возьмем, — поддерживая шутливый тон начальника, ответил Краснов.
У калитки аэропорта одиноко стоял зеленый «уазик» с брезентовым тентом. Пассажиры, вышедшие из самолета раньше Остудина, обходили его. Роман Иванович понял, что это машина экспедиции. Когда подошли к ней, Краснов распахнул переднюю дверцу и многозначительно сказал:
— Прошу на свое законное место.
Остудин заметил, что шофер бросил на него быстрый взгляд. Шофер был довольно молодым, и Роману Ивановичу показалось, что, по всей видимости, он недавно пришел из армии. Так потом и оказалось.
Остудин от переднего места отказался:
— Леониду Васильевичу до школы, — сказал он. — Посадим его вперед. А я сяду рядом с вами. Пора начинать притираться друг к другу.
Шутка понравилась, и все трое снова рассмеялись. Сев в машину, Остудин обратил внимание, что «уазик» хорошо утеплен. Брезентовый тент снизу был подшит стеганым одеялом, такими же одеялами были заделаны дверки и борта. Кивнув на цветастую отделку автомобиля, он тем же шутливым тоном заметил:
— Северный вариант?
— Да, — серьезно сказал Еланцев. — Вот так мы приспосабливаем технику для Севера.
— Что, и с тракторами так же? — удивился Остудин.
— А как же еще? — ответил Еланцев. — Ничего другого у нас нет.
Остудин слышал о том, что на некоторых заводах начали производить технику в северном исполнении. Теперь с разочарованием убедился, что все это только разговоры. И, как бы продолжая его мысль, Краснов добавил:
— Молим Бога, чтобы хоть такой-то техники было в достатке.
— Надо не Бога просить, а партию, — сказал Еланцев.
— Почему партию? — не понял Остудин.
— А вы разве не знаете стихи Лермонтова в новой редакции? — озорно сверкнув глазами, спросил Еланцев.
— Напомните, — осторожно сказал Остудин, ожидая подвоха. Он уже понял, что Еланцев человек с юмором.
Главный геолог выбросил вперед руку и начал декламировать:
Выхожу один я на дорогу,Чтобы отвлечься, он стал думать о том, как вести себя во время первой встречи с сослуживцами. Ведь первое впечатление нередко оказывается самым стойким. Но думать не давал сосед. Каждый провал самолета вызывал у него приступ икоты. Он стеснялся своей слабости и пытался шутить:
— Чего-то меня... ик... сегодня развезло... ик-ик... За воздух надо крепче держаться... ик-ик-ик.
— Говорят, что в таком случае помогают леденцы, — сухо заметил Остудин, уже давно пожалевший о том, что не захватил их с собой.
— У вас случайно не найдется? — жалобно спросил сосед.
В этот момент самолет в очередной раз провалился, сосед отчаянно заикал, и разговор с ним потерял смысл. Остудин, так и не ответив, снова повернулся лицом к иллюминатору. Самолет уже летел над Обью. Разрезая тайгу, она походила на белую извилистую дорогу. Кое-где на ее пути встречались островки леса, она огибала их с обеих сторон и уходила дальше. В одном месте над самой рекой он заметил небольшое облачко. Сначала не понял, что это такое. Потом догадался: пар. Он поднимался над майной — узкой полосой не замерзшей воды и кучерявой шапочкой зависал над ней. И Остудин вспомнил, как еще студентом охотился зимой на зайцев.
Мороз стоял за тридцать, но ему было жарко. Остудин выследил зайца, лежавшего в островке кустарника, поднял его, но выстрелить не успел. Зайца закрыла разлапистая ветка, и пока он огибал ее, тот уже был в недосягаемости выстрела. Остудин только увидел черные кончики его ушей и то, как заяц клубком скатился к речке. Он кинулся по свежему следу, подогреваемый азартом и ощущением близкой добычи. Метрах в пятидесяти от берега был небольшой островок, поросший редким тальником. Заяц мог залечь только там, и взять его не представляло труда. Остудин, не раздумывая, бросился с крутизны к реке, но, едва выскочив на припорошенный снегом лед, очутился в воде. Его спасло то, что сугроб, на который он налетел, затормозил погружение. Он успел сдернуть с плеча ружье и положить его поперек промоины.
Он выбрался из промоины вместе с лыжами и, не вспомнив о зайце, полез по крутому берегу к спасительному кустарнику. Когда добрался до него, лыжные брюки застыли и гремели, словно железо. До деревни было всего километра три, но он понял, что живым до нее не дойдет. Разжег костер, оттаял и выжал одежду и снова натянул ее на себя. До деревни он все-таки добрался, правда, без зайца.
Сейчас, глядя на клубившийся над Обью пар, он подумал: а что если в такой промоине окажется трактор? Ведь грузы на буровые приходится доставлять и по льду, и по не промерзшим болотам. Он представил, как трактор, заваливаясь набок, уходит в черную глубину, а тракторист, обезумев от страха, слепо шарит руками по стеклам кабины и не может найти выхода из нее. Остудин зажмурился и отвернулся от иллюминатора. Ни за что в жизни он не хотел быть свидетелем подобной сцены.
Сосед снова икнул, и он повернулся к нему. Тот был иссиня-желтым и смотрел на Остудина затравленным взглядом.
— Потерпите немного, — сказал Остудин, понимая, что помочь может только словом утешения. — Скоро сядем.
Сосед сжался в комок и закрыл рот ладонями. Самолет уже заходил на посадку. Слегка качнувшись, он заскользил лыжами по неровному полю, развернулся на дальнем его конце и потянул к одноэтажному деревянному зданию с высокой башней. С той стороны ее, которая выходила к посадочной полосе, красовалась большая надпись: «Аэропорт Таежный». «Ну вот и приехали», — подумал Остудин и почувствовал, что разволновался. Все, что происходило до этого, было только прелюдией к его переезду на новое место работы. А теперь он состоялся. Остудин ждал встречи с будущими сослуживцами и не знал, как они воспримут его.
Летчики открыли дверь, и пассажиры начали выходить из самолета. Его сосед попытался встать и тут же опустился на сиденье.
— Я вам помогу, — сказал Остудин и потянул его за локоть. Тот поднялся. Остудин добавил: — Если вас никто не встречает, я вас довезу.
— Спасибо, — ответил сосед. — Я этого не забуду.
Остудин невольно улыбнулся: человек пережил жесточайшую передрягу и сразу же решил, что будет жить долго. Поэтому и надеется отблагодарить в будущем. Но вместо того чтобы перевести все это в шутку, сказал, все так же поддерживая его за локоть:
— Нам надо сначала выбраться из самолета.
— Вы здесь кем работаете? — спросил сосед.
— Я еще только приехал на новое место работы.
— А я инспектор облоно Шустиков Леонид Васильевич, — он протянул Остудину ладонь. — Приехал с проверкой в местную школу.
Притопывая на хрупком снегу, пассажиров самолета встречали двое в одинаковых крытых полушубках и таких же одинаковых сапогах на меху, застегивающихся сбоку на молнию. Один был высокий и сухощавый, другой пониже и коренастее. Едва Остудин ступил на землю, они шагнули к нему. Тот, что был повыше, протянул руку и сказал:
— Разрешите представиться: Еланцев Иван Тихонович, главный геолог экспедиции. А это, — он кивнул на коренастого, — секретарь парткома Юрий Павлович Краснов.
— А вы не ошиблись? — спросил Остудин.
— Нет, — уверенно ответил Еланцев. — К нам чужие не летают, место не курортное. К тому же, сарафанное радио работает исправно.
Все трое рассмеялись. Инспектор облоно Шустиков, узнав, в какую компанию попал, тихонько повернулся и шагнул в сторону.
— Куда же вы? — обратился к нему Остудин. — Я же сказал, что довезу, — и, глядя на Еланцева с Красновым, добавил: — Привез с собой работника просвещения. Инспектор облоно Шустиков Леонид Васильевич. Возьмем его с собой до школы?
— Обязательно возьмем, — поддерживая шутливый тон начальника, ответил Краснов.
У калитки аэропорта одиноко стоял зеленый «уазик» с брезентовым тентом. Пассажиры, вышедшие из самолета раньше Остудина, обходили его. Роман Иванович понял, что это машина экспедиции. Когда подошли к ней, Краснов распахнул переднюю дверцу и многозначительно сказал:
— Прошу на свое законное место.
Остудин заметил, что шофер бросил на него быстрый взгляд. Шофер был довольно молодым, и Роману Ивановичу показалось, что, по всей видимости, он недавно пришел из армии. Так потом и оказалось.
Остудин от переднего места отказался:
— Леониду Васильевичу до школы, — сказал он. — Посадим его вперед. А я сяду рядом с вами. Пора начинать притираться друг к другу.
Шутка понравилась, и все трое снова рассмеялись. Сев в машину, Остудин обратил внимание, что «уазик» хорошо утеплен. Брезентовый тент снизу был подшит стеганым одеялом, такими же одеялами были заделаны дверки и борта. Кивнув на цветастую отделку автомобиля, он тем же шутливым тоном заметил:
— Северный вариант?
— Да, — серьезно сказал Еланцев. — Вот так мы приспосабливаем технику для Севера.
— Что, и с тракторами так же? — удивился Остудин.
— А как же еще? — ответил Еланцев. — Ничего другого у нас нет.
Остудин слышал о том, что на некоторых заводах начали производить технику в северном исполнении. Теперь с разочарованием убедился, что все это только разговоры. И, как бы продолжая его мысль, Краснов добавил:
— Молим Бога, чтобы хоть такой-то техники было в достатке.
— Надо не Бога просить, а партию, — сказал Еланцев.
— Почему партию? — не понял Остудин.
— А вы разве не знаете стихи Лермонтова в новой редакции? — озорно сверкнув глазами, спросил Еланцев.
— Напомните, — осторожно сказал Остудин, ожидая подвоха. Он уже понял, что Еланцев человек с юмором.
Главный геолог выбросил вперед руку и начал декламировать:
А дорога предо мной светла.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу —
Это все нам партия дала.
Прочитав стихи, Еланцев откинулся на сиденье и рассмеялся. Остудин, улыбаясь одними глазами, посмотрел на Краснова. Ему казалось, что тот должен отреагировать на стихи хотя бы шуткой. Но Краснов делал вид, что ничего не слышал. И Остудин подумал, что отношения главного геолога с секретарем парткома никогда не бывают откровенными. «А с кем они могут быть откровенными? — спросил он себя. — Копни любую душу, там такой пласт может вывернуться — только диву дашься. Это лишь внешне кажется, что все мы думаем одинаково и стремления у нас одни и те же. А на самом деле все далеко не так...»
Пока ехали к школе, пока высаживали Шустикова и прощались с ним, Остудин приводил в порядок первые впечатления. Еланцев понравился сразу. Был он парень рослый, розовощекий, с круглым лицом и добродушной открытой улыбкой. Глаза его, больше, пожалуй, зеленоватые, чем голубые, смотрели на мир внимательно и остро, словно хозяин их на всякий случай прощупывал собеседника, проверял его готовность к разговору, неожиданному и откровенному. А однажды совсем уж мимолетно Остудин увидел в его взгляде скрытый вопрос: «Как мы с тобой жить будем: на откровенностях или недосказанностях? Насколько тебе можно доверять?» Такой вот вопрос прочитал Остудин в мимолетном взгляде главного геолога. И про себя подумал: «А тебе?»
Если бы они были вдвоем, Роман Иванович, скорее всего, вызвал бы Еланцева на более или менее откровенный разговор. Но рядом были еще Краснов и шофер Володя...
В разговоре Краснов почти не участвовал. Ни тогда, когда сидел рядом с Остудиным, ни потом, когда Шустиков вышел, а Роман Иванович пересадил парторга на переднее место. Оттуда поддерживать общую беседу можно было только полуобернувшись, а это положение для Краснова было очень неловким: его мучил остеохондроз, и часто менять позу он избегал. Об этом Юрий Павлович сказал Остудину и попросил извинить за столь «замороженную» позу.
— Ну, что вы, о каких извинениях может идти речь, — ответил Остудин.
О Краснове у Остудина сложилось впечатление общее, но благоприятное. «Юмор он понимает, сам умеет шутить, это уже хорошо, — думал Остудин. — Тем более хорошо, когда человек хохмит, не заглядывая начальству в рот». Он считал первое впечатление немаловажным. А во-вторых, привык представлять себе людей, с которыми ему выпало общаться долгое время, положительными. При таком общении работается веселее и легче.
«Уазик» выскочил на берег Оби, качнулся с радиатора на задок и замер. Вниз по реке, в километре, может, чуть больше, просматривался взвоз-копань. У входа его в воду, привалившись набок, лежали вытащенные на сушу два катера.
Роман Иванович выбрался из машины и остановился, оглядывая открывшийся простор. Картина была настолько величава и впечатляла так глубоко, что говорить не хотелось. Только думать. И Остудин думал. Но не о чем-то определенном. Мысли перескакивали с одного предмета на другой. Сначала встревожила крутизна. «Метров сорок, однако, а то и больше, обрыв, — подумал Роман Иванович. — Сколько же лет этим местам?» Потом взгляд его перекинулся за Обь, и он опять прежде всего подумал о расстоянии: «На сколько же километров разливается река?» Расстояния как бы придавили его, сделали маленьким. Это было особое ощущение. Он потерял себя. Есть окружение — и бесконечные дали, и тайга, которая вберет и спрячет все, что в ней приживется, а тем более не приживется... И крутояры есть, и взвоз, и катера... Все есть, что он видит, что ощущает. А себя не видит и не ощущает. Словно нет Остудина. Да и не нужен он здесь. Ни тайге не нужен, ни ледяному простору, ни этим людям, которые стоят рядом. Ни он им не нужен, ни они ему. И если они все вдруг исчезнут, ничего в мире не изменится. Даже событием это никто не назовет. Так себе... чихнул комар — и только.
Остудин тряхнул головой, отгоняя наваждение, и все переиначил: «Враки это! Мистика! И он есть, и Еланцев, и Краснов, и шофер Володя тоже есть. Все есть и все живут. А вот с природой глаз на глаз встречаться — избави Бог. Ни с застывшей безлюдной тайгой, ни с речными промоинами. В досужие минуты черт знает до чего можно додуматься».
— Заволжье, наверно, впечатляет не меньше? — спросил Еланцев, глядя на задумавшегося начальника экспедиции.
Остудин вдохнул морозный воздух, помолчал немного и ответил:
— Там совсем другие впечатления. Там и воздух совсем другой.
После стоянки на круче Остудин попросил шофера не разгонять машину. Он хотел повнимательнее всмотреться в поселок. Всматривался и думал, что он представлял себе Таежный именно таким — сияющим чистым снегом, с одинаковыми, вытянутыми в струнку домами, аккуратными снаружи и просторными внутри. Держава начинается с семьи, с дома. Крепок дом, крепка и держава. И ему было приятно, что на глаза не попалось ни неустроенности, ни безразличия человека к месту, в котором он живет. Каждое жилье представлялось со своим, только ему присущим бытом. Особенно приятно было видеть расчищенные от снега пешеходные дорожки. Значит, людям не надо было ходить по проезжей части, уступать дорогу машинам. А это говорило о многом и, прежде всего, о культуре. Поэтому он и сказал, наклонившись к Краснову:
— Ухоженный поселок. Честное слово, приятно смотреть.
— Уж куда ухоженнее, — усмехнулся Краснов. — Подождите, когда начнет таять снег, тогда увидите.
Остудин не стал выяснять, что он увидит, когда растает снег. Первое впечатление было хорошим, и он остался этим доволен.
Контора экспедиции располагалась в единственном на весь поселок двухэтажном здании. Все трое поднялись на второй этаж — там находился кабинет начальника. В приемной за машинкой сидела тоненькая девчушка, скорее всего, вчерашняя десятиклассница. Увидев Остудина, она вскочила из-за стола и просто впилась в него глазами, стараясь как можно лучше рассмотреть нового начальника. Ей надо было составить о нем свое суждение, чтобы сегодня же поделиться им с другими.
— Манечка, пригласи начальников служб и отделов, — попросил ее Еланцев, открывая перед Остудиным дверь в кабинет.
Манечка села и взяла в руку телефонную трубку. Остудин перешагнул порог и очутился в кабинете. Он был точной копией кабинетов районных: два стола — главный и для приглашенных, образующие букву «Т», вокруг стола для приглашенных в тесном строю стулья. Позади кресла начальника — геологическая карта района. Справа от кресла, теперь уже остудинского, стеклянный шкаф с кернами и колбами с нефтью. На каждой колбочке наклейка с названием месторождения.
Остудин не видел даже фотографии своего предшественника, тем не менее представил: сидит в глубоком кожаном кресле человек средних лет, скорее всего седоватый. Лицо нерешительное, какое-то даже расплывчатое. В общем, лицо человека, уже решившего подать заявление об уходе.
В формулировку «по собственному желанию» Остудин не верил. Батурин сказал: «Не стал дожидаться второго строгача». Это уже была более веская причина для ухода. При такой перспективе у кого угодно появится «собственное желание». Поэтому он, как бы между прочим, спросил:
— Кстати, а почему Барсов не захотел здесь оставаться? Не поладил с кем?
— Причин много, — помедлив, ответил Еланцев. — Но главная, думается, та, что Николай Александрович изработался. Такое хозяйство может вытянуть только двужильный.
— Значит, надо разработать методику по накачиванию мускулов, — сказал Остудин, оглядывая кабинет рассеянным взглядом. — Если одного двужильного мало, вытягивать надо всем.
В кабинет начали входить люди. Кивнув головой новому начальнику, со стуком отодвигали стулья и садились за стол. Он обратил внимание, что у каждого здесь свое, раз и навсегда обозначенное, место. Рассевшись, они вполголоса продолжали разговор, по всей вероятности, начатый еще до приезда Остудина в контору. Скорее всего, обсуждали какие-то производственные дела.
Шумное появление своих новых сослуживцев не только не обидело его, он остался им даже доволен. Люди не собирались подстраиваться под новое начальство, им-то не надо было вникать в производство. Они этим производством жили, они им живут и будут жить впредь, какого начальника ни пришли. В ближайших своих действиях Остудин решил исходить из этого своего наблюдения.
Процесс знакомства есть процесс знакомства и ничего необычного в него не привнесешь. Да и зачем? Поочередное представление одного, второго, третьего не есть знакомство. Это всего-навсего пофамильное обозначение. Знакомство начнется тогда, когда люди, как говорится, съедят вместе не один пуд соли. А пока только фамилии: заместитель начальника по общим вопросам Кузьмин Константин Павлович, начальник транспортного цеха Галайба Сергей Афанасьевич, начальник ОРСа Соломончик Ефим Семенович... Всех руководителей отделов и цехов шестнадцать человек. Еланцев называл должность, имя и отчество каждого. Они поднимались, кивали головами и снова садились. В ответ Роман Иванович тоже приветливо кивал и поднимал руку над столом, изображая символическое рукопожатие.
Когда все были названы, Остудин, продолжая стоять, сказал:
— Признаюсь честно: от геологии я оторвался. В последнее время занимался эксплуатационным бурением. Но это сейчас может быть и к лучшему. Вы будете помогать мне, я — вам. Работать будем вместе. Никаких революционных перемен делать не собираюсь. Когда войду в курс событий, поговорим подробно. Если у кого есть вопросы, милости прошу.
Вопрос был всего один. Старший геолог Людмила Тимофеевна Кутепова спросила о семейном положении. И после того, как он ответил, поинтересовалась, почему жена не приехала вместе с ним. Он сказал ей то же самое, что и Батурину: жена приедет после окончания учебного года в школе. Других вопросов задавать не стали.
Когда все разошлись, Краснов сказал:
— Может, сначала пообедаем, а потом займемся делами? Время-то уже к концу рабочего дня, а в самолетах АН-2, насколько я знаю, не кормят.
Остудин посмотрел на Еланцева. Тот пожал плечами и сказал:
— Я не против.
С обеда в кабинет вернулись все вместе. Знакомить с делами экспедиции начал Иван Тихонович. Он подошел к большой геологической карте района и сказал:
— Вот здесь мы ведем поиск. Геофизики подготовили несколько хороших структур, но пока мы не можем до них добраться...
Остудин сразу же вспомнил тайгу, проплывавшую под крылом самолета, дымящуюся майну на Оби и понял, что с сегодняшнего дня все это становится его территорией жизни. «Первым делом надо побывать в транспортном цехе, — подумал он. — От него зависит половина успеха. А может, и больше». Еланцев между тем называл нефтяные залежи, разведанные экспедицией.
— Вот это Юбилейное месторождение, — говорил он, обводя кончиком указки жирное черное пятно на карте. — Самое крупное из открытых нами. Сейчас нефтяники строят там поселок. А мы... Черт знает, что у нас происходит. Аварии, некачественное испытание скважин, бурим плохо... Короче, все один к одному.
— Черная полоса? — спросил Остудин, всматриваясь в карту.
— Белой ее не назовешь, это верно, — согласился Еланцев. — Некоторые даже подвели под это теоретическую базу: идет полоса невезения, и здесь ничего не поделаешь. Все старания как в прорву — все беды напоказ.
— А что ты лично думаешь об этом? — Остудин не заметил, когда они с главным геологом перешли на «ты».
— Не везет тогда, когда работают спустя рукава. Привыкли, что все в порядке, все делается само собой. У всех на уме одно: Барсов уходит, появится новый начальник, тогда развернемся. Вот и появился. Вот сюда, — Еланцев показал на карте площади, где, по его мнению, может залегать нефть, — нам надо переводить хотя бы одну буровую бригаду. Но у нас острая нехватка оборудования. Одна бригада вместо того, чтобы бурить, помогает монтировать станок. Другая стоит из-за нехватки обсадных труб. И лишь одна ведет проходку. А ведь мы не зря говорим, что нефть находится на кончике долота. Будут метры проходки — будут открытия.
Еланцев снова повернулся к карте и начал рассказывать о геологических перспективах района. Он так увлекся этим, что заразил и Остудина. Роман Иванович несколько раз вставал из-за стола, чтобы получше рассмотреть контуры структур, на которые показывал главный геолог, задавал вопросы о путях к ним, о местности, о том, что думают об этом в объединении у Батурина. У Еланцева наболело. А поскольку говорил он страстно, апеллируя то к новому начальнику экспедиции, то к Барсову, то даже к министерству, никто не обращал внимания на время. Машенька высидела допоздна, искренне полагая, что с минуты на минуту может понадобиться новому начальнику. Часов в девять не выдержала. Осторожно приоткрыла дверь, встала на пороге, робко спросила Остудина:
— Роман Иванович, я вам сегодня еще понадоблюсь?
Остудин сначала ничего не понял, глядя на ее тонкую фигуру в широких валенках, потом удивленно развел руками:
— Прости, пожалуйста. Рабочий день давно закончился, я думал, ты ушла со всеми.
— Как же можно уйти без предупреждения? — удивилась секретарша.
Остудин только качнул головой и сказал:
— Иди отдыхай, я разрешаю.
Машенька молча кивнула в ответ. Скажи неосторожное слово — наверняка бы расплакалась. А Остудин подумал о своем предшественнике: «Барсов, по всему видать, был человеком строгих правил. Хорошие традиции надо беречь».
После того как секретарша закрыла за собой дверь, в кабинете наступила пауза. Руководители поняли, что даже самый интересный разговор должен иметь конец.
Первым попрощался Еланцев. В кабинете какое-то время стояла тишина. Краснов поднялся, покачался несколько секунд, переступая с носка на пятку, подошел к двери, приоткрыл ее. Убедился, что главного геолога нет в приемной, и сказал вполголоса:
— Талантливый человек Еланцев. А вот по женской части у него бывают заскоки.
— Не на тех заглядывается? — не скрывая иронии, спросил Остудин.
— Зря смеешься, Роман Иванович, — холодно отозвался Краснов. — В поселке ходят слухи, что у него в районе есть женщина.
— Ходят слухи или имеется?
Краснов пропустил вопрос мимо ушей.
— В Среднесибирске у него жена, артистка филармонии, она месяцами ездит с концертами, поет.
Остудин смотрел на Краснова, не понимая, для чего тот затеял этот разговор. Если для того, чтобы с первой минуты посеять недоверие между ним и главным геологом, то это плохо. На недоверии прочных отношений не построишь. Но тут же подумал, что Краснов мог таким образом предупредить его. Поселок геологов небольшой, здесь даже самые сокровенные тайны быстро становятся общим достоянием. Не зря Кутепова спрашивала о том, когда приедет его жена.
— Слухи да и вообще сердечные дела не по моей части, — ответил Остудин. — Конечно, придется разбираться и в них, но я ведь больше специализировался по бурению.
Краснов пожал плечами и наставительно заметил:
— Проблема одной семьи может вырасти в проблему всего коллектива. Особенно, если речь идет о руководителе.
Остудин, конечно, все понимал. Краснов в первую очередь имеет в виду его, остудинское одиночество. Как бы оно не затянулось, а то, не ровен час, придется и в остудинскую душу входить через партийную дверь. Поэтому Роман Иванович отозвался коротко и твердо:
— Досматривать за Иваном Тихоновичем в мои обязанности не входит.
— Я ведь об этом сказал не для того, чтобы досматривать, — примирительно произнес Краснов. — Чем больше знает о своих сотрудниках начальник, тем легче ему принимать решения. Пойдем, я покажу тебе твои хоромы, — вдруг резко повернул.
Они вышли из здания конторы. За ее стенами была непроглядная ночь. Лишь в нескольких домах светились окна, да в черном небе переливались хрустальными гранями недосягаемые звезды. Пройдя немного по скрипучему снегу, остановились около приземистого бревенчатого дома. Остудин, освоившийся в темноте, разглядел около него небольшой палисадник, а на задах — огород. Краснов достал из кармана ключ, на ощупь открыл дверь. Когда вошли на кухню, он нашарил на стене выключатель, зажег свет. Остудин осмотрелся. Кроме кухни, в доме были три просторные комнаты. После ремонта здесь пахло свежей известью и краской. В особняке стояло устойчивое тепло. Очевидно, кто-то каждый день приходил топить печи.
— Я думаю, тебе лучше поселиться здесь сразу, — сказал Краснов, очерчивая рукой пространство перед собой. — Печку будет топить Полина. Уберет твой кабинет и здесь распорядится. Если договоритесь, может и постирать.
— А мой моральный облик от этого не пострадает? — не скрывая иронии, спросил Остудин. — Вдруг слухи до тебя дойдут?
— Об этом не беспокойся, — улыбнулся одними губами Краснов. — Полине через два года на пенсию. Как тебе квартира? У тебя в Поволжье лучше?
— Это надо будет жену спросить, — обводя жилище глазами, произнес Остудин. — Я к быту нетребовательный. Переспать есть где, и ладно. Уют нужен женщине. Она без этого не может.
— Я думаю, и ей понравится, — сказал Краснов. — Мария Сергеевна претензий не предъявляла.
— Мария Сергеевна — это?..
— Жена Барсова. Кстати, не знаю, обратил ли ты внимание на палисадники. Это ее инициатива. Она завезла сюда сначала георгины, потом гладиолусы. Летом ты нашу красоту оценишь.
Остудин подумал, что жена Барсова, по всей видимости, была незаурядной женщиной. И красоту ценить умела, если уж здесь, на Севере, сумела развести такие цветы. И тут же мысль перескочила на жену: «Нина, небось, оценит эти цветники. Надо будет в письме упомянуть. Может, она еще каких-нибудь цветов сюда привезет?» Подумал об этом так, будто Нина появится в Таежном не сегодня-завтра.
Хотя в доме уже давно никто не жил, Остудина не оставляло впечатление, что здесь постоянно присутствует хозяин. Об этом прежде всего говорило тепло. Оно было не случайным, недавно появившимся, а устоявшимся. Полы в спальне и в зале были застелены паласами, по коридору — дорожки. В кухне — холодильник, в зале стол раздвижной полированный, стулья полумягкие. А вот две деревянные кровати хозяина не имели. На одной лежал ватный матрац из общежития, две перьевые подушки, в ногах свернутое одеяло, на нем пододеяльник, простыня, наволочки. Другая кровать была пустой. Поясняя эту солдатскую простоту, Краснов сказал:
— Одному тебе этого пока хватит. Приедет жена, наведет порядок. Если захочешь, в магазине можешь приобрести разный шурум-бурум.
— Пока обойдусь.
Вошли в зал. Остудин выдвинул из-под стола стул, прежде чем сесть, похлопал по нему ладошкой, пошутил:
— На такой сядешь с удовольствием, а вот подниматься с него не захочется.
Краснов, не отреагировав на шутку, уселся напротив, обвел зал рукой:
— Это все казенное тебе по штату положено, а вот настоящую обстановку — за свои деньги. Если жене что-то потребуется, может заказать через ОРС. Соломончик достанет. Для начальника нефтеразведочной экспедиции особых проблем нет ни в чем.
— По обычаю прежде, чем войти в дом, хозяева сначала пускают в него кошку, — сказал Остудин. — Потом распечатывают бутылку и с рюмкой встречают гостей у порога. Я не предполагал, что в первый же день получу ключи от собственной квартиры.
Сказал и простодушно посмотрел на Краснова, пытаясь определить его реакцию. И уж никак не думал, что Краснов отзовется немедленно и горячо:
— Мы традиции соблюдаем свято, — весело глянул в сторону кухни. — Кошку заведешь сам, а остальное здесь имеется.
Остудин понял, что секретарь парткома все предусмотрел и к непротокольной беседе с новым начальником экспедиции подготовился основательно. Краснов встал, вышел на кухню. Несколько минут там позвякивала посуда, потом раздался характерный звон. «Чему-то конец пришел», — подумал Остудин. Вскоре появился Краснов. В руках — поднос, через плечо перекинуто полотенце.
— Что ты там грохнул? — поинтересовался Остудин.
— Стакан выскользнул. Посуда бьется всегда к счастью.
Краснов накрыл стол в считанные секунды. На скатерти появились яства. Прежде всего — бутылка армянского «Двина», блюдце с черной икрой, тонкие прозрачные ломтики осетрового, видимо, балыка, копченая грудинка, пол-литровая банка маринованных боровичков.
Остудин молча наблюдал за его действиями. Пытался отгадать, для кого старался Краснов: для него или, может быть, секретарю парткома самому захотелось выпить? Удивился лишь, когда тот положил на краешек стола тонкую стопку не то книжонок, не то брошюр.
— А это еще зачем? — кивнул Остудин на стопку. — Тоже закуска?
— Чтобы не забыть. Когда шофер привозил сюда это, — Краснов показал глазами на закуску, — оставил для меня книжки. Из райкома передали.
Краснов нагнулся над столом, протянул руку за бутылкой «Двина», налил. Поднял рюмку и сказал:
— За тебя, Роман Иванович. Хочу, чтобы ты осел здесь всерьез и надолго. И не только я хочу. Чем стабильнее руководство, тем лучше коллективу.
Остудин задержал свою рюмку в руке, не зная, что ответить. Выходило, что в него здесь не очень верили. Во всяком случае, считались с тем, что новый начальник может и не задержаться. Он посмотрел на Краснова, ожидая, что тот закончит свою мысль. Но секретарь парткома опрокинул рюмку в рот и потянулся за закуской. Остудин выпил вслед и подумал, что по-другому отнестись к нему не могли. Свое право на руководство надо доказывать делами.
— У меня все время не выходит из головы одна мысль, — Остудин внимательно смотрел на Краснова. — Судя по всему, Барсов был отличным специалистом. Почему он все-таки уехал? Еланцев что-то не договорил...
— Мир не делится на черное и белое, — уклончиво ответил Краснов и снова потянулся к «Двину». — Кроме производственных, есть еще общественные отношения. С этим тоже надо считаться.
Краснов опять налил, они выпили еще по рюмке.
— Что ты имеешь в виду под общественными отношениями? — спросил Остудин.
— Взаимоотношения с партийной властью. Нет, не со мной, — словно предупреждая дополнительный вопрос, ответил Краснов. — Я ее самое нижнее звено. Для коллектива важно, как относятся к руководителю и обком, и райком. Кроме того, надо уметь общаться с журналистами. Чем они ближе к тебе, тем меньше критикуют. У нас ведь есть и неприкасаемые.
Краснов посмотрел на стопку книжек. Остудин дотянулся рукой, взял верхнюю: «Л.И. Брежнев «Малая земля». Поднял на Краснова недоумевающий взгляд. Тот ответил вопросом:
— Читал?
Остудин едва удержался, чтобы не ответить: «А куда бы я девался?», но с ответом задержался, взял и полистал другой труд Леонида Ильича Брежнева — «Возрождение». И, только полистав, сказал как раз то, что должен был сказать:
— Еще два месяца назад. А у вас они только появились?
— Неделю назад завезли, — сказал Краснов и, кашлянув в кулак, серьезно добавил: — Тут тебе и война, тут и восстановление народного хозяйства. И отношение ко всему личное. Все показано через жизнь одного человека.
— Ты сам-то эти книги читал? — спросил Остудин.
— «Малую землю» прочитал, а «Возрождение» еще не успел.
Но, судя по тому, как стыдливо опустил глаза Краснов, Остудин понял: ни одну из этих книжек секретарь парткома пока не держал в руках. «Тогда почему не сказать об этом прямо? — подумал он. — Зачем это фарисейство?»
Они снова подняли рюмки, выпили. Закусывали от души. Долго закусывали. Чувствовалось, что ни одному не хочется возвращаться к обязательному, совсем не застольному разговору. Но возвращаться было надо. Первым нарушил молчание Краснов.
— Эти книги прислали для изучения. И наверняка ответственным за это назначат руководителей предприятий.
— Слушай, Юрий Павлович, будь другом, не привлекай меня к этой кампании, — неожиданно взмолился Остудин. — Неужели не понимаешь: я, по сути дела, еще не принял экспедицию, надо знакомиться с делами, а ты меня сразу в такую упряжку...
Краснов понимал, что дело не только в занятости нового начальника экспедиции. Книга читается тогда, когда к ней есть внутренний интерес. Нельзя заставить человека полюбить книгу с помощью директивы. Остудин пытается открутиться, потому что не хочет заниматься тем, к чему не лежит душа.
— Дело это практически решенное, поверь мне. Таково мнение руководства района.
Он развел руками, показывая, что никто уже не в состоянии изменить это решение. Пить и есть сразу расхотелось, но Остудин понимал, что это ни в коем случае нельзя показать Краснову. Он выдержал ужин до конца.
Когда бутылка была допита и Краснов попытался достать другую, Остудин остановил его.
— Ты извини, Юрий Павлович, устал я что-то, — сказал он. — Сам понимаешь, такая дорога, столько впечатлений, и все это в один день...
Краснов все понял. Докурив сигарету, он оделся и попрощался с новым хозяином квартиры. Остудин проводил его до дверей.
ТАТЬЯНА, ПОМНИШЬ ДНИ ЗЛОТЫЕ…Пока ехали к школе, пока высаживали Шустикова и прощались с ним, Остудин приводил в порядок первые впечатления. Еланцев понравился сразу. Был он парень рослый, розовощекий, с круглым лицом и добродушной открытой улыбкой. Глаза его, больше, пожалуй, зеленоватые, чем голубые, смотрели на мир внимательно и остро, словно хозяин их на всякий случай прощупывал собеседника, проверял его готовность к разговору, неожиданному и откровенному. А однажды совсем уж мимолетно Остудин увидел в его взгляде скрытый вопрос: «Как мы с тобой жить будем: на откровенностях или недосказанностях? Насколько тебе можно доверять?» Такой вот вопрос прочитал Остудин в мимолетном взгляде главного геолога. И про себя подумал: «А тебе?»
Если бы они были вдвоем, Роман Иванович, скорее всего, вызвал бы Еланцева на более или менее откровенный разговор. Но рядом были еще Краснов и шофер Володя...
В разговоре Краснов почти не участвовал. Ни тогда, когда сидел рядом с Остудиным, ни потом, когда Шустиков вышел, а Роман Иванович пересадил парторга на переднее место. Оттуда поддерживать общую беседу можно было только полуобернувшись, а это положение для Краснова было очень неловким: его мучил остеохондроз, и часто менять позу он избегал. Об этом Юрий Павлович сказал Остудину и попросил извинить за столь «замороженную» позу.
— Ну, что вы, о каких извинениях может идти речь, — ответил Остудин.
О Краснове у Остудина сложилось впечатление общее, но благоприятное. «Юмор он понимает, сам умеет шутить, это уже хорошо, — думал Остудин. — Тем более хорошо, когда человек хохмит, не заглядывая начальству в рот». Он считал первое впечатление немаловажным. А во-вторых, привык представлять себе людей, с которыми ему выпало общаться долгое время, положительными. При таком общении работается веселее и легче.
«Уазик» выскочил на берег Оби, качнулся с радиатора на задок и замер. Вниз по реке, в километре, может, чуть больше, просматривался взвоз-копань. У входа его в воду, привалившись набок, лежали вытащенные на сушу два катера.
Роман Иванович выбрался из машины и остановился, оглядывая открывшийся простор. Картина была настолько величава и впечатляла так глубоко, что говорить не хотелось. Только думать. И Остудин думал. Но не о чем-то определенном. Мысли перескакивали с одного предмета на другой. Сначала встревожила крутизна. «Метров сорок, однако, а то и больше, обрыв, — подумал Роман Иванович. — Сколько же лет этим местам?» Потом взгляд его перекинулся за Обь, и он опять прежде всего подумал о расстоянии: «На сколько же километров разливается река?» Расстояния как бы придавили его, сделали маленьким. Это было особое ощущение. Он потерял себя. Есть окружение — и бесконечные дали, и тайга, которая вберет и спрячет все, что в ней приживется, а тем более не приживется... И крутояры есть, и взвоз, и катера... Все есть, что он видит, что ощущает. А себя не видит и не ощущает. Словно нет Остудина. Да и не нужен он здесь. Ни тайге не нужен, ни ледяному простору, ни этим людям, которые стоят рядом. Ни он им не нужен, ни они ему. И если они все вдруг исчезнут, ничего в мире не изменится. Даже событием это никто не назовет. Так себе... чихнул комар — и только.
Остудин тряхнул головой, отгоняя наваждение, и все переиначил: «Враки это! Мистика! И он есть, и Еланцев, и Краснов, и шофер Володя тоже есть. Все есть и все живут. А вот с природой глаз на глаз встречаться — избави Бог. Ни с застывшей безлюдной тайгой, ни с речными промоинами. В досужие минуты черт знает до чего можно додуматься».
— Заволжье, наверно, впечатляет не меньше? — спросил Еланцев, глядя на задумавшегося начальника экспедиции.
Остудин вдохнул морозный воздух, помолчал немного и ответил:
— Там совсем другие впечатления. Там и воздух совсем другой.
После стоянки на круче Остудин попросил шофера не разгонять машину. Он хотел повнимательнее всмотреться в поселок. Всматривался и думал, что он представлял себе Таежный именно таким — сияющим чистым снегом, с одинаковыми, вытянутыми в струнку домами, аккуратными снаружи и просторными внутри. Держава начинается с семьи, с дома. Крепок дом, крепка и держава. И ему было приятно, что на глаза не попалось ни неустроенности, ни безразличия человека к месту, в котором он живет. Каждое жилье представлялось со своим, только ему присущим бытом. Особенно приятно было видеть расчищенные от снега пешеходные дорожки. Значит, людям не надо было ходить по проезжей части, уступать дорогу машинам. А это говорило о многом и, прежде всего, о культуре. Поэтому он и сказал, наклонившись к Краснову:
— Ухоженный поселок. Честное слово, приятно смотреть.
— Уж куда ухоженнее, — усмехнулся Краснов. — Подождите, когда начнет таять снег, тогда увидите.
Остудин не стал выяснять, что он увидит, когда растает снег. Первое впечатление было хорошим, и он остался этим доволен.
Контора экспедиции располагалась в единственном на весь поселок двухэтажном здании. Все трое поднялись на второй этаж — там находился кабинет начальника. В приемной за машинкой сидела тоненькая девчушка, скорее всего, вчерашняя десятиклассница. Увидев Остудина, она вскочила из-за стола и просто впилась в него глазами, стараясь как можно лучше рассмотреть нового начальника. Ей надо было составить о нем свое суждение, чтобы сегодня же поделиться им с другими.
— Манечка, пригласи начальников служб и отделов, — попросил ее Еланцев, открывая перед Остудиным дверь в кабинет.
Манечка села и взяла в руку телефонную трубку. Остудин перешагнул порог и очутился в кабинете. Он был точной копией кабинетов районных: два стола — главный и для приглашенных, образующие букву «Т», вокруг стола для приглашенных в тесном строю стулья. Позади кресла начальника — геологическая карта района. Справа от кресла, теперь уже остудинского, стеклянный шкаф с кернами и колбами с нефтью. На каждой колбочке наклейка с названием месторождения.
Остудин не видел даже фотографии своего предшественника, тем не менее представил: сидит в глубоком кожаном кресле человек средних лет, скорее всего седоватый. Лицо нерешительное, какое-то даже расплывчатое. В общем, лицо человека, уже решившего подать заявление об уходе.
В формулировку «по собственному желанию» Остудин не верил. Батурин сказал: «Не стал дожидаться второго строгача». Это уже была более веская причина для ухода. При такой перспективе у кого угодно появится «собственное желание». Поэтому он, как бы между прочим, спросил:
— Кстати, а почему Барсов не захотел здесь оставаться? Не поладил с кем?
— Причин много, — помедлив, ответил Еланцев. — Но главная, думается, та, что Николай Александрович изработался. Такое хозяйство может вытянуть только двужильный.
— Значит, надо разработать методику по накачиванию мускулов, — сказал Остудин, оглядывая кабинет рассеянным взглядом. — Если одного двужильного мало, вытягивать надо всем.
В кабинет начали входить люди. Кивнув головой новому начальнику, со стуком отодвигали стулья и садились за стол. Он обратил внимание, что у каждого здесь свое, раз и навсегда обозначенное, место. Рассевшись, они вполголоса продолжали разговор, по всей вероятности, начатый еще до приезда Остудина в контору. Скорее всего, обсуждали какие-то производственные дела.
Шумное появление своих новых сослуживцев не только не обидело его, он остался им даже доволен. Люди не собирались подстраиваться под новое начальство, им-то не надо было вникать в производство. Они этим производством жили, они им живут и будут жить впредь, какого начальника ни пришли. В ближайших своих действиях Остудин решил исходить из этого своего наблюдения.
Процесс знакомства есть процесс знакомства и ничего необычного в него не привнесешь. Да и зачем? Поочередное представление одного, второго, третьего не есть знакомство. Это всего-навсего пофамильное обозначение. Знакомство начнется тогда, когда люди, как говорится, съедят вместе не один пуд соли. А пока только фамилии: заместитель начальника по общим вопросам Кузьмин Константин Павлович, начальник транспортного цеха Галайба Сергей Афанасьевич, начальник ОРСа Соломончик Ефим Семенович... Всех руководителей отделов и цехов шестнадцать человек. Еланцев называл должность, имя и отчество каждого. Они поднимались, кивали головами и снова садились. В ответ Роман Иванович тоже приветливо кивал и поднимал руку над столом, изображая символическое рукопожатие.
Когда все были названы, Остудин, продолжая стоять, сказал:
— Признаюсь честно: от геологии я оторвался. В последнее время занимался эксплуатационным бурением. Но это сейчас может быть и к лучшему. Вы будете помогать мне, я — вам. Работать будем вместе. Никаких революционных перемен делать не собираюсь. Когда войду в курс событий, поговорим подробно. Если у кого есть вопросы, милости прошу.
Вопрос был всего один. Старший геолог Людмила Тимофеевна Кутепова спросила о семейном положении. И после того, как он ответил, поинтересовалась, почему жена не приехала вместе с ним. Он сказал ей то же самое, что и Батурину: жена приедет после окончания учебного года в школе. Других вопросов задавать не стали.
Когда все разошлись, Краснов сказал:
— Может, сначала пообедаем, а потом займемся делами? Время-то уже к концу рабочего дня, а в самолетах АН-2, насколько я знаю, не кормят.
Остудин посмотрел на Еланцева. Тот пожал плечами и сказал:
— Я не против.
С обеда в кабинет вернулись все вместе. Знакомить с делами экспедиции начал Иван Тихонович. Он подошел к большой геологической карте района и сказал:
— Вот здесь мы ведем поиск. Геофизики подготовили несколько хороших структур, но пока мы не можем до них добраться...
Остудин сразу же вспомнил тайгу, проплывавшую под крылом самолета, дымящуюся майну на Оби и понял, что с сегодняшнего дня все это становится его территорией жизни. «Первым делом надо побывать в транспортном цехе, — подумал он. — От него зависит половина успеха. А может, и больше». Еланцев между тем называл нефтяные залежи, разведанные экспедицией.
— Вот это Юбилейное месторождение, — говорил он, обводя кончиком указки жирное черное пятно на карте. — Самое крупное из открытых нами. Сейчас нефтяники строят там поселок. А мы... Черт знает, что у нас происходит. Аварии, некачественное испытание скважин, бурим плохо... Короче, все один к одному.
— Черная полоса? — спросил Остудин, всматриваясь в карту.
— Белой ее не назовешь, это верно, — согласился Еланцев. — Некоторые даже подвели под это теоретическую базу: идет полоса невезения, и здесь ничего не поделаешь. Все старания как в прорву — все беды напоказ.
— А что ты лично думаешь об этом? — Остудин не заметил, когда они с главным геологом перешли на «ты».
— Не везет тогда, когда работают спустя рукава. Привыкли, что все в порядке, все делается само собой. У всех на уме одно: Барсов уходит, появится новый начальник, тогда развернемся. Вот и появился. Вот сюда, — Еланцев показал на карте площади, где, по его мнению, может залегать нефть, — нам надо переводить хотя бы одну буровую бригаду. Но у нас острая нехватка оборудования. Одна бригада вместо того, чтобы бурить, помогает монтировать станок. Другая стоит из-за нехватки обсадных труб. И лишь одна ведет проходку. А ведь мы не зря говорим, что нефть находится на кончике долота. Будут метры проходки — будут открытия.
Еланцев снова повернулся к карте и начал рассказывать о геологических перспективах района. Он так увлекся этим, что заразил и Остудина. Роман Иванович несколько раз вставал из-за стола, чтобы получше рассмотреть контуры структур, на которые показывал главный геолог, задавал вопросы о путях к ним, о местности, о том, что думают об этом в объединении у Батурина. У Еланцева наболело. А поскольку говорил он страстно, апеллируя то к новому начальнику экспедиции, то к Барсову, то даже к министерству, никто не обращал внимания на время. Машенька высидела допоздна, искренне полагая, что с минуты на минуту может понадобиться новому начальнику. Часов в девять не выдержала. Осторожно приоткрыла дверь, встала на пороге, робко спросила Остудина:
— Роман Иванович, я вам сегодня еще понадоблюсь?
Остудин сначала ничего не понял, глядя на ее тонкую фигуру в широких валенках, потом удивленно развел руками:
— Прости, пожалуйста. Рабочий день давно закончился, я думал, ты ушла со всеми.
— Как же можно уйти без предупреждения? — удивилась секретарша.
Остудин только качнул головой и сказал:
— Иди отдыхай, я разрешаю.
Машенька молча кивнула в ответ. Скажи неосторожное слово — наверняка бы расплакалась. А Остудин подумал о своем предшественнике: «Барсов, по всему видать, был человеком строгих правил. Хорошие традиции надо беречь».
