Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Гонзо-трип-репорт
Рассказы
Файл: 
05_kuznetcova_gtr.zip (14.83 КБ)
05_kuznetcova_gtr.zip (14.83 КБ)
Молодая проза Новосибирска
Зинаида КУЗНЕЦОВА
Рассказы
— Я как развелся с женой, так у меня стал расти мозг! — говорит он буфетчице и оглядывается на меня.
Прячусь за бесплатной газетой, которую взяла в холле. Не переставая делать пометки в черновиках sms.
— У нас сегодня пьянка после спектакля, ты в курсе? — это актер, сомнений нет. Как и в том, что я пришла сюда посмотреть на самоубийцу.
За час до спектакля вынюхиваю обстановку в буфете, здесь можно подробно рассмотреть каждого вновь прибывшего и безошибочно вынести вердикт: кто сегодня убьет себя. Кто каждый день себя убивает. И кто каждый день убивает других.
Театр — а я в шерстяной кофте. Ну и что? Сибирь! Зима. И не надо на меня коситься, обаятельная каналья! Обманутыми ожиданиями твоей жены можно вымостить дорогу от Новосибирска до Амстердама. Уж я-то в курсе. Так что у меня тут «Твикс», зеленый чай и газета с парой неплохих абзацев — а это значит, что все не так уж плохо.
— Мне сразу две чашки кофе, не выспалась с работы, — вот уже и первые зрители стали сползаться в это помещение на втором этаже. Тетенька по виду — явно женщина-лошадь. Одинокая женщина-лошадь. Время от времени на ней кто-то ездит, или просто катается, а она продолжает пахать.
— У нас сегодня спектакль самый длинный. Три часа. Во! Ага! — значительно кивает, поднимая одну бровь. — Первый акт часа два только, — снова этот актер, одетый, как диджей-тинейджер, с харизматической «бородкой», большим самомнением и явным отсутствием желания быть чьей-то опорой и защитой.
Да, сегодня канун Дня защитника Отечества. У них и пьянка по этому поводу.
Прищурившись, из-под козырька кепки на меня посмотрел. С марксисткой точки зрения… Да это он просто репетировал. Вся жизнь — игра… Или ее репетиция?
— Ох, три часа, слышали? — жалуется буфетчица загнанной лошади. — Я даже в библиотеку записалась, сижу тут, читаю.
— А почему спектакли не смотрите? — тетенька-лошадь, купившая билет, изумляется. Но ей не понять…
Моя коллега во времена студенчества подрабатывала как-то на новосибирском пельменном заводе, уж не знаю, как он правильно называется, но с тех пор пельмени она не ест. С голоду, говорит, сдохну, а их жрать не буду. Потому что она знает, из чего они сделаны.
— Спектакли не смотрю… потому что с начала не получается… Пока тут все разойдутся, пока уберу, закрою…
— А-а-а, понятно…
Но я же говорю, ей не понять.
К нам, полусогнувшись, пробрались еще две неприметных женщины.
— Что будете пить? Может, коньячок? — у буфетчицы глаз наметан, знает, что они любят — одинокие и серые, но все еще периодически тешащие себя какой-то непонятной и им самим надеждой.
Но те только лицемерно облизываются (м-м-м, коньячок?..) и берут кофе.
Тут одни тетки!
Мужики, видимо, спят после очередной репетиции. Они вообще все в спячке. В репетициях и выступлениях. По жизни.
Как-то чертовски захотелось плюнуть на всё и пойти напиться с актерами, внедриться к ним туда, как настоящий профессионал, и снова погрузиться в мир художников — упадочной, оригинальной, но так друг на друга везде похожей богемы — художников, актеров, музыкантов.
А тем временем тут у нас, у окошечка исповедальни, рассказы о чудесных излечениях. Загнанная лошадь говорит о проблемах с гормонами:
— Вы замужем?
Буфетчица не успевает ей ответить
— Хотя это не важно. Это вам и сон улучшит, и настроение. Что мне только доктора ни выписывали! А тут 100 рублей — и хватает на месяц!
Мужики вырождаются — остается искать панацею в лекарствах и снадобьях, в БАДах. А панацея — в качественном сексе.
Новые маски, фрики и рожи, кто бочком, а кто плавно выступая, подтаскивают свои тушки к окошку буфета и выдают безошибочно характеризующие их реплики.
Появились две семейных пары — бежевые и полосатые. Их шмотки в тон истерично вопят, что тетки в этих семьях заправляют, и именно они назидательным тоном, сжав губы, сказали месяц назад, поручив мужьям купить билеты: «Мы идем в театр!» Такие приказы не обсуждаются. Тем более что аморфные их супружники вообще не способны что-либо обсуждать.
Слева от меня приземляется пожилая пара. Дедушка со счастьем в глазах сидит и как будто весь мир обожает, и этот мир весь — напротив него. Обычная старушка, казалось бы.
