Вы здесь

Остров Инобыль

Роман-катастрофа
Файл: Иконка пакета 03_nikolay_shipilov.zip (220.19 КБ)

Николай ШИПИЛОВ

ОСТРОВ ИНОБЫЛЬ
Роман-катастрофа Печатается в сокращении.


1

Новые коттеджи стояли на стратегической высотке, и каждый из них являл собой неприступную крепость.
Стрелы новоявленных стрит были вложены строителями в туго натянутую тетиву леса, окружившего эту былую пригородную деревеньку. В легендарные времена, наверное, стояла здесь церковь с погостом, а каждый мирянин мог заснуть вечным сном в сухом песчанике после трудов своих.
В таком золотом песчанике, какой любят сосны, где маслята с капельками радужной росы на шляпах.
Каждому бы жить в таком месте, где выстроил свой особняк старина Чугуновский, бывший
инженер-машиностроитель и бывший уже «челнок». Жизнерадостный пятидесятилетний повеса, у которого, по его мнению, все получалось. А то, что не получалось, он напрочь и легко забывал. Оттого ему казалось, что каждый новый день его жизни самый первый из всех прожитых им на земле. Если ровесник жаловался, что жизнь несет, как сивый конь к оврагу, и что она, эта самая жизнь, промелькнула, как солдатская самоволка, то старина Валерий Игнатьевич начинал вспоминать. И со свежим удивлением обнаруживал свое непонимание вопроса:
А по мне, так я прожил сто жизней… И еще хочу…
Тебе не понять, старина. Ты слишком легкомыслен. Ты был трижды женат именно поэтому… Удивительно, как ты еще такой домен отстроил! говорит знакомец, которого Валерий Игнатьевич знал как налогового инспектора Сапегина или Сепыгина. Он с месяц как впервые появился в доме по служебной надобности, сразу стал называть домовладельца стариной, а домдоменом. Валерий Игнатьевич запросто отзывался на «старину».
Трудясь на стройках перестройки, отстроил… отвечает, например.А что мой домен? Есть и покруче домены…
Ну, покруче-то те у нас еще ся-а-адут! Мы знаем источники их доходов… А ты кто? Ты «челнок-горбач» Хотя-аи щурит на Валерия Игнатьевича глаз, целится в обозримое будущее.
У Сапегина-Сепыгина вместо глаз окна, в которые смотрит играющая звездочками ночь. У него вместо зубов сияющий средь алых маков белый снег. У него вместо денег разговоры о деньгах. Он в инспекции всего полгода.
Сидят они со
стариной в прохладе мансарды, пьют вишневку из погреба и играют в «подкидного» на компьютере.
Ты этой жестянке веришь? кивает инспектор на «винчестер».
Жизни, что ли? О какой вере может идти речь? посмеивается старина.
Не верь никому… как нечто выстраданное поверяет инспектор.И мне не верь! Когда мы с тобой познакомились, старина? Где?
А то я помню! усмехается старина.Буду я помнить… С ума сойду… Уж лучше с бубен схожу!
Вот у тебя жена молодая. Ты ей в отцы годишься. На что ты рассчитываешь? Какие у нее мотивы? А ну отравит?
А ты, конечно, вечно жить собрался? Знакомо с детства. Устанешь перестанешь… предполагает старина. Приходишь ты вечерком с мытарств к дому тук-тук! Ах! Ты жива еще, моя старушка-норушка… Или наружка? Как ты ее зовешь?
Инспектор помаргивает обиженно
глазами, вспоминает нужные к случаю слова. Вспомнил:
Плохонькая, да своя. А тебя твоя отравит сто процентов!.. Где вот она у тебя партизанит, знаешь?
Известно где… Где у нас основные тропы партизан? На Украину собралась. Там у меня теща… — старательно не понимает инспектора старина Чугуновский.
Да с бубен ходи-то! С бубен, как обещано! Куда вини-то поволок! Бестолковый…
Он сильно пучит глаза, будто хочет навсегда запомнить феноменального глупца, играющего в подкидного дурака с компьютером.
Потом тяжело вздыхает, берет полевой бинокль Чугуновского и протискивается на балкон, чтобы обозреть окрестную июльскую благодать.
Хорошо как… говорит он по-человечески просто. Везет же дуракам…
Откуда ему знать, что не на одни челночные барыши строил свой
«домен» Валерий Игнатьевич, что отцовские трофейные марки движитель его благоденствия. Без них он так бы и жил в своей бессовестной «распашонке».
Иди сюда, глядибаба! сдавленным до сипа голосом зовет несчастный инспектор и машет рукой к себе, будто хлебнул неразведенного спирта.Ух, кака-ая!
Не верь глазам своим! говорит старина и уходит жарить на изысканном старом керогазе глазунью с лучком. Он с детства любит такую глазунью, жареную на керогазе, с привкусом керосиновых паров.
Указательный палец его забинтован.
Позавчера укусила дикая собачонка, видом похожая на хризантему, растоптанную в осенней грязи.
Однако старина не доверяет готовку любимой еды домработнице добротно сложенной бабенке из выморочной деревеньки по соседству. Он зовет домработницу Домрой.

2

Той тоже нравится смотреть окрест в окуляры бинокля.
Устала? спросил ее старина.
Ой, да я у вас душенькой отдыхаю… отрывает бинокль от седловины носика, и глаза цветут синими василечками. Дочка выросла, взамуж уехала!.. Мужик лечится, падучая у него. На почве водки! Со свиньями управляюсь, корова на Петином лугу округ колышка пасется… А к вам я, как в кино хожу… и снова биноклем пол-лица укрывает, смотрит в сторону секретной РЛС. Ой, рядовой Сумин-то снова с этой шкылдой в лес наладился… Пошла-а… пошла… виль-виль-виль… Кани-и-кулы у ей! Вся как на шалнерах…
А ну как ущипну тебя за спину! говорит старина. А?
Дак… На что щипать? Ущипнул тут один, дак… смеется, видно, бабенка.
То-то и оно. Бьет тебя мужик-то? режет лучок старина и с удовольствием плачет.
Бил, когда любил… смущается та. И уши ее, кажется, вспыхивают огнем смущения.
Ах ты, раскрасавица! радуется ее смущению старина и говорит:Ну, служи, служи, богатырша… Бывший революционный студент Чугуновский барышню не обидит…
Давайте-ка выпьемте таблетки! начинает она служить. Так велела Анжелика Семеновна: перед едой два колесика… ням-ням!
Да ты знаешь, Домра не обижаешься, что так называю? я от них сплю и опухаю, от этих колесиков. Ты думаешь, я прямо вот так на твоих изумленных глазах прибавляю в весе? Очнись! Я опухаю, как от водянки! А кошмары? Знаешь, какие мне от этих колесиков кинокартины снятся с всякими страстями! Ты вот говоришь: Тарковский…
Я так не говорю…
Ну, Стивен Кинг… А ведь ты вот мне снилась. Лежим мы с тобой будто бы…
Зато пальчик не болит! умно перебивает служанка. Давайте перевяжемте пальчик, а? Дава-а-айте его сюда…
«Ах ты, гимназистка!» по-отечески думает старина. И дает.
Собачка-то чья решилась на такого заводного?
Да уж не из отряда космонавтов это факт! отвечает старина, сдерживая волнение, которое возникает в его крови при запахе керосина.Дикая какая-то... и, не удержавшись, добавляет:В точности как ты, Домра…

3

Видел ли кто, как взрослые играют с детьми в «тю-тю»?
Ребенку показывают что-то яркое, а потом жульнически прячут, говоря при этом несмышленому:
«Тю-тю!» Тот таращит глазенки с выражением обиды, машет пухлыми ручонками, выражая смятение чувств. Так было и со стариной Чугуновским, когда он просыпался и не понимал: что же происходило и где он находится? Он по-детски куксился и долго вживался в квадратуру утраченной во время сна реальности…
Еще неделю назад он не думал о своих снах, не помнил их. Он считал, что ему ничего не снится. Нынче же, как пробудится, вспоминает утренние шепотки мамы, когда она по воскресеньям рассказывала отцу свой сон:
И вижу бы, что тот лысый тому чучмеку говорит: «Где мое Гаянэ?..» Представляешь? «Где, говорит, мое Гаянэ?» И в лице так меняется… меняется… Смотрю: а это бы Федя Куликов, и кнут на плече… К чему бы?..
Старине не до кнута. И никому не расскажешь, не маленький.
Снится ему, что приезжает он в окружную прокуратуру к Антону Суверневу и входит в кабинет.
Столоначальник кивком головы приглашает присесть, и человек этот, вроде
бы, и Антошка, но без определенных черт лица. Тогда старина Чугуновский начинает говорить:
Звоню тебе, говорит он, в начале двенадцатого пополудни. А мне говорят: «Он зарыт в чеченских горах и награжден посмертно орденом Дружбы народов…» Что за шутки в серьезном государственном учреждении!
Антон правит под ногтями
зубочисткой, и все внимание его приковано к этому процессу, даже нижняя челюсть выдалась вперед. Потом он ложится грудью на стол, подбирает челюсть и говорит:
Не туда попамши, шнурок…
Так и
говорит: «попамши». И добавляет:
Ведь ты шнурок?
Э-э… недоумевает Чугуновский.
Не экать!
Ды-ык
Не дыкать! Говори, зачем пришел, мне пора ехать на процесс троцкистов!
«С чего я взял, что это Антон?» думает старина Чугуновский, и его слова похожи на бекасиную дробь, с которой он вышел на медведя.
Да… как же… ну? Антон! Ты… Вы… Ваше благородие…
Бей челом! велит столоначальник и встает из-за бюро так резко, что с плеч его валится на пол камергерский мундир с шитьем.
«С чего я взял, что это Антон?» думает старина Чугуновский.
И бекасиная дробь
сыплется изо рта Чугуновского:
Не воздвигни на мя бурю, батюшка! говорит он, падая на колени и биясь лбом об пол дум-дум-дум. Откуда эти незнакомые слова? «Не воздвигни на мя бурю…»
Родиной торгуешь, барабанная шкура!
Торгую турецкой кожей да текстилем, батюшка! Пашу, как карла земляная!..
Ах, турецкими шкурами? зримо успокаивается столоначальник. Тогда заплати налоги и спи спокойно… Эй, чаю нам со стариной!.. Приговариваю тебя, старина, к расстрелу. А то повесить хотел… На кудрявой осине хотел тебя повесить…
Помилуй, батюшка, да за что?
Как за что, милостивец! За горло… отвечает тот, кого он, старина, называет батюшкой, как священника.
И как-то сразу, без суда и
следствия, старину ведут на расстрел. Но он не верит, что умрет, пока горячо не ударило в сердце. «Все, блин! Вот те на!» удивился старина и проснулся подавленным, разбитым, униженным и глубоко оскорбленным.
Он сознавал, что это сон, но обида на Сувернева не отпускала еще несколько минут.
До тех пор, пока в окна не постучали крупные капли дождя. Старина любил дождь и песни о дожде.
Он справился с последствиями кошмара и вскоре уже тихонечко пел что-то. У него всегда был легкий характер прирожденного повесы…
За обедом, перед самым отъездом Анжелики, он не удержался все же и рассказал женке о своих хождениях в инобытие. И снова нашла коса на сноп овса.
Да климакс у тебя, старина! пояснила она с противной стороны стола противным докторским голосом. Нормальный мужской климакс!
Прие-е-ехали! в сердцах рявкнул Валерий Игнатьевич и швырнул в раскрытое окно серебряную ложку так, что с вишни упали сочные ягоды и от испуга взвизгнула собачонка.
Опять она, эта грязная мразь!вспыхнул он фальшфейером и бросился к распахнутому окну.
Собачка, похожая на грязную хризантему, лежала на стриженом газоне и, умно поводя головой, рассматривала серебряную ложку. С таким видом, наверное,
туземцы чужедальнего аула рассматривали бы летающую тарелку на крыше старой кошары.
Ружье! приказал он, отставив руку за спину наподобие подбитого крыла и хватая пятерней пустоту. Он намекал женке на обязанности второго номера в пулеметном расчете. Но она под номером первым имела свои расчеты.
Выпей вот таблетку и успокойся! Я купила тебе таблетки через своих знакомых дилеров…
Киллеров!.. поправляет Чугуновский. Их жевать или запивать?
Они сами кого хочешь съедят! женка не упускала возможности горько пошутить от сладкой жизни.
Да я о колесах…
Запей кипяченой водой, мой дорогой… И не провожай меня, солнышко, на вокзал. Отдыхай, рыбка…
Чугуновский проявил характер и не
послушалсязапил чудесную таблетку стаканом не воды, а водки. И уснул, уронив голову на стол из клееного клена.

4

Старый почтальон любил лесной мох, как морской человек, может быть, любит какую-нибудь особенную рябь на море.
Было ему едва за семьдесят. Он помнил, как конопатили таким мхом стены отчего сруба и как тепло было в доме зимой. Драгоценная зелень ласкала взор
в ребячливой душе старика оживало умиление. Насмотревшись на мох и понюхав его изумруд, он достал из казенной сумки свежие газеты и закурил из портсигара. Потом взглядом опытного чтеца стал скользить по столбцам, иногда давая глазам отдохнуть на бликах мягкого солнечного света, отражаемого ободами велосипедных колес.
Солнце уходило
уже за полдень, и небо подернулось тучами. Невидимые дальнозорким глазам комары пробивали облачка табачного дыма и ломали хоботки о дубленую кожу почтальона. Просмотрев газеты, он вынул из велосипедного подсумка записную книжицу, куда разборчиво переписал адреса отправителей писем. Перерисовал и латиницу, имея в виду будущие политические процессы.
Потом он посолил и съел с хлебом оранжевую помидорину.
Землю попашем, сказал старый, попишем стихи…
И прочел из записной книжки:

«Лети в Израиль, иудейка, вот подходящая идейка!» Неплохо… Остро, злободневно… Вот так, Игнатий… А про Жучкова хоть сейчас печатай! «У Жучкова-депутата все кобыла виновата. Может, это депутат перед нею виноват?» Это? Или это: «Россия все тебе дала, Россия Жукова ждала. Ты ж генерал Жим-жим очко! Не Жуков ты, а лишь Жучков. Вперед на жуликов и воров, как завещал тебе Суворов!»
Когда принялся накрапывать крепнущий дождик, старый почтальон кончил свое неприбыльное дело фронтового разведчика. Он с богатырским снисхождением посмотрел туда, где за опушкой леса стояли, как диковины на заморском аукционе, дорогие коттеджи. Потом, посчитав сигареты в надежном дюралевом портсигаре, он сдул с теплой крышки краснопузеньких мурашей и с легкостью поднялся в рост.
Сладко наливалась соком лесная ягода.
Старый прислонил к сосне велосипед и двинулся в чащу. Наберет горсточку десерта и в рот. Наберет вторую туда же. Все дальше, все глубже уходил он от порченой строительным хламом опушки. Все слаще казались дикая малина с подножной черникой, все милей семейный говор птиц.
Некогда он с легкостью безбожного дитяти уверовал во всемогущество тяжелого человеческого разума.
А нынче ему хотелось душевной легкости, чтобы с нею умереть. Но он жил. Чтобы умереть с легкой душой, надо одолеть врага такое дал себе спецзадание.
Он многое забыл из житейских пустяков, но не забыл леса, где прошло его детство.
И он помнил, что в знакомом лесу не было этой землянки с жестяной зимовальной трубой над дерновой крышей. Грубо сколоченная дверь снята с петель и лежит подле затянутого кисеей лаза в землянку.
Не то чтобы страшно стало бывшему сыну полка, но
екнуло сердце и не билось, а будто мерцало в глубокой груди. На всякий случай он снял почтовую сумку и поставил ее под куст лещины.
Тихо ступая любимыми мхами, он подошел к лазу.
Эй! Есть тут кто?
Не услышав ответа, отодвинул рукой полог и вошел во мрак.

5

Даже слепые пребывают в инобытие сновидений.
Там они видят иным,
подпочвенным каким-то зрением. Сквозь слои замусоренного сознания им видятся постановки непостижимые уму и грозные. Валерий Игнатьевич считал себя не худшим из людей, но химеры инобытия крепенько прихватывали его беспомощную грешную душу и волочили, как кобчик волочит в когтях цыпленка, на неизъяснимые пытки.
Куда мы спешим? — дипломатично спросил он человека, влекущего его похожим на бесконечные руины пространством. Куда?
Куда… Тащить кобылу из пруда! дерзко отвечал тот, быстрыми шагами попирая жесткий бурьян. Вот куда!
Стремительностью хода и манерой держать при этом руки на отлете ведущий не был отличен от того же Антона Сувернева.
Какую кобылу, Антон?
Сорокапегую!
Прошли, как по коридору, сквозь строй
солдат-бородачей. Долгополые серые шинели кисло пахли потом и пороховым дымом. Чугуновский, как любой курильщик, утративший обоняние, остро чувствовал это. Даже когда его подвели к старому полковнику в бекеше.
Смир-р-на! скомандовал полковник. Вер-р-евкутовсь!
В чем же я виноват, гражданин полковник? взмолился Чугуновский, понимая, что теперь пахнет уже не потом, а сырой землею.
Полковник указал на лоб Чугуновского чубуком трубки:
Господа! сказал он. Это либерал по партийной принадлежности… По сути же своей мерзавец, хуже мародера! Он торговал отечеством на вынос!
Да как же! На какой на «вывоз»! крикнул было несчастный. Я ввозил в страну турецкие куртки, а не вывозил их!
Но на голову ему надели мешок. Он слышал, как полковник произнес:
Под камнем сим закопан генерал! Пардон… Либерал! Всю жизнь он врал и нищих обирал!.. Взво-о-од цельсь! Пли!
Грянул
залп.
Чугуновский, задыхаясь, проснулся и услышал раскаты близкого грома. Он узнал от своей Домры о состоявшемся отъезде женки и о том, что налоговый инспектор одиноко играет в
Интернет-нарды на мансарде.
Меня звал играть, да я отговорилась…
Вот мерзавец! А ты молодца, Домрушка. Он опасный гражданин… доверительно позевывая сказал. Уехала, значит, Анжелика-то?
На машине, подтвердила служивая.
Тогда Чугуновский, еще более подчеркивая доверительность и как бы нажимая на педаль сдерживаемой страсти, сказал:
Давай и мы с тобой уедем… И отчаянно ворвемся…
На чем? с доверчивостью овцы спросила она. И солидарно зевнула, указывая сим на обыденность темы. Дождь будет…
Чугуновскому стало
неинтересно, он был поэт. И он сказал лишь:
На коленях… утром ранним… А сны, мой свет, толковать ты умеешь?
Да уж вы так кричали намедни! Чего ж тут толковать? Усни-ка за столом-то сидя! Спать где надо, Валерий наш Игнатьич? В кроватке…
Кричал, да… И буду кричать… Заблажишь, когда тебя то расстреливают, то петлю на шею пожалте!
Ой?
А вот ты, как элемент смычки города и села, можешь мне сказать: кто это такая сорокапегая кобыла?
Ой! по лицу женщины скользнула тень недоумения. Как двоечница на экзамене, она поплыла взглядом в пустоту, округлила губы и тупо почесала подбородок, где, казалось, еще саднили девичьи прыщики. Отродясь не слыхала!
Что, у вас в колхозе сорокапегих не было?
Они, может быть, и были на конном дворе, а я ведь сама-то на птицеферме состояла… Звеньевой…
«Ох, тупица! Как же очаровательны женщины, когда они тупы!» подумал с удовольствием старина Чугуновский и хотел предложить ей выпить сладкой наливки, когда раздался сигнал домофона.
Я открою! вскочила служивая и кинулась исполнять обещанное, а старина с хорошим чувством приязни проследил движение ее крепких деревенских ног, видя развитие темы этих ног в обозримом будущем. Он закрыл глаза и вызвал в памяти лицо своей Анжелики, думая о том, что в скором времени поезд ее пересечет российско-украинскую межу. А когда открыл их, то увидел перед собой служивую, за спиной которой стоял человек с ружьем. Ствол этого ружья он упирал в прекрасную спину своей проводницы.
Чугуновский гостеприимно улыбнулся этому человеку, успев подумать, что пришел ревнивый муж его Домры, и уже открыл было рот, чтобы сказать какие-то подобающие случаю слова, но тот начал первым и на
« ты»:
Это ты хозяин фазенды? Я Крутой. С большой буквы. Но не композитор. И я, Крутой, говорю тебе, сявка: если не посадишь на толстую железную цепь свою грязную, стремную, всю в репьях сучонку, то я, Крутой, пристрелю сперва тебя, бык картонный! Потом эту твою гончую! он ткнул стволом в спину домработницы, и она сказала свое третье уже за день «ой». Потом сожгу твою лачугу вместе с тобой и твоей гончей, а пепел, пидор, забью в патрон этой вот «сайги» и развею над просторами Московского удельного княжества. Ты понял меня, козел! не спросил, а уверенно заявил пришелец.
Тогда и Валерий Игнатьевич вскричал:
Что за глупая ревность, товарищи! Что вы себе позволяете?! и вскочил было на ноги, чтобы продолжить свои увещевания, однако человек с ружьем сделал два стремительных шага навстречу и коротко торкнул прикладом в высокий лоб Чугуновского.
Чугуновский впал в инобытие.
И снова его
окружили химеры.

6

Из трущобной хижины, подобной тем, что самостроем вставали в городских «нахаловках», выходит на солнцегрев старичок. Седая борода его зелена от старости, а сам он, похоже, свят к бороде этой прилепила гнездо двухвостая ласточка с красным запалом на грудке. Старик берет ласточку на ладонь и говорит старине Чугуновскому:
Вот твоя матушка, родимый… Смотри, не сожгла бы дом…
Чугуновскому становится жалко себя, сироту, от одного лишь звучания слова
«матушка». Он неосторожно тянет к ласточке руки она: фр-р-р! всего лишь тающая в ясном поднебесье точка.
Она слепая, говорит старик. Она тебя не признала
Потом берет ручонку малыша в свою горячую руку и ведет за собой, как детскую игрушку на веревочке.
Мы пойдем и найдем ее.
А ты кто?
Я-то? Я — ты…
Старик ведет малого на городскую базарную площадь, на люди, среди которых он будто бы узнает
своих, и свои будто бы его узнают. Один, купеческого обличья, указывал на босоногого Лерку толстым самостоятельным пальцем, говоря со смехом:
Это он, миряне! Это он любил кушать соленый огурец с малиновым вареньем!
Чугуновский в бытие бывал вспыльчив. И тут он словно бы вырос, мгновенно раздался в плечах, когда спросил купчика:
Ты кто таков, сермяга? что должно было купчику показаться довольно обидным. Так и случилось.
Он вскричал:
Я пращур твой Петр Усятников, целовальничий сын, а ныне первой гильдии купец! В моем имении семнадцать кабаков да фартин в Рогожской четверти, на Ямах, да за Яузскими воротами!
Ах, четверти? желчно переспросил Чугуновский. Фартины, стало быть?
Фартины!
Фарти-и-ны! изобразил Чугуновский почтение. А кабаки? Откупщик ты, выходит… Компанейщик… Совратитель и искуситель! Денежки, баишь, «ня пахнуть»? А как приставы дознаются, да сочтут сборные деньги? Да увидят, что поверх настоящих-то серебро целковое, а?
Пращур стушевался, поскреб под шапкой.
Дык, я их… эт-та… в шляпное дело того… вложил… А сибирская торговлишка, паря, тоже средствов требует… Чисто-ть капитал не извлекешь! Фламку надыть? Надыть. Каламинку надыть? Надыть. Восемь сот кусков равендука да пять сот парусины извольте… А как ишо? Бумаги, снова, красной македонской…
А тюк турецкой кожи взад возьмешь?
Кажи, молодец!
Тут какая-то
бабушка, легкая с виду, как древесное корево в ручье, подергала Чугуновского за рукав:
Заходи ко мне, унучок… от города-от мимо Юрьи святый камену церковь к Сущову на Дмитровску-от дорогу-у! Давай, родной, давай, оживай, старина!
Чугуновский почувствовал себя
лошадью, оттого что кто-то нахлестывал его по щекам. Он едва не припустил бежать по открывшейся его зашоренным глазам булыжной мостовой. Однако сильнейший удар нашатыря в нос выдрал его из небытия.
Если бы в это мгновение старина
Чугуновский посмотрел в зеркало, то еще и неизвестно, узнал бы он себя в этом бледном человеке? Кровоточащая ссадина на глади лба, линия рта, сведенного в щелку, и демоническая ярость во взоре, которым он смотрел в фиалковые глаза служивой и в антрацитовые налогового инспектора. Крутой сильно видоизменил его.
Ружье!.. рявкнул он, как выстрелил дуплетом, потому что отозвалось эхо.
Флегматичный инспектор обстоятельно, звучно, до розового свечения выпростал нос в платочек
и по-коровьи шумно вздохнул.
Первое впечатление, сказал он, что ты умный человек, старина! А присмотришься бубен!
А тебя кто сюда звал, скажи?
Вот те на! обиделся инспектор. Да кабы не я, он бы тебя, старина, еще не так унизил! Да, Надюша? Я прав?
Домработница не отвечала
потому ли, что сама нюхала нашатырь, потому ли, что не знала, на чью сторону встать и как истолкует хозяин ее подтверждение слов инспектора.
Мы с Надюшей тебя и в спальню вот перекантовали… Очнись! Чем ты собрался воевать Крутого: ижевской воздушкой? - Воздушка ( зд.) — пневматическое ружье.
Тут и Домра запела:
Он, Крутой этот, уже три… или нет!.. четыре собаки застрелил! Чернушка уж такая хорошенькая была: в чулочках…
И, словно в подтверждение ее слов, неподалеку внятно хлопнули два выстрела.
Ой! в который уже раз за день отметилась служанка.
Я убью его! уже спокойней пожелал униженный старина Чугуновский.
Я разорю его, еще спокойней пообещал инспектор, сверкнув огнем черных глаз и взмахнув значительно крыльями черных же бровей. Затем он повесится ногами вниз.
Ой! указала за окно служанка. Льет-то ка-а-ак! Утопия!

7

Козлы вонькие… камерно выразился Крутой.
Он рассматривал поселок в бинокль. Как район будущих боевых действий, озирал веселенькие коттеджи, зелень молодых садов новой среды обитания, цветы на клумбах, на лугах, уходящих к лесу.
Крутой любил русский лес и занимался торговлишкой лесом. Воровал, прикрытый особо важной персоной тестя, как бронежилетом. Дочери его и жена уехали на жительство в Лондон, а он поглядит на новенький загранпаспорт, как солдат на порнографическую открытку, и дальше ворует в России. Не может Крутой соскользнуть с гребня длящегося воровского фарта, знает, что начнется ломка, и оттягивает момент отлета. Он загодя ненавидит людей, собак, еще непроданный лес все остающееся в сладкой глупой России. Все это будет принадлежать им, редкий из которых имеет и четверть того, что он, Крутой, имеет.
Чм-мо! ненавидя, говорил он. И панорамировал биноклем по иссеченному дождиком пространству, по черепице крыш, по распахнутым, несмотря на дождь, окнам он хотел догадываться о тайной жизни других людей. Так они случайно встретились бинокль на бинокль: Крутой и шимпанзе. Обезьяна смотрела на Крутого в такой же, как у него, шестнадцатикратный бинокль, но делала при этом жесты, за которые убили бы, попади она, шимпанзе, на зону.
Ах ты, коза! возмутился лесной вор и попытался на глазок засечь место обитания заморского животного. Потом сбегал за винтовкой с оптическим прицелом и глушителем. Однако, пока он бегал, шимпанзе исчезла. Тогда Крутой снял глушитель и, выпалив дважды в низкие дождевые тучи, пошел учить английский язык. Но прежде чем усесться напротив юной репетиторши, выпил в погребе холодного квасу с хреном.

8

На крытом перроне Киевского вокзала Анжелика прощалась со своим парубком. Это был молодой, но толстый хлопец с морщинами на мощном затылке, обнаженном стильной стрижкой а-ля барак.
Когда у нас будет все, как у людей: машина, дом, дочка… говорила она с нескрываемой горечью и закуривала тонкую коричневую сигарету. Она будет в тебя: спокойная, как водолаз…
Эта горечь, казалось, струилась вместе с табачным дымком, который она старательно пускала в лицо, кажущееся ей самым красивым.

Эге… подтверждал хлопец. А хиба ж нам? Вот сделаем дельце и в Санта-Фе… А скажи, ясонька: сколько те марки могут стоить на аукционе?
Она ущипнула коханого за упругую щеку
хлопец отдернулся.
Ты че шеебойный-то такой, а, Грицько? Я до тебя с лаской, а ты до меня с опаской…
А я до тебя с безопаской!.. остро пошутил Гриц и рассмеялся, довольный удачной шуткой.
Анжелика щелчком отправила окурок под вагон.
Аукцион ему… Слова какие знает: аукцио-о-он!.. Кроссворды мне в дорогу купил?
А як же ж, ясонька! Як же ж, рыбонька!
Ну, в таком случае, пора? Повтори урок…
Гриц уверенно повторил:
Ты похищена. Я прошу за тебя сто тысяч баксов или два альбома трофейных марок, которых ты не можешь никак найти…
Не за меня сто тысяч, а просто выкуп. Я стою больше. Так, Гриц?
Та шо ж я тоби такого казав, Анюта?
Целуй…
Гриц и поцеловал.
Вскоре поезд покатил на временно отчужденный запад империи. В купе Анжелика ехала в одиночестве. Вагон был полупустым, сонливым, тихим.
Попутчики разбирали постели и переходили на мову. Из соседнего
купе доносились голоса:
Петрусику, сыночку, зъишь шпикачечку!
Та нэ хочу, мамо! Нэ рушьтэ мэни, мамо! Нэ рушьтэ, кажу!
Шо ж ты мовчишь, як кабан заризанный?
Та погана та Москва, мамо… Дуже погана… Чудна порода тыи москали, цур им! Аж очи рогом лизуть!..
Вскоре все стихло, лишь колеса постукивали на стыках да изредка громыхала вагонная дверь. Поезд шел, как подводная лодка, рассекая потоки ливневой воды.
Ночь входила в силу.


9

Нет, не у всех людей есть душа агент небес, которая, как скромный картофельный цвет, красит горькие поля обыденности. Смысл истории не изменился: одни души льнут к Христу, другие влачатся за Антихристом. Душа Крутого была наглухо заперта в громоздкий сейф большого тела и лишь иногда, во время хороших дождей, по-щенячьи поскуливала во тьме этого сейфа и больно скребла внутренние его стенки.
Угораю… говорил тогда Крутой. Молчи, арестантка…
В такие
мгновения Крутой завидовал мертвой братве, и не было для него утешения. Славно было в старину! Заведет себе помещик арапчонка с карликом тем и весел. Не то в случае с богатым помещиком Крутым, бывшим прапорщиком группы войск в Германии Иваном Крутиковым. Спустится он в домашний тир, изрешетит из австрийского «Глока» две-три мишени не проходит тоска. Возьмет девятимиллиметровый же SPP др-р-р! несчастные семнадцать патронов еще горше делается арестованной душе. Плачет, как одинокий ребенок у безобразных родителей. И ничего так не боится Крутой, как дождливой погоды. Мелодии дождя, казалось, искали в нем свои слова, и слова эти иногда пробивали стенки сейфа и влекли за собой всю иссушенную, бесслезную душу. Тогда Крутой снова брал оружие и стрелял собак. У него не было иных фантазий. И не было для него ничего страшней вольного полета души. Может, потому он и тянул с отъездом в дождливый Лондон, уныло сознавая, что никто и ничто не сможет повлиять на его бесчувствие.
Репетиторшу-англичанку возьмется рассматривать, хочет полюбить, ему нравятся девушки в очках. Такими были отличницы в школе. Но полюбить не может слишком брезглив, насмотрелся. Слишком презирает тех, кому платит. «Ты полюби меня без денег, думает он. Без них меня полюби». Он ничего не знал о ней и не хотел знать, испытывая мрачную тень удовольствия от своего равнодушия. Какая-то злоба к миру душит дядьку Крутого, ему хочется всадить девушке пулю меж изогнутых черных бровей.
Она ему
о правильном произношении, а он в альянсе с дьявольским искушением.
Послушайте, Ирина Леонидовна, перебил он не ее, а скорее, себя. Растолкуйте мне: как люди, которые так много знают, могут жить в бедности? Зачем им тогда эти фуфлыжные знания?
Она ответила уклончиво:
Сказано: познания умножают скорбь…
А что сказано об имущественном положении?
Иной каждый день с барышом, а всю жизнь нагишом…
Она смотрела на него как-то вроссыпь, насквозь и далее.
«Умна, двустволка…подумал Крутой с привычной угрюмостью. С глушителем…»
А книги вы читаете? спросила вдруг она, вспорхнув ресницами, как тропическая бабочка. Или все находите в Интернете?
И чем-то чарующим из детства повеял этот взмах ее ресниц на Ивана Крутикова. Что-то соединилось разомкнутое
давным-давно и заискрило, как электрическая дуга.
«Ну же! Ну!» подстегнул это в себе Иван, но увы! исчезло эхо…
Читаю, сказал он, сверкнув классической золотой фиксой, что означало улыбку. Вот Парацельса читаю, указал он большим пальцем куда-то за спину. Садовник дал почитать. Грамотный, как два Сахаровых вместе…
Почему два, Иван Гаврилович?
У него два высших образования.
Так вы прочли Парацельса?
Нет... Полистываю, Ирина Леонидовна, чтоб заснуть.
Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, назвала прелестная очкариха полное имя врача.
Да… подтвердил Иван Гаврилович и съязвил: Целая хевра… Говорят так: человек, которому, в натуре, нравится вести животную жизнь, есть, в натуре, животное. Его, мол, место у параши… А мы что? Деньги есть Уфа гуляем, деньги нет — Чишма сидим…
Он заметил страх в преувеличенных очками зрачках репетиторши. Это сообщало ему необходимое перед сном спокойствие. Он попрощался:
Ну что, гуд бай?
Гуд бай, ответила, вставая, барышня.
А то оставайтесь дождь. Комнат хренова туча, встал и он.
Но она ушла в дождь, раскрывши черный зонтик дрожащими руками.
А Крутой смотрел в окно ей вслед. Он мог бы приказать шоферу Грише отвезти ее. Но пусть все идет, как идет. И она пусть идет, как идет. Только
заключенное в сейфе болело. Крутой взял телефонную трубку. По-прежнему глядя на сеть дождя в окно, он позвонил цыганской ведьме Раисе Крянгэ и попросил ее приехать. Или, если угодно, прилететь на ступе завтра утром. Или он пришлет авто. Крутой хотел излечить заключенную душу, заплатив хорошие зеленые деньги.

10

К семи часам вечера фронт дождя ушел на восток. В это же время у трехэтажного дома Чугуновского остановился немолодой «Фольксваген», и трое мужчин, словно бы с неохотой, высадились из него, озираясь, куда ступить, чтоб не испачкать обувь.
Опять дождь, бинть, будет… сказал самый высокий из них. Это был агент Интерпола Сергей Колотеев. Спорим, бинть?
Второй мужчина
прокурор Антон Сувернев нагнулся завязать шнурок. В таком положении он покручивал головой по сторонам, словно проверяя, есть ли за ним наружное наблюдение.
Да? подчеркнуто неискренне удивился он. А зима, скажите, будет?
Должна бы, бинть!.. Но дождь к утру будет.
Второй разогнул спину, послюнил во рту
палец, посверлил им плотный воздух над головой и нажал этим пальцем кнопку домофона.
Входите открыто! послышался искаженный динамиком голос налогового инспектора.
Двое вошли во двор по вымощенной плиткой
дорожке. Третий, доктор Федор Федорович Мыльцев, остался у машины делать приседания с вытянутыми руками.
Отчего бы ему не обзавестись собакой, бинть, в таких идеально собачьих условиях? Здесь одной земли с полгектара будет! практически советовал Колотеев.Нужен хороший волкодав?
Но Сувернев, завидев на крыльце инспектора налоговой службы, уже кричал:
А-а! Андрей Прокопыч! Здорово, службан! Сам-то хозяин где?
Спит хозяин. Спит без задних ног… обмениваясь с прибывшими рукопожатиями, говорил инспектор Андрей Прокопыч. Спит, аж пузыри отлетают… То таблетку какую съест — спит. То водки напьется спит. А то чем ударится и аут! больно смотреть. Сегодня с лестницы упал, как баба с возу… Ну, проходите, тапки вон берите на выбор.
Да-а, бинть! задержался, оборачиваясь на плодовые деревья в саду, высокий. Чем бы, бинть, дите ни тешилось, лишь бы не вешалось!..
Засим вошел в дом вслед за остальными.

11

Старый почтальон откинул полог землянки.
Фр-р!
Едва не отхлопавши его по щекам крыльями,
одна за другой из тьмы вылетели и заземлились на полянке две пестрых курицы.
Почтальон чихнул, проморгался и в шатком свете лампады увидел чернавку. Она стояла на коленях и молилась перед едва различимыми образами. На его чих она не
обернулась, лишь приостановила у лба молитвенно сложенные пальцы.
Христос воскрес… в смятении заявил вдруг старик. Рука его, словно сама собой, потянулась ко лбу, но лишь стряхнула с этого лба на земляной пол дождевую влагу.
И когда чернавка оглянулась, он узнал Любушку Родину, свою соседку по отошедшей в прошлое молодой жизни.
Не узнаешь, Люба?.. молвил он.
Игна-а-ашка! Сопры-ы-кин! пропела она прежним голосом. Ой ты, слезненький ты мо-о-ой! А у меня собачка пропала…
Игнатий хлопал себя по карманам
искал табакерку. В ощущении слезы он дробно хлопал поредевшими за жизнь белесыми ресницами и помаргивал глазами так, будто намекал двум девам поочередно.
Помирать вот вернулся…
И давно помираешь-то тут, Игнашка?
Два года как… В сентябре… Ага, Люба… Вернулся ни тебе дома, ни погоста, капитал один кругом-то, дак…
Дак садись, покормлю! У меня тут две козы в обзаведеньи-то! Куры! Собачка вот пропала, а то б она тебя тут облаяла бы... Видишь тарный ящик? Дак садись! Коммунистом был попривык по президиумьям…
Игнатий помял сигаретку, понюхал табачок, говоря:
Я ведь, когда маленьким был, Люба, то думал: земляки это покойники… А мы с тобой еще живые земляки…
Живы-ы-ые! согласилась Люба, готовя еду и непрестанно осеняя ее крестной щепотью.Мне что? Живу! А много мне надо?.. Которые вон и на свалке живут… Извели коммунисты народ… Ты сам, Игнашка, во царствие Никиты гонениям нас, православных, подвергал…
Подвергал, Люба.
А мне что? Я духом не гнию. Ведь сказано: «Скорбную жизнь оплачет тогда вся земля, оплачет море и воздух, оплачет солнушко и травы, оплачут зверцы дикие вместе с пташками, оплачут горы и холмы…» С солью огурцы-то будешь? «…оплачут горы и холмы, и полевые деревья и все это благодаря роду человеческому…»
За что? За что, Люба?
За то, что отклонились от Бога и уверовали в обольстителя. На кого теперь грешить? Ты батюшку Тихона вспомни! Голодал, подвижник, а вы, коммунисты ваши, полти свиные за еду не чли да стяги говяжии… Пустошили все круг себя…
Бог велит прощать, Люба! Мы в заочном университете это проходили. Смущенныйэто самое… гордыней… Не все коммунисты-то стяги-то…
Слепые вы, Игнашка… И мехоноши ваши слепые…
Игнатий вяло уклонялся, увиливал:
Косы-то твои где?
Козы мои на Шишкиной гари. Помнишь Шишкину гарь? Прошлое лето тут паслись, где огородик я огородила… А ныне возьми кто-то да распаши там целик! Да мак посей! Теперь и ходить-то туда боюсь…
А чего боишься-то, Люба?
Дак мак! Мак наркотика!
Да-а… согласно покивал головою Игнатий. Помри вот прикопать в ямку некому… Сын у меня во сне помер. Ага… Заснул и отошел… Внучка в городе Кейптаун, в гости деда не зовет… Правнук у меня теперь, Люба, мулат! Зебра такая полосатая!
Ох, ох!
А твои-то где? Приемыши, вроде, у тебя были, Люба! Помню, трое…
Старушка Родина молча высыпала в кипяток пакетик супа и заправила зеленью. Но сочла вежливым ответить поговоркой:
Сказала свинка борову, а боров всему городу…
Да прости уж, Люба, сам вижу, сказал Игнатий и кивнул головой на углы землянки.
Ешь вот… сказала Родина.