После того как секретарша закрыла за собой дверь, в кабинете наступила пауза. Руководители поняли, что даже самый интересный разговор должен иметь конец.
Первым попрощался Еланцев. В кабинете какое-то время стояла тишина. Краснов поднялся, покачался несколько секунд, переступая с носка на пятку, подошел к двери, приоткрыл ее. Убедился, что главного геолога нет в приемной, и сказал вполголоса:
— Талантливый человек Еланцев. А вот по женской части у него бывают заскоки.
— Не на тех заглядывается? — не скрывая иронии, спросил Остудин.
— Зря смеешься, Роман Иванович, — холодно отозвался Краснов. — В поселке ходят слухи, что у него в районе есть женщина.
— Ходят слухи или имеется?
Краснов пропустил вопрос мимо ушей.
— В Среднесибирске у него жена, артистка филармонии, она месяцами ездит с концертами, поет.
Остудин смотрел на Краснова, не понимая, для чего тот затеял этот разговор. Если для того, чтобы с первой минуты посеять недоверие между ним и главным геологом, то это плохо. На недоверии прочных отношений не построишь. Но тут же подумал, что Краснов мог таким образом предупредить его. Поселок геологов небольшой, здесь даже самые сокровенные тайны быстро становятся общим достоянием. Не зря Кутепова спрашивала о том, когда приедет его жена.
— Слухи да и вообще сердечные дела не по моей части, — ответил Остудин. — Конечно, придется разбираться и в них, но я ведь больше специализировался по бурению.
Краснов пожал плечами и наставительно заметил:
— Проблема одной семьи может вырасти в проблему всего коллектива. Особенно, если речь идет о руководителе.
Остудин, конечно, все понимал. Краснов в первую очередь имеет в виду его, остудинское одиночество. Как бы оно не затянулось, а то, не ровен час, придется и в остудинскую душу входить через партийную дверь. Поэтому Роман Иванович отозвался коротко и твердо:
— Досматривать за Иваном Тихоновичем в мои обязанности не входит.
— Я ведь об этом сказал не для того, чтобы досматривать, — примирительно произнес Краснов. — Чем больше знает о своих сотрудниках начальник, тем легче ему принимать решения. Пойдем, я покажу тебе твои хоромы, — вдруг резко повернул.
Они вышли из здания конторы. За ее стенами была непроглядная ночь. Лишь в нескольких домах светились окна, да в черном небе переливались хрустальными гранями недосягаемые звезды. Пройдя немного по скрипучему снегу, остановились около приземистого бревенчатого дома. Остудин, освоившийся в темноте, разглядел около него небольшой палисадник, а на задах — огород. Краснов достал из кармана ключ, на ощупь открыл дверь. Когда вошли на кухню, он нашарил на стене выключатель, зажег свет. Остудин осмотрелся. Кроме кухни, в доме были три просторные комнаты. После ремонта здесь пахло свежей известью и краской. В особняке стояло устойчивое тепло. Очевидно, кто-то каждый день приходил топить печи.
— Я думаю, тебе лучше поселиться здесь сразу, — сказал Краснов, очерчивая рукой пространство перед собой. — Печку будет топить Полина. Уберет твой кабинет и здесь распорядится. Если договоритесь, может и постирать.
— А мой моральный облик от этого не пострадает? — не скрывая иронии, спросил Остудин. — Вдруг слухи до тебя дойдут?
— Об этом не беспокойся, — улыбнулся одними губами Краснов. — Полине через два года на пенсию. Как тебе квартира? У тебя в Поволжье лучше?
— Это надо будет жену спросить, — обводя жилище глазами, произнес Остудин. — Я к быту нетребовательный. Переспать есть где, и ладно. Уют нужен женщине. Она без этого не может.
— Я думаю, и ей понравится, — сказал Краснов. — Мария Сергеевна претензий не предъявляла.
— Мария Сергеевна — это?..
— Жена Барсова. Кстати, не знаю, обратил ли ты внимание на палисадники. Это ее инициатива. Она завезла сюда сначала георгины, потом гладиолусы. Летом ты нашу красоту оценишь.
Остудин подумал, что жена Барсова, по всей видимости, была незаурядной женщиной. И красоту ценить умела, если уж здесь, на Севере, сумела развести такие цветы. И тут же мысль перескочила на жену: «Нина, небось, оценит эти цветники. Надо будет в письме упомянуть. Может, она еще каких-нибудь цветов сюда привезет?» Подумал об этом так, будто Нина появится в Таежном не сегодня-завтра.
Хотя в доме уже давно никто не жил, Остудина не оставляло впечатление, что здесь постоянно присутствует хозяин. Об этом прежде всего говорило тепло. Оно было не случайным, недавно появившимся, а устоявшимся. Полы в спальне и в зале были застелены паласами, по коридору — дорожки. В кухне — холодильник, в зале стол раздвижной полированный, стулья полумягкие. А вот две деревянные кровати хозяина не имели. На одной лежал ватный матрац из общежития, две перьевые подушки, в ногах свернутое одеяло, на нем пододеяльник, простыня, наволочки. Другая кровать была пустой. Поясняя эту солдатскую простоту, Краснов сказал:
— Одному тебе этого пока хватит. Приедет жена, наведет порядок. Если захочешь, в магазине можешь приобрести разный шурум-бурум.
— Пока обойдусь.
Вошли в зал. Остудин выдвинул из-под стола стул, прежде чем сесть, похлопал по нему ладошкой, пошутил:
— На такой сядешь с удовольствием, а вот подниматься с него не захочется.
Краснов, не отреагировав на шутку, уселся напротив, обвел зал рукой:
— Это все казенное тебе по штату положено, а вот настоящую обстановку — за свои деньги. Если жене что-то потребуется, может заказать через ОРС. Соломончик достанет. Для начальника нефтеразведочной экспедиции особых проблем нет ни в чем.
— По обычаю прежде, чем войти в дом, хозяева сначала пускают в него кошку, — сказал Остудин. — Потом распечатывают бутылку и с рюмкой встречают гостей у порога. Я не предполагал, что в первый же день получу ключи от собственной квартиры.
Сказал и простодушно посмотрел на Краснова, пытаясь определить его реакцию. И уж никак не думал, что Краснов отзовется немедленно и горячо:
— Мы традиции соблюдаем свято, — весело глянул в сторону кухни. — Кошку заведешь сам, а остальное здесь имеется.
Остудин понял, что секретарь парткома все предусмотрел и к непротокольной беседе с новым начальником экспедиции подготовился основательно. Краснов встал, вышел на кухню. Несколько минут там позвякивала посуда, потом раздался характерный звон. «Чему-то конец пришел», — подумал Остудин. Вскоре появился Краснов. В руках — поднос, через плечо перекинуто полотенце.
— Что ты там грохнул? — поинтересовался Остудин.
— Стакан выскользнул. Посуда бьется всегда к счастью.
Краснов накрыл стол в считанные секунды. На скатерти появились яства. Прежде всего — бутылка армянского «Двина», блюдце с черной икрой, тонкие прозрачные ломтики осетрового, видимо, балыка, копченая грудинка, пол-литровая банка маринованных боровичков.
Остудин молча наблюдал за его действиями. Пытался отгадать, для кого старался Краснов: для него или, может быть, секретарю парткома самому захотелось выпить? Удивился лишь, когда тот положил на краешек стола тонкую стопку не то книжонок, не то брошюр.
— А это еще зачем? — кивнул Остудин на стопку. — Тоже закуска?
— Чтобы не забыть. Когда шофер привозил сюда это, — Краснов показал глазами на закуску, — оставил для меня книжки. Из райкома передали.
Краснов нагнулся над столом, протянул руку за бутылкой «Двина», налил. Поднял рюмку и сказал:
— За тебя, Роман Иванович. Хочу, чтобы ты осел здесь всерьез и надолго. И не только я хочу. Чем стабильнее руководство, тем лучше коллективу.
Остудин задержал свою рюмку в руке, не зная, что ответить. Выходило, что в него здесь не очень верили. Во всяком случае, считались с тем, что новый начальник может и не задержаться. Он посмотрел на Краснова, ожидая, что тот закончит свою мысль. Но секретарь парткома опрокинул рюмку в рот и потянулся за закуской. Остудин выпил вслед и подумал, что по-другому отнестись к нему не могли. Свое право на руководство надо доказывать делами.
— У меня все время не выходит из головы одна мысль, — Остудин внимательно смотрел на Краснова. — Судя по всему, Барсов был отличным специалистом. Почему он все-таки уехал? Еланцев что-то не договорил...
— Мир не делится на черное и белое, — уклончиво ответил Краснов и снова потянулся к «Двину». — Кроме производственных, есть еще общественные отношения. С этим тоже надо считаться.
Краснов опять налил, они выпили еще по рюмке.
— Что ты имеешь в виду под общественными отношениями? — спросил Остудин.
— Взаимоотношения с партийной властью. Нет, не со мной, — словно предупреждая дополнительный вопрос, ответил Краснов. — Я ее самое нижнее звено. Для коллектива важно, как относятся к руководителю и обком, и райком. Кроме того, надо уметь общаться с журналистами. Чем они ближе к тебе, тем меньше критикуют. У нас ведь есть и неприкасаемые.
Краснов посмотрел на стопку книжек. Остудин дотянулся рукой, взял верхнюю: «Л.И. Брежнев «Малая земля». Поднял на Краснова недоумевающий взгляд. Тот ответил вопросом:
— Читал?
Остудин едва удержался, чтобы не ответить: «А куда бы я девался?», но с ответом задержался, взял и полистал другой труд Леонида Ильича Брежнева — «Возрождение». И, только полистав, сказал как раз то, что должен был сказать:
— Еще два месяца назад. А у вас они только появились?
— Неделю назад завезли, — сказал Краснов и, кашлянув в кулак, серьезно добавил: — Тут тебе и война, тут и восстановление народного хозяйства. И отношение ко всему личное. Все показано через жизнь одного человека.
— Ты сам-то эти книги читал? — спросил Остудин.
— «Малую землю» прочитал, а «Возрождение» еще не успел.
Но, судя по тому, как стыдливо опустил глаза Краснов, Остудин понял: ни одну из этих книжек секретарь парткома пока не держал в руках. «Тогда почему не сказать об этом прямо? — подумал он. — Зачем это фарисейство?»
Они снова подняли рюмки, выпили. Закусывали от души. Долго закусывали. Чувствовалось, что ни одному не хочется возвращаться к обязательному, совсем не застольному разговору. Но возвращаться было надо. Первым нарушил молчание Краснов.
— Эти книги прислали для изучения. И наверняка ответственным за это назначат руководителей предприятий.
— Слушай, Юрий Павлович, будь другом, не привлекай меня к этой кампании, — неожиданно взмолился Остудин. — Неужели не понимаешь: я, по сути дела, еще не принял экспедицию, надо знакомиться с делами, а ты меня сразу в такую упряжку...
Краснов понимал, что дело не только в занятости нового начальника экспедиции. Книга читается тогда, когда к ней есть внутренний интерес. Нельзя заставить человека полюбить книгу с помощью директивы. Остудин пытается открутиться, потому что не хочет заниматься тем, к чему не лежит душа.
— Дело это практически решенное, поверь мне. Таково мнение руководства района.
Он развел руками, показывая, что никто уже не в состоянии изменить это решение. Пить и есть сразу расхотелось, но Остудин понимал, что это ни в коем случае нельзя показать Краснову. Он выдержал ужин до конца.
Когда бутылка была допита и Краснов попытался достать другую, Остудин остановил его.
— Ты извини, Юрий Павлович, устал я что-то, — сказал он. — Сам понимаешь, такая дорога, столько впечатлений, и все это в один день...
Краснов все понял. Докурив сигарету, он оделся и попрощался с новым хозяином квартиры. Остудин проводил его до дверей.
Светлана вела себя на буровой так, словно это был ее родной дом. Выбравшись из вертолета, она направилась не по расчищенной бульдозером дороге, а по протоптанной в глубоком снегу узкой тропинке к ближайшему балку. Татьяна молча последовала за ней. Заглядевшись на огромный раскидистый кедр, она оступилась с тропинки и тут же зачерпнула валенком снег. Он попал за голяшку, и нога сразу почувствовала обжигающий холодок.
— Подожди, — сказала Таня и ухватила одной рукой Светлану за рукав. Засунув пальцы за голяшку, она выгребла снег из валенка.
— На буровой рот не разевай, — наставительно заметила Светлана. — Здесь и по голове огреть чем-нибудь может.
Девушки подошли к балку бурового мастера. В нем было сумрачно. Сквозь намерзший на стекле куржак едва пробивался дневной свет. Когда Светлана закрыла дверь, в балке стало совсем темно.
— Вот черт, — выругалась Светлана, нашарила рукой выключатель и щелкнула им. Но лампочка не загорелась. Она прислушалась и сказала: — Буровая стоит. Наверное, что-то случилось.
Они вышли из балка. Таня посмотрела на буровую, высившуюся в ста метрах от них. Она походила на собранную из железных конструкций ажурную башню.
— Пойдем туда, — кивнула в сторону буровой Светлана.
Только теперь Таня поняла, откуда у нее появилось ощущение, что она оказалась на краю земли. Буровая молчала. Над балками и тайгой стояла неземная, скованная ледяным холодом, тишина. Жизнь словно навсегда ушла из этих мест. Не слышно было ни теньканья синиц, ни стука дятла, только скрип снега под ногами, когда они шли к буровой. Не доходя до нее, Таня увидела на мостках нескольких человек. Они молчаливо возились с какими-то железками.
Заметив девушек, один из них поднял голову и досадливо сказал:
— Вот уж не вовремя так не вовремя. Идите в балок, пока не замерзли, а я с дизелем разберусь и приду.
Он отвернулся и нагнулся к железкам.
— Пойдем, — сказала Светлана и повернула назад.
Федякин появился примерно через час, вскоре после того, как на буровой затарахтел двигатель. Одновременно с этим в балке вспыхнула лампочка. Федякин прошел мимо девушек, остановился у железной печки, протянул к ней озябшие ладони.
— Серьезная была поломка? — глядя на него, спросила Таня.
— Зимой любая поломка серьезная, — ответил Федякин. Он потер ладони и, повернувшись к девушкам, спросил: — С чем прибыли?
— Давно вас не видели, вот и прилетели, — ответила Светлана. — Барсов сказал, что вы везучий, скоро откроете нефть.
— Откроем, если не пропадем, — иронично усмехнулся Федякин. — Если бы сейчас двигатель не запустили, пришла бы хана и нам, и буровой.
Петру Петровичу Федякину шел пятидесятый год. Но выглядел он значительно старше. Обветренное, загрубевшее его лицо иссекли частые и глубокие морщины. Молодыми были только синие глаза, в которых иногда проскакивали мальчишеские искорки. Узнав, что Татьяна с Урала, он заметил:
— Выходит, мы земляки. Я ведь тоже с Урала, может, слышали: Чебаркуль?
— Как же, — обрадовалась Татьяна. — В Челябинской области. Вы давно оттуда?
— Куда дальше. Мне был всего год, когда нас сюда переселили. Я из ссыльных. В тридцатом году нас всей семьей сюда вытолкнули.
Татьяне стало неловко за свой вопрос, и она, выходя из положения, спросила:
— Ну, и как вам здесь?
Но Федякин, который здесь вырос и возмужал, всегда считал Север своей настоящей родиной, потому и сказал Татьяне:
— Вы на это не обращайте внимания. Я о том времени говорю спокойно. Да и пора забыть нам всем об этом. Чем раньше забудем, тем спокойнее будем жить.
— Почему? — спросила Татьяна.
— А для чего помнить? Чтобы мстить? Кому? — он перевел взгляд с Тани на Светлану.
И тогда Татьяна спросила:
— Вас раскулачили?
Она считала, что на Север ссылали только раскулаченных, и очень удивилась, когда Петр Петрович ответил:
— Нет, мы не раскулаченные, мы ссыльные. Отец заступился за соседа, которого стали раскулачивать. У того было восемь детей, он держал двух коров. Одну из них решили отобрать, а отец встал с колом поперек дороги. Нас и отправили в Нарым. У соседа из восьми детей в живых осталась только старшая дочка. У меня было две сестры. Выжил один я. А теперь давайте говорить о том, зачем вы приехали.
— Да, да, — поспешно отозвалась Таня. — Мне Николай Александрович сказал, что вас недавно наградили орденом?
— Трудового Красного Знамени, — Федякин опустил глаза. — С этим орденом целая история. Старались все, а отметили одного меня.
— Так вы же буровой мастер.
— Мастер без подмастерьев — пустое место.
Петра Петровича Федякина жизнь покрутила изрядно. Кем он только не был. И трактористом, и мотористом на катере, и охотником, и рыбаком. Не в поисках заработка метался, а потому что бывшему ссыльному даже на Севере твердого места не находилось. Но вот пришли геологи. Тех не интересовало, откуда ты: из ссыльных, бывших арестантов или раскулаченных. Главное, чтобы хорошо работал. За хорошую работу и деньги платили хорошие. Так Федякин и прижился в геологии. Окончил курсы буровиков и очень быстро прошел в бригаде все ступеньки от помощника бурильщика до мастера. А когда бригада открыла Юбилейное месторождение, Петр Петрович стал человеком заметным. Начали о нем писать и в районной газете, и в областной.
Но Федякину везло: вслед за Юбилейным его бригада открыла еще два месторождения. Рассказывая об этом, Федякин пожимал плечами и, хитровато щурясь, говорил: «Ничего не скажешь, фартит». А рассказывая о прошлом, как бы подсмеивался над собой:
— Год за годом бурили скважины, а кроме притоков минерализованной воды — ничего. Иногда поднимали керн с запахом нефти, но он так и оставался запахом. Не было фарта, — на его губах снова появлялась хитроватая улыбка. — Без фарта в геологии ничего не добьешься.
— А когда нашли нефть, какое было настроение? — поинтересовалась Татьяна.
— Какое может быть у человека, который нашел кошелек с золотом? Когда нефть пошла, мы ее из приямка пригоршнями черпали. Умывались нефтью. У нее, между прочим, сладковатый запах, я его теперь из-под земли чую.
Сказав это, засмеялся чистым ребячьим смехом, который поразил Татьяну так же, как его мальчишеские глаза.
Петр Петрович поднялся со стула, открыл висящий на стене деревянный шкафчик, достал из него кусок серого камня цилиндрической формы, протянул Тане. Та повертела его в руках и, не обнаружив ничего заслуживающего внимания, положила на стол.
— А вы его понюхайте, — предложил Федякин.
Таня понюхала. И сразу почувствовала тот же запах, что и у Барсова в кабинете, когда он давал ей понюхать колбу.
— Это керн, — торжественно произнес Федякин. — Его достали с глубины две тысячи четыреста метров. А запах означает, что мы подсекли нефтеносный пласт. Я же вам сказал, что из-под земли чую этот запах.
Таня с удивлением посмотрела на кусочек серого камня, спросила:
— Что, в нем и содержится нефть?
— Ну а где же? — удивился Федякин.
— А как же она может накапливаться в камне? — Таня хотела дойти до сути, ей надо было понять весь геологический процесс.
— Между прочим, этот камень называется песчаником, — Федякин взял у нее из рук керн, прищурив один глаз, повертел его перед лампочкой. — Толщина песчаника несколько десятков метров, а площадь может достигать нескольких квадратных километров. Он весь пронизан мельчайшими порами. Сверху его прикрывает непроницаемый слой глины. Скопившаяся в нем за миллионы лет нефть не имеет выхода. Единственный ее выход наружу — через скважину.
— Так вы что, открыли еще одно месторождение? — спросила Таня.
— Пока только нефтеносный горизонт. А будет там нефть или нет и сколько ее — мы еще не знаем.
— А когда узнаете? — не сдавалась Татьяна.
— Когда испытаем скважину.
— А когда будете испытывать?
— Мы еще не закончили ее бурить.
Светлана смотрела на Таню и удивлялась ее дотошности. Сама она сто раз была на буровой, но о таких тонкостях никогда не расспрашивала. Ей казалось, что читателю это будет неинтересно. Зачем ему знать, как образуется нефть, где она залегает? Ему подавай главное — результаты работы геологов. А они заключаются в метрах проходки, в освоении новых площадей, наконец, в фонтанах нефти. Но она поймала себя на том, что Таня интересуется этим не из праздного любопытства. Чем подробнее она будет знать обо всем, что связано с поиском нефти, тем интереснее сможет написать. «Вот хитрюга, — подумала о ней Светлана. — Такая будет гнать строчки в газету, как автомат».
После долгой беседы Федякин провел девушек по буровой, показал насосное хозяйство, дизельную. Со стороны можно было подумать, что буровой мастер делится опытом с такими же специалистами, как он. Парни, бывшие в это время на вахте, с откровенным любопытством рассматривали журналисток. Женщин в буровые бригады не берут, здесь работают только мужчины. А вахта длится целую неделю. За это время многие из них начинают скучать по женщинам. Один из них, не выдержав, подошел к Татьяне и сказал:
— Оставайтесь на вечер, устроим танцы.
Но Федякин так зыркнул на него, что тот сразу же отошел в сторону. Потом буровой мастер повел их в столовую, которая располагалась в вагончике. Обед Тане понравился.
На ночь Федякин уступил девушкам свой балок. Перед тем, как уйти, натопил железную печку до того, что ее бока стали малиновыми. Затем принес с улицы охапку поленьев, аккуратно сложил их у порога.
— Если замерзнете перед утром, подбросьте дровишек, — он кивнул на поленья. — Печка остывает в два счета. Особенно в такие морозы, как сейчас.
Федякин ушел. Татьяна стянула с себя теплую кофту и юбку, залезла под стеганое одеяло. Светлана закрыла дверь на крючок, выключила свет и легла рядом. Однако сон не шел. Впечатлений было столько, что им требовался выход. Первой заговорила Татьяна.
— Не могу представить, — она смотрела на темное окно и невольно хмурилась. — Восемь детей, один меньше другого, увозят вместе с родителями в совершенно дикие места. Семеро из них умирают. И у Федякина две сестры умерли... «Северная звезда» о нем писала?
Светлана, вспоминая, пошевелила пальцами, вроде бы загибая их по счету, потом пожала плечами:
— Не помню, сколько раз, но много. О геологах мы пишем часто.
— И о том, что он рассказывал нам сегодня?
— Ты имеешь в виду ссылку? Об этом мы не писали. Тут ведь кругом одни ссыльные. Да и потом, правильно сказал Федякин: зачем все время зацикливаться на этом? Надо думать о будущем.
— Но без прошлого нет будущего, — сказала Татьяна.
— Это правильно, — Светлана закинула руки за голову. — Но ведь в нашем прошлом были не только одни ссылки.
— Конечно, не только, — ответила Татьяна. — И хорошего было дай Бог. Гораздо больше, чем плохого.
— Скажи, а у тебя есть братья и сестры? — решила переменить тему Светлана.
— Нет. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что у меня их куча. В нашей семье десять детей.
— Да ты что? — удивилась Татьяна.
— А чего тут удивительного. Мать с отцом постарались. Жили в избе, где были кухня и комната. Так что я всего насмотрелась. До сих пор детского визга слышать не могу. А от запаха пеленок прямо воротит.
Последние слова Светлана произнесла с такой откровенностью, что Таня невольно спросила:
— Что, и своих детей заводить не собираешься?
— Не знаю, — рассмеялась Светлана. — Я ведь уже разок замужем побывала. На второе замужество надо решиться. Да и парня хорошего найти не так-то просто.
Это откровение оказалось для Татьяны совсем уж неожиданным. Она никогда не думала, что подруга уже успела побывать замужем. Светлана нисколько не походила на степенную женщину. И квартира у нее больше напоминала комнату в общежитии, чем семейный очаг.
— А почему вы разошлись? Он тебе изменил или ты его разлюбила? — спросила Таня, считавшая, что только эти две причины могут быть поводом для развода.
— Нет, не изменил, — Светлана погладила одеяло на груди ладонью. — А что касается любви, то даже не знаю — любила ли я его когда-нибудь.
— Зачем же тогда выходила? — удивилась Таня.
— По собственной дурости. Была тут у меня одна история. Да и боялась пролететь преждевременно. Замуж надо выходить чистой, чтоб никаких упреков потом не было, — Светлана приподнялась на локте и спросила: — Ты случайно не того?.. Не пролетела?
Таня рассмеялась. Вспомнила отца, работавшего военпредом на заводе, и мать, преподававшую в школе географию. Родительские отношения к вопросам воспитания казались Тане одинаково занудными. Когда она была подростком, часто пользовалась положением единственного чада. Иногда крикливо капризничала, но, покапризничав, уступала, так как была ребенком неглупым, интеллигентным и, главное, не своенравным.
В раннем детстве подруг дочери выбирала мать. Но время шло, и Татьяна обретала независимость. Однажды Вера Павловна по старой привычке попыталась вмешаться. На это Татьяна возразила (тогда ей было уже около шестнадцати), несколько резонируя:
— Мама, роль унтер-офицерской вдовы тебе не к лицу.
— При чем здесь унтер-офицерская вдова? — нахмурилась мать.
— Меня воспитываешь ты. И если боишься, что кто-то может повлиять на меня отрицательно, значит, воспитываешь плохо.
— Однако, — засмеялась мать, — ты, оказывается, растешь, а я этого не замечаю...
Как-то Татьяна задержалась и пришла домой за полночь. Переволновавшаяся мать встретила ее словами резкими и несправедливыми. Хотя и говорила Вера Павловна обиняками, Татьяна поняла все как надо и ответила прямо:
— Мама, не надо тратить так много слов. Помнишь, ты сказала, что я расту, а ты этого не замечаешь. Так вот: я уже совсем выросла. И ты должна понять: если я захочу сделать это, я это сделаю до двенадцати. Если не захочу, то не сделаю и после полуночи. Я не хочу. Даю тебе честное слово...
Сейчас, вспоминая тот давний разговор, Татьяна молчала, и Светлана, не дождавшись ответа на свой вопрос, расценила ее молчание как подтверждение догадки.
— Значит, пролетела, — сказала она, многозначительно покачав головой.
— Да нет, — сказала Таня. — Хотя возможность такая была.
Оформилась Татьяна лет в пятнадцать, может, чуть позже. До этого была ни то ни се. Внимания заслуживали только ноги. Татьяна это знала и слегка заносилась. Иногда, очень старательно привлекая внимание подружек к своим ногам, вроде бы смущенно жаловалась: «Кругом одни коленки, и растут прямо из-под мышек, все время боюсь, что задену за них локтями». Кто-то из подруг молча вздыхал, другие завидовали открыто. Длинные ноги это — ах! Длинные ноги это — ох! А если к ним прилагается смазливое личико, тогда «ах» и «ох» одновременно. Здесь тебе прямой путь в манекенщицы. А манекенщица — для девичьего сердца желание заветное. Единственная ей соперница — киноактриса. Но эта фантазия, такая яркая, заносила слишком далеко...
Все девочки их класса влюблялись в киноартистов. Татьяна влюблялась тоже. Но артисты были иллюзией, любовью «кумирной», когда чувством руководит не что-то живое, душепоглощающее, а та роль, которую играет актер. Татьяна из забав этой коллективной влюбленности вышла раньше своих сверстниц. То ли потому, что была начитаннее, то ли потому, что быстрее других повзрослела.
Отказалась Таня от игры и сразу потеряла подруг. Тогда она стала искать друзей среди мальчишек. Но и здесь ей не посчастливилось. Будь она незаметной или просто смазливой, ей, может быть, такая дружба и удалась. Но Татьяна была красива. Уже одно это обстоятельство бескорыстие юношеской любви исключало. Дело кончалось влюбленностью, «вздохами при луне» и, в конечном счете, еще большим сближением. Одноклассницам, видимо, тоже поднадоела эфемерная любовь, и в классе стали образовываться парочки. Татьяна определенную фигуру себе не искала, потому что уже пробовала дружить и знала, чем это кончается.
Так все в жизни Татьяны складывалось до тех пор, пока в их девятом «Б» не появился Аркаша Воеводин, негласный премьер школьной художественной самодеятельности. Помимо самодеятельности Аркаша играл в футбол и занимался гимнастикой. Многие девчонки вздыхали о нем, ходили на матчи, в которых участвовал Аркаша. И хотя они страстно болели за него, ни одну из них он не удостоил своим покровительственным взглядом. Все ждали появления новой пары. И она возникла.
Татьяну много раз приглашал на каток одноклассник Леша Городилов. Она все время отказывалась, но однажды согласилась. Прокатившись с десяток кругов, они сели на скамеечку отдохнуть. Картинно цепляя лед носками своих «бегашей», к ним подкатил Аркаша. Тормозя, намеренно окатил Лешу каскадом ледяной пыли и, потрясая над головой руками, продекламировал:
— А вы кого себе избрали, когда подумаю, кого вы предпочли?..
Татьяна промолчала, подвинувшись на краешек скамейки. Аркаша сел рядом, начал о чем-то говорить. Татьяна думала, что он возьмет ее за руку и увезет от Алексея. Но он укатил один. Таня, для которой партнер неожиданно стал в тягость, пожаловалась, что устала, и пошла, попросив ее не провожать. Алексей, конечно же, понял, почему она сникла, и сказал с усмешкой:
— Не думал, что ты такая... хлипкая.
Татьяне почему-то стало жалко себя.
— Дурак ты, Лешенька, — сказала она. Подумала секунду-другую, хотела что-то добавить, но только молча пошевелила губами. Махнула рукой и направилась в раздевалку.
На следующий день все образовалось. Аркаша подошел к ней и развеял ее сумрачность.
— Ты извини, что я тебя вчера не пригласил кататься. У меня...
— А я бы с тобой и не пошла, — перебила его Таня.
Сказала она это так быстро, что самой стало смешно, и она на всякий случай добавила: «Ха-ха».
Аркаша нашелся мгновенно.
— Я так и думал. Ни за что Ростовцева со мной сегодня не поедет. Другое дело — завтра.
Так вот и образовалась в девятом «Б» еще одна пара.
Осенью старшеклассников направили в колхоз убирать свеклу. Для проживания школьникам отвели клуб или, как его здесь называли, Дворец культуры. Руководителем от школы направили учителя физкультуры Николая Алексеевича Данилина. То ли потому, что у него оказался мягкий характер, то ли потому, что в педагогике он был не очень силен, а скорее всего потому, что школяры почувствовали себя совсем созревшими и к тому же у них был лидер Аркаша Воеводин, который личную зрелость подчеркивал на каждом шагу, начали ребята ходить «наискосяк». Курили в открытую, даже в присутствии Николая Алексеевича, стали баловаться сивухой, благо, у здешних хват-хозяек она стоила гроши.
Девчата со своими «мужиками», по просьбе Николая Алексеевича, проводили воспитательную работу, но какую-то вялую и нетребовательную. Какой из них не хотелось видеть в своем ухажере парня покруче?..
Татьяна в гулянках ребят тоже особой беды не находила и на Аркашины переборы смотрела сквозь пальцы.
Однажды ребята где-то подзадержались и в клуб не вошли, а ввалились. Колька Павлов после короткого стука в девичью комнату вошел без стеснения. Таня уже собиралась укладываться. Колька подошел и, как ей показалось, криво усмехаясь, сказал, не глядя в глаза:
— Аркаше плохо, он на крыльце. Просит, чтоб ты вышла, помогла...
Татьяна наскоро зашпилила волосы, накинула на плечи телогрейку и вышла. Августовская ночь была теплой и таинственной. Бриллиантовые звезды усыпали черное небо. Над краешком невидимого горизонта поднимался раскаленный осколок луны. На этом фоне Аркаша сидел черным силуэтом на ступеньке крыльца, чуть ссутулившись. Он даже не оглянулся на скрип двери, словно знал, что, кроме Татьяны, выйти некому.
— Иди сюда, — тихо позвал он.
Татьяна подошла, села рядом. Он взял ее за руку и предложил:
— Пойдем, погуляем.
И они пошли. Догадывалась ли она, что было у Аркаши на уме? Скорее всего, да, но уж очень верила силе своего убеждения, а в свою стойкость — еще больше. И тогда, когда они подошли к речке, верила. И когда Аркаша, надергав из стожка сена, повалился на подстилку и потянул за собой Татьяну, все еще верила. Испугалась только тогда, когда, расстегнув кофточку, он обнажил сначала одну ее грудь, затем другую... Она оттолкнула его с такой силой, что он, не ожидая от нее отпора, скатился куда-то в траву и грязно выругался:
— Ах ты, сука! Целка ржавая!
Татьяна вскочила и побежала. Он за ней не погнался.
Она пришла в себя только на окраине поселка, остановилась и начала приводить себя в порядок. Застегнула кофточку, поправила юбку. И только после этого успокоилась. Когда подходила к клубу, увидела группу ребят. Они курили, что-то оживленно обсуждали и при этом смеялись. Заметив Татьяну, уставились на нее и дружно замолчали. Она поняла, что была для них лотерейным билетом, разыгрывавшимся в эту ночь. Она рассвирепела до дрожи и, выделив, как ей представлялось, самого заинтересованного, сказала, обращаясь непосредственно к нему:
— Успокойся, Коленька, спектакль не состоялся. Вы бы пошли к Аркашеньке, ему там очень плохо.
Сейчас она вспоминала эту историю почти равнодушно. С Аркашей она больше не встречалась и благодарила Бога, что все так обошлось. Пролететь с ним было бы несчастьем. После школы Татьяна поступила в университет, а Аркашу взяли в какую-то футбольную команду. Но он и там долго не задержался — отчислили за нарушение спортивного режима. А попросту говоря — за пьянку. С тех пор она его не видела.
Таня никому не рассказывала об этом, сейчас хотела рассказать Светлане. Но что-то удержало ее. Она подумала, что откровениями можно делиться до определенной грани. У каждого есть своя тайна, которая остается до конца жизни. Вот и пусть остается...
В Андреевское девушки вернулись на следующий день к вечеру. За все это время Таня ни разу не вспомнила об Андрее. Только на подлете к аэродрому, увидев стоявшие на земле АН-2, она подумала о том, что так и не поужинала со знакомым пилотом. Подумала без особого сожаления. Хотя сегодня это было бы как нельзя кстати, потому что при одной мысли о гостинице на нее нападала тоска. В том, что редактор закажет ей там место, она не сомневалась.
Из вертолета к аэродромной калитке Таня шла, опустив голову. И вдруг почувствовала, что кто-то сгреб ее в объятья, притиснул к себе и, оторвав от земли, начал кружить.
— Что вы себе позволяете! — возмутилась Таня, подумав, что ее схватили по ошибке, уперлась руками в грудь не в меру шаловливого человека и увидела прямо перед собой сияющее лицо Андрея. Он поставил ее на землю и, радостно выдохнув, произнес:
— Я ищу вас два дня. Звонил в Таежный, но и там не нашел. Куда вы сейчас?
Таня пожала плечами:
— В гостиницу. Куда же еще?
Светлана, молча наблюдавшая эту сцену, отодвинула Таню рукой и, встав между ними, решительно заявила:
— Никакой гостиницы, Татьяна будет ночевать у меня.
Татьяна, уже смирившаяся с тем, что ей придется поселиться в гостинице, которая, по всей вероятности, ничуть не лучше никольской ночлежки, нерешительно посмотрела сначала на Андрея, потом на Светлану. Та нервно дернулась:
— Чего ты на меня так смотришь? В гостинице ни переодеться, ни выспаться как следует. Ночевать будешь у меня, — и, отвернувшись от нее, кивнула Андрею: — У тебя есть еще какие-нибудь вопросы?
Андрей, все еще находившийся в радостном возбуждении от встречи с Татьяной, сказал:
— Вопросов нет, есть душевная просьба. Пригласите меня в гости.
Светлана странно посмотрела на него, шевельнула губами, то ли пытаясь отказать, то ли о чем-то спросить. Татьяна так и не поняла. Но ей подумалось, что она неспроста так неприязненно отреагировала на этот порыв Андрея. Скорее всего, между ними что-то было. Но размышлять об этом не было времени. Она видела, что Светлана не хочет приглашать Андрея. Поэтому вмешалась:
— Только не сейчас. Нам надо привести себя в порядок.
— И сколько вам на это потребуется? — спросил Андрей.
— Часа два по меньшей мере. Ты как считаешь? — она посмотрела на Светлану.
Та пожала плечами, и это еще больше укрепило Татьяну в предположении, что новой ее подруге и Андрею есть что скрывать. Когда шли к Светлане, она прямо спросила об этом. Светлана отделалась туманной фразой:
— Андреевское — село небольшое, здесь каждый знает каждого. Андрей — парень видный, и у любой девчонки при встрече с ним кружится голова. А то, насчет чего ты думаешь, нет, в этом смысле ничего не было, — и, удивившись заинтересованности подруги, спросила: — А ты-то его откуда знаешь?
— Когда мы летели сюда, он меня просто спас, — ответила Таня. — Дал свой полушубок, чтобы я не замерзла.
Светлана посмотрела на нее, качнула головой и ничего не сказала. Но Таня прочитала в ее взгляде: быстро же ты разобралась во всех наших делах.
Когда пришли домой, Светлана, не торопясь, прибрала в комнате, повесила в шифоньер все лишнее, перестелила кровать. Потом они согрели в ведре воду и, насколько позволяла обстановка, ополоснулись. Андрей явился ровно через два часа. По всему было видно, что он спешил. Его взгляд светился, меховая летная куртка была расстегнута, из-под сбившейся набекрень шапки выглядывал русый чуб. Он прошел к столу, выложил из портфеля два кружка краковской колбасы, несколько консервных банок, коробку конфет, поставил на вышитую скатерть две бутылки шампанского.
— Надеюсь, хлеб у вас есть?
— Зря надеешься, — сухо ответила Светлана. — Откуда ему взяться, если нас двое суток не было дома? Надо было догадаться.
— В голову не пришло. Ладно, сам виноват, — он взглянул на часы. — До семи успею.
Пока Андрей бегал за хлебом, девушки накрыли стол. Порезали колбасу, выложили из консервных банок на тарелки импортную ветчину и печеночный паштет. Светлана сняла с гвоздя гитару и положила ее на кровать. Потом снова повесила. Тане показалось, что она хочет создать в комнате уют.
Вернулся Андрей, положил на стол буханку.
— Еле успел, — сказал, переводя дыхание. — Наши торгаши взяли моду закрываться за двадцать минут до срока.
Взял бутылку шампанского, раскрутил проволочку, раскачал пробку, вынимая из горлышка. Татьяна зажала уши:
— Не люблю, когда стреляют.
Пробка глухо хлопнула, Андрей быстренько разлил по стаканам пенящуюся жидкость. Поднял свой стакан и, переводя взгляд с Тани на Светлану, сказал:
— Давайте выпьем за то, чтобы нам всем было хорошо.
— Так не бывает, — заметила Светлана, покачивая в руке стакан, — чтобы всем хорошо...
— И все-таки за то, чтобы всем нам было хорошо, — поддержала Татьяна Андрея.
У самой Татьяны настроение было не просто хорошим, а радостным. И потому, что сегодняшний вечер, рисовавшийся скучным, неожиданно стал праздничным, и потому, что в ушах звучало признание Андрея: «Я вас искал два дня». Она чувствовала, что нравится ему, и ей было приятно находиться в его компании. И уже не случайным знакомым казался ей этот парень, а давним другом. Она не раз замечала это за собой. Иногда встретит человека впервые, а возникает такое чувство, будто они знакомы много-много лет и знают друг о друге буквально все. Еще не успели произнести несколько фраз, а между ними установилось внутреннее доверие. Может быть, для этого было достаточно обменяться взглядом или нечаянно прикоснуться друг к другу. Татьяна не знала, почему это происходит, но это было так.
Вторую бутылку шампанского пришлось пить при свече, в поселке погас свет. Светлана сняла с шифоньера подсвечник, пояснила Татьяне:
— Это у нас почти каждый вечер. Дизелю в обед сто лет, работает от ремонта до ремонта.
Андрей наполнял стаканы аккуратно, старался, чтобы пена не поднималась над ними шипящей шапкой.
— А мне наливай, чтобы шипело, — сказала Татьяна. — Когда шампанское шипит, будто что-то тебе шепчет...
Андрей наклонил бутылку, и над Таниным стаканом возникла пена. Таня припала к ней губами и засмеялась. Все подняли свои стаканы и выпили. Каждый произнес какую-то фразу, но вскоре разговор смолк. Светлана понимала, что он ведется не для нее, и стала нервничать. Татьяна, почувствовав это, сникла. За столом никак не удавалось наладить непринужденную атмосферу, хотя вроде бы ничто не омрачало ее. Наоборот — свеча придавала обстановке даже таинственность. Но какой бы разговор Андрей ни начинал, Светлана его не поддерживала. В их общении проглядывала скрытая неприязнь. Андрей не мог перебороть этого, поэтому встал из-за стола и снял со стены гитару.
— Сейчас Андрюша с концертом выступит, — съязвила Светлана.
Таня не выдержала. Отодвинув стакан, сказала:
— Не порть вечер себе и другим. Если уж пригласила, наберись терпения.
Андрей, не обращая внимания на язвительность Светланы, спокойно тронул пальцами струны и усмехнулся:
— Она у нас солистка, поэтому не любит, когда главные роли достаются другим.
— Ладно тебе, — беззлобно огрызнулась Светлана. — Лучше действительно что-нибудь спой.
Голос у Андрея был не сильный, но приятный. Тенор не тенор, баритон не баритон... Был он как раз для интимной обстановки.
— Это чья песня? — тихо спросила Татьяна, когда Андрей замолк и потянулся за шампанским. — Я ее никогда не слышала...
Песня ей понравилась. Песня то ли забытой, то ли отвергнутой любви. И она попросила:
— Еще что-нибудь спой.
— Что-нибудь под настроение?
— Настроение у нас не у всех одинаковое, — сказала Светлана. — Спой, что тебе самому больше всего нравится.
— Мы завтра летим к рыбакам-хантам на одно Богом забытое озеро. Не хотите слетать с нами?
— Я, например, нет, — сразу отказалась Светлана. — Мне надо репортаж из экспедиции писать. А насчет Тани не знаю.
Татьяна вопросительно посмотрела на подругу. Та посоветовала:
— Я бы согласилась. Такая возможность может и не представиться больше. Соглашайся, Татьяна.
— А редактор?
— «Северная звезда» переживет. К тому же, ты не наш кадр. А «Приобская правда» только обрадуется. Вдруг ты для них что-нибудь откопаешь?
Андрей снова тронул струны гитары. Девушки замолчали. Музыка создавала в комнате особую атмосферу. Даже Светлана подобрела и уже не перебивала своими колкостями. Андрей много и хорошо пел в этот вечер. Пел Петра Лещенко, исполнил несколько цыганских песен, потом «Синий автобус» Окуджавы. Наконец отложил гитару и, глубоко вздохнув, встал. Татьяна поняла, что он собрался уходить.
— У меня завтра комиссия, — заметив грусть в ее глазах, произнес Андрей. — Летчики перед каждым полетом проходят медосмотр. Так что надо быть в форме. Но если ты серьезно решила лететь к рыбакам, я жду тебя в восемь утра у здания аэропорта.
— Конечно, серьезно, — ответила Таня.
Андрей начал прощаться. Когда Таня подала ему руку, он поднес ее к губам и поцеловал. Едва он закрыл за собой дверь, Светлана с досадой сказала:
— Влюбился он в тебя по самые уши.
Таня деликатно промолчала, думая о своем. Сегодняшний вечер еще больше их сблизил, хотя она и боялась признаться себе в этом. Погладив то место на руке, к которому он прикасался губами, Таня ответила, чтобы успокоить не столько Светлану, сколько себя:
— Я живу в Свердловске, а он на краю света. Здесь может быть любовь только по переписке. А я в нее не верю.
Светлана, хмыкнув, прошла к кровати, забралась на нее с ногами, обхватила колени руками и уставилась в одну точку. Она думала о том, что в личной жизни ей снова не повезло. После учебы Светлана сама напросилась в Андреевское. Подруги бились за места если не в самом Томске, то, во всяком случае, в городах, а Светлана рассудила иначе. В то время на Севере стали добывать первую нефть, и сюда началось паломничество. Возникла двойная перспектива. Во-первых, заманчивое замужество, во-вторых, подходящая зарплата.
Учительствовать не пришлось: Светлану сразу взяли инструктором в райком партии. К ней (она «сидела» на культуре) шли люди в основном интеллигентные. Были среди них умные, по-своему интересные, были, конечно же, и поднаторевшие в лести. Некоторые относились к Светлане с явной симпатией, а Матвей Петрович Плясуля, заведующий районным Домом культуры, по его уверениям, не мог без Светланы жить. Она не столько думала о любви, сколько о замужестве. И, казалось, все к тому шло.
Но здесь, совсем некстати для Матвея Плясули и, как впоследствии оказалось, для Светланы Ткаченко, в райцентре появился Андрей Рощупкин. По профессии пилот, по стати — Илья Муромец с известной картины Васнецова, по облику — вылитый Алеша Попович. Знала о нем Светлана совсем немного: жил в Красноярском крае, охотничал, потом окончил в Бугуруслане училище гражданской авиации и теперь работает вторым пилотом у Василия Ивановича Ковалева. Сведения, конечно, невелики, но Светлану большее и не интересовало. Зато потянуло ее в художественную самодеятельность, на концертах которой Андрей выступал солистом-гитаристом. Где он научился играть — неизвестно, но, по общему признанию, играл хорошо и исполнял такие душевные песни, которые сражали наповал не только Светлану. Сама Светлана была артисткой даже меньше, чем «так себе». Зато в райкоме ведала культурой. К тому же благожелательное отношение к ней Матвея Петровича Плясули... Поэтому, хотя и не определили ее в примадонны, негромкие роли доверяли.
Может, Светлане только мнилось, а может, и на самом деле она безумно влюбилась, но так или иначе свадьба ее с Матвеем расстроилась. Причину она от отставленного жениха не скрыла. И он пошел объясняться к Андрею. Тут-то и открылась пикантная подробность.
— Подожди, — сказал Андрей Плясуле. — Я ничего не понимаю. Ну, расстраивается у вас со Светланой, а я-то при чем?
— Она говорит: у вас любовь...
— С чего это вдруг? Я ее пару раз проводил из клуба. Не помню, может, даже поцеловал... Ну и что?
После этого у Андрея состоялось тягостное объяснение со Светланой, которое ни к чему не привело. Дружеские отношения Матвея и Светланы не восстановились, и все пошло у нее под откос. Она, вроде бы назло Андрею, вышла замуж за зубопротезиста. Однако скоро выяснилось, что она не вышла замуж, а, по местному выражению, только «сбегала». Скромный с виду протезист, оказывается, частенько впадал в запои, и жить с ним было хуже каторги. Разошлись они со скандалом, и после этого бывший муж стал рассказывать о бывшей жене всякие небылицы. Когда они дошли до райкома, Светлану послали заведовать отделом писем в редакцию районной газеты.
Какое-то время во всех своих бедах Светлана винила Андрея. К самодеятельности она охладела и с Андреем встречалась лишь в случайных компаниях. Иногда в шумных и почти никогда — в малочисленных, таких, например, как сегодня. Андрей старался вести себя ровно, а Светлану время от времени заносило. Особенно когда Андрей, по ее мнению, «забрасывал сети». Женщине всегда неприятно, если мужчина, к которому она относится с симпатией, отдает предпочтение другой. Сейчас, взвинчивая себя мыслью, что Андрей все делает ей назло, она только и ждала момента, чтобы озлобиться открыто.
