Вы здесь

Плеск кембрийских морей

О Геннадии Прашкевиче
Файл: Иконка пакета 08_nikiforov_pkm.zip (29.72 КБ)

Геннадий Мартович Прашкевич родился в 1941 г. в селе Пировское Красноярского края, являвшемся центром одноименного района, в котором и прожил все военные годы. Из промышленности в селе была лесопилка да кирпичный заводик. А еще гараж, конный двор, ну и школа, столовая, магазины, клуб, а раз районное село, то — райком, исполком, потребсоюз, военкомат, милиция. Не призванных на фронт мужчин гоняли на лесозаготовки. Жили натуральным хозяйством, держали коров, коз, свиней, гусей, кур, в огородах выращивали овощи, в тайге брали ягоды и грибы, мужики добывали дичь. Рядом речка Белая (там маленький Гена однажды чуть не утонул): «...по утрам выходил в лодке с отцом в протоку, поднимали сеть, заброшенную с вечера. Босиком все детство. Не голодали (свой огород), но всегда хотели есть». В редкий дом не пришла похоронная, но выжили, выросли, а детство — даже военное — все равно детство. Потом жил с семьей в Енисейске и Абалакове, на берегу великой реки: «Енисей — это больше, чем детство. Это весь мир».

В детстве у Геннадия Прашкевича было три мечты: заниматься наукой, написать несколько интересных книг, много путешествовать. «Причем последнее было совсем неосуществимо: в нашем селе дорога только одна — в столярный цех, где я какое-то время и проработал... Возможностей развлечься было немного: скажем, войти в компанию местных хулиганов или читать книги». Первой прочитанной книгой, как вспоминает писатель, была «Цыганочка» Сервантеса, это произошло в четыре года. Школьником Геннадий запоем читал научную литературу; например, в пятом классе проштудировал монографию Вильяма К. Грегори «Эволюция лица от рыбы до человека». И, конечно же, читалось то, что считалось тогда литературой: В. Ажаев, С. Бабаевский, М. Бубеннов, С. Сартаков (кстати, отец Геннадия, техник-строитель, и бухгалтер Сартаков работали в Енисейске в одной конторе — сплавной), К. Седых, кузбасские писатели А. Волошин и В. Попов; отец приносил из библиотеки журнал «Новый мир» в толстой картонной обложке…

К тому времени семья переехала в город Тайгу Кемеровской области, где будущий писатель окончил школу: «...бревенчатый домик на углу улицы Телеграфной и Кирпичного переулка, грунтовые дороги, зимой — морозы за сорок, летом — жара». Там же, в Тайге, он работал кондуктором грузовых поездов, электросварщиком и плотником.

У Геннадия Прашкевича рано проснулся эстетический талант: «Я рос в провинции и долгое время не мог понять, почему жирная топкая грязь на проселочной дороге после дождя при лунном свете поблескивает так волшебно, так необыкновенно, а такой же отблеск на случайном стеклянном сломе сладко и печально щемит сердце. Меня не трогали цветастые ленты на платьях каких-то местных фольклорных баб, но до дрожи восхищал огромный рыжий бык — живое воплощение тупой силы и поразительной животной гармонии. Кудрявый лоб, крутые рога. К быку тянуло подойти поближе, но я боялся. Безумно боялся. Возможно, именно эта боязнь и определила мое отношение к истинной, не придуманной красоте. Я восхищался и был полон тревоги. Я любил озера, камыши, темный тальник, там чудились мне странные вещи, хотя на поверку часто не оказывалось ничего, кроме обыкновенных переплетенных стеблей, а иногда солнечной ряби, играющей на илистом дне, — но эта рябь сама по себе была миром. Другим миром. Я мог часами всматриваться в темную воду, пока она совсем не тускнела. Приятели крутили пальцем у виска, когда я любовался окаменевшими ракушками, выбитыми из мощных известняковых обрывов почти незаметной местной речушки. Приятели считали мои находки никчемными, неинтересными, они не слышали за ними плеска кембрийских морей, не видели блеска сырых песчаных девонских отмелей».

