Вы здесь

Отчество

Прокинулась Поля не в пример раньше обычного. Еще вялые, сонные сумерки слонялись за окном, можно какую каплю и соснуть, да какой там бабе сон, раз лупнула глазами — все, отоспала.

Взгляд зацепился на лавке за горку выглаженных ребячьих рубашек, штанов. До ночи гладила.

Сегодня первый послепобедный сентябрь. Женишкам ее в школу. Всем! Даже самому меньшенькому.

Сладость разлилась в душе.

Поля подошла босиком к койке, где спали втроем Митрофан, Глеб и Антон, шатнула Антона за плечо.

Вставай, Антонка.

Мальчик поднырнул под подушку.

Антон, в школу проспишь. Вставай! Вставай пришел! Сам Вставайка пришел!

Мальчик и удивлен, что так рано подыматься, и в восторге. Будят в школу! В школу же! Первый раз!

Он сверлит глазами мутное окно, и ликование тут же прокисает:

На дворе ж ни светинки... Теперь каждый день впотемну вставай?.. А каникулики скоро?

Бы-ыстро же ты запросился на каникулы, — хохотнул Митёк. — А на пенсию еще не хохо?

А что, — серьезно раздумался Антон, — наперва устроили б каникулы. А потома спокойно и учись, и учись, и учись до сконца света!

Да каникулы еще заработать надо! — пальнул Глебка. — Хоть двушек с десяток, тыря-пыря, отгреби!

Ты еще наскажешь! — Поля машет на Глеба-лукавца. — Чего это ты двойками дорогу ему выстилаешь? Нашел чем шутковать...

После завтрака Поля достала из облезлой уже скрыни новенькую полотняную сумку.

Я, Антошенька, загодя сбирала... — Заглянула в сумку, укоризненно покачала головой. — Э-э, перестаралась девка. Одно яблочко уже червячок выбрал себе. Проголодался. Так оно хорошее... Червяк не дурак, в плохом не расквартируется...

Порченое яблоко Поля отложила на стол, зачем-то вытерла о подол и без того совершенно чистые и сухие руки и подала Антону сумку. Было заметно, как пальцы у нее мелко подрагивали.

Ты ж учись, сыночок...

Слезинка вылилась у нее из глаза и, пробежав по щеке, упала в сумку.

Не с грехом напополамки, не как-нибудь... Хороше учись. Это ж школа!.. У меня, у горемыки... Так вышло... Всего один месяц проучилась. Тот-то в получку рисую в ведомости крестики иль другой кто расписуется за меня. Без имени овца баран. Так и неграмотный. Правду старые люди говорили... Кто ветром служит, тому дымом платят. Темнотою не возьмешь. Надеяться тебе не на кого. Рос без батька. Что отщипнешь от жизни выучкой, то и твое. Аха? — спросила утверждающе.

Мальчику прискучило слушать наставления. Взял сумку на плечо. Пожаловался:

А чего сумка такая тяжелуха? Плечо прям отрезает!

Это тебе напихали камней, кирпичей и прочего гранита знаний. С сегодня будешь грызть вместо хлеба! — соболезнующе ответил за маму Глеб.

Фу ты, болтушка! — Поля сердито покосилась на Глеба. — Ну чего сплел? Там же все разнужное. Букварик. Тетрадоньки. Карандашики на разный цвет. Яблоки...

Ма! А можно я еще яблочков возьму?

Да вон в углу кошелка! Бери, какие на тебя глядят.

Да они все на меня таращатся, — конфузливо шепчет мальчик.

Если б на тебя еще все пятерки так смотрели, как яблоки! — съехидничал Глеб и щелкнул братца пальцем по макушке, выходя из комнаты.

Отвянь, Чапля! — ворчливо отмахнулся Антон и стал основательно рыться в корзинке с яблоками, выдергивая и перекладывая к себе в сумку самые крупные, с краснобрызгом.

Вернулся с крыльца Глеб:

Малёха! Ты еще долго будешь ковыряться? А то Юрка Клыков, Вовка Слепков — все первоклашки уже побежали наперегонки за первыми двойками. Смотри, все расхватают, тебе не достанется!

Ты опять за свое? Опять за кильку гроши? — осаживает мама Глеба. — Нашел игрушку лбом орехи щелкать! Охолонь. Шо это ты взялся насмешничать? Лучше вот вам на дорожку, — подала каждому по пирожку. — Идить с Богом, хлопцы вы мои. Хай лэгэсэнька будэ ваша путь...