12

Дождь кончился, и Крутой уснул наконец у не выключенного телевизора. Может быть, показывали что-то похожее, но снился ему порт города Калининграда. И будто китайцы грузят на огромное паровое судно какие-то опломбированные мешки. Крутой же стоит на набережной и видит драку матросов разных флотов с береговым населением, которое они не пускают к погрузочным трапам. Крутому тревожно и любопытно он любит свары.
Чего они там делят? спрашивает одного из таких же респектабельных зевак, как и сам.
Доллары на пароход грузят вот что! Возами! радостно гогочет тот и шею тянет из тугого воротничка по-гусиному.
Какие же, братан, доллары грузят?
Да зелень американскую вот какие!
И почему же китаезы, а, браток?
Отменили твой бакс понятно? Предъявили америкосам к обеспечению! А гражданам кули Китай-города доверять можно не чета вам, ворюгам!
Ах, ты каз-зе-о-ол! Крутой уже сделал пальцами козу, однако ублюдок отмахнулся набалдашником тросточки и юркнул во тьму пакгауза.
Крутой кинулся за ним вслед, огибая, как стремительный стриж, кажущиеся опасности. И вдруг притормозил, увидев перед собой старуху с той грязной хризантемой на руках, которая еще недавно была собачкой и которая приняла мгновенную смерть от его, Крутого, руки. Он обомлел, когда из глаз старухи изошли два синих луча, слились в одно стальное шило и ударили, как пламя автогена, в бронированный сейф, будя пожизненную узницу. Лучи ударили с такой силой, что Крутой упал на спину и пошел скользом, как опрокинутый щелчком жучок по ледовитому пластику стола. Боясь упасть в холодные воды Балтийского моря, он расправил крылья и полетел на капитанский мостик, норовя сесть на штурвальное колесо. У капитана был, очевидно, насморк он отнял от лица носовой платок и выбросил из глубин организма огромный чих.
А-а-ап-чхи!
И Крутой снова закувыркался в полете, но
крылья! Он расправил их и полетел в грозные облака.
Он поднимался ввысь над Новым поселком, над малиновой, синей, зеленой черепицей крыш, над площадкой для собачьих боев, где скулили ему вслед два его коричневых бассета, над весело выкрашенными корпусами легких катеров журналиста
Змиевича… Отлетая легко, как душа героя, видел он и свои дорогие дубовые рощи. Восторг и счастье инобытия охватили его струями упругого воздуха. Такое счастье он испытал только в туманном детстве, когда смотрел на привычный мир через осколок бутылочного зеленого стекла. Увидев самолет, идущий рейсом Москва Токио, Крутой испугался столкновения и стал табанить хитиновыми лапками, однако чудовищной силой турбины его всасывало в сопло двигателя. Он в последний раз глянул вниз, напрягая головогрудь, и подумал: «Не один подыхаю, падла буду! Вж-ж-ж! Подохни ты сегодня, в натуре, я завтра!..»
Когда его втянуло в сопло, тугим накатом грянул взрыв.


13

Во, канонада! посмотрел на потолок балка худой мужчина, который выглядел советским мэнээсом Шуриком. Может быть потому, что перед ним светилась керосиновая лампа на конторском письменном столе, а на прямом его носу устроились красивые очки, сильно увеличивавшие большие серые глаза, какие называют усталыми по причине их близорукости. Он то поправлял очки на седелке носа, то военную шинель без погон, сползающую с плеч, то листы бумаги перед собою. Он смотрел то вбок, наклоняя голову и откидываясь к спинке стула, то в пластиковый потолок, а потом сгибался над листом бумаги и продолжал писать:
«…А сегодня, мама, мне повезло найти на свалке шестьдесят восемь шариковых ручек и все они пригодны к работе. Что-то встрепенулось в моем сердце дурака снова захотелось писать, мамочка. Не писал я уже около десяти лет с октября девяносто третьего года, когда был жестоко избит омоновцами и получил эпилепсию, как Достоевский. Они били меня считанные минуты, а припадки несколько лет. Пока я не ушел из проклятого лживого их мира сюда, в благодатную «страну заката». Около года как припадки падучей прекратились. И я напишу о «стране заката», где умру и буду расклеван умными подлыми воронами. «Страна заката» был такой роман в «Иностранке». В начале семидесятых годов, еще юношей, я прочел его и понял как антиутопию. Так учили. И вот закатилась Россиюшка. Я, безволосая обезьяна, квази-человек, живу на городской свалке квази-страны, и какая-то мстительная сладость и покойное счастье стали мне родней родни, а Диоген родным дедушкой. Если бы я писал тебе, мамочка, из боевых армейских рядов, то написал бы: не волнуйся, мама, у нас здесь все есть, мы на полном содержании государства. Говоря такое о своем нынешнем адресе, я бы ни на шаг не отступил от истины. Много свалок довелось мне повидать на городских окраинах матушки России, но этот оазис великолепен. Прошлой весной здесь выросли хорошие астраханские арбузы из выброшенного на свалку арбузного боя. Один эмигрант-таджик ел их и нашел там же двадцать тысяч долларов. И со слезами, но сдал их в наш общественный фонд. Уже можно платить людям страховку и пенсии, даже оплачивать отпуск. Может быть, сын гор и утаил бы эти деньги, но засветился раньше он жил в бедном кишлаке, где таких бумажек не видали. Здесь желтое море пива, стройные арсеналы колбас, шеренги паленой, но неплохой водки. Здесь большой выбор сезонных вещей, попадаются даже норковые «обманки». Много канцелярских товаров, которые я ставлю весьма высоко в иерархии материальных ценностей. Вечерами, когда приезжают скупщики бутылок на своих джипах, народ несет «пушнину». Народ стал понимать, что паленую водку выгодней вылить, нежели выпить. А бутылочку пожалте вам! Пьющие у нас уходят рано умирают. Хороним их в мусоре, беспаспортных и беспорточных. Безответственных изгоняем, чтобы не сожгли свалку, как это случилось в одном из промышленных центров Западной Сибири.
Иногда приезжает милиция и обязательно с каким-нибудь корреспондентом.
Сука-милиция делает вид, что кого-то ищет, а кобель-корреспондент желает познать глубину человеческого падения и метит наших тружеников, будто они столбы, а не люди. А ведь достаточно сказать, что в нашей стране живет крупный ученый-ядерщик из Протвино. Зарплаты фиг, жена умерла, сам закеросинил. А ни приготовить, ни постирать не умеет. И познакомился с одной дамой из сквера. Финал известен, банален и скверен. Был лубяной домик сплыл, как ледяной. Он живет здесь и здесь ему, моему другу-академику нравится. Он спокойно занимается изучением жизни крыс, как в «шарашке». Много человеку надо? Его спросят: кому, мол, твои записи принесут радость? А он: Россия проснется! Какой человек! И представьте рядом с таким человеком всезнайку с фотоаппаратом наперевес, который приехал писать об отбросах общества. Кто из них полезней обществу?
А возьмите генерала железнодорожных войск, моего ближайшего соседа! Всю жизнь с колес не сходил, чтоб орден получить. Нет, корреспондентов я не люблю. Мне стыдно, что когда-то я был одним из них и мнил себя судьей и пророком.
Я, мама, главный над пятью бригадами переборщиков мусора. Еще два года назад, когда я был здесь новеньким, мой рабочий день начинался около восьми утра, когда по графику приходит первая чисто вымытая машина «Спецавтотранаса» мусоровозка, а заканчивался к полуночи.
Теперь я начальник и могу позволить себе хоть изредка заняться литературным творчеством и политическими прогнозами. Живу в балке. В балке у меня холодильник и цветной телевизор марки «Сони», а вот электричества здесь нет, о чем весьма и сожалею. Надо мной лишь начальник свалки полковник Тарас, умный и политически грамотный человек, наш вождь и лидер. А до него был крысятник Трунов, его застрелили возле собственной сауны. Тот сидел в своем кабинете на помоечном стуле и за помоечным столом, а деньги, которые давал на мебель «Спецавтотранс», он приватизировал. Вот жадность его и сгубила.
Об этом шабаш.
Умер великий Пан коммунизма, мама! Ты умерла, умерли сотни обманутых вкладчиков, и миллионы просто обманутых. Я живой, не убитый аминазином и ментовскими демократизаторами, я
безволосый самец мартышки в очках, мнивший о себе, что образован и учен. Я отверг в душе своей поиски правды. И живу на отличнейшей свалке, а иногда бываю женат. Зовут меня здесь Любомиром Хреновичем, как-то по-хлебниковски просто. Однако мне это не совсем нравится, обидно за старую русскую фамилию, мама. Хреновы мы старое русское древо. Но что эти обиды в сравнении со счастьем жить и никому не завидовать! Жить уже при самом конце мира, на его черепках, на свалке человеческой истории! Какие там снега Килиманджаро! На вершине мусорной кучи нет льда. Она лишь потому не имеет снеговой шапки, что все время растет…
Обезьяны в мундирах не раз били меня резиновыми жезлами кремлевцы внушили им, что они люди… Эти тщеславные психопаты играют в блюстителей правопорядка. Раньше это называлось prseudologia fantastica. Тщеславным авантюристам важна зачастую не выгода, а та социальная роль, которую они играют. Они играючи били меня, а из мешка моей кожи текла красная жидкость первой группы твоя, мама, и папина, и моя, наша прапрапражидкость.
Случалось со мной такое, о чем чистой бумаге и сказать-то стыдно! И как раз тогда, когда я старался одеваться прилично, подобно другим мартышкам носил галстук, чистил обувь поролоновым мякишем и пшикал подмышки дезодорантами… Тогда я был нищ, как миллионы других очкастых безволосых макак. Тогда я любил себя и свои иллюзии. Теперь я не люблю себя. Но я хорошо плачу макакам в погонах за право жить в свободном мире великой городской свалки. Я выбрал свободу, минуя стадии развития общества: свалка она и в Африке свалка…
Тут по весне геодезисты считали объемы грунта и объемы мусора. Это тревожный знак. Говорили, что фильтрат гниющего мусора попадает через почву в верхний водоносный слой, а значит, и в водоемы с грунтовыми водами. Но где они возьмут двенадцать миллионов на обустройство новой свалки? «Хто им дасть?» Это из России свалку сделали бесплатно. Хотя… Спорно! Спорно относительно беззатратности. Но бесспорно другое: я лишился страха смерти. А может быть, я уже умер, мама?.. Слышу, как меня зовут… Наверное, пришел мусоровоз…»
Тощий человек раскрыл створки очешника и бережно уложил на алый бархат свои очки. Затем положил блокнот в джинсовую шляпу, а шляпу эту надел на голову.
Так вышел на дальний зов:
Хре-ены-ы-ыч!
И отозвался:
Иду-у!

14

Сорокалетнему демократическому журналисту Юзеку Змиевичу снилось, что он в полном одиночестве косит баксы на зеленом лугу. В руках его коса-горбач, чтоб окашивать кочки и ни единого бакса не оставить под снег. Юзек никогда до этого не косил, но общая эрудированность подсказывает ему, что баксы нужно будет просушить на ветерке, состоговать и придавить сверху жердью. Иначе размечет ветром. Светло и радостно на душе Юзека от осознания того, что баксов теперь хватит на всю оставшуюся жизнь и он позволит себе прикупить соседствующую с его дачным участком Владимирскую область.
И тут его сгубила жадность. Случилось так, что он увидел вьющегося из-под кочки полоза. Тогда и вспомнил виденные им на Дальнем Востоке экзотические ремни из шкуры полоза. И он бездумно погнался за удавчиком, норовя невесть откуда взявшейся в руках рогулиной прижать змеиную голову к земле. Рогулина сломалась, Юзек упал змея вонзила что надо и куда надо. Юзек в страхе взмахнул руками, как крыльями, вознесся со слезами печали от расставанья с долларовым лугом и увидел с высоты черту порта Одесса. Но одновременно глазами человека толпы увидел чахоточную Любку Фишбейн, которая взметнула свое чахоточное тело на сорокаведерную смоленую бочку.
Любка самозабвенно орет:
Долой самодержавие! и долбит казанками музыкальных пальцев в темечко стражника Глотова, который пытается вразумить дочь крамольной Молдаванки словами «не моги супротив Государя-императора!»
Смерть псу самодержавия! кричит Любка, до крови стукнув Глотова кулачком в мясистый полноценный нос.
И тут же из кучки окружавших ее боевиков выскочили четверо в котелках и уложили стражника револьверным свинцом. И, не медля, раскачав труп за руки-ноги, сбросили с причала в Черное море.
Как по зову трубы, чернь бросилась экспроприировать.
Юз смотрел, как бомбились товарные магазины порта, как страсти извергались в пьянство, как все даже бабы со чады грузили трофеи на шлюпки и на ломовых. Он видел, как на Николаевском бульваре без единого залпа стоят пехотные цепи.
Солнце катится за море. Наступает темнота и чернь. Только из Карантинной гавани донеслось несколько нестройных выстрелов там солдаты на кулачках бились с мародерами.
Почему же они не стреляют? подумал Юз, ища укрытия.
Куда стрелять? Пятая судимость! весело отвечал один из котелков, убивших Глотова. Броненосец-то сагитированный! Как ахнет куда портянки полетят!
Любка Фишбейн бессовестно утирала подолом юбки жилистую шею и кричала:
Ю-у-уз! Кинь спички! Кинь спички!
Горели пароходы Русского Страхового Общества «Петр», горела кашкинская «Екатерина».
Почему никто не распорядится отдать швартовы, Люба? Ведь можно подать концы на «Святогора» и отбуксироваться на «бочку»!
Так делаются деньги! весело орала Любка. Представь, какую страховку получат Ашкенази с Джекобсом! А ты женись на мне! Ну!
Она достала из-под синей юбки браунинг и выстрелом ссадила со столба оратора, когда он кричал:
Вот она ваша самооборона! Позор тебе, Россия! И это все после ужасов Цусимы!..
Любка подула на ствол и навела его точно в сердце Юза.
Нас здесь сорок тысяч! сказала она. Без тебя будет тридцать девять тысяч девятьсот девяносто женишься?
Я женюсь на вас, Любовь! заслонил рукою сердце Юз.
Но Любка жестоко засмеялась:
На полумужичке-то?
И грянул выстрел...
Юз проснулся пустым, как кошелек рядового пенсионера. «Вот тебе, бабушка, и лужайка зелени! Маэстро, выбирайте делянку! подумал он. Кошмары гнут видать к дождю!» Едва брезжило утро.
Юз накинул шлафрок, сладко зевнул и, не умывшись, побежал записать воспоминания о сне на диктофон, но поленился и сел за письменный стол разобрать почту. Он взял большой светонепроницаемый пакет, на котором была наклеена белая бумажка с надписью:
«Ярчайшему представителю информационного рэкета Юзефу Змиевичу».
Юз взвесил пакет на ладони для диагностики по части гексогена. Потом вскрыл его и пробежал глазами.
Ага… «Лапсердачные репортеры… Талмуд-гусары…» Пропускаем… «Фимиам половым инстинктам… логика пригодна лишь для арийцев… пример франции показывает, что чрезмерная задолженность государства влечет его под власть кагала…» Ну, почему Франция-то с маленькой буквы? Не убеждает! Далее: «Газета становится каббалистической силой… шантаж и реклама черные жеребцы, дьяволы, несущие в бездну…» Вот это красиво! Это поэтично!
Юз чиркнул кресалом зажигалки, поджег и швырнул пакет в камин. Потом умылся, позавтракал, заглянул еще и в электронный почтовый ящик. А уже потом позвонил жене и сказал, чтоб не приезжала, что работает, что после полудня поедет на одну из городских свалок, где по слухам постоянно проживает один очень известный в прошлом киноактер Коробьин.
Жену его звали Лолой вот уже двадцать два года, с тех самых пор, как родилась.
Мне, Лолка, тут такой сон навеяло! сказал Юз. Фамилии какие-то, имена, Одесский порт, пожары… К чему пожары снятся? К наводнению? Ты шутишь, а меня тут чуть не женили… Да во сне, во сне, разумеется! Да, да… Под вечер запели гормоны… Да, Лолка… Да, шутка старая… Как и ты, Лолка!..

15

После завтрака Змиевич выгнал из гаража свой маково-красный «гольф», заключил гараж, а воротясь, увидел живописную картину. Подле его авто гарцевал на белой кобылице отставной генерал и депутат Госдумы от левой оппозиции, мрачный до угрюмости Василий Жучков. Босые пятки его покоились в стременах.
Добрый день вам, Василий Васильевич! Тут мне из Витебска звонили… И вы знаете, что там творится?
Витебск в Белоруссии! сообщил генерал, имея ввиду, что это вне сферы его влияния, и он ни за что не отвечает.
Правильно, пять! Витебск в Беларуси! Так вот там мертвецы встают из могил!
Та-а-ак… И что же?
Так вот я и хочу вас спросить: вы сам-то кто будете — тот самый депутат Жучков, всенародно избранный, или памятник генералу Жучкову работы скульптора Клыкова?
Генерал подумал, пока Юз протирал лобовое стекло, и сказал:
Ты не стекло протирай ты очки протри, а потом и спрашивай!
Конь гневно косил на правую оппозицию в лице Змиевича.
Юз был силен в подобных пикировках. Он продолжил эскападу:
Вы, генерал, сейчас с этими пятками похожи на графа Толстого, а в этой бухарской тюбетейке и на Максима Горького одновременно! А где же ваши боевые походные портянки? А-а, понял… Вы их, разумеется, отдали нищим и обездоленным… Где же я эти пятки видел? Ах, да-да-да… Я видел их по телевизору, когда вы из Афганистана драпали!
Ах ты, интернационал-бандит!.. Жучков яростно кусал ус, кобыла его грызла удила. Ах, Змеевич!..
Юз проверил «дворники».
Змиевич, а не Змеевич, фельдмаршал… Это оскорбление моих чести и достоинства…
Жучков сильно раздул ноздри:
Что?! Честь?! Достоинство?!
Но согласитесь, о, избранник народа! «интернационалов» можно понять: они берут чужое. А вот как быть с националами? Это же крысятничество красть у своих!
Он резко надавил на клаксон, надеясь, что кобыла депутата дрогнет, понесет и унесет депутата, но та и не шевельнулась, лишь хвостиком махнула. Жучков кричал что-то, тщась перекрыть вой клаксона. Слух Юза выхватывал лишь слово «народ».
Панургово стадо ваш народ… говорил Юз, усаживаясь за кормило и прилаживая к воротнику ветровки рабочий микрофон. Утром после революции ты ему, народу, стопку поднеси через день-другой он сам дедовскую шабелюку из избы в шинок потащит…
Юз сильно хлопнул дверцей и увидел в зеркальце, что белая кобылица сделала курбет.
Он уже вырулил на прямую и помчал по ней, но генерал все еще гнал кобылицу вслед, пока встречный ветер не сорвал с бритой головы тюбетейку.
«Господи! начал говорить на диктофон Юз Змиевич, хотя имя Господне было для него ни чем иным, как риторической завитушкой. — Чудны дела твои! Люди ищут путей к обществу всеобщего изобилия и личного благоденствия, они, подобно сонмищам саранчи, пожирают окружающий мир и выделяют отбросы, отбросы и еще раз отбросы своего нашествия. И в изобилии этих отбросов философически спокойно живут изгои кажущегося благопристойным общества. Это каста неприкасаемых: всеядные умные вороны, и глупые чайки бакланы, болезненно жирные кошки, забывшие кошачью гигиену, и крысы-снобы короли подземелий, трущоб и свалок, и… Впрочем, искушенный читатель смекнет, что стоит за этим моим «и». Да, человекообразные. Инопланетяне? Гуманоиды? Скорее, гамноеды…»
Юз прерывается, размышляя, подойдет ли такой материал «Свободе», и продолжает:
«…Почему этих человекообразных так тянет гниение и тление? Они хотят психологически подготовить себя к смерти, умирая здесь заживо? Ведь каждому ясно, что с так называемой «санкционированной свалки» вода уходит обратно в большие города, обогащенная ртутью, альдегидами, примесями тяжелых, а то и радиоактивных, металлов. А бомжи живут! Не напрасно говорят, что после ядерной войны на планете останутся крысы, тараканы. Добавлю от себя: и бомжи. Они ушли на мусорные свалки, как «во время оно» уходили иные люди в монастыри, в скиты, в катакомбы? Как уходили в Сибирь, на Алтай? Или они ушли за свободой от властей, в гуманности которых разуверились. Чтобы определить для себя точку зрения на эту категорию людей, с утра я сел в машину и двинулся за город по заданному маршруту…»

16

Юз любил слушать не столько свои радио-опусы по «Свободе», сколько рабочие записи. И любил страстно. Потому работал на себя, как на публику.
«Вони пока не чувствую, но вижу пустыню вижу мусорные такыры, тянущиеся к подошве мусорных гор. На пике местной Джомолунгмы человек в позе усталого путника, который стоит на краю ущелья и думает: «Там слева Сухум, там справа Батум… А где же трамвайная остановка?» Вижу металлические створчатые ворота. Вижу убегающие вглубь территории человеческие, все же фигурки… Их три. Все трое в резиновых сапогах и с вилами, которыми, вероятно, ворошат горы своего добра… Вижу полусгоревшую лачужку… Вышел мужик, расстегнулсяага! Застегнулся, замер, увидев мою машину… Так, так… Побежал на полусогнутых к бараку конторы… То есть я замечен, господа. Что ж, вода дырочку найдет…»
Юз вел легковушку мимо кичливой проходной из нового красного кирпича, объехал свалку по ее размытому контуру, приглядывая тайное место парковки и какую-нибудь, не менее тайную, тропку.
«Думаю о том, как начать… Название материала: «Мир бомжий» По данным института… та-та-та… РАН, шестьдесят пять процентов московских нищих русские. Нет, пусть будет пятьдесят семь, а то националы закудахчут: народ вымира-а-ет! Восемнадцать процентов таджики и таджикские цыгане, молдаване, украинцы, европейские чавалэ остальное… та-та-та… Евреев нет. Элитное место работы свалки бытовых и промышленных отходов. Ранним пионерским утром господам халявщикам выдается по шесть мешков или кулей. Орудие труда крючок из толстой проволоки. Норма триста. Нет, триста пятьдесят стеклянных бутылок и, к примеру, пятьдесят «люменевых» банок. А уже в одиннадцать утра урожай нужно сдать приемщику. Приемщик властелин, сибарит! Он может дать ударнику «бомжьему одуванчику» талон на право работать индивидуально, то есть вольную. А тому, кто не успел до одиннадцати, может и не дать. И тогда бичара цельный день работает за право ночевать в местном «соцгородке» из допотопных дорстроевских («достоевских»?) вагончиков... И все, что представляет собою ценность, он обязан отдавать вверх по лестнице иерархии до тех пор, пока не выйдет «в люди». Тяжела жизнь московского маргинала! Благотворительной халявой и пернатый воробей сыт не бывает: червячка надо из-под земли-то выудить… Стоп! Надо, Юз, не забыть сказать и о бомжьих «цветах». Сказать следующее: существует две категории бомжей:черные и белые. Белые это попрошайки. Самое доходное место обирания прохожих Царь-Колокол, до пятисот рублей в час. Черные это хищники. Хотя разграничение это весьма условно. Обязательно пошутить по адресу социал-утопистов. Может быть, назвать материал «Город солнца»? Необходимо записать пару мифов из помоечного фольклора. Про какую-нибудь вонючую особу в рванине, которая нашла состояние, но роковое стечение обстоятельств оборвало ход ее жизни. А что? Можно стать помоечным Джек Лондоном! Получить Букерка! Экстраполировать мотивы Джека и все страсти Клондайка на русскую свалку! Ага Вижу лесной массив, но оставлять здесь машину опасно разденут… Вижу два балка из полусгнившего бруса… Стоит нестриженный мужик, палец сунул в нос занят научными исследованиями глубинных тайн организма…»
Эй, болезный! остановился Юз и высунулся из окна. Чего ты ищешь в этом носу? Счастье, что ли, потерял?
Че ты ходишь, не заходишь!.. лагерным чесом ответил мужик. Голос у него был высоким, как у женщины.
Ты баба, что ли? Юз поднял стекла, включил магнитофон на запись и, выйдя из машины, приблизился к мужику. Точно баба!
Ой, умру!.. Мужик отыскался! Ты, что ли, мужик? Докажи за деньги!
Потом, чуть погодя… пообещал Юз. А что ты умеешь?
Хозяин барин, мужчина! Много не возьму…
А это твой дом? кивнул он на брусчатый балок.
Дача, ответила грязная на вид баба.
Юз сделал пару приседаний, чтобы своей простотой расположить к себе дикарку. Потянулся.
А если я мент?
И что? Мне повеситься теперь? Давай ордер на квартиру и я пошла… Че стебаться-то? Нужны мы ментам! Им давай кого побогаче!
У бабы были синие глаза биологического антагониста Юза. Они светили, словно из времен Владимира Красно Солнышко. Заметив это, Юз на мгновение забыл слова пехоту, идущую в лобовую атаку. Пехота уснула.
Знаешь, ты кто? спросила она.
Кто?
Ты «пиар на марше», вот кто…
Ишь какие вы, мадам, слова знаете! Откуда в вашей-то глуши?
А вон видишь?.. указала она кивком головы на территорию свалки. Щас построение будет…
Что будет? посмотрел Юз сначала туда, после на стрелки своих «Сейко».
Построение… Потом политинформация. Там всякие умные слова говорят…
Часы показали без четверти три. Чтобы не спугнуть бабу любопытством, Юз пошел к машине и достал из дорожной сумки выпить и закусить. Не предлагая ничего этого бабе, он выпил водки, закусил бутербродом с желтым маслом и розовой пластинкой форели. А уж потом спросил у потрясенной таким его бессердечием бабы:
Будешь? Тебя как зовут-то?
Давай познакомимся Наташа! сказала она, на невидимых тесемочках собрав из губ улыбку, и сделала подобие полупоклона. А ты кто?
Меня зовут Юзеф, поклонился и он.
Очень приятно!
Уже? юмор Змиевича частенько оставлял желать лучшего, но именно таким представлял он роль весельчака и балагура, которую сейчас исполнял на глазах у падшего существа русской бабы Наташи. Однако чуткими незримыми вибриссами опытного духовного диверсанта он умел заметить это в себе. И отвлечь внимание жертвы мгновенной сменой тона и даже мимики.
Откуда же вы на этом историческом рубеже, Наталья? спросил он подчеркнуто на «вы», наливая ей в пластиковый стаканчик и думая о том, что надо пометить его. И не забыть потом выбросить.
Наташа… поправила она холодно. Это кличка… Я спилась с катушек. А откуда ты, Флоризель? Странники всегда рассказывали хозяевам о всяких диковинах. «Кто вы, гости, и откуда, и какое в мире чудо…» Пушкин…
Она не приняла его «вы».
Юз отреагировал, обозначив на лице приятное удивление. Он и выразил его словами:
Ната-а-аша! Ты образованная женщина! Я приятно удивлен… встретить в этом диком краю прекрасное существо, знакомое с Пушкиным это, я вам скажу-у!.. И политинформации слушаешь! И что интересного говорят?.. А впрочем, что интересного в политике это грязное дело, расскажи лучше о себе!
«Сейчас скажет, что она генеральская дочь и вдова маршала…»
Но Наташа ничего не сказала, а почти вырвала стаканчик из руки Юза, выпила и произнесла, как бы оттаяв:
Вы наверняка знаете, что все алкоголички после первой рюмки становятся велеречивы и чопорны. После пятой желают петь и очаровывать, а после десятой рвутся в бой за справедливость…
Эта у вас которая?
Пятая. Ровно посередине.
Пора петь? сказал Юз.
А почему же ты не выпил брезгуешь?
Я за рулем. Одну можно, а дальше ни-ни…
Завидую… Зачем же открывал бутылку?
Бутылку оставлю тебе… Милость, так сказать, к падшим…
Наташа улыбнулась.
Так отгони машину в кусты… Тебе же интересно посмотреть на построение! Послушать, что люди говорят?
«Ах ты, шельма!» удивился ее проницательности Юз, но спокойно, выдержанно, соврал:
Я хочу пасть с тобой очень низко…
Нет проблем, сказала Наташа. Зацени, плиз, если не в лом… Отъезжай в кусты…
Чего не сделает писака ради получения ценной информации! Юз послушался совета и очень пожалел об этом уже вскоре.
Маневрируя, он проткнул заднее левое колесо.
А когда стал ставить запаску и наклонился, кто-то сильно ударил его сзади по худому затылку. И Юз низко пал в измученную грязью траву.
Он ушел в инобытие.

17

Человек диву дается, глядя на муху, которая свободно разгуливает по потолку. Или встанет на том же потолке и стоит, лежа на крылышках это же цирк! А то, что земной шар округл, и он, человек, топоча по земле, уподобляется той мухе ему и в голову не придет. Так и юноше кажется непонятным житейский выбор взрослых, с виду неглупых людей. Он знает про себя, что будь на месте такого-то и такого-то поступил бы умней и расчетливей. А проходит время самокатом: оглянись проехали… Ты такой, какими были до тебя. Такой, как и все.
Бог пощадил Антона Сувернева и не дал ему того тщеславия, что затмевает человеку солнце разума. Еще в юности, когда сестры обложили его, красавчика, и стали гнать в театральное училище, он уперся нет. Он был слишком мужиком, чтобы жить жизнью измышленных кем-то героев. Он воображал себе скучного драматурга с сонными глазами и вывернутыми брылями, который пьет кофе за рабочим столом и роняет коричневые капли на рукопись… Он воображал, как произносить: «А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима!» И у него получалось: «Ассу! Дьикто! Задревно! Стиюлет! Ксвабоднайжи! Знииихвраждани! Прими, Р-р-рима!» Читая возвышенные монологи Сирано де Бержерака, он не мог сдержаться и хохотал до слез, до икоты так, что сестры, в конце концов, сочли его, Антона, безумцем. Они так и говорили: «Ты дурак, что ли?» Они пригласили даже психиатра инкогнито, и тот нашел у Антона пороки личностного развития, выраженные в нарушении смысловых закономерностей.
Позже этот психиатр отличился. Когда сотрудники больницы возвращались в электричке с колхозного поля, где работали на уборке лука по системе Ивана Петровича Павлова, доктор глянул на часы и быстренько, по ходу поезда, подошел к аппарату связи с машинистом. Нажавши на кнопку этой связи, он вежливо попросил машиниста ехать из пункта А в пункт Б в два раза быстрей, поскольку опаздывает на обход. Машинист не послушался доктора. Доктор повторил все сказанное ранее, но уже в оскорбительной форме. В пункте Б усталого доктора встретили бодрые санитары и устроили на отдых в то самое отделение, куда и опаздывал он на обход.
А юный Антон интуитивно понял, что ему не нужна публичная слава, как «яркая заплата на ветхом рубище певца», а нужно ему спокойнее, добротное, как рабочая спецовка, цеховое признание. Вместе с Чугуновским он с восьмого класса готовился к адвокатуре, но Чугунок, по выражению Антона, дал трещину. Он юркнул в какой-то станкостроительный техникум, оттуда загремел в армейский стройбат, писал с Уральских гор, что учится заочно в институте и станет министром машиностроения, если не обопьется до смерти антифриза. Почему именно антифриза Антон так и не понял, а позже забыл поинтересоваться по той простой причине, что виделись друзья детства редко, жили розно, как все москвичи, и чаще перезванивались. Сувернева ценили в адвокатской коллегии. Он провел ряд удачных мелких процессов, стал защищать крупных мерзавцев. Но — увы! Закон и справедливость не родственники и даже не сводные дети. И по мере того, как рос его адвокатский престиж, росло отвращение к делу, а актеры, в сравнении с адвокатами, уже казались приличными и глубоко несчастными людьми. Насмотревшись на отвратительные ужимки правосудия, он еще нашел в себе силы для крутого виража и ушел в следственные органы, тогда еще КГБ. А там доктор права Сувернев окончательно понял, что ничего в своей жизни уже не изменит, и что всяк хорош на своем месте.
Женился же Антон Николаевич однажды и навсегда.
Супруга его оказалась красавицей позднего цветения, то есть прибавляла в красоте с годами. Она оказалась как бы взятой на вырост. Родила двойню: мальчика и девочку. И
друга Чугуновского она жалела: «Пропадет…»
Валера Чугуновский с годами стал Суверневу понятней и дороже, как всякий веселый глупец, когда ты связан с ним дружбой и когда ничем не рискуешь. Чугун был неизменен в своем высокозатратном жизнелюбии. «В нем погиб художник…» без печали, впрочем, а с каким-то восторгом даже и восхищением думал Антон. И в это шаблонное определение входила вся его приязнь к товарищу.
Антон догадывался, что от юной женки Чугуну добра ждать не стоит. Еще полгода назад он просил своего товарища из налоговой инспекции, который «разрабатывал» местных нуворишей, бывать у Валерия Игнатьевича и мотать на ус.
Потому, когда тот позвонил, сказал, что на жизнь «объекта» совершено покушение, и попросил приехать, Антон сразу же отозвался. И прихватил с собой нужных людей.
Дорогой он
рассказал Федору Федоровичу Мыльцеву о характере своего неувядаемого дорогого друга. Федор Федорович вел машину и слушал.
В юности, доктор, меня бесило сознание того, что он, Чугунок, с его заурядной внешностью считает себя неотразимым. Таким, что лучшие женщины мира не будут спать ночами, если узнают о том, что в энской воинской части, где служили наши отцы, живет некий Валерий Чугуновский!
Письма актрисам писал?
Писал! Писал и знатным ткачихам, и чемпионкам! Пачками! Как солдат или зэка! Я ему говорю: «Ты кто такой-то? Кто ты такой, чтобы они бросались к тебе на полати, на ходу срывая с себя папильотки!» А он мне: «Как это кто? Интересный человек». «Ну, если уж ты так вопрос ставишь, говорю, то я гораздо интересней!» А он мне: «Я не вопрос ставлю, а даю ответ!» О, логика! Посмеемся вместе и дальше в цирк…
На фоне идеального несуществующего типа он гипертивный психопат. Значит, весьма приятный, деятельный, неунывающий человек, у которого в одно ухо влетает и навылет. А что у него с наследственностью? спрашивал Федор Федорович, полуоборачиваясь с водительского места.
Хороший вопрос, как депутат корреспонденту, замечал Антон Николаевич. Хороший потому, что я и сам хотел рассказать о его чудном папаше. Он был, как сейчас говорят, упертый! Вот если офицеры тащили с фронта патефонные иголки, саксонских пастушек фарфоровых, гобелены, то он, дядя Игнат, отличился. Он взял в каком-то немецком замке пять альбомов марок… Почтовых, разумеется, не дойче. Вот на них-то и построил Чугунок этот дом! Так вот. Его отец, дядя Игнат, всей своей военно-полевой душой любил шампанское. И однажды, после тяжелой операции на легких, стал умирать. Вот стал он умирать и просит моего отца: «Коля, хочу настоящего французского шампузика!» А где ж было его взять в те времена? Ну, в армии есть умельцы: нашли у какого-то генерала пустую коллекционную бутылку «Вдовы», как-то упаковали в нее наше абрау-дюрсо несут в палату. И что ты думаешь! Жахнул он стаканчик абрау-дюрсо, икнул пару раз и пошел на поправку!
А мать?
Мать? Мать обычная медсестра. По характеру золото. Обожала всех Валеркиных друзей и всех подружек называла невестами. Тетя Римма, царствие ей небесное! Все жены были Валерке, как я догадываюсь, неверны. А скажи ему об этом засмеет. Ну, уж топиться к проруби не побежит… Вот и эта… смеется над ним: он мне до плеча, мол, вместе с рогами… Но я не дам его в обиду, Федор Федорович, не да-а-ам! Ведь она же его какими-то мозгобойными таблетками кормит! А сейчас уехала и бандитскую няньку к нему приставила с тем же…
Я вам завидую, друзья… вздыхал тот. В наше время-а … и качал головой, сокрушаясь.
А кто я, по-вашему? К какому типу психопатов я отношусь? Ведь для вас все люди психопаты?
Вы идеальный тип, Антон Николаевич.
Психопата?
И человека… Где ваша-то «вольва»?
Да сын в Рязань укатил к какой-то подружке… Женить бы его… А он: на ком, пап, жениться? На этих проститутках?
Слабо, слабо-о им против нас, сказал Федор Федорович.
Слабо, согласился Антон Николаевич.

