Экстрим подневольный

Иногда лучше наблюдать, чем участвовать…
После «третьего прилива» ему какое-то время удавалось барахтаться в русле беседы, улавливать лекцию на тему «Вальтер Скот — английский жид» и отрицать рекламу Судака.
Затем немного озираться из колеи:
— Таки что, поезда по асфальту не ходят?
— Это был трамвай.
— Если бы я кололся — возможно, но я видел поезд!
А потом все поглотила тьма…

В себя пришел утром. Без обуви, без денег, без часов, без документов, истерханный, с жуткой головной болью и ноющей от деревянной скамьи спиной — в незнакомом парке. В кармане пиджака нашлась пустая бутылка с выгравированными главами: «десять часов — выпито изумительно», «одиннадцать — выпито отлично», «полдень — выпито удачно», «час дня — двое пяных». Без мягкого знака…
Спина ныла нешуточно, чего раньше не случалось. И хотелось блевать, с чем сталкиваться приходилось. Никогда не думал, что в спине полно костей. А еще — что подобное похмелье когда-нибудь произойдет и с ним. А еще — что делала в станционном буфете финская водка?..
Однако пора было что-то думать и предпринимать. В детстве он никуда не спешил, в молодости — успевал, в зрелости — так даже и в последний вагон, на ходу. Догонит ли этот поезд? В шаге от парка, на стихийном мини-рынке, у подозрительного прыща он решительно сменял новый пиджак на туфли и двести граммов ханжи. Тут же объявился цыганенок:
— Делись! Моя территория.
Наглость — второе счастье, но сейчас было не до юмора, и Сергей погрозил кулаком.
— Налей, — не отставал попрошайка. — А я станцую.

— Уйди!
— На пузе станцую!

Из любопытства плохо соображавший Сергей оставил граммов пятьдесят, на что не дождался и благодарности.

— А танец?
— Ложись! — белозубо блеснул пройдоха.
В станционных местах только любовь дешевая…
Вскоре мир просветлел, стал доступен рецепторам, а голова взялась соображать. Порой и вспышками, но все-таки. Связки нейронов щупали действительность, советовались с чувствами и выстраивали логические запросы, в результате чего ответ либо находился, либо нет. А небо рычало, как при рождении гения… А спрятаться негде… А надо в Крым: и ждут, и деньги плачены… За экстрим! И, кстати, где он?

В последующие два часа дождь отшумел, вменяемость окончательно победила, он полностью пришел в силу и вышел на рекогносцировку. Таксисты били почтальона, небо рвали птеродактили чьих-то ВВС, а на вывесках торговых заведений распузилась кириллица, что ровным счетом ничего еще не значило.
Маленький асфальтовый город, с единственной троллейбусной линией и малоразговорчивыми людьми, обошел в полчаса. Углублять беседу в нужном направлении, однако, не рискнул — кто ее знает, реакцию местных на дурацкое: «Где я?». В городе преобладал частный сектор, что позволило острословам назвать единственную девятиэтажку на отшибе кварталом «Шанхай». Россыпь сталинских трехэтажек да хрущобы элитного квартала в центре и составили весь жилфонд городка. На другой окраине свистели тепловозы, шумел элеватор, тянуло копченостями от завода продтоваров.
Подрядившись грузчиком, оголодавший Сергей обслужил два грузовика с копченой рыбой и салями, чем поправил свое теперешнее физическое состояние и заимел припас на будущее.
Радость оказалось преждевременной. Отняв кусок у местных соискателей хлеба насущного, чужак обрек себя на неминуемое выяснение отношений с превосходящими силами обиженной стороны. Группа воинственно настроенных оборванцев атаковала новичка, нанесла ему поражение и потребовала ответить. В процессе избиения Сергей узнал много нового о себе и родителях, о душе и родине, а также о людях в целом и беспредельщиках в частности. Со стороны виднее… Особенно, если одна сторона имеет преимущества. Ситуация складывалась не в его пользу, надо было спасаться, и путем логических построений и вычурной лексики Сергею пришлось усыпить бдительность победителей, вслед за чем удалось достичь взаимопонимания: сошлись на интересах. Аборигенов заинтересовала добыча пришельца, пришельца — бег с препятствиями и прогулка налегке…
Город подавлял безысходностью. Административные здания попадались редко, а и случившиеся указателями не баловали. Единственная встреченная школа могла похвастаться зарешеченными окнами, мрачными чугунными воротами да кованой оградой с нанизанной на прут кукольной безглазой головой…
От всего пережитого аппетит пропал, и хотелось домой — на свое место, или какой-либо определенности. Сергей проник на территорию товарной горки, где прочел название железнодорожной станции и выяснил, что Крым — ближе.
Триста километров…
Ехать лучше, чем идти, и он попытался расположить к себе работников локомотивных бригад. Всю жизнь не замечал тех, кто мчал локомотивы сквозь стрелки и громко гудел, а тут пришлось. Ребята в черно-синей униформе равнодушно послушали сбивчивость бродяги и отправили говорить с Валерой. Валера отличился краткостью:
— «Локомотив» или «Динамо»?
Сам не зная зачем, ляпнул: «Черноморец!» — за что еще раз получил в зубы и решил ехать автостопом…