Пирожки тут же, еще в комнате, братья съели.

Ну, теперь можно и в путь! — щелкнул Митрофан пальцами и убежал впереди младших.

По детсадовской еще привычке Глеб молча, не глядя кинул назад Антону руку, тот ее привычно поймал, и вот так, держась за руки, они пошли, тихие, чуточку ликующие.

Поля постеснялась хоть немножко проводить своих парубков и сразу пожалела, едва дверь за ними со вздохом прикрылась. Она вдруг растерялась, вдруг ощутила какую-то пустоту в себе. Боже правый!..

Какой-то испуганной полоумкой выскочила она из комнаты, хлоп шалыми глазами вдогонку сынам. Они уже подымались в горку по красному бугру. Внутренне они почувствовали ее, обернулись с улыбками. Неясный страх отпустил, ушел из нее, она застыла с протянутыми к сыновьям руками, со светлой тревогой на лице.

«Антошик... осеньчук* мой... в школу пошел. Когда-тось жил в тебе, тукал ножками под сердцем... А тут те глянь — уже и в школу! Не заметила за слезьми, как вырос хлопец...»

Она видела себя такой же маленькой, как Антоня. Видела, как первый раз сама шла в школу. То видела себя под венцом, то при первых родах... То видела, как сама принимала вот в этом феврале роды у старой козы Райки. Видела, как коза ела свой послед-рубашку... То видела себя с багром в Заполярье, на лесозаводе... То на свидании с Никитой за Кобулетами, где стояла на пополнении после жестоких боев его часть...

За тихими слезами насмотрелась на себя, как в кино, и засобиралась идти добирать стареющий в осень, грубый уже чай.

В школу — она была за четыре версты — Антон тащился без аппетита. Остро жгла плечо полная сумка яблок. Мальчик то и дело припадал отдохнуть. Сумка вконец умаяла его, и он сделал поползновение поработить Глеба, попробовав навялить ее братцу.

Буду я еще твое таскать! — отбоярился Глеб. — Может, еще захочешь, чтоб я за тебя и уроки отвечал?

Глебу зуделось в этот первый путь хоть как-то потесней сплести братца — он дичился всех и вся — с одногодками, с кем будет в одном классе. Надо, решил про себя Глеб, идти вместе с Юркой и Вовкой. Может, еще уговорю по дороге и кто-нибудь из них сядет с Антоном за одну парту?

Глеб набавил шагу и, догнав мальчишек, весело крикнул:

Слава доблестным перводвоечникам!

Живоглазый, вертоватый Юрка широко улыбнулся, так широко, что, казалось, улыбка тронула и красное родимое пятно на левом виске. Плотный снулый Вовка никак не ответил. Наверное, он дремал все время, даже когда шел.

Ребя, — продолжал Глеб, — я что хочу сказать... Вы да Антон... Только вы трое с нашего района будете в первом классе. Всем вам надо держаться кучкой.

Давайте держаться, — спешко взял за руку Антона сонный Вовка.

Да не обязательно за ручку, — сказал Глеб. — Просто надо быть в школе всегда вместе... Так всем вам будет лучше.

Антоша тихонько вывинтил свои пальцы из Вовкиного прохладного кулачка и пискнул:

Глеба! Давай сотдохнем!

На каждом повороте — отдых? — засердился Глеб.

На каждом. А то пропущенный поворот обидится...

Антон присел на крупный камень на обочинке.

Юрка с Вовкой посмотрели-посмотрели на Антона, махнули разом руками и отлипли, убежали вперед.

За свои бесконечные привалы Антон был наказан.

Когда они с Глебом вошли в улей-класс, пустых парт вовсе не осталось. Глеб загоревал. Куда же приткнуть своего дикуна?

Ладно, — сказал Глеб. — Жмись третьим к Юрке с Вовкой. Иди.

Звонок угомонил ребячий водохлест, пала чопорная тишина. Все как-то сникли, будто ждали тяжкой участи.

Вошел учитель. Веселые веснушки смеялись у него на лице, на руках.

Одни ребята встали, другие всё сидели и с любопытством смотрели, зачем забрел сюда дядяйка. По забывке? Здесь же одни малюки! Чего он здесь потерял?

