Вы здесь

Подорожная рапсодия

Повесть
Файл: Иконка пакета 03_arnautov_pr.zip (71.02 КБ)
Виктор АРНАУТОВ
Виктор АРНАУТОВ


ПОДОРОЖНАЯ РАПСОДИЯ
Повесть

1
Кому из студентов незнакомы чувства облегчения и свободы от бремени сессии? Да еще летней... Выйдя из аудитории с последним автографом профессора в зачетке, поначалу никак не можешь прийти в себя. «Сдал?» — задают сокурсники один и тот же вопрос. «Сдал!» И уже — шлепки дружеские по плечам, возгласы одобрения. И белая зависть еще трясущихся у двери: «Счастливчик...»
А ты — скорее в деканат, за штампом «Переведен на 3 курс».
И — гуляй, Игорь!
И весь мир, который ты и не замечал вовсе или виделся тебе лишь в серых тонах, вдруг разом преображается, меняется, будто долгожданной весной после нудной утомительной зимы. И каждая мелочь вдруг удивляет тебя, заставляет обратить на себя внимание, каждому встречному рад, словно давно невиданному другу или родственнику! Господи, жить-то как хорошо!
А главное теперь — впереди два летних месяца! Дома! И ни в какой стройотряд ехать не надо, практика у них по агрономии. Договорился в деканате, что дома у себя, в совхозе пройдет. Зачесть пообещали, если все справки привезет, заверенные директором совхоза, да отчеты как следует оформит. И программу практики выдали.
Хорошо бы, конечно, куда-нибудь на опытную станцию попасть, понаблюдать за селекцией новых сортов. Зря что ли Белов весь зимний семестр посещал спецсеминар по основам генетики и селекции?
До всего этого в совхозе далеко! У них и урожаи-то в десять-двенадцать центнеров чуть ли не рекордными считаются. И то — в лучшие, благоприятные годы. А так — по шесть-семь центнеров и собирают-то всего с гектара. Да и сорта... Кому там знать об элитных и где их доставать? А свои семена — попереродились уже, заражены спорышом да с овсюгом перемешались...
Домой, домой! Завтра же! И билет — прямо до Пудина! Транзитный, конечно, через Томск. Или лучше через Барабинск? Говорят, через Барабинск меньше народа бывает, проще улететь. В Томске застрять можно. Зато есть у кого остановиться: и родни полно, и друзей-одноклассников хватает.
А если на первый рейс удастся взять билет — к обеду можно будет и дома оказаться. По сестренкам, брату, по матери соскучился. По Дому! По Чузику с рыбалкой!
Получить бы успеть стипендию! Тридцать пять рублей — невелики деньги, но на дорогу домой хватит. Должно хватить, если не транжирить. Билет от Новосибирска через Томск в Пудино — 13 р. Двенадцать рубчиков остается еще. Да пятерка с маминого перевода. Трешку Вадик должен вернуть. Жить можно! Можно и покутить сегодня с ребятами, обмыть сессию. Портвейна взять, колбаски вареной, консервов каких-нибудь рыбных…
Игорь отдал трешку ребятам, на складчину, сам в кассы Аэрофлота поехал. А там, как всегда, очередь. Занял, потолкался в душном зале, покурить вышел. Невдалеке — церквушка в зелени утопает. Голубые купола глаз радуют, умиляют, кресты ажурные на солнце сияют золотом. Заходил как-то Игорь в нее. Минут двадцать пробыл, свечку махонькую поставил, помолился про себя. И вот — сессию сдал без завалов, даже без «удочек» — на стипон.
Часа полтора потратил Игорь на билет. Купил-таки. И даже на самый первый рейс, на восемь утра. По пути в общагу на рынок заглянул, гостинцев прикупить. Сторговался с каким-то азиатом по рублю за кило яблок. В его представлении прочно, с раннего детства, яблоки были первейшим гостинцем. Видели и едали их только тогда, когда редкие гости приезжали в деревню или деревенские возвращались из гостей. Взял три килограмма. Да килограмм конфет шоколадных, пять пачек вафлей. Маме присмотрел бижутерию — полтора червонца и улетело.
Чемодан в общаге собрал быстро: рубашки, пара галстуков, носки, трико, куртка нейлоновая, коричневый берет, три книжки, папка с бумагами по практике, конспекты лекций по агрономии. Хватило места и для гостинцев. Вроде и немного всего, а с десяток килограммов набралось.
