Вы здесь

«От Москвы и до станции Чик...»

Дмитрий РЯБОВ
Дмитрий РЯБОВ




«ОТ МОСКВЫ
И ДО СТАНЦИИ ЧИК…»




* * *
Всяк человек есть тайный раб спиртного,
Но кто-то пьет, а кто-то — пьет и пьет,
Не видя для себя пути иного,
Поскольку на иные он плюет.

Он сам себя не чувствует изгоем,
Он чувствовать себя давно отвык.
Два раза в день страдает он запоем,
И этим он трагически велик.

Я тоже, брат, не спорил сам с собою
И не топтался у дверей в запой:
Я вышибал их крепкою ногою,
Коль не было отмычки под рукой,

И падал на дрожащие колени,
Как пулю, приняв беса под ребро.
Я начинал с «четушки» под пельмени,
А завершал терактами в метро.

О, как я был красив и непристоен,
Как восхищался сам собой окрест!
Я расшатал моральные устои
Не на одном десятке койко-мест.

Я изучил запоя лабиринты,
Я был в запое принят, как родной —
Его жильцы, суровы и небриты,
Здоровкались почтительно со мной.

Но вот однажды я попал в такое
Местечко — что ни зги, и ни гу-гу…
С тех пор не выходя живу в запое —
Не пью, но просто выйти не могу.


1998
Как дышится легко после дождя,
Как хорошо под синим неба сводом,
От жизни ничего уже не ждя
Дышать освобожденным кислородом!

Люблю я с коммерсанткою вдвоем
Бродить по зеленеющим газонам,
И чувствовать груди ее объем —
Упругий и наполненный озоном.

Уставши, мы присядем на бугор,
Шепну я ей: «Не будьте же так строги…» —
И шире, чем валютный коридор,
Красавица моя раздвинет ноги.

Вы слышите, мужчины из Кремля? —
Поэту этот жест прекрасной дамы
Важней деноминации рубля
И новой антикризисной программы!


КАРНАВАЛЬНАЯ НОЧЬ
(4-й сон генерал-майора МВД)

Сегодня повезло бандитским мордам,
Сегодня их не ловят и не бьют —
В связи с происходящим Новым годом
В милиции все пляшут и поют.

А те, кто не поет, играют в прятки,
По-честному закрыв рукой глаза,
И строго в установленном порядке
Поющих сменят через два часа,

Поскольку поступила директива,
Чтоб, веселясь, никто не уставал,
А чтоб культурно было и красиво —
Спланирован финальный карнавал.

«Ведь можем же, когда, простите, хочем!» —
Бурчал довольно генерал-майор.
Все было хорошо, но, между прочим,
Не карнавал случился, а позор…

Майор Петрова — Ленка из пресс-центра! —
Для смеху нарядилася свиньей…
Какой позор для чести офицера!
Но — что честь офицера для нее?

Ведь Ленка из пресс-центра, эта стерва,
Считает всех вокруг за дураков
И даже на приказах министерства
Рисует, стерва, голых мужиков!

Сама не носит под одеждой лифчик,
А ни за что сама ведь не дает!
…Такой, простите, сучий коллективчик,
Что портит каждый новый Новый год.


СЕКРЕТНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
Доблестному командиру героической
первой в мире Конной Армии рабочих,
крестьян и матросов
Буденному С. М.
от коновода Третьей непобедимой
шрапнельной
батареи
Матвея Лунина

Товарищ Буденный, скажу откровенно,
Как старорежимным попам на духу —
В буденных войсках прикормилась измена,
Пригрелась, как будто в лебяжьем пуху!

Товарищ Буденный, прости Христа ради,
За слово корявое не обессудь —
Жиреет измена в буденном отряде,
Сосет изможденную красную грудь!

…Однажды, всецело согласно приказа,
Засел я в дозоре с примкнутым штыком
И бдительным сердцем я с первого раза
Постигнул, кто нянчит измену тайком.

Сурово сумел на тропиночке встать я
И сделал вопросы с различных сторон:
«Какая, к примеру, вам надобность, Катя,
Под вечер идти во второй эскадрон?

Конечно, желательно вам развлекаться —
Оттуда гармошку слыхать за версту,
Но нынче — сознательно надо остаться,
И я вас пока придержу на посту.

Чтоб сил поднабрались бойцы для удару,
Чтоб верные лошади выспались всласть,
Сегодня, Катюша, мы будем на пару
Всю ночь караулить Советскую власть!»

Но Катька, шипя, как ползучая контра,
Изранив меня, устремилась во тьму —
И мягкие груди, и теплые бедра
Достались в ту ночь неизвестно кому.

…Товарищ партийный еврей Гутенлохер
Сказал, на рассвете сменяя меня:
«Братишка, для бабы сознательность похер,
Колчак, черт и баба — прямая родня!

А Катька сама из буржуйского класса,
Покойный папаша ее — землемер,
И терпит увечья солдатская масса
От Катькиных белогвардейских манер…»

Довольно царапать лицо Первой Конной!
…Во имя великого царства труда,
Што скажешь про Катьку, товарищ Буденный:
Расстреливать — до или после суда?


