А на лодыжках — твои танкетки...

А НА ЛОДЫЖКАХ — ТВОИ ТАНКЕТКИ…
* * *

По всем Германиям с тобой, по всем Парижам
С коляскою, с младенцем, босиком
В «Рено», в «Пежо» — в дерьмо, по лужам —
Пойдем вдвоем с тобой, пойдем вдвоем.

С гитарой, дудочкою, свиристелью —
Впечатанною музыкой небес —
Мы выпадем росой земною, тенью
Садов небесных, но с тобой, не без…

Семижды семь — беременною буду
И в воплощеньях всех — твоей.
Бесстрашной в боли, и в бою, и в пересудах,
Креста измены не избегшей, — но сумей

Увидеть этот Сад небесный
И семью семь чудесных малышей,
И нас с тобой — бессмертных, чистых, честных…
И нашу жизнь — с улыбкой до ушей.



* * *

Что же такое ты наблюдала,
Что стынут в руках твоих реки?
И появились стеклянные воды во взгляде?
Сетью изысканных троп покрываются веки.
Некто откуда-то взялся, шагающий рядом.

Нынче ты полной луною восходишь,
Полною сферой.
Нету ущерба в тебе — ни в любви, ни в надежде.
Стала еще непреклонней
С тобой неразлучная вера,
Стали еще твои фазы умней и прилежней.

Сорок своих сороков — проблуждала
Ущербинкой лунной.
Семижды семь теперь сроков
Вы, слившись, плывете,
Напоминая собою — мелодию струнных,
Или двух лебедей белых в парном полете.

Кровью живою распишетесь
В каменной книге —
В книге визитов на Землю
Звездных скитальцев.
Не удержались в карманах
Ваши кусачие фиги —
Вышли на свет обнаженный
Тела ваши гибкие в танце.

Что же такое разлука —
Когда мы волшебно слиянны?
Что же такое несбыточность —
Если ты — рядом?
Врозь — и тела, и дела, но души — увы! —
Постоянны.
И ничего им другого, как видишь, не надо.

Та половина моя, которая ты, — недотрога.
Та половина моя, которая я, — бесконечность.
Главное вот что: обе мы — в горсти у Бога.
Полной Луною плывем путем,
Убегающим в вечность.



* * *

Почему же так быстро влюбленность
Превращается в кучу претензий,
Превращается в море упреков —
И уже до тебя не доплыть?

Где волшебная свежесть дыханья,
Затаённого на пороге,
Затаённого от предчувствия,
От предзнания: быть — не быть?

Было — быть. А потом настали
Будни бледные и безденежье,
И круги залегли под глазами
От твоей негасимой любви.

Почему же так быстро усталость
Заступила на место рассвета?
А твоя дорогая сутулость
Не расправилась, как ни правь?


ОСТЫВАЮЩИЙ КОФЕ

Остывающий кофе.      
Девушка говорит «Здрасьте»
мне, размышляющей мирно,
отринувшей бремя страсти,
иго тела, мужей и юнцов,
сказавшей себе отчётливо:
никаких стервецов,
никаких умираний от взгляда,
возгораний от ночного звонка,
ничего не надо,
so long,
пока, пока.

Это у вас, леди, всё впереди:
наледи — где прошли дожди,
гололёд против высокого каблука,
и на месте бюста чья-то рука
с ровным спокойствием и загаром,
но дым оборачивается пожаром,
который никак не залить водой,
и всё надвигающейся бедой,
незаконным младенцем,
одолженной люлькой,
недосыпом, страхами, сыпью,
выпаданьем из юбки,
влезаешь в брючки на долгую гонку жизни,
меняешь на велосипед, джинсы,
потом, когда повезёт, — на авто,
и вдруг останавливаешься с мыслью,
что всё не то,
не так, не с теми, вдали от планов,
много наломанных дров и наших баранов,
к ним вернуться никак недосуг,
только и делаешь, что рубишь сук,
на котором кто-то уже до тебя сидел.
Ловишь кайф, отходишь от дел,
пьёшь кофе, ставишь на красный,
и вдруг кто-то тебе говорит:
«Здрассьте»!


НИКИТКА

Ну, всё заряжено,
достигнуто, застёгнуто.
Правая — выгнута.
Левая — согнута.

Я по Никитке ползу улиткой
до Пятихатки.
Иду в «Улыбку» — на память фотку —
теперь солдатка я.

И — вся нарядная, как статуэтка.
Собою ладная, почти брюнетка.
А на лодыжках — твои танкетки.
И не хватает мне этикетки.

