Вы здесь

Облако, уснувшее на яблоне

Татьяна ДРУЖИНИНА
Татьяна ДРУЖИНИНА



ОБЛАКО, УСНУВШЕЕ НА ЯБЛОНЕ



ПИСЬМО ИЗ ИЮЛЯ
Здравствуй, я живу в июле. Весь затянут паутиной
Тихий дом мой на обрыве, полусъеденном дождём.
Рано утром можно видеть на протоке след утиный,
А потом фургон молочный или почту вместе ждём.

Я сижу на солнцепёке, все постыло и остыло
То, что ставили на печку, ожидая, что придёшь.
Скоро осень, я готовлюсь, а она заходит с тыла,
Поседею я и сгину, сразу, как созреет рожь.

Доживаю век в июле, ожиданием измаян
Чахлый дом мой на обрыве, полусъеденном дождём.
Скоро уж доумираю, приезжай ко мне из мая,
Может, в августе сентябрь ненароком переждём.


ЧУЖАЯ ДУША
Объявлен сбор, и осень второпях
Промокшие ковры на солнце сушит.
Своя душа дичает на глазах, —
Я буду приручать чужую душу.
Кормить с руки, заглядывать в глаза,
Читать до дыр зачитанные были,
Попросит больше — буду только «за».
Так просидим до самой снежной пыли.
Когда зима расставит по местам
Снег, жизнь и всё, что связано с тобою,
И тут уже не крикнешь: «Не отдам!»,
Особенно когда забрал чужое.
Чем дальше в ночь, тем тягостнее бред
И тем страшней открыть глаза в кромешность.
Сырой сквозняк приподнимает плед...
Кто был приручен, тот ушёл, конечно.
Луна в пути даёт немалый крюк.
Есть путь через дома — вперёд и сразу.
Как быстро отбивается от рук
Тот, кто ничем им больше не обязан.


ЛЕПЕСТКОВОЕ ХАЙКУ
Неуклюжий июнь. Ты мне снишься зачем-то.
Лепестковые ветры рассвет окрыляют,
Чтобы ровно плыла календарная лента,
Я завешу окно, новый день отдаляя.

На реке солнцепад. Превратиться бы в чайку —
Так меня не найдут мои боли и беды.
У меня есть семилепестковое хайку,
Я полью его, если до дома доеду.

Поседев, одуванчики строятся клином,
Я люблю и ночами гадаю на астре,
В лунном свете скульптурные тени так длинны,
И деревья недвижимо спят в алебастре.

Тяжело засыпать, когда в сердце иголки,
Когда горло болит от короткого слова...
Одиноко распустится хайку на полке,
Больше утро не будет таким лепестковым.


В НАШИХ МЕСТАХ
В наших местах холода — синева-синевой.
Даже снежинки, замёрзнув, сбиваются в стаи.
В наших местах одиноко. И сколько ни вой,
Всё не извыть неизбывное и не оттаить.
Меркнут границы на пост-самолётной меже.
Строки слились, этот стих безнадёжно разлажен.
Если тебя у тебя не осталось уже,
Просто смотри на пейзаж и сливайся с пейзажем.


ОБЛАКО, УСНУВШЕЕ НА ЯБЛОНЕ
Серый берег, мост полуобрушенный,
Небо, силуэт горбатой яблони,
На душе тепло и пахнет грушами,
Майские дожди, уже изрядные
И уже отысячечертевшие,
Так бы и остался до июня здесь,
Глядя, как весна сжигает бешено
Ароматный хворост поздней юности,
Как на высоте, столкнувшись посуху,
Тучи раскаляются от грома, как
Белый цвет подпёрши бурым посохом,
Зацвела по холоду черёмуха…
Скоро, скоро кожу отшелушивать.
Всё проходит. Много ли досталось-то?
Пахнет майской одурью и грушами,
Старость ковыляет за усталостью.
Только сны и запахи оставят нам
От всего, что молодо и дорого.
Тихо, до обидного непамятно
Доцветает май. Подмёрзшим творогом
Чудится черёмух окрыление,
И густыми уличными ядами
Чутко дышит чистое, весеннее
Облако, уснувшее на яблоне.


ТЫ — БАБОЧКА

Весенний день не краток и не долог,
К тому же, все равны перед закатом,
И каждый пустоте принадлежит.
Нас видит бог — печальный энтомолог —
И может, пожалел уже стократ он,
Что снова изучает этот вид.
Заволокло. Просвечивает реже.
Несмелыми «о боже, дай мне силы!»
Пространство окончательно засей.
Ты — бабочка, и это неизбежно:
В конце концов, мы все чешуекрылы,
Да и теплолюбивы тоже все.
В парении бесшумных махаонов,
В бессмысленных метаньях мотыльковых
Суть воплощенья — каждому свое.
Их видит бог, и знает только он их
По именам... А небо на засовах,
И вечер где-то около снуёт.
Вечерний чай вальсирует в стаканах,
От страха сбилось облачное стадо,
И солнце обволакивает кляр.
Так мало, непродуманно и странно:
От куколки до первых листопадов.
Ты — бабочка. Последний экземпляр.

100-летие «Сибирских огней»