Он увлекся палеонтологией, переписывался с известными учеными: Н. Н. Плавильщиковым, Д. И. Щербаковым, И. А. Ефремовым. Палеонтолог и писатель Иван Антонович Ефремов пригласил школьника в настоящую палеонтологическую экспедицию в западное Зауралье. Геннадию посчастливилось жить (вернее, ночевать) в музее палеонтологии, под чучелами мамонтов, и общаться с великим человеком, провожая его до дома. Геннадий Мартович вспоминает, что удивлялся его вопросам, они как-то не соответствовали масштабу личности. «Помню, он спросил меня, например, чем там закончилась история в семье Карениных. А я ничтоже сумняшеся ответил: “Да все нормально, Анна Аркадьевна бросилась под паровоз, все занялись делами!” Иван Антонович даже остановился от удивления, а после, помолчав, попросил, чтобы я, вернувшись домой, внимательно перечитал роман. Видимо, для Ефремова это был очень важный тест. Видимо, он решил, что если я чего-то не пойму, то со мной дальше дела иметь не стоит». И Геннадий открыл для себя смысл последних глав «Анны Карениной», размышлений Левина и написал об этом Ивану Антоновичу, и их дружба длилась до самой смерти мастера в 1972 г.

И. А. Ефремов был крупным ученым-палеонтологом, он создал тафономию — науку о закономерностях процессов естественного захоронения организмов, за что получил Сталинскую премию в 1952 г., а его влияние как писателя на умы советских подростков было колоссальным. Название его романа «Туманность Андромеды» (1957) звучало как пароль для пропуска в новый мир. И, конечно, это было чудом, что этот занятый самыми разнообразными делами человек ответил на письмо школьника из далекой Сибири, пригласил его в палеонтологическую экспедицию, а затем в Москву.

В школьные годы Геннадий был увлечен не только наукой, но также читал отечественную (А. Толстой, А. Беляев, А. Казанцев) и зарубежную (Г. Уэллс, А. Азимов) фантастику, писал стихи и рассказы. Один из них («Остров туманов») отнес в редакцию газеты «Тайгинский рабочий», и он, к удивлению автора, был опубликован 21 сентября 1957 г. Автору было 16 лет. Сюжет рассказа таков: «три геолога возвращаются домой после путешествия за Полярный круг, где им удалось высадиться на некий остров, который все время затянут туманом, причем особого свойства: из всех лучей он пропускает только ультрафиолетовые. А в ультрафиолетовом свете весь мир кажется другим, у него другой цвет: все светится ярко и необычно — камни, листья растений, графит карандаша... Конечно, как произведение художественное — рассказ, скажем так, невелик, но это был первый мой опыт активного вторжения в жизнь, а это переоценить никак нельзя».

После окончания средней школы Геннадий Прашкевич приехал в Новосибирск с письмом от академика Д. И. Щербакова к известному сибирскому геологу Г. Л. Поспелову (кстати, многолетнему члену редколлегии «Сибирских огней») и начал работать в Институте геологии и геофизики СО АН СССР, располагавшемся тогда в самом центре города, на Советской, 20. В 1960 г. институт переехал в еще недостроенный Академгородок, и со временем здесь образовалась особенная культурная среда. Внешними проявлениями этой «особенности» были кафе-клуб «Под интегралом», выступления знаменитых поэтов, разговоры об искусстве под сухое болгарское вино и звон гитар.

В эти годы с Г. Прашкевичем приключились «неприятности» политического толка, в которые оказалась вовлеченной даже Ахматова. Позже в память об Анне Андреевне Геннадий написал «роман о романе» «Египтянка и скорпион» — об отношениях Ахматовой и Модильяни.

В 1965 г. вместе с женой Лидией Григорьевной Киселёвой, геофизиком по специальности, и дочерью Г. Прашкевич уехал в Южно-Сахалинск, где стал работать в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного научно-исследовательского института СО АН СССР. «Семь лет мы с женой и дочкой отдали Сахалину, это еще в бытность мою геологом. На острове жило много корейцев, и с одним из них, очень талантливым человеком, я был знаком. Ким Цын Сон редактировал газету на корейском языке и писал очень хорошие стихи. Однако после публикации, которую власти сочли антисоветской по духу, Ким Цын Сон был уволен с работы и закончил жизнь завхозом в районной столовой. Просто тихо, как свеча, сгорел… Мы с товарищем успели перевести его стихи (надо сказать, поэтом Ким Цын Сон был редкостным) и издали их в Южно-Сахалинске…»

Кроме переводов Прашкевич занимался стихами и прозой. Первый сборник стихотворений «Звездопад», уже набранный в Южно-Сахалинском издательстве в 1968 г., так и не вышел в свет — по идеологическим причинам: не может герой одного из стихотворений, «советский» князь Святослав, воевать с братьями болгарами.

В 1971 г. Прашкевичи вернулись в Новосибирск, и Геннадий Мартович устроился на работу в Западно-Сибирское книжное издательство. Здесь мы с ним и познакомились в 1979 г., когда он готовил сборник прозы молодых авторов «Дебют», куда в самый последний момент включил мои рассказы.