Андрей же, для которого в этот вечер действительно существовала одна Татьяна, все делал только для нее, а совсем не в пику Светлане. Делал искренне, без рисовки. Он вообще хитрить не любил, и когда все-таки хитрить случалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Но так как ловчить ему приходилось перед людьми, которые сами были ловкачами, то притворство особенно не тяготило, и перед собой он оправдывался без усилий.
Сегодняшний вечер Андрей рисовал себе совсем не так, как он сложился. У пилотов в Андреевском была своя ведомственная гостиница, оборудованная намного лучше районной. В ней был даже номер для начальства. Номер пустовал, и Андрей договорился с директором устроить Таню там. Почему возникло такое желание, он не знал. А вот момент, когда захотелось «достать с неба звездочку», Андрей запомнил. Потребность сделать для Татьяны то, чего она не ждет и ждать не может, возникла у него после того, как новая его знакомая, расставаясь у редакции, сказала: «Позвони ближе к вечеру». С этого самого момента он с нетерпением стал ждать вечера. Едва отойдя от редакции, купил в газетном киоске «Северную звезду» и выписал в блокнот редакционные телефоны. Звонить начал сразу после обеда. Позвонил по одному номеру — никто ему не ответил. Позвонил по второму — то же самое. Тогда он обратился напрямик к редактору. Тот сухо сообщил:
— Ростовцева в командировке. Звоните послезавтра.
Куда Татьяна полетела, с кем, на сколько — Андрей узнал у редакционной машинистки Натальи.
Наталье было восемнадцать лет. А выглядела она совсем девочкой, нескладной и хрупкой — этакий невзрачный бутон. Угловатая, какая-то шарнирная, с острыми локотками и коленками, с острыми ключицами. Заверни все это в самую дорогую и модную упаковку, все равно останется, как есть, доска доской. Наталья свою неуклюжесть в душе ненавидела, переживала глубоко и потому вела себя, как она считала, независимо. В ее представлении независимость означала несогласие с любым и всяким. Для нее не было никаких авторитетов. Единственным человеком, для которого делала исключение, выслушивала его до конца, и не только выслушивала, но порой с его мнением соглашалась, была Светлана. Поблажку Светлане Наташа делала совсем не потому, что считала ее отличной от других, а потому, что жалела. Она знала о Светланином романе (свои отношения с Андреем Светлана называла только так) лишь по рассказам героини и в полной мере этим рассказам сопереживала.
Когда Андрей спросил о Татьяне, Наталья не просто задохнулась, она оглохла от негодования. Выпускница Уральского университета, которая всего три часа назад была для нее чуть ли не небожителем, оказалась очередной обидчицей Светланы. Андрей никогда бы не спросил о человеке, который его не интересует как «предмет», решила Наталья и, конечно же, своего собственного мнения о личности практикантки скрывать не собиралась.
— А тебе зачем эта ненормальная понадобилась? — с вызовом спросила она.
— Почему ненормальная? — опешил Андрей.
— Нормальная к нам в таких сапожках не поедет, — Наталья выставила ногу, обутую в Татьянин сапог, помотала носком. — В командировку приехала... Спасибо, Светлана ее одела. А то бы твоя фифочка совсем околела. Не Светка, в жизни бы этой доходяге свои пимы не отдала.
— Они со Светкой полетели?
— С кем еще… Сама она — тетя Мотя. Что такое буровая — и то не знает. Светлана повезла ее к Федякину.
— Когда прилетят?
— Должны послезавтра. Если ты такой добрый, пимы своей Танечке доставай сам. Мне мои самой нужны.
— Правильно. Наденешь их на руки и будешь ходить на четвереньках. Самое для тебя подходящее положение.
Что вопило ему вслед независимое существо, Андрей не слышал. Ему надо было обойти кое-кого из приятелей. Предупреждение, которое обронила Наталья со зла, он воспринял как еще одну возможность позаботиться о Татьяне. Приятелей у Андрея была половина поселка. Нашлись у них шерстяные носки, меховые рукавички, ушанка из ондатры. И даже унты из оленьего камуса. В общем, экипировки он набрал с большим запасом.
Уходя, Андрей хотел предупредить Татьяну, что о теплых вещах заботиться не надо — все есть. Но сказать об этом ни с того ни с сего вроде бы неудобно. Светлана и без того была на взводе, а тут могла сорваться и испортить Тане настроение на всю ночь. Совсем неожиданно Светлана сама вывела Андрея из трудного положения. Словно подслушав его мысли, она сказала:
— Ты, подруга, решила лететь к рыбакам? А ничего у тебя, наверное, не получится. В сапожках не полетишь, а валенки, хочешь не хочешь, придется возвращать.
Но Андрей вмешался, не дав ей договорить.
— Не ломай голову, у меня все есть, — сказал он, и Светлана почувствовала в его словах радость. Он по любому поводу готов был услужить Татьяне…
Сейчас Светлана сидела на кровати и думала, что ей, наверное, никогда не добиться расположения Андрея. Слова Тани о том, что она не верит в любовь по переписке, Светлана не приняла всерьез. И, чтобы остудить ее, она после долгого молчания сухо предупредила:
— Ты этому летуну не верь. Я на нем обожглась.
Татьяне было все равно: обжегся кто-то на Андрее или не обжегся. Любая девушка, которую заинтересовал парень, уверена, что только она может составить о нем правильное суждение, все остальное — от лукавого. Светлана это поняла, и в ней забродило копившееся в течение вечера негодование на чужую слепоту и самоуверенность.
Почувствовав внезапную симпатию к этой, как ей казалось, неустроенной и незащищенной девушке, она еще в редакции, во время первой их встречи, с горячей категоричностью решила, что по всем канонам она обязана взять над ней шефство. Шуба и валенки, конечно, не такая уж и большая забота. С одежкой-обувкой Татьяне помогли бы и без нее. В том же райкоме партии есть и полушубки, и валенки, и унты. Настоящая забота — это не полушубки и валенки, это совсем другое. К сожалению, Татьяна этого не понимает...
А свеча горела себе да горела. Светлана три раза уже подрезала фитиль, снимая нагар. При этих ее движениях ровный желтый свет становился неверным, начинал метаться по стенам комнаты, высвечивая совершенно неожиданные предметы. В последний раз из темноты выпрыгнула и заметалась по стене тень от гитары, которую Андрей, уходя, прислонил к изголовью кровати. Несколько мгновений тень стремилась вверх и, казалось, вот-вот коснется потолка. Но ожившее под ножницами пламя успокоилось, и все двинувшиеся в самостоятельную жизнь тени притихли тоже и заняли каждая свое место. Татьяне гитарное отражение напомнило о недавних мелодиях, которые тут же связались с образом исполнителя, и она спросила:
— Ты на гитаре играешь? И вообще на каком-нибудь инструменте играешь?
— Мне слон на ухо наступил, — глухо ответила Светлана. — А гитару мне подарили. У нас года три назад такая мода появилась: гитары дарить. Играет человек, не играет, а гитару ему в какую-нибудь памятную дату поднесут. Откуда такая мода взялась — не знаю...
— Интересно. В Челябинске тоже такая мода была. Да и сейчас еще осталась. Идет компания, все с рюкзаками. И почти к каждому рюкзаку приторочена гитара. Она создает настроение. Особенно в турпоходе.
Татьяну тянуло говорить, но она не знала, с чего начать, боялась сказать «что-то не то». Может показаться странным, что за два дня, которые они провели вместе, у них ни разу не зашел разговор об Андрее. Но до сегодняшнего вечера они даже не подозревали, что Андрей их общий знакомый. А оказывается, он был не просто знакомым.
Далеко за стенами дома раздалось торопливое «тух-тух-тух», словно там пытались расшевелить кого-то. Светлана приложила палец к губам, требуя тишины, и удовлетворенно сказала:
— Электростанцию запускают.
И тут же висевшая над столом под зеленым шелковым абажуром (только сейчас Татьяна обратила внимание на абажур и заметила, что он зеленый) лампочка несколько раз робко подмигнула и засияла ровным напористым светом.
— Совсем другое дело, — удовлетворенно сказала Светлана.
— А по-моему, исчезла романтика, — прищурившись, сказала Таня. — До этого у меня было такое чувство, будто я ночевала в стогу свежего сена.
Светлана резко повернулась, какое-то время рассматривала Татьяну, потом колко спросила:
— Тебе в стогу часто приходилось спать?
— Не часто, но приходилось. Раза три, наверное.
— С парнем? — Светлана впилась в нее взглядом, ожидая услышать то, что хотела.
— Да ты что, с парнем? — испуганно отшатнулась Татьяна. — Мы с девчонками спали на сеновале, когда на уборку в колхоз ездили.
— Какое же это спанье? — разочарованно протянула Светлана.
— Слушай, Светка, вы с Андреем жили? — дрожащим голосом спросила Таня — Как муж и жена?
— В том-то и дело, что нет. Я сдуру за другого хлестанула. Насолить, видишь, хотела, — Светлана вдруг почувствовала себя до отчуждения одинокой и никому не нужной. — Ты как насчет «покрепче»? — спросила она. — Не хочешь выпить?
— Нет, — сказала Таня.
— Ну и не пей. Ложись спать. Тебе завтра вставать рано.
Светлана достала раскладушку, постелила постель. Таня легла, накрывшись толстым ватным одеялом. За сегодняшний день у нее было столько впечатлений, сколько иногда не набиралось и за целый год. Она думала о Светлане, и ей было жаль ее. Тане казалось, что Светлана достойна лучшей судьбы. Но ее мысли тут же перескочили на Андрея. Ими она не хотела делиться ни с кем.
НОВЫЙ ХОЗЯИН— Подожди, — сказала Таня и ухватила одной рукой Светлану за рукав. Засунув пальцы за голяшку, она выгребла снег из валенка.
— На буровой рот не разевай, — наставительно заметила Светлана. — Здесь и по голове огреть чем-нибудь может.
Девушки подошли к балку бурового мастера. В нем было сумрачно. Сквозь намерзший на стекле куржак едва пробивался дневной свет. Когда Светлана закрыла дверь, в балке стало совсем темно.
— Вот черт, — выругалась Светлана, нашарила рукой выключатель и щелкнула им. Но лампочка не загорелась. Она прислушалась и сказала: — Буровая стоит. Наверное, что-то случилось.
Они вышли из балка. Таня посмотрела на буровую, высившуюся в ста метрах от них. Она походила на собранную из железных конструкций ажурную башню.
— Пойдем туда, — кивнула в сторону буровой Светлана.
Только теперь Таня поняла, откуда у нее появилось ощущение, что она оказалась на краю земли. Буровая молчала. Над балками и тайгой стояла неземная, скованная ледяным холодом, тишина. Жизнь словно навсегда ушла из этих мест. Не слышно было ни теньканья синиц, ни стука дятла, только скрип снега под ногами, когда они шли к буровой. Не доходя до нее, Таня увидела на мостках нескольких человек. Они молчаливо возились с какими-то железками.
Заметив девушек, один из них поднял голову и досадливо сказал:
— Вот уж не вовремя так не вовремя. Идите в балок, пока не замерзли, а я с дизелем разберусь и приду.
Он отвернулся и нагнулся к железкам.
— Пойдем, — сказала Светлана и повернула назад.
Федякин появился примерно через час, вскоре после того, как на буровой затарахтел двигатель. Одновременно с этим в балке вспыхнула лампочка. Федякин прошел мимо девушек, остановился у железной печки, протянул к ней озябшие ладони.
— Серьезная была поломка? — глядя на него, спросила Таня.
— Зимой любая поломка серьезная, — ответил Федякин. Он потер ладони и, повернувшись к девушкам, спросил: — С чем прибыли?
— Давно вас не видели, вот и прилетели, — ответила Светлана. — Барсов сказал, что вы везучий, скоро откроете нефть.
— Откроем, если не пропадем, — иронично усмехнулся Федякин. — Если бы сейчас двигатель не запустили, пришла бы хана и нам, и буровой.
Петру Петровичу Федякину шел пятидесятый год. Но выглядел он значительно старше. Обветренное, загрубевшее его лицо иссекли частые и глубокие морщины. Молодыми были только синие глаза, в которых иногда проскакивали мальчишеские искорки. Узнав, что Татьяна с Урала, он заметил:
— Выходит, мы земляки. Я ведь тоже с Урала, может, слышали: Чебаркуль?
— Как же, — обрадовалась Татьяна. — В Челябинской области. Вы давно оттуда?
— Куда дальше. Мне был всего год, когда нас сюда переселили. Я из ссыльных. В тридцатом году нас всей семьей сюда вытолкнули.
Татьяне стало неловко за свой вопрос, и она, выходя из положения, спросила:
— Ну, и как вам здесь?
Но Федякин, который здесь вырос и возмужал, всегда считал Север своей настоящей родиной, потому и сказал Татьяне:
— Вы на это не обращайте внимания. Я о том времени говорю спокойно. Да и пора забыть нам всем об этом. Чем раньше забудем, тем спокойнее будем жить.
— Почему? — спросила Татьяна.
— А для чего помнить? Чтобы мстить? Кому? — он перевел взгляд с Тани на Светлану.
И тогда Татьяна спросила:
— Вас раскулачили?
Она считала, что на Север ссылали только раскулаченных, и очень удивилась, когда Петр Петрович ответил:
— Нет, мы не раскулаченные, мы ссыльные. Отец заступился за соседа, которого стали раскулачивать. У того было восемь детей, он держал двух коров. Одну из них решили отобрать, а отец встал с колом поперек дороги. Нас и отправили в Нарым. У соседа из восьми детей в живых осталась только старшая дочка. У меня было две сестры. Выжил один я. А теперь давайте говорить о том, зачем вы приехали.
— Да, да, — поспешно отозвалась Таня. — Мне Николай Александрович сказал, что вас недавно наградили орденом?
— Трудового Красного Знамени, — Федякин опустил глаза. — С этим орденом целая история. Старались все, а отметили одного меня.
— Так вы же буровой мастер.
— Мастер без подмастерьев — пустое место.
Петра Петровича Федякина жизнь покрутила изрядно. Кем он только не был. И трактористом, и мотористом на катере, и охотником, и рыбаком. Не в поисках заработка метался, а потому что бывшему ссыльному даже на Севере твердого места не находилось. Но вот пришли геологи. Тех не интересовало, откуда ты: из ссыльных, бывших арестантов или раскулаченных. Главное, чтобы хорошо работал. За хорошую работу и деньги платили хорошие. Так Федякин и прижился в геологии. Окончил курсы буровиков и очень быстро прошел в бригаде все ступеньки от помощника бурильщика до мастера. А когда бригада открыла Юбилейное месторождение, Петр Петрович стал человеком заметным. Начали о нем писать и в районной газете, и в областной.
Но Федякину везло: вслед за Юбилейным его бригада открыла еще два месторождения. Рассказывая об этом, Федякин пожимал плечами и, хитровато щурясь, говорил: «Ничего не скажешь, фартит». А рассказывая о прошлом, как бы подсмеивался над собой:
— Год за годом бурили скважины, а кроме притоков минерализованной воды — ничего. Иногда поднимали керн с запахом нефти, но он так и оставался запахом. Не было фарта, — на его губах снова появлялась хитроватая улыбка. — Без фарта в геологии ничего не добьешься.
— А когда нашли нефть, какое было настроение? — поинтересовалась Татьяна.
— Какое может быть у человека, который нашел кошелек с золотом? Когда нефть пошла, мы ее из приямка пригоршнями черпали. Умывались нефтью. У нее, между прочим, сладковатый запах, я его теперь из-под земли чую.
Сказав это, засмеялся чистым ребячьим смехом, который поразил Татьяну так же, как его мальчишеские глаза.
Петр Петрович поднялся со стула, открыл висящий на стене деревянный шкафчик, достал из него кусок серого камня цилиндрической формы, протянул Тане. Та повертела его в руках и, не обнаружив ничего заслуживающего внимания, положила на стол.
— А вы его понюхайте, — предложил Федякин.
Таня понюхала. И сразу почувствовала тот же запах, что и у Барсова в кабинете, когда он давал ей понюхать колбу.
— Это керн, — торжественно произнес Федякин. — Его достали с глубины две тысячи четыреста метров. А запах означает, что мы подсекли нефтеносный пласт. Я же вам сказал, что из-под земли чую этот запах.
Таня с удивлением посмотрела на кусочек серого камня, спросила:
— Что, в нем и содержится нефть?
— Ну а где же? — удивился Федякин.
— А как же она может накапливаться в камне? — Таня хотела дойти до сути, ей надо было понять весь геологический процесс.
— Между прочим, этот камень называется песчаником, — Федякин взял у нее из рук керн, прищурив один глаз, повертел его перед лампочкой. — Толщина песчаника несколько десятков метров, а площадь может достигать нескольких квадратных километров. Он весь пронизан мельчайшими порами. Сверху его прикрывает непроницаемый слой глины. Скопившаяся в нем за миллионы лет нефть не имеет выхода. Единственный ее выход наружу — через скважину.
— Так вы что, открыли еще одно месторождение? — спросила Таня.
— Пока только нефтеносный горизонт. А будет там нефть или нет и сколько ее — мы еще не знаем.
— А когда узнаете? — не сдавалась Татьяна.
— Когда испытаем скважину.
— А когда будете испытывать?
— Мы еще не закончили ее бурить.
Светлана смотрела на Таню и удивлялась ее дотошности. Сама она сто раз была на буровой, но о таких тонкостях никогда не расспрашивала. Ей казалось, что читателю это будет неинтересно. Зачем ему знать, как образуется нефть, где она залегает? Ему подавай главное — результаты работы геологов. А они заключаются в метрах проходки, в освоении новых площадей, наконец, в фонтанах нефти. Но она поймала себя на том, что Таня интересуется этим не из праздного любопытства. Чем подробнее она будет знать обо всем, что связано с поиском нефти, тем интереснее сможет написать. «Вот хитрюга, — подумала о ней Светлана. — Такая будет гнать строчки в газету, как автомат».
После долгой беседы Федякин провел девушек по буровой, показал насосное хозяйство, дизельную. Со стороны можно было подумать, что буровой мастер делится опытом с такими же специалистами, как он. Парни, бывшие в это время на вахте, с откровенным любопытством рассматривали журналисток. Женщин в буровые бригады не берут, здесь работают только мужчины. А вахта длится целую неделю. За это время многие из них начинают скучать по женщинам. Один из них, не выдержав, подошел к Татьяне и сказал:
— Оставайтесь на вечер, устроим танцы.
Но Федякин так зыркнул на него, что тот сразу же отошел в сторону. Потом буровой мастер повел их в столовую, которая располагалась в вагончике. Обед Тане понравился.
На ночь Федякин уступил девушкам свой балок. Перед тем, как уйти, натопил железную печку до того, что ее бока стали малиновыми. Затем принес с улицы охапку поленьев, аккуратно сложил их у порога.
— Если замерзнете перед утром, подбросьте дровишек, — он кивнул на поленья. — Печка остывает в два счета. Особенно в такие морозы, как сейчас.
Федякин ушел. Татьяна стянула с себя теплую кофту и юбку, залезла под стеганое одеяло. Светлана закрыла дверь на крючок, выключила свет и легла рядом. Однако сон не шел. Впечатлений было столько, что им требовался выход. Первой заговорила Татьяна.
— Не могу представить, — она смотрела на темное окно и невольно хмурилась. — Восемь детей, один меньше другого, увозят вместе с родителями в совершенно дикие места. Семеро из них умирают. И у Федякина две сестры умерли... «Северная звезда» о нем писала?
Светлана, вспоминая, пошевелила пальцами, вроде бы загибая их по счету, потом пожала плечами:
— Не помню, сколько раз, но много. О геологах мы пишем часто.
— И о том, что он рассказывал нам сегодня?
— Ты имеешь в виду ссылку? Об этом мы не писали. Тут ведь кругом одни ссыльные. Да и потом, правильно сказал Федякин: зачем все время зацикливаться на этом? Надо думать о будущем.
— Но без прошлого нет будущего, — сказала Татьяна.
— Это правильно, — Светлана закинула руки за голову. — Но ведь в нашем прошлом были не только одни ссылки.
— Конечно, не только, — ответила Татьяна. — И хорошего было дай Бог. Гораздо больше, чем плохого.
— Скажи, а у тебя есть братья и сестры? — решила переменить тему Светлана.
— Нет. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что у меня их куча. В нашей семье десять детей.
— Да ты что? — удивилась Татьяна.
— А чего тут удивительного. Мать с отцом постарались. Жили в избе, где были кухня и комната. Так что я всего насмотрелась. До сих пор детского визга слышать не могу. А от запаха пеленок прямо воротит.
Последние слова Светлана произнесла с такой откровенностью, что Таня невольно спросила:
— Что, и своих детей заводить не собираешься?
— Не знаю, — рассмеялась Светлана. — Я ведь уже разок замужем побывала. На второе замужество надо решиться. Да и парня хорошего найти не так-то просто.
Это откровение оказалось для Татьяны совсем уж неожиданным. Она никогда не думала, что подруга уже успела побывать замужем. Светлана нисколько не походила на степенную женщину. И квартира у нее больше напоминала комнату в общежитии, чем семейный очаг.
— А почему вы разошлись? Он тебе изменил или ты его разлюбила? — спросила Таня, считавшая, что только эти две причины могут быть поводом для развода.
— Нет, не изменил, — Светлана погладила одеяло на груди ладонью. — А что касается любви, то даже не знаю — любила ли я его когда-нибудь.
— Зачем же тогда выходила? — удивилась Таня.
— По собственной дурости. Была тут у меня одна история. Да и боялась пролететь преждевременно. Замуж надо выходить чистой, чтоб никаких упреков потом не было, — Светлана приподнялась на локте и спросила: — Ты случайно не того?.. Не пролетела?
Таня рассмеялась. Вспомнила отца, работавшего военпредом на заводе, и мать, преподававшую в школе географию. Родительские отношения к вопросам воспитания казались Тане одинаково занудными. Когда она была подростком, часто пользовалась положением единственного чада. Иногда крикливо капризничала, но, покапризничав, уступала, так как была ребенком неглупым, интеллигентным и, главное, не своенравным.
В раннем детстве подруг дочери выбирала мать. Но время шло, и Татьяна обретала независимость. Однажды Вера Павловна по старой привычке попыталась вмешаться. На это Татьяна возразила (тогда ей было уже около шестнадцати), несколько резонируя:
— Мама, роль унтер-офицерской вдовы тебе не к лицу.
— При чем здесь унтер-офицерская вдова? — нахмурилась мать.
— Меня воспитываешь ты. И если боишься, что кто-то может повлиять на меня отрицательно, значит, воспитываешь плохо.
— Однако, — засмеялась мать, — ты, оказывается, растешь, а я этого не замечаю...
Как-то Татьяна задержалась и пришла домой за полночь. Переволновавшаяся мать встретила ее словами резкими и несправедливыми. Хотя и говорила Вера Павловна обиняками, Татьяна поняла все как надо и ответила прямо:
— Мама, не надо тратить так много слов. Помнишь, ты сказала, что я расту, а ты этого не замечаешь. Так вот: я уже совсем выросла. И ты должна понять: если я захочу сделать это, я это сделаю до двенадцати. Если не захочу, то не сделаю и после полуночи. Я не хочу. Даю тебе честное слово...
Сейчас, вспоминая тот давний разговор, Татьяна молчала, и Светлана, не дождавшись ответа на свой вопрос, расценила ее молчание как подтверждение догадки.
— Значит, пролетела, — сказала она, многозначительно покачав головой.
— Да нет, — сказала Таня. — Хотя возможность такая была.
Оформилась Татьяна лет в пятнадцать, может, чуть позже. До этого была ни то ни се. Внимания заслуживали только ноги. Татьяна это знала и слегка заносилась. Иногда, очень старательно привлекая внимание подружек к своим ногам, вроде бы смущенно жаловалась: «Кругом одни коленки, и растут прямо из-под мышек, все время боюсь, что задену за них локтями». Кто-то из подруг молча вздыхал, другие завидовали открыто. Длинные ноги это — ах! Длинные ноги это — ох! А если к ним прилагается смазливое личико, тогда «ах» и «ох» одновременно. Здесь тебе прямой путь в манекенщицы. А манекенщица — для девичьего сердца желание заветное. Единственная ей соперница — киноактриса. Но эта фантазия, такая яркая, заносила слишком далеко...
Все девочки их класса влюблялись в киноартистов. Татьяна влюблялась тоже. Но артисты были иллюзией, любовью «кумирной», когда чувством руководит не что-то живое, душепоглощающее, а та роль, которую играет актер. Татьяна из забав этой коллективной влюбленности вышла раньше своих сверстниц. То ли потому, что была начитаннее, то ли потому, что быстрее других повзрослела.
Отказалась Таня от игры и сразу потеряла подруг. Тогда она стала искать друзей среди мальчишек. Но и здесь ей не посчастливилось. Будь она незаметной или просто смазливой, ей, может быть, такая дружба и удалась. Но Татьяна была красива. Уже одно это обстоятельство бескорыстие юношеской любви исключало. Дело кончалось влюбленностью, «вздохами при луне» и, в конечном счете, еще большим сближением. Одноклассницам, видимо, тоже поднадоела эфемерная любовь, и в классе стали образовываться парочки. Татьяна определенную фигуру себе не искала, потому что уже пробовала дружить и знала, чем это кончается.
Так все в жизни Татьяны складывалось до тех пор, пока в их девятом «Б» не появился Аркаша Воеводин, негласный премьер школьной художественной самодеятельности. Помимо самодеятельности Аркаша играл в футбол и занимался гимнастикой. Многие девчонки вздыхали о нем, ходили на матчи, в которых участвовал Аркаша. И хотя они страстно болели за него, ни одну из них он не удостоил своим покровительственным взглядом. Все ждали появления новой пары. И она возникла.
Татьяну много раз приглашал на каток одноклассник Леша Городилов. Она все время отказывалась, но однажды согласилась. Прокатившись с десяток кругов, они сели на скамеечку отдохнуть. Картинно цепляя лед носками своих «бегашей», к ним подкатил Аркаша. Тормозя, намеренно окатил Лешу каскадом ледяной пыли и, потрясая над головой руками, продекламировал:
— А вы кого себе избрали, когда подумаю, кого вы предпочли?..
Татьяна промолчала, подвинувшись на краешек скамейки. Аркаша сел рядом, начал о чем-то говорить. Татьяна думала, что он возьмет ее за руку и увезет от Алексея. Но он укатил один. Таня, для которой партнер неожиданно стал в тягость, пожаловалась, что устала, и пошла, попросив ее не провожать. Алексей, конечно же, понял, почему она сникла, и сказал с усмешкой:
— Не думал, что ты такая... хлипкая.
Татьяне почему-то стало жалко себя.
— Дурак ты, Лешенька, — сказала она. Подумала секунду-другую, хотела что-то добавить, но только молча пошевелила губами. Махнула рукой и направилась в раздевалку.
На следующий день все образовалось. Аркаша подошел к ней и развеял ее сумрачность.
— Ты извини, что я тебя вчера не пригласил кататься. У меня...
— А я бы с тобой и не пошла, — перебила его Таня.
Сказала она это так быстро, что самой стало смешно, и она на всякий случай добавила: «Ха-ха».
Аркаша нашелся мгновенно.
— Я так и думал. Ни за что Ростовцева со мной сегодня не поедет. Другое дело — завтра.
Так вот и образовалась в девятом «Б» еще одна пара.
Осенью старшеклассников направили в колхоз убирать свеклу. Для проживания школьникам отвели клуб или, как его здесь называли, Дворец культуры. Руководителем от школы направили учителя физкультуры Николая Алексеевича Данилина. То ли потому, что у него оказался мягкий характер, то ли потому, что в педагогике он был не очень силен, а скорее всего потому, что школяры почувствовали себя совсем созревшими и к тому же у них был лидер Аркаша Воеводин, который личную зрелость подчеркивал на каждом шагу, начали ребята ходить «наискосяк». Курили в открытую, даже в присутствии Николая Алексеевича, стали баловаться сивухой, благо, у здешних хват-хозяек она стоила гроши.
Девчата со своими «мужиками», по просьбе Николая Алексеевича, проводили воспитательную работу, но какую-то вялую и нетребовательную. Какой из них не хотелось видеть в своем ухажере парня покруче?..
Татьяна в гулянках ребят тоже особой беды не находила и на Аркашины переборы смотрела сквозь пальцы.
Однажды ребята где-то подзадержались и в клуб не вошли, а ввалились. Колька Павлов после короткого стука в девичью комнату вошел без стеснения. Таня уже собиралась укладываться. Колька подошел и, как ей показалось, криво усмехаясь, сказал, не глядя в глаза:
— Аркаше плохо, он на крыльце. Просит, чтоб ты вышла, помогла...
Татьяна наскоро зашпилила волосы, накинула на плечи телогрейку и вышла. Августовская ночь была теплой и таинственной. Бриллиантовые звезды усыпали черное небо. Над краешком невидимого горизонта поднимался раскаленный осколок луны. На этом фоне Аркаша сидел черным силуэтом на ступеньке крыльца, чуть ссутулившись. Он даже не оглянулся на скрип двери, словно знал, что, кроме Татьяны, выйти некому.
— Иди сюда, — тихо позвал он.
Татьяна подошла, села рядом. Он взял ее за руку и предложил:
— Пойдем, погуляем.
И они пошли. Догадывалась ли она, что было у Аркаши на уме? Скорее всего, да, но уж очень верила силе своего убеждения, а в свою стойкость — еще больше. И тогда, когда они подошли к речке, верила. И когда Аркаша, надергав из стожка сена, повалился на подстилку и потянул за собой Татьяну, все еще верила. Испугалась только тогда, когда, расстегнув кофточку, он обнажил сначала одну ее грудь, затем другую... Она оттолкнула его с такой силой, что он, не ожидая от нее отпора, скатился куда-то в траву и грязно выругался:
— Ах ты, сука! Целка ржавая!
Татьяна вскочила и побежала. Он за ней не погнался.
Она пришла в себя только на окраине поселка, остановилась и начала приводить себя в порядок. Застегнула кофточку, поправила юбку. И только после этого успокоилась. Когда подходила к клубу, увидела группу ребят. Они курили, что-то оживленно обсуждали и при этом смеялись. Заметив Татьяну, уставились на нее и дружно замолчали. Она поняла, что была для них лотерейным билетом, разыгрывавшимся в эту ночь. Она рассвирепела до дрожи и, выделив, как ей представлялось, самого заинтересованного, сказала, обращаясь непосредственно к нему:
— Успокойся, Коленька, спектакль не состоялся. Вы бы пошли к Аркашеньке, ему там очень плохо.
Сейчас она вспоминала эту историю почти равнодушно. С Аркашей она больше не встречалась и благодарила Бога, что все так обошлось. Пролететь с ним было бы несчастьем. После школы Татьяна поступила в университет, а Аркашу взяли в какую-то футбольную команду. Но он и там долго не задержался — отчислили за нарушение спортивного режима. А попросту говоря — за пьянку. С тех пор она его не видела.
Таня никому не рассказывала об этом, сейчас хотела рассказать Светлане. Но что-то удержало ее. Она подумала, что откровениями можно делиться до определенной грани. У каждого есть своя тайна, которая остается до конца жизни. Вот и пусть остается...
В Андреевское девушки вернулись на следующий день к вечеру. За все это время Таня ни разу не вспомнила об Андрее. Только на подлете к аэродрому, увидев стоявшие на земле АН-2, она подумала о том, что так и не поужинала со знакомым пилотом. Подумала без особого сожаления. Хотя сегодня это было бы как нельзя кстати, потому что при одной мысли о гостинице на нее нападала тоска. В том, что редактор закажет ей там место, она не сомневалась.
Из вертолета к аэродромной калитке Таня шла, опустив голову. И вдруг почувствовала, что кто-то сгреб ее в объятья, притиснул к себе и, оторвав от земли, начал кружить.
— Что вы себе позволяете! — возмутилась Таня, подумав, что ее схватили по ошибке, уперлась руками в грудь не в меру шаловливого человека и увидела прямо перед собой сияющее лицо Андрея. Он поставил ее на землю и, радостно выдохнув, произнес:
— Я ищу вас два дня. Звонил в Таежный, но и там не нашел. Куда вы сейчас?
Таня пожала плечами:
— В гостиницу. Куда же еще?
Светлана, молча наблюдавшая эту сцену, отодвинула Таню рукой и, встав между ними, решительно заявила:
— Никакой гостиницы, Татьяна будет ночевать у меня.
Татьяна, уже смирившаяся с тем, что ей придется поселиться в гостинице, которая, по всей вероятности, ничуть не лучше никольской ночлежки, нерешительно посмотрела сначала на Андрея, потом на Светлану. Та нервно дернулась:
— Чего ты на меня так смотришь? В гостинице ни переодеться, ни выспаться как следует. Ночевать будешь у меня, — и, отвернувшись от нее, кивнула Андрею: — У тебя есть еще какие-нибудь вопросы?
Андрей, все еще находившийся в радостном возбуждении от встречи с Татьяной, сказал:
— Вопросов нет, есть душевная просьба. Пригласите меня в гости.
Светлана странно посмотрела на него, шевельнула губами, то ли пытаясь отказать, то ли о чем-то спросить. Татьяна так и не поняла. Но ей подумалось, что она неспроста так неприязненно отреагировала на этот порыв Андрея. Скорее всего, между ними что-то было. Но размышлять об этом не было времени. Она видела, что Светлана не хочет приглашать Андрея. Поэтому вмешалась:
— Только не сейчас. Нам надо привести себя в порядок.
— И сколько вам на это потребуется? — спросил Андрей.
— Часа два по меньшей мере. Ты как считаешь? — она посмотрела на Светлану.
Та пожала плечами, и это еще больше укрепило Татьяну в предположении, что новой ее подруге и Андрею есть что скрывать. Когда шли к Светлане, она прямо спросила об этом. Светлана отделалась туманной фразой:
— Андреевское — село небольшое, здесь каждый знает каждого. Андрей — парень видный, и у любой девчонки при встрече с ним кружится голова. А то, насчет чего ты думаешь, нет, в этом смысле ничего не было, — и, удивившись заинтересованности подруги, спросила: — А ты-то его откуда знаешь?
— Когда мы летели сюда, он меня просто спас, — ответила Таня. — Дал свой полушубок, чтобы я не замерзла.
Светлана посмотрела на нее, качнула головой и ничего не сказала. Но Таня прочитала в ее взгляде: быстро же ты разобралась во всех наших делах.
Когда пришли домой, Светлана, не торопясь, прибрала в комнате, повесила в шифоньер все лишнее, перестелила кровать. Потом они согрели в ведре воду и, насколько позволяла обстановка, ополоснулись. Андрей явился ровно через два часа. По всему было видно, что он спешил. Его взгляд светился, меховая летная куртка была расстегнута, из-под сбившейся набекрень шапки выглядывал русый чуб. Он прошел к столу, выложил из портфеля два кружка краковской колбасы, несколько консервных банок, коробку конфет, поставил на вышитую скатерть две бутылки шампанского.
— Надеюсь, хлеб у вас есть?
— Зря надеешься, — сухо ответила Светлана. — Откуда ему взяться, если нас двое суток не было дома? Надо было догадаться.
— В голову не пришло. Ладно, сам виноват, — он взглянул на часы. — До семи успею.
Пока Андрей бегал за хлебом, девушки накрыли стол. Порезали колбасу, выложили из консервных банок на тарелки импортную ветчину и печеночный паштет. Светлана сняла с гвоздя гитару и положила ее на кровать. Потом снова повесила. Тане показалось, что она хочет создать в комнате уют.
Вернулся Андрей, положил на стол буханку.
— Еле успел, — сказал, переводя дыхание. — Наши торгаши взяли моду закрываться за двадцать минут до срока.
Взял бутылку шампанского, раскрутил проволочку, раскачал пробку, вынимая из горлышка. Татьяна зажала уши:
— Не люблю, когда стреляют.
Пробка глухо хлопнула, Андрей быстренько разлил по стаканам пенящуюся жидкость. Поднял свой стакан и, переводя взгляд с Тани на Светлану, сказал:
— Давайте выпьем за то, чтобы нам всем было хорошо.
— Так не бывает, — заметила Светлана, покачивая в руке стакан, — чтобы всем хорошо...
— И все-таки за то, чтобы всем нам было хорошо, — поддержала Татьяна Андрея.
У самой Татьяны настроение было не просто хорошим, а радостным. И потому, что сегодняшний вечер, рисовавшийся скучным, неожиданно стал праздничным, и потому, что в ушах звучало признание Андрея: «Я вас искал два дня». Она чувствовала, что нравится ему, и ей было приятно находиться в его компании. И уже не случайным знакомым казался ей этот парень, а давним другом. Она не раз замечала это за собой. Иногда встретит человека впервые, а возникает такое чувство, будто они знакомы много-много лет и знают друг о друге буквально все. Еще не успели произнести несколько фраз, а между ними установилось внутреннее доверие. Может быть, для этого было достаточно обменяться взглядом или нечаянно прикоснуться друг к другу. Татьяна не знала, почему это происходит, но это было так.
Вторую бутылку шампанского пришлось пить при свече, в поселке погас свет. Светлана сняла с шифоньера подсвечник, пояснила Татьяне:
— Это у нас почти каждый вечер. Дизелю в обед сто лет, работает от ремонта до ремонта.
Андрей наполнял стаканы аккуратно, старался, чтобы пена не поднималась над ними шипящей шапкой.
— А мне наливай, чтобы шипело, — сказала Татьяна. — Когда шампанское шипит, будто что-то тебе шепчет...
Андрей наклонил бутылку, и над Таниным стаканом возникла пена. Таня припала к ней губами и засмеялась. Все подняли свои стаканы и выпили. Каждый произнес какую-то фразу, но вскоре разговор смолк. Светлана понимала, что он ведется не для нее, и стала нервничать. Татьяна, почувствовав это, сникла. За столом никак не удавалось наладить непринужденную атмосферу, хотя вроде бы ничто не омрачало ее. Наоборот — свеча придавала обстановке даже таинственность. Но какой бы разговор Андрей ни начинал, Светлана его не поддерживала. В их общении проглядывала скрытая неприязнь. Андрей не мог перебороть этого, поэтому встал из-за стола и снял со стены гитару.
— Сейчас Андрюша с концертом выступит, — съязвила Светлана.
Таня не выдержала. Отодвинув стакан, сказала:
— Не порть вечер себе и другим. Если уж пригласила, наберись терпения.
Андрей, не обращая внимания на язвительность Светланы, спокойно тронул пальцами струны и усмехнулся:
— Она у нас солистка, поэтому не любит, когда главные роли достаются другим.
— Ладно тебе, — беззлобно огрызнулась Светлана. — Лучше действительно что-нибудь спой.
Голос у Андрея был не сильный, но приятный. Тенор не тенор, баритон не баритон... Был он как раз для интимной обстановки.
— Это чья песня? — тихо спросила Татьяна, когда Андрей замолк и потянулся за шампанским. — Я ее никогда не слышала...
Песня ей понравилась. Песня то ли забытой, то ли отвергнутой любви. И она попросила:
— Еще что-нибудь спой.
— Что-нибудь под настроение?
— Настроение у нас не у всех одинаковое, — сказала Светлана. — Спой, что тебе самому больше всего нравится.
— Мы завтра летим к рыбакам-хантам на одно Богом забытое озеро. Не хотите слетать с нами?
— Я, например, нет, — сразу отказалась Светлана. — Мне надо репортаж из экспедиции писать. А насчет Тани не знаю.
Татьяна вопросительно посмотрела на подругу. Та посоветовала:
— Я бы согласилась. Такая возможность может и не представиться больше. Соглашайся, Татьяна.
— А редактор?
— «Северная звезда» переживет. К тому же, ты не наш кадр. А «Приобская правда» только обрадуется. Вдруг ты для них что-нибудь откопаешь?
Андрей снова тронул струны гитары. Девушки замолчали. Музыка создавала в комнате особую атмосферу. Даже Светлана подобрела и уже не перебивала своими колкостями. Андрей много и хорошо пел в этот вечер. Пел Петра Лещенко, исполнил несколько цыганских песен, потом «Синий автобус» Окуджавы. Наконец отложил гитару и, глубоко вздохнув, встал. Татьяна поняла, что он собрался уходить.
— У меня завтра комиссия, — заметив грусть в ее глазах, произнес Андрей. — Летчики перед каждым полетом проходят медосмотр. Так что надо быть в форме. Но если ты серьезно решила лететь к рыбакам, я жду тебя в восемь утра у здания аэропорта.
— Конечно, серьезно, — ответила Таня.
Андрей начал прощаться. Когда Таня подала ему руку, он поднес ее к губам и поцеловал. Едва он закрыл за собой дверь, Светлана с досадой сказала:
— Влюбился он в тебя по самые уши.
Таня деликатно промолчала, думая о своем. Сегодняшний вечер еще больше их сблизил, хотя она и боялась признаться себе в этом. Погладив то место на руке, к которому он прикасался губами, Таня ответила, чтобы успокоить не столько Светлану, сколько себя:
— Я живу в Свердловске, а он на краю света. Здесь может быть любовь только по переписке. А я в нее не верю.
Светлана, хмыкнув, прошла к кровати, забралась на нее с ногами, обхватила колени руками и уставилась в одну точку. Она думала о том, что в личной жизни ей снова не повезло. После учебы Светлана сама напросилась в Андреевское. Подруги бились за места если не в самом Томске, то, во всяком случае, в городах, а Светлана рассудила иначе. В то время на Севере стали добывать первую нефть, и сюда началось паломничество. Возникла двойная перспектива. Во-первых, заманчивое замужество, во-вторых, подходящая зарплата.
Учительствовать не пришлось: Светлану сразу взяли инструктором в райком партии. К ней (она «сидела» на культуре) шли люди в основном интеллигентные. Были среди них умные, по-своему интересные, были, конечно же, и поднаторевшие в лести. Некоторые относились к Светлане с явной симпатией, а Матвей Петрович Плясуля, заведующий районным Домом культуры, по его уверениям, не мог без Светланы жить. Она не столько думала о любви, сколько о замужестве. И, казалось, все к тому шло.
Но здесь, совсем некстати для Матвея Плясули и, как впоследствии оказалось, для Светланы Ткаченко, в райцентре появился Андрей Рощупкин. По профессии пилот, по стати — Илья Муромец с известной картины Васнецова, по облику — вылитый Алеша Попович. Знала о нем Светлана совсем немного: жил в Красноярском крае, охотничал, потом окончил в Бугуруслане училище гражданской авиации и теперь работает вторым пилотом у Василия Ивановича Ковалева. Сведения, конечно, невелики, но Светлану большее и не интересовало. Зато потянуло ее в художественную самодеятельность, на концертах которой Андрей выступал солистом-гитаристом. Где он научился играть — неизвестно, но, по общему признанию, играл хорошо и исполнял такие душевные песни, которые сражали наповал не только Светлану. Сама Светлана была артисткой даже меньше, чем «так себе». Зато в райкоме ведала культурой. К тому же благожелательное отношение к ней Матвея Петровича Плясули... Поэтому, хотя и не определили ее в примадонны, негромкие роли доверяли.
Может, Светлане только мнилось, а может, и на самом деле она безумно влюбилась, но так или иначе свадьба ее с Матвеем расстроилась. Причину она от отставленного жениха не скрыла. И он пошел объясняться к Андрею. Тут-то и открылась пикантная подробность.
— Подожди, — сказал Андрей Плясуле. — Я ничего не понимаю. Ну, расстраивается у вас со Светланой, а я-то при чем?
— Она говорит: у вас любовь...
— С чего это вдруг? Я ее пару раз проводил из клуба. Не помню, может, даже поцеловал... Ну и что?
После этого у Андрея состоялось тягостное объяснение со Светланой, которое ни к чему не привело. Дружеские отношения Матвея и Светланы не восстановились, и все пошло у нее под откос. Она, вроде бы назло Андрею, вышла замуж за зубопротезиста. Однако скоро выяснилось, что она не вышла замуж, а, по местному выражению, только «сбегала». Скромный с виду протезист, оказывается, частенько впадал в запои, и жить с ним было хуже каторги. Разошлись они со скандалом, и после этого бывший муж стал рассказывать о бывшей жене всякие небылицы. Когда они дошли до райкома, Светлану послали заведовать отделом писем в редакцию районной газеты.
Какое-то время во всех своих бедах Светлана винила Андрея. К самодеятельности она охладела и с Андреем встречалась лишь в случайных компаниях. Иногда в шумных и почти никогда — в малочисленных, таких, например, как сегодня. Андрей старался вести себя ровно, а Светлану время от времени заносило. Особенно когда Андрей, по ее мнению, «забрасывал сети». Женщине всегда неприятно, если мужчина, к которому она относится с симпатией, отдает предпочтение другой. Сейчас, взвинчивая себя мыслью, что Андрей все делает ей назло, она только и ждала момента, чтобы озлобиться открыто.
Андрей же, для которого в этот вечер действительно существовала одна Татьяна, все делал только для нее, а совсем не в пику Светлане. Делал искренне, без рисовки. Он вообще хитрить не любил, и когда все-таки хитрить случалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Но так как ловчить ему приходилось перед людьми, которые сами были ловкачами, то притворство особенно не тяготило, и перед собой он оправдывался без усилий.
Сегодняшний вечер Андрей рисовал себе совсем не так, как он сложился. У пилотов в Андреевском была своя ведомственная гостиница, оборудованная намного лучше районной. В ней был даже номер для начальства. Номер пустовал, и Андрей договорился с директором устроить Таню там. Почему возникло такое желание, он не знал. А вот момент, когда захотелось «достать с неба звездочку», Андрей запомнил. Потребность сделать для Татьяны то, чего она не ждет и ждать не может, возникла у него после того, как новая его знакомая, расставаясь у редакции, сказала: «Позвони ближе к вечеру». С этого самого момента он с нетерпением стал ждать вечера. Едва отойдя от редакции, купил в газетном киоске «Северную звезду» и выписал в блокнот редакционные телефоны. Звонить начал сразу после обеда. Позвонил по одному номеру — никто ему не ответил. Позвонил по второму — то же самое. Тогда он обратился напрямик к редактору. Тот сухо сообщил:
— Ростовцева в командировке. Звоните послезавтра.
Куда Татьяна полетела, с кем, на сколько — Андрей узнал у редакционной машинистки Натальи.
Наталье было восемнадцать лет. А выглядела она совсем девочкой, нескладной и хрупкой — этакий невзрачный бутон. Угловатая, какая-то шарнирная, с острыми локотками и коленками, с острыми ключицами. Заверни все это в самую дорогую и модную упаковку, все равно останется, как есть, доска доской. Наталья свою неуклюжесть в душе ненавидела, переживала глубоко и потому вела себя, как она считала, независимо. В ее представлении независимость означала несогласие с любым и всяким. Для нее не было никаких авторитетов. Единственным человеком, для которого делала исключение, выслушивала его до конца, и не только выслушивала, но порой с его мнением соглашалась, была Светлана. Поблажку Светлане Наташа делала совсем не потому, что считала ее отличной от других, а потому, что жалела. Она знала о Светланином романе (свои отношения с Андреем Светлана называла только так) лишь по рассказам героини и в полной мере этим рассказам сопереживала.
Когда Андрей спросил о Татьяне, Наталья не просто задохнулась, она оглохла от негодования. Выпускница Уральского университета, которая всего три часа назад была для нее чуть ли не небожителем, оказалась очередной обидчицей Светланы. Андрей никогда бы не спросил о человеке, который его не интересует как «предмет», решила Наталья и, конечно же, своего собственного мнения о личности практикантки скрывать не собиралась.
