Вы здесь

И быль, и сказка

Мирошниченко Ю. Непридуманные рассказы и сказки. — Новосибирск, 2017.
Файл: Иконка пакета 12_jarantsev_ibis.zip (12.86 КБ)

Книга новосибирского писателя и драматурга Юрия Мирошниченко делится на две почти равные части: рассказы и пьесы. Деление здесь не только жанровое. В рассказах автор, в отличие от пьес, сам является их героем. Но не все тут так просто, ибо и мемуарную часть своей книги, и вымышленную он объединяет одним словом — «непридуманные».

В трех пьесах-«сказках» под общим названием «Нос» в центре событий — факт, граничащий с вымыслом: у бывшего шахтера Петра Кулаженкова на склоне лет начинает расти нос. На этом, собственно, фантастика и заканчивается, и ничего сверхъестественно-гоголевского не происходит. Нос благополучно остается на его лице, будоража своей величиной родных, знакомых, коллег и далее по цепочке, захватывая, так сказать, все слои населения, вплоть до бизнесменов, врачей, художников, работников телевидения. И если бы сам Петр этого захотел, то через ТВ о нем и его носе узнала бы вся страна, да и весь мир — на то оно и ТВ.

Но герой выбрал другой путь: он стал «думать» («нос заставил меня думать»). Обо всем, от политики с экономикой до сущности идеализма. Так что уже во второй «сказке» действие останавливается, а главные фигуранты «Носа» собираются в бане, споря о насущном и важном. Образ шахтера Кулаженкова — добросовестного, неравнодушного работяги, способного на подвиг (работая в шахте, он с риском для собственной жизни спас попавших в завал) — при этом расширяется неизмеримо. Это уже настоящий интеллигент, мыслитель, читающий не кого-нибудь, а Томаса Манна, что неоднократно подчеркивается репликами его сына Дениса. Невольная параллель между думающим шахтером «с носом» и одним из крупнейших авторов «интеллектуального романа» ХХ века дает двоякий эффект. Во-первых, понимаешь всю серьезность случившегося с Кулаженковым переворота. Герои «Смерти в Венеции» и «Доктора Фаустуса» гибнут физически и душевно в героических попытках постичь сложность мира в одиночку, уповая только на свое гениальное «Я». Финал «Носа» тоже вполне трагичен: избавленный от длинноносости, герой оказывается на грани отчаяния и помешательства.

А во-вторых, столь же отчетливо понимаешь комизм подобного умного чтения в обстановке вполне прозаической, житейской. Здесь жена-повар Нина стоит на страже домашнего благополучия, ее брат Николай, глава поселковой администрации, занимается бытовыми проблемами жителей, а сын Денис, столь иронично констатирующий увлечение отца Т. Манном, не склонен усложнять мир всяческими «надстройками» над бытием. Он-то в конечном счете и организует насильственную операцию Кулаженкову, хотя и не без кармических последствий для себя.

Так, наряду с Т. Манном, Платоном, Сократом, у которых он заимствует «идеал сильного, но обязательно простого человека», живущего «в гармонии с обществом и окружающей природой», в пьесе неизбежно начинает присутствовать С. Довлатов и его дух «только рассказчика». И хотя в самом конце произведения автор являет нам Н. В. Гоголя «в обнимку» с асессором Ковалевым, С. Довлатов кажется здесь уместнее. Хотя бы потому, что нос в одноименной повести Гоголя существует сам по себе, в ином измерении, символизируя мечты и фантазии Ковалева в гротескно-кошмарно-комической форме. У Ю. Мирошниченко разросшийся нос, оставаясь на лице героя пьесы и в «этом» измерении, куда более реален: сам автор сообщает в предисловии о прототипе Кулаженкова, написавшего ему некогда письмо. В первую очередь это комично и настраивает читателя на развлекательное чтение. И только затем понимаешь, что Петр — персонаж далеко не комический, и сквозь «носовой» фарсовый юмор начинает проступать нечто весьма серьезное — целый клубок проблем современной России, от педофилии («сквозной» образ начальника ЖКХ Хомченко) до «назначенных» и доморощенных олигархов (Тиньков, к которому носатый Петр обращается за помощью).

И надо обязательно знать, что эта книга — продолжение ранее изданных «Непридуманных пьес» Ю. Мирошниченко в двух томах. Там не раз можно увидеть эту взаимообусловленность и взаимопереход серьезного и комического, когда избыток сил героев, их несоразмерно высокие запросы в условиях «низменного» житейского быта и бытия оборачиваются анекдотом. В одной такой пьесе речь идет об эвтаназии, о которой деревенские жители говорят едва ли не с юмором. Такие пьесы обычно называют трагикомедиями или трагифарсами, наподобие пьес Н. Эрдмана. У Ю. Мирошниченко, однако, не все так «классично», литературно: очевиднее народный, даже простонародный характер его драматургии, и в «Носе» он достигает апогея. Выросший нос его героя буквально объединяет, организует местный социум (включая телеведущего Игоря, в пылу общения забывающего о съемках сенсационной операции) вокруг злободневных вопросов человека и человечества. И вот уже с пафосом народного трибуна (в пику демагогу и популисту из Госдумы Фердыку Бресентовичу Мараксари) Кулаженков говорит: «Нам нужны качественно другие люди. Но не те полумошенники, полуворы, которых держат на крючке, чтобы ими легко было управлять… — нужны люди думающие, а главное — осознающие себя. Живущие не только сердцем, но и башкой».

Поэтому так трудно назвать эту трилогию с названьем кратким «Нос» «сказкой». Несказочного, вполне реального в ней больше, но автор бескомпромиссен. Этот казус с жанром волей-неволей отражается и на прозаической части книги. Если в первых двух рассказах «Драматург» и «Талант, или Несколько слов о матах» больше документально-автобиографического, чем анекдотического, то в следующих двух — «Выборы в Верховный Совет РСФСР V созыва в марте 1959 года» и «А что с Пушкиным-то?» — верх берет юмор довлатовского толка, потешающийся над абсурдом советских политических ритуалов. И, наконец, пятый рассказ, а скорее повесть — «Министр Братченко» — выступает каким-то сплавом мемуарно-анекдотического, заставляя даже усомниться в стопроцентной реальности истории о том, как Ю. Мирошниченко поступил-таки во ВГИК.

Тут-то, наверное, и «зарыта собака»: во всех его произведениях есть что-то от сценариев, а значит, и от кино — искусства, не терпящего абстракций, празднословия, пустот и длиннот, самого демократичного и нескучного, почти площадного.

Но Ю. Мирошниченко не был бы самим собой, если бы остановился на каком-то одном жанре, герое, авторитете. Как и его Кулаженков, он не хочет быть похожим ни на кого. Ю. Мирошниченко по-русски, по-сибирски широк: жить и творить спокойно, чинно, стабильно, т. е. застойно-замшело, ему не по нраву. Не зря и непоседливый герой «Носа» не говорит, а чеканит: «Хочется жить, а жить стыдно» — за себя и за страну. Потому-то и не вмещается Кулаженков в уклад жизни олигархической России ни в чем и никак, даже своим гомерическим носом. И потому Юрий Мирошниченко, несомненно, запомнится своей книгой — не гладкой и причесанной, а, наоборот, размашистой и непредсказуемой, дающей пищу уму и сердцу.

100-летие «Сибирских огней»