За десять лет были изданы книги «Такое долгое возвращение» (Южно-Сахалинск), «Люди Огненного кольца» (Магадан), «Разворованное чудо» (Новосибирск), опубликовано несколько повестей в журналах «Звезда», «Дальний Восток», «Байкал» и «Уральский следопыт». В 1982 г. Прашкевич стал членом Союза писателей СССР. Геннадию уже пошел пятый десяток, зато рекомендовали его в союз сам Валентин Катаев, сам Юлиан Семёнов и примкнувший к ним Владимир Сапожников.

Что собой представляла Новосибирская писательская организация? В Сибири она была самая старая, самая многочисленная и очень средняя. Ярких имен было немного. Поэты-фронтовики А. Смердов, Л. Решетников, И. Краснов, достопочтенная Е. Стюарт — кто знал их в Калуге или Брянске? Все еще коптел Коптелов, но из прозаиков всесоюзную известность получили лишь Илья Лавров (его романтический роман про девчонок, мечтавших стать капитанами дальнего плавания, напечатали в «Роман-газете» и даже экранизировали) да Виктор Лихоносов, переехавший на Кубань. На подступах к славе были Анатолий Иванов («Тени исчезают в полдень», «Повитель», «Вечный зов»), Владимир Сапожников («Наш современник» напечатал его изумительно невразумительный роман «Счастливчик Лазарев»). Но даже этим счастливчикам чего-то не хватало. Илье Лаврову мешала его прежняя профессия актера, после Валентина Распутина («Вверх и вниз по течению») его рассказ «Печаль последней навигации» кажется не пережитым, а наигранным. Оглушительный же успех романов Иванова объясняется очень просто: это явление массовой культуры, наконец-то восторжествовавшей на земле Пушкина, Чехова, Булгакова.

И были Дедов, Жигалкин, Коньяков, Черноусов, Городецкий — со своими редкими удачами и прозрениями, так и оставшиеся провинциальными сибирскими писателями. Зато развивались сатира и юмор (Самохин, Треер, Чарушников, Шалин), очерк (Кожевников, Золотов, Зеленский), критика (Яновский, Горшенин, Коржев, Постнов, Шапошников) и — фантастика. Если родоначальником жанра сатирического был Самохин, критического — Яновский, то фантастика началась с Михаила Михеева («Вирус В-13»).

В 1983 г. Прашкевич ушел из издательства на вольные хлеба, и во многом это было связано с цензурным запретом его книги «Великий Краббен». В это время менялось многое, кончилась вольготная для писателей эпоха лауреата Ленинской премии по литературе Брежнева, началось непредсказуемое время похорон вождей и перестройки. Западно-Сибирское книжное издательство, работающее на пять регионов (Новосибирская, Омская, Кемеровская, Томская области, Алтайский край), прославившееся своей серией «Молодая проза Сибири», стало областным и еще более нетерпимым ко всему, что не укладывалось в рамки заданного формата. Помню, как Геннадий после заседания редсовета хватался за голову: «Скалы рушатся!» Речь шла о моей первой книге «Дом на большой реке», которую он редактировал и которую снова не включили в план, но теперь я понимаю, что переживания Прашкевича были связаны и с судьбой его собственных книг. Запрет на «Краббена» не поддается рациональному объяснению. Я на месте цензора скорее бы запретил Леонида Треера, чего стоит его «Происшествие в Утиноозерске»: Щедрин (Салтыков который) отдыхает!

Через запреты и уничтожение тиражей прошли многие советские писатели, и не только диссиденты и «западники». Этого ждали, к этому привыкали, с этим жили. Аркадий Стругацкий, которому Прашкевич пожаловался в приступе депрессии, посоветовал ни в коем случае не ввязываться в бесполезную борьбу за уничтоженную книгу, а писать новую! «А пока ты пишешь, сказал он мне, — вспоминает Прашкевич, — один чиновник сопьется, другого выгонят, третий проворуется — а там, глядишь, и сам режим рухнет! Так и произошло».

Со всей страной Прашкевич пережил перестройку, ГКЧП, развал Союзов (СССР и СП). За десять лет, прошедших со времени его ухода из издательства, мы встречались всего один раз — на конференции «Социология и литература», которую я проводил в 1986 г. в Доме ученых и на которую пригласил Геннадия Мартовича. В 1993-м мы встретились с ним снова, и он подарил мне свою книжку с замечательной фотографией на обложке и замечательными стихами:

 

Все лучшее:

Стихи,

Плоды,

Зерно,

Сладчайшую усталость, для которой

Не надо отдыха,

Приносит осенью

И, холодно подчеркивая это,

Отбеливает землю

Белый снег.