Говорить: «лето распорядилось» и «жизнь забросила» — не стоило. Сам виноват! Сколько раз давал себе слово не слушать Ирку. А в крайнем случае оставлять свободу выбора. Выбрал.
Трассу нашел быстро. Автодорога протянулась с севера на юг, дышала пеклом летнего асфальта, но обещала какую-никакую определенность. Как раньше перед иностранцами нужно было хвалиться, теперь не стыдно предстать в лохмотьях: авось помогут.
«Авось» случился не ахти. Вопреки распространенному мнению о дорожном братстве диалоги разнообразностью не баловали:
— Чё надо?
— Просьбишка у меня будет…
— Салон не пачкай!
— Извините…
Повезло с дальнобойщиком. И то — ненадолго.
— В Крым?
— До Армянска подкину.
— Денег нет…
— Так садись.
В его положении взаимная вежливость ни к чему, и он благоразумно смолчал, дав водителю проявить свою щедрость.
— Дверь сильнее хлопни.
Добряк-водитель с габаритами холодильника оказался словоохотливым и немедленно взялся хвастать доходами, московской пропиской и возрождением русского духа.
— Видел, как мы защищали Югославию? Колонны добровольцев тянулись на вокзал! НТВ два дня крутило.
Сергей знал, за что бомбили зарвавшийся Белград, развязавший четыре позорные войны: европейская демократия урок Адольфа Гитлера усвоила прекрасно и терпеть массовые казни на захваченных «Великой Сербией» территориях не собиралась. Комфорт советовал кивать, но он отлично помнил тот режиссированный марш к ближайшему кабаку, откуда любители халявы тихо разбрелись по домам, не дожидаясь, пока НАТО ногой топнет. А утром друг от друга в булочной отворачивались…
Дальнейшее сравнение Хорватии с Украиной, а Сербии с Россией, причем в худшем варианте диктатуры, равно как напоминание, что «Югославия» давно распалась, водителю не понравилось. За въедливость и тягу к истине Сергей получил в ухо и на ходу, импровизируя каскадерский трюк, кувыркнулся в кювет.
Следующий хозяин баранки — такой же тертый шоферюга, но сутулый и рябой — показал себя блатным романтиком.
— Вчера двух фраеров подкидывал — один песни всю дорогу надрывался, а кореш ему червонцы отстегивал — карманы от хрустов раздутые.
— Повезло…
Дорога укачивала, день выдался тяжелый, и скоро зверски захотелось спать. Вздремнул ненадолго, пока не клюнул носом. Снился снег — белая мошка в окна, но было лето, и попутчиком его взяли не дрему навевать. Борясь с зевотой, шофер оживил магнитолу, и кривая настроения Сергея резко упала. Кассетные записи имели такое качество, что лучше ему молчать в предыдущей фуре. Смысл хамских текстов заключался в извечной несправедливости: караси жиреют, а честный вор — пацан с понятиями и благородный ангел — за «колючкой». Водитель ерзал на сиденье в такт музыке и по всему ожидал одобрения эстетическому вкусу, но, усилив бдение, пассажир ощетинился. «Чемодан-Магадан», «нары-Канары», «кенты-скоты», «цветы-понты», «менты-кранты» и формулы уголовного кодекса удовольствия не доставляли.
Ситуацию могла спасти остановка в дорожном кафе, где поклонник примитивного шансона взял себе борщ, а попутчику чаю, но — не спасла. Музыкальная культура кафе ничем от автомобильной не отличалась: «ништяк-бардак», «скорей-налей», «друзья-не я» и «мусора-до утра» — что сыграло не последнюю роль в случившемся позже. Видно, мало его били, не впрок пошло учение, не привили терпимости — не вынес Сергей чужого характера. За соседним столиком расположилась пара немцев, вероятно, туристов. Взяв дорогой колбасы и не обнаружив в ней мяса, иностранцы возмущенно удалились, чем немедленно воспользовался проныра-дальнобойщик. Щербато ухмыляясь, он вернулся обратно и поровну поделил добычу.
— Питайся!
Лимон в стынущем чае убил танины, отчего тот принял обманчивую видимость цейлонского. Сергей сузил глаза и, неожиданно для себя, от души врезал ногой по столу, перевернув его со всем содержимым. Водитель фигурно выругался и выхватил отвертку. На шум выбежали хозяева, пришлось спасаться бегством.
Бежал по посадке, не замечая колючего подлеска, спотыкаясь и падая, бежал изо всех сил и, совершенно выдохшись, рухнул в густоте молодого клена, где долго приходил в себя; а придя и отметив наступающий вечер, тревожно уснул.