18

Как уже говорилось выше, дом Чугуновского стоял почти на самой вершине холма.
Из окон этого дома Антон Николаевич осмотрел в бинокль владения дикого барина Крутого. Антон Николаевич успел разузнать, что Крутой оказался
«законтаченным» на зоне. То есть он был некогда одним из самых злобствующих «положенцев». А один из доведенных до крайности лагерных «петухов» однажды бросился к нему на шею, крепко обвил руками и поцеловал в губы «законтачил». Тогда и простился Крутой с уголовной карьерой, хоть и расправился с мальчишкой особо жестоко.
Ровно в двадцать один час, приглушенно сказал налоговый инспектор Андрей Прокопыч, его садовник, шофер и телохранитель Максим поведет гулять двух бассетов… Без намордников, заметьте!
Пробегусь по поселку, пока светло, сказал Сувернев, глядя на часы. Было без четверти девять. Агент Колотеев уже перебирал в задумчивости телевизионные каналы, как усталая дева перебирает жгутики косы.
Меня звали на завтра картошку окучивать… Имейте ввиду….
Федор Федорович с инспектором говорили о преимуществах чистого медицинского спирта перед всеми его производными.
Навестив спящего в обнимку с трубкой радиотелефона своего друга, Сувернев объявил всем:
Ночуем здесь…
Затем испачкал свои туфли и руки соком сырого мяса, которое размораживалось в кухонной раковине, навернул на ствол пистолета глушитель, удобно приладил его в наплечной расстегнутой кобуре и пошел на Царапина-стрит.
А доктор Федор Федорович и налоговый инспектор Андрей Прокопыч разговорились о тонких материях сна. Началось с того, что доктор задал вопрос о том, долго ли спит Чугуновский и как спит. Инспектор отвечал, что тот спит, как в летаргии. Как медведь или муравей.
Он говорил, что уходит в какой-то черный мир… рассказывал инспектор. Я ему сказал, что пить меньше надо. И таблетками не закусывать тоже. Таблетками-то этими! Тогда и летаргии не будет…
Нет! как будто ставая точку на долгом внутреннем разговоре с собою самим, сказал доктор. Нет, в летаргии человек не видит снов. Это подобно смерти. Мнимая смерть. Иногда и хоронят даже. Я привез компьютер, сделаем анализ крови… Думаю, ничего страшного, какие-нибудь экстракты опия, индийской конопли…
Бр-р!
Судя по тем снам, пересказ которых я услышал от вас, пока ничего угрожающего жизни Валерия Игнатьевича нет. В общем, у меня есть предположение, что кто-то хочет вызвать у нашего подопечного состояние, подобное галлюцинаторному…
Вроде белая горячка?
Вроде того… И тут возможны варианты…
Я ему говорил: она тебя травит!
Ну, это уже не наше дело, а дело следственных органов… доктор увлекся и продолжил о своем деле, усаживаясь удобнее в кресле с чашкой остывающего чая. Понимаете ли, ведь не только у больных, но и у психически здоровых людей псевдогаллюцинации имеют характер стойкости и непрерывности! При обыкновенных чувственных представлениях образы все же туманны, аморфны, расплывчаты, как миражи. Они находятся как бы внутри черепа, а не проецируются вовне. В случае же с псевдогаллюцинациями тут, коллега, пас! Тут имеет место быть чувственная законченность! Вы понимаете, о чем я говорю? Второе. Если зрительные фантазии вы можете вызвать сами и сам же их изгнать из пределов сознательного, то псевдогаллюцинации возникают спонтанно, то есть самопроизвольно, а избавиться от них усилием воли невозможно… Вы говорите, нашего клиента все время расстреливают или вешают эти химеры?
Да-а! проникся соучастием в столь тонком научном разговоре инспектор. Черные брови его, как две озабоченные гусеницы, то сползались к перекрестку переносицы, то удалялись от нее, выдавая работу мысли. И что вы думаете по этому поводу, доктор?
Вы, разумеется, понимаете, Ватсон, что лишь при paranoia acuta et subacuta возникает логическая связь между псевдогаллюцинациями. Нашего доброго хозяина, как я понимаю, расстреливают всегда разные люди, и это значит, что его сны пока всего лишь следствие какой-то латентной тревоги. Какого-то подавленного сознанием стресса…
Федор Федорович, дорогой мой старина! Какой еще стресс! Какой еще пассаж! Можно ли жениться в пятьдесят с лишним лет! И на ком?.. На свиристелке с дырочкой! Ведь вы подумайте!.. опять было вернулся к основной своей теме инспектор, но доктор выставил перед собой растопыренную пятерню, протестуя и защищаясь.
Он говорил:
Вижу! Я вижу, что вам искренне жаль нашего страдальца! Но оставьте ему право ошибиться, как Господь Бог оставил его всем нам… Ведь он счастлив, не так ли? Оставьте же каждому его заблуждения. Зачем человеку смертному знать какую-то истинную правду о себе? Не будем отнимать у человека его иллюзий. Итак, что еще можно отметить при анализе той скудной информации, которой располагает наша медицинская комиссия? Остановимся пока на том, что галлюцинаторной навязчивости в снах нашего больного пока нет…
Интересно! с неподдельным интересом воскликнул инспектор Андрей Прокопович. А будьте добры, доктор, просветите простофилю: могут эти самые химеры взять, например, за хобот, да и увести подальше от нашей земли, а?
А кто нам об этом расскажет? Хобот у слона, а слон, как всем известно, мудро молчит. Если кого из людей и увели, так они тоже помалкивают. Там, надеюсь, другой, иной язык. А мы имеем дело с живыми людьми, говорящими на изысканном суржике!
На чем, на чем мы говорим, прошу прощения?
На суржике, инспектор. Но теоретически то, о чем вы говорите, возможно. Вполне возможно. Если химеры возникают, когда ваши глаза открыты. То есть вы не спите, а бодрствуете. Или находитесь в состоянии paranoia hallucinatora subakuta. Вот к этому, быть может, и готовят нашего господина Чугуновского…
Товарища, поправил инспектор.
Как будет вам угодно, согласился доктор.

19

Напевая тихонько «Манит сень акац-ц-ций прогуляц-ц-ца…», Сувернев начал обход новорусских отрубов с улицы Серостана Царапина, борца за эксплуатацию человека человеком. Он вынул из кожаного чехольчика перочинный нож, срезал гибкую лозинку тальника и идет, не спеша. Где крапиву лозинкой раздвинет и посмотрит на какое-то мелкое животное, где камушек из-под ноги сковырнет, где по песку начертит вензеля. Кажется он со стороны скучающим бездельником, но полные губы его утончились, втянулись в полость рта. Лишь кончик языка быстро, по-змеиному, выскакивает наружу и увлажняет эти губы. Антон Николаевич продумывал план захвата Крутого.
Вечерело, но свежестью и не веяло. Такую влажную духоту младший лейтенант Сувернев проклинал на своем первом марш-броске с полной боевой выкладкой и в противоатомном костюмчике. Потрескивали электричеством небеса и вспыхивали далекие зарницы, словно кто-то прикуривал в заоблачной засаде.
Ровно в девять десять Антон Николаевич встретил широкоплечего усача, в казенном камуфляже и с казенным же взглядом человека, принадлежащего не самому себе, а службе. Все лицо его было залито здоровым румянцем, словно кто-то взял и обмакнул его лицом в ведро с киноварью. Это был бывший майор Василий Тарас брат-близнец начальника свалки полковника Тараса. Он вел на сворке двух матерых бассетов, которые, как боевые машины в руках неумелого водителя, то швыряли мощные тела из стороны в сторону, то делали курбет, то пытались уволочь своего поводыря вдогонку за мальчишкой-велосипедистом. В их поползновениях наблюдалась стадная согласованность, а морды при этом не выражали ничего, кроме презрения к внешнему миру.
Антон Николаевич, как человек не совсем трезвый, а потому беспечный и потерявший осторожность, шел встречным курсом, напевая тихонько и помахивая своей палочкой наподобие дирижерской. Уже метрах в десяти от предполагаемой точки рандеву собаки стали рвать и натягивать сворку в его сторону столь мощно, что из-под задних лап летели земля и гравий.
Стоять! сначала говорил, потом кричал румяный садовник. Стоять, Псой! Стоять, Сысой!
Они рычали, тянули его в сторону кровавой будущей жертвы. И вот уже их пенные пасти в считанных сантиметрах от глотки двуногого, который кричит:
Уберите собак! Уберите ваших собак! Псой место! Сысой место!
Собаки еще больше звереют от такого проявления фамильярности и, кажется, вот-вот разорвут наглеца, как старую телогрейку. Но раздаются два хлопка и пара мирно ложится у ног уличного укротителя.
Отбегал Бобик, Жучка сдохла… говорит уличный гуляка, держа на мушке побледневшего собаковода. Что же это? Такие женихи и без намордников!
Лицо собаковода снова приобретает заревой румянец. Он пытается найти слова, и вместе с ними пистолет за поясом, что мешает сделать не только поводок, который намотан на ладонь правой руки, но и слова гуляки.
Убью! говорит гуляка. Подними руки! Повернись ко мне спиной и не балуй…
Гуляка достает из-за ремня кинолога оружие и вслух удивляется:
Ого! Австрийский SPP! Да ты никак шпион?
Достал два снаряженных рожка из брючных карманов камуфляжа.
Погоди, штафирка! пригрозил пленный.
Что, что? А хочешь, я тебя сейчас пристрелю, и мне за это ничего не будет? А?
Тот признается, что охоты к этому не имеет.
Тогда иди домой строевым шагом и скажи своему хозяину, что он… шашлык вонючий! Повтори!
Разрешите обратиться! говорит вдруг посрамленный кинолог. Мне нельзя туда… Кто-то из нас — или я, или хозяин станет покойником… Собак уже не вернуть, работы я лишусь зачем же мне еще и, сам понимаешь… А? Жизни лишаться-то мне зачем? Я Чечню прошел комбатом…
Логично. Понимаю. В таком случае разматывай поводок, бросай его на землю и иди впереди меня, не оборачивайся…

20

Любомир Хренов сидит у антикварной керосиновой лампы, которая помнит, может быть, еще своего изобретателя. Он наслаждается этим дрейфом вне времени лицо его смотрится спокойным и беспечальным. Он, похоже, не слышит возни плененного Юза Змиевича за перегородкой своего кунга. Не слышит и того, как дождь, подобно хорошему венику, нахлестывает распаренную землю. Он отдыхает. Он заплатил за свое счастье годами унижений и ушел в этот тихий дрейф, как на бесконечные школьные каникулы. Любомир с видимым удовольствием выбирает из письменного прибора цветную ручку с черной пастой и пишет на плотной белой бумаге:
«Сижу, земляне. Как в тонущей К-19. Охраняю грешного шпиона-щелкопера и его последнее желание. Он возжелал Наташу из Тамбова, а она свободная мартышка будто бы согласилась удовлетворить это его хотение, но сама зеркальцем просигналила Коробьину на пост. Интересуются тут, мол, нашей и вашей свободой. Ребята его и глушанули. А ведь он и не понял, что Наташа его разыграла, настолько самоуверен. Позже ему дадут слабительного и отвезут с завязанными глазами куда подальше, разденут, пустят на шоссе нагишом. Это очень мягкое наказание, земляне. Но я полностью одобряю инициативу нашего Полковника. Вот отменил Владимир Красно Солнышко кровную месть так и стали мы белыми агнцами в мире серых волков, то есть жертвенными животными, ибо человек должен мстить, если хочет добра миру. Я, например, всегда был излишне мягок. Я никого не трогал так почему же ваш мир отторг меня? Мне лично уже ничего не нужно, но я люблю всю земную красоту. Я не люблю, когда ее истребляют во имя позорных, ничтожных денег. Не люблю и тех, кто делает это. Потому я и полюбил оружие: безоружный народ когда-нибудь лишается своего достояния родной земли. И хорошо бы нынче американскую вторую поправку к российской конституции да кто же это позволит! Выход один «право свое мы в борьбе обретем». Для борьбы нужны деньги мы экспроприируем их. Стадо агнцев, ведомое парой львов, страшная сила. Наш Полковник лев. Вася Коробьин с Сигайловым спорят со мной и говорят, что баранов ведут не львы, а шакалы, и что это подтверждается историей человечества. Но, Вася и Саша, это вопрос веры и безверия, скажу я вам. И я хочу умереть героем, как сирота-мальчик Саша Матросов. Ведь вымирает русский народ, пока мы рассуждаем о его благе, а смерть одна. Здесь, на этой свалке, я снова полюбил жизнь и словно опомнился! Мы погибнем без координат утраченной нравственности. Говоря «мы», я имею в виду себя лишь отчасти, а имею в виду тот прекрасный русский сад и тысячелетние фамильные деревья этого сада. Может быть, только сироты могут так сильно любить то, что им не принадлежит, и умирать, защищая это как мечту… Россию разорили, как рядовую фирму, это ли не обидно, земляне! И они не остановятся на этом, пока жив хоть один русский окопник. Они умопомрачительно подменили наш млечный язык их, обезьяньим. И мы здесь, на свалке, уже научились понимать друг друга глазами и не говорить пустых слов, отчего просыпается душа, мама. Завтра пойдем на боевую операцию кто останется жив? Но я спокоен, как обломок кирпича на старом тракте. Правильно выкалывают на шкурах зэка: «Нет в жизни счастья». А ты не гонись за ним его на всех не хватит. Есть в жизни ясная цепочка радостей и хорошо.
Да и умирать так называемым счастливым тяжело. Они цепляются за жизнь, как летящая с крыши высотного дома кошка цепляется за стены. Из ада в рай куда как веселее, чем из рая в ад. А нам, бедовым, что стоит прервать свое нечистое дыханье?
Прощай, мама, Галина Николаевна. Ты, наверное, в раю, в сердце любви. А мне, грешному, куда дорога? Прощай и ты,
синеглазая Наталья Тимофеевна Ласточкина, моя последняя любовь из города Тамбова. Ты не сдалась даже этому богатому Шейлоку, который ворочается сейчас и мычит за перегородкой. Словно песню поет про то, как черт с неволи шел, да заблудился».
Сон наваливался на Любомира. Ручка выпала из немеющих пальцев и сухо стукнула об пол.
Он поднял голову от бумаг, потом поднял ручку, послушал шумный ход дождя и приписал постскриптум:
«На земле все уже было. Но Господь говорил, что не допустит второго потопа.
Макака, желающая умереть человеком
Любомир Петрович Хренов. 1957 2…(?)»

21

В служебном кунге коптили керосиновые лампы.
По крыше беспрерывно стучал дождь.
Директор свалки отставной полковник ВДВ Тарас проводил военный совет. Тарас только что дал послушать рабочую кассету из магнитофона Юза Змиевича своим соратникам. Теперь он комментировал ее следующим образом:
Вы слышали, товарищи, что он шьет нам, русским, которые веками служили созданию своего государства и которые, между тем, помогли им создать свое на территории многострадальной Палестины. Добавим сюда и автономное государство со столицей в Биробиджане мало? Но кого будет грабить ростовщик, когда кругом единоверцы и единоплеменники? Ему талмуд запрещает грабить своих… Впрочем, плевать он хотел на талмуд, когда подворачивается выгодное дельце! Все мы, здесь сидящие, прекрасно это знаем! И я не стану занимать ваше и свое время изложением очевидного. Он шьет нам «жажду дышать миазмами тленья». Пусть подышит сам миазмами своего векового правленья в России. Надеюсь, понравится, и он будет принят в бригаду Хреновича на конкурсной основеИтак, перехожу непосредственно к идеологическому подтексту завтрашней нашей акции. Великие истории начинаются с великих войн. В великих освободительных войнах дорог каждый доброволец. В наших рядах, друзья, есть убежденные коммунисты… Коммунисты вперед!
Встали двое из пяти командиров, одетые в камуфляж.
Посмотрите на них, друзья-националисты. Это два майора Недашковский и Колыхматов. Да, они коммунисты. Они поддерживали ДПА, когда еще жив был генерал Охрин. Оба имеют опыт боевых действий. Кто же такие коммунисты, друзья, если рассеять идеологическую дымовую завесу? Рядовые советские коммунисты те же казаки по роду своего служения тому государству, которое их призвало в первые ряды. Их и постигла участь казаков: тех государственников расказачили и перебили, этих государственников раскоммуниздили и лишили исторического прошлого, вместе со всеми коренными народами нашей «не нашей» страны. Руками их же вождей. Бородой ихнего же Карла! Так почему же перед лицом общего врага мы дробимся по его же наущению? Помиритесь! Отдайте друг другу честь коммунисты и националисты! Коммунизм отчасти обрядовое православие. Вы все, собравшиеся здесь сегодня, русские офицеры! Соединимся и обеспечим справедливость на одной шестой суши.
На одной восьмой уже, товарищ полковник…
Нет, на одной шестой! Слышите, Недашковский с Колыхматовым и Агапов с Федюкиным?
Да мы уже помирились, товарищ полковник… Вчера «Варяга» вместе пели… На голоса… вставая и отдавая честь, как и его товарищ, сказал один из националистов.
Далее, движением руки усадил всех по местам полковник Тарас. Довольно дробиться по поводу выяснения: был заговор против России не было заговора! Оставьте это старушкам из КПРФ! Мы сами спровоцировали этот заговор. Как? Отвечу. Мы деградировали и ослабели. Книжек обчитались. А Гитлер не победил нас еще и потому, что по книжкам русских писателей нас изучал. А те учились писать, как европейцы, и всех, на хер, запутали. Эти книжки они кого хочешь доведут. От книжек наших писателей тайна русской души становится еще непроницаемей. Как череп бульдога. Все. Детали потом. Сегодня мы должны быть едины. Ты, Самылкин, кто язычник?
Так точно, товарищ полковник! Язычник. Насильственная христианизация погубила Русь… Агнцами жертвенными мы стали, и причем уже добровольно! отвечал мрачно Самылкин и подергивал шеей, будто давил его шарф. Его болезнь называлась хореей. Однако Самылкин жил с нею уже тридцать лет, был женат, счастлив и говорил, что супруге очень даже нравится его подергивание.
Вот и прикуси язык, если язычник! Победим и разберемся. Нация должна быть монолитом, целостным организмом. У нас нарушены механизмы самосохранения. А веришь ты в Бога, не веришь ты в Бога дело каждого. Вот нами и манипулируют на уровне… надстроек. А ты, Хайруллин, кто православный?
Так точно, православный!
Вот и прости язычника Самылкина. Не созрел товарищ политически. Завтра все дадим клятву. Текст клятвы у кого?
Хреныч редактирует! Хреныч! ответили сразу несколько голосов.
Перехожу к следующему аспекту: да! Да, друзья мои! Завтра мы пойдем грабить! Но ни одно святое дело не обходится без, понимаете ли… да… А где их брать в таких количествах? Мы продолжим брать их у тех, кто ограбил в целом страну и каждых девять из десяти лично. И все это по разнарядке большой дружной семьи из ЦК. Пусть же никого не смущает деятельность подобного рода. Вспомните лозунг «Грабь награбленное!» То есть грабь эту ростовщическую лавочку! Никто не спрашивал у нас «добро» на вывоз из страны народного достояния. А мы только: «Гей, родимые! Грабю-ю-ють!» Поэтому пусть ваша совесть будет чиста, голова пусть будет ясной, а рука твердой. Оружия и боезапасов у нас предостаточно. Полковник Коробьин, доложите командирам план операции… Давайте-ка сюда, к свету, Василий…
Совещание длилось бы, наверное, до утра, но часа в три ночи прибежал охранник:
Наводнение, товарищи! Потоп, не ниже! Вот сижу, любуюся во что же я обуюся? сообщил он.
И военные, помигивая карманными фонариками, встали.
Пойдемте посмотрим…
Что там с техникой-то?
О, гады синоптики! сказал полковник Тарас. У нас синоптики кто есть?
Нет, товарищ полковник!
Ну, повезло им, штафиркам…
Все вышли на улицу, укрываясь плащ-накидками.

22

Юз сидел на каком-то полу, прислоняясь спиной и головой к стенке. Он чувствовал свежую боль в затылочной части черепа. Рот Юза был накрепко заклеен скотчем. Носом он ощущал не очень-то приятные запахи, исходящие из-под собственного тела. Волосинки на запястьях саднило от липких пут. И,
как это ни чудовищно было осознавать, Юзу хотелось есть. Но более того пить. Тем сильнее, чем сильнее шумел мощный дождь за стенами балка.
На светящемся циферблате наручных часов было около четырех. Наверное, утра.
«Ну, сутки. Ну, двое суток… думал Юз. Лола должна поднять бучу. Она жена! Да… Лола… тут же и засомневался Юз в правильности хода своих вялых мыслей. Бывало неделю болтаешься ни слуху от тебя, ни духу, а Ло-о-ола… Да-а, Лола, ты, Лола, мать твою, Лола, за ногу, Лола…»
Юз глубоко зевнул через нос. Сознание на какое-то время прояснилось. В течение этого времени он вспомнил, что читал о забавной старушке из американского штата Калифорния. Миссис пошла в салон красоты, сделала себе немного маникюр, немного педикюр, а потом, под угрозой расстрела, неизвестно зачем взяла в заложники всех, кто находился в салоне. Она не выдвигала никаких требований к властям. Не просила «Боинга» с миллионами на борту и обнаженным юным стюардом на посылках. Она только грозилась перестрелять заложников, если кто-то решится их у нее изъять. Только через восемь часов полиция взяла парикмахерскую штурмом, но никакого пистолета в сумке злой старухи не обнаружилось. Остались тайной и мотивы, по которым та взбеленилась…
«Зачем взяли меня и что намереваются со мной делать? Поразмыслим… Ну приехал я, что называется, сам. То есть намерений захватить прогрессивного журналиста Змиевича у них не было… Отсюда следует, что в перспективе торговля… Я не ограблен вот что удивительно! Не по политическим ли мотивам они меня хотят загасить?..»
И тут поверженный ниц Змиевич вспомнил, что помогал своему продвинутому племяннику Солу сочинять руководство для электронной игры в заложники. Он, в силу своего тщеславия, весьма серьезно отнесся к работе своего интеллекта. Он считал, что владеет молодежным сленгом, и текст помнил едва ли не наизусть.
«Совет первый: заложников можно выставлять в окно. Сдуру противник начнет палить в них, думая, что это ты, и влетит на бабки. А это приятно. Тем более, что ты сможешь засечь его огневую позицию и сектор обстрела. То есть демаскировать противника.
Совет второй: можно немножко поранить заложников несколькими выстрелами из пистолета и всюду таскать их за собой. Для чего? А для того, что первый удар гранаты они примут на себя, а ты снова опускаешь врага на бабки. Плюс выигрываешь время, чтобы среагировать.
Совет третий: таскай просто так одного заложничка за собой это твой задний щит. Он примет на себя весь свинец от разъяренного врага.
Совет четвертый: в случае ведения затяжного боя с применением огнестрельного оружия рекомендую использовать заложника как живой щит. Прыгай вокруг него и постреливай, прыгай и постреливай. Точность и скорострельность выстрелов противника будет на порядок ниже, так как ему, чай, не хочется продырявить заложника.
Совет пятый: подводи заложника близко к двери и оставляй его там, каунтеры не смогут открыть дверь, так как ее подпирает заложник. Возможно, что они сдуру начнут пулять и убьют заложника».
«Не могли же они дознаться? Нет, разумеется. Игра есть игра и не надо забывать, Юз: ты жертва стечения обстоятельств», думал он. Но от воспоминаний о своих советах любителям электронных игр он все же постарался внутренне отгородиться.
Потом он пытался вспомнить лицо той русской бабы, которая у выведенной из строя машины, в кустах, цитировала ему из «Онегина» строки, которых он ранее не знал, но, как ни странно, запомнил по причине их полной ясности и своего старинного знакомства с ритмом онегинской строфы.
Имея ввиду эту свалку как государство, баба читала о том, «как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…»
Этого простого грудничкового продукта Юз имел нынче полные исподники. Продукт этот очень мешал ему чувствовать себя представителем элиты. Но, несмотря на неудобства, усталый Юз прилег на какое-то невидимое во тьме тряпье и под шум дождя уснул, ушел в инобытие
Юз оказался на каменистом острове. Он шел в гору, к
деревне, вместе с корейцами-луководами, и сам, будто бы, был корейцем.
На горе стояли конные, и один из них, унтер-офицер Морисита Ясуо, указывал на корейцев саблей:
Они идут! Это разведчики русских. Они осмелели, эти продажные желтые собаки!
Сосед его, Хосокава, словно бы жалуясь на что-то, сказал:
Это наш остров! Давайте же выпьем, господа!
Всем разлили по рюмочке разбавленного спирта.
Все выпили.
Ясуо приказал:
Пошли! и, когда сблизились с корейцами-луководами, спросил Тена: Ты кто? Почему идешь сюда, в японскую деревню?
Хотел спросить у вас, господин: где находится дом Кимуры Такео? Мы идем сватать его дочь Миеко. Сам-то Кимура в марте умер…
Умри и ты! крикнул офицер и рубанул с потягом. Упавшая в пыль голова корейца Тена, словно еще надеясь на что-то, пучила глаза и шевелила губами. Тело же еще только падало на прибрежный галечник.
Ты кто? спрошено было и луковода Цоя.
Цой поднял руки, закрывая голову, но Морисита ловко отсек одну из этих работящих рук, оскалился, и, не ссаживаясь с коня, воткнул саблю в скудный песчаный островок.
Это был знак остальным. Они добили луковода. Юз же Нацукава восхотел оттолкнуться от этой чужой земли и улететь на родную российскую свалку, но, как восковой огарок, плавился в углистом пламени японских глаз. «С этими не договоришься!» понял он и заговорил жарко:
Я не кореец! Я не кореец! Я ваш, я Япончик! Моим прадедушкой был знаменитый одесский Япончик!
Офицер натянул на кулак тонкую перчатку, приподнял живую и сообразительную голову Юза за подбородок, посмотрел в глаза.
Пойдешь с нами желтопузиков резать? Говори!
Да за милую душу! обрадовался Юз. Достали уже своим луком!
Позади, за спиной, где росли молодые лиственницы, послышался цокот лошадиных копыт и крик:
Все собирайтесь на войну с русскими! Быстрее собирайтесь! Из-за сопок летят русские самолеты!
Все услышали рев двигателей на форсаже.
«Убегу под шумок! радовался Юз. Наши летят, русские!»
Рванула бомба.
Юз проснулся и услышал, что к шуму дождя добавился и вой ветра.

23

Цыганка Раиса Крянгэ размышляла.
Она лежала на ковре и почти не вникала в действие видеофильма, который, как сорный
ручей, проистекал перед ее черными глазами. Фильм не нравился ей. Ей нравились сочные фильмы Кустурицы. Возникало чувство, что его глаза и ее одно и то же, а мир свеж, наивен и лукав, как умытое дитя нищего. Но, зная эти картины едва ли не наизусть, Раиса находила в них что-то незамеченное в прошлый раз. Сегодня шел теплый дождь, а ей было тревожно. Она и включила «видак», чтобы жужжал и отвлекал от занозистых мыслей.
Не получалось отвлечься.
Проскрипел деревянной винтовой лестницей брат пошел перекусить на кухню. Когда старший брат в доме он хозяин. Брат занимался перепродажей золота и автомобилей и был очень богатым цыганом.
Пшала! Помогискир мангэ, пшала! - Брат! Помоги мне, брат!
Мэ бокхало… Мэрав тэ хав… - Я голоден… Я ужасно хочу есть…
Раиса остановила фильм и пошла к брату.
Со родэса ту, пшала? - Чего ты хочешь, брат? прислонилась она к дверному косяку.
Да хоть йэк тахтай чяйо! - Да хоть стакан чаю! ответил брат басом профундо и не глядя на нее. Он не привык сам себе подавать на стол. Но милиция еще в одном его доме арестовала жену за хранение наркотиков и теперь жена находилась в следственной тюрьме, а он с детьми жил в доме Раисы. Дети уже спали.
На йав дылыно… Ту ром… - Не будь глупым… Ты – цыган… сказала Раиса и стала накрывать на стол. Часы пробили три раза.
Мишто… - Хорошо… садясь за торец стола и беря голову в зажим ладоней, сказал брат. И спросил:
Со тукэ трэби? - Что тебе надо?
На пхуч, пшала… Намишто мангэ… - Не спрашивай, брат… Плохо мне…
Йав кэ мэ - Иди сюда… брат указал на стул слева от себя и выпил водки. Бравинта жужоры… похвалил он водку и повторил: Пхэн, со тукэ трэби? - Сестра, чего тебе надо?
На плите подогревалось мясо кролика. Оно шипело в чугунной сковороде, шипение это мешало чисто слышать голос. И Раиса присела рядом с братом.
Мандэ дадывос исы… - У меня сегодня…- начала она по-цыгански, но внезапно махнула кистью руки цвета белой луны и стала говорить по-русски. Цыганских языков было столько, что порой одна цыганская семья не понимала другую. Раиса рассказала о телефонном звонке Крутого, который просит погадать ему на картах Таро.
Он хочет завтра с самого утра. Обещает заплатить хорошие деньги. Бут ловэ.
Она сказала брату, что не может понять причину своей тревоги, она словно лишилась сил.
У него темная душа, сказала она. Но не подумай, что я боюсь его… Нет, мэ ромны… Что-то подсказывает мне, что моя дорога будет опасной…
Э-э! поморщился брат. На дар… Не бойся! Кто тебя тронет, пхэнори, тому дня не прожить… Но я дам тебе Виктора Цыру… он достал из кармана пижамного пиджака пистолет: Лэ… И вспомни кицы сы тутэ пшала и пхэня сколько у тебя братьев и сестер…
Аи, пшала… ЧячеНо, думаю, обойдусь без этого, она кивнула на пистолет. И Виктора не тревожь...
Мишто, согласился брат и выпил еще водки, но пистолет не убрал лишь покосился на него, как цыганский конь. Он ни слова не проронил о своей жене. Цыганская жена считается существом оскверненным. Если она переступала через продукты их нельзя было есть. Она не могла сесть с мужем за один стол. Чтобы не опоганить шатер, цыганка ползала в нем на четвереньках, потому что самой поганой вещью во всем мире считалась ее юбка. Если цыган как-то сболтнет в компании мужчин о жене, просто произнесет слово «жена», то после длинно извиняется перед людьми.
Брат ел, а Раиса смотрела на него, и ей становилось покойно.
Она вдова. Ее муж был потомственный цыганский князь. Его зарезали в кишиневском поезде три года назад. Попросили его гитару он не дал.
Раиса еще маленькой девочкой впервые увидела его в доме отца на Мурыновке, что в Курске. До поры взросления отношение к девочкам у цыган драгоценное, алмазное, яхонтовое сердечно-печальное. Но не дай ей Бог утратить девственность до замужества. Если отец не убьет уходи из табора вся семья. Ей было тринадцать лет князю тридцать, когда они поженились. Но и после женитьбы на Раисе удивительный князь Николай относился к ней, как к еще девочке. Он сам не был светски образован, а ей разрешил учиться и читать книги, будто видел перемены в цыганской жизни.
Ах! сказала Раиса печально. Может быть, мы уже не цыгане?
Инкэр тыри чиб палэ данда, морэ! - Держи язык за зубами! с нажимом сказал брат. Джя Дэвэлса! - Иди с Богом!
Тэ дэл о Дэвэл э бахт лачи, пшала… пожелала ему удачи Раиса и пошла спать.
Она пошла спать, а брат остался. «Наверное, он любит свою жену…» по-русски подумала Раиса и улыбнулась чему-то, обернувшись.

24

Раисе не спалось. Она думала о сыне, который учился в Лондоне и любил тратить деньги.
Это сегодня она зарабатывает гаданьем в своем салоне белой магии. А при еще советской власти она была бакалавром-этнографом, что редкость для цыганки. Тогда Раиса не была так одинока в непостижимом и холодном космосе жизни. Теперь от непреходящего одиночества она бы стала доктором философии, но кому это надо. Надо только ей одной на муки.
Она садится за пишущую машинку и рассуждает:
«Глупо думать, что человек произошел от обезьяны. Нет, человек сразу был разумен. И он был, наверное, более разумен, когда жил близко к земле. Но он становится обезьяной на древе жизни, устав от высочайшего напряжения многих тысячелетий. Можно представить себе каждого живущего, как растущий побег старого дерева, которое молчаливыми корнями и большой частью ствола уходит в реку времен. И каждый, кто умер уже до нас, мог считать эту зыбкую воду, а не земное лоно реки, своей прародиной… Нет народа, который был бы одной расой, и нет расы ни динарской, ни альпийской, ни атлантической которая была бы одним народом. Вот и русы развеяны бедою по белому свету, словно по извечной привычке своей соревнуясь в рассеянии с армянами, евреями, цыганами… Те, кому хватает упорства, еще крепче цепляются за родную землю. Это те русские, словене, которые знают свое слово, свою речь, и для кого все остальные немые. Немцы. Сколько же народов притянуло к себе мистическим магнитом русское русое, рудое слово! Но отрекшись от язычества и не став до конца православными так и спорят словяне между собой на радость, отнимающим их древний язык, народам… Было ли у них Священное знание истины и был ли Золотой век, о котором говорят древние мифы? Не знают русы. Забыли. Заспали на соломенном тюфяке веков. Но их детский дух, стремящийся в космос, как в сказку, еще силен там, где подлый умишко тянет вниз. И треклятое русское «авось» не есть ли оно признак рутинной интуиции, которая выше любого рассудка? Может быть, к этой интуиции привыкают, как к данности, и не замечают ее, тащат в старый чулан, где пылится ветхое прошлое? Только мутная вода неясных воспоминаний да странные сны в безвременье будоражат ржавые струны древней, прародительской памяти, которую называют еще генетической…
Люди неистребимо жаждут бессмертия. У греков оно называется время третьего Геракла, в Центральной Азии возвращение Гессера, в буддизме приход Будды Матрейи, а у христиан второе пришествие Христа или наступление Царства Божиего на земле. Надо лишь искупить грехи и ошибки, совершенные каждым, и первородный грех. Тогда человек не будет нуждаться в пище и земных удовольствиях. А значит, не будет завистлив и жаден. Но человек ли это в нашем привычном понимании? Как эти мысли ведут в тупик! Я, Раиса Крянгэ, боюсь неразгаданного Бога и хожу в православный храм молиться. Но коли Бог побеждает любовью и дает нашей совести свободу выбора, то почему я должна говорить священнику ту правду о себе, которую знает один Бог, и которой я боюсь и стесняюсь. Пощадите! Ведь Господь знает правду! Зачем знать ее человеку? И я стою в стороне и не подхожу к причастию, чтобы никого не обманывать. В православный храм ходит много цыган. Дети причащаются. И все они свободно выбрали православный крест их никто не гнал сюда насильно. И многие из них не могут расстаться с древними цыганскими промыслами, о которых все хорошо знают. Но мы становимся оседлыми, и кто знает, не будут ли наши дети опорой православия в будущем и не отмолят ли наши грехи, связанные с занятиями магией? Ведь Князь мира сего не вечен. Как пойти против собственной природы мир ведь хорош многообразием Божиим. Мы, цыгане, ромалэ, чавэла тоже дети Его. И мы арии. О, как трудно ничтожным умом охватить это волшебное хоро, похожее на круг такого же волшебного и непостижимого солнца коло! И ведь был языческий бог Хор, и перед его истуканом водились древние хороводы! Ведь был у русичей бог Агуня Агни огонь, обозначающий первоначало! И был праязык, на котором люди общались это не могло уйти безвозвратно. Так где вы, русичи? И почему так радуетесь празднику Ивана Купалы, как то дитя, что раз в год достает из сундука веретенце свой прабабушки?..»
Мандэ дадывэс исы… бут ловэ… -У меня сегодня… много денег… говорит своим латунным басом брат, стоя в дверях за ее спиной. Трэби, пхэнори? - Тебе надо, сестра?
Нат, пшала, мотает головой Раиса. Пойду спать, скоро утро…
Ей скоро тридцать семь лет.
Уже в постели, чтобы уснуть, она с закрытыми глазами вспоминала цветаевские стихи:
«…Милые спутники, делившие с нами ночлег!..» «Ночлег…» шептала Раиса. «…Версты, и версты, и версты, и черствый хлеб… Рокот цыганских телег, вспять убегающих рек рокот…» «Рокот…» повторяла она. «…Ах на цыганской, на райской, на ранней заре помните жаркое ржанье и степь в серебре?.. Синий дымок на горе, и о цыганском царе песню…» «Николай, Никола…» утирает она слезинку. «…В черную полночь, под пологом древних ветвей, мы вам дарили прекрасных как ночь сыновей. Нищих как ночь сыновей… и рокотал соловей славу… Не удержали вас, спутники чудной поры, нищие неги и нищие наши пиры, жарко пылали костры, падали нам на ковры звезды…»
Ей снится: князь Николай учит ее носить перчатки.
Да что их носить? смущается юная Раиса и от смущения по-детски грубит. Надевай на руку и носи…
Если бы, улыбается он искристыми глазами. Посмотри на мои усы просто их носить?
Чего уж проще отпустил и носи, рдеет Раиса.
Усы обязывают мужчину быть им. И это обязывает многому. То же и перчатки женщины...
И тут Раиса вспоминает, что он погиб. Она берет его за руку рука в перчатке.
Возвращайтесь, Николай… Довольно вам витать по ту сторону жизни… Я молюсь за вас… Ах, как долго я выкликала вас из тьмы, звала вас мертвого… Я распускала волосы и без рубашки, голая, чертила магический круг, я ставила два стула посередине. Я клала на них два хлеба и ставила две чаши с водой… Потом тушила свет и зажигала сорок свечей! Я брала в руки землю с вашей могилы и читала: выкликаю из могилы земной, из доски гробовой… от пелен савана, от гвоздей… от венка… Ох, Николай! Однажды вы пришли, я испугалась и смахнула со стула хлеб и воду! Почему, зачем я испугалась? Скажите…
А не тревожь меня, сказал Николай. И никогда больше не делай этого сойдешь с ума. Целуй крест православный, глупая…
А ехать мне завтра к клиенту или не ехать, князь?
Я с тобой, не бойся…
То есть мне ехать?
Вода укажет, машет рукою в тонкой черной перчатке князь Николай.
Садится на белого коня. Их накрывает белое облако…

25

Когда Крутой за задние лапы притащил во двор еще недавно живых и злобных, а теперь с прикушенными высунутыми языками, псов, то удивился тому весу, который они составляли, своей одышке и той грязи, которую он одолел, идя с грузом вниз по склону. О телохранителе он не печалился: такому спецу, что не уберег ни собак, ни себя лучше ни живому, ни мертвому не возвращаться в этот дом.
Крутой устал мышцами, но у него появилось незамысловатое бодрое дело: найти и разобраться с теми, кто погубил двух его кобелей. Его потряхивало от воображаемых картин сладкой мести. Тогда он выпил стакан коньяка из черной бутылки, не разуваясь, мобилизационным шагом прошел к камину и возжег в нем дровишки. Тогда уже разулся и бросил туфли в огонь, чтоб не мыть противно. Кто же мог?
«Кто-то из пехотинцев Сизого? Что за артист-куплетист, мясник-фокусник? думал он. Ходил тут днем под окнами какой-то деляга с периловки… Увижу в лицо вспомню козла. Голову оторву и моргать заставлю…»
Он в тапочках сходил в подвал за ящиком гранат. Сам вид боезапаса приводил Крутого в равновесие. «Не тот бы бздило-мученик был бы я сейчас вором в законе! Век бы в руки этого добра не брал…» без веры к себе думал он. Ему нравилось иметь оружие, а ворам в законе это запрещено уголовной этикой.
Он разложил гранаты на столе, сыто оглядел свою карманную артиллерию. Это были шестисотграммовые лимонки Ф-1 с ж-образными канавками будущих осколков на чугунных корпусах. Каминное тепло, коньяк, сухие тапочки все это вместе и разморило Крутого. «Ничего… глядел он сонными уже глазами на гранаты. Ничего… На бесптичье и жопа соловей… Пара гранат не пустяк…»
И уснул, сидя в кресле.
С мыслью «пусть сунутся» ушел в инобытие.
Там встретили его добротные двухярусные нары с хорошим матрасом. Он лежит на верхней шконке, вокруг делегация народов мира. Здесь Джавахарлал Неру в белой бескозырке и с большими просящими глазами. Здесь Маргарет Тэтчер в синем платье и с ридикюлем, куда она сует и не может всунуть косметичку. Здесь старик Пиночет, за саблю которого все входящие запинаются. Здесь человек в кожаной куртке чекиста и с длинными, как у женщины, волосами, которые собраны на макушке пластмассовой гребенкой.
Ну что, леди энд джентльмены? спрашивает Крутой. Мы работать не боимся, но работать не пойдем или как? По субботам не работам, а суббота каждый день? Скорей заточку возьмете, чем кайло так? Хорошо народами-то править! Спи не хочу, ешь не хочу. Так или нет?
Молчат. Неру разглаживает морщинки на брюках в районе колен, Тэтчер у глаз, Пиночет сжимает и разжимает эфес сабли.
Молчите? Молчите. Мы подождем, говорит Крутой. Час кантовки год здоровья… Нет, не пойду я в «смотрящие» зоны… Та зона кончилась. С кем иметь базары? С шелупонью? Где нормальные люди, я спрашиваю? Вы люди? Вы хрен на блюде… Извели вы нормальных людей, господа. Что это за лозунги вы придумали во всем заколюченном мире «Позор салоедам!» Почему, объясни мне кто-нибудь! Почему старик Проценко по ночам утайкой жрет сало на толчке? И кому это не нравится хорошее сало поднимите руки вверх! Всем нравится? Все. Снимите эти лозунги по зонам. Повесьте что-нибудь жизненное!
На свободу с чистой совестью? иронично так спрашивает Неру.
Пиночет подсмеивается. Тэтчер просто шевелит выщипанными бровями и говорит:
Может быть, с едва уловимой ехидцей говорит она, напишем на фене: «Conscitntia mille testes»?
Переведите!
«Совесть тысяча свидетелей» так переводятся эти слова.
Не пойдет, жестко пресекает тему Крутой. Пишите: «Лучше уснуть фраером, а проснуться вором!» Все! По камерам. Ты, Маргарет, останься, не стремайся… Ты клевая старуха! Но ядовитый зуб я тебе вырву хромированными пассатижами…
Та начинает что-то говорить по-английски и очень доверительно, почти по-родственному, тереться своей благоуханной щекой о колени Крутого. Он двумя руками разворачивает ее лицо к себе и видит свою репетиторшу. Она не без труда разжимает губы, ласково говоря:
Сука вышел пообедать, сука вышел погулять!
Ах ты, коза!
Он избил бы ее, да руки-ноги тяжелы. Они очужели. А в ее глазах гипноз. Точно гипноз. Иначе почему тело его стало свинцовым, а голос пропадает, и Крутой уже лепечет что-то невнятное. А она смеется. Она становится безликим длинноволосым мужиком с гребенкой и говорит, показывая гранату:
Я кум, кум. Ты покойник, покойник!
Нет… Нет… с невероятным усилием ворочает языком Крутой. Он пытается бежать, но вокруг плотная стоячая вода по грудь. Он уже узнал в длинноволосом того «вафлера», которого повесил в цеховой каптерке… Он трудно идет куда-то во мрак укрыться, он заходит в эту черную воду все глубже и глубже. Потом ныряет, не закрывая глаз. И плывет так долго, пока не начинает задыхаться…
Когда же просыпается, разбуженный мрачным сном, то бросается к телефону, чтобы тут же рассказать свой свежий сон Раисе Крянгэ радиотелефон не работает. И тут же, нажав на выключатель торшера, потом еще и еще раз, он обнаруживает, что нет света.
«Обложили, сявки…» понимает он.
Одевается во все темное, расфасовывает гранаты по карманам и снова направляется в подвал, откуда есть запасной выход.