— Ты так выглядишь забавно…
Он в постоянной улыбке, а глаза… Я их буду долго помнить! Но описать такое, если вы никогда не видели, как смотрит любящий человек, обнимая глазами, проникая вглубь любимого и находясь от этого всего в эйфории, или если вы сами так никогда не смотрели…
— А я до последнего не верил, что у нас все получится!..
Прозвенел третий звонок. В буфете остались только эта романтичная пара и я. Становится неловко, скомкано (газету кое-как в сумочку) и немного грустно.
Спектакль еще не начался, а ему уже мало, за спиной слышу голос старичка:
— А потом, может, еще в филармонию сходим? На «Юнону», а?
И тут безошибочно можно вынести диагноз, что у него есть смысл жизни.
Перед самым началом спектакля случился веселый трэш — билетерша бойко зашла в полный, спрессованный зал и скомандовала:
— Ряд седьмой и восьмой боковые места — встать!
По команде синхронно, со скотским выражением на лицах, встали два парня в серую полоску. Одинаковые, как сиамские близнецы… Через 20 секунд выяснилось, что это все-таки их места. Это был косяк какой-то парочки, посягающей не на те стулья. Остается гадать, чего ж тогда полосатые, как два полудурка, вспрыгнули по команде. Мы можем только предположить, что они прошли подготовку в военном училище, где их каждый божий день заставляли драить сортиры собственными языками и питаться объедками со стола администрации учебного заведения, ползая у них в ногах и вымаливая десерт. Ну и, само собой, налицо результат длительного присутствия в роли мальчиков, которых дрочат, начиная с первого дня в школе. Страх этот остается с ними навечно, просачиваясь на работу и в собственную семью.
Я порывиста и непредсказуема в своих желаниях — это раз. А еще я не привыкла платить за зрелища, так как до этого почти девять лет осваивала волшебную и всепроникающую аккредитацию — это два. Поэтому я сижу не на нормальном стуле, а на самом дешевом месте, которое можно купить в день спектакля, — на банкетке. Это слово имеет такое же отношение к тому, что в нашем обществе называется банкетом, какое пирсинг имеет к наркомании. Для старушек с лавочки у подъезда поясню: никакого. Банкетка — это такое западло — стул без спинки. Так извращаться могут только в театре. В кино сиденьям уделяют больше внимания.
Ну вот, начало. И тут же мне режет нос двойной удар шоколадного запаха: обе соседки, справа и слева, синхронно, как пловчихи, распечатали — одна плитку, другая — батончик; и в кончике носа у меня защипало.
Спектакль про иждивенца самое время показывать накануне 23 февраля. Я читала эту охренительную пьесу Эрдмана, и тогда еще, не помню, на каком курсе это было, мы с Яной растащили «Самоубийцу» на цитаты, мы ходили и повторяли самые запавшие нам в душу при любом удобном случае. Надо было очень постараться, чтобы изговнять такой шедевр постановкой. Я в том смысле, что с такой основой постановка не имела права быть стрёмной. И она такой не была.
Особенно мне запала в душу русская интеллигенция в лице актера, в которого влюблена моя коллега по работе (она видела его вместе со мной в паре спектаклей. Прим.: не та, которая на пельменном заводе работала). Он так профессионально представил себя, нюхнув коксу, что сразу стало ясно: творческий коллектив в этом театре знает, что делает.
Но в зале прошаренных в этой теме оказалось мало. Это я поняла, когда главный герой зачитывал главу «Как правильно дуть». Среди настоящей публики после этого должна последовать хоть какая-то реакция… даже несмотря на то, что он имел в виду всего лишь бейный бас, а не пары ТГК.
А еще чувак-марксист (знакомый из буфета) так вкусно говорит «бля», не проговаривая это вслух, но так, что каждый слышит этот затаенный мат после каждого почти его слова.
— …И прекрасные женщины в белых попонах!..
Этим все сказано. Самоубийца якобы заговорился и сам не понял, что сказал сумятицу. Но мы-то, настоящие профессионалы, понимаем. Это о женщинах-лошадях!
— Я жену работать заставлю, я тещу на шахты отправлю — только дайте мне жить!
Какая трагедия! А вы что думали, только хихачки да хахочки? Тут правда — как серпом по яйцам; а кому смешно, тот… Для того, кому смешно, тут полно генитальных жестов и намекающих мацаний за задницу среди актеров во время игры. Хотя всякого здорового человека такая назойливость лишь оттолкнет.
— Извращенцы! — кинул какой-то молодой голос из зала, когда мим стрелялся в пах.
Но тут у нас полно серых и недотраханных, надо же их чем-то порадовать!
— Есть ли загробная жизнь? — следующая реплика в зал. Ею плюнули, и слюна попала прямо на впечатлительную тетеньку, похожую на морского котика, которая атаковала меня шоколадным запахом слева.
