Вы здесь

Гимнасточка на шарике земном

Стихи
Файл: Файл 07_rodnevich_gnsz.rtf (68.54 КБ)

* * *

Бумагу достал, карандаш. —

И точка.

Ожидание длится. Уснула дочка.

Мысли катятся, катятся темным валом.

Сердцевина тоски в бесконечно малом

Пространстве тела укоренилась.

Господи, что это? — Гнев иль милость?

 

Та чернота за окошком — диво

Нам в назидание, нет мотива

Ни в чистоте, ни в похабной грязи,

Нет в благодетели, в низкой связи.

Пусто вокруг. Но сознанью пофиг.

Ну-ка, ребята, потверже почерк.

 

Действие вкупе с мышленьем уродским

Речь омертвляют, но новый Выготский

Что-то нейдет. Там где свято — пусто.

Как нам говаривал Заратустра?

Сверхчеловек? — До чего красиво...

Но и у имени нет мотива.

 

Не допустить до листа подранка

Духа и тела — не та огранка.

Звук прорастет чешуею в память

Только тогда, когда есть, что плавить

Мозгу горящему, но, однако,

Мысли на свет не спешат из мрака.

 

Может, порвать разветвленье это? —

И в темноту, что наложит вето

На неприкаянность, на потери,

Тайный соблазн оступиться в Вере,

Липкий озноб, поцелуй прощальный,

Кожи прозрачность, друзей печальных,

Запах хвои, толчею в парадных,

Крестик в руках, гул речей невнятных,

Четные розы и водку в кружках,

Вой по ночам да в крови подушку.

Господи Боже...

 

 

* * *

Волна пришла, но отдохнуть забыла.

И побежала белая кобыла

Куда-то вдаль, и уж потерян след.

А нас толкает детская отвага

На поиски чарующего блага

И солью укрывает мягкий плед.

 

Навстречу солнце. Здравствуй, солнце, я —

Твой младший брат, ведь вся моя семья

На берегу, а я плыву с тобою.

Рассудок впал в болезненный недуг.

Водоворот бесформенен, а круг —

В сиянье диадем над головою.

 

Как медленны, как вязки облака.

И струйками парного молока

Ослепнуть просит мягкое свеченье.

Проплыло мимо старое бревно

(Уж странствует, наверное, давно),

У каждого свое предназначенье.

 

Рельеф воды — снотворное уму.

Глаза закрыв, вмещаешь пустоту

И лакомишься далью неизвестной.

Исход один. Конца не увидать.

Ах, Господи, какая благодать!

А дно влечет. И награждает бездной.

 

 

* * *

И. Туманову

 

Гимнасточка на шарике земном

Качается. Шар кружится под нею!

Он не желает видеть Лорелею

В той девочке, не думает о том,

 

Что ветреным кружением своим

В душе ее он раздувает пламя!

Что Цельсий крепнет, медленно и плавно

Сжимая горло мускулом стальным.

 

Наверное, я брежу наяву:

Что может с ней, прекрасною, случиться?

Она ж в июль, как бабочка, стучится,

Мечтая окунуться в синеву

 

Небесную! Купаться в облаках!

Из звезд собрать божественные четки!

Но замыслы волшебные нечетки,

И журавля пока что нет в руках.

 

Гимнастка всей крапивою Земли

Исхлестана, земле ж — и горя мало.

Ей надобна недюжинная слава,

И что с того, что где-то на Нерли

Гимнастка полюбила акробата,

Душа теперь любовию крылата,

И сердце бьется — как в стихе верлибр.

 

Отныне жизнь под лезвием судьбы.

Как не поранить худенькую шею?

Гимнастка умоляет ворожею

Приворожить любимому гульбы

 

По лезвию! Продлить ее на миг!

Адреналином переполнить вены!

Чтоб не тянул к себе ковер арены

И не прорезал воздух женский крик.

 

Уйти бы им от бешеной орды

Да окунуться в старенькую Вязьму.

Ведь даже клены в Вязьме пишут вязью,

И не видать там пошлой кутерьмы.

 

Так пусть умрет навеки яд измен!