— А тебе зачем эта ненормальная понадобилась? — с вызовом спросила она.
— Почему ненормальная? — опешил Андрей.
— Нормальная к нам в таких сапожках не поедет, — Наталья выставила ногу, обутую в Татьянин сапог, помотала носком. — В командировку приехала... Спасибо, Светлана ее одела. А то бы твоя фифочка совсем околела. Не Светка, в жизни бы этой доходяге свои пимы не отдала.
— Они со Светкой полетели?
— С кем еще… Сама она — тетя Мотя. Что такое буровая — и то не знает. Светлана повезла ее к Федякину.
— Когда прилетят?
— Должны послезавтра. Если ты такой добрый, пимы своей Танечке доставай сам. Мне мои самой нужны.
— Правильно. Наденешь их на руки и будешь ходить на четвереньках. Самое для тебя подходящее положение.
Что вопило ему вслед независимое существо, Андрей не слышал. Ему надо было обойти кое-кого из приятелей. Предупреждение, которое обронила Наталья со зла, он воспринял как еще одну возможность позаботиться о Татьяне. Приятелей у Андрея была половина поселка. Нашлись у них шерстяные носки, меховые рукавички, ушанка из ондатры. И даже унты из оленьего камуса. В общем, экипировки он набрал с большим запасом.
Уходя, Андрей хотел предупредить Татьяну, что о теплых вещах заботиться не надо — все есть. Но сказать об этом ни с того ни с сего вроде бы неудобно. Светлана и без того была на взводе, а тут могла сорваться и испортить Тане настроение на всю ночь. Совсем неожиданно Светлана сама вывела Андрея из трудного положения. Словно подслушав его мысли, она сказала:
— Ты, подруга, решила лететь к рыбакам? А ничего у тебя, наверное, не получится. В сапожках не полетишь, а валенки, хочешь не хочешь, придется возвращать.
Но Андрей вмешался, не дав ей договорить.
— Не ломай голову, у меня все есть, — сказал он, и Светлана почувствовала в его словах радость. Он по любому поводу готов был услужить Татьяне…
Сейчас Светлана сидела на кровати и думала, что ей, наверное, никогда не добиться расположения Андрея. Слова Тани о том, что она не верит в любовь по переписке, Светлана не приняла всерьез. И, чтобы остудить ее, она после долгого молчания сухо предупредила:
— Ты этому летуну не верь. Я на нем обожглась.
Татьяне было все равно: обжегся кто-то на Андрее или не обжегся. Любая девушка, которую заинтересовал парень, уверена, что только она может составить о нем правильное суждение, все остальное — от лукавого. Светлана это поняла, и в ней забродило копившееся в течение вечера негодование на чужую слепоту и самоуверенность.
Почувствовав внезапную симпатию к этой, как ей казалось, неустроенной и незащищенной девушке, она еще в редакции, во время первой их встречи, с горячей категоричностью решила, что по всем канонам она обязана взять над ней шефство. Шуба и валенки, конечно, не такая уж и большая забота. С одежкой-обувкой Татьяне помогли бы и без нее. В том же райкоме партии есть и полушубки, и валенки, и унты. Настоящая забота — это не полушубки и валенки, это совсем другое. К сожалению, Татьяна этого не понимает...
А свеча горела себе да горела. Светлана три раза уже подрезала фитиль, снимая нагар. При этих ее движениях ровный желтый свет становился неверным, начинал метаться по стенам комнаты, высвечивая совершенно неожиданные предметы. В последний раз из темноты выпрыгнула и заметалась по стене тень от гитары, которую Андрей, уходя, прислонил к изголовью кровати. Несколько мгновений тень стремилась вверх и, казалось, вот-вот коснется потолка. Но ожившее под ножницами пламя успокоилось, и все двинувшиеся в самостоятельную жизнь тени притихли тоже и заняли каждая свое место. Татьяне гитарное отражение напомнило о недавних мелодиях, которые тут же связались с образом исполнителя, и она спросила:
— Ты на гитаре играешь? И вообще на каком-нибудь инструменте играешь?
— Мне слон на ухо наступил, — глухо ответила Светлана. — А гитару мне подарили. У нас года три назад такая мода появилась: гитары дарить. Играет человек, не играет, а гитару ему в какую-нибудь памятную дату поднесут. Откуда такая мода взялась — не знаю...
— Интересно. В Челябинске тоже такая мода была. Да и сейчас еще осталась. Идет компания, все с рюкзаками. И почти к каждому рюкзаку приторочена гитара. Она создает настроение. Особенно в турпоходе.
Татьяну тянуло говорить, но она не знала, с чего начать, боялась сказать «что-то не то». Может показаться странным, что за два дня, которые они провели вместе, у них ни разу не зашел разговор об Андрее. Но до сегодняшнего вечера они даже не подозревали, что Андрей их общий знакомый. А оказывается, он был не просто знакомым.
Далеко за стенами дома раздалось торопливое «тух-тух-тух», словно там пытались расшевелить кого-то. Светлана приложила палец к губам, требуя тишины, и удовлетворенно сказала:
— Электростанцию запускают.
И тут же висевшая над столом под зеленым шелковым абажуром (только сейчас Татьяна обратила внимание на абажур и заметила, что он зеленый) лампочка несколько раз робко подмигнула и засияла ровным напористым светом.
— Совсем другое дело, — удовлетворенно сказала Светлана.
— А по-моему, исчезла романтика, — прищурившись, сказала Таня. — До этого у меня было такое чувство, будто я ночевала в стогу свежего сена.
Светлана резко повернулась, какое-то время рассматривала Татьяну, потом колко спросила:
— Тебе в стогу часто приходилось спать?
— Не часто, но приходилось. Раза три, наверное.
— С парнем? — Светлана впилась в нее взглядом, ожидая услышать то, что хотела.
— Да ты что, с парнем? — испуганно отшатнулась Татьяна. — Мы с девчонками спали на сеновале, когда на уборку в колхоз ездили.
— Какое же это спанье? — разочарованно протянула Светлана.
— Слушай, Светка, вы с Андреем жили? — дрожащим голосом спросила Таня — Как муж и жена?
— В том-то и дело, что нет. Я сдуру за другого хлестанула. Насолить, видишь, хотела, — Светлана вдруг почувствовала себя до отчуждения одинокой и никому не нужной. — Ты как насчет «покрепче»? — спросила она. — Не хочешь выпить?
— Нет, — сказала Таня.
— Ну и не пей. Ложись спать. Тебе завтра вставать рано.
Светлана достала раскладушку, постелила постель. Таня легла, накрывшись толстым ватным одеялом. За сегодняшний день у нее было столько впечатлений, сколько иногда не набиралось и за целый год. Она думала о Светлане, и ей было жаль ее. Тане казалось, что Светлана достойна лучшей судьбы. Но ее мысли тут же перескочили на Андрея. Ими она не хотела делиться ни с кем.
Свой первый рабочий день Остудин начал с планерки, на которую пригласил всех начальников цехов и отделов. Он поднимал каждого и просил доложить, чем занимается служба сегодня и что намечает сделать в течение недели. О более дальних перспективах спрашивать не было нужды, они становились ясными из ближайших действий. И сразу начались выяснения отношений, требования, обещания. Он словно сидел не за столом начальника нефтеразведочной экспедиции, а в своем кабинете конторы бурения в Поволжье. И здесь, оказывается, кому-то чего-то не хватало, кто-то кому-то был должен.
Он молча слушал, отмечая по накалу претензий главные вопросы, в которые должен вмешаться. Прежде всего надо было побывать в вышкомонтажном и транспортном цехах. К ним претензий больше всего. Потом переговорить с начальником ОРСа. Остальное можно решать, как говорят в таких случаях, в рабочем порядке.
Закончив планерку, Остудин направился в цехи. Он предполагал завершить дела в них до обеда. Но как только зашел к вышкомонтажникам, понял, что увяз надолго. Начальник цеха Базаров выложил перед ним такую кучу проблем, в которых черт ногу сломает. Пришлось разбираться с ними.
Из вышкомонтажного Роман Иванович пошел в цех транспортный. На его начальника, Николая Афанасьевича Галайбу, он обратил внимание еще вчера, при знакомстве в конторе экспедиции. Сегодня разглядел не торопясь. Крупный круглолицый парень со светлыми волосами и неторопливым южно-русским говором. У Галайбы были длинные отвисшие усы запорожского казака, и он время от времени оглаживал их ладонью.
— Давно вы здесь? — поинтересовался Остудин.
— Да уж третий год северные полностью получаю.
Остудин прикинул: полновесные северные надбавки выплачиваются после пяти лет работы. Следовательно Галайба в экспедиции восьмой год.
— Не скучаете по Украине?
— Та я ж не с Украйны, я с Кубани.
— Был сейчас у Базарова, — выдержав небольшую паузу, сказал Остудин. — Жалуется на вас. Не даете транспорт. Грузы перевозить не на чем.
— Робить лучше надо, а не шукать повинных. Станков готовых нема, вот он и шукает козла отпущения.
— Значит, транспорта хватает?
— Я ж не сказал, что его не треба, — живо отозвался Галайба.
— Понимаю, понимаю, — принял его горячность Остудин. — Где вы работали до Таежного?
— У совхози Ил-ыча.
— И в совхозе Ильича вы по нужде в кусты ездили на трехтонке — столько у вас было избыточного транспорта. Так ведь?
— Та ни, — вскинулся было Галайба, но тут же понял, что к чему, и широко разулыбался. Пояснил: — Та я ж начальник цеха.
В самом деле, где найдешь такого начальника транспортного цеха, который сказал бы, что перевозочных средств у него в достатке? Конечно же, пяток, а лучше десяток новых автомобилей ему необходимы позарез. За восемь лет Николай Афанасьевич не помнил дня, чтобы его служба и буровые были полностью обеспечены оборудованием и материалами. Однако скважины бурили и даже открыли Юбилейное месторождение нефти. На торжествах по поводу этого события начальник экспедиции подчеркнул: «Несмотря на слабую работу транспортного цеха...»
— Если бы трошки помогли тракторами-болотоходами... Но нам их не дають. Барсов об этом министру писал...
Был такой случай. Измученный нехваткой транспорта, Барсов обратился к министру за помощью. Тот переправил письмо Батурину с визой: «Решить положительно».
— Я не слухал, о чем они размовляли, — сказал Галайба. — Тилько видел, шо лицо Николая Александровича стало як буряк. Рука у него затряслась, положил он трубку и голову опустил: «Батурин сказал, что производство тракторов у него еще не налажено. Тем более болотоходных». Я думаю, Батурин его крепко отматюгал.
— Жаль, что не налажено, — отозвался Остудин. — Очень даже жаль. Малина была бы, не жизнь. А пока проведи-ка меня по твоим заповедным местам, покажи, где что прячешь.
— Та каки ще заначки? Каждая гайка...
— Ладно, рассказывай... Казанская сирота.
Хозяйство Галайбы Остудину понравилось. Чистенько все настолько, насколько может быть чистенько и прибрано в действующем цехе, который живет не на показ приезжим комиссиям. Особенно это бросилось в глаза, когда проходили участок по ремонту двигателей. По цементному полу не струились масляные потеки, не валялись ошметки солидола, на которых можно сломать ноги. Были, конечно, пятна, но засыпаны они песком, и ходить по ним можно без опаски. Как про себя отметил Остудин, «аккуратные пятна». Иначе говоря, те самые издержки производства, без которых рабочие площади не были бы рабочими. И заслуга в этом прежде всего начальника хозяйства. Вывод: Галайба на своем месте.
— Водителей хватает? — спросил Остудин, когда они закончили обход хозяйства.
— Шуткуете? — усмехнулся Галайба. — Выкручиваемся за счет переработок. Було б жилье, люди б приихалы.
Об этом Остудину говорили и буровики: будет жилье — будут работники. Не те, временные, готовые, как перекати-поле, немедленно сорваться с одного места и перебраться на другое, а люди семейные, обстоятельные, которые приедут сюда не за запахом тайги и не за туманами. Трудиться приедут, открывать новые месторождения. И соответственно труду зарабатывать.
Когда Остудин вернулся в свой кабинет, первым делом спросил у Машеньки, нет ли срочных радиограмм с буровых или из объединения. Ему почему-то казалось, что Батурин обязательно должен был позвонить. Что ни говори, а ведь у Остудина сегодня первый рабочий день. Здесь, в поселке, ему приткнуться не к кому. А Батурин, прощаясь, сказал, что не забудет про нового начальника Таежной экспедиции... Узнав, что ни звонков, ни радиограмм не было, Остудин подумал даже с некоторым удовлетворением: «Ну и черт с ним, без этого обойдемся».
Проходя мимо кабинета главного геолога, на всякий случай толкнул рукой дверь. Еланцев сидел за небольшим двухтумбовым столом, листал не то книгу, не то рабочий журнал. Поднял на Остудина глаза, немного суховато спросил:
— Ты по делу или по пути?
— Хочу кое-что прояснить, — сказал Остудин, переступая порог. — Сейчас был у Базарова. И вот что бросилось в глаза. Буровых станков у нас вроде бы не так уж мало, а работать нечем.
Остудин огляделся. Кабинет Еланцева был тесным. Развешанные по стенам геологические карты с начерченными на них контурами структур, перспективных на нефть и газ, как бы сближали и без того узкое пространство и создавали впечатление еще большей тесноты. Остудину в какой-то миг показалось, что, пробираясь к столу, он плечами раздвигает стены. Он обвел рукой кабинет и спросил не без иронии:
— А поменьше себе ничего выбрать не мог? Ты же все-таки главный геолог.
— Я этот кабинет из-за тепла выбрал. Зимой здесь очень уж уютно.
Стол, за которым сидел Еланцев, застилало толстое прозрачное стекло. Под ним, чуть сдвинутый в сторону, лежал большой лист белой бумаги с напечатанными на машинке телефонами областного геологического объединения и Таежной экспедиции. А в верхнем левом углу — фотография красивой светловолосой женщины. Остудин вспомнил разговор с Красновым и подумал: «Та или жена?» Заметив любопытствующий взгляд Остудина, Еланцев положил на фотографию книгу и заговорил, не давая Роману Ивановичу времени на посторонний вопрос:
— Видишь ли, в чем дело. Теоретически буровых станков нам хватает. Когда работали на Юбилейном, не было никаких проблем. Пробурил скважину, перетащил станок на полкилометра выше-ниже и принимайся за следующую. Каждая скважина давала нефть. Тут тебе план и по проходке, и по приросту запасов. А что теперь? — Еланцев открыл стол, достал сигареты, закурил. Сизое облачко повисло, растворяясь, посреди комнаты. Затем взял с подоконника маленькую указку и подошел к карте района. — Взгляни сюда. Одну скважину мы бурим на Моховой площади, вторую — на Оленьей. Расстояние между ними — пятьдесят километров. С Моховой нам надо перетащить станок на Трехбугорную. Всего-то тридцать верст. А на этих верстах четыре реки, пятикилометровое болото. Я уж не считаю ручьи и мочажины. У вас в Поволжье как? Погрузил станок на трейлер и двинулся в путь. А тут надо ждать января. Именно к этому времени болота и реки промерзают. От Оленьей до Белоярской двадцать километров, пройти их можно часа за три-четыре. А ты плюсани сюда еще пол-лета, осень... в общем, до января. Выходит шесть месяцев с лишним техника стоит без движения. Заколдованный круг. Все условия для нормальной работы вроде есть, а без Деда Мороза ни на шаг.
— Где же выход? — Остудин смотрел на карту и мысленно представлял версты, которые нарисовал Еланцев.
— Надо пересмотреть нормы, — Еланцев снова затянулся сигаретой. — Сибирь — не Поволжье и даже не пески Каракумов. Хотя, понимаю, там тоже несладко. Но самая высокая эффективность нефтеразведочных работ у нас. Сюда, прежде всего, и надо вкладывать деньги. Кстати, на скважине Р-1 на Моховой сегодня начало расти давление.
— Что же мне сразу не сообщили? — резко спросил Остудин и почувствовал, как кровь бросилась в голову. — Кто там бурит?
— Вохминцев. Человек опытный, — Еланцев подошел к столу, погасил в пепельнице сигарету и поднял глаза на Остудина. — За него можно быть спокойным.
— Я никаких сообщений от него не получал, — заметил Остудин.
— Очевидно, было небольшое проявление газа. Сейчас все вошло в норму. Вот и молчит.
— Ты меня не разыгрываешь? — все еще не веря сказанному, спросил Остудин. — Не успел я появиться в экспедиции, и сразу — проявление газа.
— Именно, — кивнул Еланцев. — Проявление газа означает, что мы наткнулись на месторождение.
Главный геолог произнес это со странным спокойствием, а у Остудина судорожно бухнуло сердце. Сотни прекрасных геологов сносили тысячи пар сапог, лазая по тайге и болотам в поисках нефти и газа. Им приходилось под жуткое гудение гнуса спать у костра, мерзнуть на буровых, не щадить ни себя, ни тех, кто работал рядом с ними. И все напрасно. Казалось, что нефть рядом. Стоит пробурить еще одну скважину, еще несколько метров, и над землей с реактивным свистом забьет фонтан, которого геолог ждал всю свою жизнь. Но бурили последнюю скважину, последние метры, а нефти не было. А тут! «Неужели счастье улыбнулось в первые же дни?» — промелькнула у Остудина робкая мысль.
Еланцев то ли намеренно, то ли случайно сдвинул книгу и Остудин снова увидел фотографию женщины. Она смотрела на него холодно и открыто. «Жена», — тихо сказал Еланцев, перехватив взгляд Остудина.
— Вы разведены?
Еланцев уперся в Остудина колючим взглядом. Его удивило, что нового начальника успели уже посвятить в чужие семейные дела. Он хотел узнать — кто? И вдруг по наитию, а может, высчитав, не спросил, а заявил утвердительно:
— Краснов постарался опередить всех?
— Я в чужие семейные дела не лезу, — сказал Остудин, отвернувшись. — Да сейчас, по-моему, ни у тебя, ни у меня нет особого желания говорить о них.
Еланцев согласно кивнул.
Остудин снова посмотрел на карту, в левом верхнем углу которой черным контуром была обведена Моховая площадь, и сказал:
— Нам с тобой надо будет слетать к Вохминцеву.
— Я хоть завтра, — ответил Еланцев.
— Завтра я не смогу. Надо кое с чем разобраться здесь. А вот через пару дней обязательно слетаем. Надеюсь, там ничего до этого времени не случится?
— Думаю, что нет, — сказал Еланцев и опустил глаза, остановившись взглядом на фотографии.
Остудин вышел. Мысль о семейных делах Еланцева сразу ушла на второй план. Покоя душе не давала скважина на Моховой. «Неужели все-таки получим нефть?» — думал он, ворочаясь ночью на кровати. Сон не шел. В середине ночи он встал, шлепая босыми ногами, прошел к столу, на котором лежали сигареты, на ощупь нашел их, закурил. Но, сделав несколько затяжек, погасил сигарету и снова лег.
Утром, не заходя в свой кабинет, направился на радиостанцию. Никаких вестей от Вохминцева не было. Радист успокоил его:
— Я тут сижу неотлучно. Если бы что случилось, нам бы сообщили сразу, — сказал он. — Таков порядок.
«А ведь он прав. И нервничаю я совсем зря», — подумал Остудин. Он вышел из конторы и, сев в машину, попросил шофера отвезти его к Оби. На льду залива, врезающегося в берег, его внимание привлекла одинокая фигура рыболова. Он попросил Володю подвернуть. Его интересовал не улов и тем более не досужая беседа. Его интересовала прочность льда. Не доезжая до рыбака метров тридцать, остановил машину, пошел пешком. Рыболов, оторвав взгляд от лунки, с недоумением смотрел на непрошеного гостя. Остудин, скользя сапогами по льду, подошел к нему, спросил:
— У вас это одна прорубка?
Вместо ответа рыбак вдруг напрягся, резко дернул вверх удочку и начал выбирать натянувшуюся, словно струна, леску. Через несколько секунд на льду затрепыхался крупный полосатый окунь. Сняв его с крючка, он повернулся к Остудину:
— Вы о чем-то спрашивали?
— У вас, говорю, это одна прорубка?
Удильщик с недоумением посмотрел на Остудина. Сразу было видно, что человек никогда не занимался рыбалкой.
— Нет, конечно. И на глыби есть, и на мели. Пока хорошего окуня вытащишь, от пешни спина взмокнет.
Остудин заглянул в ближнюю лунку. Матерый лед, уходя в провал, голубел, насколько видел глаз. «Середина марта, а по льду еще можно ездить на тракторах, — подумал Остудин. — Говорят, ледоход здесь начинается в середине мая. А когда появляются забереги?»
Подойдя к машине, спросил об этом у Володи. Тот ответил неопределенно:
— Вроде перед ледоходом и появляются.
Остудин усмехнулся:
— С таким «вроде» тебе, брат, на печке место, а не за рулем. Для водителя ледовая обстановка — таблица умножения.
— Для ледовой обстановки есть метеорологи, — сказал Володя таким тоном, что Остудин не понял — отшучивается человек или обиделся на справедливое замечание.
С берега Оби Остудин поехал в ремонтно-механический цех, затем зашел к электрикам и на склад цемента. И везде свои проблемы, везде жалобы на нехватку то одного, то другого.
Когда вернулся в контору, еще на лестнице услышал шум в своей приемной. Вслед за ним раздался женский визг. Перескакивая через ступеньки, Остудин влетел на второй этаж и рывком открыл дверь. Приемная выглядела необычно.
На стуле, прислонившись к вешалке, сидел мужчина лет сорока. Его голова безвольно клонилась вниз, тонкую шею в два оборота окутывал шерстяной клетчатый шарф. Один конец шарфа был засунут за пазуху, другой уходил за спину. Мужчина явно впадал в дрему и, казалось, был безучастен к тому, что происходило вокруг.
На пороге остудинского кабинета стояла щупленькая Машенька, широко расставив ноги и упершись руками в дверные косяки. Ее пытался схватить здоровенный парень в черном расстегнутом полушубке. Маша не давалась. Но он все-таки ухватил ее за отвороты жакета и, приподняв над полом, стремился отставить в сторону. Испуганным визгливым голосом Маша кричала:
— Отпусти! Кому говорю, отпусти!
Увидев Остудина, совсем по-детски пожаловалась:
— Роман Иванович, чего он...
Остудин всю эту странную картину охватил одним взглядом и, как всегда бывает в таких случаях, не раздумывая, бросился в свалку. Схватив парня за воротник полушубка, он резко дернул его на себя, тот выпустил Машеньку и, повалившись на Остудина, чуть не сбил его с ног. Он едва успел отскочить в сторону. Парень, стукнувшись боком о стол, остолбенело остановился. Остудин шагнул к Машенькиному столу, придвинул стул и, по-хозяйски усевшись на него, властно спросил:
— Мария Григорьевна, что здесь происходит? Что это за люди?
Машенька, одернув жакет, в мгновение ока стала ответственным человеком, которого необычное событие только отвлекло, но не выбило из колеи.
— Он за какой-то запиской пришел, чтобы ему водку продали. К вам в кабинет рвался, — торопливо, но обстоятельно объяснила Машенька. — Я ему говорю, начальника нет, а он вцепился...
— Ты пока зайди в мой кабинет, приведи себя в порядок, а я поговорю с посетителями.
Остудин подвинулся, Машенька взяла из ящика стола свою сумочку и скрылась за дверью кабинета. Все это время парень в полушубке стоял и слушал, чем закончится разговор начальника с секретаршей. Внезапное появление Остудина и его резкий выпад оказались для него неожиданными.
— Как фамилия? — спросил Остудин, снизу вверх посмотрев на парня. Он специально не поднимался со стула, давая посетителю понять, кто здесь настоящий хозяин.
— Семен Лоскутов, — ответил парень. К удивлению Остудина, он не был пьяным. Если и выпил, то только слегка.
— С ним пил? — Остудин кивнул в сторону сидевшего.
— Я одеколон не принимаю, — ухмыльнулся Лоскутов.
— О какой записке ты говорил? Что это за записка на водку?
— В магазине сказали: новый начальник экспедиции приказал продавать водку только по запискам.
— Кто сказал?
— Продавщица, кто же еще? — парень, отступив на шаг, откровенно разглядывал нового начальника.
Остудина это удивило. Никаких распоряжений ни в отношении водки, ни в отношении каких-либо других товаров он не давал. И не только потому, что еще не успел разобраться в этом. Просто считал — вопросами снабжения занимается начальник ОРСа, ему за это и держать ответ. У начальника экспедиции других забот хватает.
— Мария Григорьевна, — Машенька уже привела себя в порядок и выглядела как невеста на выданье, — пригласите Соломончика. А ты, Лоскутов, подожди здесь.
Остудин прошел в кабинет. В нем пахло духами. Он покрутил головой, втягивая запах ноздрями. Всего несколько минут пробыла в нем женщина, а аромат парфюмерии казался устоявшимся.
Сразу всплыли перед глазами приволжская квартира, Нина, Оленька... Остудин, почувствовав в ногах томительную слабость, на мгновение остановился, но тут же мотнул головой, отгоняя видение. Прошел к вешалке, разделся и шагнул к своему столу.
При смотринах Соломончик не произвел на него впечатления, да и глядел на него Остудин без внимания. Сидел Ефим Семенович спиной к окну, затененное его лицо смотрелось неясно и провально. Не то что сейчас. Перед Остудиным стоял чуть полноватый человек в хорошо подогнанном костюме, с породистым лицом артиста, рассказывающего анекдоты о кулинарном техникуме, и постаревшим, по сравнению с экранным, лет этак на десять. Остудин не удержался от удивления:
— Так вот вы какой, Ефим Семенович Соломончик...
— В первый день вы меня не разглядели?
Даже улыбнулся Соломончик породисто. Губы шевельнулись в уголках, но не раздвинулись. От глаз радужно расползлись тонкие лучики и тут же разгладились. Вроде надел человек на лицо нужное выражение, продержал его ровно столько, сколько требовал момент, и снял. Остудин оценил эту улыбку как театральную, и она ему не понравилась. Потому ответил суховато и как бы между прочим:
—Не разглядел, но вы не обижайтесь на это. Столько на меня знакомств в одночасье свалилось... С чем я вас пригласил-то... Товарищи ко мне с претензией пришли: водку им не продают. Вроде по моему указанию. Это что, самодеятельность продавца или ваша инициатива?
— Товарищи — те, которые в приемной? — кивнул Соломончик на дверь.
— Какое это имеет значение? Люди пришли, одним словом.
— Что ж, людям надо входить в наше положение. С водкой у нас действительно трудности. Так что эта инициатива вызвана необходимостью.
— Но прежде чем отдавать распоряжения от моего имени, надо было спросить меня, — нахмурился Остудин.
— Роман Иванович, уважаемый, неужели вы думаете, что я решил прикрыться вашей должностью? Если в магазине и правда сослались на вас... поверьте, я здесь ни при чем. К тому же, — на этот раз Ефим Семенович улыбнулся, не сдерживаясь, и сверкнул набором ровных ухоженных зубов, — волноваться следует мне, а не вам. Значит, я для своих непосредственных подчиненных меньший авторитет, нежели вы. Меня это настораживает.
— Я смотрю иначе: ваши подчиненные вас прикрывают.
— Вы полагаете, я в этом нуждаюсь?
Он задавал вопрос так, словно Остудин был уверен в незыблемости авторитета Соломончика. И тому сразу захотелось получше прощупать своего главного снабженца. Ведь работа геолога во многом зависит от того, как он накормлен, одет-обут.
— Послушайте, Ефим Семенович, а как у нас на самом деле с водкой? С другими продуктами как?
— С водкой неважно, — Соломончик сделал серьезное лицо и нахмурил брови. — До навигации два месяца, а на складе всего двадцать ящиков. С другими продуктами получше.
— Двадцать ящиков... Четыреста бутылок? — удивился Остудин. — Это же — залейся.
— По понятиям средней полосы России может быть и так, — сказал Соломончик, — а на Севере нормы совсем другие. К тому же необходимо помогать факториям. У тех со спиртным вообще скверно. Туда его завозят не по потребности, а по плану. Пушнину же требуют сверх головы. Приходится помогать.
— А мы-то какое отношение имеем к факториям? — удивился Остудин.
— Если хочешь жить, должен дружить со всеми.
— Я что-то не понял…
— Вы знаете, что такое айсберг? — спросил Соломончик, глядя на Остудина выпуклыми глазами. — Так вот торговля, а если взять шире, все снабжение — тот же айсберг: над поверхностью сотая его часть, остальное в глубине. Постичь эту глубину невозможно. Будешь пытаться — непременно утонешь.
— Однако вы философ, — заметил Остудин, чуть улыбнувшись.
— Это не философия, это жизнь. Я свято соблюдаю правила, которые мне предписаны. И никогда не делаю попытки проникнуть ниже допустимого.
— Очень любопытно, — все более удивляясь, сказал Остудин. — Даже поучительно... Кстати, как мы будем с товарищами, которые ждут в приемной и в тонкости торговли вдаваться не хотят?
— По-моему, вы уже решили, — надев на лицо невинную улыбку, ответил Ефим Семенович.
Остудин засмеялся:
— Прямо по сценарию. Помните, Фурманов Чапаеву: «Командир уже принял решение и, по-моему, оно правильное», — Остудин сразу посерьезнел: — Давайте сегодня выделим этому дуэту пару бутылок, и пусть катятся к чертовой матери. А то ведь как получается. Еще вчера водкой торговали свободно. А как появился новый начальник, торговля кончилась...
— Воля ваша, — пожал плечами Соломончик. — Только, ради Бога, не вводите послабление в систему. Иначе она перестанет работать.
Роман Иванович нажал на вмонтированную в стол кнопку, дверь открылась, и на пороге появилась Машенька.
— Лоскутов ждет? — спросил Остудин.
— А куда он денется? — она даже дернулась от возмущения. — И второго разбудил...
— Послушайте, Мария Григорьевна, — мягко сказал Ефим Семенович. — Позвоните, пожалуйста, в магазин. Пусть этим... гражданам отпустят две бутылки водки. Скажите, что это мое распоряжение.
Машенька вышла. Остудин повернулся к Соломончику:
— Знаете, Ефим Семенович, вы меня этим айсбергом здорово заинтересовали. Неужели так много под водой? Очень хотелось бы просветиться.
— На досуге, Роман Иванович, на досуге, — снова надев на лицо невинную улыбку, сказал Соломончик. — И то — в самом сжатом очерке.
Торговля-снабжение и в самом деле заинтересовали Остудина. Даже не столько, пожалуй, они, сколько сам Ефим Семенович. Когда тот говорил о факториях, у Романа Ивановича мелькнула неожиданная мысль...
АБОРИГЕНЫ ТАЙГИОн молча слушал, отмечая по накалу претензий главные вопросы, в которые должен вмешаться. Прежде всего надо было побывать в вышкомонтажном и транспортном цехах. К ним претензий больше всего. Потом переговорить с начальником ОРСа. Остальное можно решать, как говорят в таких случаях, в рабочем порядке.
Закончив планерку, Остудин направился в цехи. Он предполагал завершить дела в них до обеда. Но как только зашел к вышкомонтажникам, понял, что увяз надолго. Начальник цеха Базаров выложил перед ним такую кучу проблем, в которых черт ногу сломает. Пришлось разбираться с ними.
Из вышкомонтажного Роман Иванович пошел в цех транспортный. На его начальника, Николая Афанасьевича Галайбу, он обратил внимание еще вчера, при знакомстве в конторе экспедиции. Сегодня разглядел не торопясь. Крупный круглолицый парень со светлыми волосами и неторопливым южно-русским говором. У Галайбы были длинные отвисшие усы запорожского казака, и он время от времени оглаживал их ладонью.
— Давно вы здесь? — поинтересовался Остудин.
— Да уж третий год северные полностью получаю.
Остудин прикинул: полновесные северные надбавки выплачиваются после пяти лет работы. Следовательно Галайба в экспедиции восьмой год.
— Не скучаете по Украине?
— Та я ж не с Украйны, я с Кубани.
— Был сейчас у Базарова, — выдержав небольшую паузу, сказал Остудин. — Жалуется на вас. Не даете транспорт. Грузы перевозить не на чем.
— Робить лучше надо, а не шукать повинных. Станков готовых нема, вот он и шукает козла отпущения.
— Значит, транспорта хватает?
— Я ж не сказал, что его не треба, — живо отозвался Галайба.
— Понимаю, понимаю, — принял его горячность Остудин. — Где вы работали до Таежного?
— У совхози Ил-ыча.
— И в совхозе Ильича вы по нужде в кусты ездили на трехтонке — столько у вас было избыточного транспорта. Так ведь?
— Та ни, — вскинулся было Галайба, но тут же понял, что к чему, и широко разулыбался. Пояснил: — Та я ж начальник цеха.
В самом деле, где найдешь такого начальника транспортного цеха, который сказал бы, что перевозочных средств у него в достатке? Конечно же, пяток, а лучше десяток новых автомобилей ему необходимы позарез. За восемь лет Николай Афанасьевич не помнил дня, чтобы его служба и буровые были полностью обеспечены оборудованием и материалами. Однако скважины бурили и даже открыли Юбилейное месторождение нефти. На торжествах по поводу этого события начальник экспедиции подчеркнул: «Несмотря на слабую работу транспортного цеха...»
— Если бы трошки помогли тракторами-болотоходами... Но нам их не дають. Барсов об этом министру писал...
Был такой случай. Измученный нехваткой транспорта, Барсов обратился к министру за помощью. Тот переправил письмо Батурину с визой: «Решить положительно».
— Я не слухал, о чем они размовляли, — сказал Галайба. — Тилько видел, шо лицо Николая Александровича стало як буряк. Рука у него затряслась, положил он трубку и голову опустил: «Батурин сказал, что производство тракторов у него еще не налажено. Тем более болотоходных». Я думаю, Батурин его крепко отматюгал.
— Жаль, что не налажено, — отозвался Остудин. — Очень даже жаль. Малина была бы, не жизнь. А пока проведи-ка меня по твоим заповедным местам, покажи, где что прячешь.
— Та каки ще заначки? Каждая гайка...
— Ладно, рассказывай... Казанская сирота.
Хозяйство Галайбы Остудину понравилось. Чистенько все настолько, насколько может быть чистенько и прибрано в действующем цехе, который живет не на показ приезжим комиссиям. Особенно это бросилось в глаза, когда проходили участок по ремонту двигателей. По цементному полу не струились масляные потеки, не валялись ошметки солидола, на которых можно сломать ноги. Были, конечно, пятна, но засыпаны они песком, и ходить по ним можно без опаски. Как про себя отметил Остудин, «аккуратные пятна». Иначе говоря, те самые издержки производства, без которых рабочие площади не были бы рабочими. И заслуга в этом прежде всего начальника хозяйства. Вывод: Галайба на своем месте.
— Водителей хватает? — спросил Остудин, когда они закончили обход хозяйства.
— Шуткуете? — усмехнулся Галайба. — Выкручиваемся за счет переработок. Було б жилье, люди б приихалы.
Об этом Остудину говорили и буровики: будет жилье — будут работники. Не те, временные, готовые, как перекати-поле, немедленно сорваться с одного места и перебраться на другое, а люди семейные, обстоятельные, которые приедут сюда не за запахом тайги и не за туманами. Трудиться приедут, открывать новые месторождения. И соответственно труду зарабатывать.
Когда Остудин вернулся в свой кабинет, первым делом спросил у Машеньки, нет ли срочных радиограмм с буровых или из объединения. Ему почему-то казалось, что Батурин обязательно должен был позвонить. Что ни говори, а ведь у Остудина сегодня первый рабочий день. Здесь, в поселке, ему приткнуться не к кому. А Батурин, прощаясь, сказал, что не забудет про нового начальника Таежной экспедиции... Узнав, что ни звонков, ни радиограмм не было, Остудин подумал даже с некоторым удовлетворением: «Ну и черт с ним, без этого обойдемся».
Проходя мимо кабинета главного геолога, на всякий случай толкнул рукой дверь. Еланцев сидел за небольшим двухтумбовым столом, листал не то книгу, не то рабочий журнал. Поднял на Остудина глаза, немного суховато спросил:
— Ты по делу или по пути?
— Хочу кое-что прояснить, — сказал Остудин, переступая порог. — Сейчас был у Базарова. И вот что бросилось в глаза. Буровых станков у нас вроде бы не так уж мало, а работать нечем.
Остудин огляделся. Кабинет Еланцева был тесным. Развешанные по стенам геологические карты с начерченными на них контурами структур, перспективных на нефть и газ, как бы сближали и без того узкое пространство и создавали впечатление еще большей тесноты. Остудину в какой-то миг показалось, что, пробираясь к столу, он плечами раздвигает стены. Он обвел рукой кабинет и спросил не без иронии:
— А поменьше себе ничего выбрать не мог? Ты же все-таки главный геолог.
— Я этот кабинет из-за тепла выбрал. Зимой здесь очень уж уютно.
Стол, за которым сидел Еланцев, застилало толстое прозрачное стекло. Под ним, чуть сдвинутый в сторону, лежал большой лист белой бумаги с напечатанными на машинке телефонами областного геологического объединения и Таежной экспедиции. А в верхнем левом углу — фотография красивой светловолосой женщины. Остудин вспомнил разговор с Красновым и подумал: «Та или жена?» Заметив любопытствующий взгляд Остудина, Еланцев положил на фотографию книгу и заговорил, не давая Роману Ивановичу времени на посторонний вопрос:
— Видишь ли, в чем дело. Теоретически буровых станков нам хватает. Когда работали на Юбилейном, не было никаких проблем. Пробурил скважину, перетащил станок на полкилометра выше-ниже и принимайся за следующую. Каждая скважина давала нефть. Тут тебе план и по проходке, и по приросту запасов. А что теперь? — Еланцев открыл стол, достал сигареты, закурил. Сизое облачко повисло, растворяясь, посреди комнаты. Затем взял с подоконника маленькую указку и подошел к карте района. — Взгляни сюда. Одну скважину мы бурим на Моховой площади, вторую — на Оленьей. Расстояние между ними — пятьдесят километров. С Моховой нам надо перетащить станок на Трехбугорную. Всего-то тридцать верст. А на этих верстах четыре реки, пятикилометровое болото. Я уж не считаю ручьи и мочажины. У вас в Поволжье как? Погрузил станок на трейлер и двинулся в путь. А тут надо ждать января. Именно к этому времени болота и реки промерзают. От Оленьей до Белоярской двадцать километров, пройти их можно часа за три-четыре. А ты плюсани сюда еще пол-лета, осень... в общем, до января. Выходит шесть месяцев с лишним техника стоит без движения. Заколдованный круг. Все условия для нормальной работы вроде есть, а без Деда Мороза ни на шаг.
— Где же выход? — Остудин смотрел на карту и мысленно представлял версты, которые нарисовал Еланцев.
— Надо пересмотреть нормы, — Еланцев снова затянулся сигаретой. — Сибирь — не Поволжье и даже не пески Каракумов. Хотя, понимаю, там тоже несладко. Но самая высокая эффективность нефтеразведочных работ у нас. Сюда, прежде всего, и надо вкладывать деньги. Кстати, на скважине Р-1 на Моховой сегодня начало расти давление.
— Что же мне сразу не сообщили? — резко спросил Остудин и почувствовал, как кровь бросилась в голову. — Кто там бурит?
— Вохминцев. Человек опытный, — Еланцев подошел к столу, погасил в пепельнице сигарету и поднял глаза на Остудина. — За него можно быть спокойным.
— Я никаких сообщений от него не получал, — заметил Остудин.
— Очевидно, было небольшое проявление газа. Сейчас все вошло в норму. Вот и молчит.
— Ты меня не разыгрываешь? — все еще не веря сказанному, спросил Остудин. — Не успел я появиться в экспедиции, и сразу — проявление газа.
— Именно, — кивнул Еланцев. — Проявление газа означает, что мы наткнулись на месторождение.
Главный геолог произнес это со странным спокойствием, а у Остудина судорожно бухнуло сердце. Сотни прекрасных геологов сносили тысячи пар сапог, лазая по тайге и болотам в поисках нефти и газа. Им приходилось под жуткое гудение гнуса спать у костра, мерзнуть на буровых, не щадить ни себя, ни тех, кто работал рядом с ними. И все напрасно. Казалось, что нефть рядом. Стоит пробурить еще одну скважину, еще несколько метров, и над землей с реактивным свистом забьет фонтан, которого геолог ждал всю свою жизнь. Но бурили последнюю скважину, последние метры, а нефти не было. А тут! «Неужели счастье улыбнулось в первые же дни?» — промелькнула у Остудина робкая мысль.
Еланцев то ли намеренно, то ли случайно сдвинул книгу и Остудин снова увидел фотографию женщины. Она смотрела на него холодно и открыто. «Жена», — тихо сказал Еланцев, перехватив взгляд Остудина.
— Вы разведены?
Еланцев уперся в Остудина колючим взглядом. Его удивило, что нового начальника успели уже посвятить в чужие семейные дела. Он хотел узнать — кто? И вдруг по наитию, а может, высчитав, не спросил, а заявил утвердительно:
— Краснов постарался опередить всех?
— Я в чужие семейные дела не лезу, — сказал Остудин, отвернувшись. — Да сейчас, по-моему, ни у тебя, ни у меня нет особого желания говорить о них.
Еланцев согласно кивнул.
Остудин снова посмотрел на карту, в левом верхнем углу которой черным контуром была обведена Моховая площадь, и сказал:
— Нам с тобой надо будет слетать к Вохминцеву.
— Я хоть завтра, — ответил Еланцев.
— Завтра я не смогу. Надо кое с чем разобраться здесь. А вот через пару дней обязательно слетаем. Надеюсь, там ничего до этого времени не случится?
— Думаю, что нет, — сказал Еланцев и опустил глаза, остановившись взглядом на фотографии.
Остудин вышел. Мысль о семейных делах Еланцева сразу ушла на второй план. Покоя душе не давала скважина на Моховой. «Неужели все-таки получим нефть?» — думал он, ворочаясь ночью на кровати. Сон не шел. В середине ночи он встал, шлепая босыми ногами, прошел к столу, на котором лежали сигареты, на ощупь нашел их, закурил. Но, сделав несколько затяжек, погасил сигарету и снова лег.
Утром, не заходя в свой кабинет, направился на радиостанцию. Никаких вестей от Вохминцева не было. Радист успокоил его:
— Я тут сижу неотлучно. Если бы что случилось, нам бы сообщили сразу, — сказал он. — Таков порядок.
«А ведь он прав. И нервничаю я совсем зря», — подумал Остудин. Он вышел из конторы и, сев в машину, попросил шофера отвезти его к Оби. На льду залива, врезающегося в берег, его внимание привлекла одинокая фигура рыболова. Он попросил Володю подвернуть. Его интересовал не улов и тем более не досужая беседа. Его интересовала прочность льда. Не доезжая до рыбака метров тридцать, остановил машину, пошел пешком. Рыболов, оторвав взгляд от лунки, с недоумением смотрел на непрошеного гостя. Остудин, скользя сапогами по льду, подошел к нему, спросил:
— У вас это одна прорубка?
Вместо ответа рыбак вдруг напрягся, резко дернул вверх удочку и начал выбирать натянувшуюся, словно струна, леску. Через несколько секунд на льду затрепыхался крупный полосатый окунь. Сняв его с крючка, он повернулся к Остудину:
— Вы о чем-то спрашивали?
— У вас, говорю, это одна прорубка?
Удильщик с недоумением посмотрел на Остудина. Сразу было видно, что человек никогда не занимался рыбалкой.
— Нет, конечно. И на глыби есть, и на мели. Пока хорошего окуня вытащишь, от пешни спина взмокнет.
Остудин заглянул в ближнюю лунку. Матерый лед, уходя в провал, голубел, насколько видел глаз. «Середина марта, а по льду еще можно ездить на тракторах, — подумал Остудин. — Говорят, ледоход здесь начинается в середине мая. А когда появляются забереги?»
Подойдя к машине, спросил об этом у Володи. Тот ответил неопределенно:
— Вроде перед ледоходом и появляются.
Остудин усмехнулся:
— С таким «вроде» тебе, брат, на печке место, а не за рулем. Для водителя ледовая обстановка — таблица умножения.
— Для ледовой обстановки есть метеорологи, — сказал Володя таким тоном, что Остудин не понял — отшучивается человек или обиделся на справедливое замечание.
С берега Оби Остудин поехал в ремонтно-механический цех, затем зашел к электрикам и на склад цемента. И везде свои проблемы, везде жалобы на нехватку то одного, то другого.
Когда вернулся в контору, еще на лестнице услышал шум в своей приемной. Вслед за ним раздался женский визг. Перескакивая через ступеньки, Остудин влетел на второй этаж и рывком открыл дверь. Приемная выглядела необычно.
На стуле, прислонившись к вешалке, сидел мужчина лет сорока. Его голова безвольно клонилась вниз, тонкую шею в два оборота окутывал шерстяной клетчатый шарф. Один конец шарфа был засунут за пазуху, другой уходил за спину. Мужчина явно впадал в дрему и, казалось, был безучастен к тому, что происходило вокруг.
На пороге остудинского кабинета стояла щупленькая Машенька, широко расставив ноги и упершись руками в дверные косяки. Ее пытался схватить здоровенный парень в черном расстегнутом полушубке. Маша не давалась. Но он все-таки ухватил ее за отвороты жакета и, приподняв над полом, стремился отставить в сторону. Испуганным визгливым голосом Маша кричала:
— Отпусти! Кому говорю, отпусти!
Увидев Остудина, совсем по-детски пожаловалась:
— Роман Иванович, чего он...
Остудин всю эту странную картину охватил одним взглядом и, как всегда бывает в таких случаях, не раздумывая, бросился в свалку. Схватив парня за воротник полушубка, он резко дернул его на себя, тот выпустил Машеньку и, повалившись на Остудина, чуть не сбил его с ног. Он едва успел отскочить в сторону. Парень, стукнувшись боком о стол, остолбенело остановился. Остудин шагнул к Машенькиному столу, придвинул стул и, по-хозяйски усевшись на него, властно спросил:
— Мария Григорьевна, что здесь происходит? Что это за люди?
Машенька, одернув жакет, в мгновение ока стала ответственным человеком, которого необычное событие только отвлекло, но не выбило из колеи.
— Он за какой-то запиской пришел, чтобы ему водку продали. К вам в кабинет рвался, — торопливо, но обстоятельно объяснила Машенька. — Я ему говорю, начальника нет, а он вцепился...
— Ты пока зайди в мой кабинет, приведи себя в порядок, а я поговорю с посетителями.
Остудин подвинулся, Машенька взяла из ящика стола свою сумочку и скрылась за дверью кабинета. Все это время парень в полушубке стоял и слушал, чем закончится разговор начальника с секретаршей. Внезапное появление Остудина и его резкий выпад оказались для него неожиданными.
— Как фамилия? — спросил Остудин, снизу вверх посмотрев на парня. Он специально не поднимался со стула, давая посетителю понять, кто здесь настоящий хозяин.
— Семен Лоскутов, — ответил парень. К удивлению Остудина, он не был пьяным. Если и выпил, то только слегка.
— С ним пил? — Остудин кивнул в сторону сидевшего.
— Я одеколон не принимаю, — ухмыльнулся Лоскутов.
— О какой записке ты говорил? Что это за записка на водку?
— В магазине сказали: новый начальник экспедиции приказал продавать водку только по запискам.
