«На мир сквозь прошлое взглянуть»

* * *

Я медленно жил. Казалось — идти

немало мне до перевала.

Я думал, что жизнь ещё вся впереди,

когда же она миновала?

Из детства горят, из его глубины,

приладожские пароходы.

Я видел. Я знаю. Я старше войны

на два с половиною года.

* * *

Могучи голоса архитектуры,

прислушайся: в ночи они звучат,

дома стоят томами партитуры,

и камни что-то тихое мычат.

Прислушайся: от центра до окраин,

безмолвие ночное расколов,

ансамбли городские оживают,

солируют в лучах прожекторов.

Органной колоннадою соборы

возносятся в заснеженную высь,

и кажется — ограды и опоры

готовы вслед соборам вознестись.

Смычки мостов повисли над Невою,

вот вступит непременная сейчас

фортеция струною золотою,

за ней — адмиралтейский контрабас.

Молчит лишь башня Думы с белым кантом,

похожая на каменный кларнет,

у стеночки забытый музыкантом,

разобранный, к тому же, инструмент.

* * *

Я не гений. Я — нормальный,

я нормальный идиот.

Но в эпохе аномальной

кто нормальный — не живёт.

Тютчев с Фетом (он же — Шеншин),

как две искорки в золе.

Мы с тобой два сумасшедших

предпоследних на земле.

Тютчев был поэт и грешник,

Фет был грешник и поэт.

Нету их любимых женщин

и золы уже их нет.

Только мы два идиота,

два последних под луной

всё летаем для чего-то,

всё кружимся над землёй.

ИЗБОРСК

Я видел небо сквозь бойницы —

ещё их русская земля

хранит на межах и границах

вдали от главного кремля.

Ещё величественны стены,

полузаросшие травой,

ещё лихие перемены

обходят крепость стороной.

Я шёл сюда, на холм высокий,

полюбопытствовать вокруг,

подъём осилить крутобокий,

взглянуть на север и на юг.

А вышло так, как и не ведал, —

я жил и не подозревал:

об этих далях заповедных

я, горожанин, тосковал!

В грозу, в туман, в дожди и даже

при свете солнечном, пыля,

печальны русские пейзажи,

печальны русские поля,

и белых облак вереницы

одни и те же испокон

на небе — в вырезе бойницы

и под окладами икон.

Так вот откуда взгляд наш грустный

и одиночество ума —

они вошли в нас, как по руслу,

с того июльского холма!

И слава Богу, что порою

средь городских забот и благ,

пронзая будни новизною,

бывает с нами и вот так:

живём-живём в своих столицах

и вдруг однажды, выйдя в путь,

мы едем в поле к тем бойницам

на мир сквозь прошлое взглянуть.

* * *

О, Русская земля, ты уже за холмом!

Слово о полку Игореве

По холмам, освещённым луною,

туч лохматых касаясь спиной,

скачет всадник, припав головою

к конской шее — горячей, литой.

Развевается чёрная грива,

расстилается по ветру хвост,

скачет всадник ночной торопливо

степью гулкой и звонкой, как мост.

По стерне, по оврагам, по кручам,

сквозь просветы, провалы во мгле

скачет всадник, и движутся тучи,

и копыта стучат по земле.

Скачет к дому он или от дома —

разве дело и истина в том?

Ночью звёздной в степи незнакомой

ах, как сладок покинутый дом!

Мимо яра и мимо дороги,

через поле и темь напрямик

скачет всадник ночной, одинокий —

конь и всадник едины в тот миг.

Над жнивьём, над корьём, над оврагом,

над бугром, над могильным крестом...

Нет, не трусость, а только отвага

заставляет покинуть свой дом.

Скачет всадник, а в пахоте чёрной,

как в ночной маслянистой воде,

отражаются звёздные зёрна,

и земля отразилась в звезде.

И сквозь память и топот над Доном,

отливая вороньим крылом,

ах, как веют отеческим домом

синий лемех и чернозём!

Пряный дух чабреца и полыни

поднимается из-под копыт,

бьётся в ноздри медовой теплынью

и в тревожное небо летит.

Запах тёплой земли, запах ночи

и горячая шея коня

кровью предков по жилам клокочут

и колосьями в поле звенят.

И пусть движутся связки созвездий,

и луна пусть летит по холмам,

степь ночная сродни поднебесью,

серебристым сродни облакам.

Скачет всадник с войны, на войну ли —

отчий дом, ты всегда за холмом!

И пока отливаются пули —

вечен всадник, покинувший дом.

Вечна давняя связь между нами:

даже если я буду убит,

там, над домом моим за холмами,

слышен грохот стучащих копыт.