26

Родина Люба живет давно.
Иногда ей казалось, что если бы между весной и осенью потерялось лето она бы не заметила. А Игнашка был еще старше нее.
Сколько же тебе лет, Игнашка?
Дак, сто пийсят, монашка! Считай год за два по такой жизни…
Ты толком-то говори…
Люба помнит, что подмигивал ей молодой старшина Игнатий Сопрыкин, когда вернулся с корейской войны, а было ей чуть за семнадцать.
Жену схоронил… Про детей тебе говорил… Квартиру богачам сдал за двести долларов, сам у Дуси Самылкиной одной гнездо на сундучке свил. На почте получаю шестьсот плюс пенсия, заслуженная годами строительства социализьма… Сам сыт, Дуся сыта, а бывает и бутылочку вотрем…
С социализмом вашим!.. Баламуты…
Игнатий впадает в задор:
Дак ты чего, Любовь Петровна, за царя?
Я царя не знаю… При вашей, при диоклетиановой власти жила…
Тут Игнатий и находит слабину:
А! А! А! трижды грозит он пальцем. А как же «всякая власть от Бога»?
Потому что никакой мы власти не нужны. Господь один наша власть. Вот он нам за грехи-то и попускает… По грехам нашим и власть!
Какие уж такие у тебя грехи?.. говорит Игнатий, вертя шеей по сторонам, и указывает на потолок. Вон течь! За что? Почему у тебя, праведницы, заступника нет? Приемышков ростила ты, ростила, а те приемышки тебя в желтый дом! По-разному жили, а помрем одинаково: ни одна собака не проскулит! Что же он, опять тычет в потолок, что же не заступился?
Он глаза мне на жизнь открыл мало? отвечает Родина и крестится. Родители тебя Игнатием крестили… Богоносец, стало быть… А что ты с ним сделал?
С оглушительным треском молния рвет дерево.
Растрощило дерево…говорит Родина. Ложись, Игнатий, на курятнике-то… Пойду я курей принесу… Они слепые в эту пору голыми руками бери…
Игнатий уже спал в партизанской землянке, когда пришла и уснула, помолясь, Родина.
И снится ей, что сидит она у ведра с картошкой и чистит ее ножом-»экономкой». Птицы за окном свое чистописание выводят ясно на душе. А когда хорошо то и всплакнуть не грех. Вот и солонит Люба картошку слезами мужу на потеху. Носом шмыгает.
Чего ты мерхлюндии разводишь, Любасик? спрашивает он, отрываясь от своих клеенчатых тетрадей с конспектами.
Леша, скажи: где птички зимуют?
Муж встает, подходит к Любе и оглаживает ладонью чистую соломку ее волос.
Знаешь, за что я тебя люблю?
Нет…
Дурочка ты… Нет никого слаще дурочек…
Да… еще больше плачет Люба. А зачем тогда аборт? Вдруг у меня больше деток не будет, Леша?
Ну во-о-от! Зря, ты думаешь, советское правительство аборты-то разрешило? Такая линия партии!..
Вдруг появляется Никита Хрущев и говорит:
Не смей плакать, Родина! У мужа зачет по химии, а ты… Не плачь, говорю! Я тебе с Кубы негра привезу Пушкина родишь!
Так он же черный, негр-то! пугается Люба, но терпит: ведь кто с ней церемонится? Сам Хрущев.
И что? Какая беда? А ты знаешь, что на свете всего два народа независимо от цвета кожи: одни бедные, другие богатые! Ну, я пошел…
А картошечки нашей?..
Нет времени на картошечку… Я ем только исключительно кукурузные хлопья…
Чайку?
Нет,решительно поднимает растопыренную пятерню Хрущев и на глазах счастливой Любы превращается в сухопарого священника. Полечу по всем границам православные кресты ставить… Все. Партийные взносы уплачены пожизненно…
Товарищ Хрушев! хочет сказать Люба и не может разлепить губ. А как же последний поп по телевизору?
Тут ее будит храп Игнашки.
Она крестит старого, потом углы землянки, она обносит крестным знамением свою раскладушку и снова засыпает
Спит Игнатий и никто не увидит во мраке игру улыбки на его лице.
А инобытие воротило ему запечное детство. Уже, будто бы, и папку забрали на Соловки за антисемитизм. Тот на юбилее начальника сказал, что года идут, а у начальника «все такая же детская улыбка на лице». Сказал так, а начальнику послышалось «жидецкая улыбка». Так и вкатили папке десять лет за ту улыбку.
Мать, Анастасия Сергеевна, уехала с мешочниками по деревням за хлебом. И пришла какая-то богомолка, говорит, что поездом Игнашкиной маме отрезало ноги. Крестит его, прижимает его голову к подолу платья. Оно пахнет дымом. И сердечко мальца заходится от нестерпимой жалости. Тщедушный, он не вырывается, терпит с закрытыми глазами так все похоже на сон. Но мама вдруг возвращается и он бросается не к торбе с хлебом, а к этим ее ногам в грубых теплых чулках. И долго-долго трется о них белокожим лбом, не осмеливаясь поцеловать…

27

А депутату Жучкову, генерал-майору в отставке, тоже приснилась мама.
С вечера температурил внук.
Мальчика все звали Георгием или Гошей. Только дед Жоркой. Каким бы ни казался генерал суровым сам себе, своим ближним и чужим дальним, а за Жорку отдал бы свое еще могучее тело на запчасти. Самому Жучкову казалось, что жена его мало волновалась за исход болезни внука. И он довел себя до такого состояния скорби, что уже сутки не спускал Жорку с рук и словно забыл о живущем в поясничных костях радикулите.
«Никчемные людишки! осуждал он кого-то. Возможно, своего зятя, который вместе с супругой грелся на песках дальнего зарубежья. Возможно, тех особ, которые допустили выпасть такое количество осадков. У ребенка жар и ни телефона, ни врача, ни материнской ласки! Весь жаром пышет ребенок, а им хоть трава не расти, гадам! Гады!..»
Жена все что-то штопает, нитки зубами перегрызает.
«Все старье соберет! Весь утиль! И штопает сидит! Денег ей, что ли, даю мало? Повыкидывать все на хрен!»серчал Жучков и намеревался сказать ей, чтоб не занималась ерундой, а занималась не ерундой.
Вера!
Что, милый?
И это « что, милый», которое он слышал уже бесчисленное множество раз, и эта неизменная интонация действуют на Жучкова, как и всегда смиряют.
Что ты ерундой-то занимаешься! Что ты с этим хламом жизнь тратишь? Зачем эти старые носки опять на лампочку натягиваешь? Ты хоть понимаешь, что унижаешь меня этими своими ниточками-иголочками? Мне кажется, что я мало зарабатываю и ни на что не годен… Ты на это намекаешь? сказал он все же, но без накала, который испытывал мгновение назад.
Ложись, откусывает она нитку.Ты устал с Гошей… А я тебе говорила: не води его в лес там полно клещей… Ты почему меня не слушал?
Типун тебе, Вера, на язык! Ты думаешь клещ? А, Вера?
Все может быть… Ложись… Я сделаю тебе укол и ты уснешь, а то уже скоро заговариваться начнешь.
Нет, Вера. Я-то усну. А Жорка?
Жорка спит, милый. Ему и надо спать. Вот обнимитесь вдвоем и заиграете, как две сопелки... А у меня еще дел не переделать.
Домашний генерал победил.
И вот ему уже снится сон. Во сне пионер Вася Жучков находится в зале театрального буфета, где продаются рассыпчатые песочные коржики. На груди отглаженной белой рубашки завязаны концы галстука из красного шелка парашютного купола. Все дети, жившие в ДОСах, носили такие галстуки, полевые сумки вместо школярских ранцев и летные шлемы с гнездами для ларингофонов, если зима. А сейчас зима. Вася живет в воинской части, где служит его отец, и готовится в суворовское училище. В театр на автобусе возит его один раз в каникулы мама, но Вася ездит туда с охотой именно из-за коржиков и шипучего лимонада в театральном буфете. Вот стоят они с мамой в очереди, изучают программки и, когда очередь подходит, мама говорит буфетчице:
Мне, пожалуйста, два песочных коржика так? и бутылочку лимонада «Дюшес»… Или нет! Нет! Лучше бутылочку «Крем-соды»!..
И тут буфетчица как заорет:
Деньги готовьте заранее!
Мама даже вздрогнула и обронила гомонок. Вася быстро нагнулся и стал собирать раскатившуюся мелочь. Он слышит, как мама бормочет растерянно:
Как вы… смеете… я жена офицера… здесь дети, в конце концов...
А Вася теребит ее за шершавый рукав креп-жоржетовой блузки:
Пойдем, мама, пойдем… Я не хочу, пошли…
С двумя пирожными, прихваченными салфеткой, остановилась, уже уходя, строгая чужая женщина в черном вечернем платье из бархата и очень бледным лицом. Она решительно подошла к стойке буфета и сказала командирским голосом Васиной маме:
Вы почему заискиваете перед хамкой? потом «хамке»:Вы где служите? На овощном рынке?
Никак нет! Служу Советскому Союзу!
И смотрит на буфетчицу Вася Жучков во все глаза а это сержант Спирин из радиоразведки. Он протягивает Васиной маме монету:
Вот… Забыли двугривенный, мадам… Сдача! и тут же Васе: Извините, не узнал, товарищ генерал! Уж больно вы маленький… Мороженого в стаканчике не желаете? Или… коньячку-с?..
«Спирина-то ребята закопали… И бугорок, говорят, бэтээром разровняли! думает маленький генерал. Ты не Спирин…»
Но мама спешит, она уже тащит ребенка за руку, говоря:
Идем, милый… Идем скорей, уже второй звонок…
Она обидела тебя? спрашивает Вася.
Нет, сынок. Ты меня не обижай это главное. Вот наш папа опять ночь дома не ночевал, орел-то наш… папа…
Я, мама, не буду…
Не будешь? останавливается мама, присаживается на корточки, глядя в агатовые глаза сына своими, точно такими же. Она гладит его по стриженной в полубокс голове:
Не будешь… А где моя могила знаешь? Не найдешь ведь уже, а?.. Ну, стой здесь, как часовой…
У Васи перехватывает дыхание. «Мама!» хочет, но не может крикнуть он, когда она отодвигает черную портьеру у входа в зал и исчезает за нею…
Он в зал в зале тьма и, похоже, нет ни души.
Мама!.. шепчет он.
А твоя мама красивая? спрашивает кто-то сзади и жарко дышит в затылок Васи.
Да… шепчет снова Вася.
Но ты, надеюсь, понимаешь, что красоты не существует вне национального восприятия?
Что это значит? Как это? оборачивается он и видит такого же недоросля, как и сам.
Мальчик этот упирается своим горячим лбом в лоб Васи и берет его за руки, как гипнотизер.
Это значит, что твоя мама не покажется красавицей эскимосу, и наоборот…
О чем ты говоришь?
Вырастешь поймешь… Ты поймешь, что на национальном поле возросли сорняки и спутали наши понятия о красоте, Вася… Там, где росла красивая спелая рожь, теперь растут спелые мины… Ты их не трожь…
Стоп! Погоди! Я запишу… Как ты говоришь?
Смотри! словно раскатистое эхо слышит Вася. Горит Гастелло! и с треском, что заставил его взрогнуть, осветительная ракета вспарывает черноту неба. И так становится светло, что Жучков видит мужчин в чалмах и с серпами, которые жнут пшеницу. По рассыпанным на снегу валкам ходят мосластые коровенки и грязнорунные овцы.
Скоро, скоро, трщ полковник! Во-он они горы!.. Вот там и начнется! Видите по курсу слева свежая воронка? Вчера ее здесь не было!
И что? Духи прошли?
Так точно, трщ полковник… Перезарядите ваш автомат, мой вам совет. Мне в прошлом году снайпер вот сюда… водитель одной рукой расстегивает гимнастерку и показывает шрам. Да разрывной… И ничего! Повезло! Думал, руку оттяпают ничего-о, служим!..
И тут же звуки «крупняка», и солдатики выпрыгивают из машин. Кто-то бежит в заросли саксаула, кто-то укрывается за автомобильные скаты. Поди-ка пойми, откуда они стреляют, да стреляют не скупо! С какого горного выступа сеют смерть. Где дехкане и куда побросали свои серпы и цепы?
На проры-ы-ыв! кричит командир колонны. По маши-на-а-ам!
А-а-а! бегут за «КамАЗами» чернопятые афганские мальчишки. Продай бензин! Продай колесо! Купи кекс!
И среди них полковник видит своего внука Жорку.
Жорка! Домо-о-ой! Бего-ом домо-о-ой! ступает правой ногой на подножку полковник. Огненный разрыв мины и ударной волной, как оплеухой, полковника сбивает с подножки. С привкусом крови во рту он летит куда-то вверх и кричит лишь одно:
— Жорка-а!..
Жучков просыпается и слышит бой дождя за стенами и раскаты грома.
«Нет, не найду уже мамину могилку… Все…»
У него щиплет в носу. Он обнимает горячее тело спящего внука. Первая мысль по пробуждению обычно самая ясная, но укол действует так, что Василий Васильевич никак не может вспомнить, что говорил ему тот мальчик в театре о красоте и национальности.
Жорка, внучоночек… шепчет он, губами трогает лоб малыша и едва не обжигает губы.

28

Чугуновский спит беспробудно.
Уснули и гости. Спит пленный телохранитель, запертый в гараже.
Не горят огни окон все спит в поселке. Только Крутой, под начавшимся вновь проливным дождем, яростно бьет в своем саду шурф, чтобы прикопать убитых бассетов. Он думает, что это дело рук исчезнувшего «быка», и придумывает тому страшную кару
Тесно льнет к земле грозно ощутимое небо. Что может украсить его, кроме солнца, луны и звезд? Легкий челн юного облачка в синеве да нерукотворные краски закатов с восходами. Желтая точка счастливого жаворонка под ним. О, красота Мiра Божиего! Зачем, приходящие из тьмы светлыми ангелами и уходящие во тьму со страхом приговоренных к смерти, мы привыкаем к тебе, как к данности? Встанет ли завтра заря и пропоет ли евангельская птица-петух неизвестно. Так посмотри в коровьи спелые очи. Обними надрубленную тобой, истекающую розовым соком березу, спроси не она ли твоя мама? Заплачь. Испроси себя: зачем я плачу? Испроси: где душе моей бысти, Господи?..
«И увидел Господь, что велико развращение человека на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил… Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились, и лился дождь сорок дней и сорок ночей…» (Ветхий Завет, 1-я книга Моисея).
«…Вся земля раскололась, как чаша.
Первый день бушует Южный ветер,
Быстро полетел, затопляя горы,
Словно войною, настигая землю,
Потом буря покрывает землю…
И все человеки становятся глиной…»
(«О все видавшем», 2-3 тысячелетие до н.э.).
На острове Ратманова уходил под воду последний пограничный столб, и чукотские собаки, крутя головами, плыли бездной и перебирали лапами, в надежде ощутить привычную твердыню, но твердыни не было.
Стихии соединились. Реки вышли из берегов, гася рукотворные огни.
Р-ры! рычал на кусочке суши бездомный поселковый пес по кличке Рычаг.
Вау! взлаивал другой, которого дети звали Ваучером.
О чем они, бедовые?
Спали на высоте три тысячи метров экипаж борта Токио Москва, уповая на надежность автопилота.
Всех разбудил радист и смятенно сказал, что не отзывается ни одна диспетчерская.
Пассажиры
почувствовали смертельную опасность. Русские уничтожали запасы спиртного и быстро становились верующими, но мало кто из них умел молиться.
Открыто молился лишь православный пассажир-японец.
Несмотря на то, что святитель Никола Японский перевел Евангелие на язык островитян, японец этот изучал русский язык и молился, надеясь, что молитвы, прочитанные
по-русски, скорее дойдут до Бога православных и Матери Божией, под чьим Покровом спасается православная земля:
«Зиву я! Говорит Господь Бог: за то, сто овсси Мои оставрренны бырри на расхиссение и без пастирря, сдерарись овсси мои писсею всякого зверя порревого, и пастирри Мои не искарри овес Моих, и пасрри пастирри самих себя, а овес моих не пасрри, за то, пастирри, высрусайте сррово Господне… Так говорит Господь Бог: вот, Я на пастиррей, и взыссю овес моих от рюки их, и не дам им борее пасти овес, и не будут борее пастирри пасти самих себя, и исторгну овес Моих из серрюстей их, и не будут они писсею их…»
И это было трогательно, а не смешно, как мнилось некоторым, из слышащих его чтение, русским.

29

Шел уже десятый час утра, но внутри дома свет едва брезжил. Глядя на оконные стекла, можно было подумать, что кто-то решил мыть их из пожарного рукава.
Гибель К-19, бинть… А мне сегодня на картошку… сказал, выходя из ванной с полотенцем через плечо и глядя на эти окна агент. Даже умываться душе противно. Душе противен душ, господа!
Какая картошка, Сергей, очнитесь! Вы что? нервно рассмеялся Федор Федорович, пытаясь набрать телефонный номер. Во-первых, кто-то продырявил все скаты моей машины, до единого! Похоже, заточкой… Во-вторых, нет связи и электричества! В-третьих, если бы и скаты были целы проехать уже невозможно. «Трактор нада!» Вот вам и «бинть»! Месячная норма осадков, как минимум, а ему «бинть»! Любопытно: в английскую речь вы тоже это ваше «бинть» всовываете? И как вас с этим «бинть» в Интерпол взяли это же у вас нервное!
Никакое не нервное! Я фильтрую автоматически!
Попробуйте, а? Ради Бога, пофильтруйте часок, а я посмотрю, как это у вас получится!
К чему этот тяжкий труд? Во-первых, потоп! Во-вторых, все свои! и агент подмигнул заключенному в наручники охраннику Крутого. Скажи, дед!
Да снимите вы с меня эти наручники-то! Во-первых, куда мне бежать? Во-вторых, я и сам хотел уже давно их всех перешлепать… Не только Сысоя с Псоем, а и этого ублюдка Крутого…
Так пристрели его пойди он все равно утонет! Его-то дом ниже нашего, погляди сам? А у вас, приятель, я думаю, полноценный синдром «красных корочек»? Знаете такой? Это когда люди уходят из «конторы» и без этих корочек становятся на сто процентов потерянными для оперативной работы. Ну, какой вы вояка? Вы нарушили универсальное правило вашей работы. Оно звучит так: «Никакая другая задача не может и не должна отодвигать безопасность защищаемого физически лица на второй план».
Румяный охранник побелел. Он не мог сказать, что выполнял здесь задание старшего своего брата Лаврентия и фактически был «кротом» - Агент, глубоко внедренный в криминальную среду.. Дождь вторгся в их с братом планы.
Я десантник! сказал он только.
Нет, голубь. Десантники при деле. Ну, иди, убей своего хозяина, холуй! Ну?
Уже нет смысла воевать… Быть бы живу! Всем один конец!
Пустяки. Сломаем дом построим ковчег!злобно веселился агент Колотеев. Он презирал побежденных и брезговал ими.
У вас что, в этом Интерполе одни плотники работают? язвил Федор Федорович. Но тут нужны каменщики: дом кирпичный.
Нет. Плотники у нас не работают, они у нас отдыхают. Но нехилый плотишко может сделать любой из наших господ офицеров. И каменщики среди нас есть, он снова попытал охранника: Скажи, брат, ты масон? Скажи, наш путь во мраке?
Федор Федорович одобрительно покивал головой, сказал, что приветствует присутствие духа в столь тяжелый момент человеческой истории, продолжил свои попытки наладить телефонную связь с внешним миром. Тут из спальни Чугуновского в холл вышли сам хозяин с двумя мешками под глазами и следователь Сувернев с тенью недавней улыбки на лице.
Знакомьтесь, сказал последний. Валерий Игнатьевич Чугуновский, хозяин великолепного дома, в котором мы гостюем.
Все встали. Встал и пленный, говоря с выражением горя на лице:
Это что? Вы бы у Крутого побывали, мужики!
Сувернев спросил агента Колотеева:
Почему здесь пленные? Заприте их в гараже…
Колотеев с малообъяснимым весельем сообщил:
Там уже пол залило по самые ахиллы!
Так отведите его… в чулан какой-нибудь… Под самую крышу! С крыши не сбежит.
Унырнуть может. Ха-ха-ха! высказал опасение агент. И тут же одернул себя: Да-а… Смех-то, как говорят, смехом… А как там ваши семьи?..
Может быть, этот дождь местами… предположил доктор. Хорошо: отсутствует связь? Ну, отсутствует… Где-то провода оборвало.
Какие вам провода оборвало, доктор? Космическая связь тоже на нуле!
Я хочу есть! заявил пленный.
Есть есть! успокоил его хозяин. Еда есть, и к еде есть… Сейчас придет домработница и сядем!
Беспечный Чугуновский откровенно радовался обилию гостей. Он любил их всех и всем сразу смущенно улыбался. Антон не забывал, что ершистый и вздорный с посторонними Чугуновский всегда становился мягким и пушистым, как молочный котенок, если видел в ком-то даже ничтожные признаки заботы о себе.
Отведешь пленного в чулан, Сережа, продолжал Антон, обращаясь к агенту Колотееву,и оборудуй где-нибудь пост наблюдения. У тебя какое оружие?
Обычный пээм… Девять миллиметров… Прицельная дальность пятьдесят шагов… Что называется, подпускай ближе.
SPP возьми. В спальне стоит.
Агент, обращаясь почему-то к Чугуновскому, сказал:
А что в том SPP? Те же пятьдесят шагов! А очередями-то крыть не станешь где патроны? Что такое два рожка? Тридцать четыре выстрела. Да, Валерий Игнатьич?
Тот пожал плечами и намеревался сказать, что служил очень давно и в стройбате, но тут Федор Федорович сказал:
Тихо! Кажется, кто-то кричит!
Прислушались.
Анжелка! воскликнул вдруг Чугуновский и скоком устремился вниз по лестнице, но Сувернев властным криком:
Стоять! остановил его, добавив: Сиди, Валерка, и не высовывайся…
Потом спросил пленного:
Гранаты у твоего работодателя есть?
Пара ящиков.
Какие?
Карманная артиллерия на всякий спрос. Есть даже немецкие М-24. Оборонительные. Длинные. Есть наши, РГО. Тоже оборонительные. А в основном Ф-1 с запалом УЗРГ…
А короче можно? Без запалов?
А зачем они без запалов-то?.. Да и нет короче лимонок ничего.
«Худо дело, подумал Сувернев. Бросит дурень гранату в стеклопакет шуму не оберешься». И сказал:
Пошли, Сережа… Прикроешь…
Оставшиеся липли к окнам, но тщетно дождь заливал стекла.
Чугуновский кинулся, было, открыть балконную дверь и поглядеть с балкона: не домработница ли? Но теперь уже заключенный в наручники пленный закричал:
Стоя-а-ать! и тут же сказал: Это я автоматически! что можно было счесть за своеобразное извинение.

30

Болели отмирающие мышцы, но с какой-то утраченной сладостью ощущений Игнатий управлялся штыковой лопатой. Под шумовой оркестр дождя он латал дерном и полимерной пленкой крышу хижины.
Сталина с усами носил на демонстрациях? Носил! кричал он лесным деревьям, вырубая штыком пласт дерна.Булганина с бороденкой носил? спрашивал он лопату. Носил! Хрущева Никиту с бородавками носил? Носил опять же! говорил он сам себе. Брежнева с бровями? Тоже носил. Все, шабаш! Проживем без них, вот без табачка труднее… он с головой, как палаткой, накрылся непромокаемой пленкой и закурил.
Но-очка-а-а! звала Люба Родина свою козу. Но-очка-а-а! тоже под прозрачной парниковой пленкой.
«Эх-ма… Где мои ночки? тянул свой табачок Игнатий. Как мои хромовые сапожки-то скрипели…»
Смотри, лес не сожги! грозит посошком Люба.
Мозги тебе надо на профилактику… ворчит Игнатий. Какой пожар? Потоп!
И он хочет сказать Любе, что хорошо, мол, вода-то с горы скатывается. Он ищет ее глазами, но из лесу выходит на елань странная пара. Он видит большого, волосатого, черного, как погорелец, мужика в коротких штанишках на помочах. Он видит на этих штанишках голубые клеточки и видит красный с помпончиком берет, который мужик длинными ручищами надевает то на свою голову, то на рога Любиной козы Ночки. Коза, ведомая им за веревку, идет послушно, успевая ухватить травки и пожевать ее, тряся двускатной бородкой.
Игнатий бросает сигарету и припускает к Родиной, чтоб защитить.
Кто это, Люба? кричит он на ходу.
Тутошная обезьяна… кричит и Люба. Не бойся… Она с коттеджей…
Ну, интересно козы пляшут! удивляется Игнатий. Конец света! Зря я бычок-то выбросил…
Кто знает: начало ли, конец? А у меня три кади сухарей насушено. Хотела поросенка взять на откорм, дак… Денег столь не набралось… Ща поросята-то, знаешь, в какую цену?
Не надо тебе, Люба, поросенка. Бери меня я бесплатный!
Посмотрим на твое поведенье… Иди, куряка, не пахни тут…
Зачем невольно прилепились эти двое друг к другу? Оттого, может быть, что все живое в мире обречено жить парно, да злой ум не дает человеку утешения. Оттого и страшно жить, как безродным, на любимой, но отчуждаемой земле… А умирать-то, похоже, еще страшнее…

31

Катастрофа… вздохнул Федор Федорович, цепко, между тем, разглядывая нервно позевывающего хозяина дома. Где спасение, Валерий Игнатьевич? Вот она работа этого министерства! Не зря, не даром с пожарными объединились…
Министерство катастроф? безудержно зевал тот. Где оно?.. А вы кто сам-то? Вы ко мне?
А как же? Разумеется. У вас ведь, я думаю, посторонних в доме не бывает?
Теперь уже не уверен… э-э-э… он нетерпеливо сделал пальцами тремоло на невидимых струнах.
Федор Федорович.
Скажите, Федор Федорович, что могло произойти с погодой, со связью, с электричеством? Насколько это серьезно? Вы ведь с Антоном? Стало быть, человек вы не простой, как мы, местные лентяи и мечтатели…
Я врач. Но могу предположить, что со связью могло произойти все, что угодно, уклончиво ответил врач. Помню, в советское время я лечил одного… м-м-м… ученого по фамлии Апраксин. Вы знаете, что он придумал, этот Апраксин? Он изобрел «космический трал» и бился с этим в оборонку. Бился до тех пор, пока не влетел к нам в клинику. Как золотая рыбка в трал. Надеюсь, вам не нужно объяснять, какого профиля эта клиника?
Какого же, доктор? Чугуновский свел глаза к переносице и покрутил пальцем у виска. Да? И что же за бредень такой он изобрел, если это не государственная тайна?
Доктор мило усмехнулся и отвел взгляд от пациента.
Да. Это такая клиника, где можно встретить мирно беседующих между собой за похлебкой императора Николая Второго и душку Ленина. А принцип «космического трала» я попытаюсь вам объяснить. Он достаточно прост. Из двух точек, назовем их космодромами, одновременно стартуют два космических экипажа. В заданном районе Галактики они стыкуются, потом расходятся. Расходятся для того, чтобы развернуть трал из высокопрочного легкого металла. Этот трал, Валерий Игнатьевич, представляет собой мешок, огромную авоську емкостью в сотни тысяч кубометров. Так в считанные часы космос очищается от насаженных в нем спутников-шпионов и прочего военного хлама.
Он придумал это, как тест, только что и специально для будущего подопечного.
Чугуновский же покачал головой и высказывал здравое сомнение в практической части проекта:
Это невозможно по целому ряду соображений…
Согласен с вами априори, как обыватель с обывателем и к тому же не специалист в космических делах. Но вспомните! было время, когда паровоз казался чудом технической мысли, не так ли?.. рассуждал далее доктор. Однако факт остается фактом: у нас нет связи, нет радио, нет света. Мы в каменном веке. Что касается этого фантастического ливня тут синоптики ничем новым свою профессию не запятнали и, как всегда, ничего такого не ведали. Все вместе взятое похоже на климатическую войну, первым полигоном которой была Европа в начале третьего тысячелетия…
А… открыл было рот Чугуновский, но опытный психолог Федор Федорович прибавил металла в тембр вещания:
И я не удивлюсь, если по нашей равнине вскоре пройдут два-три цунами.
А…
А что касается Министерства катастроф, помилуйте… Садитесь! указал он Чугуновскому на уютную палевого цвета визитку. Я вам расскажу, что такое это министерство, чьей помощи вы ждете.
Чугуновский подчинился и сел на указанное место.
Федор Федорович расположил свое массивное тело на маленьком табурете напротив. Все время короткой паузы он покачивал перед собой, как камертоном, указательным пальцем правой руки, а в левой придерживал под мышкой большую амбарную книгу.
Так вот. Первое. Министерство катастроф это государство в государстве, со своим бюджетом, лучшей военной техникой и вооруженной до зубов армией. А укрощает это министерство одну единственную стихию шальные денежные потоки, сударь. Ferschteen?
Ia, ia Naturlich
А потому тайга горит, торф горит, сушу заливает, реки высыхают. Больше горя больше денег. Скажу вам, Валерий Игнатьевич, что численность одного офицерского корпуса этого дутого министерства вместе с вооруженными отрядами равна… Знаете чему?
Китайскому населению?
Нет, но цифра эта сопоставима с количеством личного состава всех сухопутных войск России! Она, вместе с приданными пожарными, превышает миллион голов. Каково? Лучшая техника бывшей Советской армии также переподчинена эмчеэс. У них лучшая спецсвязь и система кодирования по всей России. Понимаете ли вы, куда ветер дует?
Так это же хорошо, рассудил Валерий Игнатьевич. Это шанс!
Кому хорошо? Вам? Мне? России? Это не шанс, это новая интернациональная опричнина. Она ждет своего часа. Только русским от этого не поздоровится. А час этот, может статься, уже пробил…
А ну вас! Давайте-ка выпьем лучше за наше знакомство! сказал несгибаемый Чугуновский. Люблю послушать бывалых людей, но исключительно за рюмочкой хорошей калининградской водки «Флагман»! и, щелкнув кончиками пальцев, прокричал с сонной сипотцою: Домра-а!
А-а-а! с первого этажа альтовым эхом отозвалась, как показалось, женщина.
Она что, не уходила домой? вспомнив что-то, нахмурился Чугуновский.
Наверное, деревню затопило… предположил Федор Федорович, не отрываясь от своих ученых записок в гроссбухе. Вернулась, бедная…

32

В доме Чугуновского Раисе Крянгэ дали хорошей воды из прозрачной баклаги.
Не казалось странным, что в мире, переполнявшемся водой и теряющем обетованную сушу, кому-то хотелось пить. Ей хотелось. Пробираясь
где по щиколотки, а где и по пояс в воде на холм к высокому дому, куда еще не подступила хлябь, Раиса черпала черную воду пригоршнями, но не могла заставить себя пить ее. Она, как в черное зеркало, смотрелась в эти пригоршни с водой, говоря себе одними губами, безголосо: «Будьте прокляты… Будьте вы прокляты…» Она говорила это тем четверым юношам, которые мастерили плот вблизи уходящей в воду дороги. В этом месте заглох движок низко сидящей Раисиной иномарки, когда красивые дома нужного ей поселка уже виднелись за летным полем спортивного аэродрома. Тогда она попросила у юнцов совета: можно ли завести машину? Они подошли и зверски изнасиловали ее в ее же машине. И шла теперь цыганская княгиня сквозь обвальный ливень с яростной ненавистью к своему телу. Шла взять у Крутого оружие. Купить его и вернуться. Они не уйдут. Зря они ее не убили, полагая, что в мире уже наступил хаос, что все концы уже ушли в воду. С нарядного ее платья в алых розах по черному полю, казалось, облетели алые лепестки. Однако она ничего не сказала приютившим ее людям. Только спросила о том, где стоит нужный ей дом.
Советник Сувернев старался не выказывать своего любопытства по поводу порванного платья или цели цыганского визита к Крутому, но не отказался бы узнать что-то полезное для себя и каким-то образом обернуть против того.
Он сказал так:
Вряд ли вам откроют калитку в том доме.
Почему? со всем холодом равнодушия, на какое способна оскорбленная женщина, спросила Раиса Крянгэ. Он ждет меня…
Ну-у… Если ждет рискните… чувствуя, что цель уходит из зоны его влияния, Сувернев заложил обверштаг он сделался простодушно любопытным и не постеснялся спросить: Похоже, вы цыганка? А владеете ли вы гипнозом? Если «да», то я попросил бы вас о помощи! Может быть, вас послала нам судьба!
Нет. Я не владею гипнозом. Цыганский гипноз это миф…
Она держалась на сокровенной силе духа. Она хотела бы вообще не видеть мужчин с белой кожей, хотя знала и цыганских самцов в многообразных проявлениях скотства. Но те были одной с нею крови.
Как-нибудь… Как-нибудь… губами сухими и жаркими, как порох, шептала она, и расширенных зрачков не видно было во тьме ее цыганских глаз. Потом…
Сувернев умел по движениям человеческого тела, глаз, по жестам и изменениям в голосе, по тому как садится или встает, как берет в руки какие-то предметы, определить лжет или нет его собеседник. Многое в человеке происходит помимо его воли. Да и в чем волен человек? Лишь в игре, может быть. Потому и любит играть с библейских времен. Вот Ева поиграла со змием-искусителем, а игра до добра не доводит. Сейчас перед советником юстиции сидела экзотического племени дама. Однако он оказался бессилен определить меру ее опасности или лживости. И не разведчица ли она не лыком шитого господина Крутого? Она, казалось, охваченной огнем лихорадки. Почему? Неожиданной выпала дорога? Но ведь многие породистые цыганки обладают даром предвиденья. Зачем она пошла в эту дорогу? Значит ли это, что в поле ее предвиденья не попадает собственная судьба? Впрочем, на долгие и отвлеченные размышления времени не было: дама могла встать и в любое мгновение продолжить путь нетвердой своей походкой. Оказия обрывалась. Советник успел заметить белые на загорелых пальцах полоски от многих колец и подумал, что уж не начались ли грабежи на дорогах.
Вам нужно переодеться, сказал он цыганке, окаменевшей в жестком кресле. Я сейчас пришлю к вам… А впрочем… Пройдите и подберите себе все, что нужно, сами.
Она не отвечала.
Агент Сергей, смутно догадываясь о причине этого молчания, помаячил указательным пальцем перед раскрытыми глазами цыганки. Она не шелохнулась. Сергей вопросительно глянул на Сувернева тот поднес свой указательный палец к губам: тс-с-с!
Это перо знак богини Маат… Она звездная дочь бога Солнца… голоском дошкольницы проговорила вдруг цыганка Раиса Крянгэ, а губы ее при этом остались сомкнутыми. Смотри, проклятый: этот иероглиф обозначает отмель Нила, где я предам тебя смерти…
Чур меня, чур, бинть! крестясь, шепотом сказал агент. Страшно! Ведьма таборная! Она в трансе!..
Тс-с-с! повторил советник, хмурясь, и решительно погрозил ему пальцем.
Этот иероглиф напоминает и очертания созвездия Большого Пса, смотри сюда… Видишь? Этот Пес обгложет твои розовые кости… Вот Сириус и Орион Изида и Осирис. Они плывут в лодочках по Нилу… Но ты не уйдешь в своей лодочке, и ты не станешь дельфином, как семь великанов Атланты, и не построишь гору, как в городе Чолулу, и не убежишь воды… Будь проклят, нежить… И вы трое тоже будьте прокляты…
Советник молча подернул шеей, предлагая Сергею удалиться на совет. Но тот, словно забыл, чему его учили, и стоял, распахнувши тонкогубый рот и неуловимые в выражении глаза, которые вдруг стали глазами усталого стареющего человека.
Видишь этих трех ягуаров на золотых цепях? продолжала невесть из какого пространства Раиса Крянгэ. Одного зовут… Антон… Второго Сергей… Третьего Федор… Они голодны… Вы трое пища их… Одни миры-люди умирают, другие миры-люди рождаются… Вы трое никогда больше не родитесь… Даже серою горючей, даже глиной… Пшала… Помогискир мэнгэ, пшала… Давай мне этот твой пистолет… Намишто мангэ…
Што она коворит? шепотом спросил советник, зазывно махнул рукой, развернулся и на цыпочках пошел к лестнице с первого на второй этаж. Агент потянулся вслед, оглядываясь на цыганку если не с опаской, то с суеверным страхом.
Она коворила: прат, помоги мне, прат, мне плохо, перевел агент все еще шепотом. Похоше, она ффела сепя в клубокий транс…
В каминном зале второго этажа сидели за круглым столом Чугуновский, инспектор Сапегин и доктор Федор Федорович. Они играли в тесты.
Кто к нам пришел? спросил бдительный Валерий Игнатьевич. Доктор меня тут поприжал на предмет умственной отсталости, вы уж извините, орлы мои! Домра не пришла?
Смотри иногда в окна, Валерка, и ты не будешь задавать пустых вопросов. То Анжелика тебе, то Домра тебе.
А что там? будто только что родился, спросил тот и, взрослея, произнес: А-а! Потоп… Да-да… Что-то я по ней скучаю! Водки поднести некому… Надолго все это кто-нибудь скажет?