— Кто сказал?
— Продавщица, кто же еще? — парень, отступив на шаг, откровенно разглядывал нового начальника.
Остудина это удивило. Никаких распоряжений ни в отношении водки, ни в отношении каких-либо других товаров он не давал. И не только потому, что еще не успел разобраться в этом. Просто считал — вопросами снабжения занимается начальник ОРСа, ему за это и держать ответ. У начальника экспедиции других забот хватает.
— Мария Григорьевна, — Машенька уже привела себя в порядок и выглядела как невеста на выданье, — пригласите Соломончика. А ты, Лоскутов, подожди здесь.
Остудин прошел в кабинет. В нем пахло духами. Он покрутил головой, втягивая запах ноздрями. Всего несколько минут пробыла в нем женщина, а аромат парфюмерии казался устоявшимся.
Сразу всплыли перед глазами приволжская квартира, Нина, Оленька... Остудин, почувствовав в ногах томительную слабость, на мгновение остановился, но тут же мотнул головой, отгоняя видение. Прошел к вешалке, разделся и шагнул к своему столу.
При смотринах Соломончик не произвел на него впечатления, да и глядел на него Остудин без внимания. Сидел Ефим Семенович спиной к окну, затененное его лицо смотрелось неясно и провально. Не то что сейчас. Перед Остудиным стоял чуть полноватый человек в хорошо подогнанном костюме, с породистым лицом артиста, рассказывающего анекдоты о кулинарном техникуме, и постаревшим, по сравнению с экранным, лет этак на десять. Остудин не удержался от удивления:
— Так вот вы какой, Ефим Семенович Соломончик...
— В первый день вы меня не разглядели?
Даже улыбнулся Соломончик породисто. Губы шевельнулись в уголках, но не раздвинулись. От глаз радужно расползлись тонкие лучики и тут же разгладились. Вроде надел человек на лицо нужное выражение, продержал его ровно столько, сколько требовал момент, и снял. Остудин оценил эту улыбку как театральную, и она ему не понравилась. Потому ответил суховато и как бы между прочим:
—Не разглядел, но вы не обижайтесь на это. Столько на меня знакомств в одночасье свалилось... С чем я вас пригласил-то... Товарищи ко мне с претензией пришли: водку им не продают. Вроде по моему указанию. Это что, самодеятельность продавца или ваша инициатива?
— Товарищи — те, которые в приемной? — кивнул Соломончик на дверь.
— Какое это имеет значение? Люди пришли, одним словом.
— Что ж, людям надо входить в наше положение. С водкой у нас действительно трудности. Так что эта инициатива вызвана необходимостью.
— Но прежде чем отдавать распоряжения от моего имени, надо было спросить меня, — нахмурился Остудин.
— Роман Иванович, уважаемый, неужели вы думаете, что я решил прикрыться вашей должностью? Если в магазине и правда сослались на вас... поверьте, я здесь ни при чем. К тому же, — на этот раз Ефим Семенович улыбнулся, не сдерживаясь, и сверкнул набором ровных ухоженных зубов, — волноваться следует мне, а не вам. Значит, я для своих непосредственных подчиненных меньший авторитет, нежели вы. Меня это настораживает.
— Я смотрю иначе: ваши подчиненные вас прикрывают.
— Вы полагаете, я в этом нуждаюсь?
Он задавал вопрос так, словно Остудин был уверен в незыблемости авторитета Соломончика. И тому сразу захотелось получше прощупать своего главного снабженца. Ведь работа геолога во многом зависит от того, как он накормлен, одет-обут.
— Послушайте, Ефим Семенович, а как у нас на самом деле с водкой? С другими продуктами как?
— С водкой неважно, — Соломончик сделал серьезное лицо и нахмурил брови. — До навигации два месяца, а на складе всего двадцать ящиков. С другими продуктами получше.
— Двадцать ящиков... Четыреста бутылок? — удивился Остудин. — Это же — залейся.
— По понятиям средней полосы России может быть и так, — сказал Соломончик, — а на Севере нормы совсем другие. К тому же необходимо помогать факториям. У тех со спиртным вообще скверно. Туда его завозят не по потребности, а по плану. Пушнину же требуют сверх головы. Приходится помогать.
— А мы-то какое отношение имеем к факториям? — удивился Остудин.
— Если хочешь жить, должен дружить со всеми.
— Я что-то не понял…
— Вы знаете, что такое айсберг? — спросил Соломончик, глядя на Остудина выпуклыми глазами. — Так вот торговля, а если взять шире, все снабжение — тот же айсберг: над поверхностью сотая его часть, остальное в глубине. Постичь эту глубину невозможно. Будешь пытаться — непременно утонешь.
— Однако вы философ, — заметил Остудин, чуть улыбнувшись.
— Это не философия, это жизнь. Я свято соблюдаю правила, которые мне предписаны. И никогда не делаю попытки проникнуть ниже допустимого.
— Очень любопытно, — все более удивляясь, сказал Остудин. — Даже поучительно... Кстати, как мы будем с товарищами, которые ждут в приемной и в тонкости торговли вдаваться не хотят?
— По-моему, вы уже решили, — надев на лицо невинную улыбку, ответил Ефим Семенович.
Остудин засмеялся:
— Прямо по сценарию. Помните, Фурманов Чапаеву: «Командир уже принял решение и, по-моему, оно правильное», — Остудин сразу посерьезнел: — Давайте сегодня выделим этому дуэту пару бутылок, и пусть катятся к чертовой матери. А то ведь как получается. Еще вчера водкой торговали свободно. А как появился новый начальник, торговля кончилась...
— Воля ваша, — пожал плечами Соломончик. — Только, ради Бога, не вводите послабление в систему. Иначе она перестанет работать.
Роман Иванович нажал на вмонтированную в стол кнопку, дверь открылась, и на пороге появилась Машенька.
— Лоскутов ждет? — спросил Остудин.
— А куда он денется? — она даже дернулась от возмущения. — И второго разбудил...
— Послушайте, Мария Григорьевна, — мягко сказал Ефим Семенович. — Позвоните, пожалуйста, в магазин. Пусть этим... гражданам отпустят две бутылки водки. Скажите, что это мое распоряжение.
Машенька вышла. Остудин повернулся к Соломончику:
— Знаете, Ефим Семенович, вы меня этим айсбергом здорово заинтересовали. Неужели так много под водой? Очень хотелось бы просветиться.
— На досуге, Роман Иванович, на досуге, — снова надев на лицо невинную улыбку, сказал Соломончик. — И то — в самом сжатом очерке.
Торговля-снабжение и в самом деле заинтересовали Остудина. Даже не столько, пожалуй, они, сколько сам Ефим Семенович. Когда тот говорил о факториях, у Романа Ивановича мелькнула неожиданная мысль...
Поздний зимний рассвет едва пробился в затянутое морозным узором окно, когда в дверь постучали. Девушки уже встали, но еще не успели привести себя в порядок. Светлана, набросив на плечи халат, пошла открывать, с усмешкой заметив:
— Никак твой явился.
Это и в самом деле был Андрей. Большой, немного неуклюжий в меховой летной форме и мохнатых собачьих унтах, он перешагнул порог и осторожно поставил на пол объемистую дорожную сумку.
— Твоя экипировка. До аэропорта тебе не дойти, на улице можно околеть.
— Спасибо, — сказала Таня и посмотрела на Андрея. — Выйди, я переоденусь.
Она расстегнула сумку. В ней лежал черный полушубок с серой меховой опушкой по бортам, толстые шерстяные носки, меховые рукавицы и женские унты из оленьего камуса, которые на Севере называют «кисы».
— Ну и забота, — фыркнула с иронией Светлана. — Он бы тебя еще за пазуху посадил.
Таня не ответила. Она готова была принять от Андрея все что угодно. Ей было приятно брать в руки каждую его вещь, словно она хранила тепло его ладоней.
На аэродром Андрей и Таня пришли раньше командира. Аэродромный механик уже прогрел мотор, и самолет был готов к вылету. Андрей, скорее по традиции, чем по необходимости, обошел свою «аннушку», внимательно осматривая ее. Подошел Василий Иванович, пожал Татьяне руку, спросил:
— Значит, решили с нами? Это что — прогулка или изучение жизни народов Севера?
— Для меня здесь все — изучение. В нефтеразведочной экспедиции побывала, хочу посмотреть, как живут рыбаки.
— Значит, рыбаки? — Василий Иванович хитро усмехнулся. — В следующий раз этот жох пригласит вас на охоту.
— Он что, всех подряд приглашает? — иронично полюбопытствовала Таня.
— Ну что вы, он у нас парень скромный, — смекнув, куда клонит Таня, сразу ретировался Василий Иванович. — Да и я его не балую. Я ему как отец родной.
— То-то я и вижу, что Андрей помалкивает, а за него говорит отец родной. Верно я поняла?
— Верно, — согласился Андрей. — Он за меня со всеми объясняется. Только вот долгов моих не платит. А так — точно отец родной.
— Вы к рыбакам часто летаете? — Таня решила сменить тему разговора, который переходил в обмен колкостями.
— Да нет, — после небольшой паузы ответил Василий Иванович. — Их ведь уже не так много осталось, — и каким-то странным тоном добавил: — В нефтяников переквалифицировались.
Василий Иванович открыл дверку и поднялся в салон самолета. За ним последовала Таня. Последним зашел Андрей. Он закрыл дверку, зафиксировал ручку пружиной, сказал Тане:
— Садись ближе к кабине. Там теплее.
— Я в этой одежде заживо сварюсь. Ты этого хочешь?
— Жар костей не ломит, — ответил Андрей. — Будет жарко, пересядешь в хвост.
Забота Андрея была приятна. Она поймала себя на том, что уже начала привыкать к его вниманию. Без этой заботы ей бы никогда не увидеть ни девственной природы, ни хантов, занимающихся традиционным промыслом.
Сразу же за аэродромом начиналась тайга. Таня уже освоилась с ней и с высоты по цвету хвои могла отличить кедры от сосен. Кедры были темнее. Тайга уходила за горизонт, ей не было ни конца, ни края. Таня подумала, что и русская равнина должна производить такое же впечатление: от горизонта до горизонта леса, поля, перелески, реки, речушки. Ни начала всему этому нет, ни конца. «Как же хозяйничать в таких просторах, какой надо иметь опыт, какую энергию, какие задатки, в конце концов?» — думала Таня.
Она смотрела вниз, пытаясь представить, как могут жить люди в этой тайге, если в ней нет ни дорог, ни телефонной связи. Это должны быть необыкновенные люди. В голове ее бродили самые радужные мысли. Вот она, лесная благодать, без конца и края. Изредка ее рассекают узкие извилистые ленты, по очертанию которых угадываются затаившиеся под снегом речушки.
Через некоторое время вдали показались большие белые прогалины, которые Таня приняла за таежные поляны. Но оказалось, это — озера. На одном из них сосновыми ветками была обозначена посадочная полоса. Около нее стояли несколько человек. Самолет пролетел над озером и, развернувшись, пошел на посадку. Когда он подрулил к ожидающим, Татьяна обратила внимание на трех лохматых собак. Они сидели на снегу и выжидательно смотрели на шумную, свалившуюся с неба штуковину.
Заглушив мотор, летчики вышли из кабины.
— Ну как, не сварились? — спросил Василий Иванович, окидывая взглядом Таню.
— В тепле действительно лучше, чем в холоде, — ответила она.
Таня сидела в расстегнутой шубе, лицо ее раскраснелось, глаза блестели. Она с нетерпением ждала встречи с аборигенами тайги.
Командир прошел к хвосту самолета, открыл дверку. В салон белым облаком пара ворвался морозный воздух. Василий Иванович спрыгнул на снег и за руку поздоровался с каждым из рыбаков. Таня и Андрей тоже поздоровались. Андрей равнодушно, Таня — с любопытством. Под тяжелыми шапками из неизвестного ей длинного и жесткого коричневого меха она увидела круглые лица. Два чуть розоватых и два закопченных, иссеченных глубокими многочисленными морщинами. Только по какому-то внутреннему наитию в одном из морщинистых Татьяна угадала женщину. На лице ее почти не проглядывались брови. Припухшие веки были неподвижны и в узких розоватых прорезях прятали глубоко запавшие глаза. Рядом стоял старик.
— Много рыбы-то? — спросил командир.
— Однако есть, — ответил старик и показал на бугор позади себя. Припорошенный недавним снегом, бугор этот, оказывается, хранил в себе несколько десятков туго набитых рыбой мешков.
— За один рейс нам этого не увезти, — покачал головой Василий Иванович и поднял глаза на Андрея.
— Ясно, не увезти, — подтвердил тот.
— Пошто не увезти? — удивился старик. — У тебя машина вон какая сильная. По небу летает.
— Ей сначала от земли оторваться надо, — сказал командир и тут же спросил: — Что за рыба?
— Однако, всякая. Щука, окунь, чебак есть, карась тоже.
— Что-нибудь поприличней имеется? — поинтересовался Андрей.
Старик ответил вопросом на вопрос:
— А водку привезли?
— Какую еще водку? — удивился Андрей.
— Мы уже не пили долго-долго, — не сказал, а выдохнул старик, и Таня увидела на его лице глубокое разочарование. Она поняла, что старика лишили праздника. Ей стало жалко его.
— На водку нам денег никто не выделял, — сказал Андрей. — За рыбу вам рыбозавод платит. Самолет вот за ней послал.
Старик сразу оживился, даже глаза его заблестели. Хитро улыбнулся, сказал:
— Шапка у тебя худая. Хочешь, выдру дам? Одну, однако, добыл.
Андрей и Василий Иванович переглянулись.
— Значит, говоришь, долго-долго не пили? — Андрей похлопал старика по плечу. — Если уж так просишь, привезем тебе водки. Готовь уху.
Таня подумала, что судьба предоставила ей счастливый случай познакомиться с семьей хантов там, где они жили испокон веков. Ее поразил старик. Он был одет в старый, сплошь покрытый грубыми заплатами полушубок, подпоясанный бечевкой. Его смятая шапка, мех которой во многих местах вытерся до основания, делала лицо старика похожим на древнего божка, каких вырезали из дерева наши предки. От этого лица веяло мудростью и непоколебимым спокойствием. Старик жил в замкнутом, недоступном для других мире со своими понятиями о добре и зле, со своими ценностями. Таня поняла, что не простит себе, если упустит возможность лучше познакомиться с ним.
— Можно, я останусь у вас, пока самолет прилетит за рыбой снова? — обратилась Таня к старику.
Он посмотрел на старуху, но та стояла, как изваяние, делая вид, что все происходящее вокруг совершенно не касается ее. Но он понимал ее и без слов.
— Пошто нет? — сказал старик, повернувшись к Тане. — Вон наш дом, — и он показал рукой на тропинку, ведущую к берегу озера.
— Я бы не советовал этого делать, — осторожно заметил Андрей.
— Почему? — удивилась Татьяна. — Я здесь первый и последний раз. Это же так интересно.
— Как знать, — неопределенно сказал Андрей. Потом, подумав, добавил: — А вообще-то, если хочешь, оставайся. Второй рейс делать нам все равно придется. Только советую тебе быть осторожнее.
— А что такое? — насторожилась Татьяна.
— Зайдешь, сама увидишь.
— Ты как думаешь: Василий Иванович не обидится? — спросила Таня.
— А чего ему обижаться?..
Старик подошел к Андрею, церемонно пожал ему руку и сказал:
— Дак ты водку привези, товарищ.
Официальное «товарищ» прозвучало в его устах торжественно и проникновенно. И вместе с тем настолько комично, что Таня невольно улыбнулась. Старуха, не торопясь, направилась по тропинке. Старик зашагал вслед. За ними — три лохматых пса. Татьяна замыкала шествие. Андрей помахал ей рукой и пошел к самолету помогать грузить. Там уже старались два молодых рыбака, за которыми наблюдал Василий Иванович.
С берега сооружение, которое старик назвал домом, увидеть было невозможно. Стены избушки едва поднимались над землей и вместе с крышей были занесены снегом. Только легкий светлый дымок, выходивший из тонкой, еле заметной среди сосен трубы, выдавал жилище. Татьяна, открыв дверь, сделала шаг и, как ей показалось, провалилась в темноту. Инстинктивно привалившись к косяку, прикрыла глаза, осваиваясь в сумраке. Ждала, что ее окликнут, но никто не окликал, и она тогда сама позвала:
— Дедушка, вы где?
— Тут я, — раздалось спереди. — Ты чего стоишь? Проходи.
— Темно же.
— Темно ночью, сейчас видно все.
Татьяна открыла глаза и стала напряженно всматриваться. Всего видно не было, но кое-что она различила. Не только рядом с собой, но и в глубине помещения. Прямо перед входом, шагах в трех от него, стояла сделанная из бочки печь. От нее исходило легкое тепло, и Татьяна подумала, что когда печка топится жарко, в избушке дышать вообще нечем.
За печкой стоял грубо сколоченный из двух широких досок стол, по обе стороны которого высились топчаны, застеленные шкурами. Свет в комнату не лился, не входил, он проникал через небольшое закопченное, видимо, никогда не протиравшееся оконце.
Первый вопрос, который пришел Татьяне в голову: «Как же здесь можно жить? Ведь это жилище первобытных людей». Но задавать его она не стала. Сделав шаг по утрамбованному земляному полу, спросила:
— И вы здесь живете все вчетвером?
— Хорошо живем, — впервые подала голос старуха. Он был у нее грубым, почти мужским.
Старик подтвердил:
— Хорошо живем. Спать есть где, кушать хватает. Только водки не привезли, угостить нечем.
«Это ты, старый, хитришь, — подумала Татьяна. — Тебе самому выпить хочется». Вслух сказала:
— Пилоты же обещали. Значит, привезут. Вы на этом озере одни живете? Вас четыре человека — и все?
— А зачем много? На озере тесно будет... Ты проходи, проходи, чего там стоишь?
Старик пристроился на топчане возле печки, открыл топку, кряхтя, нагнулся, сунул в печку щепку, прикурил от огонька. Некоторое время, высвеченные неверным язычком пламени, его губы чмокали, раскуривая папиросу. Но щепка вскоре погасла, ярким остался лишь кончик папиросы. Лицо старика сразу исчезло в сумеречном свете. В своем углу зашевелилась старуха. Пробралась к печке и тоже прикурила от щепочки, но не папиросу, а трубку. Густо потянуло махоркой. И в этот момент Татьяна пожалела, что осталась.
«В таком дыму с непривычки задохнешься, — подумала она, но тут же одернула себя. — Никто тебя сюда не тянул, решила Север осваивать — осваивай, обижаться не на кого...»
Старик, затянувшись папиросой и сухо кашлянув, повторил приглашение:
— Проходи, чего стоишь? — он отодвинулся, освобождая место рядом с собой и продолжая курить.
Татьяне становилось нечем дышать от заполнившего землянку едкого табачного дыма, она неуверенно двинулась на огонек папироски и обнаружила: то, что она приняла за топчаны, совсем не топчаны, а земляные порожки, покрытые шкурами. Усаживаясь, провела по шкуре ладонью и спросила:
— Что это за зверь лежит у вас здесь?
— Лось, — ответил старик. — Скушали уже, одна шкура осталась.
Таня отдернула руку и осторожно подвинулась на самый краешек ступеньки. Потом спросила:
— Вы в этом доме давно живете?
— Однако, лет семь, — сказал старик и снова закашлялся.
— Вы здесь живете, только когда рыбу ловите? — Татьяна привыкла к сумеречному свету и теперь разглядывала стены землянки. Они были обшиты досками, по всей видимости, для того, чтобы на постель не сыпалась земля. — А так ваш настоящий дом в Андреевском?
— Был дом, но жить там я, однако, не стал.
Старик отвечал неохотно, с большими паузами. Но Татьяна понимала, что другой возможности поговорить с ним не будет, поэтому вытягивала из него слово за словом.
— Почему не стали? — спросила она.
— Худо там, — ответил старик. — Народ худой стал.
— А чем вам народ не нравится? — не унималась Татьяна.
Старуха зажала трубку пальцем, с громким чмоканьем сделала большую затяжку и неторопливо ответила:
— Совсем худой народ. Старик пенсию получил, выпил немножко, уснул на улице. А когда проснулся, денег у него уже не было.
Татьяна почему-то сразу вспомнила Верку Калюжную, у которой перед самым отъездом на практику украли стипендию и командировочные деньги. И подумала, что если уж в Андреевском имеются воры, то что говорить о таком большом городе, как Свердловск. Чтобы не обворовывали, надо поменьше разевать варежку. Но не скажешь же об этом старикам. Поэтому спросила:
— Вы родились в Андреевском? Сколько вам лет?
— Семьдесят, однако, — ответил старик. — В Андреевское я переехал из Ларьегана.
— Старый он уже, — глухо отозвалась старуха.
И старик согласился:
— Однако, правда, старый.
Татьяна вытягивала из него слова, будто клещами, но в конце концов нарисовала себе всю картину его жизни.
Родился и вырос Антон Пиляйчиков недалеко от Андреевского в хантыйском поселке Ларьеган. Там же жила и Ковья, его будущая жена. Никогда в жизни он не учился, и никто его насчет грамоты не просветил: «Когда советская власть в тайгу пришла, я уже немолодой был. У нас вся деревня не училась. Никого не заставляли». Ловили ханты рыбу, охотились. Время от времени к ним наезжали люди с фактории и меняли добытое на продукты, боеприпасы, рыбацкие снасти. И все были довольны. Водки с фактории почти не завозили. Хочешь не хочешь, люди обходились без нее. А когда начали искать нефть, люди из поселка ушли. Появилась возможность легко заработать деньги. Ханты нанимались разнорабочими, кто-то подряжался в рыбацкие артели. В общем, на водку хватало всем. А жить традиционной жизнью разучились. Нефтяники забирались все дальше в тайгу, обустраивали нефтяные промыслы, прокладывали дороги, уничтожали озера, промысловые реки, уходил зверь, исчезала рыба. Жизнь аборигенов становилась все хуже.
Многие ханты спились. Старик выдержал в Андреевском всего два года и вернулся в тайгу. Построил избушку и с тех пор живет в ней вдвоем со старухой. Дети возвращаться в тайгу не захотели, остались в поселке. Но сын вскоре утонул, упав пьяным с катера, а дочка устроилась разнорабочей на рыбозаводе. Да так там и осталась.
— А ребята, — сказал старик, кивнув на дверь, — мои внуки. Остались от сына. Я взял их к себе. Пусть знают, что такое тайга. Иначе ханты скоро разучатся ловить рыбу и добывать зверя. И тогда они уже не будут хантами.
— А почему вы решили поселиться так далеко от поселка? — спросила Таня.
— Река худой стала, — сказал старик. — На ней теперь можно с голоду умереть.
С озера донесся шум мотора. Старик поднял голову и, прислушиваясь, настороженно умолк, потом заметил:
— Самолет, однако, полетел.
Вскоре в избушку пришли парни. Один из них снял с печки чайник, достал с подвешенной у стены полки железные кружки и разлил в них темную, почти черную жидкость.
— Угощайтесь, — произнес он и пододвинул одну из кружек Тане. — Заварено чагой, вы, наверное, не пили.
Таня, привыкшая к сумраку избушки, внимательно посмотрела на парней. Одному из них на вид было лет четырнадцать, другой казался года на два постарше.
— Ну что, дед вам уже поплакался о своей жизни? — сказал тот, что постарше. Его звали Степаном.
— Он не из тех, кто может расплакаться, — заметила Таня. — Но говорит, что на реке рыбы стало меньше, поэтому и поселился здесь.
— Что правда, то правда, — согласился Степан. — Нефтяники ее травят почем зря, да и пароходов на Оби стало столько, что рыбе укрыться негде. Маленьким был, нельма у нас не переводилась. А теперь и не помню, когда видел ее в последний раз.
— Не скучно вам с дедом? — спросила Таня.
— Нет, — враз ответили оба внука. — В тайге скучно не бывает.
— Пить стали, вот и забрали их сюда, — снова вступила в разговор старуха.
— А зачем же водку у летчиков просили? — спросила Таня.
— Дед просил для себя, — заметил Степан. — Нам он не даст.
Разговор продолжался сам собой. Парни рассказали, как по первому снегу ходили с собаками на соболя. Добыли двух штук. Потом дед брал их охотиться на лося. Собаки выследили трехлетнего быка и держали его на месте полдня, пока они с дедом не пришли на их лай и не застрелили лося.
— Почему же он не убежал? — удивилась Таня.
— У деда собаки выученные, — сказал Степан. — Когда они окружают лося, ему не остается ничего другого, как стоять на месте. Как только он пытается сделать шаг, они хватают его за морду. Так и стоит до тех пор, пока не придет дед.
— Скажите, а почему за вашей рыбой прилетает самолет? — спросила Таня. — Вы работаете от рыбозавода?
— У деда с рыбозаводом договор. Мы ему помогаем. Нам деньги тоже нужны: муку купить, сахар, патроны.
Таня смотрела на стариков с внуками, слушала их рассказ, и ей казалось, что она попала в далекое-далекое прошлое, к костру пращуров. А разве это не так, спрашивала она себя. Эти люди являются частью первобытной природы, и, нарушая ее, мы разрушаем этот народ. Их бы не селить в поселке, не делать нефтяниками и геологами, а ставить им в тайге добротные дома, наладить торговлю, медицинское обслуживание. Пусть ловят рыбу и добывают зверя. Это тоже нужно людям и, может быть, не меньше, чем нефть и газ. Но, по всей видимости, до них просто никому нет дела. «Что будет с ними через двадцать лет?» — подумала Таня.
— Скажите, — спросила она старика, — а вы знаете, кто сейчас глава государства?
— Начальник страны? — переспросил старик и, сощурив и без того узкие глаза, многозначительно посмотрел на Таню.
— Ну, да, — улыбнулась она.
— Хрущев, однако, — ответил старик и хитро улыбнулся, довольный тем, что уж это-то он знает не хуже других.
— Однако, нет, — сказала Татьяна с вздохом. — Хрущева уже много лет как сняли. Брежнев сейчас на его месте.
— Чего вы его спрашиваете? — вмешался Степан. — Ему, кроме тайги, ничего не надо.
Дед вскинулся немедленно:
— А тебе и тайги не надо. Пришел ко мне, сеть поставить не умел.
— Чего не пьете чай? — обратился Степан к Тане. — Попробуйте.
Она взяла кружку, отпила глоток черной, немного тягучей жидкости. Поставив кружку на стол, пояснила, чтобы не обидеть хозяев:
— Вообще-то вкусно, но я привыкла к другому чаю. К городскому.
Продолжая разговор, Татьяна выяснила, что в Андреевском сейчас живут всего четыре семьи хантов. Жизнь их протекает более или менее благополучно. Отцы-матери работают, дети учатся. А остальные... кто вымер, спившись, кто ушел далеко в тайгу.
И она подумала, что и у этой семьи никакого большого будущего не будет. Через три-четыре года парни все равно переберутся в поселок. Надо будет обзаводиться семьями, устраивать свою отдельную жизнь. Останутся ли к тому времени живы дед с бабкой? Она смотрела на притихших стариков, похожих на пришельцев из далекой эпохи, и ей было жалко не столько их, сколько себя.
Вскоре прилетел самолет. Его снова загрузили, оставив для Тани переднее место. Андрей вынес из самолета и передал старику четыре бутылки водки. Старуха, которая до этого стояла в отдалении, вдруг оказалась в центре событий. Выдернула у старика бутылки, сунула себе за пазуху. По тому, как старик ждал водку, Таня думала, что последует драматическая сцена. Однако все кончилось мирно. Дед даже не пытался сопротивляться.
— Как же так? — спросила Таня старшего внука. Ей было обидно за старика, который с таким нетерпением ждал водку, а остался ни с чем.
— Добудет соболя — тогда выпьет, — сказал внук. — У нас бабка строгая.
Оставив деда переживать, Ковья, не оглядываясь, двинулась к избушке. Тут-то и развернулись основные события. Андрей подошел к Пиляйчикову и так же, как перед отлетом, похлопал его по плечу. Тот стоял безучастный, как языческий божок, и, не мигая, смотрел вслед удаляющейся жене.
— Не переживай, дед, — ласково сказал Андрей и подмигнул старику.
Пиляйчиков, который ожидал именно такого исхода, ожил, вытер рукавом полушубка слезящиеся глаза и вопросительно посмотрел на Андрея. Тот нырнул в самолет, вынес оттуда еще две бутылки и протянул старику. Пиляйчиков сунул руку за отворот своей старенькой шубейки, согнувшись, пошарил там ладонью и достал шкурку выдры. Тане бросилось в глаза, что она была длинной, и ее красивый шоколадный мех переливался на зимнем солнце.
— Чур, мне нальешь. Выдру добыл я, — бросился к деду старший внук.
На чем они поладили, Таня так и не узнала. Надо было торопиться в Андреевское. Уже усевшись на сиденье возле пилотской кабины, она подумала: «Нравы здесь, наверное, как во времена освоения Сибири казаками. За триста лет ничего не изменилось».
СКВАЖИНА НА МОХОРОЙ— Никак твой явился.
Это и в самом деле был Андрей. Большой, немного неуклюжий в меховой летной форме и мохнатых собачьих унтах, он перешагнул порог и осторожно поставил на пол объемистую дорожную сумку.
— Твоя экипировка. До аэропорта тебе не дойти, на улице можно околеть.
— Спасибо, — сказала Таня и посмотрела на Андрея. — Выйди, я переоденусь.
Она расстегнула сумку. В ней лежал черный полушубок с серой меховой опушкой по бортам, толстые шерстяные носки, меховые рукавицы и женские унты из оленьего камуса, которые на Севере называют «кисы».
— Ну и забота, — фыркнула с иронией Светлана. — Он бы тебя еще за пазуху посадил.
Таня не ответила. Она готова была принять от Андрея все что угодно. Ей было приятно брать в руки каждую его вещь, словно она хранила тепло его ладоней.
На аэродром Андрей и Таня пришли раньше командира. Аэродромный механик уже прогрел мотор, и самолет был готов к вылету. Андрей, скорее по традиции, чем по необходимости, обошел свою «аннушку», внимательно осматривая ее. Подошел Василий Иванович, пожал Татьяне руку, спросил:
— Значит, решили с нами? Это что — прогулка или изучение жизни народов Севера?
— Для меня здесь все — изучение. В нефтеразведочной экспедиции побывала, хочу посмотреть, как живут рыбаки.
— Значит, рыбаки? — Василий Иванович хитро усмехнулся. — В следующий раз этот жох пригласит вас на охоту.
— Он что, всех подряд приглашает? — иронично полюбопытствовала Таня.
— Ну что вы, он у нас парень скромный, — смекнув, куда клонит Таня, сразу ретировался Василий Иванович. — Да и я его не балую. Я ему как отец родной.
— То-то я и вижу, что Андрей помалкивает, а за него говорит отец родной. Верно я поняла?
— Верно, — согласился Андрей. — Он за меня со всеми объясняется. Только вот долгов моих не платит. А так — точно отец родной.
— Вы к рыбакам часто летаете? — Таня решила сменить тему разговора, который переходил в обмен колкостями.
— Да нет, — после небольшой паузы ответил Василий Иванович. — Их ведь уже не так много осталось, — и каким-то странным тоном добавил: — В нефтяников переквалифицировались.
Василий Иванович открыл дверку и поднялся в салон самолета. За ним последовала Таня. Последним зашел Андрей. Он закрыл дверку, зафиксировал ручку пружиной, сказал Тане:
— Садись ближе к кабине. Там теплее.
— Я в этой одежде заживо сварюсь. Ты этого хочешь?
— Жар костей не ломит, — ответил Андрей. — Будет жарко, пересядешь в хвост.
Забота Андрея была приятна. Она поймала себя на том, что уже начала привыкать к его вниманию. Без этой заботы ей бы никогда не увидеть ни девственной природы, ни хантов, занимающихся традиционным промыслом.
Сразу же за аэродромом начиналась тайга. Таня уже освоилась с ней и с высоты по цвету хвои могла отличить кедры от сосен. Кедры были темнее. Тайга уходила за горизонт, ей не было ни конца, ни края. Таня подумала, что и русская равнина должна производить такое же впечатление: от горизонта до горизонта леса, поля, перелески, реки, речушки. Ни начала всему этому нет, ни конца. «Как же хозяйничать в таких просторах, какой надо иметь опыт, какую энергию, какие задатки, в конце концов?» — думала Таня.
Она смотрела вниз, пытаясь представить, как могут жить люди в этой тайге, если в ней нет ни дорог, ни телефонной связи. Это должны быть необыкновенные люди. В голове ее бродили самые радужные мысли. Вот она, лесная благодать, без конца и края. Изредка ее рассекают узкие извилистые ленты, по очертанию которых угадываются затаившиеся под снегом речушки.
Через некоторое время вдали показались большие белые прогалины, которые Таня приняла за таежные поляны. Но оказалось, это — озера. На одном из них сосновыми ветками была обозначена посадочная полоса. Около нее стояли несколько человек. Самолет пролетел над озером и, развернувшись, пошел на посадку. Когда он подрулил к ожидающим, Татьяна обратила внимание на трех лохматых собак. Они сидели на снегу и выжидательно смотрели на шумную, свалившуюся с неба штуковину.
Заглушив мотор, летчики вышли из кабины.
— Ну как, не сварились? — спросил Василий Иванович, окидывая взглядом Таню.
— В тепле действительно лучше, чем в холоде, — ответила она.
Таня сидела в расстегнутой шубе, лицо ее раскраснелось, глаза блестели. Она с нетерпением ждала встречи с аборигенами тайги.
Командир прошел к хвосту самолета, открыл дверку. В салон белым облаком пара ворвался морозный воздух. Василий Иванович спрыгнул на снег и за руку поздоровался с каждым из рыбаков. Таня и Андрей тоже поздоровались. Андрей равнодушно, Таня — с любопытством. Под тяжелыми шапками из неизвестного ей длинного и жесткого коричневого меха она увидела круглые лица. Два чуть розоватых и два закопченных, иссеченных глубокими многочисленными морщинами. Только по какому-то внутреннему наитию в одном из морщинистых Татьяна угадала женщину. На лице ее почти не проглядывались брови. Припухшие веки были неподвижны и в узких розоватых прорезях прятали глубоко запавшие глаза. Рядом стоял старик.
— Много рыбы-то? — спросил командир.
— Однако есть, — ответил старик и показал на бугор позади себя. Припорошенный недавним снегом, бугор этот, оказывается, хранил в себе несколько десятков туго набитых рыбой мешков.
— За один рейс нам этого не увезти, — покачал головой Василий Иванович и поднял глаза на Андрея.
— Ясно, не увезти, — подтвердил тот.
— Пошто не увезти? — удивился старик. — У тебя машина вон какая сильная. По небу летает.
— Ей сначала от земли оторваться надо, — сказал командир и тут же спросил: — Что за рыба?
— Однако, всякая. Щука, окунь, чебак есть, карась тоже.
— Что-нибудь поприличней имеется? — поинтересовался Андрей.
Старик ответил вопросом на вопрос:
— А водку привезли?
— Какую еще водку? — удивился Андрей.
— Мы уже не пили долго-долго, — не сказал, а выдохнул старик, и Таня увидела на его лице глубокое разочарование. Она поняла, что старика лишили праздника. Ей стало жалко его.
— На водку нам денег никто не выделял, — сказал Андрей. — За рыбу вам рыбозавод платит. Самолет вот за ней послал.
Старик сразу оживился, даже глаза его заблестели. Хитро улыбнулся, сказал:
— Шапка у тебя худая. Хочешь, выдру дам? Одну, однако, добыл.
Андрей и Василий Иванович переглянулись.
— Значит, говоришь, долго-долго не пили? — Андрей похлопал старика по плечу. — Если уж так просишь, привезем тебе водки. Готовь уху.
Таня подумала, что судьба предоставила ей счастливый случай познакомиться с семьей хантов там, где они жили испокон веков. Ее поразил старик. Он был одет в старый, сплошь покрытый грубыми заплатами полушубок, подпоясанный бечевкой. Его смятая шапка, мех которой во многих местах вытерся до основания, делала лицо старика похожим на древнего божка, каких вырезали из дерева наши предки. От этого лица веяло мудростью и непоколебимым спокойствием. Старик жил в замкнутом, недоступном для других мире со своими понятиями о добре и зле, со своими ценностями. Таня поняла, что не простит себе, если упустит возможность лучше познакомиться с ним.
— Можно, я останусь у вас, пока самолет прилетит за рыбой снова? — обратилась Таня к старику.
Он посмотрел на старуху, но та стояла, как изваяние, делая вид, что все происходящее вокруг совершенно не касается ее. Но он понимал ее и без слов.
— Пошто нет? — сказал старик, повернувшись к Тане. — Вон наш дом, — и он показал рукой на тропинку, ведущую к берегу озера.
— Я бы не советовал этого делать, — осторожно заметил Андрей.
— Почему? — удивилась Татьяна. — Я здесь первый и последний раз. Это же так интересно.
— Как знать, — неопределенно сказал Андрей. Потом, подумав, добавил: — А вообще-то, если хочешь, оставайся. Второй рейс делать нам все равно придется. Только советую тебе быть осторожнее.
— А что такое? — насторожилась Татьяна.
— Зайдешь, сама увидишь.
— Ты как думаешь: Василий Иванович не обидится? — спросила Таня.
— А чего ему обижаться?..
Старик подошел к Андрею, церемонно пожал ему руку и сказал:
— Дак ты водку привези, товарищ.
Официальное «товарищ» прозвучало в его устах торжественно и проникновенно. И вместе с тем настолько комично, что Таня невольно улыбнулась. Старуха, не торопясь, направилась по тропинке. Старик зашагал вслед. За ними — три лохматых пса. Татьяна замыкала шествие. Андрей помахал ей рукой и пошел к самолету помогать грузить. Там уже старались два молодых рыбака, за которыми наблюдал Василий Иванович.
С берега сооружение, которое старик назвал домом, увидеть было невозможно. Стены избушки едва поднимались над землей и вместе с крышей были занесены снегом. Только легкий светлый дымок, выходивший из тонкой, еле заметной среди сосен трубы, выдавал жилище. Татьяна, открыв дверь, сделала шаг и, как ей показалось, провалилась в темноту. Инстинктивно привалившись к косяку, прикрыла глаза, осваиваясь в сумраке. Ждала, что ее окликнут, но никто не окликал, и она тогда сама позвала:
— Дедушка, вы где?
— Тут я, — раздалось спереди. — Ты чего стоишь? Проходи.
— Темно же.
— Темно ночью, сейчас видно все.
Татьяна открыла глаза и стала напряженно всматриваться. Всего видно не было, но кое-что она различила. Не только рядом с собой, но и в глубине помещения. Прямо перед входом, шагах в трех от него, стояла сделанная из бочки печь. От нее исходило легкое тепло, и Татьяна подумала, что когда печка топится жарко, в избушке дышать вообще нечем.
За печкой стоял грубо сколоченный из двух широких досок стол, по обе стороны которого высились топчаны, застеленные шкурами. Свет в комнату не лился, не входил, он проникал через небольшое закопченное, видимо, никогда не протиравшееся оконце.
Первый вопрос, который пришел Татьяне в голову: «Как же здесь можно жить? Ведь это жилище первобытных людей». Но задавать его она не стала. Сделав шаг по утрамбованному земляному полу, спросила:
— И вы здесь живете все вчетвером?
— Хорошо живем, — впервые подала голос старуха. Он был у нее грубым, почти мужским.
Старик подтвердил:
— Хорошо живем. Спать есть где, кушать хватает. Только водки не привезли, угостить нечем.
«Это ты, старый, хитришь, — подумала Татьяна. — Тебе самому выпить хочется». Вслух сказала:
— Пилоты же обещали. Значит, привезут. Вы на этом озере одни живете? Вас четыре человека — и все?
— А зачем много? На озере тесно будет... Ты проходи, проходи, чего там стоишь?
Старик пристроился на топчане возле печки, открыл топку, кряхтя, нагнулся, сунул в печку щепку, прикурил от огонька. Некоторое время, высвеченные неверным язычком пламени, его губы чмокали, раскуривая папиросу. Но щепка вскоре погасла, ярким остался лишь кончик папиросы. Лицо старика сразу исчезло в сумеречном свете. В своем углу зашевелилась старуха. Пробралась к печке и тоже прикурила от щепочки, но не папиросу, а трубку. Густо потянуло махоркой. И в этот момент Татьяна пожалела, что осталась.
«В таком дыму с непривычки задохнешься, — подумала она, но тут же одернула себя. — Никто тебя сюда не тянул, решила Север осваивать — осваивай, обижаться не на кого...»
Старик, затянувшись папиросой и сухо кашлянув, повторил приглашение:
— Проходи, чего стоишь? — он отодвинулся, освобождая место рядом с собой и продолжая курить.
Татьяне становилось нечем дышать от заполнившего землянку едкого табачного дыма, она неуверенно двинулась на огонек папироски и обнаружила: то, что она приняла за топчаны, совсем не топчаны, а земляные порожки, покрытые шкурами. Усаживаясь, провела по шкуре ладонью и спросила:
— Что это за зверь лежит у вас здесь?
— Лось, — ответил старик. — Скушали уже, одна шкура осталась.
Таня отдернула руку и осторожно подвинулась на самый краешек ступеньки. Потом спросила:
— Вы в этом доме давно живете?
— Однако, лет семь, — сказал старик и снова закашлялся.
— Вы здесь живете, только когда рыбу ловите? — Татьяна привыкла к сумеречному свету и теперь разглядывала стены землянки. Они были обшиты досками, по всей видимости, для того, чтобы на постель не сыпалась земля. — А так ваш настоящий дом в Андреевском?
— Был дом, но жить там я, однако, не стал.
Старик отвечал неохотно, с большими паузами. Но Татьяна понимала, что другой возможности поговорить с ним не будет, поэтому вытягивала из него слово за словом.
— Почему не стали? — спросила она.
— Худо там, — ответил старик. — Народ худой стал.
— А чем вам народ не нравится? — не унималась Татьяна.
Старуха зажала трубку пальцем, с громким чмоканьем сделала большую затяжку и неторопливо ответила:
— Совсем худой народ. Старик пенсию получил, выпил немножко, уснул на улице. А когда проснулся, денег у него уже не было.
Татьяна почему-то сразу вспомнила Верку Калюжную, у которой перед самым отъездом на практику украли стипендию и командировочные деньги. И подумала, что если уж в Андреевском имеются воры, то что говорить о таком большом городе, как Свердловск. Чтобы не обворовывали, надо поменьше разевать варежку. Но не скажешь же об этом старикам. Поэтому спросила:
— Вы родились в Андреевском? Сколько вам лет?
— Семьдесят, однако, — ответил старик. — В Андреевское я переехал из Ларьегана.
— Старый он уже, — глухо отозвалась старуха.
И старик согласился:
— Однако, правда, старый.
Татьяна вытягивала из него слова, будто клещами, но в конце концов нарисовала себе всю картину его жизни.
Родился и вырос Антон Пиляйчиков недалеко от Андреевского в хантыйском поселке Ларьеган. Там же жила и Ковья, его будущая жена. Никогда в жизни он не учился, и никто его насчет грамоты не просветил: «Когда советская власть в тайгу пришла, я уже немолодой был. У нас вся деревня не училась. Никого не заставляли». Ловили ханты рыбу, охотились. Время от времени к ним наезжали люди с фактории и меняли добытое на продукты, боеприпасы, рыбацкие снасти. И все были довольны. Водки с фактории почти не завозили. Хочешь не хочешь, люди обходились без нее. А когда начали искать нефть, люди из поселка ушли. Появилась возможность легко заработать деньги. Ханты нанимались разнорабочими, кто-то подряжался в рыбацкие артели. В общем, на водку хватало всем. А жить традиционной жизнью разучились. Нефтяники забирались все дальше в тайгу, обустраивали нефтяные промыслы, прокладывали дороги, уничтожали озера, промысловые реки, уходил зверь, исчезала рыба. Жизнь аборигенов становилась все хуже.
Многие ханты спились. Старик выдержал в Андреевском всего два года и вернулся в тайгу. Построил избушку и с тех пор живет в ней вдвоем со старухой. Дети возвращаться в тайгу не захотели, остались в поселке. Но сын вскоре утонул, упав пьяным с катера, а дочка устроилась разнорабочей на рыбозаводе. Да так там и осталась.
— А ребята, — сказал старик, кивнув на дверь, — мои внуки. Остались от сына. Я взял их к себе. Пусть знают, что такое тайга. Иначе ханты скоро разучатся ловить рыбу и добывать зверя. И тогда они уже не будут хантами.
— А почему вы решили поселиться так далеко от поселка? — спросила Таня.
— Река худой стала, — сказал старик. — На ней теперь можно с голоду умереть.
С озера донесся шум мотора. Старик поднял голову и, прислушиваясь, настороженно умолк, потом заметил:
— Самолет, однако, полетел.
Вскоре в избушку пришли парни. Один из них снял с печки чайник, достал с подвешенной у стены полки железные кружки и разлил в них темную, почти черную жидкость.
— Угощайтесь, — произнес он и пододвинул одну из кружек Тане. — Заварено чагой, вы, наверное, не пили.
Таня, привыкшая к сумраку избушки, внимательно посмотрела на парней. Одному из них на вид было лет четырнадцать, другой казался года на два постарше.
— Ну что, дед вам уже поплакался о своей жизни? — сказал тот, что постарше. Его звали Степаном.
— Он не из тех, кто может расплакаться, — заметила Таня. — Но говорит, что на реке рыбы стало меньше, поэтому и поселился здесь.
— Что правда, то правда, — согласился Степан. — Нефтяники ее травят почем зря, да и пароходов на Оби стало столько, что рыбе укрыться негде. Маленьким был, нельма у нас не переводилась. А теперь и не помню, когда видел ее в последний раз.
— Не скучно вам с дедом? — спросила Таня.
— Нет, — враз ответили оба внука. — В тайге скучно не бывает.
— Пить стали, вот и забрали их сюда, — снова вступила в разговор старуха.
— А зачем же водку у летчиков просили? — спросила Таня.
— Дед просил для себя, — заметил Степан. — Нам он не даст.
Разговор продолжался сам собой. Парни рассказали, как по первому снегу ходили с собаками на соболя. Добыли двух штук. Потом дед брал их охотиться на лося. Собаки выследили трехлетнего быка и держали его на месте полдня, пока они с дедом не пришли на их лай и не застрелили лося.
— Почему же он не убежал? — удивилась Таня.
— У деда собаки выученные, — сказал Степан. — Когда они окружают лося, ему не остается ничего другого, как стоять на месте. Как только он пытается сделать шаг, они хватают его за морду. Так и стоит до тех пор, пока не придет дед.
— Скажите, а почему за вашей рыбой прилетает самолет? — спросила Таня. — Вы работаете от рыбозавода?
— У деда с рыбозаводом договор. Мы ему помогаем. Нам деньги тоже нужны: муку купить, сахар, патроны.
Таня смотрела на стариков с внуками, слушала их рассказ, и ей казалось, что она попала в далекое-далекое прошлое, к костру пращуров. А разве это не так, спрашивала она себя. Эти люди являются частью первобытной природы, и, нарушая ее, мы разрушаем этот народ. Их бы не селить в поселке, не делать нефтяниками и геологами, а ставить им в тайге добротные дома, наладить торговлю, медицинское обслуживание. Пусть ловят рыбу и добывают зверя. Это тоже нужно людям и, может быть, не меньше, чем нефть и газ. Но, по всей видимости, до них просто никому нет дела. «Что будет с ними через двадцать лет?» — подумала Таня.