Выпили с сокурсниками, песни под гитару погорланили, и на танцы, как без этого? Потискал Игорь после танцев подружку Люську с зоотехнического, и — разбежались до самой осени. Ей — в Рубцовск поездом, ему — в Томск самолетом.
Наутро, первого июля, в городском аэропорту Игорь Белов был уже за час до отлета. И около девяти утра уже проталкивался сквозь толщу пассажиров к кассам и окошкам регистрации в Томском аэровокзале, тянул свою руку с транзитным билетом. Куда там, не подпустили его к заветному окошечку...
— Внимание! — загнусавил женский голос в репродукторах. — Закончилась посадка на рейс сто девятый, следующий по маршруту «Томск — Бакчар — Пудино — Львовка». Повторяю...
«Опоздал! Вот досада! Надо хоть на завтра в очередь записаться».
Игорь сдал свой чемодан в камеру хранения, пробрался к диспетчеру по транзитам, подал даме в синей аэрофлотовской форме свой билет, и та записала его фамилию на рейс 109 до Пудина на завтрашний день. Гарантий, разумеется, никаких. Помимо него, там уже значилось с полдюжины фамилий транзитников, знакомых и незнакомых Игорю.
«Это ничего, денек тормознусь в Томске, — успокаивал себя Игорь.— Хоть в городе побываю. А то все пролетом да проездом, лишь аэропорт с вокзалами и видишь».
Игорь вышел из аэропорта на площадь. Напротив высилась и зазывала к себе гостиница «Метелица». На фронтоне — ничего не значащий лозунг: «Планы партии — планы народа!» «Нет, с гостиницей пока повременю», — решил Игорь.
Подошел автобус. Городской. Игорь сел, наскреб в кармане мелочи и заплатил за билет кондуктору 41 копейку. Неразменянным оставался червонец. И еще рубль — дневное довольствие студента. Это так сам для себя Игорь определил. И строго следовал этой смете: полтинник на обед в студенческой столовке — с двойным гарниром на второе, остальное — как придется. Правда, ужинать приходилось в общаге, в своей комнате, где жило их пятеро. Готовили на плитке немудрящий супчик из концентратов или картошку на сале жарили...
Покатил автобус в город. Мост миновали, а там — деревушка за деревушкой, так и потянулись с остановками: Богашово, Лоскутово, Петухово... И во всех теперь их, деревенские, селиться стали. Уезжают на материк, проклиная гнус и безнадежное бездорожье.
Почти пятьсот верст до них от Томска. Это когда зимником. Самолет — и тот больше двух часов летит без посадки. А с посадками в Бакчаре, Парбиге, да еще и против ветра, — в три не уложиться. И молодежь, кто институты да техникумы пооканчивали, в городах все норовят осесть, домой лишь на каникулы да в отпуска наведываются, отмечаются, вроде как. А последнее время и вовсе мода пошла: старики стали разъезжаться, бросать насиженные места, селиться в пригородах. Хиреет их Пудинский оазис год от года. Сколько уж пустых деревень-то? Пальцев на руках не хватит!
К Томску-1 по Нахимова прокатили широкой улицей. Оттуда на проспект Кирова повернули. Медленно пошел автобус, останавливаясь на перекрестках и у светофоров. «Где-то тут агентство аэрофлота было», — припомнил Игорь. Он вышел из душного автобуса, снял пиджак и пересек проспект с трамвайными путями.
Зашел в агентство. А там — как в аэропорту, у касс. Давки, правда, такой нет, но очередь... А тут еще обед у кассиров. Плевать им на очередь. Захлопнули окошечко, шторкой замызганной задернули стекло, надпись на картонке: «Перерыв на обед». И не отойдешь, можно очередь потерять, скажут, что не стоял тут никогда и не занимал ни за кем...
Открыли наконец. Подошла и его очередь. Протянул он в окошечко билет и паспорт. Глянули в паспорт, назад вернули.
— На завтра, на второе, до Пудина? — с надеждой спросил Игорь.
— На Пудино, на Пудино... Рейс 109... Нету мест, — безжалостно выдает кассирша.
— Как нет?
— Очень просто. Нету и все. Заранее раскуплено.
— А на какое число есть? Я из Новосибирска, транзитом...
— Вижу, не маленькая. Не вы один такой тут... Вот, на четвертое есть место. Будете компостировать?
— Давайте на четвертое, — выдавил из себя Игорь. — Скажите, а завтра в порту не могут оказаться свободные места?
