Вы здесь

Муравью и пичуге родня

Виктор КИРЮШИН
Виктор КИРЮШИН


МУРАВЬЮ И ПИЧУГЕ РОДНЯ

* * *

Листья повымело дочиста,
Изморозь на тополях.
Не тяготит одиночество
В этих остывших полях.

С дымкой предутренней млечною
И лебедой у межи
Кажется ясной и вечною
Небесконечная жизнь.

Звезды качаются в омуте,
В черном лесу камыша.
Тикают ходики в комнате,
Вечно куда-то спеша.



* * *

Задыхаюсь от косноязычья,
Но уже не зайти за черту —
Слово рыбье, звериное, птичье,
Словно кость, застревает во рту.

Снова древнюю книгу листаю,
Чей волнующий запах знаком.
Вы, от века живущие в стае,
Не считайте меня чужаком!

Беззащитен и разумом смутен,
Смуглый пасынок ночи и дня,
Я такой же по крови и сути —
Муравью и пичуге родня.

Но природа, закрывшая двери,
Немотой продолжает корить.
О, свободные птицы и звери,
Научите меня говорить!



* * *

Давно забытая отрада —
От счастья голову терять.
Но девичьего винограда
Так дерзко пламенеет прядь!

Так воздух утренний разрежен
И удивителен на вкус,
И, облетевший, не заснежен
Вдали черемуховый куст.

Пускай седыми холодами
Грозит недальняя зима,
Пускай не видимся годами
С той, что свела меня с ума.

Но иногда приходят снами —
Ее лицо, улыбка, речь...
И очарованная память
Уже дороже новых встреч.



* * *

Вслед за омутом — мели,
Блики солнца на дне,
В дымке черные ели:
Тихий август на Цне.

Пахнет поле полынью,
В небе ястреба тень
И последней теплынью
Наливается день.

Храма Божьего главки,
Желтизна там и тут.
Лишь старушки на лавке
Безмятежно цветут.

Чей-то слышится клекот
За остывшей рекой...
До зимы недалекой
Далеко-далеко!

Тихо катится солнце
За рябиновый куст,
А вода из колодца
Ледяная на вкус.
* * *

Лес обгорелый,
десяток избенок,
морок нетрезвых ночей.
Плачет в оставленном доме ребенок.
— Чей это мальчик?
— Ничей.
Невыносимая
воля в остроге,
вязь бестолковых речей.
— Чей это воин,
слепой и безногий,
помощи просит?
— Ничей.
Словно во сне, великана связали,
гогот вокруг дурачья.
— Чья это девочка
спит на вокзале
в душном бедламе?
— Ничья.
Остервенело
в рассудке и силе
продали это и то.
— Кто погребен
в безымянной могиле
без отпеванья?
— Никто.
Родина!
Церкви и долы, и пожни,
рощи, овраги, ручьи...
Были мы русские,
были мы Божьи.
Как оказались ничьи?



* * *

Ни тропинки, ни следа,
Травы в пояс, бор — стеною,
А под елями вода,
Ведрышко берестяное.
Манит белое как снег
Средь полуденного зноя...
Видно, добрый человек
Проходил передо мною.



* * *

Жизнь не так и плоха,
Лишь терпенья чуток:
Есть на свете ольха,
А под ней омуток.
Там и небо синей,
И шелковей трава,
А в речной глубине —
Золотая плотва.
Там вода, как слеза,
А вдали — островок...
Шевелит стрекоза
Голубой поплавок.
Ни тиха, ни быстра,
Что-то шепчет река.
Лишь дымок от костра
Нынче горек слегка.
Черный ворон во тьму
Прогорланит: «Ты где?»
Не отвечу ему.
Не поверю беде.



* * *

Вид и убог и божествен:
Голые стынут леса.
Дождь барабанит по жести
Двадцать четыре часа.

Осень. Безлюдье. Равнина.
Озеро цвета свинца.
Низкого неба рванина.
Русская даль без конца.

Грустно-то... батюшки светы!
Вольно-то, как уж ни глянь...
Вот где родятся
поэты
И беспросветная пьянь!



БЫВШИЙ ЛЕТЧИК

Духота. Тупик. Вагоны.
— Наливай себе, милой!
Капитанские погоны
Покатились с плеч долой.

Понесло по белу свету,
Не по небу — по земле.
Виноватых нынче нету
Ни в казарме, ни в Кремле.

Ты зачем буянил спьяну,
Комполка-вора костил
И жену свою, Татьяну,
За измену не простил?

Наливай себе, поручик,
Разве мы не на коне?
Как пикирующий грузчик
Ты куда нужней стране.

Ну какие наши годы...
Ты чего, летун, поник?
Рельсы. Станция. Вагоны.
Водка. Духота. Тупик.



* * *

Из комнаты, прокуренной и тесной,
Уйти на волю — на реку и в лес,
Где падает, внезапно и отвесно,
Таинственная музыка с небес.

Как будто вправду соткана из пуха,
А в глубине — сияние и свет,
Она звучит, едва касаясь слуха,
Когда темно, когда надежды нет.

И вдруг душа становится покорней,
А жизнь ясней и проще, чем была...
О, этот зов незримой выси горней:
Вначале хор, потом колокола!

Запоминай мелодию и пенье,
Как самое заветное, храни!
Настанет час и кончится терпенье,
Но вновь и вновь тебя спасут они.
100-летие «Сибирских огней»