— Не знаю! — громко ответила она. А потом еще раз так тихо, виновато (видимо, почувствовала несоответствие тона вопроса с шоколадкой в начале спектакля и только что открытым соком) прошептала, отчаявшись: — Не знаю…
— Я не буду этот час еще сидеть, я замотался! — а вот вам и твердая мужская позиция у гардероба в антракте.
Спутница затравлено смотрит снизу вверх. Он и так ей сделал милость, что пришел.
Интересно, есть ли тут хоть один, кого сюда не затащили супружницы, кроме того дедушки? Если есть и если он недурен собой, то я чертовски хочу с ним познакомиться.
Прокладок «Белла» в блекло-розовом лотке в антракте было уже на донышке. А ведь перед началом спектакля она была полнехонька. Вот я бы побрезговала. Они ж без индивидуальных упаковок. Я такую халяву даже как туалетную бумагу использовать не смогла бы.
Спина благодарна сбежавшим после первого акта. Третий звонок, и — после банкетки — теперь хоть до утра…
Началась сцена отпевания струсившего себя убить самоубийцы — парень с третьего ряда просто встал и вышел. А я не хочу касаться этой темы даже 20-метровой палкой, как Эрик Картман… А вот когда немой мычал — это была жесть (в наши дни нельзя недооценивать силу этого слова как весомого комплимента). И музыка местами была просто шизофреническая — это, конечно же, в данном случае тоже комплимент…
Когда идешь после спектакля вдоль длинной, в два ряда, очереди в гардероб, стыдно смотреть им в глаза. Они дохлопали, а я, сволочь такая, — нет. Или должно быть стыдно?.. Где границы лицемерия?
— Алё. Ты до сих пор спишь? Иди, встречай меня, ленивое животное...
А дальше я эту тему развивать не буду. Из-за страха и ненависти. Именно из-за этих чувств. Всегда надо вовремя остановиться, рассказывая о себе. Ведь мы, в конце-то концов, профессионалы…
С 23 февраля тебя, милый! Звучит как укор? Ну, тогда закончу цитатой: «С 23 февраля, погонные гниды J» — черным маркером на мраморном столбе станции метро «Красный проспект»… На следующий день был праздник мужчин, а ее уже стёрли.
Прячусь за бесплатной газетой, которую взяла в холле. Не переставая делать пометки в черновиках sms.
— У нас сегодня пьянка после спектакля, ты в курсе? — это актер, сомнений нет. Как и в том, что я пришла сюда посмотреть на самоубийцу.
За час до спектакля вынюхиваю обстановку в буфете, здесь можно подробно рассмотреть каждого вновь прибывшего и безошибочно вынести вердикт: кто сегодня убьет себя. Кто каждый день себя убивает. И кто каждый день убивает других.
Театр — а я в шерстяной кофте. Ну и что? Сибирь! Зима. И не надо на меня коситься, обаятельная каналья! Обманутыми ожиданиями твоей жены можно вымостить дорогу от Новосибирска до Амстердама. Уж я-то в курсе. Так что у меня тут «Твикс», зеленый чай и газета с парой неплохих абзацев — а это значит, что все не так уж плохо.
— Мне сразу две чашки кофе, не выспалась с работы, — вот уже и первые зрители стали сползаться в это помещение на втором этаже. Тетенька по виду — явно женщина-лошадь. Одинокая женщина-лошадь. Время от времени на ней кто-то ездит, или просто катается, а она продолжает пахать.
— У нас сегодня спектакль самый длинный. Три часа. Во! Ага! — значительно кивает, поднимая одну бровь. — Первый акт часа два только, — снова этот актер, одетый, как диджей-тинейджер, с харизматической «бородкой», большим самомнением и явным отсутствием желания быть чьей-то опорой и защитой.
Да, сегодня канун Дня защитника Отечества. У них и пьянка по этому поводу.
Прищурившись, из-под козырька кепки на меня посмотрел. С марксисткой точки зрения… Да это он просто репетировал. Вся жизнь — игра… Или ее репетиция?
— Ох, три часа, слышали? — жалуется буфетчица загнанной лошади. — Я даже в библиотеку записалась, сижу тут, читаю.
— А почему спектакли не смотрите? — тетенька-лошадь, купившая билет, изумляется. Но ей не понять…
Моя коллега во времена студенчества подрабатывала как-то на новосибирском пельменном заводе, уж не знаю, как он правильно называется, но с тех пор пельмени она не ест. С голоду, говорит, сдохну, а их жрать не буду. Потому что она знает, из чего они сделаны.
— Спектакли не смотрю… потому что с начала не получается… Пока тут все разойдутся, пока уберу, закрою…
— А-а-а, понятно…
Но я же говорю, ей не понять.
К нам, полусогнувшись, пробрались еще две неприметных женщины.