ЖЕСТОКИЙ ЧЕРДАЧНЫЙ РОМАНСЕРО
Висит белье на чердаке,
Оно, наверно, сохнет,
А кот, лежащий в уголке,
Наверно, скоро сдохнет.

Он содержал тут ресторан:
Вино, оркестр, кисы…
Гуляли здесь по вечерам
Не мыши и не крысы!
Но вот, когда не ждал никто,
Случилась вдруг облава.
Пришли три фрайера в пальто,
А с ними тетя Клава.

Она сказала: «Для белья
Чердак мне нужен чистым!»
…Три пневматических ружья
Защелкали со свистом.

Был перебит весь персонал,
Оркестр и клиенты —
Но где же их мемориал
И траурные ленты?

Все трупы изверги сожгли
В одном большом корыте,
Но кот, лежащий здесь в пыли,
Еще живой, учтите!

Ему в колено и в плечо
Всадили два заряда,
И, кроме мщения, ничо
Ему теперь не надо.

Ого! Теперь он зол, как черт!
Сейчас, по всей программе,
Он вырвет несколько аорт
Когтистыми руками!

…Но, встав и дико ослабев
Из-за потери крови,
Он в угол рухнул, побледнев,
И умер, хмуря брови.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А тетя Клава третий год,
Когда белье снимает,
Все говорит: «От ёшкин кот!
Ну, чем же тут воняет?»


* * *
Выхожу один я на подмостки,
Жду минуту, чтобы гул затих,
Ибо в зале дети и подростки —
Трудно мне перекричать всех их.

В детском взоре, искреннем и чистом,
Поселилась убежденность в том,
Что никак не может быть артистом
Тощий дядя с заячьим хвостом…

Только дядя думает иначе —
Увлеченный действием сквозным,
Перевоплотившись, резво скачет,
Станиславским от беды храним!

Я люблю спектакли с малышами,
Я не Гамлет, это верно — но
Достоверно шевелить ушами
Тоже ведь — не каждому дано!

Потому я взгляд бросаю гордо
На далекий город Голливуд:
Взять, к примеру, Харрисона Форда —
Так его же в Зайцы не возьмут!

Спору нет, у Форда есть фактура,
Деньги, бабы, прочая мура,
Но фактура — что? Фактура — дура!
Жизнь в Искусстве требует нутра…


АПОФЕОЗ ВОЙНЫ
Молча гроб колотят плотники,
Пес могилу сторожит.
Ой, да прапорщик молоденький
В поле замертво лежит.

Ему в письмах красна девица
Каждый день писала: «Жду!»,
Но теперь он с нею встретиться
Сможет разве что в аду…

Ты не жди его, красавица,
Раскрасавица-краса —
Тебе сильно не понравятся
Его мертвые глаза.

Звать его с безумной силою —
Даже думать не моги:
Ему нечем помнить милую —
Пуля вышибла мозги…

Так что руки распростертые
Прекрати распростирать —
Ведь встают из гроба мертвые,
Чтоб живых туда забрать.

Мысли мертвых — черви скользкие,
Не испытывай судьбу!
Не тревожь ты их спокойствие
В заколоченном гробу…


* * *
Дрянная осень… темнеет рано,
Светает поздно, и дождь — в середке.
Покоя нет ни в углу дивана,
Ни в Интернете, ни в рюмке водки.

Какая мерзость… светает поздно,
Но не от солнца, а как-то в общем,
И стыдно как-то скорбеть серьезно
По сжатым нивам и голым рощам.

Дрянная осень... Какая мерзость…
Какой багрянец? Какая просинь?
Пойдешь в дубраву — придешь на местность,
Какая мерзость… Дрянная осень…

Конечно, Пушкин… Да-да, Есенин…
И к ним примкнувший Иосиф Бродский…
Но безутешно в саду осеннем,
И неуютен балкон господский.

Эх!.. водки хватишь единым духом,
Закусишь текстом, сырым и пресным…
А где-то — юность румяным ухом
Охотно внемлет унылым песням.


* * *
…Потому, что в России дороги
Непригодны к хождению ног,
Перебиты-поломаны ноги
В результате всех этих дорог.

Километров прошел я без счета,
Испытал все и взад и вперед,
Но все время я чувствовал — чё-то
Мне нормально идти не дает.

И я странствовать стал аккуратно,
Пристрастился к плохому вину;
В день пройду метров двести — и ладно!
Лягу — и прозреваю страну.

Но куда бы ни кинул я взором
В те моменты, когда прозревал,
Всюду видел я быт, о котором
Без прозрения подозревал:

Бабы пьяные, дети босые,
Мужики обсуждают закон…
…Шибко пахнет махоркой в России,
Сизой дымкою стелется стон.

Этот стон у нас песней зовется —
От Москвы и до станции Чик
Черный ворон все вьется и вьется,
Да никак не замерзнет ямщик.
100-летие «Сибирских огней»