 

С литературными журналами у Г. Прашкевича отношения были напряженные: «Сибирские огни» его не печатали, на страницах «Нового мира» он появился только в 2010-м, в «Знамени» — в 2007-м. Зато ему везло с издательствами, в иной год он выпускал до десяти (!) книг. И как-то он приехал из своего Академгородка в Союз (уже на Орджоникидзе), чтобы рассказать и показать коллегам, как надо работать, чтобы не ныть и не вспоминать безбедные 80-е. Обернулось это скандалом: мы не привыкли, не умеем радоваться чужому успеху и учиться у тех, кто его достиг. А один из коллег сказал мне на ухо, что он никогда не считал Геннадия «настоящим писателем».

И в принципе, я с ним согласен: Геннадий не укладывался в рамки понятия «настоящий писатель», который сегодня должен быть беден, а лучше нищ и обозлен на всех. На гонорары прожить нельзя, во всяком случае, в Новосибирске: издательства гонораров не платят, за издание приходится еще и платить, а в единственном гонорарном журнале «Сибирские огни» платят мало и не всегда. Чтобы ежемесячно иметь хотя бы среднюю по региону зарплату, в год надо разместить здесь 400 (!) листов, что совершенно невозможно.

А Прашкевич даже тематически «вписался в рынок».

В 90-х он написал цикл «бизнес-романов» в соавторстве с томским бизнесменом Александром Богданом, который прекрасно знал «деловой» мир 90-х и был интересным и умелым рассказчиком. Из этих бесед родились романы-детективы «Противогазы для Саддама», «Человек Чубайса», «Русская мечта», «Поражение». Лучшим романом в серии Прашкевич считает «Пятый сон Веры Павловны», написанный на основе реальной истории: «Некий человек, получивший деньги и возможности, выкупил все в тех же 90-х исправительную колонию в Кузбассе, в глухом уголке, причем вместе с заключенными. Они сидели там и работали, а он был хозяином этих “крепостных” душ!»

В начале нулевых Прашкевич издал цикл исторических романов «Секретный дьяк», «Носорукий», «Ставшие ветром», «Пес Господень», что никого не удивило: Прашкевич все может! Но оказалось, что работа над ними заняла несколько десятилетий, роман «Секретный дьяк» — о том, как русские люди шли через всю Сибирь к Тихому океану, — был начат в начале 70-х. Материалом для романов служили не только архивные документы, но и сказки: юкагирские, долганские, ламутские, корякские, чукотские, керекские, камчадальские, собранные в свое время В. И. Иохельсоном и В. Г. Тан-Богоразом. Прашкевич опубликовал их под названием «Сендушные (от слова «сендуха» — тундра) сказки».

В середине 2000-х Геннадий стал соучредителем и главным редактором издательства «Свиньин и сыновья». Я побывал на нескольких презентациях и купил его исторические книги, читая которые упивался языком, а все остальное — сюжет, исторические подробности — меня не привлекало, как в свое время исторические романы Алексея Толстого: я только помню вкусный язык, яркие картины голых девок и т. д. Я понимаю, что я не прав, но почему я должен принуждать себя? Тем более что исторические романы Прашкевича читают, они получили замечательные отзывы, стали частью нашей истории и культуры, и для самого автора они часть его жизни, часть его самого.

В конце 2000-х гг. — новый поворот в жизни и творчестве Прашкевича. Он уходит из издательства «Свиньин и сыновья», чтобы всецело погрузиться в писательскую работу. И вот плоды многолетнего погружения: биографические книги о Герберте Уэллсе, Жюле Верне, братьях Стругацких, Станиславе Леме, Толкине, Рэе Брэдбери.

Конечно, для Прашкевича эта серия биографий стала этапной, он погружался каждый раз в новый мир, и для писателя, живущего в Новосибирске, стать автором книг о великих фантастах — это небывалый успех, удача! Вместе с тем не надо забывать, что 99 % биографий — это компиляции, и кто знает их авторов? Большие писатели редко работали для этой серии (книги Тынянова, Шкловского, Чуковского, Форш и т. д. — писались не по заказу). Тем более сейчас, когда заказы выдаются своим, родным и близким, кого надо поддержать материально. Иной раз эти имена тоже звучат, но фальшивым и пустым звоном: Быков, например. Прашкевич сделал то, что может быть главным результатом его участия в ЖЗЛ: он своим именем и качеством работ поднял жанр до высот настоящей литературы.