Учитель удивленно остановился у порога.

Ребята, когда входит учитель, всем надо вставать.

Сидяки торопливо встали. В оправдание тоненький, как лучик, девчачий голосок пропищал:

А мы не знали, что вы, дядя, учи-итель. Вы ж нам не сказали зараньше.

Учитель прошел к столу, положил руки на края стола и пристально обвел взглядом класс.

Здравствуйте, ребята!

Класс вразнобой, горячо ответил.

Садитесь.

Под чинный перестук закрывающихся на партах крышек сели.

А теперь, — сказал он, — давайте знакомиться. Я ваш учитель. Меня зовут Сергей Данилович. Вы будете по порядку вставать и называть свою фамилию, имя, отчество. Начнем с тебя, — показал на Юрку. Юрка сидел на первой парте справа.

Юрка мигнул Вовке и Антону. Все трое разом поднялись.

Клыков Юрий Иванович! — заученно прокричал Юра.

Юрий Иванович, значит... — раздумчиво проговорил Сергей Данилович, мелко стуча калачиком указательного пальца по кривоватому столу. — А почему вы втроем сели?

Мы тут одни с пятого района... Кругом чужие... Хотим, чтоб вместюшке...

Пожалуйста. А зачем все трое опять же встали? Я же говорил — по одному.

Чего уж по одному? — рассмелел Юра. — Как все сразу встаем, не так боязко...

Может быть, может быть, — одобрительно покивал Сергей Данилович. — А теперь, — наклон к Вове, — представься ты.

Вова так же бойко оттараторил свое, только от зубов отскакивало. За ним мысленно повторял Антон и, когда подбежала его очередь, быстро, ясно сказал фамилию, имя.

Хорошо, — подхвалил Сергей Данилович, уверенный, что мальчик остановился отдохнуть. — А дальше? Что ты еще не назвал?

В недоумении Антоша молчал.

Отчество, — мягко подсказал Сергей Данилович.

От... чес... тво?.. — заикаясь, переспросил Антоша.

Да, правильно. Отчество.

Мальчик вконец смешался. Покраснел:

А что такое... от?..

Отчество — от слова «отец». Имя отца?

В растерянности мальчик задумался, сгоняя морщинки на лоб, сосредоточенно глядя на учителя. Вздохнул, потом остановил выдых посреди дороги, как бы вслушался в себя. Упавше, осипло выложил:

Н-не-е... з-зна-аю... Погиб он... Давно погиб... Я не знаю... Ни в лицо... ни так... По имени чтоб... Никак не знаю...

Мальчик смолк, распято свесил голову на грудь.

Ни в лицо, ни по имени... — по слогам повторил Сергей Данилович, зачем-то опасливо тронул скобку шрама, что глянцевито пробегал по высокому лбу. С первого курса пединститута студент Косаховский ушел на фронт добровольцем. Через полгода возвратился по ранению. Прямое дело было вернуться в институт, а он в школе призастрял. Некому было вести уроки. Так и присох.

М-да-а... Садитесь... Все трое садитесь...

Юра с Вовой сели. Но Антон продолжал оторопело стоять. Да как же это так — садитесь себе? Неужели такой вот он несчастник, что не доведается батькина имени?

Мальчика сковала злая ярость против этого, как ему показалось, безразличного повеления сесть. Раз-де не знаешь, так чего ж с тобой воду лить впустую?

Антон совсем не помнил отца, но всегда думал о нем. В нежданном разговоре он поначалу устыдился, что не знал даже его имени, но скоро внутренне выкреп. Он был наслышан о всезнании учителя. Учитель должен знать! Именно сейчас дотюпал, что учитель наверняка скажет всему классу, кто его отец, скажет, каким героем погиб.

Мальчик не успел еще обрадоваться, он только был на пути к радости... И вдруг: садитесь!

Все не садясь, Антон буркнул, наливая голос слезой:

В-вы... тоже н-не знаете?..

Не знаю, — глухо ответил Сергей Данилович.

Сам учитель не знает?! Не может того быть!

Мальчик смотрел учителю прямо в глаза. Ждал. Не верил, что тот не знает. Сергей Данилович не отвел взгляда. Виновато, медленно покачал головой.

Первая же встреча подломила веру во всезнание учителя.

Мальчик совсем опал духом.