К любови путь тяжелый и не близкий,

Но, как писал мой друг новосибирский,

Благословен тот путь, благословен.

 

 

Сыну

 

Ожидание праздника. Запах негромкий сосны.

Мандарины по комнатам — символом Нового года.

И чего-то так хочется, Господи! Кутаюсь в сны.

Непонятно, чего не хватает. Не вычислить кода.

 

Новый год — он из двух половин: первой, маленькой, и

Необъятного нечто, чьи поиски ночью приводят…

Ни к чему не приводят. К тоске лишь да боли в груди,

И снежинки вокруг фонаря не спеша хороводят.

 

Ни черта не понятно! — Тепло, ну а руки дрожат.

Разреветься охота. И маме уткнуться в колени.

И погладить тихонечко ласковых двух медвежат,

Что когда-то читали мне сказку о старом полене, —

 

Нынче сыну читают. И вечно завидовать мне

Своей лапушке маленькой с верой прекрасной, что горе —

Это изморозь-слезки на стареньком дедушке-пне,

Это — мячик под стол. Или свет не горит в коридоре.

 

Что в наследство мы — им? Полный ящик забот и потерь?

И потери все явственней, явственней к году от года.

И сегодня лишь этот доверчивый маленький Лель,

Улыбаясь иль плача, спасает меня от ухода.

 

Все на круги своя. Снова запах негромкий сосны.

Но движения меньше в глаголах и меньше в куртинах.

И сегодня мне сына укутывать в мягкие сны.

Вот он, спит, крохотуля моя, и щека в мандаринах.

 

 

 

* * *

Петербурга Вы не помните, явно.

Ленинграда Вы не знаете вовсе.

Не кружил он Вас, блаженную, плавно,

Не выплескивал на улицу Росси.

 

В легком трепете овьюженных линий

Вы не маялись с Поэтом на Пряжке.

С матросней не кидались на Зимний

И не рвали в полубреде тельняшки.

 

Вас за горло не брала осень

И Васильевым не била до стона.

Здесь слезы печальна боль, унесло синь

Из потрескавшегося небосклона.

 

Но когда придет черед уходить Вам,

Все ж слетит и тронет Ваши ресницы,

Да тихонько прочитает молитву

Белый ангел, что на шпиле томится.

 

 

 

* * *

Ах, Господи, и это Петербург…

Повсюду грязь, сверкает только стержень

Адмиралтейства, да и тот несдержан,

Как молодой и глупый Демиург.

 

Фонтанка, расколовшись пополам —

На лед и черный омут заунывный,

Несет свой плащ, и выводок утиный

На том плаще — как пуговичный хлам.

 

Совсем устали кони над рекой

И рвутся ныне просто по привычке.

А городу пора уж взять в кавычки

Название и тихо на покой

 

Отправиться, от всех этих невежд,

От их гордыни злой, провинциальной,

От пошлости лихой, негоциантной,

Чтоб позолоту с белых снять одежд.

 

«Тойота», «линкольн», толстозадый «форд»

Подошвами Садовую истопчут,

Но где найти воды святой источник,

Когда заплеван голубой фиорд?

 

Усталость накопилась и висит.

Ату ее, ей в памяти не место!

Но молодежь одета не в джерси,

Попытка откровенья неуместна.

 

И снова киснет, слюни распустив,

Шуга на грязном каменном продоле,

А имярек сей мутный эксклюзив

С собой везет как искру Божьей воли.

 

 

 

* * *

Дому

 

Хорошо, что в вагоне не жарко и мало людей.

Я в плацкартном за столиком, сбоку, качаюсь-качаюсь.

Тихо ночь обняла, ну а я в своей памяти чалюсь

По событиям, датам, по лицам, по запахам дней.

 

Запах — тень естества, мы ее примеряем навскидку,

Как сандалии кроха, которой не важен размер,

И стараемся влезть, и слезам открываем калитку

В город памяти наш, что милее далеких ривьер.

 

И качу я не к дому, как странно, не к дому, а — от,

От того, что болит и дрожит у меня на ресницах,

От всего, что приснилось уже или может присниться

В этом стуке колесном и дальше, на годы вперед.