— Положенное количество мест продано заранее... Хотя, случается и такое. Кто-то опоздает, кто-то не полетит...
— Молодой человек! — напирает сзади очередь.— Вы берете билет или нет? Сколько можно очередь задерживать?
— Беру, беру,— поспешно отозвался Игорь.
Он взял протянутый ему билет, отошел в сторону и стал разглядывать. Там выхватил то, что его интересовало больше всего: «Рейс N 109, Томск — Пудино. 4 июля 1970 г.»

2
Игорь вышел из агентства и побрел по проспекту Кирова к общаге университета…
Сразу после школы он собирался поступать сюда. Как и большинство абитуриентов, прилетел он в загадочный Томск в самой середине июля, в пору благоухания природы. И его, Игорева, натура тоже требовала благоухания, да только, будто поздние заморозки, накладывали свои отпечатки на нее тревоги и волнения вступительных экзаменов.
Погорел тогда Игорь. Завалил последний экзамен и уехал домой, чтобы поступить потом в Новосибирский сельхозинститут. А друзья остались...
В общежитие Игорь зашел, как к себе домой, даже вахтерша не остановила и не потребовала никакого пропуска. И уже на широкой лестничной клетке, между вторым и третьим этажами, встретил знакомых ребят.
— Игорюха, привет! Опять с нами?
— Нет, — ответил Игорь, улыбаясь. — Домой еду, на практику, в Пудино.
— Жалко, жалко, — говорит очкарик Степка. — Коля нынче в командоры выбился. Может, с нами в стройотряд махнешь?
— Не получится... Коля-то в общаге?
— Где-то тут был. Все бегает, суетится. Ты в Томск надолго?
— Не хотелось бы задерживаться, но до четвертого, похоже, придется где-то в Томске кантоваться.
— А зачем где-то, у нас в комнате место есть.
— И куда вы нынче?
— На вашу с бугром родину — в Парабель. Нефтеперекачивающую станцию строить будем.
Коля встретил Игоря в командирских хлопотах. Обрадовался, конечно, обнялись по-братски. Заматерел Игорев дружок! Раздался вширь, не то что Белов — наоборот, поисхудал за сессию, вроде весеннего снежка, съедаемого оттепелями.
Вечером собрались в комнате у Коли. Выпили винишка за встречу, вспоминали прошлое.
Два рублика сминусовал Игорь из своего резерва да еще сорок одну копейку на дорогу до аэродрома.
Утром поднялся раненько. Попрощался на всякий случай с Колей, в шесть утра уже стоял на остановке. Солнышко показалось, подошел автобус, набитый пассажирами. Приехал в аэропорт в начале восьмого, и сразу — к заветной стойке с окошечком.
В восемь объявили регистрацию и оформление багажа на нужный рейс. Народа понабилось возле стойки, что карасей перед новой корчажкой. И всем непременно сегодня улететь надо! Пять, шесть человек уже оставили корешки своих билетов у регистраторши. Игорь с надеждой взирал на нее.
— Есть еще на Пудино?
«Да нету, нету, — хочется кричать Игорю; очень хочется, чтобы так было. — Давай, транзитников оформляй!»
— На Пудино, Львовку — есть еще кто с билетами на сегодня? — обнадеживающе повторяет богиня в синей форме.
— Есть!— протискивается какой-то похмельный остяк, в сапогах и мятом пиджачишке.
В его кармане недопитая поллитровка водки. Его не пропускает плотная пробка из пассажирских тел. Билет его, правда, в окошечко передали.
«Так, уже семь, — считает Игорь, — пять мест еще осталось, если почты не очень много. Каким же меня вчера записали? Пятым или шестым?»
— Больше никого нет с билетами? — опять выкрикивает регистраторша.
— Производится посадка на рейс сто девятый... — загундосил громкоговоритель. — Пассажиров просим пройти на посадку к выходу номер один. Повторяю...
— Мурзин!— выкликают из окошечка.
— Здесь, здесь! — тянется рука с деньгами и паспортом.
— Сосновский!
— Я!— и то же самое.
— Курбатов!
Три билета оформили Курбатовым, на целую семью. «Все, опять мимо...» Не дошла очередь до Белова. «А может быть, еще какой дополнительный дадут?»— теплится надежда в Игоре.