У меня брат большой... В третьем... Может, он знает?

В больном нетерпении мальчик рывком вышел из-за парты, будто выпал, и, не спрашивая разрешения, засеменил, срываясь на бег, к двери.

В соседнем классе, куда влетел, он ожегся о добрую сотню глаз. Старчески скрипнула дверь — ребята оторвались от тетрадей, заулыбались ему. Мальчик смешался, заробел и дальше от порога не посмел шагнуть. Поднялся на цыпочки, суматошно запрыгал глазенками по лицам. Ловил Глеба.

Эй, канарейка в золотой короне, в ту ли дверку изволил вломиться? — в ладошки рупором гахнул в удивленной тишине мальчишка с хохолком.

По классу пробежался, разминаясь, легкий смешок.

Все это время учительница стояла с мелом у доски, сбоку наблюдала за вошедшим. Наконец напомнила о себе:

Молодой человек, вы к кому?

Тольке не к вам, тетечка! — с досадой отмахнулся непрошеный гость, продолжая глазами искать братчика.

Где-то на задах встал Глеб.

Марь Ванна, это ко мне, — сказал Глеб и подошел к Антону. — Что еще за номерушка?

Там, — Антон повел рукой в сторону своего класса, — учитель спрашивает, как звали отца... А я... а я... н-не з-з-зна-а...

Мальчик уронил лицо на кулачки и горько-пронзительно заплакал во весь голос.

 

За ужином мама блаженствовала, услужливо подливала Антону в миску с мамалыгой молока.

Ну, як? Вкусно?

Да есть можно...

Ну ешь, ешь, сыночок... Цэ молочко от комолихи Маньки. От комолой козы молочко козлятиной не шибае... Саме лучшее. То я всегда доила сподряд всех в одну банку. А тут, думаю, дай-ка я Манюшку отдельно сдою в литру. Антошику нашему на вечерю...

Ма, — ересливо отдул губы Глебка, — а чего это вы так?.. Кто говорил про нас: какой палец ни ущеми, всяк болит? Вы-ы... Без обидки всем было одинаково во всем. А сегодня... Он цаца какая иль подвиг какой нечаянно увершил, что вы особнячком от нас с Митькой его умасливаете?

Да Глеб, да сынок, да нехай один разушко за всю жизню! — взмолилась мама. — Он у нас меньчий ото всех. Первый раз сходил в школу. Праздник! Эге ж? Так нехай, хлопцы, цэ ему в подарок пойдет!

Если так, пускай, — отходчиво проворчал Глеб.

Антон покосился на него важно. Ну что, выплакал, плакучка?

Антоша, — сказала мама, — давай доедай. А в смотрелки посля наиграешься. Лучше проскажи, как там школа.

А что школа? Стоит... Не качается...

Хоть одну пятерку ущипнул? Тебя уже спрашивали?

Спра-ашивали. Про папку. Как звали.

Ты сказал?

Глебка сказал.

В беглых словах Глеб объяснил, как все свертелось. И как Антон вошел к нему в класс на уроке, и как его искал, и как уже вдвоем пошли к Сергею Даниловичу...

Слушала мама, смотрела перед собой и ничего не видела.

Вишь, — тужила она, — бумага еще когда была... В сорок третьем помер в Сочах от ран. В Сочах и сховали чужие люди... Нема по бумаге человека, а он живет в ваших именах... — Измученная улыбка шатнулась в ее глазах. — Так ты, Антоша, и не знал, как тебя по батюшке?..

Да откуда, ма, — возразил Митя, — ему и знать?.. Был не выше чёбота. Уходил батько на фронт рано утром, все хотел его на руки взять. Чтоб не застудить, сгреб с койки вместе с одеялишком. А он — в крик, ногами как замолотит отца по лицу. Свое отчество по лицу... Почему ты, Антоха, не хотел идти к нему? Ты же видел его в последний раз... Не простились. Ты так и не пошел к нему на руки. Поцеловал он тебя в пятку — и выпустил. Ты убежал и все со слезами кричал: «Айда вместях не пойдем на войну!»

Мама в печали вздохнула:

Ушел... Сгиб батько...

Слеза воткнулась в миску и потерялась, утонула в молоке.

Да вы, ма, не плачьте, — сказал Глеб. — А то не поймете, с чем у вас каша. С молоком или со слезами.

100-летие «Сибирских огней»