Проснулся ночью. Дико озираясь, он вспомнил, кем является и что здесь делает, отчего совершенно угас духом. Решив сменить дислокацию и дождаться утра, в потемках споткнулся о неизвестный предмет и завел ссадину на руке. Находку вынес из посадки и рассмотрел в свете Полярной звезды: каска. Военная каска второй мировой, с непонятной целью занесенная в дорожную лесопосадку. Немного поразмышляв, решил взять с собой: пригодится. Но голод и холод пронзительно напоминали о его плачевном положении, и он, урбанистический в третьем поколении человек, вскарабкался на первое попавшееся дерево. Более-менее сносно устроившись в его ветвях, Сергей сократил площадь обогреваемого собой пространства и снова уснул.

С рассветом двинулся на юг. Во избежание эксцессов шел иной стороной посадки, держа трассу ошуюю. Наскоро выработанный план подразумевал разжиться в ближайшем селе съестным, а повезет — и транспортной услугой.
Но везение не зря среднего рода, муки людские ему нипочем. В первом селе его облаяли собаки, и мужичок-хозяин недобро посоветовал «продергивать». Пожалел и хлеба.
— А воды?
— Три вершка от бороды!
Но фортуна подмигнула — и на противоположной окраине села он удачно отловил курицу, вынес за черту населенного пункта, камнем отбил ей голову, разложил костер и вскипевшей водой ошпарил труп. Ощипал, наколол тушку на выломанную ветку, осмолил «пиджачок».
Кушанье вышло на славу. Первый кусок отъел — словно поцелуй сорвал… Вскоре осталась горстка косточек, а сытость подвигла на сон. Однако атаки комаров особо разоспаться не позволили, и следующую ночь он проворочался в маленькой копне прошлогоднего сена.
Освоенный трюк удалось провернуть на следующее утро. С той лишь разницей, что воду греть не стал, умерщвленную птицу, обмазанную глиной, запек в костре: в одиночке все стерильно.
После завтрака решил выкупаться, лежавшее в километре от села озеро тянуло освежиться. В воду не заходил — нырнул сразу, с кладки. Выскочил на середине, проорал, размял руки широкими гребками. Заодно устроил постирушку. К обеду одежда не высохла и, надев ее влажной, он снова запылил.

Помощи ждать было неоткуда. Это он быстро понял. Идти тоже не хотелось, но иного на ум не приходило — делать было нечего. Вопрос с провиантом в следующие два дня решал на фермерских полях и в садовых товариществах, смело игнорируя охранявших территорию собак и угрожающего вида шрифты «за жизнь вора ответственности не несем». Дважды его обстреливали, к счастью — неудачно. Конечно, тянуло и к жилью. Из соображений безопасности. Ночевал в пустых дворах и сеновалах, скрадывал нехитрые продукты, спички, однажды потянул иголку.
Это в родных краях с околицы одного населенного пункта видно окраину соседнего, здесь приходилось шагать. Хожалому человеку потом исходить — в обыденность. Не в новинку и ноги бить. Но туфли скоро разлезлись, и в ход пошли выброшенные кем-то самодельные тракторные чуни. Очень неплохие чуни…
Швейную иглу раскалил на огне, согнул в крючок и пытался ловить рыбу, но успехов не достиг. От голода вспоминал всяческие рецепты и забавные истории. Например, пойманного в детстве вьюна — длинного, с локоть, и круглого, как сосиска. Бабка удивилась: «Чи змею поймал? — и жарить отказалась наотрез. — Она мне противная!»
Сельская тема то и дело толкала на разбой, отчего приходилось сворачивать с направления и углубляться в ближайшую долину.

К исходу четвертых суток одичал совсем. Оборванный, с красноречивой щетиной, в немецкой каске и самодельных чунях, Сергей чувствовал себя байкером, беглым психом и робинзоном атомной эпохи. Скоро нашел топор, диетический и ржавый, но всё какое-никакое оружие. Находка добавила колоритности и усилила экономическую независимость — найденным инструментом валил деревья и ел гнездовых грачат. Однако встреч с людьми пришлось избегать: черт их знает — обычаи местных кишлаков, да и вряд ли где снежного человека хлебом-солью встретят…
А встречи случались интересные! Окраина одного брошенного села показалась необитаемой, что расположило на безнаказанность. Населенный пункт использовался как дачный поселок, где в будний полдень встречи представлялись маловероятными.
В огороде привычно нарыл картошки, сорвал петрушки, укропа, лука, в болоте выловил тритона, натаскал валежника и кирпичей, разложил костер, набрал каску колодезной воды и сварил ухи.
Во время сбора дров столкнулся с аборигеном, похоже — умалишенным. Пришельцем тот не заинтересовался, все внимание уделял козе, привязанной к старой одичавшей алыче, в зарослях крапивы и лопухов. Козу, зачем-то обутую в резиновые сапоги, обнаженный сельчанин пользовал на коленях и не по назначению. Животное взмекивало:
— Нэ мэ-нэ-э!
На что получало кулаком по почкам:
— Тэбэ, тэбэ! — и новый круг экзекуции.
На ягодицах его шевелилась татуировка, где кочегары подкидывали уголька…
Темпераментный мужик заметил соглядатая и щедро предложил составить дуэт:
— А чего, водку — на завтра, а е…лю — на старость?..
Уха, между прочим, удалась на славу и, разомлев от горячего, Сергей на месте вздремнул, сквозь сон подумав о более безопасных ночных передвижениях.

