«МЫ – последние дети»

В конце 2014 года, накануне Года литературы в России, в Новосибирске состоялся финал шестого межвузовского поэтического конкурса «Сверхновое чудо», организованного Новосибирской областной юношеской библиотекой. Редакция журнала «Сибирские огни» сочла возможным познакомить читателей со стихотворениями девяти финалистов конкурса. Отрадно, что молодые поэты Новосибирска все увереннее заявляют о себе – это значит, что у сибирской поэзии намечаются интересные перспективы.

Юрий Татаренко

 

 

Василина ВЛАДИМИРЦЕВА

 

* * *

Мы – последние дети

На этой планете

Престарелых циников

Наши игры по-детски жестоки.

Мы верим, что солнце взойдет на востоке

И не зайдет никогда,

Потому что солнце – наша звезда!

 

Мы дотягиваемся руками до неба

И становимся легкими, словно пух,

А из тех, кто твердит про эффект плацебо,

Мы выбиваем дух,

Потому что они убивают мечту.

 

Мы питаемся на лету,

Мы летим, и кричим, и визжим,

Потому что нельзя не кричать.

Потому что кто останавливается и замолкает,

Падает замертво – и перестает дышать.

Как бы ни было страшно, эта игра

Всегда идет на ура,

Потому что все дети

Обожают страшилки.

И потому что лишь дети

Умеют в нее играть.

 

Мы строим огромные корабли,

Которые отрываются от земли

И плывут по бескрайнему морю сосен...

И нас никогда не настигнет осень,

Поскольку лето

У нас внутри.

 

И поэтому

Мы ничего не боимся.

Мы боимся только взрослеть.

Потому что вырасти – это страшнее,

Чем умереть!

Потому что вырасти – это стать как они,

Коротающие свои дни

В мыслях о ненастоящем,

И думать чаще,

Чем чувствовать...

 

Мы – последние дети

На этой планете

Престарелых циников.

Это опасно

И, кажется, очень заразно.

Нам, ухмыляясь, протягивают

Горстку фиников

И шоколадных конфет.

Безобразно

Скалясь в ответ:

«Спасибо, дядя!» –

Мы закуриваем сигаретку.

 

 

Анна ЖУКОВА

 

ТОБОЛЬСК

(предчувствие города)

 

Я отправлюсь туда, когда чаша терпения – вдребезги,

Будто полная мелочи, нужной когда-то, копилка;

Город меня не ждет, он мучительно грезится,

Туда жаждут вернуться, туда отправляются в ссылку.

 

Белокаменный город по-древнерусски духовен:

Кремль – ковчег на застывших волнах. Надо быть осторожней:

Говорят, здесь опасно – не кончилось средневековье,

И купола филигранно синеют под кожей.

 

Горький воздух на волю из камер и келий выплыл,

Звон цепей и колоколов расколол раскаленно-застывшее время,

И в пении ангелов слышатся хрупко и хрипло

Крики приговоренных, и посвисты стрел все острее,

 

И до рези в глазах пахнет дымом пожарищ – и ладаном,

Ничего не сравнить с этой грозной пугающей радостью,

И покорность становится видом борьбы самым страшным. Все это угадано,

Не придумано. Сквозь километры, часы, и века, и минуты, и градусы

 

Я отправлюсь туда – с точки зрения вечности – скоро,

Хоть нечего ждать мне у запертых мира дверей, и

Надеюсь, что станет пугающе древний город,

Пока нет в нем меня, на несколько лет древнее.

 

И движением, сходным с гремящим вращеньем ключа

Многократным, когда с каждым кругом все ближе к свободе,

Буду время назад на века и на час вращать,

Пока стрелки не вылетят стрелами в небо, не прекращая завода.

 

На катушке колес кинопленка железной дороги,

Только не нужно стесняться сбежать без спроса,

Только не нужно бояться хотеть слишком много:

Чтобы путь в этот город с линией жизни сросся.

 

Не сотрутся следы стертых ног; нестерпимой, звенящей, тяжелой

Цепью тянется незаживающий путь, с кровью смешанный.

Исступленно петляет дорога, пронизано болью

Наше древнее право на бег, неизбежный и бешеный.

 

Всеми чувствами сразу найду этот город в неведомой шири,

Это будет побег и почти что набег – непрошено, но бескорыстно,

Не покорить – я отправлюсь туда покориться

Белым башням, стенам до небес – покориться Сибири.