Мол, дорогая вещь. Не для забавы.
Обгон — слева. Обнос — справа.
А прикоснуться — помой руки.
А поглянуться — погладь брюки.

Ну, всё застёгнуто? Застигнуто?!
Замётано.
Коль на свидание, да с розою —
Я — вот она.


МОСКОВСКАЯ ОСЕНЬ

Москвички курят так же много,
как парижанки.
Стою одна я у дороги, как дирижабль.

Продута вечером московским — парусом
моя кухлянка.
Я здесь проездом. Я не останусь.
Я северянка.

По два поэта на километр
одной подземки.
У нас на севере морозы сели уже,
метёт позёмка.

Здесь в ЦДэЛе в Дубовом Зале —
Ох, гобелены!..
А в Томске-первом, на вокзале
снег по колено.

И всякой чукче, то бишь цапле —
своя болотина.
Мы ведь чалдоны, не кацапы мы.
Не зазовёте.

И в «Яблоке» у Церетели
Есть червоточина,
И в карте Томска — ну, не успели мы! —
есть неточности.

Мы строим город среди болот,
и краны звенькают.
И ты, Москва, расти така-ая вот!
Будь здоровенька.


* * *

Живи, мужчина мой, живи
среди бандитских пуль и лихолетья.
В начале ли пути, на склоне лет ли —
живи отчаянно, до боли, до крови.

Борись, дерись, упорствуй, побеждай,
Священнодействуй в каждом миге жизни.
Вцепись зубами, рви, терзай
подруги плоть и грудь отчизны.

Не отдавай ни пяди, ни глотка —
соври, схитри, прижмись плашмя к утробе —
пусть будут только вешки на дороге —
ты доползёшь, ты жив пока.

Живи, мужчина мой, среди своих подруг,
коллег, врагов, друзей — живи вовеки.
С тобой пойду на север и на юг.
С тобою только стану Человеком
я, Женщина.


* * *

Резвясь в стихах
или в постели
о Вашем я мечтаю жарком теле…
Но день за днем
ползут недели
еле-еле!
И, кажется, вы снова
не успели.

Вы тихоход —
я гончая волчица,
мне в логове моем, — увы, —
не спится —
ведь лают детки
и кричат синицы…
февраль метелит,
колется пурга…

Ах, как хочу я
с кровью Вашей слиться,
в ней раствориться,
из нее напиться,
с ней породниться —
в поле, на снегах!


* * *

                           «Мне нужен — постарше,
                           и лучше — потвёрже».
                                             И. Горелова

А мне не хватило ума.
Понять, что неровня
это опасно, нескромно.
Что мама твоя будет кричать:
«Только через мой труп!»,
напирать объёмной грудью:
«Посмотри на себя. Какая ты мне невестка?»
Что нам будет тесно
ездить в одном лифте,
и станешь ходить пешком.
Что над нами будет смеяться весь дом,
и две школы, и половина города.
Что на меня будут показывать пальцем:
«Вот она!» — а я была гордая! —
и девочки будут смеяться,
а мальчики удовлетворённо хмыкать.
Что ты не станешь со мной церемониться, выкать.
Скажешь сурово: «Следи за базаром».
Сдашь меня. Маме. Девочкам. Городу.
Немцам. Татарам.


Соседка

Я к тебе входила, как к тигру в клетку.
Не умела быть верной — и не училась.
Ты же всегда и во всём хотел быть первым.
А со мною не вышло. Не получилось.

Я была тебя вдвое старше. Плюс двое деток.
И совсем не так хороша,
как вокруг девчонки.
Ты ушёл в карнавал своей жизни,
в круг малолеток.
Не кололся, не пил — задирал юбчонки.

А потом курил на лестнице, полуголый.
Желваки гуляли, и бицепсы, и усмешка.
Ты такой был: в талии узкий.
и узким горлом
исторгал мне проклятия. Или насмешки.

Но любил.
Ох, как любил! Я это знаю точно.
Твоё сердце сияло в унисон со мною.
И на тонком плане такие примочки
мне устраивал! Но я это скрою.

Так судил меня ты, или кто-то выше,
что живём мы рядом, под общей крышей,
но тебя я вижу и слышу редко.
У меня амплуа для тебя: соседка.

Не коснёшься ни пальцем меня,
ни взглядом.
Никогда не проснёшься со мною рядом.
Даже в сны приходишь украдкой,
воришкой.
Но я жить без тебя не могу —
и не живу! —
мальчишка.