— Что будете пить? Может, коньячок? — у буфетчицы глаз наметан, знает, что они любят — одинокие и серые, но все еще периодически тешащие себя какой-то непонятной и им самим надеждой.
Но те только лицемерно облизываются (м-м-м, коньячок?..) и берут кофе.
Тут одни тетки!
Мужики, видимо, спят после очередной репетиции. Они вообще все в спячке. В репетициях и выступлениях. По жизни.
Как-то чертовски захотелось плюнуть на всё и пойти напиться с актерами, внедриться к ним туда, как настоящий профессионал, и снова погрузиться в мир художников — упадочной, оригинальной, но так друг на друга везде похожей богемы — художников, актеров, музыкантов.
А тем временем тут у нас, у окошечка исповедальни, рассказы о чудесных излечениях. Загнанная лошадь говорит о проблемах с гормонами:
— Вы замужем?
Буфетчица не успевает ей ответить
— Хотя это не важно. Это вам и сон улучшит, и настроение. Что мне только доктора ни выписывали! А тут 100 рублей — и хватает на месяц!
Мужики вырождаются — остается искать панацею в лекарствах и снадобьях, в БАДах. А панацея — в качественном сексе.
Новые маски, фрики и рожи, кто бочком, а кто плавно выступая, подтаскивают свои тушки к окошку буфета и выдают безошибочно характеризующие их реплики.
Появились две семейных пары — бежевые и полосатые. Их шмотки в тон истерично вопят, что тетки в этих семьях заправляют, и именно они назидательным тоном, сжав губы, сказали месяц назад, поручив мужьям купить билеты: «Мы идем в театр!» Такие приказы не обсуждаются. Тем более что аморфные их супружники вообще не способны что-либо обсуждать.
Слева от меня приземляется пожилая пара. Дедушка со счастьем в глазах сидит и как будто весь мир обожает, и этот мир весь — напротив него. Обычная старушка, казалось бы.
— Ты так выглядишь забавно…
Он в постоянной улыбке, а глаза… Я их буду долго помнить! Но описать такое, если вы никогда не видели, как смотрит любящий человек, обнимая глазами, проникая вглубь любимого и находясь от этого всего в эйфории, или если вы сами так никогда не смотрели…
— А я до последнего не верил, что у нас все получится!..
Прозвенел третий звонок. В буфете остались только эта романтичная пара и я. Становится неловко, скомкано (газету кое-как в сумочку) и немного грустно.
Спектакль еще не начался, а ему уже мало, за спиной слышу голос старичка:
— А потом, может, еще в филармонию сходим? На «Юнону», а?
И тут безошибочно можно вынести диагноз, что у него есть смысл жизни.
Перед самым началом спектакля случился веселый трэш — билетерша бойко зашла в полный, спрессованный зал и скомандовала:
— Ряд седьмой и восьмой боковые места — встать!
По команде синхронно, со скотским выражением на лицах, встали два парня в серую полоску. Одинаковые, как сиамские близнецы… Через 20 секунд выяснилось, что это все-таки их места. Это был косяк какой-то парочки, посягающей не на те стулья. Остается гадать, чего ж тогда полосатые, как два полудурка, вспрыгнули по команде. Мы можем только предположить, что они прошли подготовку в военном училище, где их каждый божий день заставляли драить сортиры собственными языками и питаться объедками со стола администрации учебного заведения, ползая у них в ногах и вымаливая десерт. Ну и, само собой, налицо результат длительного присутствия в роли мальчиков, которых дрочат, начиная с первого дня в школе. Страх этот остается с ними навечно, просачиваясь на работу и в собственную семью.
Я порывиста и непредсказуема в своих желаниях — это раз. А еще я не привыкла платить за зрелища, так как до этого почти девять лет осваивала волшебную и всепроникающую аккредитацию — это два. Поэтому я сижу не на нормальном стуле, а на самом дешевом месте, которое можно купить в день спектакля, — на банкетке. Это слово имеет такое же отношение к тому, что в нашем обществе называется банкетом, какое пирсинг имеет к наркомании. Для старушек с лавочки у подъезда поясню: никакого. Банкетка — это такое западло — стул без спинки. Так извращаться могут только в театре. В кино сиденьям уделяют больше внимания.
Ну вот, начало. И тут же мне режет нос двойной удар шоколадного запаха: обе соседки, справа и слева, синхронно, как пловчихи, распечатали — одна плитку, другая — батончик; и в кончике носа у меня защипало.
Спектакль про иждивенца самое время показывать накануне 23 февраля. Я читала эту охренительную пьесу Эрдмана, и тогда еще, не помню, на каком курсе это было, мы с Яной растащили «Самоубийцу» на цитаты, мы ходили и повторяли самые запавшие нам в душу при любом удобном случае. Надо было очень постараться, чтобы изговнять такой шедевр постановкой. Я в том смысле, что с такой основой постановка не имела права быть стрёмной. И она такой не была.