33

Картечь плотного дождя отрабатывала свое второе круглосуточное дежурство. Смиренный, сломленный Юзек казался себе частью неба, земли, воды в этом дрейфе по замкнутому кругу истории. И Юз удивился тому, что собственная гибель как бы и не страшила его. Более того, он ощущал нечто похожее на счастье оттого, что погибнет вместе со всем сущим, а не в одинокой своей еврейской старости.
Существует нечто сильней, чем древняя ментальность мародера. Хорошо, когда бы дождь был холодным и бодрящим! Но он тропически жарок. И теряющий силы Юзек заваливается в иное бытие, как забулдыга в шинок, а там он видит Наташу и сладко стонет от чувственного взрыва внутри себя. Он спрашивает принцессу мусорной свалки:
Ты любишь меня, Наташа?
Да поди-ка ты... криво улыбается та, хватает Юза за уши и целует. Она втягивает его, она, словно анаконда, вбирает в свою утробу чужого неосторожного детеныша. Она всасывает Юза, и пропускает через путаные километры королевских внутренностей, и выталкивает в поле demi-monda полуживого и полудыханного. Напрягаешь...
Сука!.. Сука ты!.. Ненавижу, тварь... счастливо плачет Юз и снова идет в нескончаемо сладостную атаку на прекрасную чумазую кровопийцу. И шепчет ей в пунцовую раковину ушка: Люблю тебя, тварь! Люблю, баба! Ты мне за все заплатишь!..
Зеленый потолок кунга мембраной туземного барабана подрагивает над головой.
Юз ощущает свою корневую близость со страной мусоровозов и нечистот. Он счастлив помимо воли, он не поймет: где явь, где сон, где слюна, а где
что?.. И он не хочет убывать в тот уютный мир, откуда пожаловал сюда за сенсацией и в котором хотел быть властелином империи масс-медиа он хочет быть властелином городской свалки, которой, как оказалось, принадлежит его древняя хамитская душа.
Как блудный сын в синих партаках-татуировках, вернувшись к порогу своего дома, стоит он на коленях пред мудрым обаянием свалки, стоит рука об руку с омытой вселенским ливнем чумазой принцессой Наталией. И множество веселых невидимых бесиков глюкоподобно поют хором:
Шолом, Земля Обетованная! Так вот ты какова!

34

Близнец плененного Суверневым майора Тараса избранный вождь и призванный народом президент свалки Лаврентий Тарас созвал свой народ, чтобы мобилизовать его, с учетом перемен, выпавших с небес вместе с этим затяжным ливнем. Свалку попросту подтопило вместе с насиженными вольными гнездами ее обитателей, а конца паводку не предвиделось. Кто-то сказал, что Любомир плачет и не хочет уходить, желая погибнуть вместе с вольным государством.
Напрасно, заметил Лаврентий. История подкинула нам революционную ситуацию! А мы обязаны побороться за нашу волю! И не на жизнь, а на смерть!
Еще брезжил дневной полусвет, но в палатке горели светильники, питаемые автомобильным аккумулятором. Событие требовало протокольной иллюминации.
Все ли командиры в сборе? спросил Лаврентий.
Все-е-е! по-вечевому безответственно возопили коллективные люди.
Коробьин-Христосов доложил:
Все, кроме троих часовых, Любомира и журналюги Змиевича!
Коробьин сел на место секретаря с мрачной своей фирменной улыбкой. Легонько дирижируя рукой от фортиссимо к пьяно и согласно кивая головой, он осматривал лица соборных как бы впервые и со стороны. Многих из них Василий знал еще с краснопресненских баррикад девяносто третьего года. Выждав паузу, он громобойно сказал:
Все, джентльмены, тишина! Кто шумнет тот дня не проживет! грохнул он кулаком по столу, и зал радостно затих. Слово нашему вождю и кандидату в вожди оставшейся России полковнику Лаврентию Тарасу!
Мрачного Коробьина понимали и возносили, как понимают и ценят редкую по выслуге и уму служебную собаку. Прощали резкие непарламентские выражения. Как-никак ветеран Сопротивления, герой баррикад московской осени девяносто третьего года, что остался в двадцатом столетии. Живой человек, которого нет в списках живых.
Встал, огладил волосы и словно призадумался Лаврентий. Всякий здесь знал, что он мог произнести речь без подготовки и шпаргалок.
Оставим на время шутки, бойцы, сказал он. Момент более чем серьезный. И вы это знаете не хуже меня. Мы, русские, наследники Рима и Византии, мы, которых все боялись, докатились до полной параши, оказавшись в роли американских шестерок. И если б не этот Божий гнев, обрушившийся на землян, поправших и опозоривших честь невинной красавицы Земли самим своим тлетворным дыханием, то позор наш был бы несмываем! Это наш шанс. Остаткам страны нужна новая политическая сила в симфонии с Православием вместо этого скопища мерзавцев, имя которым иуды. Моя задача собрать в жесткий рабоче-крестьянский кулак всех, кто желает России свободы и процветания, кто хочет отстоять свое человеческое право на землю, на волю, на труд, на справедливую оценку этого труда правителями страны и потомками, кто верит и знает, что мы == планета Россия, и нам не надо здесь инопланетян с их совершенными лохотронами. Царский трон, а не лохотрон! призывающе вскинул руку Лаврентий.
Тро-о-он! отозвалось собрание.
Это мы в своем детском неведении, это мы, одурманенные местью и алчностью, мы, подстрекаемые злоумыслителями, разрушили самодержавие мы его и восстановим. Царь, а не псарь!
Ца-а-арь!
Видите? указал он на полог палатки. Слышите небо? Господь лишил всю интернациональную свору их фальшивых дешевых денег, их бездушной боевой техники, их систем защиты и наведения, и так далее, ет цетера! А мы сильны в рукопашной. Наша дубина не подведет. Мы должны взять власть на этом куске суши, каким бы ничтожно малым он нам не казался. Мы должны взять ее, чтобы спасти детей, стариков, женщин, всех тех, кого можно спасти для будущей жизни! Если не останется суши мы построим ковчег, ведь останутся же вода, небо и воздух! И, стало быть, останется жизнь, и значит, будем плыть мы плоть, кровь и дух православной России в бесконечном мировом океане, и горький свой опыт обращать во благо тех, кто останется жив после этого катаклизма! Мы должны взять власть, чтобы сдержать возможные низменные страсти тех, кто прибьется к острову. Остановить панику, насилие, мародерство, которые, вероятнее всего, возникнут. Оружие у нас есть, пользоваться им мы обучены. Сегодня автомат гениального Калашникова вновь сильнее компьютера, друзья! Итак, наши общие задачи, надеюсь, ясны. Поднимемся же в бой за Веру, Царя и Отечество! Ура, товарищи!
Ур-р-р-а!
Командир разведгруппы здесь?
Здесь!
Начальник курьерской связи?
Здесь!
Остаетесь для уточнения задания! Остальные сверили часы! На моих ровно тринадцать двадцать! К восемнадцати ноль-ноль приготовить подразделения к маршу! Все свободны!

35

Маленький внучок нардепа Жучкова, крещеный в честь маршала Жукова Георгием, сидел на подоконнике и заколдованно, как на огонь, смотрел на струение ливня по оконному стеклу.

Бабушка с дедушкой уж который час курсировали по двору на кобылице и делали промеры уровня воды геодезическою рейкой. На плите начали пригорать оладьи мальчик, как ему показалось, отключил газ и снова влез на дубовый подоконник, где из всех цветов более всего любил он веселого и вкусного ваньку-мокрого.
Он ждал сильного умного
папу и загорелую добрую маму. Он молился, как умел, чтобы Господь помог им прорвать фронт дождя и вернуться к нему, Гоше, в одинокую навороченную кухню.
Сколько там? кричал дедушка, утирая розовое лицо таджикской тюбетейкой.
Семьдесят семь! отвечала бабушка. Конец связи!
Ноги кобылы по самое брюхо уходили в подводное царство. Гоше казалось, что его старики плывут на этой кобыле, как на плоту, отталкиваясь полосатой рейкой от невидимой глазу тверди.
Гоша долго уже смотрел на двор, ему наскучило. И, как это часто бывало, воображением своим он незаметно ушел в иное бытие с иными картинами. Он мог вызывать эти картины внутри себя. В этом инобытие мальчик ко всему относился со смиренным любопытством. Оно было для него той же самой материей, из которой сотканы зримые дни и ночи, утренние ощутимые росы и призрачные туманы, приходящие на землю. Эта гостевая жизнь с ее тайными божественными знаками и языком, понятным бессловесным детям до степеней обоюдных улыбок и скрытых взаимных угроз, ничем не отличалась для пятилетнего Гоши от знакомого горшка с Ванькой-мокрым. Ее можно было поливать, трогать, пробовать на язык цветочную кислинку.
А виделось Гоше, что впервые за четверо суток утих теплый этот дождь. В порывах ветра уже сквозило холодом. Гоша проснулся в мансарде незнакомого дома, и первое, что увидел сквозь стекла промывы голубого неба на грязном покрове туч и ослепительное доброе солнце, которого не было видно мальчику, и которое он только чувствовал.
Гоша вышел на балкон и, просунув голову сквозь железные прутья балконной решетки, стал смотреть на скособоченные треуголки домовых крыш, на скорбно дрейфующий поверхностью вод скарб.
Вода еще не поднялась к дому и бурлила в недалекой долине, но Гоша видел в ее слоистой глубине косяки килек и слышал в обновленной тишине их шуршащее пение, он слышал средиземноморских сардин, чьи стадные звуки напоминали ему шум морского прибоя, слышал чириканье сельди и видел серебристый отлив рыбьих спинок. Как низовой регистр органа, смешанный с жарким журчанием арфы, гортанными криками брачующихся жаб и звоном валдайских Колокольцев, слышался оркестр циноглоссусов из вод китайских морей. Разбойничьи свистели триглы ершистые морские петухи, хрюкала ставрида, словно конкурируя с шар-рыбами и коньками. Гоша узнавал их такими же они были на вкладках его детской энциклопедии.
Гоша посмотрел туда, где вершинные лапы великолепных среднерусских елей не были в силах подняться кверху и никли в мутном водовороте, а конические главы деревьев леса казались всего лишь тростниковыми плавнями. Почему же Гоша заплакал, видя гибельную картину? Наверное, детское неведение заведомо знает все обо всем. До тех самых пор, пока не узнает низких страстей.
Гоша тихонько плакал, видя, как по краю вод скользящим быстрым шагом крадется женщина. В руках ее корзинка. В корзинке красивый мальчик.
Женщина подносит корзину к губам, целует своего мальчика, потом пускает корзинку с ним в течение вод…

36

Народный депутат Жучков сказал жене:
Берем-ка Жорку, да поехали к профессору Бачурину. Профессор на горе, его не могло притопить. Ты погляди: спит и спит пацан! И вот уже финал: он спит стоя!
Не зови Гошу пацаном, Василий. Это плохое слово. И вспомни: не я ли тебе говорила, что лес кишит энцефалитными клещами, Вася! А ты: грибы! грибы! природа-мать! Вот тебе твоя мать!
Да помолчи же, бабка! Вон уже проводка коротит, искры снопом твоих речей не выдерживает! устраивая Гошу на спину кобылицы, заметил нардеп. Не влезай убьет!
Так иди и почини проводку!
Проводку я починю... Кто вот твою голову починит?
Любовно препираясь, они съехали со двора и уже слегка поднялись в гору, когда ахнул взрыв и оранжево-алый пожар вспенился на месте их дома.
Мать! Господи! Весь мой арсенал гепнулся! ужаснулся нардеп.
Тут к ним подошли двое вооруженных людей и приказали спешиться.
Боевой и житейский опыт диктовал Жучкову ясный выбор. Он спешился без раздумий, а уже потом спросил:
Кто вы такие?
Худой небритый мужчина с красными глазами это был агент Колотеев переглянулся со своим напарником, румяным и черноглазым крепышом, которого, несмотря на его немалые года, так и хотелось называть хлопцем это был майор Тарас. Потом худой погонял кадык по, видимо, пересохшей глотке и выкатил наружу тяжелые окатыши слов:
Ваш гужевой транспорт временно реквизирован Комитетом Обороны Острова.
А куда ж нам, товарищи? Дом наш взорвался и горит, несмотря на ливень…
Он прижимал к себе тяжелое во сне тельце длинноногого внучка, который в свою очередь прижимал к себе цветочный горшок с ванькой-мокрым.
Куда? Оглоблю в руки и по миру? А ты знаешь, сколько стоит эта самая лошадь?
Жена и бабушка держала над скитальцами зонтик.
Деньги сейчас не имеют смысла, успокоила она мужа.
До нее тоже, кажется, еще не доходило, что их плавная жизнь вмиг изменилось вместе с тем миром, который упомянул ее боевой муж мгновение назад. Наркотическая привычка к зрелищам обезболила массы несчастных людей и сделала их отстраненными наблюдателями собственной погибели.
Лошадь классная, ответил тощий, беря нардеповскую кобылицу под уздцы. Я не причиню ей вреда. А вы езжайте на сборный пункт, бинть, товарищ генерал. Это вверху по Серостана Царапина. Увидите имперские флаги над домом там...
Откуда ты меня знаешь? простодушно удивился Жучков.
По телевизору видел, товарищ генерал. Разрешите идти?
Идите! разрешил Жучков. Идите. И мы пойдем.
Один сел на лошадь, второй повел ее в поводу.
Семья нардепа побрела в гору.
Новые товарищи интерполяк и бывший телохранитель майор Тарас под гору. Согласившись с тезисом, что вся власть в России после семнадцатого года являлась незаконной, а узурпаторской, они несли привычную службу, присягнув старому имперскому знамени.
Пусть нас мало, говорил бывший майор-телохранитель, уверенно держась в седле и осматривая окрестности в бинокль. Но мы в тельняшках!
Куда, бинть, дальше-то идти? нашел кочку и ступил на нее сыщик уже несуществующей службы. Там воды, бинть, по самые ой не надо!.. Видишь что-нибудь?
Линзы заливает... На крыше, во-о-н там, смотри на голубятню... двое... конный подал пешему бинокль. Один, похоже, в рясе... Похоже, поп...
Не поп, а священник. О, они выпустили голубей! Майор, насколько фундамент нашего дома выше их крыши, как думаете?
Их крыша Господь Бог, пошутил, похоже, майор Тарас и, обернувшись к вершине холма, прищурил один глаз, словно целился. Дом Чугуновского стоял выше уровня подтопления метров на пятнадцать-двадцать. Идемте за плотом. Потащим его к воде, сказал он. Теперь у нас есть конная тяга...
Плюс пердячий пар, бинть... проворчал сыщик и вдруг воздел глаза к небу и молитвенно сложил руки: Господи! Как же милостив ты был ко мне, когда не дал жениться! Да еще и на болгарке! Спасибо, Боженька!..
И от меня спасибо передай... усмехнулся Тарас. За то же самое почти... А «болгарка» это, вообще-то, пила.
Ох она и пила! Все, вплоть до зеленки и стеклоочистителя! со злой радостью отозвался сыщик, но: Ти-хо! приложил палец к губам, а взгляд его, подобно зенитному прожектору, прочерчивал небо. Самолет...
И он, уставивший в небо свои глаза и уши, не услышал дальнего выстрела
из СВД. И не увидел, как повалился на шею лошади бывший десантник майор Тарас и как быстро осыпался румянец с его чисто выбритых щек. От следующего выстрела пала скаковая лошадь депутата. Агент Колотеев одним прыжком, не размышляя, переместился за теплую вздрагивающую тушу и залег.
Пошло дело, сказал он сам себе.

37

Майор был сильным дядей. Такие должны иметь много сильных детей на гордость стране, и много патронов, чтобы было чем отстреливаться от супостата и недруга. Но сильные дяди иногда сильно хотят спать. Смертельный сон явился, погладил майора по стриженным под нуль сединам, влил в бодрую кровь медовой патоки, налил в окаймленные черными ресницами веки чего-то тяжкого, и они сомкнулись, как тяжелая одолень-трава. Майор уснул.
Он увидел себя в госпитале. У его постели
женщина в белом халате. Она писала в блокноте, остановилась и спросила с виноватой улыбкой:
Что лучше: уйти на войну рядовым и стать убитым генералом или же уйти на войну генералом, а вернуться живым рядовым, а?
Майор Тарас не знал, что ответить. Не знал, что уходит в небытие. Но путь показался ему давно знакомым, как детская тропа в бабушкином саду среди вишен. В людском сборище он узнавал пушкарей, солдат, гостей и посадских, ямщиков и московских слобожан, раскольников со свечами да старыми книгами в руках. Все они шли на Холопский приказ, чтобы взломать сундуки, разорвать кабальные книги, государевы грамоты и прочая крепости.
В среду приходите после обедни! говорил воевода, беря Тараса за кушак и приближая к своему пузу. Да просфор напечь вели и пущай на просфорах крест будет истинный, а не крыж... А уж я сам патриарху отнесу да и велю служить по-отчему...
Тарасу показалось, что воевода двойник инспектора Сапегина: такие же подвижные лохматые брови.
Наше ли стрелецкое это дело, тятя? озираясь, тихо спросил Тарас.Наше-то дело, тятя, ратное! А то патриаршее! Богу богово, батя! Слышь-ка? Намутим, однако, и баста! Останови народ от греха!
Пусть идут! Как мохнатые гусеницы, сползлись к переносице брови воеводы. С церковного раскола начнется погибель русская! Смоленск вона отдали ляхам по Полянскому договору! Да я синь-пороха не отдам! Один останусь не отдам! Пусть идут и мутят! А мы приидохом великим государем челом побить о старой вере! Пусть ответит нам в страхе: какие такие ереси нашел в староотеческом писании? Пусть поведает: почему на пяти просфорах службы служатся, а не на дедовских семи. Почему целуют крыж двоечастный, а не истинный крест тресоставный. Пусть идут на Приказ, а потом на Кремль разворотятся!
В заводчики бунтарские попадешь, батька! В учинители и умыслители зачтут да отошлют в украинные земли. Князь-то Лыков не шут гороховый! Да и Шакловитый, батя, зело горяч! Глянь-ка, что заварилось в Москве: что ни день бесчинства, убийства да воровство! Из ружей стреляют, на кулачках бьются, служилых с ног сшибают, а? Взрывы вон в метро!
Боярин старший ухватил боярина младшего за ухо и притянул к своему богато обсаженному волосьем рту:
Во-о-от мы, значит, каковы! Вот та-а-ак вота! Мы, офицеры Советской армии, присягавшие народу да за народные же денежки сытые, не встали на защиту этого народа! Мы отдали его в когтистые лапы мировых стервятников! Так? Добро же, сынку… До-о-обро! Иди к бабам…
Товарищ комбат! Мы-то боремся! У нас организация имени князя Пожарского! Мы с братом Лаврентием…
Мы да мы! Мычишь тут! Вы все в раззяву проиграли, а теперь играете в войну! Позор моим старым сединам! рванул его за ухо комбат.
Одним могучим ударом свинцового кулака майор отбил бы охоту к такому амикошонству, но свинцом налились и руки с ногами…

38

Восставали российские речонки-тихони.
Калужка и Ужредь, Дугна и Крушма, Вашана и Выпрейка, Скнижка и Скнига, Комола и Мышега, Дряща и Таруса, Беспута и Восьма, Апрань и Мутенка, Бол. Смедва и Любинка, Каширка и Коломенка, Цна и Нерль, Клязьма и Пахра, Ока и Непрядва, и Мстеркавосставали, как изможденные гладиаторы, как разделенный народ при поддержке небесных сил. Восставали, пьянели от избытка силы и сметали лавинами паводковой воды рукотворные химеры людской цивилизации. Они десятилетиями мелели, пряча силу воды в глубины земли, в небесные закрома. А теперь вода вернулась домой. Люди не понимали, что происходит. Они открывали рты, потом зонты, потом Бога.
Самолет Москва Токио погасил скорость о водную гладь, но, тем не менее, ткнулся носом в пологий край суши с такой силой, что у него отвалился фюзеляж.
Срезав макушки затопленных деревьев, тело его с невыпущенным шасси лежало в воде, а нос уныло уткнулся в сушу, как дите в мамкино плечо. Отвалившийся хвостовой отсек зиял. Обломки сохранившего форму фюзеляжа
облизывались волнами. Казалось, скоро прибегут лилипуты смотреть на спящего в полосе прибоя дядю Гулливера.
Боевая группа полковника Лаврентия Тараса шла к вершине холма и вела за собой тридцать семь человек из страны заката, среди которых были дети, женщины и старухи. Старики вымерли еще в
дебюте новой власти.
Бойцы, оглядываясь, видели серо-зеленую вереницу зонтов и армейских
плащ-палаток. Они шли дальше, ступая тихо, словно по минному полю, и прощупывая тропу впереди длинными осиновыми слегами.
Разведка возвращается! Разведка! закричал кто-то зоркий.
И идущим было спокойно оттого, что о них заботились знающие свое дело люди
Из гарнизона, отстоящей в полутора десятках верст от поселка, онемевшей и
оглохшей РЛС, на холм с паническим запозданием вышли маршем три взвода бронемашин с взводом мотострелков и вскоре увязли в бездорожье.
На приходской голубятне действовали, засучив рукава ряс, два православных священника. Они брали из клеток голубей и к лапке каждого батюшка Андрей Тикутьев с отцом Владимиром Вовчиком привязывали по записке. Содержание записок было одинаковым:
«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!
Господь наш Вседержитель пожалел нас, помраченных рассудком и повязших во всех смертных грехах. Он наслал на Землю потоп, и спасутся только праведные. Перед тем, как предстать перед Ним, мы, нижеподписавшиеся, священник Русской Православной Церкви о. Андрей (Тикутьев) и священник Русской Православной Зарубежной Церкви о. Владимир (Вовчик), говорим всем, кто чтит Символ Веры, следующее.
После долгих дебатов, которые с миром окончились с началом воплощенной кары небесной, и после взаимных обвинений в разрыве канонического, молитвенного и духовного единения со своей Матерью Церковью, мы решили все же, что истинный подвиг сопротивления врагу рода человеческого совершался здесь, в большевистской России. И совершали его православные патриархи, епископы, иереи, монашествующие и миряны гонимыя Церкви Российския. Мы согласились, что отрыв от Русской Церкви ее епархий в государствах-лимитрофах вместе с провозглашенной автокефальной Церковью Заграницейне каноничны.
А посему призываем всех, кто останется жить на клочке русской
суши, креститесь в Православие, омытое кровью новомучеников, в Русской земле просиявших.
Да будет благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами.
Аминь».
Батюшки исповедались друг другу и теперь, стоя на площадке голубятни, к которой уже подступала вода, слезно и неслышимо молились.
У вас хорошее зрение, отец Андрей? спросил о. Вовчик, утирая слезу.
Да никакое... Минус девять, отец Владимир, отвечал о. Андрей, тоже утирая слезу. Не все вижу очесами, так уж вразумляет Господь. Да и ноги учали болеть... Такое, знаете, ощущение, что вот мясо от костей заживо отстает... А у вас как со зрением?
У меня, батюшка, грех жаловаться, минус семь... отвечал о. Вовчик. Уже нитку в ушко игольное не вздерну... Но поглядите, отец Андрей: не по наши ли души вон... во-о-н, меж двух березок... Или это не березки?..
Березки, березки, успокаивал о. Тикутьев, сам вдруг взволновавшись. Но что там, отец Владимир? Что?
Похоже, судно, отец Андрей.
Спаси их Господь! сказал о. Андрей, перекрестился сам, перекрестил пространство у невидимых березок и, поворотясь к о. Владимиру, тихо улыбнулся ему, говоря:
Вон, отец Владимир, и солнце проглядывает видите?
Да уж вижу, батюшка, милостив Господь!.. Видите, вертолет листовки разбрасывает? Кому? Гадам морским?
Настил голубятни застонал вдруг, заохал тяжко, скрипели и скрежетали гвозди, выдираемые из своих гнезд страшной силой водоворота. Обреченная голубятня накренилась и замерла, словно вцепившись незримыми руками за холодеющий воздух.
Ну, прощайте, отец Владимир! уже в черной воде обнял о. Владимира о. Андрей. Прими Господи души наши грешные!.. Да будут чресла наши препоясаны...
И светильники горящи... Прощайте, отец Андрей! ответил о. Владимир.С нами крест — демонов... демонов язва!
И они поплыли.
И поплыли к спасительному плоту...
Со своего плоскодонного судна Игнатий выловил одну лишь епитрахиль с налипшими на нее сочными побегами огородных растений и стодолларовыми бумажками.
Ишь, сказал он желтозубому шимпанзе, который был у него за юнгу, какая красота! Чистая парча! Отвезу Любе пусть... и ударил обезьяну по руке, которая тянулась к священной ткани. Цэть! Куда крестьяне, туда и обезьяне! Цыц, тебе говорю, образина такая! Ишь, деньги увидала… Это деньги Любе на поросенка!
Судно Игнатия настоящий тихоход, но на плаву надежно.
Он встал у большого кормового весла, закурил сам в задумчивости, дал закурить и обезьяне. Потом лег на обратный курс, говоря юнге:
Была б ты дельфин глядишь бы, и спасли кого. А то ни уха, ни рыла…
О! О! О! округлила рот Чита и стала выписывать по палубе сложные кренделя. Такие, что Игнатий в испуге закрутил головой то на нее, то на воду, то влево, то вправо, словно думая, куда бежать, если плот опрокинется. О! О! О! Чита указывала пальцем, трясла пальцем, говорила что-то этим пальцем.
Спокойно, бэби! крикнул Игнатий, на что та не повела бровью и окала свое округлое:
О! О! О!
Игнатий оставил гребь и обернулся посмотреть на то, что так встревожило юнгу. Он увидел в четверти мили от своего судна еще одно такого же рода, но гребли двое. И эти двое направлялись прямо к нему.

39

«…Никакая связь не работает. Прощелыги из русского освободительного движения возвратили мне мой диктофон в полной исправности. Иду в их колонне освобождать невесть что от невесть кого. Похоже, что освобождать уже ничего и ни от кого не нужно. Наверное, я обрусел настолько, что хочу совершить свой гражданский подвиг.
Итак, я, Юз Змиевич, собственный корреспондент подлого радио «Век воли не видать», а для обывателя «Свобода», выполняя свой журналистский долг, передаю с места катастрофы. По моим предположениям, на территории равнинной России произошла экологическая катастрофа.
Помнится, жил в Питере академик Борис Помпеевич Мультановский.
Борис Помпеевич был именно метеорологом-долгосрочником, а его первые опыты прогнозов погоды на целый сезон относятся к 1913 году. Его методы используются до сих пор, их основы разумны и результаты порой удовлетворительны. А где же новое? Вот результаты! Где прогресс? Снова денег нет? Понятно, что сложная это система
атмосфера. Да еще взаимодействие с Мировым океаном! Известно, что попытки долгосрочных прогнозов предпринимаются. Но где гарантии, что они добросовестны? Что они не имеют характер рыночных спекуляций. Вот уже который год некоторые синоптики грозят Петербургу потопом. Они утверждают, что Европа вступили в «эпоху наводнений». «Эпоха наводнений», возможно, даже наступила: в двадцатом веке уже случилось вдвое больше наводнений, чем веком раньше. Но при чем здесь этот катастрофический потоп? Где прогнозы? Наводнение седьмого ноября тысяча восемьсот двадцать четвертого года грянуло, например, когда наводнений долго не было вовсе. Точнее, за период тысяча восемьсот третьего восемьсот тридцать пятого годов, кроме потопа, было всего еще одно наводнение четвертого, кажется, февраля по новому стилю тысяча восемьсот двадцать второго года. Через сто лет обстановка была иной: наводнения стали довольно частыми с середины прошлого века и с редкими, одно-двухлетними, перерывами продолжаются до сих пор. Из всего следует, что «эпоха наводнений» вовсе не означает приближения потопа, и что в целом, наконец, нет надежных оснований для долгосрочного прогноза. Но пока что у нас в Москве и Подмосковье потоп!
Или что, если не потоп, происходит сейчас?
Из-за разлива малых рек, очевидно, были разрушены нефтехранилища, и сейчас нефтяная пленка покрывает поверхность взбесившихся вод, нефть смывается, куда ни попадя. Нам, людям, смываться некуда. Городская свалка, с которой мы вышли на катамаранах в трагически изменяющийся мир, полностью затоплена. Катамараны сделаны из пустых металлических бочек из-под горючего, связанных между собой. Палубы сколотили из досок, дверей, «вагонки». Пошли в ход кровати. От кроватей с панцирными и пружинными сетками допотопных, извиняюсь, до сделанных из карельской березы. Как у Любомира Хренова, человека, павшего из князей в грязи, потом проделавшего путь обратно, поднявшись из грязи в князья мусорной свалки. Только теперь ни то, ни другое больше не имеет никакого значения. Идем на холм со скоростью не более пяти-шести километров в час. Систему исчисления в морских узлах я не знаю. До суши часов около трех хода. Вероятно, подтопило уже и низовые улицы большого поселка новых русских на Красной горке, всего в сотне километров от Москвы.
С вертолета МК, который ошалело мотается на большой высоте, наверное, хорошо видна картина стихии и пострадавшей уже местности. С вертолета она должна выглядеть как бескрайняя водная гладь с никчемными крышами домов, с печными и каминными трубами. Улицы, как русла рек, как венецианские или вилковские каналы, по которым слепо и панически несутся мутные потоки бешеной воды.
Наводнение началось здесь в четверг около четырнадцати часов дня и, похоже, для
всех на свалке, да и в остальном мире, стало полной неожиданностью. Потоки с грохотом и ревом сразу с двух сторон ворвались в станицу. Сдается мне, что за несколько часов подмосковные речонки, эти воробьиные броды, вывалились из удерживающих берегов и русел и объединились в одно огромное водное пространство, радостно заливая жизненное пространство млекопитающих, деревни, хутора и города.
Бурлящая стена рушит все. Дамбы и шлюзы на гидроузлах, очевидно, не выдержали тройного гидроудара. Вода прибывает буквально на глазах и некоторое время шла почти трехметровой мутной волной, сметая все на своем пути. Как спичечные коробки, тащило и перевертывало машины, крупный рогатый скот, прочую домашнюю скотину, отчаянно скулили сторожевые и бродячие собаки.
Можно представить себе, что люди в панике покидали жилье, успев или не успев захватить документы и подхватить на руки детей...

Здешний командир взвода разведки Александр Сигайлов доносит из своих источников, что бронетехника, брошенная в первые же часы катастрофы на спасение людей, оказалась телячьи беспомощной, ее тут же по самые башни засосало илистое месиво. Он рассказывает, что молоденький сотрудник МК на резиновой лодке бросился подбирать оказавшихся в ревущих потоках людей, но лодку втянуло в огромную воронку, центром которой был выступающий из воды металлический штырь. Роковой случай! Сколько сейчас происходит подобных? Избегут ли гибели тысячи, сотни тысяч, миллионы людей?
Легко представить себе трагизм ситуации в тех семьях, где находятся престарелые и больные люди! Их невозможно мгновенно перенести или перевезти. Что в таких случаях делать? Выносить их на крыши уцелевших домов, будок автобусных остановок в надежде, что отсюда их и снимут военные или вертолеты МК.
Тот же Сигайлов доносит, что министр МК генерал-полковник подумать только: по четным генерал, по нечетным полковник! Сергей Хинь-Чу вместе с губернатором Московской области Александром Перельмуттером долго, стыдно и нудно порхали над водной равниной. На крохотном вертолете они с трудом отыскали для приземления пятачок на картофельном поле за железнодорожной станцией. Здесь уже находились сотни людей в шоковом состоянии, в холодной мокрой одежде, с детьми, стариками. У многих обнаружились неполадки с сердцем, десятки людей были с ушибами, переломами, внутренними кровоизлияниями. Сразу же на помощь пришли вертолетчики базирующегося неподалеку полка, но машин и топлива катастрофически не хватало.
«Да-а, дело тут, ребята, серьезное!» сказал генерал-полковник Хинь-Чу, мгновенно оценив обстановку. И улетел. Должно быть, открывшаяся взору юного гения картина бескрайнего половодья живо напомнила ему недавнюю трагедию Ленска.
Сигайлов, как я понимаю, может и присочинить, а то и вообще выдумать сказку, однако другой информацией я не обладаю и ем, что дают.

И бывший актер, народный артист, а ныне бомж Василий Коробьин-Христосов дает следующую картину.
Он говорит, что тысячи людей под открытым небом и в спешно раскинутых палатках ночевали на возвышенности за ближней железнодорожной станцией. К нынешнему утру здесь уже был целый переселенческий городок с организованной наскоро полевой кухней и горячим питанием, с передвижным пунктом местного отделения МК, к которому выстроилась длинная очередь наивных и шокированных людей Земли. За тем, что здесь составлялись списки пострадавших. В воскресенье начали выдавать людям по тысяче рублей на первые нужды ведь многие выскочили из заваливавшихся домов без копейки денег. Вопрос: зачем козе баян? Или Коробьин, или Министерство катастроф шутят довольно мрачно. Впрочем, в том, что это министерство давно подменило собой государство вопросов нет. Какое это государство и в чьих оно руках вот интересный вопрос, господа.
Далее Коробьин сказал, что многие остаются возле своих затопленных домов. На улице русского художника Шагала, у дома номер шесть, разведчик видел растерянную домработницу из обслуги поселка новых русских. Она была в промокшей заиленной одежде и ждала мужа, который вечером ушел за водкой. У их домишки буквально разъехались стены. К дому не подойти вода выше пояса. Та же картина и по соседству, если можно так выразиться с учетом нового типа мироустроения, где жило-поживало большое крестьянское семейство. Оно вмиг потеряло все, что нажило за жизнь поколений, что их кормило и поило.
«Лошадь, корова, трое телят, десять свиней, сорок курей, гусей тридцать два...» перечислил Коробьин голосом некоего крестьянина Ивана эти потери. Как очевидец он рассказывает и показывает бегающего кругами мужичка в красной рубашоночке, и лицо хорошего артиста при этом изображает скорбь и отчаяние. Он сипит: «Четверо детей у Александра Куцакина пропали. Старшей девочке только двенадцать лет. Был в отъезде, приехал только сегодня: дом унесло, детей нет...»
Я верю Коробьину и я верю объективной реальности, открывающейся моим близоруким глазам. Я вижу, что три вертолета медленно летают над районом затопленной станции. Похоже, они высматривают на крышах людей. Поднимать их сложно, особенно пожилых и грузных. Однажды я видел на Ставрополье, как кричащих, рыдающих людей обвязывают тросом и тянут на борт, но они цеплялись за ветки высоких деревьев и обесточенные провода отключенных линий высоковольтных электропередач. Они боятся отрываться от гибнущего, но близкого, понятного и привычного мира. Тросы с людьми приходится постоянно распутывать картина не для слабодушных. Если Коробьин и врет, то весьма правдоподобно. Я бы посоветовал ему по окончании этого страшного метеосеанса уходить в писатели.
Вспоминаю виденное мной ставропольское наводнение. Я своими глазами видел, как у опрокинутого мощной волной своего дома по улице Русского Смирения, на перевернутой лодке несколько часов сидел в глубоком оцепенении совхозный тракторист Иван по фамилии Двудедов. Несколько лет назад он бежал из Чечни, только-только обжился в станицеи опять беда. С колышка бы начать, да колышек вбить некуда. Но этот Иван от дома не отходил, опасался, что лишится и того барахла, того бутора, что остался в затопленной хате. Он уже слышал о наглом и циничном мародерстве. И сторожил свои рямки, бедняга русский. Он никогда не поймет, что давно уже обчищен донельзя и что крупные мародеры не мелочатся. Он боится «бомжа», сам будучи бомжем по большому счету. Любопытен и вывод, который сделали тогда кубанские станичники в поисках ответа на вопрос: кто виноват? Главным виновником станичники сочли барсуковского атамана, представлявшего в казачьих станицах исполнительную власть. Вот, мол, атаман-то соседней станицы оказался поворотливее: с матюгальником да на «уазике» объехал станицу, потому там успели вывезти людей, отогнать скот в надежное место. - В результате сильных дождей, прошедших тогда в девяти регионах на юге России, пострадало 188 населенных пунктов. По данным пресс-службы МЧС, в Минеральных Водах подтоплено 4793 жилых дома, из них 1352 дома повреждены, 1217 разрушены. Официально подтверждена гибель 24 человек, но жертв могло быть больше. В свою очередь пресс-служба губернатора Ставрополья сообщала, что жертвами стихии стали 32 человека.
То-есть причинно-следственные связи прервались и исчезли в людском обиходе гораздо раньше, чем электропровода и проселочные дороги…
Поставленный голос неизвестного мужчины:
Ну что, кореш, все собкоришь? Сводки Россионбюро? Купи продам?
Голос Юза:
Скажите, Коробьин: а что, думаете вы, с Москвой?
Голос Коробьина:
Да пропади она пропадом! Попомнит, супостат, дядю Кутуза!»

40

Колонна людей страны заката медленно и почти по пояс в воде шла каменистым бродом, который еще намедни от пуза, что говорится, кормил дорожную милицию и был трактом едва ли не стратегического назначения. Катамараны волокли за собой.
Лаврентий Тарас нес на груди ручной пулемет, а на плечах цыганенка, отбившегося от табора. Цыганенок все время ерзал так, словно ему хотелось плясать.
Тарас, не сбавляя крадущегося шага, пригрозил:
Не ерзай там! Утоплю и не мяукнешь!
Топи! соглашался цыганенок. А дашь пострелять?
Да уж вы, цыгане, только и делаете что стреляете, говорил Тарас. На выпить да на закусить...
Зачем, дурак, даешь?
А менталитет! пояснил Тарас, разрезая воду то правым, то левым бедром. Тебе бы пенделей хороших надавать, а я вон тебя на закукорках несу!
Неси, Тарас!.. Мы хрещеные...
То-то, козявка...
И Тарас, подобно Холостомеру, хотел поговорить со своим погонычом о мировом зле, но увидел Сигайлова из разведки, который шел ему навстречу из сумерек, словно плыл, выкидывая вперед то левое, то правое плечо и держа автомат высоко над головой.
Лаврентий! крикнул он, приближаясь и выравнивая дыхание. Там впереди бронемашина, типа БМП-3!.. Проскочила к холму метрах... в тридцати по курсу! Чья неизвестно! Бортовой номер не разобрать... Темно, вождь! Что бы это значило?
Тарас сделал знак рукой колонна, подтянувшись, встала.
Армейская машина, решил он. Ты, Сигайлов, вот что: ты уже не иди в отрыв до поселка рукой подать! Ты скажи мне: значит, ты видел брата в доме с монаршим флагом? Если расклад такой, как ты рассказал, то… он наклонился, говоря Сигайлову на ухо: Поставленная днем задача потеряла смысл. Нам на сей момент не нужны деньги. Нам нужно объединиться с братом и патриотами острова, занять оборону. Далеко здесь?
Сигайлов кивнул так, что на нос съехала каска:
Напрямую километров около полутора! Бродом два с гаком! И еще, Лаврентий, заверни-ка ты к Любе Родиной в землянку. Посмотри: стратегически удобная позиция… Я, Лаврентий, отведу колонну. А тебя выведет Люба…
Полковник кивнул.
Иди к штабу водой и запоминай береговую линию, велел он. Я приду с вершины холма лесом. Если будешь на месте раньше меня передай там брату, что нужно слить остатки керосина из самолетных баков раз. Два: с утречка пораньше необходимо сделать промеры глубин вдоль прибрежья на предмет безопасности судоходства...
Та-а-анки! весело закричал впередсмотрящий цыганенок. Где-то рыщут танки!
Иди, Сигалов, скажи Чубу, чтоб держали подствольники наготове.
Я пошути-ил! сказал из-под облаков цыганенок.
Где-то в середине колонны шел, как шелковый, Юз Змиевич. Он шел и думал: да! да! нет в жизни счастья, как верно заметили урки. Но, как заметил Юз, в ней есть блестки радости. А на краю гибели радость становится счастьем.
Он изловчился и ущипнул идущую рядом Наташу
за бок.