На широкую, европейского вида трассу вышел к исходу шестого дня. В отсутствии светила шагать было легче. Для большего удобства срубил крепкую палку, зазубрил ее, и от всего происходящего стал получать какое-то удовольствие.
Повезло. Неслыханно повезло. Свободен. Свободен и одинок. Это не празднование мертвых дат в заплеванной ленинской столовой, не борьба за славу, болтающуюся в проруби, не фальшь денежных знаков, от судорожных поисков которых мигрень и язва. Когда еще утром проснешься под голубиное урчание? И розовый туман, обещающий жаркий день, и утки вроссыпь по небу, и аисты — парами. А стрекот кузнечиков в заливных лугах? А воздух, где зыбко дрожит обесценившийся гривенник луны?..
В пути вспоминал различные эпизоды жизни, осмысливая заново ее и свое в ней место. Вспоминал детство с его кумирами и особенным восприятием, безалаберную юность, армейский секс с молодой корреспонденткой «Красной звезды»… Из тумана грез выплыл голос Румянцевой, озвучивавшей мультяшного зайца: «А ну-ка, давай-ка, плясать выходи!» — и свои надежды хоть одним глазком увидеть, какая из себя эта загадочная «Давайка»…

С рассветом его нагнала армейская колонна. С головного БРДМа^{** Боевая разведывательная дозорная машина.} окликнули:
— Сиволапов, мать твою, ты где шляешься? — и подобрали на броню.
Обознавшимся перечить не стал, сказался «пострадавшим», но чутко прислушивался к разговорам, исподволь вникая в ситуацию. А ситуация складывалась благоприятная: учения. Вернее, переподготовка. Она же — «партизанщина».
Кто такие «партизаны» и как себя вести в данном случае — Сергей отлично представлял. Закоренелые холостяки и семейные мужики, разбалованные женами, разболтавшиеся гражданской вольницей, хлебнувшие нужного опыта, к армейской службе благоговения не испытывали, зато испытывали радость взаимного общения, удовольствие возможностью «гульнуть», чему, собственно, и предавались. Обменивая казенное белье на вино, «зипы» на водку, а все, что глянулось местным, на самогон, упившиеся, небритые, заматеревшие, закованные в боевую технику, силу они являли собой грозную и, одновременно, безобразно неуправляемую. Танки грохочут, бронетранспортеры пылят, тяжелые грузовики тянут орудия и реактивные установки — земля гудит. Армия наша, и сама по себе злая да оборванная, а на переподготовке, во время марш-бросков — и вовсе грязная, дурная, озверелая от голода, спиртного и неразберихи. И совсем не обязательно иметь лишнюю пядь во лбу, чтобы сообразить: главная военная тайна бронированной этой орды, гордо именуемой «вооруженные силы», заключается в большей ее свирепости к своим, чем к вероятному противнику. Но долг есть долг, потому прет железная армада за горизонт по широкой, жадной до солнца украинской степи, громыхая амуницией, рыча моторами, плюясь просроченными снарядами и свистя окрест ракетами бесконтрольного радиуса действия из года в год — как заведено.
От греха подальше пристроился на кухне. Помогал по рубке, ходил в наряд, стоял на часах, прочесывал лес в цепи себе подобных, выполнял мелкие поручения… И ел. Никто ничего не заподозрил. Земляков не нашлось.
Однажды харьковчане из комендантского взвода принесли какую-то жидкость и долго пили. Пригласили и его, за пару банок тушенки. Сергею происходящее нравилось все меньше, но вопросов вызывать не хотелось, пришлось пить.
Наутро, когда пролившаяся жидкость, растворив полировку походного стола, стекла на клеенку, служившую полом армейской палатки, и без труда ее разъела, пришло понимание: пора и честь знать. Слава Богу, добрую сотню километров отмахали в нужном направлении. Спасибо.
Двигалась армия к побережью — шел в ногу, повернула в горы — дезертировал.

Последний отрезок осилил ровно за сутки. Его внезапное появление никого не взволновало. К чудачествам компания привыкла, а Ирочка в его отсутствие сблизилась с Олегом Лебедевым — его очень бывшим другом. В снимаемом доме он наелся котлет из микроволновки, привел себя в порядок и впервые за десять суток выспался.
Бывшая супруга быстро утолила любопытство, после чего в его присутствии принялась вслух размышлять о браке, всячески подчеркивая перстень с бесформенным камнем.
— Ревнуешь?
— Прощаю…
— А он, представляешь, кровь кабанью пьет! И вообще, мы тут такое вытворяем… Типа шоу! Как в «Крутом герое». Поныряем?
Море свеже окатило брызгами, губы почувствовали знакомый солоноватый привкус, гортанно кричали чайки, и в уходившем прочь баркасе закачался каменистый берег. Снизошедшее умиротворение не могла нарушить даже гусиная болтовня бывшей супруги.
— Нам всем очень нравится, жуть как нервы на пределе. Ощущения — не передать! Прелесть как страшно. Эта волнующая глубина… Вот увидишь.
Не переставая тарахтеть, Ира облачила Сергея, проверила надежность и толкнула за борт:
— Сам попробуй.
Дышать было неудобно, звуки отсутствовали, маска сузила обзор, вода, обволакивая, пеленала и мешала двигаться, сдавливала виски, искажала вид и уродовала даль…