Особенно мне запала в душу русская интеллигенция в лице актера, в которого влюблена моя коллега по работе (она видела его вместе со мной в паре спектаклей. Прим.: не та, которая на пельменном заводе работала). Он так профессионально представил себя, нюхнув коксу, что сразу стало ясно: творческий коллектив в этом театре знает, что делает.
Но в зале прошаренных в этой теме оказалось мало. Это я поняла, когда главный герой зачитывал главу «Как правильно дуть». Среди настоящей публики после этого должна последовать хоть какая-то реакция… даже несмотря на то, что он имел в виду всего лишь бейный бас, а не пары ТГК.
А еще чувак-марксист (знакомый из буфета) так вкусно говорит «бля», не проговаривая это вслух, но так, что каждый слышит этот затаенный мат после каждого почти его слова.
— …И прекрасные женщины в белых попонах!..
Этим все сказано. Самоубийца якобы заговорился и сам не понял, что сказал сумятицу. Но мы-то, настоящие профессионалы, понимаем. Это о женщинах-лошадях!
— Я жену работать заставлю, я тещу на шахты отправлю — только дайте мне жить!
Какая трагедия! А вы что думали, только хихачки да хахочки? Тут правда — как серпом по яйцам; а кому смешно, тот… Для того, кому смешно, тут полно генитальных жестов и намекающих мацаний за задницу среди актеров во время игры. Хотя всякого здорового человека такая назойливость лишь оттолкнет.
— Извращенцы! — кинул какой-то молодой голос из зала, когда мим стрелялся в пах.
Но тут у нас полно серых и недотраханных, надо же их чем-то порадовать!
— Есть ли загробная жизнь? — следующая реплика в зал. Ею плюнули, и слюна попала прямо на впечатлительную тетеньку, похожую на морского котика, которая атаковала меня шоколадным запахом слева.
— Не знаю! — громко ответила она. А потом еще раз так тихо, виновато (видимо, почувствовала несоответствие тона вопроса с шоколадкой в начале спектакля и только что открытым соком) прошептала, отчаявшись: — Не знаю…
— Я не буду этот час еще сидеть, я замотался! — а вот вам и твердая мужская позиция у гардероба в антракте.
Спутница затравлено смотрит снизу вверх. Он и так ей сделал милость, что пришел.
Интересно, есть ли тут хоть один, кого сюда не затащили супружницы, кроме того дедушки? Если есть и если он недурен собой, то я чертовски хочу с ним познакомиться.
Прокладок «Белла» в блекло-розовом лотке в антракте было уже на донышке. А ведь перед началом спектакля она была полнехонька. Вот я бы побрезговала. Они ж без индивидуальных упаковок. Я такую халяву даже как туалетную бумагу использовать не смогла бы.
Спина благодарна сбежавшим после первого акта. Третий звонок, и — после банкетки — теперь хоть до утра…
Началась сцена отпевания струсившего себя убить самоубийцы — парень с третьего ряда просто встал и вышел. А я не хочу касаться этой темы даже 20-метровой палкой, как Эрик Картман… А вот когда немой мычал — это была жесть (в наши дни нельзя недооценивать силу этого слова как весомого комплимента). И музыка местами была просто шизофреническая — это, конечно же, в данном случае тоже комплимент…
Когда идешь после спектакля вдоль длинной, в два ряда, очереди в гардероб, стыдно смотреть им в глаза. Они дохлопали, а я, сволочь такая, — нет. Или должно быть стыдно?.. Где границы лицемерия?
— Алё. Ты до сих пор спишь? Иди, встречай меня, ленивое животное...
А дальше я эту тему развивать не буду. Из-за страха и ненависти. Именно из-за этих чувств. Всегда надо вовремя остановиться, рассказывая о себе. Ведь мы, в конце-то концов, профессионалы…
С 23 февраля тебя, милый! Звучит как укор? Ну, тогда закончу цитатой: «С 23 февраля, погонные гниды J» — черным маркером на мраморном столбе станции метро «Красный проспект»… На следующий день был праздник мужчин, а ее уже стёрли.
От шестимесячной холодной зимы
Мы все сойдем с ума, просыпаясь под вечер.
Мы все сойдем с ума, просыпаясь под вечер.
Группа «Психея»
Сегодня я плакала на приеме у психотерапевта, а она, дура, пыталась мне внушить своими очками и надменностью улитки за столом напротив, тоном, который не перебить, что я ненормальная. Ну, плакала-то я вовсе не из-за этого. Ненормальность нам не в новинку. Просто нервы сдают — от дикого и уродливого контрапункта зимы в Новосибирске и критической необходимости индийских пляжей. (Да пускай даже Тайланд, да хоть что-нибудь! Только бы вон из этого холода).