41

Бронированная коробка с названием «боевая машина пехоты» появилась в шестидесятые годы. С ее помощью пехота взаимодействует с танками в общевойсковом бою. Те бронетранспортеры, что были до того, скорее годились на роль «такси для поля боя» со своим немощным бортовым вооружением. Оно слабо прикрывало спешившихся стрелков. Броня берегла их от пуль и небольших осколков, но проходимость и подвижность машины уступали танковым.
Первая советская БМП-1 шестидесятых годов мощно оснащена против танков и самолетов тактической авиации. Лобовому листу придан большой угол наклона. У нее мощное бизонье сердце
двигатель, и не боящееся ни холода, ни жары шасси полярного вездехода. Машина легко несет навесную броню, что и делалось уже в Афганистане. Моторное отделение расположено не в носу, как обычно, а в корме, по-танковому. Стал лучше обзор для маневра механика-водителя. Стало удобней находиться внутри машины, вес которой равномернее распределяется по ее длине. Но стала и более опасна высадка пехоты. Множество тонкого и умного оружия утяжелило вес машины и увеличило башню. Затруднен, мягко говоря, переход механика-водителя и двух солдат в десантное отделение. Из подбитой машины им придется выбираться только через верх и под обстрелом. Своя броня недостаточна, из трансмиссии упрямо течет масло. Полярное шасси осложняет походный ремонт, а починка корпуса не получится без особого оборудования.
Но войны делаются не для того, чтобы беречь людей. Войны для их истребления. Наши герои погибали, до последнего дыханья стремясь спасти дорогую машину. Солдатик-то все из рабочих, да из крестьян, да из сирот, ему себя не жаль. И никому его не жаль. Умная техника дороже.
И мотор уже не прикрывает людей спереди в случае прямого попадания снаряда туда, в центр, где сидит, слившись с машиной, механик-водитель. Рядом с ним два десантника. За ними, в боевом отделении, в башне, находятся оператор-наводчик и командир. В десантном же, на складных сиденьях сачкуют до поры пять стрелков. Приходит час они высаживаются через двери в корме. Для этого крышу моторного отделения понизили и образовали подобие туннеля с двухстворчатой дверью сзади и прямоугольными люками сверху. В них проделано по круглому отверстию. Еще два люка с откидными крышками есть в башне и на корпусе для механика-водителя и десантников.
Но пришло время потопа и время сказать о плавучести машины. Ее обеспечивает водоизмещающий корпус. Движителем же на плаву служат два водомета или перематывающиеся гусеницы. Перед входом в воду экипаж устанавливает воздухозаборную трубу и поднимает носовой волноотбойный щит.
Такая байда может работать вместо танка. Зачем? Дело простое. Вес бронекоробки сжат до двадцати
тонн и соответствует силе армейского вертолета Ми-26. Кроме того, коробку можно сбрасывать под парашютом на платформе. Она не заменяет боевые машины десанта, но сестринская схожесть их не случайна. Обе они сеют панику и смерть на флангах и в тылу противника.
Вот такая бронечерепашка национальной
гвардии - Войска национальной гвардии созданы в России начала третьего тысячелетия с целью полной дезориентации Вооруженных сил и перевода их на подавление не внешнего, а внутреннего врага – т.е. к исполнению глобальных полицейских функций. Сегодня о гвардии официально почти ничего не говорится. Но именно сейчас начинается практическая реализация плана ее создания. К 2006 году будут упразднены все 7 округов ВВ, а вместо них созданы пять региональных командований и два управления — Северо-Западное и Восточное. Вместо дивизий будут созданы бригады, что повысит мобильность и управляемость. В 2005 году в гвардию начнет поступать легкое и скорострельное оружие новых типов и самая современная боевая техника. двигалась мрачной поверхностью взбунтовавшихся вод.
Уже сколько лет, епона мать, космос говорит нам: на вас, братцы, летит Млечный путь! И не как-нибудь там летит, как… как непонятно что, а со скоростью света! говорил майор Лаппо механику-водителю. Однако люди у нас, сержант, лысеют, но не умнеют. Толстеют, но не поправляются. Любят, но поесть. Имеют уши, но не слышат.
Ой, ща заплачу, товарищ майор!
Сержант гнал машину строго на запад, изредка скашивая взгляд куда-то к округлому животу майора Лаппо и как бы пытаясь уловить в свою ушную раковину тревожащий его водительское спокойствие посторонний звук.
Космограммы планет нашей Галактики, сержант Исполатов, если их наложить на зодиакальные карты положения Земли относительно этих планет, уже давно говорят о глобальных изменениях в будущем мире...
Положительных? поинтересовался сержант.
Да!
Тогда положите, товарищ майор, спичечный коробок куда подальше! И, если надо что-нибудь крутить в руках, возьмите в кармашке зажигалку. У меня вот есть что крутить! Я и кручу. Коту глазунью...
Бывший суворовец майор Лаппо служил в демократической национальной гвардии, как бы ни хотелось ему двинуть салаге в скулу за такой тон, он лишь глянул на эту скулу и любознательно прищурился:
А в чем дело, сержант?
Да вы по спичечному коробку выстукиваете какую-то дуду, а я думаю это коробка передач стучит!..
Майор взял в нагрудном кармашке сержантского бронежилета «зиппо», чиркнул кресалом, прикурив по сигарете себе и сержанту.
Где достал такую? понюхал он любимый запах хорошего бензина.
Немножко родины продал и купил. Это не задача,отвечал смышленый сержант Исполатов.
Всему есть предел. Опасная развязность сержанта взорвала терпение командира.
Майор Лаппо умел рявкнуть и рявкнул:
Правей держи! Смотри, епона мать, куда рулишь-то!
Сержант на всякий случай сотворил невинное лицо. Посмотреть на него комсомольский вожак из средней школы. Он справедливо заметил:
Да ведь, товарищ майор, тут куда ни рули утопия! Кругом вода, товарищ майор!
А то, понимаешь, родины кусочек он продал! Трибунала захотелось?
Да какой трибунал-то, това-а-рищ командир! Что может продать рядовой сержант? Вот соляра кончится и ханга! Только и сбулькаем: бульк-бульк! Знаете, какой звук слышит последним утопленник? Вот это самое «бульк!» Так что срываем погоны, чтоб легче плыть, и к Северному полюсу... Или куда?..
На кудыкину гору...
Так я и рулю на гору!
Идем строго на запад, на Москву, сержант! Мне семью спасать надо.
И снова сержант намекал:
Семь лет невестка сучку кормила, да все не знала, что у той хвоста нет!
О какой вы сучке, сержант? Какая еще невестка?..
Семьей в гарнизоне жить надо было. Вон капитан Судников, сержант кивнул на тыл, в фарватер, сам там и семья при нем. А ваша в Москве. Где она сейчас та Москва со всеми ее штабами? Соляра вот кончится, так...
Заткнись… Знай свое дело… устало попросил майор Лаппо. И если я усну, то держи курс, как приказано.
А может, зайдем на холмик-то, товарищ майор? Ну? Куда идти гусю в пустыне? А там люди, барышни! А у меня еще ни одной девушки ведь не было а, товарищ майор! Вон же на холме слева видите? населенный пункт! А мы сила! У нас еще две машины в хвосте, и больше никого на всей земле! Не кайф ли, товарищ майор!..
Майор помалкивал, сделав уже не один добрый глоток из походной фляжки. Он только бровями шевельнул, намереваясь разлепить отягченные дремотой веки, но тщетно.
Сержант терзал рацию:

Второй, Второй! Я Первый. Прием? Тишина, товарищ майор!
Так не бывает, угрюмо сказал майор. Это автономное средство связи!
Ну как же не бывает, товарищ майор! Вот я, вот вы, вот оно, средство связи. Где связь? Какие-то помехи работают, товарищ майор!
И сержант Исполатов сквозь стиснутые зубы яростно запел:
Бр-р-рэня кр-рэпкэ и тэнык-э-э нэш-э-э бэстэр-р-рэ!..
Он повел колонну к холму.
Он словно
предчувствовал шальной воровской фарт, и ему было страшно и весело: из девяноста девяти человек роты после атаки двух неизвестных штурмовиков потонули с экипажами командирская машина, бронетягач и БМП сержанта Володькина. Остались в живых тридцать один человек взвод на трех бронемашинах. Из них два офицера командир взвода старший лейтенант Пуговкин и командир роты Лаппо, которого вытащил из-под огня рядовой Бесфамильный. Вот он сидит рядом, полураздетый и прикрытый сухими камуфляжными куртками. И девятнадцатилетнему сержанту Исполатову кажется, что он старее и умудреннее своего сорокалетнего командира.

42

Майору Лаппо снится бабушка.
Она качает мальчугана на теплых своих коленях.
Маленький майор теребит бабушкин крестик, просунув ручонку в распахнувшийся воротник ее кофточки. За окнами барака, над сиреневыми забайкальскими снегами, свистит култук. Утро. Сейчас бабушка промоет глаза Митеньки утрешнею его мочой. Потом тихонько соберет с его заплывших золотушной коростой ресниц ночную корку и станет мыть внучка в жестяной бадье, говоря:
С гуся вода с Митеньки худоба... С гуся вода...
Да что тебе далась та вода, Прим? Твое дело утиное: сунь клювик в задницу и плавай! кричит кто-то знакомый в сенях.
Мальчику страшно. Он обнимает бабушку и спрашивает ее:
А папка где?
Папка, внучочек, уехал строить город Теремез... Далеко-о! В пустыню, где живут верблюды и скорпионы... А повернись, повернись, я на тебя посмотрю, солдат! В суворовское училище пойдешь?
Нет, я с тобой… не хочет он от бабушки.
Ну тогда рыбий жир, деточка, сглотни! Ну-ка, ну-у-ка, мой дитенок! Терпи... Не будет золотушки. Она боится рыбья жира...
Ба-а-ба! канючит Митенька и не узнает своего голоса: он сиплый, как у сержанта Коли. Но уже ощущает привкус ворвани во рту, тот привкус, который не мог забыть ни в суворовском, ни в отдаленных своих гарнизонах.
Мерца… звездает… видит он, как ослепительным белым огнем на черном небосклоне горит звезда Севера больно глазам. Майор еще в полусне трет их ладонью.
Генеральская! комментирует вполголоса Коля и кричит сержанту Примерову: Тащи, Прим, подсекай бабу!
Да какая ж это баба, товарищ сержант! слышится голос рядового Бесфамильного. У нее ж борода, как саперная лопата!
Да за косу-то лови, блин, Прим! Конь ты нестроевой!
Не-э-т! говорит сержант Примеров. Я его за бороду! Это поп, товарищ сержант! Поп! Батюшка!
Ну, уж не русалка, вижу. Водяной! Ну и тащи его сюда, батьку-то водяного!
Майор Лаппо очнулся и, не открывая глаз, понял, что сидит между Колей и рядовым Бесфамильным, который, распахнув дверь кабины, вылавливает человека из большой воды. А судя по бурному и разудалому анархическому гвалту, помогал ему весь личный состав взвода вместе со стрелком-санитаром.
Чтобы спасти семью, майору необходимо было выжить. Чтобы
выжить, он должен подчинить этих своих партизанствующих подчиненных. Но как поставить боевую задачу, если нет ни приказа сверху, ни разведданных, ни связи!
Майор понял, что растерялся.
Чего стоим? спрашивает он. Заблудились, что ли?
Вертушка, товарищ майор! Вижу вертушку! Листовки, гад, бросает!
Обуй репу в каску! прокричал ему майор. Быстро в машину! Взво-о-од! Слушай мою команду! Глуши моторы! Зажечь дымовые шашки!

43

Молодого административного гения главу Министерства катастроф России Ивана Хинь-Чу журналисты часто, но осторожно пытали: не метит ли он стать губернатором и съесть кусочек пирога с алюминиевой, золоторудной или алмазной начинкой? Они делали это, понимая, что не услышат правды, деловые люди не выдают коммерческих тайн. Но ведь она, эта правда, и не была им нужна. Они знали, что министр, чьи года не перевалили еще за черту сорокалетия, прошел хитроумную школу советской комсомольской номенклатуры. Там умели готовить кадры.
Я не политик. Я спасатель, отвечал министр щелкоперам, не моргнув полукитайским глазом. А спасатель это же альтруист.
Писакам же важно было вынудить министра лгать, лгать и лгать, показывая, что он лжет и где, сладострастно толкуя эту ложь, высвечивая белые нитки по ее швам.
«Под прикрытием Министерства катастроф в России складываются структуры, неподвластные здравому смыслу и законодательству...» скрипели перьями газетчики. Скрипел зубами «протестный электорат». Скрипело колесо истории. Скрипела ось времен. Она наматывала на себя мусор этой истории, большая грязь которой творилась политиканами. Близились президентские выборы в России и бывших комсомольских говорунов нынешних либерал-демократов ничто уже не могло спасти от возмездия. Однако за ними оставалась фора первого хода белыми.
Всплывали полузабытые имена хитромудрых деятелей, роющих под пост, который позволял покняжить на России. На то место в Кремле, которое когда-то занимал неземной Сталин, примерялись фамилии известных политиков, взбивающих пену в телевизионных мыльницах. Хорошо просчитанная гипнотическая разноголосица, лишь с виду похожая на бурное половодье, беспощадно била по мозгам обывателя, понуждая бедолагу отдать последнее из своей копилки все во имя надежды, похожей на Крупскую. Одним из соискателей кремлевской синекуры обществу мнился и министр Иван Хинь-Чу. Тот романтически скромничал и умно отнекивался:
Напрасно многие видят во мне или конкурента, или преемника. Зачем я нужен стране, когда наш президент молод и полон сил? Он спортивен. Он патриотичен. Он офицер и дипломат. Он на своем месте, и я лично хотел бы, чтобы сроки президентских выборов были пересмотрены господами и товарищами из парламента. Президент должен спокойно работать семь-восемь лет, если он молод. Такой срок пребывания у власти сделает его профессионалом. А мое призвание, повторяю, спасать людей.
Так или примерно так отвечал Иван Иванович на провокации и лишь в одном телевизионном сюжете генерал-полковник позволил себе двусмысленную шутку.
Да, наверное, при карманной оппозиции можно увеличить срок президентства. Но если страна вымрет за семь-восемь лет бездарной или марионеточной политики президента? спросила его такая уж красавица с микрофоном, что ему захотелось отличиться.
У нас есть Министерство катастроф! с белозубой улыбкой ответил он.
Так и дали в вечерний эфир, а уже в утреннем показе от шутки не было и следа.
Журналисты стрекотали, что Иван Хинь-Чу попал в политику не без везения, имея в виду по блату, но их стрекот больше походил на рекламу. Говоря о нечеловеческой интуиции министра, они не обходили стороной и то, что тесть его видный оппозиционер, а отец был крупным партийным функционером в маленькой автономной республике, и известен как человек консервативных взглядов. Осуждая советское прошлое родителя, они тонко мирили Ивана с бойцами против эксплуатации человека человеком. И бойцам этим уже не казались несчастными те многоликие обладатели горбов, по которым Иван Хинь-Чу взошел на вершину карьерной горы. До сознания несгибаемых атеистов не доходило, что людей карает и спасает Господь Бог, а не Иван Иванович Хинь-Чу. Журналисты, зачастую не ведающие что и зачем творят, писали даже, как Ивану Ивановичу было предложено сменить фамилию на Хинчук. Но он благородно отказался, говоря, что не хочет менять ни фамилию, ни форму носа, ни родины. И если с носом и фамилией все понятно, то по ходу кажется понятной и третья позиция родина. Однако кто же из российских политиканов искренне скажет, какую страну он считает своей родиной, если у этой страны есть код, но нет родового старинного имени?
И мало кто знал, что размахом деятельности Министерства катастроф давно интересуется наивная военная контрразведка. Наивная потому, что кто ж ей дастся? Война в Чечне, запахи гари и пороха на улицах крупных городов, не раскрываемые убийства бизнесменов и политиков, стволы и гранаты едва ли не в песочницах детских яселеквсе это громко вопило: идет утечка боеприпасов. Откуда?
Такая контора, как скромное, но матереющее Министерство катастроф, чью работу при Советах выполняли отряды добровольцев и приданные военные, должна была, по выводам аналитиков, обладать всем арсеналом для нанесения жалящих ударов.
В Красноярском крае, в квартире одного из местных начальников МК, где жили и его дети, были обнаружены боеприпасы. Может ли сведущий во взрывотехнике человек сесть на бочку с динамитом, посадить на колени детишек и закурить? Следовал вывод: в
скором времени эти боеприпасы должны были перекочевать в другие руки. В чьи? Но после запальчивой огласки это дело стало закрытым для журналистского любопытства. Лишь один из высокопоставленных сотрудников военной контрразведки проговорился, что структура Министерства катастроф огромный «крытый рынок», где за хорошие деньги можно купить не только примус, а и Бог знает что.
И вот на одном из вечерних заседаний Думы выступил Иван Хинь-Чу. Он внятно говорил о состоянии поисково-спасательных служб Министерства катастроф, о неотложной нужде в родах государственной спасательной службы.
В ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций участвуют войска гражданской обороны. В них двадцать две тысячи военнослужащих с легким стрелковым вооружением. Есть в МК элитная часть, спасатели высшего класса, оснащенные высокотехническим оборудованием, в том числе робототехникой… Количество стрелков в министерстве увеличилось до семидесяти тысяч. Но даже такие мощные ресурсы недостаточны для предотвращения природных катаклизмов… журчал голос министра, как сибирский чистый самогон.
Дремлющие доселе депутаты встревожились, а особо бдительные зашумели, уподобившись гусям спасителям Рима.
Министр по катастрофам перевернул страницу шпаргалки и шпарит дальше:
Поэтому необходимо срочно организовать новую, еще более мощную структуру на базе Министерства катастроф. В ней по штатному расписанию предусматриваются в общей сложности сто двадцать две генеральские должности. Перечисляю: это девять генерал-полковников, тридцать три генерал-лейтенанта, семьдесят шесть генерал-майоров и четыре контр-адмирала. Министру присваивается звание генерал армии…
Где логика?! вскричал с места горячий депутат от левой оппозиции генерал-майор Жучков. Да у нас всей пожарной службой управляют всего лишь три генерал-майора! Во что вы превращаете воинские звания? чувство негодования было столь сильным, что генерал сверзился с мысли: Я боевой генерал… отрывисто заговорил он. Да при Сталине-то генерал-полковников было…
Это все, что он успел сказать, его отключили. Вопли, подобные генеральскому, были предусмотрены в сценарии.
Министр снова вознамерился перевернуть страницу. Волнение его выдал лишь случайный жест он послюнил пальцы. Тут депутатов и завертело на местах. До сих пор народные волеизъявители были уверены: Министерство катастроф хоть и военизированная контора, но ведь это всего лишь потешное войско. А тут факт: создана силовая группировка, сравнимая с вооруженными силами приличного европейского государства. В тот вечер они увидели размах крыльев комсомольского орленка с Саянских гор и возроптали.
Ошибка это Ивана Хинь-Чу или пробный шар?
Заседание быстро свернули. Но темой
выступления заинтересовался думский комитет по безопасности. Сотни знающих людей занялись препарированием организма романтического министерства. Их доклады наводили серьезных мужчин на мысль, что под крылом министерства в Москве и Подмосковье произросли опорные базы, в которых весьма и весьма интересные подразделения занимаются подготовкой «часа X». Словом, плоха та революция, которая не может защитить себя самое.
Думский комитет по безопасности
направил свои соображения главе ФСБ. Депутаты прямо указали места дислокации таинственных, неведомых доселе структур. В Ногинске, Новогорске, в поселках Устье и Поречье под Рузой был дислоцирован батальон спецназа МК и центральный командный пункт. В отдаленном углу Москвы в Теплом Стане, под боком у резиденции ГРУ, был размещен некий антитеррористический центр МК. Спецподразделения корпуса спасателей укомплектованы бывшими сотрудниками «Альфы», «Вымпела» и спецназа ГРУ Генштаба. Это офицеры, способные действовать в невыносимых для обывателя обстоятельствах, проверенные в воинских передрягах боевым опытом, выдавленные из Российской армии душевными унижениями, бескормицей и безденежьем.
Можно было бы отдать должное дальновидности, с которой использовал их молодой, но хваткий министр. Было бы грешно винить его в том, что он дал своим согражданам хлеб, надежду и сознание своей нужности. Однако он ведь не маг и не волшебник, чтобы ткать этот хлеб из отравленного миазмами воровства воздуха страны. На все это нужен финансист. Кто он? И
почему люди МК на полигонах тренируются в стрельбе из гранатометов? Какое отношение имеют кумулятивные заряды к разгону грозовых облаков или авариям на небесных трассах? Кто уполномочил МК бороться с террористами и дает деньги, деньги, деньги? Ведь неизвестно, кого завтра объявят террористами не кузбасских ли шахтеров или тамбовских крестьян?
Как выяснилось, Иван Хинь-Чу давным-давно отослал старому Ельцину в старый Кремль секретный документ, в котором обосновал создание антитеррористического центра и батальона спецназа необходимостью защиты «безопасности существующего конституционного строя». Того строя, где он почти что русский и почти что генералиссимус. Ельцин имел взрывоопасные искры 1991 и 1993 годов, когда приближенные громко шумели, но тихо выжидали. Он тайно подмахнул указ, бестрепетно и привычно нарушив закон о безопасности (МК не входило в перечень органов обеспечения безопасности). Пятая колонна?
Писаки строчили:
«В последнее время муссируются слухи: доверие президента к Ивану Хинь-Чу тает с каждым днем. Аргументируется это тем, что Хинь-Чу человек Ельцина, а президент, при всей своей внешней благосклонности к бывшему президенту, предпочитает иметь в команде своих людей. Хинь-Чу не свой. Но не все так просто, как кажется на первый и беглый взгляд. Министр МК со своей работой и катастрофами, происходящими в стране, справляется. Но, создавая структуру, которая (даже если он и не желал этого) постепенно превращается в монстра в теле государства, он уже косвенно противопоставляет себя традиционным спецслужбам и государственным органам».
Чего стоит только история о том, как министр МК пытался подмять под свою структуру Госгортехнадзор и Госатомнадзор законом они наделены административными и уголовными полномочиями. Это значит, если бы они ушли в подчинение МК, последнее могло бы при надобности опечатать любое производство, наложить штраф или отказать в лицензии любому, а это огромный денежный поток.
МК, конечно, и без того живет неплохо. По словам одного московского чиновника, до недавнего времени это было единственное министерство, которое получало из бюджета все требуемые суммы, что само по себе воспринимается как катастрофа.
МК сегодня богатейшее ведомство, поскольку ему еще дано право заниматься коммерцией. В министерстве есть собственная крупнейшая коммерческая организация агентство «КомПакт». Перечень занятий этого агентства не укладывается в рамки здравого смысла. В 1995 году было создано Государственное унитарное авиационное предприятие МК (ГУАП). Авиационному парку МК позавидует даже МВД. Пять транспортных авиалайнеров «ИЛ-76», пассажирский «ИЛ-62», оснащенный спецсвязью, и еще несколько десятков самолетов других типов.
Нет, дело не только в том, что Хинь-Чу человек Ельцина. Это слишком безобидно по сравнению с тем, что есть на самом деле. Учитывая, что президент весьма однозначно относится к Березовскому, и учитывая, что некоторое время он руководил ФСБ, ему на стол легла бумага, которая высвечивала рельеф деятельности Ивана Хинь-Чу с другой стороны. Со стороны для президента более неприятной, чем близость молодого карьериста к Ельцину.
Пять лет назад непотопляемый Иван Хинь-Чу вылетал в Тулон, где встречался с лидером ливийской революции Каддафи и ливанским министром нефти и энергетики Бадри. Источник в Кремлевской администрации утверждает: за этими переговорами стояло российское нефтяное лобби в лице Березовского и Абрамовича. Их главной целью было обсуждение различных бизнес-схем, позволяющих обойти международные санкции, которые установлены Советом Безопасности ООН в отношении Ливии.
И последний фактор: созданное Хинь-Чу государство в государстве, где есть свои армия, спецслужбы, правительство,
министерство иностранных дел, воздушный флот, финансово-промышленные группы...
В дьявольски перевернутых российских буднях войну называют миром. Каких еще нужно ждать катастроф? Кого и от кого собирается оборонять министр Хинь-Чу на фоне разваленных Вооруженных сил? Чем являются его войска и чем контрактники отличаются от наемников? Это вопросы, на которые ответит нам жизнь Или смерть.

44

Ниже фронта облаков шла двойка боевых вертолетов.
Пилоты буднично разговаривали между собой и для поддержания бодрости спорили.
Тут, Слава, шесть километров с ТВ-головой с увеличением и прочими наворотами, а у пилота Су-25 только пара глаз! Но вот пустить ракету скорее всего он не успеет, в этом-то вся и проблема… Только при идеальных условиях согласен? имеется некоторое преимущество. Ага! Вижу армейские бээмпэшки… Так… Ты видишь? Передаю координаты…
Идеальные условия? Какие, Игорь, к черту, идеальные условия? Идеальные условия это условия, для которых тренировали личный состав и готовили технику. Пустыня для ВС США это тебе не родной ТВД. Проблем в Ираке у амов было немеряно. Это только тебе, капитан, их «Буря» прогулкой показалось! Потому что в настоящей пустыне ни разу не был! Потому что они умеют идеологически прикрыть разбой! А московские… Стоп, ладно…
Ну, чего испугался-то, Славик? Кому мы теперь нужны в застенках гестапо? Летим, летим, а в какой стране сядем…
В пустыне все по-другому, Гарик. Танкисты там вообще по полной программе огребли «Абрамс» для пустыни совсем не годится. И «Апачам» их козлиным от песка досталось! Это никакие не идеальные это самые что ни на есть реальные боевые условия, Игорек! И дальность обнаружения целей у A-10 в этих условиях выше минимум в три раза, чем у Су-25. Этим все сказано согласись!
«Апачи», Слава, лучше себя показали у югов: то ли два, то ли три были потеряны в не боевых условиях. А гонору-то было: счас все танки перебьем, двадцать четыре «апача», хана югам! А в итоге конвоировали колонны техники. Кстати, какие потери у югов после той долбежки, что им устроили пендосы? Если, конечно, не считать автобусы с тракторами? Вот вам и эффективность... Только не надо говорить, что у югов мало поубивали, потому что у них техники было мало, а вот в пустыне было много и у них много поубивали! Снижаемся, Слава?
Снижаемся, Игорек… Вот мы сейчас балаболим с тобой, а внизу солдат с «Иглой»
Вижу гектаров шестьдесят суши, леса и домов… Какой-то странный флаг на доме… Царский, что ли?
Смотри! Обломки пассажирского Ту!
Есть! Передаю координаты суши в центр…

45

Чуть позже, чем неизвестные штурмовики неизвестно почему атаковали колонну бронемашин, уходящую от потопа, Сувернев собрал всех в полутемной каминной. В доме было темней, чем на
улице, все окна пришлось зашторить.
Друзья! Вокруг нашего благословенного островка идут нешуточные маневры. Все вы слышали недавно пулеметную пальбу и взрывы. Из соображений безопасности придется посидеть в темноте. Прошу не маячить у окон. Никто, кроме дежурных и наблюдателей, без моего приказа не выходит на улицу. Никто не предпринимает никаких своевольных действий. Пока есть надежда выждать и выжить, мы должны выработать план совместных действий и четко придерживаться его. Вы знаете, что снайпером тяжело ранен новый товарищ майор Тарас. Вероятно, стреляли в майора из дома, который занимает бывший криминальный авторитет, аферист и мошенник по кличке Крутой. Первый этаж этого дома уже подтоплен. Наблюдатели доложили, что два часа назад к дому подошли трое на плотике, связанном из автомобильных камер…
Это мой автомобиль, пшала… сказала тихо, одетая в джинсы и свитер Анжелики, Раиса Крянгэ. Она не глядела ни на кого.
К нам в поддержку, как успел сообщить майор, должна прийти группа вооруженных людей. Ее ведет брат-близнец майора по имени Лаврентий Тарас... продолжал Сувернев, пропуская ее замечание мимо ушей. Я расцениваю обстановку так. В природе произошел крупный экологический стресс. Вероятно, вся связь, кроме автономной, выведена из строя. Линии электропередач прерваны. Вокруг разруха и безвластие. Следует ожидать нашествия на наш спасительный холм оставшегося в живых люда. Не исключены, как показывает опыт, мародерство и разбой, нападения анархических банд и диких животных из подмосковных заповедников, которые интуитивно постараются выйти сюда.
Животное в таких случаях тише мыши, сказал Чугуновский, но и эту реплику Сувернев не счел существенной.
Не исключены обострения психических заболеваний и, следовательно, большого кровопролития. Словом, что бы мы ни предполагали нам необходимы организованность, порядок и единоначалие. Все починяются одному. Наша задача — выжить. Не дать Крутому перестрелять нас схватить его самого и взять его арсенал. Не дать воде потопить нас построить надежные плавсредства. Не дать голоду взять нас под микитки. Далее действовать по обстоятельствам. А теперь прошу всех поочередно высказать свои соображения, сказал советник, обойдя взглядом лица собравшихся.
Лицо Колотеева с запавшими в пазухи черепа щеками, но выбритое до яичного глянца. Заплаканное лицо домработницы, на глазах которой словно заменили оптические линзы с таким отроческим простодушным доверием смотрели они вокруг. Это ее лицо при случае и без оного все поворачивалось к Чугуновскому, лучась светом всепрощения и ожидания. Лицо Чугуновского, на котором этот свет преображался в ответную улыбку с оттенком печали. Лицо депутата Жучкова, которое, казалось, уходило через всхолмие лба в поле бритого складчатого затылка. Там оно исчезало, являя своим выражением мудрое согласие с порывами житейских бурь. Домашнее лицо его жены, за которым она постоянно и бессознательно следила по причине возрастного невроза и беспрерывно творила какие-то мимические упражнения, отчего ее становилось жаль. Лицо отрока Гоши, который сидел на коленях Раисы Крянгэ и листал географический атлас мира. Лицо Раисы, глаза которой как бы сердились, спрашивая: когда же возмездие? Она шептала что-то на ухо Гоше, а он щекотливо ежился и краснел, поводя плечом по влажной от дыхания женщины розовой щечке... Иногда Раиса поглядывала на обновленную дождями домработницу, как бы оценивая ее экстерьер. Та, подобно дрессированной мухе, сидела и не жужжала, а только изредка зябко потирала ладошки-крылышки, да вздыхала, высоко вздымая грудь, да скребла невидимое пятнышко то на одном боку юбки, то на другом.
Сувернев повел рукой, приглашая к разговору цыганку:
Прошу вас, как человека из внешнего мира! Давайте прямо с места…
Изъясняйтесь проще, коллеги! попросил Жучков, записывая что-то в темноте карандашиком на сигаретной пачке. Кто виноват. Что делать. Кому выгодно. Три пункта и шабаш.
Регламент, бинть! словно кнутом щелкнул Колотеев, шлифанув взглядом, как наждачкой, все присутствие.
Раиса сняла мальчика с колен и все-таки встала, по-прежнему не поднимая глаз. Она помолчала в задумчивости.
Хотя планета Марс и перед концом своего пути, своего последнего оборота, тем не менее, все начнется снова. Ряд звезд скопится в Аквариусе на долгие годы, другие звезды соберутся вокруг Рака тоже на долгие годы, до начала повторения. Теперь нами правит луна, по воле Всемогущего Бога. И еще до того, как луна совершит свой оборот, воссияет солнце, а потом Сатурн. Небесные знаки позволяют нам определить, что мир приближается к анаргонической революции к деяниям смерти на земле…
Ни-че-го себе! перестал писать генерал. Ну и ну-у! Вы, собственно, кто прорицательница? Анаргонической?! Поясняю: это когда мы все станем дельфинами и чебаками! А поконкретней можно?
Ва-ася! смутилась жена и с обреченным видом, словно обессилев, уронила на колени штопку.
Ее поддержал и Гоша:
Де-э-да! и взял из руки генерала золотой карандашик.
Молчу, молчу! пообещал генерал, привстал и вежливо раскланялся в три стороны, всему люду. Он видел, что так делают при входе в церковь. Потом извлек из нагрудного кармана и закусил в зубах янтарный мундштук.
К деяниям смерти на земле так вы сказали, Раиса? — спросил Сувернев. — Но что «начнется снова» поясните нам, голубушка. Что повторится: Вселенский потоп, Каменный век, Октябрьская социалистическая революция что? Продолжайте, Раиса…
Я сказала все.
Ну, что ж. Благодарю вас. Генерал Жучков, прошу высказать свое мнение.
Генерал встал и сказал:
Нет ли у кого валокардина?..
Тебе плохо, Василий Порфирьевич? встревожилась жена.
На что генерал ответил:
Я хочу преподнести одну информацию, после которой, возможно, плохо будет всем вам… Это с заседания парламентской фракции комитета, и он добыл из кармана пиджака диктофон, на который многие глянули с опаской и подозрением. Техника работает на батарейках. Жаль света и тепла не дает…
Сувернев живо приблизился к генералу и долго что-то шептал ему на ухо. Тот согласно кивал головой, иногда отстранялся от советника и испытующе рассматривал его лицо. Но упрятал машинку обратно. А советник вернулся на свое место и сказал:
Я не думаю, что те, кто идут к нам на базирование, тащат с собой горы съестного, а потому предлагаю создать хозвзвод под руководством народного депутата Жучкова, командирский ресурс которого таким образом найдет себе применение. Берете взвод, генерал? Тем более что батальона у нас не наберется.
Жучков согласно поднял руку.
Я начинал взводным...
О, видел бы он, какой искристый огонь вспыхнул вдруг в помолодевших глазах его жены при этих словах!
Задача вашего взвода, продолжал Сувернев, обеспечить за три дня трехмесячный запас провианта из расчета... Рассчитаете сами. Тем более что людей будет прибывать. Где и как взять думайте. Возможно, нужны гидрокостюмы. Они есть у Крутого. Надо взять. Думайте. Через час доложить. Далее. Нужно валить лес и строить капитальные плоты. Этим будет заниматься кто-то из людей Лаврентия Тараса. Все это скучно, друзья, но в решении государственных дел от рутины не уйти. А мы сейчас государство. Топливо, заготовка еды, дров, керосина…
Хлопок выстрела прервал его.
Всем на пол, бинть! крикнул Колотеев.
Лежа на полу, все услышали еще два хлопка, звон разбитых оконных стекол, звук рикошетящих пуль.
Он решил заморозить нас… сказал генерал, закрывающий своим кряжистым телом Гошу.
Господи! отозвался на это Чугуновский, обнимая свою домработницу. Хорошо, что я поставил в окна стеклопакеты! Тебя как зовут-то?
Надя, отвечала она.
А я Валера.
Надо действовать! сказала Раиса Крянгэ. Сколько можно говорить? Какое расслабление национального характера! Есть здесь мужчины?
Есть! сказал Чугуновский и крепко поцеловал Надю.

46

Любомиру Хреновичу воевать было не любо.
Он шел замыкающим, и к ногам его, как ему казалось, привязаны были атлетические гантели. Был бы он летучей мышью улетел бы. Был бы речным раком уполз бы обратно в свой вагончик, как в каменистый грот. Ведь он ничего не хотел менять в своей искалеченной сущности, в жизни царства свалки, где он нашел гармонь души. Той души, которая, как инвалид на параолимпийских играх, стала мнить себя здоровой.
«Не впервой, мама... говорил он мысленно. Раньше я жил в мире мудрых мыслей, ты покупала мне на именины обязательную книжку на свое усмотрение. Раз ты увидела в магазине книжку под названием «Говорящая рыба» и урвала от бюджета денег. Их хватило бы на три булки белого хлеба. Ты несла книжку домой, прижимала ее к своей груди, воображая мою радость.
С днем рождения, сынок! сказала ты. Вот я тебе купила сказку это мое проздравление!
Каюсь мама, я стеснялся твоих простых речей, и на лице моем, как я теперь понимаю, цвела алая заря.
Правильно говорить «поздравляю», а не «проздравляю», дерзко поправил я. Кривая, жалкая и лживая, как зимняя оттепель, улыбка играла на моем лице, когда я примерял у зеркала новую оранжевую рубашку.
Девчачья! что тоже было неправильно: «девичья» или «девчоночья» еще бы куда ни шло. Ты ведь, мам, бабушкину кофту перелицевала?
Нового-то, сына, не накупишься... Ты же растешь с кажным часочком!
Потом я начал читать книжку, и это была никакая не сказка, мама, а очерки работы ихтиологов. Мне казалось, что она пахнет обрыдлой соленой горбушей, из которой ты, мамочка, варила щербу, и жизнь меня жестоко обманула в этот раз. Каюсь, моя душенька, моя зашита и оборона! Виновата ли ты, что нас, аборигенов-островитян России, грабили из поколения в поколение и очень расчетливо. А я успел возненавидеть нищету. Я учился, учился и учился, как завещал великий мертвый Ленин. Думаю, по наущению сатаны. Я бодался и упирался, как животное существо, предчувствующее бойню. Я топорщил шерсть. Меня стригли. Мои волосы, которые ты вычесывала роговым гребешком, падали к их ногам. К ногам центровых, у которых все было, но этого «всего» им было мало. Умирая, ты шептала мне, незабвенная, что рада тому, что я становлюсь не просто человеком, а с высшим образованием. Таким, как их дети дети тех, кто указывает обществу путь к счастью... И я учился на ять, но пятерки получали дети разных народов, а что они оказались на поверку за спецы это у истории спросите. Думаешь, не обидно? Обидно. Только обида эта детская. Знаешь, ты, моя родненькая, пчелка моя неустанная! Сейчас и я понял: ведь это у меня не у них, все было! Ручьи весной, лес в сентябре, стрекозы со слюдяными лопастями, мечты, восходящие к перфокартам белых звезд, чувствався земля, которой нет края. И не оттого, что она круглая, а оттого, что моя... Потом, мама, я встал у конвейера рабочих дней в очередь за пенсией минимум профессора, максимум академика. Но только ты покупала мне хорошие книги. Они не дали мне той хамской дерзости, которая берет чужое, как свое, которая самой хорошей книжкой считает сберегательную, пахнущую валерьянкой бессонных ночей и втираниями тигровой мази в больную поясницу. Между страницами которой шуршат невидимые человеческому глазу ржаные крошки сухарей. Красная ржавчина сгнившей жизни осыпается с них. Она падает к подножию заживо похороненных мгновений чистой жизни. Теперь вместо сберкнижек кредитные карты. Они оплачены детским горем объединенных наций. Что-то странническое, мамочка, играло моими чувствами. Во мне, как твой чайный гриб, росло желание воли и большого безмолвия. Они выпускали из меня твою кровь четвертой группы, а она творилась сызнова. И только хмеля в ней прибывало. Они вязали мне руки, а руки становились гибкими, как булат. Я умелый специалист, но пусть дяденьки сами кормятся. Во мне умер батрак и ожил поэт я нашел мир, где ожидали меня покой и воля. Я был счастлив. Но и этот затерянный мир, эту землю Санникова, эту страну Семи Трав городскую роскошную свалку отняло у меня провидение. И сейчас, мама, я иду с автоматом имени Калашникова воевать с какими-то Кирибеевичами, и буду пулять, если уж так велит судьба. Но не любо мне это все... Не любо!..»
Хреныч! Эй, Хреныч! Спишь на ходу, ничего не слышишь, танцевал вокруг него Чуб, бывший учитель физкультуры, сжегший горло жидкостью от потливости ног и с тех пор не берущий спиртного даже на понюх.Видишь дом со штандартами?
Темно, брат...
А ты выше смотри, выше... На фоне неба видишь? Ну?
Вижу, Чуб...
Пойдешь с Коробьиным. Он объяснит задачу. Появились новые вводные. Водные вводные.
Вождь сказал?
Я приказал.
Лады...
Не лады, а «слушаюсь!» Пошел!
Чуба лихорадило от предвкушения дела. Ему казалось даже, что вернулась окопная чесотка, и он нервно поплевывал на кисти рук, втирая слюну в их тронутую суховеем войн кожу.