Закончилась посадка на рейсовый самолет. Пудинских с десяток еще осталось. Скучковались все вместе. Человек трех Игорь узнал, остальные — незнакомые. А вот и еще один. Высокий мужчина, лет сорока пяти. Энергичный. Сразу видно — из начальников. В светлом костюме, с галстуком, дымчатом берете. «Ба! Да это же Алексей Михайлович! — узнает его Игорь. — Брат тети Нюры Степановой». В гости в Краснояр частенько наведывался, пока старики там еще оставались да сестра с семейством. Большим человеком, говорят, стал, главным инженером. В Ачинске, на глиноземном комбинате.
— Надо что-то делать, — берет инициативу на себя Алексей Михайлович. — В службу пассажирских перевозок, к начальнику порта идти. Просить надо, требовать! Пусть дополнительный дают на Пудино!
Надежда в Игоре с новой силой зашевелилась. Хорошо, когда не один. И не конкуренты теперь ему те, что были еще полчаса назад, а самые, что ни на есть, добрые союзники. Вот и Алексей Михайлович тоже.
Сходили, пошумели. И Игорь с ними. Пообещали им, дескать, освободится какой борт после двенадцати — пошлют в Пудино нерейсовым.
— А ты чей? — интересуется Алексей Михайлович, приглядываясь к Игорю. — Не Беловых, случайно?
— Белов Игорь,— признался тот.
— То-то гляжу, будто знакомый мне... Повыросли все... Мы же с матерью твоей вместе учились. Домой летишь?
— Лечу... — иронично подтверждает Игорь.
— Ничего, улетим! — уверенно произносит Алексей Михайлович. — Чем занимаешься тут?
— Я в Новосибирске, учусь в сельхозинституте на агронома.
— Доброе дело! — хвалит его бывший односельчанин. — Ты, кажется, с Виктором нашим ровесник?
— Нет, он на год старше меня, — уточняет Игорь.
— Хороший у меня племянник, толковый! Тоже в Новосибирске учится, в строительном. Хочу его к себе после института взять. Там у меня этой стройки... и ему до самой пенсии хватит. Не встречались с ним в городе?
— Раза три виделись. Случайно.
— А я к брату, Семену. Мать у него теперь, проведать надо. Пойдем-ка в буфет заглянем, а то я с утра ничего не ел.
Подкрепился Игорь, повеселел. Разговоры-расспросы пошли, ни к чему не обязывающие. А между ними — то к диспетчеру по транзиту наведаются, то к старшему смены, то к начальнику перевозок. И везде обещали сначала. Потом сдержаннее в обещаниях стали. А к обеду и вовсе сказали: нет и не будет сегодня, не ждите дополнительных, поздно уже, не успеет самолет вернуться назад из Пудина.
— Ты где остановился? — поинтересовался у Игоря Алексей Михайлович.
— В городе, у друзей в общаге.
— Ну, ладно, а я в «Метелицу» подамся... Тогда до завтра, — подал руку его бывший земляк.
На том и разминулись.

3
Ехать сразу в общежитие Игорю не хотелось. Решил погулять по июльскому Томску. Сэкономив шесть копеек на билете из аэродрома, вышел около девятиэтажек на Южном и побрел к Лагерному саду.
Новые панельные коробки, безлико смахивающие друг на друга, теснили старый город с его почерневшими одно-двухэтажными домами. Лишь кое-где еще встречались дома с полуобломанными резными карнизами и ветшающими филигранными орнаментами наличников. Но таких было мало, разве что в центре.
Игорь дошел до проспекта Ленина, повернул налево и двинулся вглубь Лагерного сада, к Томи. Редкие сосны сада с глянцевыми оранжевыми стволами источали на прокаленном воздухе хвойно-смолистый аромат соснового бора. Но куда ему до настоящего бора, вроде Пудинского, Боталевского, Дудинского или Стариковского? В настоящем бору у Игоря всегда начинала кружиться голова, и сам он весь впадал в какое-то оцепенение.
Он подошел к самому обрыву. Внизу серебрилась Томь. Ветерок рябил воду, и она сверкала, как новогодний шар, обклеенный сотнями зеркальных стеклышек. Игорь спустился вниз, разделся, с наслаждением искупался в теплой уже воде, выбрался к одежде.
И сам Лагерный сад, и река, и обрыв напомнили Белову о его неудачном поступлении в университет. Всей компанией они любили приезжать сюда вечерами. Случалось, и днем наведываться. Бродили по саду, по не очень ухоженным аллейкам, любовались с обрыва великолепным пейзажем, спускались к воде по крутым извилистым тропинкам.
Как-то на спор Игорь отважился даже переплыть Томь. Конечно, с раннего детства он плавал неплохо, но с такой шириной — от берега до берега — состязаться еще не приходилось. Томь — не Чузик, даже не Парабель.