 

Уезжаю из дома, но разве сбежишь от войны,

От осколка в могиле, который под сердцем крутился

У того, что приходит ко мне в черно-белые сны,

У того, что со мной, годовалым, как мамка возился.

 

От чудес уезжаю. Они накануне пришли,

Расплескавшись по стеклам щедротами сказочной были.

От морозных ранеток, тех самых, что мятными были

И валились нам в рот, не успев долететь до земли.

 

Как из дома уехать, себя заставляя не выть

И не помнить, не помнить, не помнить, не помнить, не помнить! —

Как себя по весне вместе с той я просил хоронить,

Что была моим всем, моим сердцем и светом. А вот ведь! —

 

Уезжаю из дома. Но память не даст убежать

Из времен, где все живы, и где в выходные картошка

Сковородкой рулит, где дозволено лени немножко,

Где отец как-то раз приволок крохотулю-ежа,

 

А когда тот сбежал — было облако светлого горя,

И оно пролилось — и капусту не надо солить…

А теперь вот мой сын к своей бабушке ездил на море,

Не давая родителю водки из Леты испить.

 

И качу я в плацкартном, уж ночь умываться росой

Приготовилась тихо, свои поднимая ресницы.

Ну а я все сижу, чуть придавленный мыслью простой:

Что моим пацанам послезавтра в вагоне приснится?

 

 

Под провинциальными липами

 

В провинции осенняя тоска.

Тоскует друг мой обветшалый, липа.

Мы с безрассудством жизни стали квиты,

И тень от липы ныне не резка.

 

Провинция, бессонницы приют.

Не обольстить бессонницу кефиром,

И ни к чему кормить себя эфиром,

Раз где-то в сердце ангелы поют.

 

В ветвях моей подруги шелестит

Пространство дней анапестом чуть слышным.

Я это видел уж, и чем-то лишним

Себе казался, только детский стыд

 

Ворочался во мне, а ныне — липа…

И кажется, что бабушка жива.

(Она меня «мой сыночка» звала.)

Ох, больно как. Как сладко. И отлито

 

Кольцо воспоминаний. Подлецу —

Не свяжет рук, для липы ж — очень хрупко.

Оно впитало память, словно губка,

А я его — к горящему лицу.

 

Секунда, две, и милые черты

Проявятся, а трепет твой олений

Провинциальный лепет сновидений

Ко мне ввезет из царства чехарды.

 

Что липа мне иначе? Что мне пруд

Под липами? Я волею неволен.

Сегодня дальний отзвук колоколен

Подстегивает сердце. Тяжкий труд —

 

В провинции мечтать, ведь где-то там,

За острыми костями Петербурга,

Я сравнивал себя и Демиурга

И с милою моей спешил к богам.

 

Мы с независимостью озорной

За смертью гонимся, и потому-то

В провинции желанного приюта

Мы не находим. Вот он, рай земной.

 

Так, значит, и метаньям нет конца?

Провинция! Ах, сказка колдовская!

Игру ума в медлительность лаская,

Ты уберечь нас хочешь от венца

 

Тернового, не трогая руками.

Спасибо, милая. И Бог тебе судья.

Я б на колени встал, да грешен я,

А Богово — за многими замками.

 

В провинции осенняя тоска.

Тоскует друг мой обветшалый, липа.

И хоть, пожалуй, с жизнью мы не квиты,

Все ж тень от липы снова не резка.

В провинции осенняя тоска.

 

 

 

Осень

 

Осень. В прохладную стылую муть

Мне окунуться приходится снова.

Чтобы в себя из себя заглянуть,

Чтобы услышать заветное слово.

 

Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа

Слышит его, да и я его слышу.

Вязкие думы окутала мгла,

Только бы было доверие свыше!

 

Пьяные улицы. Ветер. Озноб.

Господи Боже! Твои мы холопы!

Родиной в сердце иль пулею в лоб

Эту романтику расколоть бы!

 

Звон колокольный и отзвук шагов

Ветер крадет, и опять проволочка.

Русских, сиреневых, сладких стогов

Нам уж не выплакать. Кончено. Точка.

 

 

100-летие «Сибирских огней»