— Скажите, — спросила она старика, — а вы знаете, кто сейчас глава государства?
— Начальник страны? — переспросил старик и, сощурив и без того узкие глаза, многозначительно посмотрел на Таню.
— Ну, да, — улыбнулась она.
— Хрущев, однако, — ответил старик и хитро улыбнулся, довольный тем, что уж это-то он знает не хуже других.
— Однако, нет, — сказала Татьяна с вздохом. — Хрущева уже много лет как сняли. Брежнев сейчас на его месте.
— Чего вы его спрашиваете? — вмешался Степан. — Ему, кроме тайги, ничего не надо.
Дед вскинулся немедленно:
— А тебе и тайги не надо. Пришел ко мне, сеть поставить не умел.
— Чего не пьете чай? — обратился Степан к Тане. — Попробуйте.
Она взяла кружку, отпила глоток черной, немного тягучей жидкости. Поставив кружку на стол, пояснила, чтобы не обидеть хозяев:
— Вообще-то вкусно, но я привыкла к другому чаю. К городскому.
Продолжая разговор, Татьяна выяснила, что в Андреевском сейчас живут всего четыре семьи хантов. Жизнь их протекает более или менее благополучно. Отцы-матери работают, дети учатся. А остальные... кто вымер, спившись, кто ушел далеко в тайгу.
И она подумала, что и у этой семьи никакого большого будущего не будет. Через три-четыре года парни все равно переберутся в поселок. Надо будет обзаводиться семьями, устраивать свою отдельную жизнь. Останутся ли к тому времени живы дед с бабкой? Она смотрела на притихших стариков, похожих на пришельцев из далекой эпохи, и ей было жалко не столько их, сколько себя.
Вскоре прилетел самолет. Его снова загрузили, оставив для Тани переднее место. Андрей вынес из самолета и передал старику четыре бутылки водки. Старуха, которая до этого стояла в отдалении, вдруг оказалась в центре событий. Выдернула у старика бутылки, сунула себе за пазуху. По тому, как старик ждал водку, Таня думала, что последует драматическая сцена. Однако все кончилось мирно. Дед даже не пытался сопротивляться.
— Как же так? — спросила Таня старшего внука. Ей было обидно за старика, который с таким нетерпением ждал водку, а остался ни с чем.
— Добудет соболя — тогда выпьет, — сказал внук. — У нас бабка строгая.
Оставив деда переживать, Ковья, не оглядываясь, двинулась к избушке. Тут-то и развернулись основные события. Андрей подошел к Пиляйчикову и так же, как перед отлетом, похлопал его по плечу. Тот стоял безучастный, как языческий божок, и, не мигая, смотрел вслед удаляющейся жене.
— Не переживай, дед, — ласково сказал Андрей и подмигнул старику.
Пиляйчиков, который ожидал именно такого исхода, ожил, вытер рукавом полушубка слезящиеся глаза и вопросительно посмотрел на Андрея. Тот нырнул в самолет, вынес оттуда еще две бутылки и протянул старику. Пиляйчиков сунул руку за отворот своей старенькой шубейки, согнувшись, пошарил там ладонью и достал шкурку выдры. Тане бросилось в глаза, что она была длинной, и ее красивый шоколадный мех переливался на зимнем солнце.
— Чур, мне нальешь. Выдру добыл я, — бросился к деду старший внук.
На чем они поладили, Таня так и не узнала. Надо было торопиться в Андреевское. Уже усевшись на сиденье возле пилотской кабины, она подумала: «Нравы здесь, наверное, как во времена освоения Сибири казаками. За триста лет ничего не изменилось».
Проходя через приемную в свой кабинет, Остудин заметил на столе секретарши толстую папку, из которой торчали исписанные чернилами листки. Он не мог вспомнить, видел ли ее раньше. Может, и видел, но не придал значения. Мало ли что может лежать на секретарском столе? Не дело начальника разбираться в этом. Обо всем важном Машенька докладывает ему своевременно. Но сейчас его взгляд почему-то задержался на этой папке.
— Что это такое? — остановившись у стола, спросил Остудин.
— Текущая почта, — вытянувшись в струнку, ответила Маша. Она всегда встречала Остудина стоя и провожала до дверей кабинета подобострастным взглядом.
— Что же ты ее держишь у себя?
— Да вы, Роман Иванович, все эти дни были то в цехах, то на базе. Вот я и держала. Ничего срочного здесь нет.
— Давай мне ее, — Остудин взял папку и прошел в кабинет. Его удивило, что так много бумаг, требующих разрешения, скопилось всего за несколько дней.
Первым лежало заявление бурильщика Ахмадулина с просьбой предоставить недельный отпуск без содержания для поездки к больной матери. В верхнем левом углу уже стояла подпись бурового мастера со словами: «Не возражаю». Не возражал и Остудин. Тем более что Ахмадулин уже наверняка улетел к матери. А может быть, и успел вернуться назад.
Следующим тоже было заявление, в котором работница ОРСа Андреева Клавдия Михайловна просила выделить ей десять кубометров дров. «Что же Соломончик не занимается своими людьми?» — подумал Остудин, но тут же решил, что у начальника ОРСа хватает дел и помимо дров. Пододвинул к себе заявление и написал в том же верхнем левом углу: «т. Кузьмину. Прошу решить». Кузьмин был его заместителем по быту. Он хорошо запомнил его во время первого знакомства. Кузьмин оказался самым пожилым из всех руководителей экспедиции.
Лежало в папке и несколько писем с просьбой принять на работу. Одно из них пришло из Поволжья, из небольшого городка Первомайска, в котором Остудин бывал не раз. Буровой мастер местного нефтегазодобывающего управления Сергеев Алексей Митрофанович просил взять его к себе. Остудин знал этого мастера. Не был знаком с ним лично, но раза два слышал его выступление на областном партхозактиве. Он мог бы возглавить четвертую буровую бригаду, которую так или иначе придется создавать. Но пока пригласить его не имелось возможности. Для новых буровиков не было ни жилья, ни буровых станков. «Надо отдать письмо в отдел кадров, пусть держат этого человека в резерве», — подумал Остудин.
Последним в папке лежало письмо личного характера. Это было даже не письмо, а донос. Как и всю остальную почту, Маша вскрыла его, пронумеровала, соединила скрепкой с конвертом. Наверняка прочитала. Письмо адресовано на службу, по-служебному она с ним и поступила. Оно адресовалось прежнему начальнику экспедиции Барсову.
«Николай Александрович! — было выведено крупными аккуратными буквами на белом листе бумаги, предназначенной для машинописи. — Вы постоянно привечаете районную журналистку Татьяну Ростовцеву. Она часто публикует материалы о нефтеразведчиках. Но Ростовцева только прикрывается ими. В Таежный она летает к главному геологу Еланцеву. У него с ней роман. Об этом уже говорят в Андреевском. Если слухи дойдут до ее мужа, летчика, не сдобровать ни ей, ни Еланцеву. Скандал будет на весь район. Им всем троим придется уезжать отсюда. Райком партии просто так это не оставит. Позор падет на всю экспедицию, в том числе и на вас. Для того чтобы отмыться, потребуются годы».
Подписи, конечно, не было.
Остудин вызвал Машеньку.
— Мария Григорьевна, вы это читали?
Машенька смущенно опустила глаза и что-то невнятно пролепетала.
— Да вы не смущайтесь. Это же не личное письмо. Пришло на экспедицию... Вы что-нибудь можете об этом сказать? — Остудин поднял письмо над столом.
— Неправда все это, Роман Иванович, — с ожесточением сказала Машенька. — Иван Тихонович очень хороший человек!..
— С плохими людьми порядочные дамы романы не заводят... Впрочем, что об этом говорить? Анонимка в регистрационный журнал занесена?
Машенька кивнула.
— Жалко. Сделайте в журнале отметку, а письмо я оставлю у себя. На всякий случай. Интересный почерк — то ли детский, то ли «доброжелатель» свой исказил...
Машенька направилась к двери, однако Роман Иванович остановил ее.
— У меня, Мария Григорьевна, к вам просьба: заварите чайку, только покрепче.
В дверях Машенька столкнулась с Еланцевым, ойкнула от неожиданности и исчезла.
Еланцев не обратил на это внимания. Он был озабочен совсем другим.
— На Р-1 у Вохминцева выброс, — сказал Еланцев, переступая порог.
Остудин похолодел. Два дня назад он радовался, что на скважине повысилось давление — первый признак того, что она вскрыла нефтяной или газовый пласт. И вдруг — выброс. Все аварии начинаются с него. Сначала из скважины переливается глинистый раствор, аномальное давление выпирает его оттуда, а затем происходит фонтанирование. Это бедствие. Скважина в Березове, открывшая первый сибирский газ, фонтанировала почти год. Рев огненной газовой струи был слышен за несколько километров. В ревущем факеле ежедневно сгорал миллион кубометров газа.
— Выброс или фонтан? — нервно спросил Остудин. Он сразу представил себе последствия аварии, если она, не дай Бог, случилась.
— Выброс. Скважина оборудована превентором, ее сразу же перекрыли, — главный геолог был внешне спокоен и говорил о выбросе, как о рядовом событии.
— Что ты собираешься делать?
Хотя острая тревога спала, но полного спокойствия у Остудина уже не было.
— Лечу к Вохминцеву, — Еланцев повернулся, чтобы выйти из кабинета.
— Я с тобой, — сказал Остудин. — Вертолет есть?
— Будет через час.
Остудин набрал номер телефона своего зама Кузьмина, но тот не отвечал. Он вызвал Машеньку.
— Мы с Иваном Тихоновичем летим к Вохминцеву, — сказал Остудин, когда она появилась на пороге. — Со всеми вопросами пусть обращаются к Кузьмину. Найдите его и скажите: пусть свяжется со мной по рации.
Когда размещались в «уазике», произошла заминка. Остудин хотел сесть с главным геологом, чтобы расспросить подробнее о выбросе на скважине. Но тот решительно запротестовал:
— Садись впереди, — сказал он. — Капитан всегда должен быть на мостике. Это наша традиция. А традиции надо уважать.
— Что ж, уважим, — улыбнулся Остудин, устраиваясь рядом с Володей. Про себя подумал: «Вот так. Ссылаясь на традиции, дают понять, что за все здесь спрос только с тебя».
Вертолетная площадка экспедиции находилась на высоком берегу, а под ним — обской причал. На причале лежали штабеля бруса, тес, повыше, в недосягаемости полых вод, вроде как на береговом приступке, примостился склад. «Не забыть весь этот шурум-бурум поднять, а то, не дай Бог, паводок доберется», — подумал мимоходом Остудин, когда машина сворачивала к вертолетной площадке.
В вертолете сидело четверо мужчин. На полу у их ног, как всегда, лежали бурильные долота, турбобур, какие-то запчасти. Остудин устроился около иллюминатора. Защелкнулись двери, как бы отделяя пассажиров от земной тверди. Вертолет протяжно запел, раскручивая винты, ритм песни стал ускоряться. В кабину проник шум лопастей, похожий на треск разрываемой материи, и Остудин почувствовал, как машина оторвалась от земли.
Поселок Таежный открылся целиком и сразу. Взгляд охватил протяженную улицу, новостройки нефтеразведочной экспедиции, два прилепившихся к взвозу катера, которые сверху казались крошечными лодчонками, складик, лесобиржу. Все это было маленьким, ненастоящим, и у Остудина возникло ощущение исчезающей реальности: «Вот здесь и есть край земли, от которого человеку так легко оторваться».
Машина развернулась, пошла над лесом, забирая к северу от реки. Зимний лес был по-своему интересен. Утонув в снегу, тянули к небу голые ветви березы, вымерзшие за зиму сосны потеряли яркость. Хвоя их не сочилась зеленью, а была рыжей, будто ее спрыснули легким раствором охры. И только кедры, словно разбросанные в лесном безбрежье островки, отливали густой темной накипью. Сверху тайга не казалась такой неприступно мрачной, какой виделась в понизовье. И таинственная красота, размытая высотой, тоже исчезла. Царствовала бесконечная рыжеватая пелена, простроченная редкими черными зимниками и белыми, нетронутыми полосами ручейков и речушек.
Минут через сорок показалась буровая. Вертолет сделал круг, начал снижаться. Еланцев, которому полеты были привычны, прислонившись спиной к металлической стенке фюзеляжа, придремывал. На посадке, приоткрыв глаза, лениво сказал:
— Вот и приехали.
— За вами на обратном пути залетать? — спросил механик.
— Непременно, — ответил Еланцев. — Часа через два будем вас ждать. В два уложитесь?
— Постараемся.
Вертолет снова раскрутил лопасти и, набрав высоту, застелился над лесом. Пока шли разговоры, к начальству подошел широкоплечий мужчина в зеленой засаленной телогрейке. Представился:
— Вохминцев. Буровой мастер. Как долетели? — буровой мастер с интересом смотрел на нового начальника экспедиции.
— Долететь-то долетели, — ответил за Остудина Еланцев. — Ты лучше нам расскажи, что у тебя творится. Что за выброс?
— Честно говоря, ни нефти, ни газа здесь не ждали, — сказал Вохминцев, засовывая в карман телогрейки рукавицы. — Две тысячи триста метров прошли — никаких признаков. Еще через сто двадцать давление немного поднялось. Утяжелили раствор и продолжали бурить. Но сегодня в половине одиннадцатого раствор попер из скважины. Я сразу перекрыл превентор.
— И что дальше? — спросил Остудин.
— Дальше требуется барит, — ответил Вохминцев. — Тонн десять, не меньше. Бурение я остановил.
— В чем проблема? Барит на базе есть.
— Проблема в доставке, — сказал Еланцев. — Это десять рейсов вертолета. Три дня ему таскаться туда-сюда.
— Арендуем МИ-8, он справится за день, — сказал Остудин.
— МИ-8 у нас нет, надо просить в Андреевском.
— Надо немедленно связаться с Кузьминым, — сказал Остудин. — Мы не можем допускать простоя буровой.
Зашли в балок в Вохминцеву. Незатейливое жилище было разделено на две половины. В одной стояли рация и небольшой столик с пустой консервной банкой вместо пепельницы, в другой — двухъярусная железная кровать. Вохминцев взял ручку и листок бумаги. Остудин продиктовал: «Заместителю начальника экспедиции Кузьмину. Прошу поставить на завтра в план работы вертолет МИ-8 для вывоза барита на Р-1. Остудин».
Вохминцев включил рацию, надел наушники. Радист экспедиции отозвался тут же. Буровой мастер продиктовал ему радиограмму и посмотрел на начальника.
— А теперь показывайте свое хозяйство, — Остудин встал со стула.
Поднялись на мостки буровой. Она застыла, но жизнь не покинула ее. Равномерно стучал двигатель электростанции, над котельной вились тонкие струйки пара. Где-то далеко в подземелье лежал взбунтовавшийся пласт. Сомнений не было: бригада Вохминцева наткнулась на месторождение. Какое — станет ясно только в середине мая, когда буровики пройдут скважину до проектной отметки, а испытатели исследуют ее.
С буровой спустились к балкам, в которых жили буровики. Жилье было тесным. В каждом балке четверо двухэтажных нар. Прикрыты нары постельным бельем, давно потерявшим свой первоначальный цвет от многочисленных стирок. Форточек в балках не было, и смешанный кислый запах непросушенной одежды и табака копился здесь месяцами.
— А вы вагончиков не просите? — спросил Остудин.
— Какие вагончики, — криво усмехнулся Вохминцев. — Их нефтяникам не хватает. Кто их нам даст?
— Почему вы думаете, что не дадут?
Остудину уже не раз приходилось удивляться резкому контрасту в снабжении нефтяников и геологов. Нефтяники имели и вагончики, и хорошую технику, а геологам до сих пор приходилось жить по старинке — все надо было делать самим. Он сам до вчерашнего дня был нефтяником и теперь имел возможность сравнивать.
— Потому что у нефтяников деньги, а у нас их нет, — ответил Вохминцев. — Они добыли тонну нефти, получили за нее валюту. А мы откуда ее возьмем?
Остудин обратил внимание на одежду Вохминцева. Засаленная зеленая телогрейка в нескольких местах порвана, из дыр торчат клочья ваты. Ватные брюки в белых нашлепках засохшего глинистого раствора. Обут буровой мастер в громадные серые валенки с глубокими черными галошами. Тяжело вздохнув, Остудин подумал: «Какие деньжищи государство гребет на нефти, а люди, как подзаборные собаки». На какой-то миг стало жалко и Вохминцева, и себя, который вроде бы у власти, а подчиненным помочь ничем не может. Остудин исподлобья посмотрел на Вохминцева, спросил:
— Роба-то у тебя какого срока?
— Третий дотаскиваю, — Вохминцев выщипнул из локтя кусок ваты, растер пальцами. — В начале прошлого года обещали заменить. До сих пор меняют.
Остудин, хотя и знал, что говорит впустую, но удержаться не смог:
— Заживем получше, будут у нас и вагончики, и фирменные спецовки, — он даже улыбнулся своим словам.
Вохминцев посмотрел на Остудина, Остудин на Вохминцева, а потом оба — по сторонам. Потому что один знал, что говорит неправду, а другой давно уже не верил ни одному слову начальников. И тем, кто над ним непосредственно, и тем, которые изболтались по пути к высотам... Еще поговорили о скважине, о перспективах разведки в этих местах, о барите, которого требуется не меньше десяти тонн. Иссяк разговор, и Остудин почувствовал, что голоден. Спросил:
— В вашей столовой приезжих кормят?
Вохминцев почему-то переглянулся с Еланцевым и ответил уклончиво:
— Смотря кого...
Зашли в столовую. Справа от входа висело меню, обрамленное деревянной рамкой. Вначале Остудин лишь скользнул по нему взглядом, потом остановился, развернулся и подошел вплотную к заполненным химическим карандашом строчкам. Гуляш... Котлеты... Бифштекс... Повариха в белой куртке и белом колпаке выглянула из раздаточного окошка. Она была полной женщиной с круглым добрым лицом.
— У вас это в меню каждый день? — спросил Остудин, повернувшись к ней.
— На этой буровой — почти каждый, — ответила повариха. — На других похуже.
Когда сели за стол, выяснилось, что все мясные блюда были не из говядины, а из лосятины. Остудин впервые пробовал это мясо, и оно ему понравилось.
— У вас что, лосеферма имеется? — спросил он, видя хитроватую улыбку на лице Вохминцева.
— У нас здесь тайга, — засмеялся Вохминцев. — А в ней божьи дары прячутся. Вот этот последний лось, вернее лосиха, выбралась на бесснежное озеро, поскользнулась на льду и здорово ушиблась. Если б мы не заметили, долго бы мучилась.
— И часто у вас лоси поскальзываются?
— В тайге всякой живности полно, не только лоси. Глухари есть, косачи... Всякая дичь водится.
— И охотинспектора тоже? — Остудин уже серьезно смотрел на бурового мастера.
— Они у нас реликты. Паша Ковешников, например, один на двадцать тысяч квадратных километров.
— ОРС, значит, плохо снабжает? — не унимался Остудин.
— Почему плохо? Консервов вволю привозят. И мясные есть, и рыбные. Говорят, лучшего качества. А наша братва без хорошего мяса бурить не может.
Вохминцев снова переглянулся с Еланцевым, и Остудину показалось, что тот подмигнул. «Браконьерничают, черти», — подумал Остудин. И на всякий случай спросил о егере: он как, не придирчивый?
— Чего ему придираться? Мы же ведем только санитарный отстрел. А потом — Паше бензина для его моторки на год полтонны выделяют, чтобы много не ездил.
В раздаточное окно снова выглянула повариха:
— Компот будете или клюквенного киселя желаете?
— После такой еды барит можно было бы на себе из Таежного притащить, — сказал Остудин.
Вохминцев зыркнул глазами в сторону поварихи, и та исчезла в своем закутке.
Далеко-далеко возникло пчелиное жужжание.
— Вертолет, — первым услышал Еланцев и задумчиво сказал: — Я, Роман Иванович, пожалуй, останусь на буровой. Если барит завтра доставят, подожду до начала бурения, — и, повернувшись к Вохминцеву, спросил: — Когда начнете бурить?
— Если все будет в порядке — к вечеру обязательно.
Остудин молча слушал этот разговор, потом сказал Еланцеву:
— Оставайся. Завтра к вечеру я тоже прилечу.
Возвратившись в Таежный, Остудин немедленно связался с Батуриным. Доложил:
— На Р-1 выброс.
— Когда это случилось? — спросил Батурин.
— Сегодня в половине одиннадцатого. Я только что с буровой, там все в порядке. Нужно завезти десять тонн барита. Требуется МИ-8. Завтра к вечеру бурение возобновим.
Несколько секунд трубка молчала. Потом послышался удовлетворенный смешок:
— Везучий ты парень, Остудин. Ногу через порог не успел перенести — и уже выброс. Только учти: твоей заслуги здесь нет. На том, чтобы бурить скважину на Моховой в нынешнем году, настояли Еланцев с Барсовым.
Батурин специально говорил это. Не хотел, чтобы новый начальник подумал, будто с первого дня ухватил Бога за бороду. От зазнайства до безответственности — один шаг.
— Не все ли равно кто настоял, — горячо отозвался Остудин. — Главное — открыть нефть.
— Это верно... Ты держи меня в курсе. Желаю удачи!..
— А как насчет вертолета?
Но телефонная трубка уже глухо молчала. Остудин потряс ее, постучал ладошкой по микрофону и осторожно положил на рычаги аппарата. Посмотрел на дверь и уже хотел нажать на кнопку, чтобы попросить Машу вызвать Кузьмина, но тот появился на пороге сам. Молча прошел к столу, тяжело опустился на стул и сказал:
— Плохие новости, Роман Иванович... На завтра МИ-8 не будет. А если наши вертолеты переключить на барит, остановим другие буровые, — он расстегнул полушубок и сдвинул его на плечи.
— Вы с кем разговаривали? — спросил Остудин. — Кто отказал?
— Командир авиаотряда Цыбин, кто же еще?
— Именно он и отказал?
Кузьмин молча кивнул.
— Как Цыбина по имени-отчеству?..
— Александр Гаврилович. Мужик он, в общем-то, крученый, но я верю, что лишней машины у него нет.
— Занимайтесь своими делами, — сказал Остудин. — А я попробую на него надавить. На новенького иногда везет.
— Попробуйте, — неуверенно произнес Кузьмин. — В нашей жизни все может... — и так и остался сидеть на стуле.
С начальником авиаотряда Остудин знаком не был. Потому начал с маленького подлиза:
— Александр Гаврилович? Остудин беспокоит, начальник Таежной нефтеразведочной экспедиции. Сразу чувствуется ваш авторитет: на шестой раз только соединился — все занято, занято...
Цыбин шутки не принял и сказал напрямую:
— Знаю вашу просьбу. Но я уже объяснил Кузьмину, что машины на завтрашний день все разнаряжены. Тем более что МИ-8 у нас всего два, да и то один в ремонте.
Остудин попытался объяснить, что на скважине выброс. Без барита черт знает чем дело может кончиться. Попадем в аварию, и миллионы народных денег, затраченные на проходку, будут выброшены на ветер. К тому же, не откроем месторождение. Вторую скважину на этой площади в нынешнем году пробурить уже не удастся.
— Не надо меня убеждать, — сухо ответил Цыбин. — Я человек ответственный и все понимаю. Но послать вертолет вам — значит, обездолить кого-то другого. А он тоже в нем нуждается. Так что извините, ничего сделать не могу. Будьте здоровы.
В трубке раздались короткие унылые гудки. Остудину стало не по себе. Буровая не могла ждать. Надо было искать выход из положения. Он мучительно соображал, пытаясь что-нибудь придумать, и вдруг его осенило. Он снял трубку и позвонил первому секретарю райкома партии Казаркину.
— Не с этого надо бы начинать знакомство, — сказал Остудин, когда на другом конце телефонного провода отозвался нетерпеливый голос, — но ситуация сложилась так, что другого выхода у меня нет.
— Но райком партии — не диспетчерская аэропорта, — заметил Казаркин после того, как Остудин обрисовал ему положение со скважиной и вертолетом.
— Я понимаю, — стараясь не влезать в спор, тут же согласился Остудин. — Но райком — высшая власть в районе. Как говорят, последняя инстанция. У нас ведь непредвиденные обстоятельства.
— Вам позвонят, — сказал Казаркин и положил трубку.
«И этому ничего не надо, — подумал Остудин. — Не только не помог, телефонным звонком остался недоволен». Но на всякий случай решил не предпринимать никаких действий до звонка из райкома.
Минут через двадцать позвонил инструктор отдела промышленности райкома Петр Аверьянович Семыкин и сказал, что ничего сделать не удалось. Вертолетов нет. Придется обходиться той техникой, которая имеется.
— Кто курирует транспорт в обкоме? — спросил Остудин.
— Колесников, второй секретарь. Не звоните ему, — посоветовал инструктор. — У нас это не принято.
— Вы хоть осознаете, что остановилась буровая? — спросил Остудин, не понимая, откуда столько глухого равнодушия в голосе у человека на другом конце телефонного провода.
— Это случается довольно часто. Для нас это мелкое событие.
И снова в трубке короткие унылые гудки.
Все это время Кузьмин сидел за столом около Остудина. Он нервничал. Пока шли телефонные переговоры, он выкурил несколько сигарет, и в кабинете висел сизый дым. Это стало раздражать Остудина. Он встал и открыл форточку. Кузьмин не обратил на это внимания. Достал еще одну сигарету и снова закурил.
— Вы давно в экспедиции? — спросил Остудин. С большинством подчиненных он уже перешел на «ты». С Кузьминым не решался. Возраст не позволял.
— Четыре года.
— Чего так? — удивился Остудин. — Я думал, вы здесь всю жизнь провели.
— Всю жизнь и провел. Пятнадцать лет был начальником геофизической партии.
— И Моховую площадь знаете?
— Пешком всю прошел. Я ее и открыл.
Насчет «всю прошел» Кузьмин немного преувеличил. Но то, что шел пешком, была правда.
Один из его отрядов готовился работать в этом районе. «Отстреливать профиля», как говорят геофизики. На своих машинах они бурят небольшие скважины, закладывают туда взрывчатку и взрывают ее. Приборы фиксируют отражение взрывной волны от подземных горизонтов. По этим отражениям и выявляются структуры, перспективные на нефть и газ. Потом на них приходят нефтеразведчики и бурят свои скважины. Р-1 как раз такая.
С отрядом геофизиков, ушедшим на Моховую, оборвалась связь. То ли рация вышла из строя, то ли случилось что. Было это поздней осенью, и над тайгой, как назло, несколько дней стоял непроглядный туман. Вертолет посылать бесполезно, все равно ничего не увидит. Кузьмин решил поехать к своим людям на вездеходе. Отправились вдвоем с водителем Ленькой Кушнаревым. Ленька был местный, тайга для него — мать родная, он ее знал не хуже, чем «Отче наш»... К своим должны были добраться на вторые сутки. Но к вечеру первого дня вездеход сломался.
Кузьмин с Кушнаревым долго сидели в остывшей машине, сразу превратившейся из вездехода в груду железа, решали, как быть. Идти на поиски отряда — ненадежно, вдруг его там нет. Возвращаться назад — почти шестьдесят километров непролазной тайги. Из продуктов — булка хлеба да три банки тушенки. Правда, Ленька всегда возил с собой ружье, без него в тайгу не сунешься. Но на ружье надежа плохая. Дичь сегодня есть, завтра ее нет. Она, как рыба в океане, не на каждом месте водится. По тайге можно неделю бродить и ничего не встретить. Помороковали мужики, помороковали и решили возвращаться домой пешком.
На второй день Ленька подвернул ногу. Стопа распухла, дотронуться до нее было страшно. Сапог пришлось снять и положить в рюкзак, а ногу обмотать портянкой и завязать шпагатом. Благо, шпагат у Кушнарева нашелся, запасливый был мужик.
Срубил Кузьмин рогатину, изладил из нее костыль. Первый день Ленька отмахал с ним довольно бодро. А на другой еле передвигался. Стер себе всю подмышку, нога отекла до такой степени, что в коленке сгибать больно было. А тут еще жрать нечего. Кузьмин двух белок добыл, Ленька ободрал их, зажарил на костре до золотистой корочки. Но без хлеба и соли есть их было все равно противно. Кузьмина чуть не вырвало поначалу. Потом привык и к белкам.
Шесть дней они по тайге пробирались. В поселке в эти дни только о них разговор и был. С утра до вечера тайгу облетали вертолеты, пролетели над их маршрутом раз двадцать. Один раз вертолет прямо над ними кружил. Кузьмин стрелял из ружья, кричал, бегал между сосен — не заметили. Улетел вертолет, и больше его не видели.
На седьмой день Кузьмин с Ленькой вышли на берег обского притока — речки Пасол. А там как раз ханты рыбачили — щука по реке хорошо шла. Они и отвезли геофизиков на своей лодке в Таежный. У Леньки нога уже чернеть стала. В больницу вовремя попал, тем и спасся. А Кузьмина его геофизики поначалу не узнали. Похудел на пуд, не меньше, борода отросла, в волосах седина пробилась. Вот так даются первопроходцам нефтяные месторождения.
Сейчас Кузьмин сидел и думал: «Как пошло на Моховой с первого дня все наперекосяк, так и продолжается. Тогда чуть сам не погиб, теперь вот на первой скважине почти что авария».
Остудин его молчание понял по-своему.
— Думаешь, не стоит в обком звонить? Казаркин потом со свету сживать начнет?..
Кузьмин встрепенулся, оторвавшись от воспоминаний, загасил сигарету, помолчал. Потом сказал:
— Мстительный он, конечно. Чем дальше от него, тем лучше, это все знают. Давай что-то свое искать... Что если к Шахтеру обратиться? Может, он что подскажет?..
— К какому еще Шахтеру? — не понял Остудин.
— К Соломончику. Его так прозвали из-за того, что все может достать из-под земли.
Кузьмин засмеялся, а Остудин минуту-другую раздумывал. Не хотелось подключать к этим делам торгаша. С ними ведь только свяжись, увязнуть можно. Потом одно начнут просить, другое. «Но ведь не о себе забочусь, — подумал Остудин, — о деле. В конце концов, нефть нужна не мне, а стране, Отечеству...»
Через две минуты Соломончик появился в кабинете. Он тут же уловил суть проблемы и попросил дать ему час на размышление.
Вернулся в кабинет Соломончик минут через двадцать.
— Завтра утром МИ-8 будет у нас. Пусть готовят барит к погрузке.
Остудин не показал, что удивился, хотя удивлению его не было предела. И все же спросил:
— Где ты его взял?
— Хотите анекдот? — Соломончик сверкнул своими выпуклыми глазами. — Приехал в Одессу москвич. Подходит к стоянке такси. Машин с шашечками нет. Стоит обыкновенная «Волга». На всякий случай приезжий спрашивает: «Такси?» Водитель отвечает: «Такси». «А почему шашечек нету?» — сомневается гость. Водитель высовывается из окошка и в свою очередь интересуется: «Так вы о том, чтобы шашечки, или о том, чтобы ехать?» А если серьезно — в соседнем районе. Вертолет из Костромы, работает у лесников по договору. У них керосина нет. Так что поработает у нас, а потом мы его пару раз заправим.
Кузьмин посмотрел на Остудина, Остудин на Кузьмина, и оба подумали об одном и том же: Соломончик может все.
На буровую Остудин прилетел на следующий день вечером. За сутки здесь многое изменилось. Прилегающая территория была аккуратно расчищена, ровно, словно по линейке, уложены на мостках трубы. Рядом с буровой стоял цементировочный агрегат — тяжелый КрАЗ с огромной цистерной вместо кузова. Он должен был закачивать утяжеленный раствор во взбунтовавшуюся скважину.
— Ты как будто знал, что мы начнем работу именно сейчас, — заметил Еланцев, обмениваясь с Остудиным рукопожатием.
— Летел на запах нефти, — улыбнулся Остудин и тут же погасил улыбку. — Как дела?
— Начинаем качать раствор.
У цементировочного агрегата собралась вся бригада. Только Вохминцев был на мостках, наблюдая за давлением в скважине.
КрАЗ взревел мощным дизелем, оператор включил насос, и раствор под давлением пошел в скважину. Люди с затаенной тревогой смотрели то на оператора, то на Вохминцева. Результат операции по усмирению скважины можно было определить не раньше, чем через час. Если давление на забое не начнет расти, значит, укрощение пласта идет нормально. Остудин, стоявший к буровой ближе остальных, время от времени украдкой поглядывал на Еланцева. Тот достал сигареты, закурил и короткими шажками начал прохаживаться около КрАЗа. Затем остановился у кабины водителя, несколько раз глубоко затянулся сигаретой и посмотрел на часы. Было видно, что он нервничал.
Остудин же, напротив, был совершенно спокоен. Опыт и чутье буровика подсказывали ему, что все должно обойтись нормально. Скважина находилась под контролем и вырваться из-под него практически не могла. Хотя в геологии все может быть, подумал Остудин.
— Сколько кубов закачали? — спросил Еланцев оператора, стараясь перекричать шум двигателя.
— Три, — ответил тот.
До начала бурения было далеко. Оставалось самое утомительное — ждать. Наконец верховой рабочий поднялся на свою площадку. Бурильщик зацепил свечу из трех труб, поднес ее к ротору, поставил на бурильную колонну. Остальное доделали механизмы. Свеча с шипением навернулась на колонну, сверху на каску и телогрейку буровика полетели брызги глинистого раствора. Взвыли моторы, выбросив из выхлопных труб густой дым. Буровая ожила. Колонна медленно пошла вниз. Остудин и Вохминцев, поднявшиеся на мостки, стояли у манометра и следили за стрелкой, показывающей давление на забое скважины. Еланцев в это время находился под мостками и смотрел, не переливается ли из скважины промывочная жидкость.
Все шло нормально. В ритме гудели дизели, медленно погружалась в толщу недр бурильная колонна. Остудин мельком взглянул на часы и заметил:
— Еланцев удивительно пунктуален. Обещал начать бурение в двадцать ноль-ноль и угадал минута в минуту.
— Он вообще пунктуальный человек, — ответил Вохминцев, и по его тону Остудин понял, что буровой мастер относится к главному геологу с большим уважением.
— Ну что, я могу докладывать о том, что начали бурить? — спросил Остудин.
— Конечно, — произнес Вохминцев. — Теперь мы уже не остановимся.
Побыв еще немного на мостках, они пошли к балку бурового мастера. Вохминцев включил рацию, вызвал радиста экспедиции и передал микрофон начальнику.
— Запишите радиограмму, — подставив микрофон к губам, сказал Остудин и продиктовал: — Начальнику геологического объединения Батурину. Точка. Пласт с аномально высоким давлением на скважине Р-1 задавлен. Точка. В двадцать ноль-ноль начали спуск колонны. Точка. Вместе с главным геологом Еланцевым остаюсь на буровой до утра второго апреля. Точка. Утром продолжим отбор керна. Точка. Остудин. Точка. Записали?
— Утром продолжим отбор керна, — повторил радист.
— Да. Передайте немедленно.
Остудин положил микрофон на стол, и Вохминцев отключил рацию. В балок вошел Еланцев, потирая руки, сказал:
— Проголодался, сил нет.
— Ужин давно готов, — ответил Вохминцев. — Можем идти в столовую.
Главный геолог и буровой мастер вопросительно посмотрели на Остудина.
— Я как все, — сказал он и поднялся с табуретки.
После ужина они пошли на буровую. Она светилась огнями, и фонарь ее походил на новогоднюю елку. Ни на земле, ни на мостках не было видно суетящихся людей. Значит, на скважине все шло без каких-либо отклонений.
Обойдя грязевое хозяйство и убедившись, что оно работает нормально, все трое вернулись в балок бурового мастера. Шел уже первый час ночи. Вохминцев сходил на улицу, принес дров, подбросил их в железную печку. Сухие березовые чурочки занялись дружно, в трубе загудело.
— Вы укладывайтесь, а я схожу на буровую, — сказал Вохминцев. — Нынешнюю ночь надо отдежурить самому. Верхняя койка у нас гостевая, на ней спит Еланцев. А вы, Роман Иванович, ложитесь на мою. Простыни я сменил только сегодня.
Он постоял у порога, окинул взглядом балок, открыл дверь и шагнул в темноту. В балке стало тихо. Только в печке пощелкивали дрова да гудело пламя. Еланцев снял тяжелые, подбитые мехом сапоги и сел на табуретку у рации, подвернув под себя ногу в толстом шерстяном носке. Достал сигареты, закурил. День сегодня выдался не особенно трудный, но понервничать все же пришлось.
Эту скважину начали бурить по настоянию Еланцева. Просматривая карты геофизиков, он обратил внимание на четыре маленькие структуры, расположенные в непосредственной близости друг от друга. Ни одна из них, взятая отдельно, не представляла интереса. Даже если бы там обнаружили нефть, запасы ее не могли быть значительными. Но у него закралась мысль: а не могут ли эти четыре структуры быть куполами одной, погруженной ниже? Он начал тщательно изучать карты геофизиков. На такую возможность ничто не указывало. Однако слишком уж близко одна от другой находились структуры. Весь его геологический опыт подсказывал, что это не случайно.
Барсов внимательно просмотрел карты, по которым сделал свои выводы Еланцев, задал несколько обязательных вопросов и с геологом согласился.
А вот руководство объединения приняло доводы Еланцева не сразу и больше склонялось к тому, что такое расположение структур — чистая случайность. Однако Еланцев сумел настоять на своем. И оказался прав. Вспоминая сейчас эту историю, он старался самому себе казаться спокойным, но ничего не получалось. Зародившаяся вначале тихая радость постепенно переросла в торжество, и он, уже не сдерживая себя, обратился к Остудину:
— Мы можем получить здесь хорошее месторождение. Конечно, пока это только предположение, причем даже не обоснованное теоретически. Но подтвердить его очень легко. Для этого надо пробурить следующую скважину между двумя структурами — Моховой и Кедровой.
Глаза Еланцева засветились озорно, и в первую минуту Остудину подумалось — не фантазия ли это? Но едва главный геолог начал рассказывать о соседних структурах, стало ясно, что об авантюре не может быть и речи.
— И когда это можно будет сделать? — спросил Остудин.
— Не раньше, чем через год, — Еланцев открыл дверку печки и подложил туда несколько поленьев.
— Почему так поздно? — глядя на огонь, спросил Остудин.
— У нас нет бурового станка, который можно было бы сейчас завезти на новую точку. Надо ждать, когда он освободится здесь.
— Да, надо, — подтвердил Остудин.
Главный геолог все больше нравился ему. Он знал, что необходимо делать не только сегодня, но и завтра, и даже послезавтра. Батурин правильно его похвалил.
— Как ты попал в экспедицию? — спросил Остудин, оторвав взгляд от зыбкого пламени, мелькающего за неплотно прикрытой печной дверкой.
— Попросился сам, — Еланцев поудобнее вытянул ноги, придвинув их ближе к печке. — Я по натуре полевой геолог, и когда сижу в конторе, просто заболеваю.
— А жена? — спросил Остудин и снова повернулся к огню, чтобы не встречаться взглядом с Еланцевым.
Тот не ответил. Достав из кармана сигарету, открыл дверку печки, прикурил от уголька, сделал глубокую затяжку и после долгой паузы от ответа ушел.
— Нам бы оснаститься получше, а нефть мы уж как-нибудь найдем, — заметил он сухо.
Потрескивали в печке дрова, тускло горела висящая на потолке электрическая лампочка, снаружи доносилось гудение дизеля. Оно казалось таким далеким, словно движок работал не рядом, а за тридевять земель. Обстановка была особенной. Она располагала к откровенности. Именно при такой обстановке знакомые с родственными душами и наклонностями становятся друзьями. Поэтому, наверное, Остудин и решился на откровенность:
— Слушай, Иван, можно тебе задать вопрос, не относящийся к производству?
Еланцев остановился взглядом на лице Остудина и, насторожившись, обронил:
— Это обязательно?
— По-моему, да. Ты — человек в этом отношении более опытный, можно сказать, профессор, а я даже еще и не студент. Когда я уезжал из Поволжья, мне показалось, что Нина, это моя жена, что-то вслед за мной не торопится. Наверное, какое-то время придется мне холостяковать. Скажи, как ты с этим устраиваешься?
Еланцев закрыл глаза и качнулся на стуле.
— Моя жена всего в четырех часах лета. А вообще жизнь «соломенного холостяка» — не дай Бог никому. Если сойтись с кем-то втихомолку, об этом сразу все узнают. В деревне тайн не бывает. Тут на одном краю щи варят, а на другом уже скажут, сколько ты в них мяса положил.
— У вас с женой давно не сложилось?
— Пожалуй, с самого начала. Да иначе и быть не могло. Она артистка, работает в филармонии. А я — геолог.
— Не боишься, что после такого перекоса жизнь вообще поломается?
Остудин не смотрел на Еланцева, но почувствовал по ответу, вернее, по тону, что собеседник сник.
— Поздно бояться. Она чувствует себя более чем свободной.
— Так ты полагаешь, у нее кто-то есть?
— Да, конечно. И даже знаю — кто.
— А ты?
— Отвечаю ей тем же. Есть у меня в городе бывшая учительница. Сейчас работает официанткой. На учительские гроши не проживешь.
— А мне говорили, что у тебя в районе есть. В газете работает.
— Что? — Еланцев резко повернулся и сделал руками отстраняющий жест, который сказал Остудину больше слов. — В районной газете две девицы, которая из них?.. Краснов сказал?
Остудин вместо ответа начал разуваться. Потом сказал:
— Спать нам пора. Уже два часа. На отдых почти ничего и не осталось.
Он подошел к своему ложу, неторопливо разделся и забрался под одеяло.
ТАТЬЯНА ВЫБРАЛА СУДЬБУ— Что это такое? — остановившись у стола, спросил Остудин.
— Текущая почта, — вытянувшись в струнку, ответила Маша. Она всегда встречала Остудина стоя и провожала до дверей кабинета подобострастным взглядом.
— Что же ты ее держишь у себя?
— Да вы, Роман Иванович, все эти дни были то в цехах, то на базе. Вот я и держала. Ничего срочного здесь нет.
— Давай мне ее, — Остудин взял папку и прошел в кабинет. Его удивило, что так много бумаг, требующих разрешения, скопилось всего за несколько дней.
Первым лежало заявление бурильщика Ахмадулина с просьбой предоставить недельный отпуск без содержания для поездки к больной матери. В верхнем левом углу уже стояла подпись бурового мастера со словами: «Не возражаю». Не возражал и Остудин. Тем более что Ахмадулин уже наверняка улетел к матери. А может быть, и успел вернуться назад.
Следующим тоже было заявление, в котором работница ОРСа Андреева Клавдия Михайловна просила выделить ей десять кубометров дров. «Что же Соломончик не занимается своими людьми?» — подумал Остудин, но тут же решил, что у начальника ОРСа хватает дел и помимо дров. Пододвинул к себе заявление и написал в том же верхнем левом углу: «т. Кузьмину. Прошу решить». Кузьмин был его заместителем по быту. Он хорошо запомнил его во время первого знакомства. Кузьмин оказался самым пожилым из всех руководителей экспедиции.
Лежало в папке и несколько писем с просьбой принять на работу. Одно из них пришло из Поволжья, из небольшого городка Первомайска, в котором Остудин бывал не раз. Буровой мастер местного нефтегазодобывающего управления Сергеев Алексей Митрофанович просил взять его к себе. Остудин знал этого мастера. Не был знаком с ним лично, но раза два слышал его выступление на областном партхозактиве. Он мог бы возглавить четвертую буровую бригаду, которую так или иначе придется создавать. Но пока пригласить его не имелось возможности. Для новых буровиков не было ни жилья, ни буровых станков. «Надо отдать письмо в отдел кадров, пусть держат этого человека в резерве», — подумал Остудин.
Последним в папке лежало письмо личного характера. Это было даже не письмо, а донос. Как и всю остальную почту, Маша вскрыла его, пронумеровала, соединила скрепкой с конвертом. Наверняка прочитала. Письмо адресовано на службу, по-служебному она с ним и поступила. Оно адресовалось прежнему начальнику экспедиции Барсову.
«Николай Александрович! — было выведено крупными аккуратными буквами на белом листе бумаги, предназначенной для машинописи. — Вы постоянно привечаете районную журналистку Татьяну Ростовцеву. Она часто публикует материалы о нефтеразведчиках. Но Ростовцева только прикрывается ими. В Таежный она летает к главному геологу Еланцеву. У него с ней роман. Об этом уже говорят в Андреевском. Если слухи дойдут до ее мужа, летчика, не сдобровать ни ей, ни Еланцеву. Скандал будет на весь район. Им всем троим придется уезжать отсюда. Райком партии просто так это не оставит. Позор падет на всю экспедицию, в том числе и на вас. Для того чтобы отмыться, потребуются годы».
Подписи, конечно, не было.
Остудин вызвал Машеньку.
— Мария Григорьевна, вы это читали?
Машенька смущенно опустила глаза и что-то невнятно пролепетала.
— Да вы не смущайтесь. Это же не личное письмо. Пришло на экспедицию... Вы что-нибудь можете об этом сказать? — Остудин поднял письмо над столом.
— Неправда все это, Роман Иванович, — с ожесточением сказала Машенька. — Иван Тихонович очень хороший человек!..
— С плохими людьми порядочные дамы романы не заводят... Впрочем, что об этом говорить? Анонимка в регистрационный журнал занесена?
Машенька кивнула.
— Жалко. Сделайте в журнале отметку, а письмо я оставлю у себя. На всякий случай. Интересный почерк — то ли детский, то ли «доброжелатель» свой исказил...
Машенька направилась к двери, однако Роман Иванович остановил ее.
— У меня, Мария Григорьевна, к вам просьба: заварите чайку, только покрепче.
В дверях Машенька столкнулась с Еланцевым, ойкнула от неожиданности и исчезла.
Еланцев не обратил на это внимания. Он был озабочен совсем другим.
— На Р-1 у Вохминцева выброс, — сказал Еланцев, переступая порог.
Остудин похолодел. Два дня назад он радовался, что на скважине повысилось давление — первый признак того, что она вскрыла нефтяной или газовый пласт. И вдруг — выброс. Все аварии начинаются с него. Сначала из скважины переливается глинистый раствор, аномальное давление выпирает его оттуда, а затем происходит фонтанирование. Это бедствие. Скважина в Березове, открывшая первый сибирский газ, фонтанировала почти год. Рев огненной газовой струи был слышен за несколько километров. В ревущем факеле ежедневно сгорал миллион кубометров газа.
— Выброс или фонтан? — нервно спросил Остудин. Он сразу представил себе последствия аварии, если она, не дай Бог, случилась.
— Выброс. Скважина оборудована превентором, ее сразу же перекрыли, — главный геолог был внешне спокоен и говорил о выбросе, как о рядовом событии.
— Что ты собираешься делать?
Хотя острая тревога спала, но полного спокойствия у Остудина уже не было.
— Лечу к Вохминцеву, — Еланцев повернулся, чтобы выйти из кабинета.
— Я с тобой, — сказал Остудин. — Вертолет есть?
— Будет через час.
Остудин набрал номер телефона своего зама Кузьмина, но тот не отвечал. Он вызвал Машеньку.