На судно решил не возвращаться, дал знак, после чего взял к берегу. На баркасе поняли маневр и завели мотор. Причала достигли одновременно. Сверкая голыми ногами, первой к нему скатилась Ирочка. Обветренное, шелушащееся лицо горело детским восторгом и неутолимой жаждой.
— Ну, как тебе? Скажи: реалити?..
Баллоны с плеч, ласты с ног, маску на камни.
— Нас с Олегом это так заводит! А вечером сегодня, ты не представляешь…
Шаг обратно к морю, плавки вниз, и — струей.
Отдохнул. Отвел душу. Сполна.

Новое кресло, старая специализация, вплоть до количества табуированных зон. Да — приоритеты изменились, да — указка потолстела, да — пришлось противоречить. Но перспективы! И возможности… Досталось всем. Не в последнюю очередь доброхотам: жалость не прощают. И перед местью мэтра тускнели партизаны! Снова положение дало вес и деньги. С коричневых «скороходов» удалось перейти на «саламандры», отечественный пиджак заменить английским, сменить членство, обзавестись паучьим партийным значком, летать во Францию, вовремя принимать витамины и стенать в печати: «Какая наша хохляцка держава недолугая...»
Но творческий карьер скудел, жилка исчерпалась, новизна не брезжила. Слухи о незаурядных способностях истлевали с прежним поколением, а умение создать образ и внушить о себе мнение стало вседоступным. Собеседников чаще не понимал, но даже себе в том не признавался. Жесты утратили прежнюю значимость, и впечатление солидности, вызванное тяжелой речью, где взвешивалось каждое слово, таяло после первой рюмки. Золотился коньяк, платинела водка, менялся спектр вин, а писал все хуже. Но апломб нарастал: серебряный портсигар, сигары «тихуана», часы швейцарской фирмы, итальянские запонки… Достойными событиями в первую очередь полагал упоминания о себе. Мало-помалу людей возле себя пришлось держать ничтожных, чтобы выгодно оттеняться. Иронию не воспринимал, с мнением окружающих не считался, старался подмять.
Он ввел кофейный ритуал, установил маршруты моциона и «в люди» ходил со степенными кивками подобострастным и нужным лицам. Крупная фигура, благородная грива и червеобразность фиолетовых губ стали достопримечательностью. Как и всегдашняя брезгливость в мир — наследие высшей партийной школы. Ширились горизонты, но форма уступала содержанию, а надо было — в ногу. И вот пришли дни, когда интерес у потребителей стал подогреваться экстравагантностью и эпатажем. Кого — куснуть, где — возопить, с кого — спросить. Чтобы знали… Дабы неповадно… И никакой бывшепартийной этики! Рог с ядом — поэтам, грязь для белых ворон, выходки, пародии на классиков…
В один из дней судьба свела его с нескладным щетинистым фотохудожником из области. Треугольники залысин, джинсы, некое подобие свитера с лаконичным «Дизель» латинскими буквами.
— Миша.
— Всеволод.
Взаимопроникновение интересов состоялось, идея выдулась и вспорхнула. Из кабинета мимо кофейни — в центр.
К обеду они, вальяжно шествуя, диагонально проткнули площадь. Люди, газоны, памятник. Пятиметровый поэт у здания кинотеатра сокрушенно взирал на афиши, куда-то рвался и мыслил непечатное. Люди шли своей дорогой, некоторые узнавали, подбирая скупо оброненный ответ. Блистала полуденная звезда, кормились птицы, семенили малыши…
Сутулый Кара-Даг вздернул подбородок и на фоне пронзительной голубизны снял выражение корифея. Заезжий летописец достал аппарат и выбрал позицию. Собрались зеваки. Под шепот мэтр показал памятнику спину и скопировал работу скульптора. «Прошлое и будущее». Зрите, современники… Фотограф плюнул сигаретой, пнул ближайшего голубя и принял позу готовности: взвел кадр, завращал объективом. Фокус, палец на кнопке, не дышать.
Следующий миг запечатлен для вечности: голуби, давно облюбовавшие металлическую голову поэта, вздумали проверить разницу… Взвился, заискрился хохот. Бронзовый гений лукаво щурился, плавно кружились птицы, медью вспыхнул нимб местечковой знаменитости.

Фотографу досталось вдвое, он криво ухмыльнулся и стряхнул отметки рукой. Редактор рывками достал платок и опрометью бросился на север. Площадь жила дальше: гомонила, плюхала семечки, целовалась, чертила траектории. Его узнавали, кричали «эгей!», и лик уходящего притягательно бронзовел.