Говорили мы с ней о красоте, но она явно была не в теме. В итоге я получила свой рецепт на «феназепам». Чтобы лучше засыпать. Да-да, пришлось стоически выдержать это испытание ее маразматических глаз и дегенеративной уверенности в своей правоте, чтобы получить вещество. Транквилизатор, превосходящий все другие по силе. Говорят, многие наркоманы на нем тупо торчат, как-то хитро доставая рецепты.
Вчера я увеличила прописанную дозу в три раза и уснула блаженно, наблюдая перед полным погружением в сон что-то креативное и явно пришедшее извне — плод не моего сознания. Я стала спокойнее. А вот трюки на шесте стало делать сложнее. «Феназепам» делает мышцы более вялыми.
Но сегодня я молодец. Поборов мерзостную лень и подставив себя пощечинам промозглого ветра, я таки пришла на свое занятие по pole-dance. Проще говоря: стриптиз, но без раздевания. Что-то на грани, как раз для меня. Сегодня Ира (инструктор, младше меня на три года), глядя на меня, висящую вниз головой на шесте без помощи рук, посмотрела так, что стало понятно: детка, ты не последнее говно, и, конечно, профессионалкой в стриптизе тебе не стать, но ты стараешься, и это, как ни странно, дает свои плоды.
Говорили мы с ней о красоте, но она явно была не в теме. В итоге я получила свой рецепт на «феназепам». Чтобы лучше засыпать. Да-да, пришлось стоически выдержать это испытание ее маразматических глаз и дегенеративной уверенности в своей правоте, чтобы получить вещество. Транквилизатор, превосходящий все другие по силе. Говорят, многие наркоманы на нем тупо торчат, как-то хитро доставая рецепты.
Вчера я увеличила прописанную дозу в три раза и уснула блаженно, наблюдая перед полным погружением в сон что-то креативное и явно пришедшее извне — плод не моего сознания. Я стала спокойнее. А вот трюки на шесте стало делать сложнее. «Феназепам» делает мышцы более вялыми.
Но сегодня я молодец. Поборов мерзостную лень и подставив себя пощечинам промозглого ветра, я таки пришла на свое занятие по pole-dance. Проще говоря: стриптиз, но без раздевания. Что-то на грани, как раз для меня. Сегодня Ира (инструктор, младше меня на три года), глядя на меня, висящую вниз головой на шесте без помощи рук, посмотрела так, что стало понятно: детка, ты не последнее говно, и, конечно, профессионалкой в стриптизе тебе не стать, но ты стараешься, и это, как ни странно, дает свои плоды.
Такси ждала 40 минут! Так что не советую вам вызывать 2300400, если нет каких-то чуть более гуманных по отношению к вашей персоне альтернатив. Мне не нравится строить из себя прошаренную ушлую мразь, которая звонит в такси через каждые 10 минут и говорит: «Ну и что? Где машина?» А приходится! Потому что они постоянно твердят, что «машина уже выехала, будет через 7 минут». А потом (напомню, через 40) водитель-таджик, недовольно распознавая мое недовольство, чё-то чешет мне про то, что ехал он черт знает откуда. Спорить с ним и заставить его признать косяк (пусть не его личный, но большущий косяк компании) — было все равно, что изловчиться и начать методично биться собственной головой об острый край пепельницы на внутренней стороне дверцы машины. А я только что после занятия сделала укладку, все-таки еду на концерт. «Меньше минималки не бывает!» — с вызовом высказался мне водитель, как будто я на что-то там претендовала.
Неприятная процедура осталась позади, а за неприметной дверью — попадание к месту дислокации ненормальных, забравшихся в пятницу 13-го в подвал, где режет глаза от сигаретного дыма, где очень дешевый бар и где уже не в первый раз выступает группа «Запрещенный синдром». Подвал культуры имени Сухарева.
Можно, я не буду вдаваться в историю? Я при ней не присутствовала и свечку не держала (а не отказалась бы, наверное). Все, что нужно знать: раньше там было несколько репетиционных точек для начинающих рок-групп и бар для них и сопутствующих девиц или друганов. Несколько точек в одном месте — это уже туса. А тут еще бар. Вполне логично, место начало притягивать своего рода фриков, тоскующих по подполью, не могущих пока или уже не хотящих выбираться куда-то типа в «Рок-сити», тошнит от которого в первую очередь из-за несоответствия бренда и постоянных «арнби-пати» для мажоров и тупых овец. Сухаревка же на данный момент — нечто вроде андеграундного клуба (реклама в основном только через социальную сеть «ВКонтакте» и сарафанное радио) — то есть по сути что-то, что должно меня привлекать; но, с другой стороны, тут такая плохая вытяжка и… Да, собственно, больше претензий и нет. Но глаза так режет… а на улице — ненавистная каждому индивиду и оскорбляющая самоё жизнь зима… и добираться оттуда домой неудобно…
Но… стоп! Какого хрена! Я спускаюсь — а тут вся толпа залезла на сцену и «фоткается» с группой «Брать живьем». И это не потому что все тут их личные друзья, а потому что ребятки про-ка-ча-ли! И это заставляет мое сердце радоваться, а чтобы глаза прямо с порога не начинало резать от дыма, я заказываю зеленый чай с соломинкой и закуриваю «Петра 8». Мой папа — спортсмен, бывший боксер, спортивный гимнаст, а ныне таксист, который не курит и почти даже не пьет, но зато отжигает матом поколоритнее, чем таксистов изображают в любом кино — он всегда говорит: «Пассивное курение, доченька, оно ведь еще вреднее. Я вез врача, доктора наук, и он…» Папа возит разных людей. И рассказывает мне много разных историй. Он не знает, что я курю с третьего курса, и потому часто с беспокойством говорит: «Хорошо бы, чтобы Леша тоже бросил курить». Но Леша, что Леша? Леша сделал себе дреды и теперь совсем как Хендрикс или Дела Роча (оба его любимцы). И его музыку наконец-то стали понимать.