 

 

Екатерина ТУПИЦЫНА

 

* * *

Я не то что сошел с ума, но устал за осень

проседью листьев встречать рассвет;

чайные листья, заваренные для гостя,

или чайный бумажный пакет

опрокидывая в стакан от злости и от бессилья,

от стыда и от страсти, сжимая в груди

комочек себя, ты считаешь до горизонта мили;

все пройдет, ну чего ты,

расслабься,

 

жди.

 

 

Пётр МАНЯХИН

 

* * *

Я кручусь, постоянно сбиваясь со счета,

Сколько раз я хватался за кончик хвоста.

Мне сказали: «Крутись – это круг почета».

До почета никак не могу достать.

 

Я кручусь, я помню, живу и плачу,

Я все живое готов простить.

Мне как-то сказали, что будет иначе,

И я продолжаю свой крест нести.

 

Я кручусь и знать ничего не хочу,

Мне больше от вас ничего не надо.

А если хотите помочь чуть-чуть,

То знайте, мой круг – последний из Ада.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Каждый горит, не зная, за что погаснет.

Каждый живет и думает по часам.

В мире, пожалуй, нет ничего прекрасней,

Чем выйти из колеса.

 

 

ВОЙНА ОСИН

 

Давайте представим, что в лесу осин

Осины рубят друг друга просто так.

Почему? Ты у них спроси.

Скажут: «На осине распяли Христа».

 

Ты им: «Лес перестает расти,

Вы скоро лишитесь этих мест».

– «Мы хотим богоубийце отомстить

И найти ту, из которой крест».

 

К твоим призывам они глухи,

Им по-людски ближе дух кровавой возни.

Никто не знает, что крест был из ольхи

И давным-давно сгнил.

 

 

Татьяна ТЮЛЬКИНА

 

* * *

Таня пашет в гриль-баре одной из известных улиц,

Среди юных и старых гостей и холеных куриц,

Что листают жеманно меню, беспрестанно хмурясь

И пытаясь в уме калории подсчитать.

 

Улыбаясь до боли в скулах, их терпит Таня,

Продает им бутылку «Ламбруско» или «Бертани».

(Про себя отмечая, что благодарить не устанет,

Что ей Бог не дал равнодушною стервой стать.)

 

В баре пятница – пахнет виски, баблом и б…cтвом,

Таня пашет, стараясь приветливо улыбаться

(Даже если ей хочется спрятаться и надраться,

А потом материться, смеяться и слезы лить).

 

Ну а если о личном ей гость задает вопросы,

Говорит про ее улыбку, глаза и косу,

Она ставит пустые бокалы на гладь подноса,

Отвечая спокойно: «Вам водочку повторить?»

Таня пашет, спасая людей от бабла и стресса,

Ей кричит постоянный гость, молодой повеса,

Мол, привет, Танюха, давай отвлекись от процесса,

А то как ни зайду – ты как пчелка, в делах и в делах.

 

Окруженный бабами и дымовой завесой,

Он за ней наблюдает с особенным интересом,

Говорит: «Я тебя здесь жду, подбегай, принцесса!»

А «принцесса» меняет пепелки на столах.

 

Таня форму снимает, как будто сбежав из плена,

Таня едет в такси, рассуждая о жизни тленной,

Вспоминая, что завтра зачет, а потом на смену,

И пытаясь, раз есть минутки – то подремать.

 

Таня в общем-то не глупа – у нее причуды,

Таня лет с десяти настойчиво верит в чудо,

Таня лет с десяти – девчонка из ниоткуда,

Таня лет с десяти себе за отца и мать.

 

Таня дверь отворит и, вздыхая усталой лошадкой,

Таня сядет на пол перед детской кроваткой,

В одеялко уронит голову и украдкой

Будет плакать, стараясь сына не разбудить.

 

Будет всхлипывать и шептать, на мальчишку глядя:

«Я надеюсь, родной, что когда станешь взрослым дядей,

То ты сможешь маму понять и, Господа ради,

Сможешь то, что я часто не рядом с тобою, – простить».

 

А потом, засыпая уже на закате ночи,

Таня мысленно скажет Ему: «Ну послушай, Отче...

Я не жалуюсь, нет, я знаю... но дай мне мочи,

Чтобы быть мужиком и верить в счастливый конец...»

 

Таня пашет как заведенная. Мудрый Отче

Ищет взглядом тревожным ее под покровом ночи,

А потом говорит в пустоту, как бы между прочим:

«А она ничего, справляется. Молодец».