— Мы с Иваном Тихоновичем летим к Вохминцеву, — сказал Остудин, когда она появилась на пороге. — Со всеми вопросами пусть обращаются к Кузьмину. Найдите его и скажите: пусть свяжется со мной по рации.
Когда размещались в «уазике», произошла заминка. Остудин хотел сесть с главным геологом, чтобы расспросить подробнее о выбросе на скважине. Но тот решительно запротестовал:
— Садись впереди, — сказал он. — Капитан всегда должен быть на мостике. Это наша традиция. А традиции надо уважать.
— Что ж, уважим, — улыбнулся Остудин, устраиваясь рядом с Володей. Про себя подумал: «Вот так. Ссылаясь на традиции, дают понять, что за все здесь спрос только с тебя».
Вертолетная площадка экспедиции находилась на высоком берегу, а под ним — обской причал. На причале лежали штабеля бруса, тес, повыше, в недосягаемости полых вод, вроде как на береговом приступке, примостился склад. «Не забыть весь этот шурум-бурум поднять, а то, не дай Бог, паводок доберется», — подумал мимоходом Остудин, когда машина сворачивала к вертолетной площадке.
В вертолете сидело четверо мужчин. На полу у их ног, как всегда, лежали бурильные долота, турбобур, какие-то запчасти. Остудин устроился около иллюминатора. Защелкнулись двери, как бы отделяя пассажиров от земной тверди. Вертолет протяжно запел, раскручивая винты, ритм песни стал ускоряться. В кабину проник шум лопастей, похожий на треск разрываемой материи, и Остудин почувствовал, как машина оторвалась от земли.
Поселок Таежный открылся целиком и сразу. Взгляд охватил протяженную улицу, новостройки нефтеразведочной экспедиции, два прилепившихся к взвозу катера, которые сверху казались крошечными лодчонками, складик, лесобиржу. Все это было маленьким, ненастоящим, и у Остудина возникло ощущение исчезающей реальности: «Вот здесь и есть край земли, от которого человеку так легко оторваться».
Машина развернулась, пошла над лесом, забирая к северу от реки. Зимний лес был по-своему интересен. Утонув в снегу, тянули к небу голые ветви березы, вымерзшие за зиму сосны потеряли яркость. Хвоя их не сочилась зеленью, а была рыжей, будто ее спрыснули легким раствором охры. И только кедры, словно разбросанные в лесном безбрежье островки, отливали густой темной накипью. Сверху тайга не казалась такой неприступно мрачной, какой виделась в понизовье. И таинственная красота, размытая высотой, тоже исчезла. Царствовала бесконечная рыжеватая пелена, простроченная редкими черными зимниками и белыми, нетронутыми полосами ручейков и речушек.
Минут через сорок показалась буровая. Вертолет сделал круг, начал снижаться. Еланцев, которому полеты были привычны, прислонившись спиной к металлической стенке фюзеляжа, придремывал. На посадке, приоткрыв глаза, лениво сказал:
— Вот и приехали.
— За вами на обратном пути залетать? — спросил механик.
— Непременно, — ответил Еланцев. — Часа через два будем вас ждать. В два уложитесь?
— Постараемся.
Вертолет снова раскрутил лопасти и, набрав высоту, застелился над лесом. Пока шли разговоры, к начальству подошел широкоплечий мужчина в зеленой засаленной телогрейке. Представился:
— Вохминцев. Буровой мастер. Как долетели? — буровой мастер с интересом смотрел на нового начальника экспедиции.
— Долететь-то долетели, — ответил за Остудина Еланцев. — Ты лучше нам расскажи, что у тебя творится. Что за выброс?
— Честно говоря, ни нефти, ни газа здесь не ждали, — сказал Вохминцев, засовывая в карман телогрейки рукавицы. — Две тысячи триста метров прошли — никаких признаков. Еще через сто двадцать давление немного поднялось. Утяжелили раствор и продолжали бурить. Но сегодня в половине одиннадцатого раствор попер из скважины. Я сразу перекрыл превентор.
— И что дальше? — спросил Остудин.
— Дальше требуется барит, — ответил Вохминцев. — Тонн десять, не меньше. Бурение я остановил.
— В чем проблема? Барит на базе есть.
— Проблема в доставке, — сказал Еланцев. — Это десять рейсов вертолета. Три дня ему таскаться туда-сюда.
— Арендуем МИ-8, он справится за день, — сказал Остудин.
— МИ-8 у нас нет, надо просить в Андреевском.
— Надо немедленно связаться с Кузьминым, — сказал Остудин. — Мы не можем допускать простоя буровой.
Зашли в балок в Вохминцеву. Незатейливое жилище было разделено на две половины. В одной стояли рация и небольшой столик с пустой консервной банкой вместо пепельницы, в другой — двухъярусная железная кровать. Вохминцев взял ручку и листок бумаги. Остудин продиктовал: «Заместителю начальника экспедиции Кузьмину. Прошу поставить на завтра в план работы вертолет МИ-8 для вывоза барита на Р-1. Остудин».
Вохминцев включил рацию, надел наушники. Радист экспедиции отозвался тут же. Буровой мастер продиктовал ему радиограмму и посмотрел на начальника.
— А теперь показывайте свое хозяйство, — Остудин встал со стула.
Поднялись на мостки буровой. Она застыла, но жизнь не покинула ее. Равномерно стучал двигатель электростанции, над котельной вились тонкие струйки пара. Где-то далеко в подземелье лежал взбунтовавшийся пласт. Сомнений не было: бригада Вохминцева наткнулась на месторождение. Какое — станет ясно только в середине мая, когда буровики пройдут скважину до проектной отметки, а испытатели исследуют ее.
С буровой спустились к балкам, в которых жили буровики. Жилье было тесным. В каждом балке четверо двухэтажных нар. Прикрыты нары постельным бельем, давно потерявшим свой первоначальный цвет от многочисленных стирок. Форточек в балках не было, и смешанный кислый запах непросушенной одежды и табака копился здесь месяцами.
— А вы вагончиков не просите? — спросил Остудин.
— Какие вагончики, — криво усмехнулся Вохминцев. — Их нефтяникам не хватает. Кто их нам даст?
— Почему вы думаете, что не дадут?
Остудину уже не раз приходилось удивляться резкому контрасту в снабжении нефтяников и геологов. Нефтяники имели и вагончики, и хорошую технику, а геологам до сих пор приходилось жить по старинке — все надо было делать самим. Он сам до вчерашнего дня был нефтяником и теперь имел возможность сравнивать.
— Потому что у нефтяников деньги, а у нас их нет, — ответил Вохминцев. — Они добыли тонну нефти, получили за нее валюту. А мы откуда ее возьмем?
Остудин обратил внимание на одежду Вохминцева. Засаленная зеленая телогрейка в нескольких местах порвана, из дыр торчат клочья ваты. Ватные брюки в белых нашлепках засохшего глинистого раствора. Обут буровой мастер в громадные серые валенки с глубокими черными галошами. Тяжело вздохнув, Остудин подумал: «Какие деньжищи государство гребет на нефти, а люди, как подзаборные собаки». На какой-то миг стало жалко и Вохминцева, и себя, который вроде бы у власти, а подчиненным помочь ничем не может. Остудин исподлобья посмотрел на Вохминцева, спросил:
— Роба-то у тебя какого срока?
— Третий дотаскиваю, — Вохминцев выщипнул из локтя кусок ваты, растер пальцами. — В начале прошлого года обещали заменить. До сих пор меняют.
Остудин, хотя и знал, что говорит впустую, но удержаться не смог:
— Заживем получше, будут у нас и вагончики, и фирменные спецовки, — он даже улыбнулся своим словам.
Вохминцев посмотрел на Остудина, Остудин на Вохминцева, а потом оба — по сторонам. Потому что один знал, что говорит неправду, а другой давно уже не верил ни одному слову начальников. И тем, кто над ним непосредственно, и тем, которые изболтались по пути к высотам... Еще поговорили о скважине, о перспективах разведки в этих местах, о барите, которого требуется не меньше десяти тонн. Иссяк разговор, и Остудин почувствовал, что голоден. Спросил:
— В вашей столовой приезжих кормят?
Вохминцев почему-то переглянулся с Еланцевым и ответил уклончиво:
— Смотря кого...
Зашли в столовую. Справа от входа висело меню, обрамленное деревянной рамкой. Вначале Остудин лишь скользнул по нему взглядом, потом остановился, развернулся и подошел вплотную к заполненным химическим карандашом строчкам. Гуляш... Котлеты... Бифштекс... Повариха в белой куртке и белом колпаке выглянула из раздаточного окошка. Она была полной женщиной с круглым добрым лицом.
— У вас это в меню каждый день? — спросил Остудин, повернувшись к ней.
— На этой буровой — почти каждый, — ответила повариха. — На других похуже.
Когда сели за стол, выяснилось, что все мясные блюда были не из говядины, а из лосятины. Остудин впервые пробовал это мясо, и оно ему понравилось.
— У вас что, лосеферма имеется? — спросил он, видя хитроватую улыбку на лице Вохминцева.
— У нас здесь тайга, — засмеялся Вохминцев. — А в ней божьи дары прячутся. Вот этот последний лось, вернее лосиха, выбралась на бесснежное озеро, поскользнулась на льду и здорово ушиблась. Если б мы не заметили, долго бы мучилась.
— И часто у вас лоси поскальзываются?
— В тайге всякой живности полно, не только лоси. Глухари есть, косачи... Всякая дичь водится.
— И охотинспектора тоже? — Остудин уже серьезно смотрел на бурового мастера.
— Они у нас реликты. Паша Ковешников, например, один на двадцать тысяч квадратных километров.
— ОРС, значит, плохо снабжает? — не унимался Остудин.
— Почему плохо? Консервов вволю привозят. И мясные есть, и рыбные. Говорят, лучшего качества. А наша братва без хорошего мяса бурить не может.
Вохминцев снова переглянулся с Еланцевым, и Остудину показалось, что тот подмигнул. «Браконьерничают, черти», — подумал Остудин. И на всякий случай спросил о егере: он как, не придирчивый?
— Чего ему придираться? Мы же ведем только санитарный отстрел. А потом — Паше бензина для его моторки на год полтонны выделяют, чтобы много не ездил.
В раздаточное окно снова выглянула повариха:
— Компот будете или клюквенного киселя желаете?
— После такой еды барит можно было бы на себе из Таежного притащить, — сказал Остудин.
Вохминцев зыркнул глазами в сторону поварихи, и та исчезла в своем закутке.
Далеко-далеко возникло пчелиное жужжание.
— Вертолет, — первым услышал Еланцев и задумчиво сказал: — Я, Роман Иванович, пожалуй, останусь на буровой. Если барит завтра доставят, подожду до начала бурения, — и, повернувшись к Вохминцеву, спросил: — Когда начнете бурить?
— Если все будет в порядке — к вечеру обязательно.
Остудин молча слушал этот разговор, потом сказал Еланцеву:
— Оставайся. Завтра к вечеру я тоже прилечу.
Возвратившись в Таежный, Остудин немедленно связался с Батуриным. Доложил:
— На Р-1 выброс.
— Когда это случилось? — спросил Батурин.
— Сегодня в половине одиннадцатого. Я только что с буровой, там все в порядке. Нужно завезти десять тонн барита. Требуется МИ-8. Завтра к вечеру бурение возобновим.
Несколько секунд трубка молчала. Потом послышался удовлетворенный смешок:
— Везучий ты парень, Остудин. Ногу через порог не успел перенести — и уже выброс. Только учти: твоей заслуги здесь нет. На том, чтобы бурить скважину на Моховой в нынешнем году, настояли Еланцев с Барсовым.
Батурин специально говорил это. Не хотел, чтобы новый начальник подумал, будто с первого дня ухватил Бога за бороду. От зазнайства до безответственности — один шаг.
— Не все ли равно кто настоял, — горячо отозвался Остудин. — Главное — открыть нефть.
— Это верно... Ты держи меня в курсе. Желаю удачи!..
— А как насчет вертолета?
Но телефонная трубка уже глухо молчала. Остудин потряс ее, постучал ладошкой по микрофону и осторожно положил на рычаги аппарата. Посмотрел на дверь и уже хотел нажать на кнопку, чтобы попросить Машу вызвать Кузьмина, но тот появился на пороге сам. Молча прошел к столу, тяжело опустился на стул и сказал:
— Плохие новости, Роман Иванович... На завтра МИ-8 не будет. А если наши вертолеты переключить на барит, остановим другие буровые, — он расстегнул полушубок и сдвинул его на плечи.
— Вы с кем разговаривали? — спросил Остудин. — Кто отказал?
— Командир авиаотряда Цыбин, кто же еще?
— Именно он и отказал?
Кузьмин молча кивнул.
— Как Цыбина по имени-отчеству?..
— Александр Гаврилович. Мужик он, в общем-то, крученый, но я верю, что лишней машины у него нет.
— Занимайтесь своими делами, — сказал Остудин. — А я попробую на него надавить. На новенького иногда везет.
— Попробуйте, — неуверенно произнес Кузьмин. — В нашей жизни все может... — и так и остался сидеть на стуле.
С начальником авиаотряда Остудин знаком не был. Потому начал с маленького подлиза:
— Александр Гаврилович? Остудин беспокоит, начальник Таежной нефтеразведочной экспедиции. Сразу чувствуется ваш авторитет: на шестой раз только соединился — все занято, занято...
Цыбин шутки не принял и сказал напрямую:
— Знаю вашу просьбу. Но я уже объяснил Кузьмину, что машины на завтрашний день все разнаряжены. Тем более что МИ-8 у нас всего два, да и то один в ремонте.
Остудин попытался объяснить, что на скважине выброс. Без барита черт знает чем дело может кончиться. Попадем в аварию, и миллионы народных денег, затраченные на проходку, будут выброшены на ветер. К тому же, не откроем месторождение. Вторую скважину на этой площади в нынешнем году пробурить уже не удастся.
— Не надо меня убеждать, — сухо ответил Цыбин. — Я человек ответственный и все понимаю. Но послать вертолет вам — значит, обездолить кого-то другого. А он тоже в нем нуждается. Так что извините, ничего сделать не могу. Будьте здоровы.
В трубке раздались короткие унылые гудки. Остудину стало не по себе. Буровая не могла ждать. Надо было искать выход из положения. Он мучительно соображал, пытаясь что-нибудь придумать, и вдруг его осенило. Он снял трубку и позвонил первому секретарю райкома партии Казаркину.
— Не с этого надо бы начинать знакомство, — сказал Остудин, когда на другом конце телефонного провода отозвался нетерпеливый голос, — но ситуация сложилась так, что другого выхода у меня нет.
— Но райком партии — не диспетчерская аэропорта, — заметил Казаркин после того, как Остудин обрисовал ему положение со скважиной и вертолетом.
— Я понимаю, — стараясь не влезать в спор, тут же согласился Остудин. — Но райком — высшая власть в районе. Как говорят, последняя инстанция. У нас ведь непредвиденные обстоятельства.
— Вам позвонят, — сказал Казаркин и положил трубку.
«И этому ничего не надо, — подумал Остудин. — Не только не помог, телефонным звонком остался недоволен». Но на всякий случай решил не предпринимать никаких действий до звонка из райкома.
Минут через двадцать позвонил инструктор отдела промышленности райкома Петр Аверьянович Семыкин и сказал, что ничего сделать не удалось. Вертолетов нет. Придется обходиться той техникой, которая имеется.
— Кто курирует транспорт в обкоме? — спросил Остудин.
— Колесников, второй секретарь. Не звоните ему, — посоветовал инструктор. — У нас это не принято.
— Вы хоть осознаете, что остановилась буровая? — спросил Остудин, не понимая, откуда столько глухого равнодушия в голосе у человека на другом конце телефонного провода.
— Это случается довольно часто. Для нас это мелкое событие.
И снова в трубке короткие унылые гудки.
Все это время Кузьмин сидел за столом около Остудина. Он нервничал. Пока шли телефонные переговоры, он выкурил несколько сигарет, и в кабинете висел сизый дым. Это стало раздражать Остудина. Он встал и открыл форточку. Кузьмин не обратил на это внимания. Достал еще одну сигарету и снова закурил.
— Вы давно в экспедиции? — спросил Остудин. С большинством подчиненных он уже перешел на «ты». С Кузьминым не решался. Возраст не позволял.
— Четыре года.
— Чего так? — удивился Остудин. — Я думал, вы здесь всю жизнь провели.
— Всю жизнь и провел. Пятнадцать лет был начальником геофизической партии.
— И Моховую площадь знаете?
— Пешком всю прошел. Я ее и открыл.
Насчет «всю прошел» Кузьмин немного преувеличил. Но то, что шел пешком, была правда.
Один из его отрядов готовился работать в этом районе. «Отстреливать профиля», как говорят геофизики. На своих машинах они бурят небольшие скважины, закладывают туда взрывчатку и взрывают ее. Приборы фиксируют отражение взрывной волны от подземных горизонтов. По этим отражениям и выявляются структуры, перспективные на нефть и газ. Потом на них приходят нефтеразведчики и бурят свои скважины. Р-1 как раз такая.
С отрядом геофизиков, ушедшим на Моховую, оборвалась связь. То ли рация вышла из строя, то ли случилось что. Было это поздней осенью, и над тайгой, как назло, несколько дней стоял непроглядный туман. Вертолет посылать бесполезно, все равно ничего не увидит. Кузьмин решил поехать к своим людям на вездеходе. Отправились вдвоем с водителем Ленькой Кушнаревым. Ленька был местный, тайга для него — мать родная, он ее знал не хуже, чем «Отче наш»... К своим должны были добраться на вторые сутки. Но к вечеру первого дня вездеход сломался.
Кузьмин с Кушнаревым долго сидели в остывшей машине, сразу превратившейся из вездехода в груду железа, решали, как быть. Идти на поиски отряда — ненадежно, вдруг его там нет. Возвращаться назад — почти шестьдесят километров непролазной тайги. Из продуктов — булка хлеба да три банки тушенки. Правда, Ленька всегда возил с собой ружье, без него в тайгу не сунешься. Но на ружье надежа плохая. Дичь сегодня есть, завтра ее нет. Она, как рыба в океане, не на каждом месте водится. По тайге можно неделю бродить и ничего не встретить. Помороковали мужики, помороковали и решили возвращаться домой пешком.
На второй день Ленька подвернул ногу. Стопа распухла, дотронуться до нее было страшно. Сапог пришлось снять и положить в рюкзак, а ногу обмотать портянкой и завязать шпагатом. Благо, шпагат у Кушнарева нашелся, запасливый был мужик.
Срубил Кузьмин рогатину, изладил из нее костыль. Первый день Ленька отмахал с ним довольно бодро. А на другой еле передвигался. Стер себе всю подмышку, нога отекла до такой степени, что в коленке сгибать больно было. А тут еще жрать нечего. Кузьмин двух белок добыл, Ленька ободрал их, зажарил на костре до золотистой корочки. Но без хлеба и соли есть их было все равно противно. Кузьмина чуть не вырвало поначалу. Потом привык и к белкам.
Шесть дней они по тайге пробирались. В поселке в эти дни только о них разговор и был. С утра до вечера тайгу облетали вертолеты, пролетели над их маршрутом раз двадцать. Один раз вертолет прямо над ними кружил. Кузьмин стрелял из ружья, кричал, бегал между сосен — не заметили. Улетел вертолет, и больше его не видели.
На седьмой день Кузьмин с Ленькой вышли на берег обского притока — речки Пасол. А там как раз ханты рыбачили — щука по реке хорошо шла. Они и отвезли геофизиков на своей лодке в Таежный. У Леньки нога уже чернеть стала. В больницу вовремя попал, тем и спасся. А Кузьмина его геофизики поначалу не узнали. Похудел на пуд, не меньше, борода отросла, в волосах седина пробилась. Вот так даются первопроходцам нефтяные месторождения.
Сейчас Кузьмин сидел и думал: «Как пошло на Моховой с первого дня все наперекосяк, так и продолжается. Тогда чуть сам не погиб, теперь вот на первой скважине почти что авария».
Остудин его молчание понял по-своему.
— Думаешь, не стоит в обком звонить? Казаркин потом со свету сживать начнет?..
Кузьмин встрепенулся, оторвавшись от воспоминаний, загасил сигарету, помолчал. Потом сказал:
— Мстительный он, конечно. Чем дальше от него, тем лучше, это все знают. Давай что-то свое искать... Что если к Шахтеру обратиться? Может, он что подскажет?..
— К какому еще Шахтеру? — не понял Остудин.
— К Соломончику. Его так прозвали из-за того, что все может достать из-под земли.
Кузьмин засмеялся, а Остудин минуту-другую раздумывал. Не хотелось подключать к этим делам торгаша. С ними ведь только свяжись, увязнуть можно. Потом одно начнут просить, другое. «Но ведь не о себе забочусь, — подумал Остудин, — о деле. В конце концов, нефть нужна не мне, а стране, Отечеству...»
Через две минуты Соломончик появился в кабинете. Он тут же уловил суть проблемы и попросил дать ему час на размышление.
Вернулся в кабинет Соломончик минут через двадцать.
— Завтра утром МИ-8 будет у нас. Пусть готовят барит к погрузке.
Остудин не показал, что удивился, хотя удивлению его не было предела. И все же спросил:
— Где ты его взял?
— Хотите анекдот? — Соломончик сверкнул своими выпуклыми глазами. — Приехал в Одессу москвич. Подходит к стоянке такси. Машин с шашечками нет. Стоит обыкновенная «Волга». На всякий случай приезжий спрашивает: «Такси?» Водитель отвечает: «Такси». «А почему шашечек нету?» — сомневается гость. Водитель высовывается из окошка и в свою очередь интересуется: «Так вы о том, чтобы шашечки, или о том, чтобы ехать?» А если серьезно — в соседнем районе. Вертолет из Костромы, работает у лесников по договору. У них керосина нет. Так что поработает у нас, а потом мы его пару раз заправим.
Кузьмин посмотрел на Остудина, Остудин на Кузьмина, и оба подумали об одном и том же: Соломончик может все.
На буровую Остудин прилетел на следующий день вечером. За сутки здесь многое изменилось. Прилегающая территория была аккуратно расчищена, ровно, словно по линейке, уложены на мостках трубы. Рядом с буровой стоял цементировочный агрегат — тяжелый КрАЗ с огромной цистерной вместо кузова. Он должен был закачивать утяжеленный раствор во взбунтовавшуюся скважину.
— Ты как будто знал, что мы начнем работу именно сейчас, — заметил Еланцев, обмениваясь с Остудиным рукопожатием.
— Летел на запах нефти, — улыбнулся Остудин и тут же погасил улыбку. — Как дела?
— Начинаем качать раствор.
У цементировочного агрегата собралась вся бригада. Только Вохминцев был на мостках, наблюдая за давлением в скважине.
КрАЗ взревел мощным дизелем, оператор включил насос, и раствор под давлением пошел в скважину. Люди с затаенной тревогой смотрели то на оператора, то на Вохминцева. Результат операции по усмирению скважины можно было определить не раньше, чем через час. Если давление на забое не начнет расти, значит, укрощение пласта идет нормально. Остудин, стоявший к буровой ближе остальных, время от времени украдкой поглядывал на Еланцева. Тот достал сигареты, закурил и короткими шажками начал прохаживаться около КрАЗа. Затем остановился у кабины водителя, несколько раз глубоко затянулся сигаретой и посмотрел на часы. Было видно, что он нервничал.
Остудин же, напротив, был совершенно спокоен. Опыт и чутье буровика подсказывали ему, что все должно обойтись нормально. Скважина находилась под контролем и вырваться из-под него практически не могла. Хотя в геологии все может быть, подумал Остудин.
— Сколько кубов закачали? — спросил Еланцев оператора, стараясь перекричать шум двигателя.
— Три, — ответил тот.
До начала бурения было далеко. Оставалось самое утомительное — ждать. Наконец верховой рабочий поднялся на свою площадку. Бурильщик зацепил свечу из трех труб, поднес ее к ротору, поставил на бурильную колонну. Остальное доделали механизмы. Свеча с шипением навернулась на колонну, сверху на каску и телогрейку буровика полетели брызги глинистого раствора. Взвыли моторы, выбросив из выхлопных труб густой дым. Буровая ожила. Колонна медленно пошла вниз. Остудин и Вохминцев, поднявшиеся на мостки, стояли у манометра и следили за стрелкой, показывающей давление на забое скважины. Еланцев в это время находился под мостками и смотрел, не переливается ли из скважины промывочная жидкость.
Все шло нормально. В ритме гудели дизели, медленно погружалась в толщу недр бурильная колонна. Остудин мельком взглянул на часы и заметил:
— Еланцев удивительно пунктуален. Обещал начать бурение в двадцать ноль-ноль и угадал минута в минуту.
— Он вообще пунктуальный человек, — ответил Вохминцев, и по его тону Остудин понял, что буровой мастер относится к главному геологу с большим уважением.
— Ну что, я могу докладывать о том, что начали бурить? — спросил Остудин.
— Конечно, — произнес Вохминцев. — Теперь мы уже не остановимся.
Побыв еще немного на мостках, они пошли к балку бурового мастера. Вохминцев включил рацию, вызвал радиста экспедиции и передал микрофон начальнику.
— Запишите радиограмму, — подставив микрофон к губам, сказал Остудин и продиктовал: — Начальнику геологического объединения Батурину. Точка. Пласт с аномально высоким давлением на скважине Р-1 задавлен. Точка. В двадцать ноль-ноль начали спуск колонны. Точка. Вместе с главным геологом Еланцевым остаюсь на буровой до утра второго апреля. Точка. Утром продолжим отбор керна. Точка. Остудин. Точка. Записали?
— Утром продолжим отбор керна, — повторил радист.
— Да. Передайте немедленно.
Остудин положил микрофон на стол, и Вохминцев отключил рацию. В балок вошел Еланцев, потирая руки, сказал:
— Проголодался, сил нет.
— Ужин давно готов, — ответил Вохминцев. — Можем идти в столовую.
Главный геолог и буровой мастер вопросительно посмотрели на Остудина.
— Я как все, — сказал он и поднялся с табуретки.
После ужина они пошли на буровую. Она светилась огнями, и фонарь ее походил на новогоднюю елку. Ни на земле, ни на мостках не было видно суетящихся людей. Значит, на скважине все шло без каких-либо отклонений.
Обойдя грязевое хозяйство и убедившись, что оно работает нормально, все трое вернулись в балок бурового мастера. Шел уже первый час ночи. Вохминцев сходил на улицу, принес дров, подбросил их в железную печку. Сухие березовые чурочки занялись дружно, в трубе загудело.
— Вы укладывайтесь, а я схожу на буровую, — сказал Вохминцев. — Нынешнюю ночь надо отдежурить самому. Верхняя койка у нас гостевая, на ней спит Еланцев. А вы, Роман Иванович, ложитесь на мою. Простыни я сменил только сегодня.
Он постоял у порога, окинул взглядом балок, открыл дверь и шагнул в темноту. В балке стало тихо. Только в печке пощелкивали дрова да гудело пламя. Еланцев снял тяжелые, подбитые мехом сапоги и сел на табуретку у рации, подвернув под себя ногу в толстом шерстяном носке. Достал сигареты, закурил. День сегодня выдался не особенно трудный, но понервничать все же пришлось.
Эту скважину начали бурить по настоянию Еланцева. Просматривая карты геофизиков, он обратил внимание на четыре маленькие структуры, расположенные в непосредственной близости друг от друга. Ни одна из них, взятая отдельно, не представляла интереса. Даже если бы там обнаружили нефть, запасы ее не могли быть значительными. Но у него закралась мысль: а не могут ли эти четыре структуры быть куполами одной, погруженной ниже? Он начал тщательно изучать карты геофизиков. На такую возможность ничто не указывало. Однако слишком уж близко одна от другой находились структуры. Весь его геологический опыт подсказывал, что это не случайно.
Барсов внимательно просмотрел карты, по которым сделал свои выводы Еланцев, задал несколько обязательных вопросов и с геологом согласился.
А вот руководство объединения приняло доводы Еланцева не сразу и больше склонялось к тому, что такое расположение структур — чистая случайность. Однако Еланцев сумел настоять на своем. И оказался прав. Вспоминая сейчас эту историю, он старался самому себе казаться спокойным, но ничего не получалось. Зародившаяся вначале тихая радость постепенно переросла в торжество, и он, уже не сдерживая себя, обратился к Остудину:
— Мы можем получить здесь хорошее месторождение. Конечно, пока это только предположение, причем даже не обоснованное теоретически. Но подтвердить его очень легко. Для этого надо пробурить следующую скважину между двумя структурами — Моховой и Кедровой.
Глаза Еланцева засветились озорно, и в первую минуту Остудину подумалось — не фантазия ли это? Но едва главный геолог начал рассказывать о соседних структурах, стало ясно, что об авантюре не может быть и речи.
— И когда это можно будет сделать? — спросил Остудин.
— Не раньше, чем через год, — Еланцев открыл дверку печки и подложил туда несколько поленьев.
— Почему так поздно? — глядя на огонь, спросил Остудин.
— У нас нет бурового станка, который можно было бы сейчас завезти на новую точку. Надо ждать, когда он освободится здесь.
— Да, надо, — подтвердил Остудин.
Главный геолог все больше нравился ему. Он знал, что необходимо делать не только сегодня, но и завтра, и даже послезавтра. Батурин правильно его похвалил.
— Как ты попал в экспедицию? — спросил Остудин, оторвав взгляд от зыбкого пламени, мелькающего за неплотно прикрытой печной дверкой.
— Попросился сам, — Еланцев поудобнее вытянул ноги, придвинув их ближе к печке. — Я по натуре полевой геолог, и когда сижу в конторе, просто заболеваю.
— А жена? — спросил Остудин и снова повернулся к огню, чтобы не встречаться взглядом с Еланцевым.
Тот не ответил. Достав из кармана сигарету, открыл дверку печки, прикурил от уголька, сделал глубокую затяжку и после долгой паузы от ответа ушел.
— Нам бы оснаститься получше, а нефть мы уж как-нибудь найдем, — заметил он сухо.
Потрескивали в печке дрова, тускло горела висящая на потолке электрическая лампочка, снаружи доносилось гудение дизеля. Оно казалось таким далеким, словно движок работал не рядом, а за тридевять земель. Обстановка была особенной. Она располагала к откровенности. Именно при такой обстановке знакомые с родственными душами и наклонностями становятся друзьями. Поэтому, наверное, Остудин и решился на откровенность:
— Слушай, Иван, можно тебе задать вопрос, не относящийся к производству?
Еланцев остановился взглядом на лице Остудина и, насторожившись, обронил:
— Это обязательно?
— По-моему, да. Ты — человек в этом отношении более опытный, можно сказать, профессор, а я даже еще и не студент. Когда я уезжал из Поволжья, мне показалось, что Нина, это моя жена, что-то вслед за мной не торопится. Наверное, какое-то время придется мне холостяковать. Скажи, как ты с этим устраиваешься?
Еланцев закрыл глаза и качнулся на стуле.
— Моя жена всего в четырех часах лета. А вообще жизнь «соломенного холостяка» — не дай Бог никому. Если сойтись с кем-то втихомолку, об этом сразу все узнают. В деревне тайн не бывает. Тут на одном краю щи варят, а на другом уже скажут, сколько ты в них мяса положил.
— У вас с женой давно не сложилось?
— Пожалуй, с самого начала. Да иначе и быть не могло. Она артистка, работает в филармонии. А я — геолог.
— Не боишься, что после такого перекоса жизнь вообще поломается?
Остудин не смотрел на Еланцева, но почувствовал по ответу, вернее, по тону, что собеседник сник.
— Поздно бояться. Она чувствует себя более чем свободной.
— Так ты полагаешь, у нее кто-то есть?
— Да, конечно. И даже знаю — кто.
— А ты?
— Отвечаю ей тем же. Есть у меня в городе бывшая учительница. Сейчас работает официанткой. На учительские гроши не проживешь.
— А мне говорили, что у тебя в районе есть. В газете работает.
— Что? — Еланцев резко повернулся и сделал руками отстраняющий жест, который сказал Остудину больше слов. — В районной газете две девицы, которая из них?.. Краснов сказал?
Остудин вместо ответа начал разуваться. Потом сказал:
— Спать нам пора. Уже два часа. На отдых почти ничего и не осталось.
Он подошел к своему ложу, неторопливо разделся и забрался под одеяло.
Самолет поднялся над озером, оставив на льду Пиляйчикова с внуками и мохнатыми собаками. Таня сидела у самой кабины пилотов, зажатая между ее стенкой и мешками с рыбой. Она улетала в другую жизнь. Когда самолет проваливался в воздушную яму, один мешок все время норовил свалиться ей на плечо. Она отталкивала его руками, но на следующей яме все повторялось сначала.
Воздушные провалы уже не волновали ее. Рыбный запах пропитал весь салон, и Тане казалось, что она тоже насквозь пропахла им. И сейчас думала лишь о том, что по прилете в Андреевское надо будет сразу же пойти в баню. Ей не хотелось пахнуть, как селедка. Утешала одна мысль: «Я — газетчица. Мне предстоит ездить и летать везде. Еще вчера была в Свердловске, а сегодня в местах, где Макар телят не пас. Это здорово».
Потом стала думать о Пиляйчикове. Вначале сокрушалась его неустроенной жизнью. Но затем ее ошеломила крамольная мысль: может быть, он живет так не по своей воле? Может быть, его заставляют так жить? Ведь было у хантов свое селение, в котором они жили так, как их деды и прадеды. Ловили рыбу, охотились, газет не читали, радио не слушали. И даже не знали о их существовании. Женились, выходили замуж, рожали детей. В общем, народ был народом и жил по своим законам на своей земле, никого из соседей не обижал, его тоже не обижали. Звали этот народ не хантами, а остяками. Почему так звали — неизвестно, но самим хантам от этого не было ни тепло, ни холодно. Была у них своя культура, свои легенды. Одну из них — о Золотой бабе, спрятанной от людей в непроходимой тайге, Таня даже слышала.
Но вот пришли в тайгу чужие люди. Подняли хантов с места, вытащили из насиженных гнезд, превратили многих из них в горьких пьяниц. На современном языке это называется «приобщить к общечеловеческой культуре». Теперь Антон, Ковья и их внучата живут, по сути дела, по-скотски. Когда Татьяна подумала об этом и представила жизнь на забытом Богом озере в землянке и при лучине, невольно поежилась. Вспомнила, как сидела на шкурах, которые ей сейчас почему-то представились сально-грязными, и внезапно почувствовала укус... другой... Тело начало зудеться. Татьяна ерзала, поводила плечами, терлась спиной о мешок с рыбой. Теперь уже отвратительный рыбный запах не волновал ее. Но ощущение укусов и зуда не проходило. Она не испугалась, потому что школьницей в лагерях труда и отдыха навидалась всякого. И блох повидала, и клопов. Вши тоже не обделяли вниманием. Тем не менее, вспомнив свои храбрые мысли об освоении Севера и прикинув, что оно может начаться с дезинфекции, Татьяна немного приуныла.
Дома одеждой дочери после возвращения с уборки урожая занималась мама. К тому же сменного белья было много. А сейчас запасных колготок и то нет. Настроение у Татьяны совсем упало, но она тут же успокоила себя мыслью: посоветуюсь со Светланой, та наверняка знает, что делать в подобных случаях. Она ведь тоже здешний абориген.
Когда приземлились и самолет подрулил к зданию аэропорта, первым из кабины пилотов вышел Андрей. Протискиваясь между Татьяной и мешками с рыбой, он прижался ногами к ее коленям, и ей показалось, что это не было случайным. Андрей открыл дверку самолета, спрыгнул на землю и протянул руки. Татьяна шагнула в его объятия. Он бережно прижал ее к себе, и это движение не вызвало в ней даже малейшего протеста.
Следом за ними из самолета вышел Василий Иванович. Спросил, с улыбкой глядя на Татьяну:
— Ну что, Татьяна, не потеряла время зря?
— Ой, что вы! Я таких впечатлений набралась, — сказала Татьяна и свела лопатки, почувствовав, что кто-то снова пробирается по спине. Но Василий Иванович этого не заметил.
— Стало быть, набралась? — спросил он. — У нас, что ни полет, то новые впечатления. Ты уж извини, придется тебе обойтись без провожатого. Андрею надо проследить за разгрузкой рыбы.
— Ничего, не беспокойтесь. Я в Андреевском уже как дома, — она посмотрела на Андрея и спросила, обращаясь к обоим: — Вы не знаете, как с билетами? У меня командировка заканчивается.
— Мы тебе из своего резерва оставим, — сказал Василий Иванович.
От аэропорта к самолету катил грузовик за рыбой. Таня распрощалась с Василием Ивановичем. Андрей пошел проводить ее до калитки аэровокзала. Прощаясь, взял за руку и, нагнувшись к уху, сказал:
— Я сегодня вечером к вам зайду. Ты не против?
— Да нет, — пожала плечами Таня.
Оба хитро посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись.
Татьяне нужно было как можно быстрее увидеть Светлану. Но она не знала, где ее искать: дома или в редакции. На всякий случай направилась в редакцию. Открыла дверь с надписью «Заведующий отделом писем». Светлана сидела за столом и что-то писала. Увидев Татьяну, подняла голову, положила ручку, откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула:
— Ну, слава Богу. Ты ведь завтра должна улетать в Среднесибирск?
— Должна, — сказала Татьяна, сняла полушубок и бросила на пол.
— Чего это ты одежкой бросаешься? — удивилась Светлана. Она даже вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, действительно ли полушубок лежит на полу.
— Ой, Светка, кажется, я у этих Пиляйчиковых чего-то набралась. Всю дорогу чесалась.
— Это любопытно, — Светлана подошла к двери, повернула катушку английского замка, опустила кнопку. — А ну-ка разболакайся. Я тебя посмотрю.
— Что, прямо здесь?
— Ну а где же еще? Ты на лосиной шкуре сидела?
— Сидела, — подтвердила Татьяна. — А разве это нельзя?
— Когда я первый раз прилетела от Пиляйчиковых, тело тоже зудилось. Думала, нахватала вшей, но они в лосиных шкурах не водятся. А вот блохи могут быть. Их собаки в избушку затаскивают.
Таня разделась. Они долго осматривали одежду, но ничего не нашли. Не было никаких насекомых и на теле Тани. И как только девушки выяснили это, Танин зуд мгновенно прошел.
— Вот что такое самовнушение, — удивилась Татьяна. — Стоило только подумать — и чуть не до крови себя изодрала. Тем не менее, в баню пойду сейчас же.
— Сегодня какой день? — спросила Светлана.
— По-моему, четверг, — ответила Таня.
— В четверг у нас моются мужики.
— Как мужики? — не поняла Таня.
— А вот так, — ответила Светлана. — Баня у нас одна. Понедельник, вторник, среда — женские дни. Четверг, пятница и суббота — мужские. В воскресенье баня отдыхает.
— Что же мне делать? — обескуражено произнесла Таня.
— Вымоешься в городе. Ничего с тобой до этого времени не случится.
— Мне надо валенки Наталье отдать, — сказала Таня.
— Здрасьте. Валенки давно на Наталье, а твои сапоги у меня под кроватью.
— Ну, спасибо, — растроганно сказала Таня. — Я за твоей спиной, как у Христа за пазухой.
— Меня к тебе Тутышкин приставил, чтобы я над тобой шефствовала. Когда будешь улетать, отметь этот факт. А то редактор подумает, что на его приказы подчиненные смотрят сквозь пальцы.
— Он такой строгий? — удивилась Татьяна.
— Ну, что ты. Матвей Серафимович — душа-человек, — и без всякого перехода спросила: — Ты о Федякине в каком плане писать хочешь?
— Вообще-то я хочу написать очерк. Не знаю, как получится. А ты что надумала?
— В «Северной звезде», подруга, думать некогда. Потому и накропала репортаж, — Светлана грустно вздохнула. — Завидую тебе. Прилетишь в свою «Приобскую правду». Никакого с тебя спроса, хоть неделю сиди со своим очерком. Написала страницу, не понравилось, выбросила, взяла новый лист. А в районке, в нашей особенно, не жизнь, а каторга. Вчера прилетела, а сегодня утром редактор уже требует положить материал ему на стол.
— Чего уж ты так-то?.. Кроме тебя, здесь еще два «золотых пера».
— Бери выше — платиновых. Жаль только, что не слева направо, а справа налево пишут.
— Они не русские, что ли? — удивилась Таня.
— При чем тут русские? Они трезвыми никогда не бывают.
Татьяна искренне посочувствовала:
— Да-а, нелегко вам с Матвеем Серафимовичем приходится. Он сам-то пишет?
— Он-то пишет — дай Бог! Да когда ему? То на бюро райкома заседает, то на совещании каком-нибудь. Он ведь номенклатура, — Светлана посмотрела на наручные часы. — Ого! Четыре скоро. А тебе еще надо с редактором попрощаться. Пойдем, пока его куда-нибудь не вызвали.
Тутышкин, склонившись над столом, читал оттиск полосы завтрашней газеты и не сразу понял, чего от него хотят. Некоторое время смотрел на девушек отрешенным взглядом, а на слова Светланы «вот мы и пришли» отозвался недоумевающе:
— Пришли, значит? Очень хорошо, что пришли... И что?
Полностью включился в обстановку лишь тогда, когда Светлана пояснила:
— Татьяна завтра отбывает. Пришла за отеческим благословением.
Матвей Серафимович поднял очки на лоб, отложил полосу и показал рукой на стулья. Девушки сели и выжидательно уставились на него.
— Как я понимаю, мы расстаемся временно? — обратился он к Тане. — Долго вы будете выписываться?
— Дня три-четыре надо, — Таня неопределенно пожала плечами. — Может, и больше.
— Мне, между прочим, Александр Николаевич сказал, что вы и нам кое-чем поможете. Кстати, как вам район понравился?
— По правде говоря, я и увидела-то всего ничего, — сказала Таня. — Два дня у геологов, день у рыбаков...
— Это хорошо, что вы честно говорите. Обычно в таких случаях район начинают хвалить. И люди, говорят, у вас такие, что хоть каждого на божничку ставь, — Матвей Серафимович скупо улыбнулся. — Кстати, у кого из рыбаков вы были?
— У Пиляйчиковых. Знаете таких?
— Кто их не знает! Ну и как вам эта семейка?
Слово «семейка» невольно насторожило Татьяну. Она поняла, что Матвей Серафимович относится к Пиляйчиковым не очень благосклонно. Причины она не знала, кривить душой и подделываться под тон редактора не захотела. И потому пожала плечами:
— Семья как семья. А вообще-то жизнь хантов для меня — темный лес. Я такой убогости даже во сне представить не могла. По-моему, это пещерный век.
Тутышкин снял со лба свои массивные очки, достал носовой платок и стал их протирать. Как показалось Татьяне, без особой нужды. Линялые его глаза ничего не выражали, и Таня несколько даже огорчилась такому безразличию. Но в разговор неожиданно вмешалась Светлана:
— Эта семейка всему райкому кровь перепортила.
Татьяна, ничего не понимая, посмотрела сначала на Светлану, потом на Тутышкина. И тот жестко подтвердил:
— Права Светлана. Грубовато сказала, но верно, — надел очки, и сразу взгляд его за двояковыпуклыми стеклами стал твердым и значительным. А сами глаза — слегка выпуклыми. — Вы представляете: заглянет к Пиляйчиковым какая-нибудь серьезная комиссия. С нас же головы поснимают. Светлана, расскажи, как ты за их пацанами на вертолете гонялась.
— Да об этом все знают, — усмехнулась Светлана. — В школе начались занятия, а дед своих пацанов в райцентр не отпускает. Я тогда в райкоме работала. Получается, что все дети в районе учатся, а двое беспризорничают. А у нас ведь закон о всеобщем среднем образовании. Полетели мы на озеро. Два дня бились, но дед отправил пацанов на охоту, и мы их так и не нашли.
— А вы знаете, почему Пиляйчиков забрал ребят к себе? — спросила Таня. — Они в интернате водку пить начали.
— Какую еще водку? — нахмурился Тутышкин.
— «Московскую», «Столичную», «Кубанскую», какая еще бывает?
— Это тебе дед рассказал? — возмутилась Светлана.
— При чем тут дед? — обиделась Таня. — Пилоты ему бутылку привезли. А пацаны сказали: «Не дашь выпить, бабке расскажем».
— Вот-вот, — покачал головой Матвей Серафимович. — Он их и спаивает. Я несколько лет здесь редакторствую, а о таких подробностях слышу впервые. И что же вы решили делать с этими подробностями?
— Ничего еще не решила, — передернула плечами Таня. — Посоветуюсь в «Приобской правде».
— О таких вещах, как пьянство в школе-интернате, сгоряча не пишут, — наставительно сказал Матвей Серафимович. — Тем более — не печатают. Тут все проверять да проверять надо. А вот то, что дед не дает охватить всех детей района всеобщим средним образованием, это факт. Его действия противоречат интересам государства.
Таня хотела возразить высокопарным доводам. Она считала, что, делая ставку на нефть, нельзя разрушать все остальное. И в первую очередь природу и уклад жизни коренного населения. Это политика не страны, а районных властей. В то же время она понимала, что четыре часа, проведенные в семье хантов, не дают ей права делать какие-то далеко идущие выводы. Пока она только наблюдатель.
Тутышкин правильно понял молчание Татьяны.
— Впечатления у вас яркие, — сказал он, — и, надеюсь, не последние. Как только отпишетесь в «Приобской правде», возвращайтесь к нам. Попрактиковаться в «Северной звезде» очень полезно. Познакомитесь с другими хантами. Они ведь не только в лесу живут. Надя Пырчина, например, на рыбозаводе работает. Вы бы послушали, как она в районной самодеятельности поет. В других буровых бригадах побываете, у лесников наших. Я вас на время практики на ставку возьму.
Тутышкин засмеялся, подавая Тане руку. Она пожала его пухлую мягкую ладонь и вышла.
Свое городское одеяние — щегольские сапожки, пальтишко на рыбьем меху — Татьяна оставила у Светланы. В редакцию пришла прямо с аэродрома в шубе и унтах. Думала, что смену экипировки никто не заметит. Заметили. И первая — секретарша редактора, которая все еще не могла остыть от оскорбления, нанесенного ей Андреем. Она считала Татьяну его главной соучастницей. Осмотрев со всех сторон шубу и унты, секретарша сложила губы бантиком:
— Это вы что же, в нашей торговой точке отоварились?
Татьяне вопрос показался с подковыркой, и она ответила с некоторым вызовом:
— В подарок получила. Вы ведь мне тоже валенки дарили.
Чем бы закончилась перепалка, трудно сказать, но в дело вмешалась Светлана.
— Чего ты прилипла к человеку? — сказала она. — Татьяне Владимировне завтра утром улетать в Среднесибирск. Без этой экипировки ей туда не добраться.
Они спустились по крутой скрипучей лестнице и вышли на улицу. Поселок уже утонул в сумерках. На его окраине тарахтел движок электростанции, окна домов светились желтыми, как церковные свечи, огоньками. Из темноты, сверху, с тихим шорохом сыпался мелкий, похожий на крупу, снег. Таня подставила ладонь и, поймав несколько снежинок, спросила:
— Не закроют завтра аэропорт из-за этого снега?
— Ну что ты, — ответила Светлана. — Разве это снег? А если и закроют, что с того? Поживешь здесь, куда тебе спешить? Тем более что у тебя случился такой роман...
— А разве это плохо? — вдруг раздался за спиной мужской голос.
Девушки вскрикнули от неожиданности. Оглянувшись, они увидели Андрея.