Сегодня «Запрещенный синдром» выступает хедлайнером вечера и не отпускает никого по домам. Прямо у сцены чуваки — по внешности, ну, реальные гопники — в обнимку скачут и прутся от «Капитализма».
— Я рад, что у нас такая публика, — говорит Леша, дредастый фронтмен.
Но ничего, девочкам тоже нравится. Они пляшут под «Кубу».
А Мамонт, вокалист «Брать живьем», кричит:
— Хочу про кризис!
Это он все еще в эстетическом шоке от того, как несколько дней назад на их совместном выступлении в «Рок-сити» «ЗС», плюясь фразами о ненависти к капитализму, выдал: «Кризис, хули!» От «волшебного слова наших дней» публика завизжала, а здравые чуваки просекли фишку:
— Давайте еще!..
— Еще!..
Расколбас…
— Еще!..
Двое совсем взрослых слушателей стоят в проходе. Но так и не решаются уйти, пока небольшая, но очень важная в данный момент толпа просит «Запрещенный синдром» выдать что-нибудь еще из их трипового творчества.
Мы все становимся единой массой. И кажется, что они только-только отстроились, а вся программа уже отыграна, и еще две почти полных импровизации… и все равно просят еще.
— А вас не задолбало слушать одно и то же?
— Не-е-е-ет!
И снова «Капитализм».
А потом мы едем в машине басиста, довозим барабанщика, и после минутной паузы:
— Как ты думаешь, Андрюха, что это сегодня было?.. — пауза. — Думаю, ОНО, — быстро добавив: — Ну, конечно, все на кураже и не хочется расходиться…
А и действительно. Они так искренне чувствовали музыку, что даже я в качестве самого постоянного слушателя была счастлива от выступления, и оно задело что-то внутри меня и всех нас вместе, кто там был. И я даже не беспокоилась о пакете с коробкой (оставила его в соседнем зале-баре), в которой лежит моя мечта: черные, лаковые, четырнадцать с половиной сантиметров каблук... Это мой фетиш. Мои стрипы. Это то, что я вижу перед сном (мои танцы на шесте), наряду с индийскими пляжами и иногда даже под саундтрек «Запрещенного синдрома».
«Это было всеобщее фантастическое ощущение, что все, что мы делаем, правильно, и мы побеждаем. Мы поймали тот волшебный миг; мы мчались на гребне высокой и прекрасной волны». (Хантер С. Томпсон). «Психея» в сквоте сходила с ума от зимы — мы сходим: от зимы, отражения менеджера в собственном зеркале, голоса менеджера — своего собственного — когда слышишь его будто со стороны, когда говоришь по телефону «по работе».
— Да у тебя на лице написано, что ты — менеджер! — пьяно внушал кто-то из прыгавших под «Капитализм» слушателей своему не менее адекватному собрату уже в баре.
Каждый мечтает о своей «высокой и прекрасной волне» и каждый ищет ее по-своему, но нам нужны такие моменты резонанса наших разных, но искренне настоящих, честных мечтаний, чтобы волна образовывалась и толкала вперед то, что прежде лишь снилось.
Неприятная процедура осталась позади, а за неприметной дверью — попадание к месту дислокации ненормальных, забравшихся в пятницу 13-го в подвал, где режет глаза от сигаретного дыма, где очень дешевый бар и где уже не в первый раз выступает группа «Запрещенный синдром». Подвал культуры имени Сухарева.