Вначале он поплыл саженками — ходко, быстро, как у себя на Чузике, переплывая на одном дыхании семидесятиметровый омут. Потом перешел на плаванье по-морскому, сильно по-лягушачьи отталкиваясь ногами. Где-то посередине реки почувствовал, что выдыхается, и ему сделалось страшно, как в детстве, когда приходилось тонуть в половодной реке. Он перевернулся на спину. Июльское солнце ослепило его. Он зажмурился, а когда раскрыл глаза — все еще было темно. Он испугался еще сильнее. Потом все прояснилось, и Игорь определил, что до того берега осталось уже немного. Он глубоко вдохнул, сделался похожим на накаченный волейбольный мяч, расслабился, раскинув ноги и руки. Минут пять лежал, с шумом вдыхая и выдыхая из себя воздух, и река сносила его течением, как какой-нибудь топляк.
Осилил, одолел все-таки Игорь строптивую Томь. Выбрался на берег, распластался на галечнике, минут двадцать, отдыхая, приходил в себя. Обратно к ребятам плыл бережливо, расчетливо, экономя силы...
В общаге встретили его, будто и не расставались утром. Будущие бойцы ССО бездельничали, изнывая от непривычной свободы после напряженной сессии, пили пиво и резались в карты. Ни к тому, ни к другому Игорь не подключился. Как-то не научился он за два года пить пиво просто так. Оно всегда горчило, и после него болела голова. Карты же — грозили вообще остаться без каких-либо денег. Белов наблюдал за игроками и тренькал на новенькой отрядной семиструнке.
Вечером сходили в кино, а потом Игорь постирал в раковине умывальника рубашку и носки. Все его запасное белье осталось в чемодане, в камере хранения аэропорта.
Вместе с дорогой, кино и ужином в студенческой столовке потратил Игорь еще два рубля за день. Немногим более пятерки осталось у него. Если растянуть, ни на что не тратя, денька три еще можно кантоваться…
Утром 3 июля знакомым уже маршрутом добрался Игорь до аэропорта, безошибочно атаковал заветную стойку. Уж сегодня-то он непременно должен улететь! Он поискал глазами вчерашних пассажиров на Пудино — никого не было. Это показалось странным. «Где же Алексей Михайлович? Неужели все еще в гостинице?»
Ровно в восемь появилась дама в синем, с погонами на кителе, уже другая, брюнетка. Объявили регистрацию билетов и оформление ручной клади на рейс сто девятый. И снова потянулись руки счастливчиков со своими билетами к окошку.
«Пять, шесть, семь... — считал Белов ревнивее самого строгого ревизора. — Восемь, девять, десять… Неужели еще не все?»
И опять раскатистым эхом доносится:
— Закончилась регистрация билетов и оформление багажа...
Игорь тянет руку с билетом в окошечко. Взяла регистраторша билет. Посмотрела, повертела, в сторонку отложила, выкрикнула:
— Транзитники есть на Пудино?
— Есть! Есть! — раздаются голоса из толпы.
И два корешка до предельной дюжины отправились под скрепку листа регистраторши.
— Почему меня не отправили? — возмущается Игорь. — Моя ведь очередь!
— У вас билет на завтра закомпостирован.
— Но я же тоже записан предварительно...
— Не мешайте работать!
— Но почему? Хоть объясните мне...
— Я вам русским языком объяснила: у вас билет закомпостирован на четвертое. А мы отправляем в первую очередь транзитников.
— Я тоже транзитник! Третий день тут загораю!
— Да что вы говорите? — ехидничает фурия. — Почему же тогда вчера не полетели?
— Как это не полетел? — удивляется Игорь. — Мест не было...
— Это на рейсовый. Был на Пудино и дополнительный.
— Когда?
— Вчера, в три часа отправили.
— Вы же объявили, что на Пудино дополнительных уже не будет! — негодует Игорь.
— Я вам ничего не объявляла. Вчера вообще не моя смена была... Отойдите от кассы, не мешайте работать!
«Вот лопух так лопух! — костерит себя Игорь. — Так вот, оказывается, почему не видно никого из вчерашних... Выходит, добился все же своего Алексей Михайлович, улетел...»
Он протолкался в порту до пяти вечера. Парило, пекло так, что асфальт плавился, и над ним змейками вились испарения. Увы, «толкача» вроде Алексея Михайловича на Пудино сегодня не оказалось. Да и пассажиров осталось не более полудюжины.