47

В недавнем прошлом главным стоком наемников стала гигантская Африка, поделенная мировым правительством на множество карликовых государств с потешными армиями, где всегда найдутся автомат и место в строю для военного умельца. Но было время шесть веков назад, когда кондотьеры-наемники итальянцы, швейцарцы, ландскнехты, испанцы со всей нищей Европы стягивались в Италию. Каждый ее город, как в нынешней России, являл собой «суверенное» государство, которое никто из их граждан не спешил защищать силой оружия. Тогда в четырнадцатом-пятнадцатом веках ветры войны гнали в Италию голодных героев какой-нибудь «большой войны». После завершения Столетней войны это были английские отряды, а в двадцатом веке ветераны сначала Второй мировой, а потом войн в Корее, Вьетнаме, Афганистане…
Как и теперь, в те времена наемники служили не земным князьям, а Мамоне им безразлично на чьей стороне зарабатывать свой хлеб и боевые трофеи.
Встретившись в бою, они щадили друг друга. Макиавелли рассказывает о случае, когда в «длившемся целый день сражении погиб один человек, да и то упав с лошади». И сегодня «псы войны» стараются не лить свою кровь без надобности.
Макиавелли был противником наемничества и предупреждал о его опасности.
Он создал в своей Флоренции народную милицию, и народ поставил ему за это памятник. Он, умница, знал, что «солдаты удачи» рано или поздно попытаются взять власть в чужом им государстве. Еще в пятнадцатом веке Миланское герцогство на печальном опыте убедилось в этом. Удачливый кондотьер граф Франческо Сфорца, нанятый вялым герцогом Висконти для охраны Милана от флорентийской угрозы, в тысяча четыреста пятидесятом году захватил город и положил начало новой династии миланских герцогов.
А в середине девяностых годов двадцатого века фирма Executive Outcomes осуществила тихую операцию по скупке нескольких алмазодобывающих компаний в Сьерра-Леоне и Анголе. Теперь подконтрольная ей Branch Minerals владеет там золотыми концессиями. Ключевой фигурой сделки был Энтони Бакингем однофамилец или родственник знаменитого герцога Букинегема, ветеран британского спецназа «САС» и председатель совета директоров двух компаний, штаб-квартиры которых находятся в Лондоне. Чем не герцог Сфорца?
Несколько лет назад Пентагон заявил, что русские отряды из наемников сражаются в Косово против несчастных мирных косоваров.
В одном из древних сербских монастырей, где они скрывались, Василий Коробьин-Христосов сказал тогда Чубу:
Когда хитрый Давид взял рогатку и победил сильного Голиафа, то он, наверное, так же измывался над ним, как амы над Россией! Куда ж им подевать комплекс неполноценности? Он и побежденному Голиафу завидовал, Чуб! Он ненавидел его силу! Вроде ведь и жрут от пуза, а счастья нет. А наш русский он зубы на полку, штаны подпоясал потуже, и давай космос окучивать! Бесплатно! На самом деле амы хотели бы, чтобы мы с тобой, Чуб, воевали здесь за деньги. Им не понять, что мы идейные. Что православие это вера, а не коммерческий контракт с Господом Богом. Не потянут... И не понять, что у сербов нет, как в Штатах, станка, чтобы печатать фальшивые поганые баксы и оплачивать нас как наемников.
Психованного, нервного, трижды контуженного Чуба затрясло, но отвечал он просто и сдержанно:
Заткнись надоел… Про амов слышать не могу… Бля, была бы, сука, атомная бомба забабашил бы этот географический казус!
Они, русские волонтеры, воевали в отряде капитана Драгомира и получали, как все, по двести дойчмарок в месяц. Этого хватало на вино и сигареты. А что еще нужно в армии, где все остальное для мужчины и без денег есть? То же самое было и в известном боевом отряде русских «Царские волки». На стороне сербов в отрядах полевых командиров, а не в регулярной армии, воевали и русские казаки-добровольцы. Большие дяди с обеих сторон играли в солдатики на большом балканском поле. Спецслужбы России контролировали и направляли игру.
Противная сторона ухмылялась и делала то же самое. Например, в марте девяносто четвертого Пентагон рекомендовал американскую компанию Military Professional Resources Incorporated (MPRI) хорватскому министру обороны. Вскоре полтора десятка профессионалов приступили к тренировкам хорватских подразделений. А в июле девяносто шестого MPRI получила тринадцатимесячный контракт на обучение боснийских армейцев на сумму пятьдесят миллионов зеленых.
Вот это и есть наемничество! горячился простуженный Коробьин, выговаривая вместо носового «эм» губное «бэ», когда старый товарищ из спецслужб рассказал ему это за кружкой баварского пива. Компания эта мало-мало оскандалилась: едва ее фирма получила контракт на обучение македонской армии, как тут же выяснилось вдруг, что всего два года назад ее инструкторы обучали албанских боевиков в Косово.
А кто об этом не знал? Но им хоть плюй в глаза, этим пендосам! У них очи баксами завешены и баксы у них вместо душонок!
Не сказать, что балканские контракты приносят американской компании большие деньги, пояснял тот знающий человек, но благодаря этому коммерческому прикрытию ее бойцы оказываются во всех «горячих точках» Европы. В нужное время. И получая развединформацию, существенно влияют на развитие событий…
Козлы!.. постановил Коробьин, который не умел делать обтекаемых выводов. У него чесались кулаки от той же окопной чесотки и ныли старые раны. Пендосы вонючие! А московские кремлевцы у них в наемниках. Какой стыд! Что творят, урки малохольные!..
Он еще не знал, что скоро на своей земле они столкнутся в открытом бою с превосходящими силами наемников. Но чувствовал этот бой. И странным образом жаждал его…

48

У Федора Федоровича прибывало работы, которую он знал, без которой не мог себе представить смысла жизни и последних ее мгновений, когда человек спросит себя: зачем жил? Так курильщик-геолог, оставшись в тундре без табака, набивает северные сухие травы в самокрутки из страничек полевого дневника. И вдруг с неба падает пачка любимого табака. Как сладок тогда этот горький дым, так сладка изнурительная любимая работа для мужчины типа Федора Федоровича.
Он забился в крохотный отсек под самым скосом крыши мансарды, открыл окно и писал в амбарную книгу, выстраивая психологические варианты поведения Крутого.

«22. 07. Руки уже мерзнут, хотя дом наш не затоплен,писал он в свою книгу. Каково же Крутому там, внутри потопа? Вариант: он завладевает всеми запасами оружия, становится хозяином острова. Контрдовод: человек адекватный на это не пойдет по той простой причине, что смысл наживы утрачен в связи с вселенской катастрофой. Вопрос: адекватен ли наш вражонок? И настолько ли незначителен для него сам вопрос обладания властью?
Мотивация:
Человек незаурядный, волевой, сильный физически, знающий приемы психического давления на окружающих и поставивший себе целью добычу чистогана, осознает, что все, принадлежащее ему, добыто жестокостью, кровью, полито слезами невинных
жертввсе это лишь прах у ног Всемогущего Бога. И он ненавидит Бога, он считает, что семь бед один ответ.
Не забыть: существует определенная путаница в использовании терминов «произвол» и «воля». Ведь воля не потому только называется волей, что проявляется в волевых качествах, а наоборот, волевые качества называются так потому, что они реализуют волю, потому что они произвольно, сознательно проявляются, то есть по желанию самого человека. Следовательно, понятие «волевые качества» является производным от слова «воля», а не наоборот. И непонятно, что имеют в виду зэка, когда говорят свое: «Век воли не видать!» Возможно, эти изощренные хитрецы декларируют таким образом свою невозможность жить без произвола. Сегодня, сейчас Крутой творит его, убивая людей из СВД.
Кроме того, еще Сеченов отмечал, что воля, как механизм преодоления препятствий, просто так, без идеи, без какого-то смысла проявляться не будет. Каковы мотивы действий Крутого? Психоз? Слепой солипсизм? Спортивный азарт стрелка плюс ощущение безнаказанности?
Что диагностировать в данном случае? Диагностика не только ахиллесова пята ординарной медицины, но и отражение всех профессиональных стереотипов современности.
Поскольку большинство преступников маньяки, то возможно, мы имеем вариант малопрогредиентной шизофрении, протекающей с аффективными фазами, которые могут длиться сколь угодно и иметь небольшие интервалы между пубертатным периодом, периодом зрелости и инволюционным?
Возможно, сейчас депрессивный период преобладает над маниакальным?
У него свирепая внешность кроманьонца. Он преступник ломброзианского типа, но довольно одаренный в криминальном аспекте человек. Его дар наживаться. Предтеча этого дара нищета предыдущих поколений. Нажива для него реванш, спорт, месть, ставшая профессией. Он устал от профессии, устал от реванша. Устал смертельно. И захотел умереть. Именно тогда, когда остаются последние глотки жизни, он хочет смерти на миру. Возможно, это психоз как следствие пороков развития.
Такая сильная аномальная реакция на события этих дней не была бы психозом, если бы у нашего кролика не было травм головы. Могло не быть и даже самой мягкой циклотимной депрессии. А по голове его, вероятно, били нередко. Я думаю: если взять нацию как единый живой организм, которым она и является, то ее столько раз в течение последних лет настукали по голове, что она несомненно находится в циклотимной депрессии. Крутой это только крайнее проявление болезни. Он ненавидит человека в себе, а убивая и подавляя других он убивает в себе этого внутреннего человека, это дитя…»
Федор Федорович захлопнул тетрадь, закрыл глаза и потряс умной головой, прежде чем выйти из стихии исследования. Потом едва ли не на ощупь, ведя по стенке рукой, прошел в большую смежную комнату и осмотрелся. Глаза осваивались с полумраком, и он увидел себя в зале для приема гостей. В середине зала огромный осьмилапый стол, похожий на миролюбивого детеныша убитой мамы-медведицы. Стайка стульев, как замершие в удивлении легавые, обнюхивали детеныша-гиганта. В одном из углов, словно провинившаяся школьница, алебастрово белела копия прекраснозадой Афродиты Каллипоги.
«Все же хорошо жить хорошо, сказал себе доктор, проводя холодной рукой по усталым глазам. Каково-то терять все это?»
Фе-о-одор! слышал он крик и торопливые шаги по деревянной дубовой лестнице.
Я здесь! как в полусне, отозвался доктор. Что там за пожар?
Майо-ору плохо!
Я ведь не хирург, бормотал он. И не терапевт… вспомнил сквозную рану в груди майора и большое изнурение крови: И даже не священник…
Выходя к лестнице, он увидел Сувернева, который замер, глядя со ступенек в фасадное окно. Потом повернулся к доктору и сказал:
Пошла!..
О ком ты? подошел и встал рядом Федор Федорович. Из этого окна, как из всех остальных, можно было наблюдать однообразный, вялый, сонный, моросящий и холодный по виду дождь. Кто пошел? Куда?
Цыганка ушла из дому, пока мы волокитились. Полдома больных и раненых, а ты, Федор, научными изысканиями тешишься.
Ушла? Может, оно и к лучшему. Куда шла, туда и продолжила идти. Что ж теперь делать? Цыгане, как известно, в неволе не размножаются…
Эх ты, Паганель… А вдруг она разведчица Крутого?
А что у нас тут секретного? Дети да старики! Может, ему интересно, когда у наших женщин критические дни?
Эх, Федя ты Федя! Будто ты не знаешь уголовников! То-то и оно, что старики да дети! Чугуновского можно отнести и к тем, и к другим… Нам срочно нужна помощь, Федор. Где же этот брат майора?
Словно в поисках ответа, Сувернев глянул на часы было без четверти семь вечера.

49

Стоит ли выходить из себя по пустякам в объятиях вселенского катаклизма!
А вот Колотеев на посту нервничал.
И тем более, чем более смеркалось вокруг. Его пост размещался под крышей крепкого сарая во дворе усадьбы. Под этой крышей его знобило, лихорадило, его бросало в жар. И пойми: нервное это или простудное? Впервые в жизни он вытащил человека с поля боя, а человек этот умирает. Три часа до наступления сумерек майор Тарас стонал и истекал кровью. Колотеев спрятался за тушей убитой лошади и попробовал было по-пластунски, но лишь высунулся, как получил предупреждение пулей в лошадиную тушу. Он довольно теплохладно слышал ее хрипы и чувствовал дрожь остывающих мышц под шкурой. Его даже не занимал вопрос: почему снайпер промахнулся? Там, на сырой испуганной земле, ему хотелось припасть к теплой и гладкой спине светловолосой домработницы Нади и бормотать ей не снотворные слова. Он словно заболел, но не желал сопротивляться хвори. Он незнакомым каким-то инструментом обыскивал и ощупывал свою жизнь. Было время сделать вывод, что впору развести костерок да и сжечь в нем для сугреву все бумаги, удостоверяющие его место на бывшей Земле. Сжечь, стало быть, и саму жизнь, где не было свободной воли бездельника, который получает огромное наслаждение всего лишь повернувшись с правого боку на левый или наоборот. Кому служил? Зачем? Кто обманул? Те, толпою жадною стоящие у трона, сидящие за китайской ширмой, живущие на вершинах пирамид?.. Это они, сволочи, они не давали ему выспаться вволю и по всей территории жизни! А теперь: частная собственность священна! Так, пардон, господин гандон: ты откуда ее взял-то, эту священную собственность? Не из моего ли в том числе солдатского вещмешка? А ведь я, козлы, всю жизнь не высыпался: то школа в первую смену! то в юнкерах па-а-дъе-о-ом! то, паразиты такие, ночь, не ночь др-р-р! трево-ога! Кальсоны под мышку и по газам... Потому и немка Эрна: «Майн херц да майн херр!..», а в итоге хер! кидалово! Потому же и москвичка носик-конопушечки…
Колотеев насладился слезным щекотанием в пазухах носа.
«Вот эта Надя да, бинть? Надя! Глаза васильки! Зубы ромашки! Спина целина! Торсо-о! А гу-у-бы! А волосы! Они как водоросли в прозрачной воде. И ведь не моя-а! Цыганка та тоже хороша… Интересно, бинть, сколько ей годков? Да ну их подальше, этих биороботов…»
Колотеев, стесняясь своих дегенеративных мыслей, развернул все же перед мысленным взором картину большого спроса на мужиков после того, как уйдет вода. Ему всю жизнь было некогда всерьез заняться своим одомашниванием. А теперь, оно, похоже, и к лучшему все, оставшиеся в живых, начнут жизнь с колышка. И он, вроде бы, жив, да еще и не болен. Нынче пуля пощадила. Зачем? Бог знает. Бог непознаваем.
Он сладко потянулся, выкурил сигарету и, кажется, вздремнул, сидя на нижней поперечине приставной лесенки на чердак.
Совсем стемнело, когда он услышал нарастающий гул мощного мотора.
По зерцалу вод звук летит, как барышня по вощеному паркету. Но искушенный агент Колотеев определил, что источник звука располагается примерно в полутора километрах
от плотика, и машина идет к нему неуклонно.
Колотеев сунул
пээм за брючный ремень и помигал сигнальным фонариком в сторону дома.
Эге-е-ей! крикнул он на всякий случай.
Ответа на запрос не поступило.
Колотеев сменил диспозицию и осторожно вылез на покатую крышу сарая лицом к фронту. На далекую еще воду ложились и исчезали отсветы прожектора. И тут школа тайной войны, которую он только что клял, сгодилась юноше. Он почему-то успокоился, спустился вниз по лесенке. Разделся, повесил одежду на эту лестницу и выкупался в дворовом бассейне. Хандру смыло.
Через час его должен сменить генерал Жучков. Агент вознамерился одеться и снова занять пост наблюдения, но одежды не нашел. И не успел удивиться, как услышал молодой южнорусский говорок:
Слышь, дядько! Покушать у тебя нэмае?
Это был Грицько
друг Анжелики и недруг Чугуновского, который, проводив ее, решил выкрасть альбомы марок самостоятельно. Он пробрался две ночи назад в знакомый сарай, но присутствие людей в доме, дождь, сырость, холод и голод сковали его. Он бы и убежал а куда тут убежишь, если ты не рыба! Грицько мог бы прикинуться пострадавшим местным парубком, но это не приходило ему в голову. Не зря говорят, что на воре шапка горит. Он крепко сдерживался, чтоб не взвыть от такого карцера. Он уже и к Богу:
Господи! Другие-то вон что! А я что? Так. Мелочь. Ты уж, Господи, пощади меня, других тебе, Всесильному, грешников мало? Каюсь, Господи! Ведь пощадил же ты разбойника…
И вот Господь прислал сюда этого любителя ночного бассейна. Грицю даже показалось, что он уверовал в москальского Бога. Он в сильных чувствах пообещал Господу самую большую свечу по окончании дела. Правда, не понимая что за прок Господу в этих свечах? Что-то вроде акциза, что ли?
Руки в гору, дядько!
Колотеева, которому становилось холодно мгновение назад, бросило в жар. Он спросил угрюмо:
Ты кто? Верни, бинть, оружие!
Та найщо тоби, дядечко? Ты ж в мэнэ давно на кукане… Схотив бы вбыв бы!
«Точно мне снилось! Украина воюет против России!..» мелькнуло в мыслях агента, и он спросил:
Ну?
Шо ну? Каральку загну! Йисты хочу… Три дня в цей риге ховаюсь… Одежку вот твою сухэньку знайшов да надив, слава Богу!
Так иди в дом. Скажи, бинть, Колотеев велел накормить. А пистолет мне верни!
Ни-и, дядечко! Лохив нэма! Отыди от пэрэлаза, кажу, ну? И швыдко харей к стинке! Швыдче!
Колотеев отошел и встал. Он слышал, как хохол заключил дверь на замок, что висел за хоботок в щеколде, звук тихих шагов вдоль стены сарая. Не одеваясь, кинулся к лестнице с намерением, осмотревшись, спуститься через крышу. Но услышал звук выстрела и удар грузного тела о стену с внешней стороны. Он слышал, как тело, мгновение назад принадлежавшее его обидчику, сползло по стене и глухо ударилось об отмостку.
Вот и поторгуйся с Господом Богом.
«Наши кокнули или снайпер?» подумал он. Нашел в темноте сарая лом, вставил в небольшой зазор между дверью и косяком, отжал дверь так, что клацнули выдираемые гвозди. Дверь поддалась.
Тогда голый, замерзающий агент отошел в глубину сарая, чтобы с разбега наддать дверь плечом, но вспомнил о неугомонном снайпере. Внутренний диалог его был примерно таков:

«Вот и пригодится дымовая шашка… Зажгу дымовую шашку!»
«Чем ты ее зажжешь? Зажигалка в одежде. Сигнальный фонарик там же, сигареты все в одежде. Одежда на трупе. Труп на улице… Скоро пойдет Жучков и будет два трупа снайпер не пропустит».
«Кричи! В доме услышат!»
«А что кричать? Это какую надо глотку иметь! Ну, закричу. Ну, не расслышат… Ну, высунутся уточнить: чего я кричу? И привет, господа апостолы Петр и Павел?»
Он приседал, припрыгивал на месте, обнимал себя руками, как начинающий мим. Холод мешал думать, однако агент догадался найти в темноте мокрую одежду незнакомца, а в карманчике брюк зажигалку. Покрутил колесико непослушными пальцами. И диалог продолжился:
«Ну? Съел? Здесь ведь электрозапал или запал-спичка! А запалы-спичка тоже в кармане куртки, а куртка все там же… Выкинь чужую зажигалку!»
«Как бы не так!»
Он догадался осмотреть сарай и нашел в одном из углов старый ватник, а под плотницким верстаком гвозди и почти пустую канистру с бензином. Колотеев становился похож на Робинзона. Надергал ваты из тюфяка, скрутил и пропитал ничтожными каплями бензина этот жгут. Потом снял с кастрюли крышку, гвоздем пробурил защитный слой фольги. Боясь взрыва, продырявил выходы для дыма и вставил запал в главное отверстие. Теперь пригодилась и зажигалка.
Все еще боясь взрыва после такой кустарщины, Колотеев выждал секунд десять и, в расчете, что шашка разгорелась, швырнул двухкилограммовую кастрюлю за угол сарая. До дома было метров тридцать, а облако дыма из такой скороварки покрывает четверть гектара. Этого должно было хватить при дожде и полном безветрии.
Примерно через минуту он почувствовал плотный запах нафталина сработало…

50

Помолившийся, завернутый в теплые лохмотья Морисита Нацукава сидел у камелька на раскладном стульчике. Он с зачарованной улыбкой глядел на огонь буржуйки. В землянке Родиной Любы светились лампада под божницей и керосиновая лампа на столе, за которым, вместе с паром от картошки, вилась неспешная беседа между полковником Тарасом и самой насельницей скита.
У нас уже и отбирать, сына, нечего... говорила старая Люба полковнику.Семь колен семь перемен, а нам редька триха, редька ломтиха, редька с квасом, редька с маслом, редька в кусочках, редька в брусочках да и редька целиком...
Тут же в небольшом пригоне дремали на шестке куры, жевала нескончаемую жвачку белая коза, уважительно глядя на поданное к столу молоко. Шимпанзе мучительно бездействовал без службы и ходил по жилищу, заглядывая с вопросом во все видящие его глаза. Он мучительно гримасничал, слушая, как Игнатий Сопрыкин дает японцу урок русского языка.
Л-л-л… Вот так язык делай: л-л-л… Ну? Л-л-л… Эль-эль-эль! тихо учил японца Игнатий.
Р-р-р! старался Морисита Нацукава, чудом спасшийся от гибели, но не от Игнатия.Рь-эрь-эрь!
Ну, епонский бог! Ты че такой-то?
Епонский бог нет! Есть Иисус Христос!
Да? Вот молодца! Ты язык,он постучал пальцем по своему языку,делай вот так! Не к небу... Ну? Л-л-л! Пликуси клепко зубами и делзы ну? Тепель пой: ла-ла-ла-ла-а-а!
Морисите, как ребенку, интересней было не учиться, а слушать разговор взрослых.
Значит, вы считаете, что это никакой не всемирный потоп, матушка? спросил полковник.
Говорил Господь, что второго потопа не будет. Значит, так тому и быть, сынок. Господь всему начальник.
Тарас покачал головой, утверждая этим согласие со своими соображениями, и спросил снова:
Тогда что же это, матушка?
Вразумление Божие...
Здесь теперь версына брагодати и мира!.. ввернул во взрослый разговор Морисита.
И взрослые отнеслись к этому весьма снисходительно. Русские всегда великодушно заблуждались в отношении иноземцев, относясь к ним, как к несмышленышам.
Здесь... ткнул пальцем в накат землянки Морисита.
Почему? по привычке выказывать свою пролетарскую любознательность спросил бывший заочник комвуза Игнатий, облизываясь на играющую в отблесках пламени огненную воду в фигуристом сосуде. Здесь что Арарат?
Здесь пр-р-раведник! снова указательный палец Мориситы Нацукавы возделся к накату землянки, а лицо просветлело в торжественной печали.
Игнатий заскромничал:
Ну какой уж из меня праведник! Старался жить по справедливости да. Но и не без греха нет... Выпить любил…
Она праведник! и Морисита, роняя лохмотья, на коленях пополз к Любе Родиной, по ходу осеняя лоб крестом. «Возьми, говорир Господь, камень сей, как знак брагодати в твою пустыню дря памяти и возвессения веры твоея!»
Посрамленный Игнатий ерничал:
Брагода-а-ати! Браги ему, видите ли, дати, подати… Учишь его, учишь все без толку…
А спасшийся чудом Морисита обогнул колени Любы Родиной. Чуть коснувшись их лбом, он встал на своих под иконами и зашептал:
Все, оставсыеся веррными, обратятся в бегство, уйдут от всех дерр и законов целовецецких, в которых нерзя узе будет уцаствовать без отступррения от Христа, уйдут в р-реса, горы, в пустыни. Не боятса нисево, не останаврриватса ни перед цем, ведь торько пр-ретерпевсый до конца спасетса - Новый завет. Мф. 10, 22....
Подхваченные молитвенным порывом, крестили лбы и Родина, и Тарас, и Игнатий, из глаз которого второй раз на дню пытались излиться слезы, но он стыдился отпускать эти покаянные слезы. И все же плечи старого коллективиста содрогнулись, наконец. На колени он не встал, как учили, но в приступе рыданий с головы его посыпались седины. Они смешались с сухими крошками черного хлеба на столешнице, куда он эту голову и опустил.
Потом, когда молебен окончился, Тарас встал с колен, сделал шаг и сел за столик напротив Игнатия.
Значит, ваша землянушка много выше поселка над уровнем моря?
Мно-о-го…
Ну, так начинайте с японцем… Шанцевый инструмент какой-то есть, а не хватит получите у Любомира. И помощников пару найдем. Тут же у вас готовый дот. Укрепите его и шабаш. Наверное, здесь полевые ученья шли, да, Любовь Степановна? спросил Тарас, вставая и легонько обивая о колено свою пятнистую кепку, что говорило о его спешке.
Было, было…
Останетесь на связи хорошо? Вы поселок знаете. А мне пора к ребятам. До свидания, матушка…

51

Тут Игнатий стукнул себя по голове, как делают простодушные люди, когда вспоминают что-то важное.
Стоп, товарищ полковник! Стоп, стоп! он наклонился к деревянной низкой лавочке у буржуйки и протянул полковнику лист бумаги. Вот! Просохло!
Полковник спросил:
Что это? и, взяв листок, отставил его от дальнозорких глаз. Листовка?
Точно, товарищ полковник! С вертолета разбрасывали, мы с Мориситкой извлекли из воды, просушили… Игнатий взял жировушку и подсветил полковнику.
Тот прочел:
«Сограждане! Я, военный летчик войск Министерства катастроф, предупреждаю вас о том, что все происходящее нынче реализация заговора руководства МК против самого существования России и ее народов. Помогите друг другу выжить и расскажите своим детям о том, как вас предали. Остаюсь один в окопе. Честь имею,
русский военный летчик Игорь».
Эге ж! сказал полковник Тарас, перевернул лист тыльной стороной и продолжил вслух:
«…в радиосетях: для работы на радиостанциях Р-161А2М, Р-165Б, Р-5БМ (Р-142Н); засекреченная телеграфная связь организована только по направлениям с ПУ группировок войск, отдельных соединений и частей. Для обеспечения засекреченной связи по каналам использовалась аппаратура гарантированной стойкости Т-230-03, Т-230-1А, Т-240С(Д), Т-206-ЗМ1, Т-208, однако для обеспечения засекреченной телефонной связи по радиоканалам КШМ…»
Полковник еще раз повертел пожелтевший лист бумаги в руках, обвел присутствие отсутствующим взглядом и далее этот разрозненный текст стал изучать молча.
«…частей и подразделений в передовых порядках использовалась аппаратура ЗАС временной стойкости Т-219М. Обеспечение ключевыми документами органов ЗАС войск МК и войск, прибывающих в состав объединенной группировки, осуществлялось из имеющегося резерва в 8 отделе МК и созданных ГШ сетей взаимодействия для различных типов аппаратуры. Наиболее целесообразно зарекомендовали себя КД ключевой структуры «Ручной лабиринт», которая до настоящего времени является базовой…»
Все?
Что все? уточнил было Игнатий.
Еще, спрашиваю, такие листовки есть?
Есть еще три штуки, товарищ полковник… снова присел и, как слепец, стал шарить в темноте у печки Игнатий.
На обороте еще одной листовки полковник Тарас прочел:
«Для выполнения задач соединениями и частями по разоружению незаконных вооруженных формирований, которые будут возникать, и восставших армейских частей необходимо развернуть систему связи, которая позволила бы обеспечить управление войсками по этапам:
переброска войск МК с других военных округов в район проведения операции;
подготовка к боевым действиям в районах сосредоточения;
выдвижение войск в район боевого предназначения;
ведение боевых действий;
взаимодействие на всех этапах операции с внутренними, пограничными войсками, армейской и фронтовой авиацией, ФАПСИ.
На этапе переброски в затопленные
районы Подмосковья наших соединений и частей Северо-Кавказского, Ленинградского, Приволжского, Уральского, Сибирского, Московского, Дальневосточного, Забайкальского военных округов, Северного, Балтийского, Тихоокеанского флотов связь с ними должна быть организована по каналам и линиям связи Министерства…»
Следующая! протянул руку полковник.
«Командно-штабные машины Р-145БМ, как транспортная база (БТР-60ПБ), так и средства связи, морально устарели. База имеет маломощные двигатели. Средства связи имеют недостаточное количество ЗПЧ, большое время перестройки. В условиях резкого перепада температур могут происходить частые выходы из строя р/станций Р-111.
За период с начала операции по настоящее время уже зарегистрировано нарушений безопасности связи:

II категории 6 нарушений; III категории 379 нарушений.
Характерными нарушениями являлись:
работа на запрещенных частотах;
передача открытым текстом позывных УС и названий населенных пунктов;
передача не закодированных номиналов частот и номеров радиосетей;
не ответ на вызов главной радиостанции;
работа искаженными позывными.
На ряде радио, радиорелейных и тропосферных станциях отсутствовали переговорные таблицы ТДР-84, ПТРТС-84 и ключи к ним.
Отсутствовали в аппаратных ЗАС инструкции на случай угрозы захвата аппаратуры и документов противником, порядок их экстренного уничтожения. Отсутствовали элементарные навыки в эксплуатации аппаратуры Т-240С…»
Все, Игнатий?
Все, товарищ полковник.
Считай, Игнатий, что вы с японцем языка взяли! сказал полковник, свернул листовки вчетверо и упрятал под куртку. Как там: гладко было на бумаге?
Да забыли про овраги!
А по ним ходить!
Полковник Тарас бодрился, подмигивал старику, улыбался японцу, но уже понимал, что с таким подлым и беспощадным вторжением Россия имеет дело впервые.
Оставляю вам пока вот этот пулемет… Потом ребята поднесут что посущественней…
С холма, через лес он направился к дому с имперским флагом России.
И что она теперь
Россия? То, что под ногами, под подошвами ботинок? Он уходил по мокрой траве, продирался сквозь ночные кусты и моросящий дождь, уходил скорее, уходил, чтобы побыть одному и представить себе дальнейший ход событий. То, что он узнал, подавило его и сделало бессмысленным всю его душевную и мозговую работу за десять лет, лишило смысла и этот набег.
Поздно. Деньги утратили силу. И те ли это деньги, ради которых стоило подставлять людей под пули, превращать их в благородных разбойников?.. Летчик авиации МК Игорь одним своим решением сделал сегодня для России больше, чем тысячи говорунов и заторможенных вождишек… Каков же выход? А он один оборона острова. Похоже, в Министерстве катастроф не все правильно рассчитали: суши осталось совсем ничего. Значит, за эти клочки земли и будет война. И шансов на победу в ней нет. Возможно, что еще до прямых стычек всех победит вода.
И в какой-то момент полковнику подумалось, что нужно распускать народ, пусть каждый решает сам, как ему прожить последние свои дни в этом раскромсанном ложью мире…
Генерал Жучков предложил назвать остров Соединенные Острова России.
А сокращенно получается СОР! ужаснулся Федор Федорович.
РОС! сказал маленький Гоша. Русские Острова Свободы!
И все согласились с этим.
Какой образованный мальчик! воскликнула домработница Надя.
Устами младенца, бинть!
Дед дал мальчику одобрительного шлепка и тут же поцеловал в щеку. После чего обеспокоился, округлил глаза и коснулся губами лба мальчика. Потом сказал жене:
У Гошки жар!
Та, встала на колени перед мальчиком, встревоженно прижала к себе белесую голову Гоши. Она покрывала ее поцелуями и сердито косилась в полутьме на место, где еще недавно сидела Раиса Крянгэ, словно та была виновницей Гошиной хвори.

52

Раиса не видела и не чувствовала этих подозрительных взглядов в доме Крутого. Глаза ее были закрыты.
Брылястый краснорожий юноша, который то и дело без стеснения почесывался и оглаживался, говорил, не глядя на закованную в наручники Раису Крянгэ:
Ты сам подумай, Тюня: че она там паслась полдня, если шла сюда? Скажи, Тюня!
Рот цыганки без всякой необходимости был заклеен скотчем. Глаза закрыты. Лицо белее снега.
Тюня, лицо которого утром исцарапала Раиса, беспрерывно зевал. И еще не закрыв рта, он закивал, а потом и заговорил:
Точняком! Надо обшмонать ее, Сынок! Ты посмотри на нее волчица! У нее под одеждой или пояс шахида, или еще какая приблуда, шеф! Точняком! Вот загляни сам!
Третий из их команды, который был мрачно глухонемым после контузии в Чечне, стоял с биноклем на боевом посту у окна.
Крутой мало отличался от этого третьего он спал в обнимку с винтовкой, сидя в кресле.
Брылястый сказал:

Бык ты картонный, понял?
Че ты, Сынок, че ты? Че я сделал?
Че-о? Бестолковка-то на че? Поставил на стреме немого! Ну и как он нас предупредит, если атас? Му-му или как?
Это у тебя, Сынок, голова, чтобы баланду есть! Немой, если че пальнет! Медведь в берлоге проснется…
Слушай, пойдем похряпаем чего-нибудь?
Да, какой-нить занюханной жратвишки в топку кинуть бы ништяк…
Брылястый Сынок подошел и похлопал часового по плечу. Тот обернулся.
Охраняй! указал Сынок на Раису. А мы, он показал пальцем на Тюню и на себя, пойдем ням-ням… и показал это ням-ням, шустро двигая у рта воображаемой ложкой.
Глухонемой понимающе кивнул и сглотнул слюну.
Мы тебе принесем! сказал Тюня, вежливо кивая в подтверждение. Суп-санде на куричьей звезде и две котлеты, которым сносу нету. Да ведь, Сынок?
Проглоти язык, Тюня, и сыт будешь. Пошли…
Утренняя цыганка казалась глухонемому мертвой. Лишь пальцы ее рук в наручниках легонько подрагивали.
Крутой по-прежнему спал,
дыша туманным перегаром на вороненый металл красавицы винтовки. Двое корешков ушли на первый этаж, преодолевать водную преграду на пути к холодильнику. Глухонемой часовой подошел к Раисе, помня сладкое утреннее приключение в ее машине, когда наклонился над ней, любуясь ее бледной и смуглой кожей, когда понюхал ее темно-синие волосы. Он бы женился на ней, несмотря на утреннее надругательство. «Сказка… Ты моя сказка… И никого на земле… Я убью всех ради тебя, и мы останемся одни на этом острове… Ты и я…»
Пластырь изуродовал ее прекрасный алый рот. «Зачем? Тут кричи, не кричи…» Глухонемой оторвал липкую ленту голова ее дернулась, на пол упала шпилька из волос. Он наклонился к ее бесчувственным губам она взвилась змеей к его горлу, стиснула белые мышиные зубы на кадыке, а весом всего падающего своего тела вырвала его…
Когда сыто щурясь пришли ее обидчики, Раиса взяла на мушку Сынка:
У вас остался выбор. Вы хотите умереть или хотите, чтобы я погрузила вас в транс?
Сынок ершился, кося глазом на спящего Крутого, и ритмично раскачивался, будто слышал танцевальную музыку.
Никуда меня погружать не надо, слышь, ты!.. Давай подумаем, зачем нам теперь ватрушки делить! говорил он.
Ну! поддержал Тюня. Че нам делить, когда потоп, слышь, тетка?
Ладно, не буду. Но нынче утром вы испытали множество впечатлений и впитали их в себя. Теперь вы уже ощущаете их, не правда ли?
Сынок закрыл уши ладонями и закричал Тюне:
Закрой уши, чмо, она же нас овцами делает, бар-р-ран!
Кто закроет уши тот закроет глаза! пригрозила Раиса, не меняя ни силы голоса, ни выражения лица, на котором ровно, матово светились страшные глаза. Она только подернула стволом, будто скинув с подонков невидимый защитный покров. Оба опустили руки вдоль сильных тел и осели этими телами, как бы лишенные вертикальной оси.
Теперь подумайте несколько минут и представьте себе последовательность всего, что там происходило. Расслабьтесь… Глазки закройте… Мысленно вернитесь к шоссе… Там дождь… Он шумит тихо… Слышите? Тихо, как шепот девушки… Девушка верна и ласкова… Ласкова, послушна, как раба… Как глина… Она глина да, Сынок? А я твоя мама… Мама… Закрой глазки… Возьми Тюню за ручку. Это девушка. Ее зовут Тоня. Вы с ней делаете новые вещи... Но не знаете, как вы их делаете... И не знаете, почему вы их делаете...
Ой! Пусти! вскричал Тюня, намертво ухваченный Сынком за руку. Ты че, в натуре? Не хватай! Я мамочке расскажу!
Конечно, Тонечка, конечно, ровно говорила Раиса. Закрой глаза… Ты расскажешь маме, что шел дождь, что ты, деточка, тихо-тихо едешь по шоссе… Ты едешь на машине… Колеса шуршат тихо-тихо… Они потрескивают на бетонке, как костер на берегу речки… Волны плещут… Искорки летят тихо… Тише крыльев бабочки… Бабочки… Бабы… Красивые, покорные, послушные…
Ненавистные Раисе глаза под сомкнутыми веками парней двигались согласно. Они ходили направо вверх вниз. Они смотрели картинки дождя они подчинились ее властной силе.
Ты видишь эту девочку, Сынок? Она самая красивая, не так ли? Ты не видел девочек красивей Тони…
Вижу, мамочка… Да, мамочка…
Ты видишь этого мальчика, Тоня? Ты хочешь играть с ним?
Ой, еще как!
Подойдите ко мне оба… Вы чувствуете радость от предстоящего детства... Вы откроете ее для себя просто, как замочек на моих наручниках… Тоня, как звучало бы твое имя, если произнести его наоборот?
Янот… Я-нот… пискнул Тюня. Я-нот…
Запомни это, Янот. Сними с меня наручники… Вот так… Теперь ты настоящая послушная девочка. И ты пройдешь путь женщины. Видишь этого мальчика? Он твой жених. Идите вон в то кресло. Оно красное, а значит, красивое. Это ваша спальня, дети…
Бандиты послушно взялись за руки.
Раиса подошла к окну, посмотрела в него, помассировала тонкие запястья рук и, уже не глядя на развернутые картины любви, направилась к спящему с винтовкой Крутому. Но глаза его были открыты. Он сидел, боясь шелохнуться и попасть в дикое поле гипноза.
Тебе это надо, коза? спросил он и быстрым движением ткнул ее стволом в живот.
Вас все еще интересует гипноз? не дрогнув лицом, спросила Раиса. Я могла бы вам помочь…
Зачем ты пацанов опустила?вскочил на ноги Крутой. Ствол переместился к виску Раисы.
Я не знаю, как скоро вы окончательно осознаете, что…
Заткнись! Я не поддаюсь гипнозу! И я не за тем тебя сюда звал, профура цыганская, чтобы ты из людей делала козлов!
Они и были ими…
Я сказал: спрячь язык!
Он чувствовал себя хозяином положения, еще ничего не зная об индуцированном трансе. Тем более, о силе холодной воли противной ему стороны. Потому он и ткнул цыганку кончиком ствола в челюсть. Указательным пальцем она вытерла кровь в уголке рта и засмеялась с таким злорадством, что по телу Крутого забегали мурашки.
Посмотри в окно увидишь свою смерть! сказала она, надменно смеясь. Это танк. Танк по твою сучью душу! За такой грязью только на танке и ехать!
Пристрелю, бикса!.. вскипел Крутой и крикнул, глянув на бессовестных любовников в кресле: Тюня, коз-з-зел! Прекратить!
Но тут же понял тщетность попытки привести шестерок в чувство и дважды выстрелил. Оба они, очевидно, умерли счастливыми влюбленными.

