Вы здесь

Краденые кони

Молочай

Юго-западный ветер колышет листы молочая,

за цыганской повозкой вихляется пес-инвалид.

То рывками, то плавно плывут облака, облачая

травяную равнину рваниною белых хламид.

Остро щелкает кнут. Льется песня, бездомно-тягуча, —

словно сердце простора щемит от Господних щедрот.

В белизне облаков набухает и ширится туча,

как рубаху цыгана темнит проступающий пот.

А над всем — не колеблясь, парят Неземные Палаты.

Но уходят ободья колес в молочай глубоко.

И трехногому псу из раздавленных стеблей под лапы,

незаметное издали, горько течет молоко.

 

 

* * *

Небо снизу почернится,

словно лодка от смол;

и, играя, вечерница

луч уронит на мол.

 

Вспыхнет месяц по-новому —

как фонарь бортовой;

мола доски дубовые

загудят под тобой.

 

Обернешься к вчерашнему

дню, где — страсть и галдеж;

длинным теням помашешь ты —

их с собой не возьмешь.

 

Все, что холодом веяло

и дышало теплом,

взглянет вслед, — как ты медленно

оттолкнешься веслом.

 

Вновь качнешься над безднами —

никому не судья,

оболочку телесную

не снимая с себя…

 

Чтоб — сливаясь с движением

волн… и блесток вдали,

дальше жить притяжением

то небес, то земли…

 

 

Краденые кони

Пахло розами, рекою… Майские жуки летали.

И соленые фисташки в летних будках продавали.

 

В городском саду темнело. Вдруг — на стриженом газоне

за каштановой аллеей, как мираж, явились кони…

 

Подошли мы… И с улыбкой в тишине оторопелой

ты смотрела, как бродили жеребцы — гнедой и белый.

 

Высоки и легконоги, тонкошерсты и игривы…

Раньше только в кинофильмах видел я такие гривы.

 

И следили за конями нежно-строгими глазами

двое пареньков цыганских с вышитыми поясами.

 

И поскольку цирк заезжий в городке давал гастроли,

«Это кони цирковые», — я подумал поневоле.

 

Ты барьер переступила, смело встала на газоне

и у паренька спросила: — Ваши кони?

 

Наши кони!

 

Поклонись-ка даме! — крикнул он гнедому.

И степенно

жеребец перед тобою стал на правое колено.

 

Выгнул чувственную шею и с развернутой бумажки —

на твоей ладони узкой — снял соленые фисташки…

 

А когда мы шли обратно и луна в ветвях плясала, —

«Это краденые кони!» — восхищенно ты сказала.

 

Я молчал, с тобой не споря, — занят мыслями своими…

Это краденые кони! И не могут быть иными.

 

Потому что, не рискуя, радости не добывают.

Потому что за бумажки таинства не покупают.

 

И все думал, ощущая — тонко — дрожь твоей ладони:

наши поцелуи тоже — были — краденые кони…

 

 

* * *

Вслух тебе не скажу я ни слова любви —

изреченные, все они быстро сгорели,

слишком жарко пылая и ночи мои

согревая недолго в холодном апреле.

 

Угольками они остывали сперва,

а теперь, как абстрактные знаки и числа,

от души отделенные, эти слова

лишены аромата и прежнего смысла.

 

Но — с тобой, разделив тишину на двоих,

слиты мы на земле и в невидимой выси.

И лучистые кончики пальцев твоих

проникают в мои сокровенные мысли.

 

Я вдыхаю твоей немоты аромат.

И, сформованы за лето солнечной печью,

наши души и наши тела говорят

недоступной для слуха

межзвездною речью.

 

 

Песня

Снег могучий с неба черного…

Не засыплет как-нибудь!

Звездка-блестка, кукла чертова,

укажи цыгану путь.

 

Пусть он головой чубатою

меньше шапки дорожит —

выглянь, старая, щербатая…

Он тебе поворожит.

 

Выглянь, ложная — не ложная, —

на замотанной тропе

в зубы, как дареной лошади,

не заглянет он тебе…

 

Заблестишь почти как новая,

над плечом его скользя.

Звездка-блестка непутевая,

друг без дружки вам нельзя.

 

Покажись в морозной замети,

растопи на сердце лед.

Для тебя цыган по памяти

имя женское найдет.

 

 

* * *

Кривая береза, размокшее поле,

пролетных гусей косяки…

Россия, уроки любви в твоей школе

томительны и высоки.

Для этой ли боли твой пасынок создан:

узнать, как держать на земле

равненье на солнце, равненье на звезды,

на скрытое в облачной мгле…

Для этой ли воли — идти по разбитым

дорогам-путям за черту

и зла, и добра, не попомнив обиды,

но помня людей доброту.

Дышать и простором, и гарью тягучей,

и слушать сквозь сумрак слепой,

как ветер, гуляющий по свету, учит,

что мир не исчерпан тобой.

И думать над тайною жизненных сроков:

к тебе ли Господня рука

когда-то вернет в новой плоти — с уроков

сбежавшего ученика?..

 

 

* * *

Когда на берег темень упадет

и месяц, выглянув, исчезнет в тучах,

начнется над водой теней полет,

преображенных вдруг в мышей летучих.

Безмолвье перепонками разбив,

они кружатся рядом — плоть живая,

меж этим миром и иным

разрыв

своими силуэтами сшивая…

И в этот час в глаза глядят больней —

творясь из воздуха, воды и суши —

глаза

давно ли близких мне людей,

в своих телах не удержавших души.

Вот снова за костром дрожат в тени

прозрачные — мужчин и женщин — лица,

и потому что вижу их — они

не могут от земли освободиться.

Но, чуя тягу их в эфир планет,

не понимаю все ж в своей гордыне,

завидуют они мне или нет…

Прощают или не прощают ныне,

что дни любовью новой налиты

и темнота мне медом пахнет — с нею…

Что в сердце жажда воздуха, воды

и суши — памяти о них сильнее.

Что — глядя на крылатую игру

теней, к себе влекущих все суровей,

я дам сухого хвороста костру,

но им — не дам

моей напиться крови…

100-летие «Сибирских огней»