Он доехал до общаги. Там уже и не удивлялись, и не обрадовались его появлению, как в первый вечер. Он посетовал на нелепость ситуации и дикость аэрофлотовских чинуш. Ему посочувствовали.
— Давай, завтра с нами до Парабеля, — предложил ему Коля. — Автобус везет нас спецрейсом. Места хватит.
Игорь заколебался. Парабель, конечно, не Томск. А все равно не дома... Завтра-то уж верняк отсюда! Билет в кармане, дата и рейс указаны. А через Парабель добираться — еще день потерять можно, если не больше. Да и билет... Этот уже не сдать, а там — покупать придется. Пятерку, правда, всего и нужно, так ведь и она на дороге не валяется.
— Нет, спасибо,— отказался Игорь от предложения друга.
Вечером, после восьми, захмарило. Поднялся ветер, поменяв направление, погнал тучи на северо-запад, в их родимую сторонку. Гроза разразилась, недаром весь день парило. Ливануло так, что тротуары и дороги разом в реки превратились. Пошире Чузика текли...

4
Утром Томск опять обласкало солнышко. Игорь распрощался с ребятами, которые уже тоже поднялись и собирались к отъезду в стройотряд. Он вышел на остановку, дождался автобуса, сел в него и, как на ежедневную работу, покатил в аэропорт.
У стойки аэровокзала Игорь толкаться не стал. Билет-то — вот он! Законный! Пусть только попробуют не отправить, обойти его... Он дождался открытия камеры хранения, взял свой чемодан, заплатив шестьдесят копеек, и чинно отошел к стене в свободное местечко. Из чемодана приятно тянуло ароматом свежих яблок.
Время приближалось к восьми. Загундел громкоговоритель, расфасовывая пассажиров по рейсам и стойкам регистрации. Засуетился пассажирский муравейник. На Парабель, на Средний Васюган билеты оформлять стали. Сейчас и на сто девятый рейс регистрацию объявят. Восемь уже… Десять минут девятого. Молчок. Пятнадцать минут девятого... Чего-то тянут, задерживают... Какая-то смутная тревога обожгла Игоря. Двадцать минут. Полчаса...
— Внимание! К сведению пассажиров, улетающих рейсом сто девятым до Пудина—Львовки. Вылет вашего рейса задерживается до семи часов, время московское. Повторяю...
«Вот незадача! Подоспел к обеду домой!.. Нет, не даром говорят: не загадывай наперед... Ждать надо. До чего же муторно!»
Игорь вышел из вокзала, «стрельнул» у кого-то из пассажиров закурить. От первой же затяжки начала кружиться голова, потом наступило просветление и некоторое спокойствие.
Два часа задержки самолета тянулись, казалось, медленнее, чем вчерашние сутки. Однако прошли и они. И снова Игорь вслушивается в каждое объявление дикторши. О, наконец-то!
— Внимание! К сведению пассажиров, улетающих до Пудина. Ваш рейс откладывается до завтра ввиду непригодности взлетно-посадочной полосы аэропорта Пудино. Повторяю...
Как колотушкой ударила Игоря эта весть. «Какая непригодность полосы? Ведь ушли же рейсовые на Парабель, на Каргасок, на Колпашево, на Бакчар... Там с полосами ничего не случилось! И на Средний Васюган уже дважды объявляли отправления. Что же делать теперь? К родичам? Как-то не очень хочется... Не выгонят, конечно. И голодным не оставят... А все одно... Опять же — дорога туда-обратно, считай, рубль целый. И на «Метелицу» уже не потянуть. Или здесь перекантоваться, на лавочке где-нибудь? Только куртку из чемодана достать...»
Кому не приходилось мыкаться по вокзалам в ожиданиях попутного транспорта, свободного места, лишнего билета? Вокзалы — что постоялые дворы в ямские времена, а билеты — подорожные свидетельства. Кого только не встретишь, чего там только не бывает, чего не насмотришься, не переслушаешь! Рапсодия — да и только, из отдельных эпизодов, фрагментов, картин, замешанных на современном быте, и чаще всего — нижнего и среднего срезов. Для «сливок общества» — и персональные заказные средства транспорта, и залы ожидания, и комнаты отдыха для слуг народа, депутатов всех мастей и рангов. А рядовому пассажиру, транзитнику — лишь местечко на скамье, лавочке, обшарпанном диване или трехногом стуле. И то — слава Богу! Можно и расслабиться — у кого нервы покрепче, вздремнуть часок-другой, вроде бдительного сторожа, реагирующего на каждый шорох и стук.