* * *

Профиль у него был — что надо. И свобода была. Глаза ничего. А сказать, что он «мужчина» — это смелость. Рост маловат, на деньги — тоже… Но ведь брал за душу. Имелось что-то за ним. Она-то о-го-го! Вертела этим племенем — дай всякой так. До ногтя их знала, до мускула. Кто чего и как. А с ним — попала.
Платьев у нее — сколько помнила — не считано. Уши проколоть — в пять лет; босоножки — югославские; пирожное в кафе — кусочек, но оставить… Себя сразу надо ставить, любой мальчишка знает. Он, как появился во дворе, сразу стал особняком. Ни с кем. Сам по себе. Мог войти в команду, мог уйти из компании. Она тогда еще сказала: возьму.
И не сохли по нему, бери голыми руками, а никому не отломилось. Зря пытались! Все съели. За ней-то, чего таить, очередь — приятно вспомнить. В школу — девочки и те ссорились: кому с ней вместе; с уроков — за руки — лучшие. Портфель со второго класса не носила. Уважали, за честь почитали — на день рождения. И никому не отказала. Дружить уметь надо. Без ума авторитет не заработать. Когда он победил на областной олимпиаде, тоже понял. Историей да астрономией сыт не будешь. Активным стал, заметной величиной: литкружок вел, на сборах пропадал по туризму, КВН, конечно, без него не обошелся. Списать — давал. Себе просить — никогда. Гордый.
Дразнила она его. И во дворе с гитарой, и с ребятами на танцах. Обнимется тесно с Пашкой и движется медленно-медленно, а сама глазами — насквозь… Игорь сволочью оказался: прямо на крыше ее как-то. И раззвонил. Еще наплел, чего не было. Мать по горячему и врача нашла — обойтись без позора, а раз такое дело — чего там… Любовь борьбы требует. Эх, чего захотела — арбуз без косточек! Без труда и рыбку…
Что каяться? Все они сначала любят. И так им нравится и этак. Как Антону. Прощают все на свете. Петя. Терпят, чтобы своего добиться. Игорь. Дальше — древняя колея… А вот с ним интересно было. Мнения совсем не совпадали, то и влекло. Любая тема, простой вопрос — а какие ракурсы открывались! Никогда не думала, что есть такие углы. Всегда мимо ходила, не задумываясь. За одни точки зрения — убить мало, но чаще — целовала.
Когда ногу сломал, каждый день звонила: «ты дома?» И прощалась одним и тем же: «крепко стоять на ногах». Он злился, но быстро привык. Так и приручила: коты любят ласку. А приручила — и сама приклеилась. Не в привычку, действительно тянуло. И таяла, и дрожала… Себя едва не забыла.
А у самой-то забот и планов — выше крыши. И консерватория, и языки — все хотелось охватить. Да ведь и жертвовать надо? Ничего, искала время. Крутилась, что белка цирковая. По дому раз-два — все сияет, из кухни — запах на весь двор, на лекции — не выспавшись, с обеда — в агентство, вечером — спортзал. Ради мечты. Ради титула. Все силы, всю лесть, все обаяние. Надо — и легла бы. Чтобы там стоять. Ему — едва хватало пять минут. Но уделяла. Ближе к ночи. Как правило, звонила. Со временем — больше и дольше. Пока не осознала: нужен, надо брать.
Да и чем она могла его? Собой разве. С того конкурс за ней и остался — отступать некуда. Хотя чего там! Вряд ли по-другому вышло, с ее связями и пластикой врожденной. А шаг поставленный, а голос, руки холеные, пальцы тонкие, когти настороже? Даром что с Патриса Лумумбы. Красота — это свыше…
Ах, зачем людям слава? Манит-втягивает-губит… Чтоб совсем не затянуло — завела собаку. Против его кошки. Смешно! Ее к подъезду вечером на «Форде», он — навстречу с удочкой, Машку карасями баловать.
Правду говорят: узнать человека — замуж выйти. По первому времени свободой пахло: музыканты, преферанс, широта, раскованность, свежина идей. Потом — сбродило. А раз так — пошла и горькая, капля за каплей. То, се, третье. Конечно, скандалы. Как без них? Не на пустом ведь месте, были чувства.
И расстались быстро. От «люблю-люблю» до «хватит наконец» — двадцать месяцев. Быстро проехали. Доверие таяло, росла неприязнь, и скоро жизнь стала невыносимой. «Туда не ходи», «дома не стирано», «зачем эти курсы?» Будто это главное.
Сам как ударился в историю профессионально — так и пошло. Пошлее пошлого. Завел две папки: в одну — материал для кандидатской, другую озаглавил «ерунда». Причем последнее время только в ней и рылся. А чего его история — только траты, никакой прибыли. Душа, она, конечно, и невидима, и вечна, но тело без монет — цветок засохший. Мумия. А еще друзья подобные. Накурят, нагадят, споры на кухне до четырех утра, бред полуночного бдения:

* * *

Чего им не хватало? Ей-богу — дети. Плохо? Не им одним. Трудно? Многим трудно. Сил нет? Терпи. Нет — вскачь по заграницам, нет — утешился с лаборанткой. Горшки побили — всё. Оба не ангелы. Сколько лет, а ума не нажили, бесятся люди. Теперь и детей нет. А ее ребенок — еще глянуть надо, от кого. Может, и жили бы… Родители по знахарям ходили, да без толку: то ли на роду написано, то ли век влияет. Никто из колдунов себя не вылечил — шарлатаны, видно. Да и некого охмурять: он — в командировках, она — за тридевять земель, с нерусскими. Только и видели… Ой, да что там! Все смешалось: народы, понятия, вкусы… Время размытых контуров. Жизнь пошла вразнос, люди пустились в тяжкие: военные подались в бизнес, ученые в литературу, инженеры в киллеры… Все обожглись, все эгоисты, и что — обязательно мужей менять? Каждый стал женоненавистником?
Думала: сама лжет постоянно, то и все вокруг подобные? Дуреха. Не знаешь, что сказать — говори правду. Врать зачем? Да на пустом месте. «Боль — обостряет», «ревность — привлекает», «ссоры — связывают»… Подсекла, а как же! Полагала: никуда не денется. Месяц, год, и три, и пять — притирка. Что угодно станется! Слухи — они со скоростью газа… Без врак достанет неприятностей. Достало… Сама хотела — вот и хлебай полной ложкой!
Вот семья, казалось. Образцово-показательная! Пример коммунистического общежития. Дом завидовал, не один подъезд. Теща, тесть — свои люди, мать родную видел реже. Все довольны. Душа в душу. Чем помочь — в лепешку. Они к ним, что к себе домой: встречай, зятек. Как будто у него и дел своих не существует. Друзьям-коллегам с того ночь и доставалась… По утрам не завтракал: всё вперед, всё некогда. И что интересно, ему работы — всегда море, твердь шатается, ноги подкашивает; а ей хоть бы хны: ничего не надо, все не про ее честь. Только кто привычным дорожит? Жалеют, когда теряют. А доставшееся даром — и вовсе не ценимо. Недостойна она доверия, каждый скажет. Не злорадства ради, из принципа. Что с нее требовалось невероятного? Лишнего себе не брал, все любимой. Получай, отблагодарили. Подлость — это у них семейное.
Лаборантка его эта — тоже не самый люкс. Все чего-то просчитывает, сверяет, делит, как цыган солнце. То и дело губы поджимает. Спасибо, сор не выносят — возраст. Кому она нужна, как не ему? Никогда и никому! Так и нянчила бы кошек: сначала двух, дальше трех, а там и четырех… Не шлюха, так, на голову чудаковатая. Вечно все не слава Богу! Или судьба ему такая, или сам заслуживает?..
Мусор — он, белье на балконе — он, ковры на спортплощадке — тоже сам. Везде — хозяин. И не гулял. Раньше времени… Правильный мужик. Держаться бы обеими руками — нет. Собственные бзики аргументом посчитала. Лаборантке и возраст не помеха — какая разница? Что такое: десять лет в тридцать да сорок?.. В магазины — так она. Туда, обратно — на такси. И денег не брали — о, как! Сады цветут каждый год, ухаживать — кому? Нагородила огород — трудись, разгребай; а высадить лопухи да завеяться — легче всего. «Умной» кто назовет? «С милым рай, коль Фаберже»! Плохо, что ненадолго. Все, с кем зналась, горько пожалели. Проворонила свое, нечего обижаться.
Зря люди наговаривают. Неплохая она девочка была. Добрая, отзывчивая, открытая всегда, хохотушка, знала много, вкусом обладала — это сейчас большая редкость. А вязала как! Времени на все, конечно, не хватало, это да. Ну, так обеспечивать жену надо было! Баловать, конечно: новое и вкусное, приятные мелочи, большие сюрпризы. И вовремя! Или в отпуска декретные почаще. Сразу прикипела бы к хозяйству. Тем более что могла. Нет, сам виноват. По крайней мере, не меньше. Раз поставил себя — жни посеянное. А менять что задумал — терпи и старайся вдвое. Самому надо!
Мир увидеть потянуло? А чего там, не такие люди? Что свобода внутри, а золото не каждое сверкает — потом дошло, когда поздно. И Мишель появился… За одним — другое, будто шестеренка: судьба. Она что жернова. А то и хлеще. Лелеяли мечты, пророчества сбывались. Его — мечты идиота; и ей — не слаще. Нечего суммировать, поделили… Вышла за чужого, родила ненужного ребенка, подалась к индейцам. Долги — они рано или поздно выплывут…
Вот уж точно — звезданутая! Собаку для чего ей было, Шайбу эту, или как там? Чванство одно. Ну и толку? С поводком ее никто не видел. Дня не появилась. Модно, видите ли, показаться нужным людям. А псина, она внимания требует, за нею тоже смотреть надо, не то Уксус тут как тут. Знатный кобелюга… Ей до лампочки, понятно, по гостям, по салонам. Ни мужика не жаль, ни животины, ни себя, что люди судачат — «опрохвостилась». Поигралась, надоело, бросила… Так никто и не понял: куда она делась, спаниелька эта? Зато слава при ней.