 

 

Тимофей ТИМКИН

 

* * *

Последние дни лета как последние гроши, как вода.

Последние дни лета как патроны для последних побед.

Несколько монеток, и последние – на ветер всегда.

Несколько патронов, и последний, как обычно, себе.

 

Ветер пролистал деревья, выметая пригоршни птиц.

В просвете двух веселых песен выпорхнет нездешняя грусть.

Листья – воск от свечки солнца – затекают между страниц,

Закладками в места, что надо выучить нам наизусть.

 

Мы наломали дров – так ими будем греться потом.

Мы потеряли голову – так не о чем болеть будет ей.

А что останется от нас? А после нас лишь потоп

Да букет последних алых закатов в целлофане дождей.

 

А осень – наказание за то, что было лето, но брось, –

Ведь тем теплей сегодня, если завтра будут ветви в снегу.

Вставай, иди ко мне, мы протанцуем небо насквозь.

Четыре четверти тепла с синкопой на последнем шагу.

 

 

Герда СТАРК

 

* * *

Адресат подразумевается

 

мы были мертвы, но дышали воздухом на двоих,

выдыхая друг другу в рот, и каждый из нас

думал: вот идиот, это же газ, а не кислород,

но мы продолжали дышать.

 

и внутри меня лопались пузыри, и вскипала кровь,

и кричало сердце, молило: «господи, помоги,

вдох за вдохом я дальше от страсти, поэзии и любви,

от себя и киберразвалин моих городов».

 

и ломило кости, и бросало в жар, и неведом был нам покой,

а потом – взрыв, тишина, накатившая, как прибой.

и осколки сыплются через нас.

 

извини, я к такому был не готов, мир разрушен, а море рядом,

отпусти меня в мой серебряный океан:

опускаться на дно историй,

быть в чистоте смрадом,

мелочным секретарем рая,

размениваться на опиаты.

 

я устал. господи, побереги меня,

коль не в силах держать ладони

тонкого мальчика, любившего как нельзя

искренне, выжигая в себе пробоины

внутреннего корабля.

 

каждый раз,

отдавая себя на поверку кому-нибудь,

помни всегда два правила:

как правильно сделать вдох

и как не утонуть.

 

 

Маша ШТОЛЬЦ

 

* * *

Вчера из моей груди проросли цветы.

Пахло землей и смогом, и будто тучи

Вмиг надо мной собрались, и дым летучий

Быстро меня окутал, а все мечты

 

Будто бы вмиг пропали. Я видел небо.

Небо сверкало ярко, сгущались тени,

Вмиг я упал на землю, поджав колени,

Часто дышал и плакал. Я был и не был.

 

Слезы бежали градом. С трудом и сипло

Имя твое скользило в раскатах грома.

Где ты была? Не знаю... Возможно, дома.

Грудь нестерпимо ныла, земля налипла.

 

Грудь нестерпимо рвало. Но вот снаружи

Стали видны побеги, за ними листья.

Я изгибался, вился, стремился ввысь я!

Свет отражая лунный, дрожали лужи...

 

Утро почти настало, а я не спал.

Стало легко, хоть тело почти не дышит.

Я умирал, но чувства взметнулись выше.

Выше лесов, и солнца, и грозных скал.

 

Чтобы вздохнуть и кровью наполнить жилы –

Мог бы цветы я вырвать и дальше жил бы.

 

Но я не стал.

 

 

Дарья ВАЛОВА

 

* * *

После того как папоротник отцвел,

В воздухе привкус ржавчины – это ночь,

Стылый, холодный купол, пустой костел,

Это котлы, кипящие в темноте,

Ноты, упавшие с хоров,

Усталый взмах

Рук дирижерских, чаек на берегу,

Это болота на главной площади,

Это мир,

Вспомнивший прошлый сон

И забывший явь.

Это железная, злая, чужая ночь.

Лес за твоим окном расстилает дым,

Точки стекают в линии и бегут,

Небо вокруг застилает тягучий мед,

Пчелы уснули,

Полился холодный дождь.

Танец бесцветных и щуплых, прозрачных рук,

Чайки, летящие дальше и дальше вверх,

Сталь на воде и сальто недель и дней,

Ночи и утра, ночи и чистоты.

Темная тишь и тихая темнота –

Тает уверенность, волны теряют вес.

Лес вырастает в комнате за окном.

Это чужая, ржавая, злая ночь.