Слоняется пассажир из угла в угол вокзала, машинально бросая свой взор на стрелки всех часов; волей-неволей перечитает все объявления, всю рекламу изучит, расписание всех рейсов назубок вызубрит. «Летайте самолетами Аэрофлота! Надежно, выгодно, удобно!» Куда как удобней! Кто бы спорил? А вот приходится сомневаться...
И хуже всего в этом — неопределенность, безнадега. Еще ладно, когда откладывается рейс на час, на два, на три — по метеоусловиям или техническим неисправностям борта. А коли на сутки, двое или вообще на неопределенное время? Вся душа изболится в ожиданиях, истомится, издергается...
Четвертую ночь своей подорожной рапсодии Игорь Белов провел в порту Томска. На втором этаже общего зала ожидания. Урвал свободное местечко, оккупировал вроде цыгана. Свернулся калачиком, голову на ладонь, сверху легкая курточка нейлоновая. Пригрелся вроде собачонки шелудивой в пуржливую погоду на улице. Ворочался на голых досках, все бока отлежал.
Вдруг провалился в невесомость, оторвался от земли, полетел... И уже Игорь не студент третьего курса сельскохозяйственного института, а космонавт! Сколько полетал в космосе — непонятно. Но только уже в газетах печатают его фотографии в космическом скафандре. И указ... О присвоении звания Героя Советского Союза за проявленные мужество и отвагу. Как приятно! То-то школа за него гордиться будет! Что ты! Первый со всей Пудинской округи, да и Парабельской, пожалуй, тоже! И уже по громкоговорителю голос, зачитывающий тот указ...
Очнулся Игорь и впрямь от голоса. Объявляли о посадке самолета, прибывшего из Москвы. Вот уж лучше пытки не придумать, чем сутками слушать вокзальные объявления! И где только таких гундосых выискивают? Специально, что ли, обучают, как служителей церкви? Выходил на улицу раза три, на освещенную привокзальную площадь, под навес, курил «стрелу» и опять возвращался к своему лежаку…
Пятого июля, ближе ко времени отправления:
— К сведению пассажиров, улетающих... Ваш рейс откладывается ввиду непригодности взлетно-посадочной полосы... на шестое июля.
Опять ночлежка на вокзале.
И шестого — то же самое. Кончились деньги у Игоря Белова, как ни экономил на прокисших винегретах и капустных салатах в буфете и на одних двойных макаронных гарнирах в аэропортовской столовке. Ровно на дорогу в город осталось. Хочешь — не хочешь, надо ехать к родственникам. Там хоть накормят, будет где переночевать, отмыть портовую пыль и грязь, состирнуть рубашку, носки с плавками. И денег занять, пусть пятерку какую.
И снова по маршруту: аэропорт — город, город — аэропорт. Седьмого, восьмого, девятого июля…
Родичам надоесть успел.

5
Десятого утром наконец-то надежда забрезжила. И — о, чудо! — этот голос громкоговорителя:
— Пассажиров, желающих вылететь до Львовки, просим подойти с билетами на Пудино к стойке номер один.
Повеселее стало Игорю. Хоть какой-то сдвиг наметился. Львовка, конечно, не Пудино, но уже и не Томск, даже не Парабель. Всего каких-то 70 верст от дома. Можно и пешком, в крайнем случае, за сутки дошагать. Это если без чемодана. А, хоть к черту на кулички, лишь бы поскорее из этого опостылевшего Томского аэропорта!
Протиснулся Игорь к окошечку, билет подал.
— С вас рубль доплаты.
— За что это?
— До Львовки полетите. Доплачивайте рубль.
Куда деваться? Последний рубль протянул кассирше, из занятых у родичей. Гори он огнем, этот рубль! Главное — улететь отсюда!
Софью Михайловну встретил, бывшую свою школьную учительницу. Тоже до Пудино добирается и тоже решилась лететь на Львовку. Там хоть попутки какие… Многие транзитники, посидев день-другой, уже, наверное, добрались. Кто-то рискнул через Парабель податься, кто через Колпашево, надеясь оттуда «вертушкой»...
Посадку в самолет объявили, а у Игоря еще чемодан в камере хранения. За двое последних суток надо сорок копеек доплатить. А где их взять? Десятник, пятак, двушку да три копейки наскреб Игорь по карманам. Еще надо двадцать. Попросить у Софьи Михайловны — стыдно: докатился студент! А медлить-то некогда...