53

Шел третий день наводнения.
Дождь иногда переставал лить и переходил на морось, как лошадка на трусцу.
Игнатий сидел под могучей елью и наждачным камнем правил лезвие топора.
Приход майора Тараса настроил чувства Игнатия
Сопрыкина на грядущую революцию так, что даже в печень отдавало. Он чувствовал, что приходит время справедливости, которая заключена в его существе и в миллионах таких же простодушных жилистых существ. Оно крылось в самом смысле его прихода на остывающую землю, в его вечном служении идее Блага для трудящегося человека. О свободе ни слова, ибо свобода это осознанная необходимость, а осознание необходимости идет через судьбу и совесть труженика, но никак не через поклонение идолищу денег, о котором жужжат навозные газетные умники. Вот они труженики, идут, наверное, уже к землянке, где не спит, а все молится Родина. Они идут с тупыми ржавыми топорами и неразведенными пилами, чтобы в поте лица валить лес и строить плот-ковчег. Игнатию понятен их язык, их шутки, их молчание. Они ему братья. И приди сейчас к нему, Игнатию, на лесоповал писатель, и спроси его, Игнатия:
Чего вы, дядя, конкретно хотите от государства и общества?
Игнатий ответил бы просто:
Чтоб трудовому человеку в своем вотчинном краю жилось не как скотине на базу, а как завбазе на лабазе!
Тогда этот борзописец обязательно бы пошел на каверзу:
И кого вы, дяденька, относите к трудовому слою населения: уж, конечно, не ученого, не коммерсанта, не банкира, не журналиста, а только тех, кто кует и пашет, но никак не поет и пляшет?
Без сомнений! без сомнений ответил бы Игнатий. Вот они ваши ученые гляньте-ка на воду! Где они, ведущие человечество покорять неведомое? Зовите сюда, на лесоповал, плясунов, певцов, всех этих шутов гороховых, этих бездельников и развратников, этих паразитов последних временнужны они вам? А я, Игнатий Сопрыкин, с моими трудовыми руками нужен. Ибо в поте лицо!
Так какой же вы предлагаете выход в сложившейся ситуации? ехидничает борзописец.
А простой! отвечает Игнатий. Мы строим плот и уходим в плавание на поиски твердыни, а тебя, вошь тифозная, оставляем здесь тонуть! Так кто кому нужней: ты мне или я тебе? Говори!
Тут щелкопер начнет маневры:
Была ваша власть! Почему же народ отверг ее, Игнасио? Ну-ка!
Не нукай у меня! Отвечаю так: народ отверг власть партийной бюрократии, но не саму идею советской власти! Сам Сталин никогда не считал партноменклатуру неподсудной и долбил ее, как дятел! Но она, эта бюрократия, ловко обернула народный гнев против самого же народа! Почему? Потому что она была властью и осталась у власти! А ты прикидываешься изделием номер два и тут стоишь, как изделие номер один!
Игнатий переводил мысленные речи в разговор, одергивая себя и озираясь: не слышит ли кто? Скажут, умом решился.
Стоп, стоп, дядя Игнатий, вы что, опять за экспроприацию экспроприаторов? говорил он и сам же отвечал по-ленински:
Д-да, батенька! Всенепременную!
А где же то, что вы экспроприировали раньше-то, а? Куда оно подевалось?
Куда?
И тут Игнатию стыдно за свою малограмотность, за неумение победить в ученом споре, даже зная истину сердцем! Но нет, нет у него сегодня идеи, такой, как была большевицкая!
Куда? Туда! Игнатий ликвидирует химерического писаку в пространство воображения.
«Ничего!думает он. Правда победит кривду!»
Сучкоруб и вальщик, плотник и трелевщик, все еще сидя под елью разгибает спину вдоль шершавого ствола и пальцем пробует лезвие топора на пригодность.
Это что, топор? Разве это топор?
Он кончил его править и вонзил звонкое жало в сочную древесину ствола. Он уже полез за табачком, чтобы начать обдумывать агитационную речь с призывом к трудармейцам встать на сторону угнетенного народа, под красное знамя, когда услышал знакомые с детства звуки винтовочной и пулеметной пальбы.
Наших бьют! словно даже и обрадовался Игнатий таким моложавым и энергическим сделалось его занозистое лицо.
Он вскочил на ноги и воззвал:
Родина! Люба! Трево-о-га-а!
О-о-го-о! отозвались из леса. Свои-и! Игна-а-ти-ий!

54

Штабных не было на лесоповале в эту ночь.
Солдаты за неимением простых двуручных пил пытались выкорчевать сосну, опоясав ее ствол стальным тросом и закрепив этот трос на мощную бронемашину. Однако трос лопнул с такой свистящей силой, что выкосил, как литовкой, лесную древесную молодь вблизи.
Тогда крепкие и в меру тонкие веревки из синтетического волокна закрепляли на теле дерева с двух противоположных
сторон и раскачивали его прямо на корню. Деревья скрипели, раскачивались, сдавались…
Чугуновскому снилось, что в равнодушном космосе плутал космический тральщик русского инженера Апраксина и, как в мусорный совок,
подбирал в трал из сверхпрочных металлов космический спутниковый хлам. Казалось, он беззаботно насвистывает при этом, не разбираясь, кто свои, а кто чужие…
Дом же Чугуновского наполнялся и наполнялся людьми.

Оповестив собрание о незаурядных текущих событиях, Сувернев громко объявил:
Объявляю всеобщую мобилизацию!
Налоговый инспектор Сапегин хорохорился в виду Домры и острил:
И амнистию инакомыслящим! Дайте им шанс послужить родине. Все слышали? Где Федор Федорович? Через час присяга.
Потом он пальцем поманил к себе Надю и, когда она приблизилась, игриво шепнул ей на ушко:
Срочно шейте знамя... Будем строить православную Россию на отдельно взятом острове. Вы не возражаете?
Ой! испугалась она и поежилась. Пусть батюшка благословит!
Не возражаю.
К спасенному на водах священнику о. Андрею подходили под благословение крещеная домработница Надя, крещеный майор Лаппо и спасший его, а потому охотно уверовавший, сержант Исполатов.
Мотострелки из бронированной машины майора Лаппо, похоже, не спали, лежа на туркменских коврах в одной из гостиных.
Хоть лоб разбей! сказал конопатый солдат Бесфамильный, заклеивая сломанную сигарету. Курева нет рой ты этот окоп без перекура! Для стрельбы с колена… Нет чтоб курева стрельнуть с колена. Упасть на колено: да-а-ай закурить, милый Боженька!
Крыша прост-таки едет, подтвердил сержант Примеров, озирая рваные мозоли на ладонях и нежно обкусывая зубами шкуристую их кожу. А куда деваться? Надо… Жить хочешь рой. Земля и дым солдатская защита. Вот сегодня, вспомни: не укрылись бы в дым и привет кушай, рыбка, дядю в хаки от макушки и до…
Они что, воевать завелись, товарищ сержант?
Кто они? Вот спроси их! Мне не докладывали, рылом не вышел. Но, похоже, пришла война мать родна, Бесфамильный. Наши деды славные победы вот кто наши деды. А мы, получается, получили наследство…
Оба помолчали. Слышно было, как Бесфамильный сглотнул слюну, а Примеров свистнул носом.
А кто хоть с кем воюет, товарищ сержант? Че-то злости никакой нет… И кто наших пацанов на марше пробомбил?
Сержант на ощупь отсчитал в нательном тайничке и вынул две сигареты. Кинул одну из них конопатому рядовому и мудро сказал:
Что тебе сказать, Бесфамильный ты, бестолковый… Главное — не кто с кем; главное они нас.
Может, учения НАТО, товарищ сержант?
На-а-те! Мы с тобой что, аквалангисты? Мы мотострелки! Вот послушай, я расскажу, сержант кинул рядовому и зажигалку. До армии я работал осветителем на телевидении…
Ничего-о себе! пришел в восторг рядовой. Че, и дикторшу живую видел?
На этот обывательский вопрос сержант не ответил, а продолжил свое:
И мы снимали противопожарную рекламу! Вот представь: тут люди с песком, с водой наготове, так? Тут горящий окурок, и на него все внимание. И что в итоге? Как забздыхало! Чуть не вертолетами тушили! Вот тебе и учения, мля… Безумным миром, рядовой Бестолковый, и правят сумасшедшие! И не нашего с тобой ума это дело. Наше дело не подставиться, а там разберемся. Все. Покурим и отбой…
Агент Сергей Колотеев вполголоса рассказывал что-то доктору Федору Федоровичу и усиленно, как воздушный ас после боевого вылета, жестикулировал, двигая руками, корпусом, совершая боксерские нырки и уклоны. Федор Федорович кивал головой и сдержанно позевывал.
В одной из гостевых спаленок дома Чугуновского на руках, а точнее на глазах брата, затихал майор Василий Тарас. Лаврентий сидел у его постели. За спиной стоял мрачный Коробьин. Он не знал доселе Василия. И ему казалось теперь, что умирает Лаврентий. Сходство близнецов было полным, и сколько ни трудись теперь взбесившаяся природа такого дубля уже не сотворить.
Где хоронить-то меня, Лаврик? Вода кругом… Ты, брат, в воду меня не клади, холодно… говорил он.
Да подь ты с похоронами! Чего запаниковал-то? Впервой, что ли, пулю получаешь?
Василий был накрыт двумя стегаными атласными одеялами. Он обирал с верхнего невидимые остающимся жить соринки.
Одеяло вот, сказал он, испортил, брат… кровь… дорогое одеяло… чужое…
Есть вещи и подороже, брат… Победим сочтемся долгами… и, судорожно сглатывая ком в горле, Лаврентий пожал неспокойную руку брата. Полежи, я схожу, включу музыку. Тут неплохой проигрыватель подгреб. Тебе понравится пластинка, Василий!..
Так ведь… току нет… Лаврик…
А мы, Вася, от магнето!
Идите… дождусь…
Когда вышли, Лаврентий с силой ударил побелевшим кулаком в ладонь и сказал:
Все! Больше не могу! Пошли к мотострелкам!
Покурить солдаты успели, а поспать увы! Вошел со свитой из незнакомых людей слегка еще нетрезвый майор Лаппо. Солдаты с ленцою вскочили.
Так! осмотрел обстановку майор. Хорошо. Смотрите у меня: дом не спалите, курцы…
Никак нет, товарищ майор, не спалим!
Сержант Примеров, вы у нас гранатометное отделение?
Так точно!
Идемте снайпера гасить! Позже я вам задачу объясню подробней. А вы, рядовой Бессчастный…
Бесфамильный, товарищ майор! Бессчастный это нерядовой, можно сказать, футболист-бомбардир!
Вы и вы, рядовой Бесфамильный, берите садовую селитру у хозяина. Там большой мешок селитры. И под руководством агента Колотеева вам его покажут будете делать дымовые шашки! Нам нужно много дыма. Одними сигаретами тут не обойдешься. Приказ понятен?
Так точно, товарищ майор!
Тогда вперед и молча!
Однако полковник Тарас прихватил майора за локоть. Он откровенно нервничал. Голос его был надтреснут, и потому он говорил громко, почти кричал:
Я хочу сделать его сам, майор! От вас нужно одно прикрыть зону обстрела дымом, чтоб я с механиком-водителем только добежал в целости до машины! У него наверняка пэкээс! Как бы он в сумерках того хохла срубил?
Майор сказал:
Да пожал-ста! Только не пойму: ну, тараните вы этот кирпичный забор так?
Так.
При атаке пулеметное отделение бээмпэ действует, как известно, в боевой линии за танками. А здесь что получается? Ну, под прикрытием дыма и при огневой поддержке проходите вы к стене дома. А у него там, если верить вашему брату, ПТУРС. Вы что думаете: он будет ждать приговора? Хорошо дым. Но он на звук двигателя вжарит и ку-ку, Мария! Потому я все же настаиваю: мы глушим его, как гниду, из гранатометов, а потом вы делаете свой бросок. То есть принимаете решение уже по ходу…
Нет, майор. Я убью его сам.
Кстати, за своих людей, надеюсь, вы отвечаете, полковник? майор Лаппо высвободил локоть из цепкой кисти десантника: Сколько их? Где они сейчас?
Людей до полуроты, сразу перестал кричать Лаврентий. Основные силы на северо-западном побережье, жгут костры, сушат одежду, роют окопы… Кстати, мы засекли вас, когда вы шли сюда. Хотели сжечь. Потом вижу: вы сюда. И подумал еще: не троянский ли конь эта бээмпэ? Нет, думаю... Не конь... Солдаты-то все мальчишки...
Подошел Федор Федорович. И когда Лаврентий глянул ему в лицо, то понял, что брата не стало.
Ну, к-коз-з-зел, держись! прохрипел он, угрожая то ли доктору, то ли снайперу. Идемте, сержант. Пришла пора рубить капусту.
Едва он произнес это, как огромной силы двойной взрыв потряс дом это Крутой подбил стоявшую у калитки бронемашину, где рванули боеприпасы…
В наступившей подрагивающей тишине домработница Надя отняла ладони от ушей и елейным голоском сказала:
Мужики, почему он нас всех еще не перебил? Армия называется…
Бледный Лаврентий Тарас жестко скрипнул зубами в ответ.
Майор Лаппо заорал:
Па-а-ач-чему не развели дым, сволоч-ч-чи-и! Отдам под трибунал!

55

Видела, сучка, что я сделал с твоим танком? употребил Крутой одно из изысканно гадких выражений. А теперь я рассчитаюсь с тобой за пацанов…
Перестаньте валять дурака. Неужели вы думаете, что я настолько простодушна и не догадалась бы вас убить, пока вы спали? Дело в том, что я могу сделать это, когда захочу, хоть с того, хоть с этого света. Мне попросту незачем устраивать прогон спектакля, если премьеры не будет. Вы посмотрите, что творится за окнами, господин. Вы бы видели, по каким топям я к вам добиралась! Сварили бы кавы по-людски да принесли бы даме сухое платье...
Продолжай свою лабуду! с издевкой попросил он. Потребуй от меня невозможного... Ты думаешь, я поддаюсь гипнозу или боюсь смерти?
А я тебя прокляну там покоя не будет. Знаешь, что такое цыганское проклятье? Вот посмотри, жестко перешла она на «ты» и указала на трупы бандитов, три гипнотизера работали с тобой и не смогли на тебя повлиять. И я не могу загипнотизировать тебя. Только твою руку, смотри…
Щас! усмехнулся Крутой. С разбегу! Руку она…
А почему же твоя рука, видишь, сползает на бедро?
Крутой глянул на руку, и этого было достаточно. А Раиса говорила:
Вот твоя рука упала на бедро и не поднимется, пока я не прикажу тебе проснуться…
Раиса видела, как винтовка упала на мягкий ковер у ног Крутого, как расширились его зрачки. Этого было достаточно, чтобы отослать его в глубокий транс.
Ах! выдохнул он.
Крутой господин Крутиков оттаял душой, соскочивши с беличьего колеса своего неуемного бытия. Оно отпало, как ящерицын хвост, как тяжеловесные рога того же сохатого, как состав от локомотива или часовая стрелка от циферблата, лишив смысла привычную работу всего механизма. Он стал свободен. Он не узнает: судьбой ли это дарованный отпуск или прояснившийся, как отстоявшаяся в эмалированном ведре болотная взвесь, смысл жизни. Она довольствуется тем, что Бог пошлет. Или это все же воля небес, где кто-то может быть, бабушка горячо молится за него. Но всей своей бычьей массой он развернулся на добрую стезю.
Здравствуй, дитя, сказала Раиса Крянгэ. Как тебя зовут?
Иван Гаврилович Крутиков, тоненько ответила бычья масса. Я заблудился, тетенька…
На какой же улице ты живешь, маленький? Ведь бабушка тебя учила, да?
Бабушка добрая! Она меня учила… Наш барак номер три за шахтой Орджоникидзе…
Бабушка добрая. Она печет тебе вкусные ржаные пирожки. Давай возьмем белую простыню, сделаем флаг и пойдем с ним искать нашу добрую бабушку!
Пойдемте, тетенька…
Раиса отвела мальца в подвал дома Чугуновского. Но когда Лаврентий Тарас требовал вернуть тому прежнее сознание, чтобы осудить и расстрелять, Раиса не вняла. Она сказала:
Это хороший мальчик Ваня. Пусть живет, пока дышит…
Разъяренного Лаврентия пришлось связывать вчетвером.

56

Редкий в армейских частях вертолет-разведчик «Касатка» Министерства катастроф шел, не различая границы небесных облаков и земного дыма над островом. Когда он отклонился к северо-западу от острова, дым рассеялся. Летчики увидели два боевых судна МК и след за ними на поверхности открытой воды. Чуть северней виднелись редкие крыши домов. На некоторых обвисли мокрые белые флаги. Они полого спустились, на одну из них это была крыша быткомбината они сели, распугав тьму кошек. Кошки, однако, не обезумели вконец и не кинулись в большую воду, но, хищно пождав уши, кинулись на спины, заняв оборону.
Летчики, похожие в своих формах друг на друга, как близнецы, вышли на мягкую кровлю, поприседали, давая разминку ногам и затекшим спинам. Потом развернули на коленях карту, края которой подогнули.
Мы здесь, сказал командир, ткнув пальцем в карту. В этом квадрате они сбили Игорька.
Точно, подтвердил для порядка второй. Давай выберем два-три направления и прочешем их. Должно же быть хоть масляное пятно!
В этой луже нефти?
Ну, плот, может быть…
Они помолчали. Посмотрели на воду, по которой, медленно кружась, враждебно плыли обломки некогда привычного мира, на волны, что с затаенной силой били в стену здания, пытаясь захлестнуть его крышу.
За что они его, командир?.. голосом, в котором звучала скрытая обида, спросил штурман.
Не нашего ума дело, подчеркнуто сухо отвечал тот. Он военный человек. Он нарушил приказ, когда разбрасывал эти листовки. Это приравнивается к измене…
Я ведь налетал с ним почти тысячу часов, командир… Он был воякой… солдатом до мозга, как говорится… Только что стихи писал. Ну, так и что? Киплинг тоже был наемник и тоже стихи писал.
Киплинг завоевывал чужую страну, мы другое дело… Не знаю… Не знаю, чего хотел Игорь. Наше дело выполнить задание… Людей на острове, как я понял, ни от чего уже не спасти…
Там дети, как вопрос произнес штурман.
У всех, Федя, дети. У нас с тобой разве их нет?
Штурман отвел взгляд, погладил одну из осмелевших кошек, говоря:
Не погиб он, командир. Помнишь, шла тут под дымом бээмпэшка национальной гвардии? Думаю, они подобрали Гарика…
Ну?
Ну и все вместе сейчас находятся на острове.
Получается он в плену? Если мы, войска Министерства Хинь-Чу, воюем с национальной гвардией то так и получается.
Гражданская война получается, командир?
Командир долго не отвечал, делая вид, что все его внимание приковано к карте.
Старая карта… сказал он, почесывая щеку под фиберглассовым щитком.
Да, командир. Какой с нее толк!
Вот мы и живем по старым лоциям. Какая тебе гражданская война, Коля? Гражданская, как я понимаю, ведется за какое-то общественное переустройство внутри страны. А нашей, похоже, уже не будет.
Да? Уму непостижимо! А мы?..
Поздно, Коля. Кому-то надо выжить.
А ты думаешь… нас не… того… не подчистят?
Пусть попробуют.
Снова замолчали. Оба летчика уже знали, что приказом командования войск Министерства катастроф все свидетели рукотворной этой катастрофы подлежат уничтожению. Вместе с оставшимися кусочками подмосковных высот. Вместе с будущей историей этой территории. Оба знали, что история России будет переписана заново и русским предстоит стать мелким племенем в ряду иных мелких племен…
Возьмем на борт эту чудачку? вздохнув, спросил штурман, рихтуя кошачью спину. Боевая киска!
Бери, ответил тот и, скрывая тяжелые свои мысли, как в детстве пошевелил ушами. Потом шмыгнул носом и спросил, словно бы сам себя: Интересно, как они будут бомбить остров? Он постоянно в дыму!
У них там, на острове, селитры много. Десятки кило у каждого, кто имеет сад. А сад имеет каждый.
Имел, поправил командир.
Через несколько минут вертолет ушел на плавучий аэродром базирования.

57

Задымленным смешанным лесом шла объединенная разведгруппа. Они шли с отрывом один от другого по строго заданной прямой:
налоговый инспектор Сапегин, у которого разъярился радикулит;
сержант Исполатов, возненавидевший ничтожный АКСУ, оставшийся без машины и осознавший вдруг ее потерю, как потерю живого близкого существа;
батюшка о. Андрей, родившийся в казахстанских степях и потому слабый в плавании, чье чудесное спасение показалось ему знаком на пути в монашество;
бывший мафиози Крутой, а ныне отрок Ванюшка Крутиков, сын полка с голубем за пазухой, мечтающий совершить подвиг и получить медаль;
Юз Змиевич, мучающийся невозможностью нарушить приказ, предписывающий в поиске молчание, и чувствующий себя полным зеро без своего диктофона;
Любомир Хренов, лицо которого, словно маской, скрыто влажной тряпицей, и он чувствует, что стар и что его старому сердцу не хватает воздуха; но думы его высоки и, кажется, нескончаемы;
майор Лаппо, думающий застрелиться, если семья погибла;
сержант Примеров, утащивший банку варенья в доме Чугуновского и теперь мучающийся от невозможности ее съесть.
Сувернев приказал не вступать в бой с неведомым противником, а лишь сделать промеры воды вдоль береговой линии, чтобы ночью уйти под дымом с обреченного островка. Он идет уже берегом и ничего не боится. Только болеет душой об оставленном рае первом своем земном аэроклубе, где эта душа выучилась летать и витать. И если бы кто-то сказал этому выжаренному, как рванье в дезокамере, и гуттаперчевому, как цирковой мальчик, мужику, что он нищий или низший, то он лишь посочувствовал бы неразумному с высоты своего большого мусорного холма.
Шедший впереди с отрывом Коробьин-Христосов ждал Любомира в устье проезжей дороги, колея которой тупо кинулась в бездну вод и прервалась. Коробьин достал уже сигнальный фонарик, чтобы оповестить идущего следом, когда кто-то незнакомо закричал:
Свинья! Русская свинья! Швайн! Швайн! Свинья! Долой кошку! Кошку! Собакам смерть! Не сметь! Свинья! Свинья-а-а!..
Это кричал говорящий попугай Юза Змиевича, освобожденный из клетки мародерами.
И
короткая, резкая, словно испуганная, автоматная очередь из АКСУ.
Мой попугай! послышался в дымном молоке голос Змиевича. Как он сюда попал?
И сразу лежащий Коробьин услышал стрекот крупнокалиберного пулемета, шорох падающих ветвей, срезанных очередями свинца, и удаляющийся рев дизеля на форсаже.
«Что за цирики?» думает Коробьин-Христосов.
Затаившись в береговом сорном кустарнике,
он посигналил фонариком Любомиру два красных, зеленый, красный стойте на месте. Так договорились, но Хреныч не отвечает. И Коробьин понимает почему: он не хочет засветить товарища, находясь в зоне видимости боевой машины.
Вот она с яростным ревом выдралась из тьмы и лучом прожектора уловила Хреныча на расстоянии примерно двадцати метров от лобовой брони.
Э-эй! Абориге-э-эн! услышал Коробьин голос невидимого кондотьера. Стой, говорю!
Вспыхнул красный прожектор.
Коробьин присел на корточки и стал смотреть низом, но так и не увидел в десятке шагов от себя, как плоским флюгером на ветру развернулся Любомир. Вслепую, на источник света и голоса, он развернул свой короткоствольный автомат. Прогремели слитно две разноголосые очереди. И русский бродяга Любомир попятился, согнулся в поясе и бочком устало осел в воду.
Василий Коробьин-Христосов полоснул из автомата по прожектору, подавил его и, уходя, перекатился по склону. А когда глянул на воды, то увидел зеленый свет сигнального фонарика в том месте, где канул Любомир. Единственный на видимом водном пространстве, но ничего уже не обозначающий ни для Коробьина, ни для погибшего свет.
«Землетрясения происходят оттого, что в гробу ворочается китаец, придумавший порох...» упругим каучуковым шариком отскочила от Любомира чья-то чужая мысль. Он успел услышать эхо выстрела.
А слепая пуля ударила в грудь сержанта Исполатова.
Удивленный уже навсегда, он выпустил в туманное молоко автоматный рожок, а засим и сам автомат. Еще живое и видимое тело его, распадаясь на невидимые молекулы, ссыпалось горкою праха на сырую землю. Алые бабочки смерти вылетали из куколки этого тела. Влажные их крылья соприкасались и сливались воедино с черно-зелеными разводами камуфляжа.

Коробьин лег на живот и, прикрываясь автоматом слева, со стороны атаки, приполз к упавшим. Он увидел, что над сержантом на корточках сидит священник.
Исполатов, отняв от живота обагренные кровью руки, сообщил командиру:
Этот лох... меня, трщ командир, замочил... неожиданно громко сказал Исполатов и спросил: Да, трщ командир?.. Замочил, да?..
Похоже... кивнул Коробьин, мучимый стыдом солдатского пораженья, похмельем и раздвоением чувств на жалость и ненависть. Нужен врач...
Батюшка горестно воздыхал, шептал молитовку и крестился.
Сержант Исполатов не торопил их с ответом, он торопился понять, что же происходит с его «я», которое всегда было, было и вот те на.
А мамка? спросил он у своей правой, сотрясаемой смертной дрожью, руки.
Скажите, батюшка, что-нибудь в утеху мальцу... попросил Коробьин. А то, чувствую, сейчас начнется разбор полетов...
А мамка-то как? спросил сержант у своей левой руки и позвал, отходя в небытие: Ма... ма...
Там, на межевой линии бытия и небытия, там, за пределами света, куда рванулась высвобожденная его сущность, стояла Томка большая черная собака. Мамка говорила, что Томке сто два года, и она, Томка, жила на псарне именитого помещика Верстакова, который заголял подолы сари каждой крепостной девке и кровь которого течет в сосудах Исполатова. А Томка это чует. Потому она дается ему запрягать себя в салазки, потому и носит его ранец в классы, потому почтарит с записками под ошейником.
Томка! зовет Сергей. А где мамка?
Томка кидается на грудь своего вожатого, жаром пышет в лицо. От этих прикосновений отпускает боль. Сержант ложится на широченную спину Томки, закрывает глаза в неге и, покачиваясь на волнистом ложе Томкиной шерстяной спины, как на морских волнах, едет домой в барак.
И он улыбается, услышав матушкин голос, молитвенно произносящий:
Женись, сын милый, женись скорей, я тебе невесту приглядела богатую!
Красивая или как?
Ой, да еще как! Да походка-то царская, да коса-то косарская как махнет она косой тут и скажешь: ой-ей-ей!..
Смерть... понимает Серега.
Он бы и спрыгнул с Томкиной спины, да армейский недосып не
дает, спать больно хочется. «Потом... говорит он себе. Потом, потом... Только присну, Томка, а уж потом...»
Лю-у-ди! На обе-е-ед! Родина сухари раздае-е-ет! кричали где-то в поселке. Уже за межою бытия...

58

Разъяренный Василий Коробьин-Христосов намеревался перестрелять невидимых военных, как бекасов. Он словно бы решил, что ему приспело время умереть по-солдатски.
А-а-а, мл-л-ля-а-а! взревел он, вставая во весь рост и выдергивая из кармана гранату.
Но укрытая дымом машина взревела сильней человека и, похоже, дала задний ход говорок двигателя снова быстро отдалился. Тогда Василий пошел на зеленое подводное свечение Любомира.
Любомир лежал лицом к ночному небу на глубине, которую и глубиной-то назвать можно лишь в насмешку. В неживой руке был зажат и светил зеленым светом фонарик. Василий вытащил бездыханное тело товарища на сушу и вернулся, чтобы собрать намокшие листы белеющей бумаги в месте гибели Любомира.
Он взял один из них и, высветив табло фонариком, прочел:

«Если вы прибыли в город (населенный пункт), где у вас нет жилья, для постановки на очередь и получения жилой площади вам необходимо представить в отдел учета и распределения жилой площади администрации района следующие документы...»
Василий понял, что эти лживые бумаги занесены сюда шалой водой и никаким фертом к Любомиру не относятся, однако не поленился выловить на контроль еще один лист.
«Но статистика, по словам депутата Жучкова, свидетельствует, что средний возраст офицеров, прапорщиков и мичманов, уволенных в запас, менее сорока лет. Само собой разумеется, что сидеть дома на иждивении жены никто из них не собирается... Да, закон гарантирует, что все военнослужащие запаса после увольнения с действительной военной службы имеют право на предоставление работы на государственных (муниципальных) предприятиях с учетом их специальности. Но это вовсе не значит, что после первого же обращения эта работа будет им предоставлена...»
Он бросил в теплые воды бумажонку, вытер руки о штаны и, взвалив бездыханное тело Любомира на плечи, хлюпая мировой водой в своих десантных ботинках, пошел на сушу бить могильный шурф.
Батюшка Владимир с лопатой, молча, шагал следом, хлюпая той же водой в своих башмаках из гуманитарной помощи.

59

Никуда я из дому от кур, от козы не пойду… устало говорила старая Родина курьеру Федору Федоровичу. Тут вольный воздух…
Федор Федорович тогда вышел из землянки и позвал плачущего над трупом шимпанзе Игнатия:
Не психуйте. Лучше идите сюда, покурим…
Игнатий держался со свойственной мастеровым людям при деле степенностью. Он не сразу кинулся на перекур, а долго вытирал о ветошь руки, потом пучком травы лезвие топора. Потом, отставив топор к ошкуренному бревну, он еще долго бурчал что-то и громко опрастывал нос в комочек тряпицы.
Федор Федорович сам подошел к нему:
Не знаю, что делать со старушкой! Вы кто муж?
Поклонник, признался Игнатий.
Ну и что скажете? Мало вам нынешней бомбежки? Еще агитировать вас надо? Как вы, мужчина, представляете себе результаты газовой атаки, когда на вас нет противогаза? А у нас в подвале отсидимся!
Дак… Всякая она бывает, атака… Скажи: обезьяну-то за что положили? Кому она повредила? Вот не бегали бы вы тут с автоматиками на хрена бы нас кто бомбить стал!
Вы в своем уме, деда? Меня к вам направило наше командование. Просили передать: оставаться здесь самоубийственно! Объясните ей это, вашей подружке, она ведь верующая! А по православию, помнится, самоубийство смертный грех! Курите же!
Вчера бросил. Первый раз в жизни…
Психиатр остолбенел. «В какой жизни?» едва не сорвалось у него с языка, но он замолчал. Он закурил еще одну сигарету, видя еще одну непонятную его рассудку картину: по оскорбленным травам, по ветвям вывороченных взрывами дубков, шло многородное мирное стадо. Оно состояло из нескольких кур, уток, двух коз. Гнали его на пастьбу малорослый цыганенок и православный японец Нацукава.
Похожий на всех пастухов земли, Нацукава шептал умиленно:
Сокровиссе насе нетренное и богатство неистоссимое даруй рабу Твоему Никораю Нацукавину, сотворенному по образу и подобию Твоему, познать ресть богатства и яко вся земная суета сень и соние. Ты един богатство, покой и радость наса, Господи...
«Где ты? В каком таком затерянном мире ты, Федор?»
Одной рукой цепляясь за ветки поваленных деревьев, как за остатки здравого смысла, а другой поддерживая автомат на плече, доктор в полутьме побрел к дому с одной настойчивой мыслью: если оставшимся в живых уходить на плотах, то срочно. Не дожидаясь прихода ночи. Остров занят. Ночью надо проводить всех, кто остался в живых, к воде…
Куда идти водою дальше
станет видно. Перед глазами его рисовались картины залитого водой и отчужденного у планеты благодатного мира России.
Доктор заплутал во тьме, тумане и дыму.
Он повесил автомат на шею и хотел взобраться на вершину дерева, чтобы определиться. Но некогда сильные мышцы бицепсы, трицепсы и дельтовидные не смогли поднять его грузное тело. Он не смог подтянуться на сук. К тому же решил, что не увидит ничего даже с вершины самого высокого дерева. Руки его испачкались в хвойной смоле. Не то пот, не то дождинки стекали по спине, стучало в висках.
Легкое дуновение ветерка навело на мысль, что нужно идти к источнику этого ветра. Доктор, отвыкший от пеших походов, шел долго, он выбился из сил и выбрался, наконец, к новообразованному илистому мысу, на котором услышал любимые с детства звуки далекого радио.
И только в этот миг доктор ясно понял, что мир не погиб и остается жить. Жить без него, без всех тех, кто случайно оказался свидетелем страшного преступления, кто должен погибнуть от пуль, от осколков, от убийственного газа или в воде.
Доктор с отвращением глянул на воду. Его зябко передернуло, когда он привыкшими к темноте дальнозоркими глазами увидел на ее поверхности золотую рябь. Он вообразил себе, что рыбий народ устроил фейерверки и празднует время сытости и благоденствия.

Но откуда эта золотая рябь? Доктора еще раз знобко передернуло, когда он понял, что видит на воде дробное отражение близкого потаенного костра. И почему он решил, что звуки радио далекие? Они не далекие, они тихие. Он повел носом, пытаясь уловить запах кострового дыма, но собственное обоняние показалось ему невозвратно утраченным на этом дымном острове. Тянуло кожу лица. Он соскреб с щек корку грязи, стащил с головы капюшон, открыл уши, чтобы слышать, и лег на землю в ту же грязь. Так, по мнению доктора, должно было стать слышней, отчетливей.
Вскоре он распознал голос известного радиожурналиста Юза Змиевича, который беседовал с некой vip-персоной:
Какие же проблемы по обеспечению безопасности позволила решить эта экшен, господин N.? Ответьте мне, как компетентный человек. Наших радиослушателей, изрядно испуганных разноречиво трактуемыми новостями, я думаю, пора просветить на этот счет.
В силу того, что работа по проекту «Метрополитен» была инициирована и финансировалась военным ведомством США, вполне очевидно, что в данном случае МО США прежде всего решило проблему уничтожения подземных объектов военно-стратегического назначения, органически входящих в систему Московского метрополитена ядерными боеприпасами малой мощности ранцевого типа. Я думаю, наши слушатели имеют представление о них. И произошло это в русле принятой военными США концепции. Это концепция предотвращения ответного ядерного удара наиболее эффективным и дешевым способом нейтрализацией защиты систем управления и связи противника. Путь к этому один: вывод из строя его центрального звена…
То есть таким образом мир избежал ядерной войны? Все обошлось малой кровью?
Йес. Думаю, что вы верно меня поняли.
И последний вопрос: что предпринималось командованием МК для спасения?
Рев дизельных моторов смял и уничтожил эхо прошлого.
В поисках спасения мысли доктора приняли деловой оборот:
«Я знаю французский и испанский, думал он. Сейчас брошу автомат, скину камуфляж. Выйду к костру и попрошу помощи, как подданный иного государства…»
И возражал себе:
«Кто выпустит из зоны зачумленного? Буду отсиживаться до утра…»
Так и задремал, положив под щеку руку, спрятанную в рукав камуфляжной куртки.
Ему до смерти хотелось тепла и покоя. И даже картина огромной колонны людей, ведомых к расстрельному рву, которая вставала в его сознании, как кадры знакомого кино, не вспугнула его дремы. Такой забой он не раз видел в кинопостановках
и хронике. Но всего лишь раз, в раннюю пору чистой своей юности, он спросил себя, подразумевая отсутствие здравого смысла у жертв: почему не побегут? Почему, оскалив зубы, не накинутся на вооруженных конвоиров? Ведь кто-то погибнет, а кто-то может спастись. Как можно стоять у края рва и ждать заклания подобно овцам? В надежде на что? Чем объяснить необъяснимое: апатией? шоком? неверием в физическую смерть? «Все, только не я...» Может быть, это патология, которая зовет сумасшедшего не просто повеситься, а вздернуть себя публично, на миру?..
Потом Федор Федорович стал образован, по-житейски умен. Он уже не задавал себе этих детских вопросов. Он умел объяснить людям и более тонкие материи, чем поведение толпы перед насильственной и зримой смертью. А поведение толпы он объяснял просто: это единое живое, одушевленное, но безголовое существо. Оно одержимо бесами личной безответности и стихийного разрушения. Сегодня управляемая злая стихия безжалостно подчинила себе безголовую…
С чувством брезгливой жалости к себе и человеческой сущности вообще доктор заснул.
Он больше не увидел солнца…

60

Утром, перед восходом солнца, островок подвергся артиллерийской газовой атаке.
Дома поселка лежали в подковообразном лесу, как семечки в пригоршне.
Плотное первичное облако туманом и изморосью накрыло дома, людей и животных. Не встречая на своем пути природных преград, оно накатилось волной
на берег жизни и замерло в безветренном, вертикально устойчивом воздухе.
Сколько их, таких
островков, обмерло и стало призраками в некогда пышном Подмосковье?..

Эпилог

Заслуженный летчик СШЕА Соединенных Штатов Евразии военный пенсионер полковник Хошимин, сорокапятилетний дед, спивался с такой крейсерской скоростью, что ближние еще не успели это осознать. Только слепой от рождения внук любил его по-детски преданно, и ему нравился смешанный запах пива, водки, керосина и рыбы, который приносил на себе боевой дед из мрачных пивных. Он не видел синяков и ссадин на лице записного бойца забегаловок, которые освежались каждую неделю, когда на субботний вопрос своего слепого внука:
Ты куда, деда?
Тот отвечал:
Пойду освежусь…
В десятках пивных подвалов маленького сибирского городка полковника Хошимина знали, и местные с ним не связывались, зная, что его из соображений солидарности поддержат ветераны ВДВ Министерства катастроф искусные рукопашные бойцы.
Полковник пил пиво, обсасывал кончики усов и взглядом выискивал в задымленном пространстве подвальчика лицо какого-нибудь похмельного приезжего. Тогда полковник доставал из кармана куртки бумажник, а из бумажника фотографию, на которой сверху, с расстояния не более двадцати метров, была снята большая вода, на воде крест, на кресте мальчик. Полковник клал перед собой этот снимок, совал бумажник в загашник. Потом «женил» виски пивом, выпивал эту смесь и трезвым мягким ходом крался к приезжему. Приезжий вежливо подгребал к себе свою воблу, освобождая место на столике для виски, пива и рыбы ветерана.
Видишь крест? после еще одной дозы и минуты, примерно, молчания спрашивал полковник, показывая незнакомцу фотографию.
Ну-ка, ну-ка… интересовался, к примеру, тот и тянулся к ней рукою.
Но в руки этот снимок полковник не давал, а подносил к лицу собеседника:
Видишь, спрашиваю?
Кладбище, что ли, подмыло?.. высказывалось, к примеру, предположение.
Крест каменный! говорил тогда полковник. Каменный крест. И он плывет!.. Веришь?
И когда собеседник вежливо усмехался, словно показывал этим свою человеческую готовность оставить за собой право верить или не верить бредням, полковник Хошимин добавлял:
Слушай внимательно: я видел град Китеж… Вот этот каменный крест с мальчиком шел водою к нему. Веришь? Когда я служил в полярной авиации на Чукотке, то часто видел, как всплывают из моря киты. Они любят играть…
Казалось, полковнику все равно слушают его или не слушают. И где, кроме забегаловки, тебя хотя бы выслушают.
И я видел, как всплывал целый остров с городом… Все тонуло кругом! Все! А он всплывал… Это был град Китеж! Веришь? А этот мальчик… Он плывет к нему. Руками крест обнял и плывет. Мы со штурманом хотели его подобрать на борт. Мы бросили ему лестницу он не пошел. Я стал спускаться, выронил челюсть… Вот! доставал изо рта и показывал соседу челюсть. Так это другая! Та упала, ударилась о крест. Отскочила со звоном. Она не должна была звенеть о дерево! А я слышал этот звон!.. Понимаешь? А слышать был не должен двигатель ревет! А я услышал: бамм-бамм! Болтаюсь на лестнице ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть! А тут: бамм-бамм! Церковные колокола на острове трезвонят! Сияние кругом, а мальчик мне грозит вот так своим пальчиком…
Мальчик пальчик… говорил, примерно, утомленный сосед.Налить, что ли?
И тогда седой полковник Хошимин брал свою кружку и выплескивал пиво в лицо неверящего.
Начиналась драка.


100-летие «Сибирских огней»