В 2014 г. в серии «Классическая библиотека приключений и научной фантастики» вышли новым и полным изданием «Записки промышленного шпиона» Прашкевича. На мое восторженное послание: «Читаю “Записки”. “Счастье по Колонду” просто фантастика. Хотелось бы узнать, как этот рассказ возник, на какой волне?» — Прашкевич ответил коротко: «На волне советских газет, которые к середине 80-х превратились в нечто совершенно бесформенное. Иначе сказать было невозможно». Напомню, что в основе сюжета «Счастья по Колонду» лежит реализованная в отдельно взятой стране Альтамире идея управления поведением людей как «самоорганизующихся систем» путем устранения всякой неопределенности: в единственной газете «Газетт» печатается то, что было, есть и будет с погодой и людьми, а телевидение показывает только картинку с текстом «Соблюдайте спокойствие».

И все же наибольшим достижением Геннадия Прашкевича как писателя я считаю три повести, напечатанные в журнале «Знамя»: «Упячка-25» (2012, № 3), «Иванов-48» (2014, № 6), «ЗК-5» (2015, № 6).

«Упячка-25» — это ироническая повесть о том, как создается репутация великого художника. Как говорит сам автор, он пытался показать то, что любит, за что боится и что не хочет потерять. Но предоставим слово рецензенту: «Талантливый художник Пантелей Кривосудов-Трегубов страдает легкой формой аутизма, его можно назвать человеком на грани гениальности и помешательства. Тут Геннадий Мартович точен: веришь автору, что такой человек действительно может жить и существовать в своей отдельной вселенной. И начинается фантасмагория: Первый секретарь, только что гонявший абстракционистов, влюбляется в выставленную художником на вернисаже коровью лепешку на листе картона размером тридцать на тридцать, а Генеральный секретарь листает книгу “Малая Земля” с собственным двуглавым изображением…»

Главный герой повести «Иванов-48» — начинающий писатель Иванов, автор книжки о знаменитом машинисте Николае Лунине, мечтающий о Сталинской премии, неожиданно в сорок восьмом году получает от «органов» важное задание — определить авторство повести контрреволюционного содержания. Прашкевич точен исторически и географически: Н. А. Лунин (1915—1968) работал во время войны в Новосибирском депо, стал Героем Соцтруда и лауреатом Сталинской премии; Иванов проживал в бараке № 7 по улице Октябрьской, к тому же он — не вымышленное лицо, а дядя автора. И тем неожиданнее развязка: автором «вредной» повести оказывается сам Иванов, который посылал ее частями товарищу Сталину в надежде, что вождь оценит ее по достоинству, ведь там шла речь о светлом будущем, которое наступит, когда все нынешние языки переименуют в один — сталинский, а неприглядные фамилии и названия — в радостные и светлые…

В отличие от двух предыдущих, в повести «ЗК-5» нет интриги, практически нет сюжета, зато само название несет в себе почти не искаженное представление о нашей новейшей истории: в соответствии с ФЗ «О государственном регулировании деятельности по организации и проведению особенных мер в создании и распространении объектов и мероприятий культуры и о внесении соответствующих изменений в некоторые законодательные акты» в России было выделено семь специальных «зон культуры» (ЗК), в том числе на территории Алтая. Задачи ЗК: «осуществление деятельности по организации особенных мер в создании и распространении мероприятий культуры, организации издательских дел, распространения, подписки, театральной деятельности и других видов указанной продукции… выявление, запрещение и пресечение деятельности лиц, осуществляющих указанную деятельность без получения специальных лицензий». Спасут ли гибнущую культуру ЗК и «Закон о защите прошлого», который разработал герой повести чиновник от культуры Салтыков? Ответ как будто очевиден: нет, но…

Многие сегодня пытаются определить место Прашкевича в литературе в целом, возводя его в число лучших фантастов, критиков, биографов. Для меня же Прашкевич — это явление, корни которого, как выразился один из учеников Геннадия Мартовича, «не только в его профессионализме как писателя, но, более всего, в самой его личности, которая за многие годы впитала и аккумулировала бесценный опыт тонкого наблюдателя окружающей нас жизни, умеющего подмечать в качестве важных, ключевых моментов многое из того, что не сразу и не многим бросается в глаза, а затем, отсеяв массу мелких и случайных деталей, выстроить нить повествования в очень яркий и убедительный, неповторимый по волшебству красок сюжет».

 

100-летие «Сибирских огней»