— Я к вам иду, — сказал он, обнимая их за плечи.
— Если мы тебя позовем, — сердито ответила Светлана, освобождаясь от его руки.
— А вы позовите, — улыбнулся ей Андрей.
В этот вечер он задержался у них надолго. Снова пили шампанское и слушали песни. Девушки сидели на кровати, поджав под себя ноги, Андрей — напротив, на табуретке, с гитарой в руках. Тане было необыкновенно хорошо. Когда они с Андреем встречались взглядами, у нее возникало ощущение, что она начинает падать в бездну. Ей казалось, что она уплывает в нереальный, волшебный мир, где живут только счастливые люди. И она тоже была счастлива, потому что находилась среди них. Так продолжалось бесконечно долго. Потом Андрей встал и начал прощаться. Таня вышла проводить его в коридор. Когда она протянула руку, он неожиданно обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Таня почувствовала, что против своей воли приподнялась на цыпочках навстречу ему.
— Где я тебя увижу? — спросил Андрей, уткнувшись в ее волосы.
— Прилетишь в город, позвони секретарше редактора. Она скажет, — тихо ответила Таня.
На следующий день она возвратилась в областной центр и прямо с аэродрома пришла в газету к заведующему отделом Гудзенко.
— Ну и как слетала? — спросил Николай Макарович, оглядывая ее. Ему показалось, что всего за несколько дней, проведенных на Севере, практикантка еще больше похорошела.
Таня рассказала ему о Федякине, о его бригаде, о встрече с начальником нефтеразведочной экспедиции Барсовым. Даже о том, как нюхала из колбы нефть. Опытного заведующего отделом удивили подробности, в которые вникала практикантка.
— У тебя может получиться хороший материал, — сказал он. — Иди к себе в гостиницу. Сегодня отдыхай, а завтра пиши. Даю тебе два дня.
— Но это не все, — сказала Таня и начала рассказывать о заведующей гостиницы, о полушубке, который ей дали пилоты, о том, как она летала с ними к Антону Пиляйчикову, ушедшему вместе с внуками от первопроходцев Севера подальше в тайгу. — Я бы хотела попытаться написать об этом очерк.
— Попытайтесь, — улыбнулся Гудзенко. — Думать никому не запрещено.
Над материалом о работе геологов Татьяна просидела два дня. Вечером зашла к Гудзенко. Он прочитал очерк с карандашом в руках. Кое-где сделал пометки на полях, кое-какие фразы подчеркнул. Татьяна ревниво следила за его действиями, каждая строчка написанного была ей дорога. Она открыла для себя мир, о котором ничего не знала, и теперь хотела, чтобы о нем узнали другие. Поэтому, едва Гудзенко отодвинул к краю стола прочитанные страницы, нетерпеливо и вопросительно посмотрела на него.
Гудзенко увидел в ее глазах настороженное ожидание. Он сам вот так же когда-то ждал реакции старшего товарища на свои материалы. И понимал, что именно сейчас его слово может поднять человека на небо или сбросить на землю. В Танином очерке, конечно, были недостатки, но они легко устранялись, и он чувствовал, что она в состоянии это сделать.
— Вы знаете, когда я написал свой первый материал, будучи на практике, он был хуже, — сказал Гудзенко. Улыбнувшись, он посмотрел ей в глаза и спросил: — Вы считаете, что это очерк?
Таня кивнула.
— Пока это интересная зарисовка, но ее можно развернуть в очерк. Вот вы мне рассказывали, как Федякин давал вам подержать керн, а потом попросил, чтобы вы его понюхали. Почему этого нет в очерке?
— Я думала, что это незначительная деталь. Она мало кого заинтересует.
— Из таких незначительных деталей и состоит очерк. Это же живые впечатления. Это жизнь. Никому другому он может быть никогда больше не даст его понюхать, потому что такого керна у него не будет. А вам дал. И вы говорите, что это неинтересно?..
Они проговорили почти час. Слушая Николая Макаровича, Таня часто обращалась к своему блокноту, пробегая глазами записи, выстраивала рассказ в единую четкую линию. Когда она ушла от Гудзенко, поняла, что очерк у нее все-таки получится.
В ту ночь она не легла спать, пока не переделала весь материал. Утром снова побежала к Гудзенко. Читать написанное Таней он не стал, Вместо этого поставил в левом верхнем углу неразборчивое: «м/б, два экз.» Но Таня разобрала: «машинописное бюро, два экземпляра». А через неделю очерк Татьяны Ростовцевой о геологах Таежной нефтеразведочной экспедиции появился в «Приобской правде».
В тот же день ей в редакцию позвонил Андрей. Она сразу узнала его и почувствовала, как дрогнуло сердце. До того ей захотелось очутиться в его объятьях…
— Я страшно хочу тебя увидеть, — произнес он шепотом в трубку.
— Я тоже, — ответила Таня.
— Давай поужинаем вместе? — предложил Андрей.
— Где? — спросила Таня.
— В ресторане «Сибирь». В девятнадцать ноль-ноль. Это тебя устроит?
— Да, — ответила Таня.
Гостиница «Сибирь» с большим рестораном на первом этаже была недалеко от редакции на другой стороне улицы. Таня пришла туда ровно в семь, разделась и прошла в зал. В нем плавали облака синего табачного дыма, пахло пивом и кислой капустой. За каждым столиком сидели люди, каждый о чем-то говорил, и все помещение было наполнено одним монотонным гулом.
Андрей первым увидел ее. Он замахал ей рукой, и она направилась к его столику. Он встал, отодвинул стул, подождал, пока она сядет, и сел напротив.
— Ну, здравствуй, — произнес Андрей и положил ладонь на ее руку.
— Здравствуй, — ответила Таня и посмотрела ему в глаза.
— Я думал, что мы уже никогда не встретимся, — сказал Андрей, и Таня почувствовала в его словах такую тревогу, что ей самой стало страшно.
Она опустила глаза и осторожно высвободила руку из-под его ладони. Ей казалось, что весь зал смотрит сейчас на них. Официантка принесла шампанское и закуску, которые Андрей, очевидно, заказал заранее. Открыв бутылку, он разлил вино по фужерам и произнес:
— Я хочу выпить за нас с тобой. За то, чтобы мы всегда были вместе.
— Это похоже на предложение, — немного смутившись, сказала Таня. — И звучит так высокопарно.
Андрей поставил фужер на стол, поднялся, по-офицерски вытянув руки по швам, и наклонил голову:
— Тогда скажу проще. Выходи за меня замуж.
— Это серьезно? — Таня даже опешила от неожиданности.
— Вполне, — сказал Андрей.
— А мне все это кажется шуткой, — произнесла Таня. — Я считаю, что замуж надо выходить один раз и на всю жизнь. Не обижайся, но мы же с тобой практически не знакомы.
— А мне кажется, что я знаю тебя сто лет и даже больше, — сказал Андрей и сел. — Ты самый дорогой для меня человек. Ну, так что?..
Таня представила себя в Андреевском, в старом деревянном здании районной редакции со скрипучей лестницей, ведущей на второй этаж. Это не Свердловск с его театрами, музеями, духом студенческой вольницы, великолепным прудом и старинными зданиями, построенными еще горнозаводчиками Демидовыми. История встречается там на каждом шагу. Ей вспомнилось, как еще на втором курсе они с Верой Калюжной шли прекрасным весенним днем по центру города, и та, остановившись, вдруг сказала:
— Посмотри на этот дом.
Таня окинула его взглядом. Ничего выдающегося в нем не было. Обыкновенный дом под железной крышей, какие строили себе купцы в дореволюционное время. От остальных он отличался разве только тем, что был побелен.
— В нем убили царя Николая Второго со всей семьей, — нагнувшись к Таниному плечу, тихо произнесла Верка. — Сначала убили сына, который был наследником, потом четырех дочерей, затем царицу. Говорят, перед казнью царь упал на колени и просил не трогать детей. Но их специально застрелили первыми, чтобы он видел.
Таня почувствовала, что у нее на голове зашевелились волосы.
— А еще знаешь, почему наш Екатеринбург назвали Свердловском? — окончательно добивая подругу, спросила Верка. — Потому что приказ об убийстве царской семьи отдавал Свердлов.
Таня вспомнила две строчки из стихотворения, которое в рукописном виде ходило среди студентов:
И кургузый Свердлов, что не сдернут еще с пьедестала,Воздушные провалы уже не волновали ее. Рыбный запах пропитал весь салон, и Тане казалось, что она тоже насквозь пропахла им. И сейчас думала лишь о том, что по прилете в Андреевское надо будет сразу же пойти в баню. Ей не хотелось пахнуть, как селедка. Утешала одна мысль: «Я — газетчица. Мне предстоит ездить и летать везде. Еще вчера была в Свердловске, а сегодня в местах, где Макар телят не пас. Это здорово».
Потом стала думать о Пиляйчикове. Вначале сокрушалась его неустроенной жизнью. Но затем ее ошеломила крамольная мысль: может быть, он живет так не по своей воле? Может быть, его заставляют так жить? Ведь было у хантов свое селение, в котором они жили так, как их деды и прадеды. Ловили рыбу, охотились, газет не читали, радио не слушали. И даже не знали о их существовании. Женились, выходили замуж, рожали детей. В общем, народ был народом и жил по своим законам на своей земле, никого из соседей не обижал, его тоже не обижали. Звали этот народ не хантами, а остяками. Почему так звали — неизвестно, но самим хантам от этого не было ни тепло, ни холодно. Была у них своя культура, свои легенды. Одну из них — о Золотой бабе, спрятанной от людей в непроходимой тайге, Таня даже слышала.
Но вот пришли в тайгу чужие люди. Подняли хантов с места, вытащили из насиженных гнезд, превратили многих из них в горьких пьяниц. На современном языке это называется «приобщить к общечеловеческой культуре». Теперь Антон, Ковья и их внучата живут, по сути дела, по-скотски. Когда Татьяна подумала об этом и представила жизнь на забытом Богом озере в землянке и при лучине, невольно поежилась. Вспомнила, как сидела на шкурах, которые ей сейчас почему-то представились сально-грязными, и внезапно почувствовала укус... другой... Тело начало зудеться. Татьяна ерзала, поводила плечами, терлась спиной о мешок с рыбой. Теперь уже отвратительный рыбный запах не волновал ее. Но ощущение укусов и зуда не проходило. Она не испугалась, потому что школьницей в лагерях труда и отдыха навидалась всякого. И блох повидала, и клопов. Вши тоже не обделяли вниманием. Тем не менее, вспомнив свои храбрые мысли об освоении Севера и прикинув, что оно может начаться с дезинфекции, Татьяна немного приуныла.
Дома одеждой дочери после возвращения с уборки урожая занималась мама. К тому же сменного белья было много. А сейчас запасных колготок и то нет. Настроение у Татьяны совсем упало, но она тут же успокоила себя мыслью: посоветуюсь со Светланой, та наверняка знает, что делать в подобных случаях. Она ведь тоже здешний абориген.
Когда приземлились и самолет подрулил к зданию аэропорта, первым из кабины пилотов вышел Андрей. Протискиваясь между Татьяной и мешками с рыбой, он прижался ногами к ее коленям, и ей показалось, что это не было случайным. Андрей открыл дверку самолета, спрыгнул на землю и протянул руки. Татьяна шагнула в его объятия. Он бережно прижал ее к себе, и это движение не вызвало в ней даже малейшего протеста.
Следом за ними из самолета вышел Василий Иванович. Спросил, с улыбкой глядя на Татьяну:
— Ну что, Татьяна, не потеряла время зря?
— Ой, что вы! Я таких впечатлений набралась, — сказала Татьяна и свела лопатки, почувствовав, что кто-то снова пробирается по спине. Но Василий Иванович этого не заметил.
— Стало быть, набралась? — спросил он. — У нас, что ни полет, то новые впечатления. Ты уж извини, придется тебе обойтись без провожатого. Андрею надо проследить за разгрузкой рыбы.
— Ничего, не беспокойтесь. Я в Андреевском уже как дома, — она посмотрела на Андрея и спросила, обращаясь к обоим: — Вы не знаете, как с билетами? У меня командировка заканчивается.
— Мы тебе из своего резерва оставим, — сказал Василий Иванович.
От аэропорта к самолету катил грузовик за рыбой. Таня распрощалась с Василием Ивановичем. Андрей пошел проводить ее до калитки аэровокзала. Прощаясь, взял за руку и, нагнувшись к уху, сказал:
— Я сегодня вечером к вам зайду. Ты не против?
— Да нет, — пожала плечами Таня.
Оба хитро посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись.
Татьяне нужно было как можно быстрее увидеть Светлану. Но она не знала, где ее искать: дома или в редакции. На всякий случай направилась в редакцию. Открыла дверь с надписью «Заведующий отделом писем». Светлана сидела за столом и что-то писала. Увидев Татьяну, подняла голову, положила ручку, откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула:
— Ну, слава Богу. Ты ведь завтра должна улетать в Среднесибирск?
— Должна, — сказала Татьяна, сняла полушубок и бросила на пол.
— Чего это ты одежкой бросаешься? — удивилась Светлана. Она даже вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, действительно ли полушубок лежит на полу.
— Ой, Светка, кажется, я у этих Пиляйчиковых чего-то набралась. Всю дорогу чесалась.
— Это любопытно, — Светлана подошла к двери, повернула катушку английского замка, опустила кнопку. — А ну-ка разболакайся. Я тебя посмотрю.
— Что, прямо здесь?
— Ну а где же еще? Ты на лосиной шкуре сидела?
— Сидела, — подтвердила Татьяна. — А разве это нельзя?
— Когда я первый раз прилетела от Пиляйчиковых, тело тоже зудилось. Думала, нахватала вшей, но они в лосиных шкурах не водятся. А вот блохи могут быть. Их собаки в избушку затаскивают.
Таня разделась. Они долго осматривали одежду, но ничего не нашли. Не было никаких насекомых и на теле Тани. И как только девушки выяснили это, Танин зуд мгновенно прошел.
— Вот что такое самовнушение, — удивилась Татьяна. — Стоило только подумать — и чуть не до крови себя изодрала. Тем не менее, в баню пойду сейчас же.
— Сегодня какой день? — спросила Светлана.
— По-моему, четверг, — ответила Таня.
— В четверг у нас моются мужики.
— Как мужики? — не поняла Таня.
— А вот так, — ответила Светлана. — Баня у нас одна. Понедельник, вторник, среда — женские дни. Четверг, пятница и суббота — мужские. В воскресенье баня отдыхает.
— Что же мне делать? — обескуражено произнесла Таня.
— Вымоешься в городе. Ничего с тобой до этого времени не случится.
— Мне надо валенки Наталье отдать, — сказала Таня.
— Здрасьте. Валенки давно на Наталье, а твои сапоги у меня под кроватью.
— Ну, спасибо, — растроганно сказала Таня. — Я за твоей спиной, как у Христа за пазухой.
— Меня к тебе Тутышкин приставил, чтобы я над тобой шефствовала. Когда будешь улетать, отметь этот факт. А то редактор подумает, что на его приказы подчиненные смотрят сквозь пальцы.
— Он такой строгий? — удивилась Татьяна.
— Ну, что ты. Матвей Серафимович — душа-человек, — и без всякого перехода спросила: — Ты о Федякине в каком плане писать хочешь?
— Вообще-то я хочу написать очерк. Не знаю, как получится. А ты что надумала?
— В «Северной звезде», подруга, думать некогда. Потому и накропала репортаж, — Светлана грустно вздохнула. — Завидую тебе. Прилетишь в свою «Приобскую правду». Никакого с тебя спроса, хоть неделю сиди со своим очерком. Написала страницу, не понравилось, выбросила, взяла новый лист. А в районке, в нашей особенно, не жизнь, а каторга. Вчера прилетела, а сегодня утром редактор уже требует положить материал ему на стол.
— Чего уж ты так-то?.. Кроме тебя, здесь еще два «золотых пера».
— Бери выше — платиновых. Жаль только, что не слева направо, а справа налево пишут.
— Они не русские, что ли? — удивилась Таня.
— При чем тут русские? Они трезвыми никогда не бывают.
Татьяна искренне посочувствовала:
— Да-а, нелегко вам с Матвеем Серафимовичем приходится. Он сам-то пишет?
— Он-то пишет — дай Бог! Да когда ему? То на бюро райкома заседает, то на совещании каком-нибудь. Он ведь номенклатура, — Светлана посмотрела на наручные часы. — Ого! Четыре скоро. А тебе еще надо с редактором попрощаться. Пойдем, пока его куда-нибудь не вызвали.
Тутышкин, склонившись над столом, читал оттиск полосы завтрашней газеты и не сразу понял, чего от него хотят. Некоторое время смотрел на девушек отрешенным взглядом, а на слова Светланы «вот мы и пришли» отозвался недоумевающе:
— Пришли, значит? Очень хорошо, что пришли... И что?
Полностью включился в обстановку лишь тогда, когда Светлана пояснила:
— Татьяна завтра отбывает. Пришла за отеческим благословением.
Матвей Серафимович поднял очки на лоб, отложил полосу и показал рукой на стулья. Девушки сели и выжидательно уставились на него.
— Как я понимаю, мы расстаемся временно? — обратился он к Тане. — Долго вы будете выписываться?
— Дня три-четыре надо, — Таня неопределенно пожала плечами. — Может, и больше.
— Мне, между прочим, Александр Николаевич сказал, что вы и нам кое-чем поможете. Кстати, как вам район понравился?
— По правде говоря, я и увидела-то всего ничего, — сказала Таня. — Два дня у геологов, день у рыбаков...
— Это хорошо, что вы честно говорите. Обычно в таких случаях район начинают хвалить. И люди, говорят, у вас такие, что хоть каждого на божничку ставь, — Матвей Серафимович скупо улыбнулся. — Кстати, у кого из рыбаков вы были?
— У Пиляйчиковых. Знаете таких?
— Кто их не знает! Ну и как вам эта семейка?
Слово «семейка» невольно насторожило Татьяну. Она поняла, что Матвей Серафимович относится к Пиляйчиковым не очень благосклонно. Причины она не знала, кривить душой и подделываться под тон редактора не захотела. И потому пожала плечами:
— Семья как семья. А вообще-то жизнь хантов для меня — темный лес. Я такой убогости даже во сне представить не могла. По-моему, это пещерный век.
Тутышкин снял со лба свои массивные очки, достал носовой платок и стал их протирать. Как показалось Татьяне, без особой нужды. Линялые его глаза ничего не выражали, и Таня несколько даже огорчилась такому безразличию. Но в разговор неожиданно вмешалась Светлана:
— Эта семейка всему райкому кровь перепортила.
Татьяна, ничего не понимая, посмотрела сначала на Светлану, потом на Тутышкина. И тот жестко подтвердил:
— Права Светлана. Грубовато сказала, но верно, — надел очки, и сразу взгляд его за двояковыпуклыми стеклами стал твердым и значительным. А сами глаза — слегка выпуклыми. — Вы представляете: заглянет к Пиляйчиковым какая-нибудь серьезная комиссия. С нас же головы поснимают. Светлана, расскажи, как ты за их пацанами на вертолете гонялась.
— Да об этом все знают, — усмехнулась Светлана. — В школе начались занятия, а дед своих пацанов в райцентр не отпускает. Я тогда в райкоме работала. Получается, что все дети в районе учатся, а двое беспризорничают. А у нас ведь закон о всеобщем среднем образовании. Полетели мы на озеро. Два дня бились, но дед отправил пацанов на охоту, и мы их так и не нашли.
— А вы знаете, почему Пиляйчиков забрал ребят к себе? — спросила Таня. — Они в интернате водку пить начали.
— Какую еще водку? — нахмурился Тутышкин.
— «Московскую», «Столичную», «Кубанскую», какая еще бывает?
— Это тебе дед рассказал? — возмутилась Светлана.
— При чем тут дед? — обиделась Таня. — Пилоты ему бутылку привезли. А пацаны сказали: «Не дашь выпить, бабке расскажем».
— Вот-вот, — покачал головой Матвей Серафимович. — Он их и спаивает. Я несколько лет здесь редакторствую, а о таких подробностях слышу впервые. И что же вы решили делать с этими подробностями?
— Ничего еще не решила, — передернула плечами Таня. — Посоветуюсь в «Приобской правде».
— О таких вещах, как пьянство в школе-интернате, сгоряча не пишут, — наставительно сказал Матвей Серафимович. — Тем более — не печатают. Тут все проверять да проверять надо. А вот то, что дед не дает охватить всех детей района всеобщим средним образованием, это факт. Его действия противоречат интересам государства.
Таня хотела возразить высокопарным доводам. Она считала, что, делая ставку на нефть, нельзя разрушать все остальное. И в первую очередь природу и уклад жизни коренного населения. Это политика не страны, а районных властей. В то же время она понимала, что четыре часа, проведенные в семье хантов, не дают ей права делать какие-то далеко идущие выводы. Пока она только наблюдатель.
Тутышкин правильно понял молчание Татьяны.
— Впечатления у вас яркие, — сказал он, — и, надеюсь, не последние. Как только отпишетесь в «Приобской правде», возвращайтесь к нам. Попрактиковаться в «Северной звезде» очень полезно. Познакомитесь с другими хантами. Они ведь не только в лесу живут. Надя Пырчина, например, на рыбозаводе работает. Вы бы послушали, как она в районной самодеятельности поет. В других буровых бригадах побываете, у лесников наших. Я вас на время практики на ставку возьму.
Тутышкин засмеялся, подавая Тане руку. Она пожала его пухлую мягкую ладонь и вышла.
Свое городское одеяние — щегольские сапожки, пальтишко на рыбьем меху — Татьяна оставила у Светланы. В редакцию пришла прямо с аэродрома в шубе и унтах. Думала, что смену экипировки никто не заметит. Заметили. И первая — секретарша редактора, которая все еще не могла остыть от оскорбления, нанесенного ей Андреем. Она считала Татьяну его главной соучастницей. Осмотрев со всех сторон шубу и унты, секретарша сложила губы бантиком:
— Это вы что же, в нашей торговой точке отоварились?
Татьяне вопрос показался с подковыркой, и она ответила с некоторым вызовом:
— В подарок получила. Вы ведь мне тоже валенки дарили.
Чем бы закончилась перепалка, трудно сказать, но в дело вмешалась Светлана.
— Чего ты прилипла к человеку? — сказала она. — Татьяне Владимировне завтра утром улетать в Среднесибирск. Без этой экипировки ей туда не добраться.
Они спустились по крутой скрипучей лестнице и вышли на улицу. Поселок уже утонул в сумерках. На его окраине тарахтел движок электростанции, окна домов светились желтыми, как церковные свечи, огоньками. Из темноты, сверху, с тихим шорохом сыпался мелкий, похожий на крупу, снег. Таня подставила ладонь и, поймав несколько снежинок, спросила:
— Не закроют завтра аэропорт из-за этого снега?
— Ну что ты, — ответила Светлана. — Разве это снег? А если и закроют, что с того? Поживешь здесь, куда тебе спешить? Тем более что у тебя случился такой роман...
— А разве это плохо? — вдруг раздался за спиной мужской голос.
Девушки вскрикнули от неожиданности. Оглянувшись, они увидели Андрея.
— Я к вам иду, — сказал он, обнимая их за плечи.
— Если мы тебя позовем, — сердито ответила Светлана, освобождаясь от его руки.
— А вы позовите, — улыбнулся ей Андрей.
В этот вечер он задержался у них надолго. Снова пили шампанское и слушали песни. Девушки сидели на кровати, поджав под себя ноги, Андрей — напротив, на табуретке, с гитарой в руках. Тане было необыкновенно хорошо. Когда они с Андреем встречались взглядами, у нее возникало ощущение, что она начинает падать в бездну. Ей казалось, что она уплывает в нереальный, волшебный мир, где живут только счастливые люди. И она тоже была счастлива, потому что находилась среди них. Так продолжалось бесконечно долго. Потом Андрей встал и начал прощаться. Таня вышла проводить его в коридор. Когда она протянула руку, он неожиданно обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Таня почувствовала, что против своей воли приподнялась на цыпочках навстречу ему.
— Где я тебя увижу? — спросил Андрей, уткнувшись в ее волосы.
— Прилетишь в город, позвони секретарше редактора. Она скажет, — тихо ответила Таня.
На следующий день она возвратилась в областной центр и прямо с аэродрома пришла в газету к заведующему отделом Гудзенко.
— Ну и как слетала? — спросил Николай Макарович, оглядывая ее. Ему показалось, что всего за несколько дней, проведенных на Севере, практикантка еще больше похорошела.
Таня рассказала ему о Федякине, о его бригаде, о встрече с начальником нефтеразведочной экспедиции Барсовым. Даже о том, как нюхала из колбы нефть. Опытного заведующего отделом удивили подробности, в которые вникала практикантка.
— У тебя может получиться хороший материал, — сказал он. — Иди к себе в гостиницу. Сегодня отдыхай, а завтра пиши. Даю тебе два дня.
— Но это не все, — сказала Таня и начала рассказывать о заведующей гостиницы, о полушубке, который ей дали пилоты, о том, как она летала с ними к Антону Пиляйчикову, ушедшему вместе с внуками от первопроходцев Севера подальше в тайгу. — Я бы хотела попытаться написать об этом очерк.
— Попытайтесь, — улыбнулся Гудзенко. — Думать никому не запрещено.
Над материалом о работе геологов Татьяна просидела два дня. Вечером зашла к Гудзенко. Он прочитал очерк с карандашом в руках. Кое-где сделал пометки на полях, кое-какие фразы подчеркнул. Татьяна ревниво следила за его действиями, каждая строчка написанного была ей дорога. Она открыла для себя мир, о котором ничего не знала, и теперь хотела, чтобы о нем узнали другие. Поэтому, едва Гудзенко отодвинул к краю стола прочитанные страницы, нетерпеливо и вопросительно посмотрела на него.
Гудзенко увидел в ее глазах настороженное ожидание. Он сам вот так же когда-то ждал реакции старшего товарища на свои материалы. И понимал, что именно сейчас его слово может поднять человека на небо или сбросить на землю. В Танином очерке, конечно, были недостатки, но они легко устранялись, и он чувствовал, что она в состоянии это сделать.
— Вы знаете, когда я написал свой первый материал, будучи на практике, он был хуже, — сказал Гудзенко. Улыбнувшись, он посмотрел ей в глаза и спросил: — Вы считаете, что это очерк?
Таня кивнула.
— Пока это интересная зарисовка, но ее можно развернуть в очерк. Вот вы мне рассказывали, как Федякин давал вам подержать керн, а потом попросил, чтобы вы его понюхали. Почему этого нет в очерке?
— Я думала, что это незначительная деталь. Она мало кого заинтересует.
— Из таких незначительных деталей и состоит очерк. Это же живые впечатления. Это жизнь. Никому другому он может быть никогда больше не даст его понюхать, потому что такого керна у него не будет. А вам дал. И вы говорите, что это неинтересно?..
Они проговорили почти час. Слушая Николая Макаровича, Таня часто обращалась к своему блокноту, пробегая глазами записи, выстраивала рассказ в единую четкую линию. Когда она ушла от Гудзенко, поняла, что очерк у нее все-таки получится.
В ту ночь она не легла спать, пока не переделала весь материал. Утром снова побежала к Гудзенко. Читать написанное Таней он не стал, Вместо этого поставил в левом верхнем углу неразборчивое: «м/б, два экз.» Но Таня разобрала: «машинописное бюро, два экземпляра». А через неделю очерк Татьяны Ростовцевой о геологах Таежной нефтеразведочной экспедиции появился в «Приобской правде».
В тот же день ей в редакцию позвонил Андрей. Она сразу узнала его и почувствовала, как дрогнуло сердце. До того ей захотелось очутиться в его объятьях…
— Я страшно хочу тебя увидеть, — произнес он шепотом в трубку.
— Я тоже, — ответила Таня.
— Давай поужинаем вместе? — предложил Андрей.
— Где? — спросила Таня.
— В ресторане «Сибирь». В девятнадцать ноль-ноль. Это тебя устроит?
— Да, — ответила Таня.
Гостиница «Сибирь» с большим рестораном на первом этаже была недалеко от редакции на другой стороне улицы. Таня пришла туда ровно в семь, разделась и прошла в зал. В нем плавали облака синего табачного дыма, пахло пивом и кислой капустой. За каждым столиком сидели люди, каждый о чем-то говорил, и все помещение было наполнено одним монотонным гулом.
Андрей первым увидел ее. Он замахал ей рукой, и она направилась к его столику. Он встал, отодвинул стул, подождал, пока она сядет, и сел напротив.
— Ну, здравствуй, — произнес Андрей и положил ладонь на ее руку.
— Здравствуй, — ответила Таня и посмотрела ему в глаза.
— Я думал, что мы уже никогда не встретимся, — сказал Андрей, и Таня почувствовала в его словах такую тревогу, что ей самой стало страшно.
Она опустила глаза и осторожно высвободила руку из-под его ладони. Ей казалось, что весь зал смотрит сейчас на них. Официантка принесла шампанское и закуску, которые Андрей, очевидно, заказал заранее. Открыв бутылку, он разлил вино по фужерам и произнес:
— Я хочу выпить за нас с тобой. За то, чтобы мы всегда были вместе.
— Это похоже на предложение, — немного смутившись, сказала Таня. — И звучит так высокопарно.
Андрей поставил фужер на стол, поднялся, по-офицерски вытянув руки по швам, и наклонил голову:
— Тогда скажу проще. Выходи за меня замуж.
— Это серьезно? — Таня даже опешила от неожиданности.
— Вполне, — сказал Андрей.
— А мне все это кажется шуткой, — произнесла Таня. — Я считаю, что замуж надо выходить один раз и на всю жизнь. Не обижайся, но мы же с тобой практически не знакомы.
— А мне кажется, что я знаю тебя сто лет и даже больше, — сказал Андрей и сел. — Ты самый дорогой для меня человек. Ну, так что?..
Таня представила себя в Андреевском, в старом деревянном здании районной редакции со скрипучей лестницей, ведущей на второй этаж. Это не Свердловск с его театрами, музеями, духом студенческой вольницы, великолепным прудом и старинными зданиями, построенными еще горнозаводчиками Демидовыми. История встречается там на каждом шагу. Ей вспомнилось, как еще на втором курсе они с Верой Калюжной шли прекрасным весенним днем по центру города, и та, остановившись, вдруг сказала:
— Посмотри на этот дом.
Таня окинула его взглядом. Ничего выдающегося в нем не было. Обыкновенный дом под железной крышей, какие строили себе купцы в дореволюционное время. От остальных он отличался разве только тем, что был побелен.
— В нем убили царя Николая Второго со всей семьей, — нагнувшись к Таниному плечу, тихо произнесла Верка. — Сначала убили сына, который был наследником, потом четырех дочерей, затем царицу. Говорят, перед казнью царь упал на колени и просил не трогать детей. Но их специально застрелили первыми, чтобы он видел.
Таня почувствовала, что у нее на голове зашевелились волосы.
— А еще знаешь, почему наш Екатеринбург назвали Свердловском? — окончательно добивая подругу, спросила Верка. — Потому что приказ об убийстве царской семьи отдавал Свердлов.
Таня вспомнила две строчки из стихотворения, которое в рукописном виде ходило среди студентов:
На аптекарских ножках посмотрит мне злобно вослед.
Памятник действительно был отвратительным. Свердлов выглядел на нем кургузым, с кривыми рахитичными ножками, и она не понимала, как его могли поставить в самом людном месте города.
— Не рассказывай мне больше таких страшных вещей, — попросила Таня.
Но в Свердловске было немало и светлых мест. Ей вспомнились студенческие вечеринки с шумными научными спорами по всякому поводу, а то и вовсе без повода, вспомнилось, как они гуляли вечерами по набережной вдоль пруда, как смотрели на величественные старинные здания, один вид которых вызывал восторг.
«Да, Свердловск, конечно, не Андреевское, — подумала Таня. — Впрочем, жить можно везде. Атмосферу жизни определяют не здания, а люди».
— О каком замужестве ты говоришь, если я еще не закончила университет? — глядя в глаза Андрею, сказала Таня.
— Ну и что? — спокойно ответил Андрей. — Сейчас зарегистрируемся, а как закончишь, приедешь ко мне.
— Ты говоришь так, будто загодя хочешь привязать меня к себе.
— Если бы мог, сделал бы это сейчас же, — решительно сказал Андрей.
— Силой этого не решишь, — заметила Таня. — Давай подождем до весны. Время покажет, как нам быть.
Тане льстило, что такой видный парень в красивой летной форме добивается ее руки. В университете у нее было немало поклонников, но ни один из них не затрагивал ее сердца. Все это были такие же студенты, как и она сама. Они еще не стали мужчинами, в них было много мальчишеского. Другое дело Андрей. Он уже завоевал свое место в жизни. С ним было легко и надежно.
— До конца практики я постараюсь во что бы то ни стало еще раз побывать в Андреевском, — сказала Таня, мягко и обнадеживающе улыбаясь. Ей тоже было хорошо с ним.
Из ресторана Андрей проводил ее до гостиницы. Когда прощались, он стиснул ее в объятиях и начал целовать в лицо, губы, глаза. Потом оторвался и сказал:
— Я тебя жду.
Еще раз поцеловал в щеку и, повернувшись, пошел к себе. Таня долго смотрела ему вслед, и ей стало невыносимо тоскливо оттого, что он уходит. Она вдруг почувствовала себя одинокой. Подождав, пока Андрей скроется за углом, она поднялась к себе в комнату, разделась и забралась под одеяло. В этот вечер она долго не могла уснуть, перебирая в памяти командировку на Север и первую встречу с Андреем...
Второй материал о Севере был уже готов, и Таня думала, что, как только сдаст его Гудзенко, можно будет снова отправляться в Андреевское. Но Николай Макарович задержал ее на неделю — заставил писать зарисовку о строителях, осваивающих бригадный подряд. В нем Гудзенко почти ничего не правил. И только после этого благословил Татьяну:
— Поздравляю с самостоятельным плаванием. Все материалы адресуйте мне.
И она снова уехала в Андреевское.
Днями ходила по райцентру, летала на буровые. Вечерами встречалась с Андреем. Некоторые незначительные материалы отдавала «Северной звезде». Для нее это было расширением практики, а для районной газеты — значительным подспорьем. Матвей Серафимович Тутышкин раза два как бы невзначай заводил с Татьяной разговор, что неплохо бы ей, когда получит диплом, попрактиковаться в «Северной звезде»: «Как видите, я загружать вас слишком не стану, у вас будет полная возможность сотрудничать с «Приобской правдой». А когда окончательно набьете руку... В общем, «для вас пути открыты все на свете».
Оба раза Татьяна отшучивалась: «Я — горожанка, привыкла к асфальту, а у вас здесь весной и осенью грязновато. Если вы только в честь моего приезда декаду асфальтирования поселка объявите...»
Был и третий разговор, уже серьезный. Но ему предшествовало событие, которое заставило Татьяну переосмыслить свои отношения с Андреем.
Он был у нее в гостях, когда погас свет. Чтобы достать свечу, ей надо было пройти между Андреем и кроватью. Когда она мимоходом задела его колени, и он положил ей руки на бедра, она вдруг почувствовала, что если он сейчас толкнет ее на кровать, она ему уступит. Видимо, он это тоже почувствовал, потому что слегка притянул Татьяну к себе. Несколько секунд дышал ей в грудь. Она думала, что он станет ее целовать. Но внезапно его руки затвердели, и он отстранился. Здесь в ней и поднялось чувство благодарности. Желание отдаться прошло.
После того, как зажгла свечу, они целовались. В какой-то момент он прислонился губами к ее уху и шепотом сказал, как о самом трудном и заветном:
— Я так больше не могу. Выходи за меня замуж.
Татьяна ничего не ответила, выскользнула из его рук, обошла стол с дальней стороны, села на стул. Подперла подбородок кулаками и молчала, думая. Теперь она была убеждена, что Андрей ее любит, не права была Светлана, когда говорила, что у Андрея всего лишь одно желание. Если так, сегодня бы он желаемого добился. А она? Если не любит, но позволяет себе так заигрываться, она просто дрянь, и вся ее интеллигентность и воспитанность не могут уберечь от капризной близости с мужчиной. И тут же себя успокоила: это же Андрей. Будь на его месте любой другой, она бы себя так не вела. Значит...
— Как ты себе представляешь такую возможность? — спросила Татьяна.
— Завтра мы идем с тобой в поселковый Совет и расписываемся — так вот я себе представляю.
— Я же тебе сказала, что пока не защищу диплом, об этом не может быть и речи...
Именно это событие предшествовало третьему, уже серьезному разговору Тутышкина. Редактору словно кто-то подсказал, что эту беседу надо начать как раз сегодня. Начал он ее, как всегда, шутливо:
— Ну что, Татьяна, не надумала (они были уже на «ты») до нас снизойти?
Обычно Татьяна отшучивалась: «Лесенка скользкая, по таким ступенькам спускаться боязно». Но сегодня ответила иначе:
— Вы меня приглашаете? Это серьезно?
— Серьезнее не может быть.
— На какую должность?
— Ты же знаешь: у нас нет ответсекретаря. Не нравится секретарство, пожалуйста — заведующей промышленным отделом. Я этого алкоголика, хоть он и «номенклатура», выставлю в два счета.
Татьяна вакансии не отвергла. Хотя и не приняла. Разговор велся в тонах недоговоренности, но тем не менее обнадежил Матвея Серафимовича. Хотя он и не понял причины, изменившей настроение Татьяны. А вот Светлана поняла сразу.
— Ну что, подруга, уговорил тебя Андрей?
— Что ты имеешь в виду? — вскинула на нее глаза Татьяна.
— Да ты не виляй. Это Матвею можешь мозги запудрить, а я — женщина, я знаю, с чего у людей вчерашнее «нет» переходит в сегодняшнее «да». Замуж выходишь?
— Пока нет, — ответила Татьяна.
С Андреем решительный разговор был накануне окончательного отлета Татьяны из Андреевского. Он настаивал идти в поселковый Совет и расписаться. Она ответила:
— Я, может, очень плохая дочь, но без родительского благословения на такой шаг не соглашусь. Почему ты так настаиваешь?
— Потому что не могу без тебя. Если мы расстанемся, я умру.
Татьяна запустила руку в его шевелюру, притянула к себе и поцеловала в щеку.
— Я тоже тебя люблю. Ты не поверишь, как мне хорошо с тобой. Подожди до лета.
— Я боюсь отпускать тебя в Свердловск.
— Я живу там пять лет, и ничего со мной не случилось. Я буду твоя, Андрюша, только твоя.
Ему хотелось взять ее на руки и целовать от макушки до пяток. Таня была для него миром, за границами которого не существовало ничего. Он готов был погрузиться в этот мир и наслаждаться до тех пор, пока не остановится сердце. Ни с одной женщиной Андрею не было так хорошо, как с Таней. С первого дня их встречи.
В Свердловск Андрей прилетел восемнадцатого июня. Через два дня они были в Челябинске у Татьяниных родителей. Двадцать первого июля полетели в Андреевское уже мужем и женой. Ровно через месяц после того, как подали заявление о регистрации брака.
Провожая их в Челябинск, Верка Калюжная неожиданно расплакалась. Таня прижала подругу к груди, поцеловала в макушку, спросила:
— Чего ты опять ревешь? На практику надо было ехать, ты ревела. Сейчас снова.
Верка отстранилась, вытерла ладонью слезы и сказала:
— Всем бы такую практику, как у тебя.
— Не рассказывай мне больше таких страшных вещей, — попросила Таня.
Но в Свердловске было немало и светлых мест. Ей вспомнились студенческие вечеринки с шумными научными спорами по всякому поводу, а то и вовсе без повода, вспомнилось, как они гуляли вечерами по набережной вдоль пруда, как смотрели на величественные старинные здания, один вид которых вызывал восторг.
«Да, Свердловск, конечно, не Андреевское, — подумала Таня. — Впрочем, жить можно везде. Атмосферу жизни определяют не здания, а люди».
— О каком замужестве ты говоришь, если я еще не закончила университет? — глядя в глаза Андрею, сказала Таня.
— Ну и что? — спокойно ответил Андрей. — Сейчас зарегистрируемся, а как закончишь, приедешь ко мне.
— Ты говоришь так, будто загодя хочешь привязать меня к себе.
— Если бы мог, сделал бы это сейчас же, — решительно сказал Андрей.
— Силой этого не решишь, — заметила Таня. — Давай подождем до весны. Время покажет, как нам быть.
Тане льстило, что такой видный парень в красивой летной форме добивается ее руки. В университете у нее было немало поклонников, но ни один из них не затрагивал ее сердца. Все это были такие же студенты, как и она сама. Они еще не стали мужчинами, в них было много мальчишеского. Другое дело Андрей. Он уже завоевал свое место в жизни. С ним было легко и надежно.
— До конца практики я постараюсь во что бы то ни стало еще раз побывать в Андреевском, — сказала Таня, мягко и обнадеживающе улыбаясь. Ей тоже было хорошо с ним.
Из ресторана Андрей проводил ее до гостиницы. Когда прощались, он стиснул ее в объятиях и начал целовать в лицо, губы, глаза. Потом оторвался и сказал:
— Я тебя жду.
Еще раз поцеловал в щеку и, повернувшись, пошел к себе. Таня долго смотрела ему вслед, и ей стало невыносимо тоскливо оттого, что он уходит. Она вдруг почувствовала себя одинокой. Подождав, пока Андрей скроется за углом, она поднялась к себе в комнату, разделась и забралась под одеяло. В этот вечер она долго не могла уснуть, перебирая в памяти командировку на Север и первую встречу с Андреем...
Второй материал о Севере был уже готов, и Таня думала, что, как только сдаст его Гудзенко, можно будет снова отправляться в Андреевское. Но Николай Макарович задержал ее на неделю — заставил писать зарисовку о строителях, осваивающих бригадный подряд. В нем Гудзенко почти ничего не правил. И только после этого благословил Татьяну:
— Поздравляю с самостоятельным плаванием. Все материалы адресуйте мне.
И она снова уехала в Андреевское.
Днями ходила по райцентру, летала на буровые. Вечерами встречалась с Андреем. Некоторые незначительные материалы отдавала «Северной звезде». Для нее это было расширением практики, а для районной газеты — значительным подспорьем. Матвей Серафимович Тутышкин раза два как бы невзначай заводил с Татьяной разговор, что неплохо бы ей, когда получит диплом, попрактиковаться в «Северной звезде»: «Как видите, я загружать вас слишком не стану, у вас будет полная возможность сотрудничать с «Приобской правдой». А когда окончательно набьете руку... В общем, «для вас пути открыты все на свете».
Оба раза Татьяна отшучивалась: «Я — горожанка, привыкла к асфальту, а у вас здесь весной и осенью грязновато. Если вы только в честь моего приезда декаду асфальтирования поселка объявите...»
Был и третий разговор, уже серьезный. Но ему предшествовало событие, которое заставило Татьяну переосмыслить свои отношения с Андреем.
Он был у нее в гостях, когда погас свет. Чтобы достать свечу, ей надо было пройти между Андреем и кроватью. Когда она мимоходом задела его колени, и он положил ей руки на бедра, она вдруг почувствовала, что если он сейчас толкнет ее на кровать, она ему уступит. Видимо, он это тоже почувствовал, потому что слегка притянул Татьяну к себе. Несколько секунд дышал ей в грудь. Она думала, что он станет ее целовать. Но внезапно его руки затвердели, и он отстранился. Здесь в ней и поднялось чувство благодарности. Желание отдаться прошло.
После того, как зажгла свечу, они целовались. В какой-то момент он прислонился губами к ее уху и шепотом сказал, как о самом трудном и заветном:
— Я так больше не могу. Выходи за меня замуж.
Татьяна ничего не ответила, выскользнула из его рук, обошла стол с дальней стороны, села на стул. Подперла подбородок кулаками и молчала, думая. Теперь она была убеждена, что Андрей ее любит, не права была Светлана, когда говорила, что у Андрея всего лишь одно желание. Если так, сегодня бы он желаемого добился. А она? Если не любит, но позволяет себе так заигрываться, она просто дрянь, и вся ее интеллигентность и воспитанность не могут уберечь от капризной близости с мужчиной. И тут же себя успокоила: это же Андрей. Будь на его месте любой другой, она бы себя так не вела. Значит...
— Как ты себе представляешь такую возможность? — спросила Татьяна.
— Завтра мы идем с тобой в поселковый Совет и расписываемся — так вот я себе представляю.
— Я же тебе сказала, что пока не защищу диплом, об этом не может быть и речи...
Именно это событие предшествовало третьему, уже серьезному разговору Тутышкина. Редактору словно кто-то подсказал, что эту беседу надо начать как раз сегодня. Начал он ее, как всегда, шутливо:
— Ну что, Татьяна, не надумала (они были уже на «ты») до нас снизойти?
Обычно Татьяна отшучивалась: «Лесенка скользкая, по таким ступенькам спускаться боязно». Но сегодня ответила иначе:
— Вы меня приглашаете? Это серьезно?
— Серьезнее не может быть.
— На какую должность?
— Ты же знаешь: у нас нет ответсекретаря. Не нравится секретарство, пожалуйста — заведующей промышленным отделом. Я этого алкоголика, хоть он и «номенклатура», выставлю в два счета.
Татьяна вакансии не отвергла. Хотя и не приняла. Разговор велся в тонах недоговоренности, но тем не менее обнадежил Матвея Серафимовича. Хотя он и не понял причины, изменившей настроение Татьяны. А вот Светлана поняла сразу.
— Ну что, подруга, уговорил тебя Андрей?
— Что ты имеешь в виду? — вскинула на нее глаза Татьяна.
— Да ты не виляй. Это Матвею можешь мозги запудрить, а я — женщина, я знаю, с чего у людей вчерашнее «нет» переходит в сегодняшнее «да». Замуж выходишь?
— Пока нет, — ответила Татьяна.
С Андреем решительный разговор был накануне окончательного отлета Татьяны из Андреевского. Он настаивал идти в поселковый Совет и расписаться. Она ответила:
— Я, может, очень плохая дочь, но без родительского благословения на такой шаг не соглашусь. Почему ты так настаиваешь?
— Потому что не могу без тебя. Если мы расстанемся, я умру.
Татьяна запустила руку в его шевелюру, притянула к себе и поцеловала в щеку.
— Я тоже тебя люблю. Ты не поверишь, как мне хорошо с тобой. Подожди до лета.
— Я боюсь отпускать тебя в Свердловск.
— Я живу там пять лет, и ничего со мной не случилось. Я буду твоя, Андрюша, только твоя.
Ему хотелось взять ее на руки и целовать от макушки до пяток. Таня была для него миром, за границами которого не существовало ничего. Он готов был погрузиться в этот мир и наслаждаться до тех пор, пока не остановится сердце. Ни с одной женщиной Андрею не было так хорошо, как с Таней. С первого дня их встречи.
В Свердловск Андрей прилетел восемнадцатого июня. Через два дня они были в Челябинске у Татьяниных родителей. Двадцать первого июля полетели в Андреевское уже мужем и женой. Ровно через месяц после того, как подали заявление о регистрации брака.
Провожая их в Челябинск, Верка Калюжная неожиданно расплакалась. Таня прижала подругу к груди, поцеловала в макушку, спросила:
— Чего ты опять ревешь? На практику надо было ехать, ты ревела. Сейчас снова.
Верка отстранилась, вытерла ладонью слезы и сказала:
— Всем бы такую практику, как у тебя.