И сам гусь! По столу не мог? Или хитростью? Зачастил бы вон из дома: охота, рыбалка, раз-другой за хлебушком сходил, чтоб через месяц с бубликом вернуться, — или лучшую нашел бы, или эту привязал. Что за мужик, коль никому не нужен? Ходи себе налево, радостям пьянства предавайся — любая бы ждала, и тряслась, и глаза проглядела. Пыль сдувала бы! Эх… Не наелся — не налижешься.
Жизнь, чего хотели… В чужих глазах и горе мельче, и деньги больше. Вот и моя: брак оформила — давай кочевряжиться. Думала, завтра сызнова будет. Сходила замуж… Чего уж, конь да на четырех ногах спотыкается.
Смысл ей тут оставаться? Весь город знает, с кем жила, с кем гуляла, кто — хлесть по лицу, кто — волочился. С детства тягали, как гармошку: танцы до упаду, е…ля до крови… Кому лапшу вешать? Подруги — и те отвернулись: свои дети, свои беды. Двуличная, жадная, извинений от нее не дождешься. А! Береги честь смолоду…
Он одно требовал, ей другое подавай. Нет единства — собирай осколки. «Стерва» ничего не значит, всему есть причина. И «приятный человек» — тоже надо посмотреть. Что за человек — оно по ступкам не видно. У меня тоже — вес, имя, прошлое. Себя порядочным не считаю, но повода такого не давал. Тем не менее, я счастлив, а они — нет. Делайте выводы.
А чем она хотела мужа удержать: себе — шубу, ему — трусы? Дудки, милая! Видели таких: потом на пенсии она — белая-дебелая, а он — лысый, кривой и очки на резиночке. «Вань, воды! Чичас-чичас…» Ему тоже, может, хотелось, чтобы по его все было! Не все ж по ейному? Надо и по справедливости хоть иногда.
Жалко ее. По себе знаю, как оно поворачивается. Сначала — крылья, ощущение полета, ах, свобода! А приблизишься к желанной синеве — фотообои. И стена кирпичная, не разобьешь. А удастся — так и останешься на руинах. И смог вместо неба. Такая она, свобода женская. Когда за сорок — понимаешь, куда лететь было надо. Влипнуть — так в варенье. Потому как мир вообще — одна большая паутина. Висишь вне поля тяготения и — умнеешь. Будешь рваться — раньше высохнешь; сложишь крылья — может, пронесет. Вот и все связи. Чувствуешь паутину — и липко, и противно, а держит. Скоро и дергаться не хочется. Так-то!
Зарвалась девонька! Рано в позу встала. Нечего было хвастать, язык распускать, что и как. Она, значит, желает гулять сама по себе, а муж должен отвести глаза и терпеливо ждать в сторонке? Пока не свистнут — потрепать за холку и кусочком одарить?.. А раз ценила себя выше — нечего голову мужику морочить. Торгуй лицом по ресторанам!
Можно было и сойтись, прощать тоже благо. Тем более в зрелом возрасте. Молодость наивна: трах-бах, прыг-скок, трали-вали; а когда желудок стоит чаще достоинства, а того и вовсе — объедки, приходит понимание. Мудрость, чуткость вовремя не проявили — все, значит, навсегда. Расстояние в зрелости — решающий фактор.
Дурак он. Тупица. Из тех, которых опыт не научит. Умному — и синяка хватит; дураку — семью дубинами не помочь. С нее что за спрос? Баба. Ну, подгуляла, с кем не бывает? Плюнь на портрет и забудь либо дай в глаз — и вся недолга. А он — дурак. Нашел мымру. Худая, что жердь, еще и рыжая. Прежняя, напротив, как расстались — похорошела, расцвела. Весь город за ней падал, ноги мыли: какая женщина! А он — выкинул…
Умом раскинуть, с целью подойти — какая пара получилась бы… Вода с цементом! У него — основательность, усидчивость, и голова шурупила. Логика — железная; путь краткий найти, единственно правильный — тоже за ним. И у нее способности. Там улыбнуться, тому подмигнуть, с той пройтись, здесь надерзить, где-то оказаться вовремя… Глядишь, имя сколотили, знакомствами обросли, всюду свои, на виду, на слуху. Где-то были, что-то отхватили, кто-то и помог бы: фактор личного знакомства! А есть знакомства — можно рисковать. Пыль в глаза, кивки да ссылки, обязательства на шашлычок. И дела, дела, дела!
Да. Половинку трудно подобрать. Идеал — в учебнике. Хочешь мужа путевого — учись, жену порядочную — закрой бутылку и работай. И уважать ближнего, и блюсти себя, и жить по совести. Доброе имя подобно храму, годами строится, а потерять его, сжечь себя — в одно мгновение.
И ведь созданы были друг для друга, и — вот оно как. Глупо все, как сама жизнь. И бессмысленно, подумать. А ничего ведь не изменишь. Ни-че-го.