Можно, я не буду вдаваться в историю? Я при ней не присутствовала и свечку не держала (а не отказалась бы, наверное). Все, что нужно знать: раньше там было несколько репетиционных точек для начинающих рок-групп и бар для них и сопутствующих девиц или друганов. Несколько точек в одном месте — это уже туса. А тут еще бар. Вполне логично, место начало притягивать своего рода фриков, тоскующих по подполью, не могущих пока или уже не хотящих выбираться куда-то типа в «Рок-сити», тошнит от которого в первую очередь из-за несоответствия бренда и постоянных «арнби-пати» для мажоров и тупых овец. Сухаревка же на данный момент — нечто вроде андеграундного клуба (реклама в основном только через социальную сеть «ВКонтакте» и сарафанное радио) — то есть по сути что-то, что должно меня привлекать; но, с другой стороны, тут такая плохая вытяжка и… Да, собственно, больше претензий и нет. Но глаза так режет… а на улице — ненавистная каждому индивиду и оскорбляющая самоё жизнь зима… и добираться оттуда домой неудобно…
Но… стоп! Какого хрена! Я спускаюсь — а тут вся толпа залезла на сцену и «фоткается» с группой «Брать живьем». И это не потому что все тут их личные друзья, а потому что ребятки про-ка-ча-ли! И это заставляет мое сердце радоваться, а чтобы глаза прямо с порога не начинало резать от дыма, я заказываю зеленый чай с соломинкой и закуриваю «Петра 8». Мой папа — спортсмен, бывший боксер, спортивный гимнаст, а ныне таксист, который не курит и почти даже не пьет, но зато отжигает матом поколоритнее, чем таксистов изображают в любом кино — он всегда говорит: «Пассивное курение, доченька, оно ведь еще вреднее. Я вез врача, доктора наук, и он…» Папа возит разных людей. И рассказывает мне много разных историй. Он не знает, что я курю с третьего курса, и потому часто с беспокойством говорит: «Хорошо бы, чтобы Леша тоже бросил курить». Но Леша, что Леша? Леша сделал себе дреды и теперь совсем как Хендрикс или Дела Роча (оба его любимцы). И его музыку наконец-то стали понимать.
Сегодня «Запрещенный синдром» выступает хедлайнером вечера и не отпускает никого по домам. Прямо у сцены чуваки — по внешности, ну, реальные гопники — в обнимку скачут и прутся от «Капитализма».
— Я рад, что у нас такая публика, — говорит Леша, дредастый фронтмен.
Но ничего, девочкам тоже нравится. Они пляшут под «Кубу».
А Мамонт, вокалист «Брать живьем», кричит:
— Хочу про кризис!
Это он все еще в эстетическом шоке от того, как несколько дней назад на их совместном выступлении в «Рок-сити» «ЗС», плюясь фразами о ненависти к капитализму, выдал: «Кризис, хули!» От «волшебного слова наших дней» публика завизжала, а здравые чуваки просекли фишку:
— Давайте еще!..
— Еще!..
Расколбас…
— Еще!..
Двое совсем взрослых слушателей стоят в проходе. Но так и не решаются уйти, пока небольшая, но очень важная в данный момент толпа просит «Запрещенный синдром» выдать что-нибудь еще из их трипового творчества.
Мы все становимся единой массой. И кажется, что они только-только отстроились, а вся программа уже отыграна, и еще две почти полных импровизации… и все равно просят еще.
— А вас не задолбало слушать одно и то же?
— Не-е-е-ет!
И снова «Капитализм».
А потом мы едем в машине басиста, довозим барабанщика, и после минутной паузы:
— Как ты думаешь, Андрюха, что это сегодня было?.. — пауза. — Думаю, ОНО, — быстро добавив: — Ну, конечно, все на кураже и не хочется расходиться…
А и действительно. Они так искренне чувствовали музыку, что даже я в качестве самого постоянного слушателя была счастлива от выступления, и оно задело что-то внутри меня и всех нас вместе, кто там был. И я даже не беспокоилась о пакете с коробкой (оставила его в соседнем зале-баре), в которой лежит моя мечта: черные, лаковые, четырнадцать с половиной сантиметров каблук... Это мой фетиш. Мои стрипы. Это то, что я вижу перед сном (мои танцы на шесте), наряду с индийскими пляжами и иногда даже под саундтрек «Запрещенного синдрома».
«Это было всеобщее фантастическое ощущение, что все, что мы делаем, правильно, и мы побеждаем. Мы поймали тот волшебный миг; мы мчались на гребне высокой и прекрасной волны». (Хантер С. Томпсон). «Психея» в сквоте сходила с ума от зимы — мы сходим: от зимы, отражения менеджера в собственном зеркале, голоса менеджера — своего собственного — когда слышишь его будто со стороны, когда говоришь по телефону «по работе».
— Да у тебя на лице написано, что ты — менеджер! — пьяно внушал кто-то из прыгавших под «Капитализм» слушателей своему не менее адекватному собрату уже в баре.
Каждый мечтает о своей «высокой и прекрасной волне» и каждый ищет ее по-своему, но нам нужны такие моменты резонанса наших разных, но искренне настоящих, честных мечтаний, чтобы волна образовывалась и толкала вперед то, что прежде лишь снилось.