— Простите, пожалуйста, — остановил Игорь мужчину лет сорока. — Не могли бы вы дать мне двадцать копеек? Нечем чемодан из камеры хранения выкупить… — выдавил он из себя. — Десятые сутки домой добираюсь...
Стыдно-то как, стыдно! А куда деваться? Никогда еще Игорю не приходилось христарадничать. Оглядел мужчина Белова — вроде, не бич, в белой сорочке, при галстуке, не алкаш какой. У Игоря от этого взгляда аж голова в плечи втянулась, будто к побоям пинками приготовился. Достал мужчина портмоне, позвякал мелочью, протянул двадцатник, сказал с иронией:
— Больше ничего не надо?
— Нет... Спасибо большое... Извините...
В камеру хранения скорей. И уже вот он — его чемодан салатового цвета. Открыл — яблочным дурманом дохнуло, как на фруктовых складах и базах, где Игорю калымить приходилось. Взял одно яблоко, потер о штаны, хрумкнул. Из кислых в сладкие превращаться уже стали, дозревают окончательно. Лишь бы не пропали.
«Завтра дома буду! Да и во Львовке почти вся деревня из знакомых. Зря, что ли, там почти целый учебный год «сеял разумное, доброе, вечное?..»
В тамбуре-накопителе собрались. И у всех лица повеселевшие. Десять человек отважились, минуя Пудино, на Львовку лететь. Два места даже свободными оказались. К самому самолету, далеко на поле отвели их. Посадили. Застрекотал мотор. Вырулили на взлетную полосу, развернулись. Остановились. Сильнее зарычал мотор, еще сильнее засердился пропеллер. Сорвались с места, набирая скорость, потряхивать стало. Оторвались от земли. Все, полетели!
Сидит Игорь на откидном стульчике, спиной к борту прижавшись. Голову вправо повернул к круглому окошечку. Поля дороги, колки — все виднее становятся, отдаляясь от самолета. Машины на дорогах в разноцветные божьи коровки превратились.
Минут через двадцать широченная река показалась — Обь развернулась на десятки километров, пересекая им путь, от горизонта до горизонта! Посреди реки — острова лесистые. От катеров и моторных лодок хвосты пенные тянутся. Песчаные косы обнажаются; озера обособляются по берегам, вроде сосунков, оторвавшихся от мамкиной груди.
А за Обью уже — все больше леса пошли, все меньше полей да полянок попадаться стало. И марево какое-то розоватое. Совсем редко где покажется в сторонке с десяток-другой серых домишек, разбросанных вроде спичечных коробков.
Над Бакчаром зависли, словно по линейке чертежной распланированном: сплошные прямоугольники да квадраты из ровных улиц и домов. Через полчаса Парбиг появился. Сели. Почту забрали да пассажира одного. А от Парбига до Пудина — уж и вовсе рукой подать, меньше часа лететь.
Болото распростерлось, проклятое: ни переехать через него летом, ни перепрыгнуть. Зимником, правда, рискуют ездить — когда морозы стоят, да метели не переметают все в сплошную беленую степь. Сейчас болото все рыжевато-зеленое. И — озеринки, озерушки, озерья — то маленькие, круглые, то вытянутые, то вообще бесформенные какие-то. Как дыры на ветхом одеяле. Да столбиками-спичинками — высохшие сосенки, и белоствольные пеньки березок, чаще без вершинок.
Перелетели и болото. Рямы потянулись, переходящие в островки материкового смешанного леса.
Вдоль дороги полетели. Тень от самолета кочующим облаком следует. Петляет лесная дорога, как тропа звериная. В колеях вода блестит капельками ртути из разбитого термометра. Справа, вдали, озеро показалось — Скитовское, самое крупное во всей Пудинской округе. Больше него лишь Мирновские озера, но их не видать: те на северо-востоке укрылись. Скитовское — легенда и мечта всех местных рыболовов. Вот где рыбалка! И караси крупные, и щуки, и окуни, и чебак в рукавицу, и язи. Даже лини водятся! Нигде больше линьков не встретишь, кроме Скитовского озера. И ручеек-ниточка соединяет озеро с рекой.
А вот и Чузик! Змеится коричнево, извивается, поблескивает на перекатиках. Омуточки на излучинах, плесы полукилометровые, песчаные обнажения-косы кое-где. А вдоль него все зеленым-зелено! Красота-то какая! Вот тебе и Чузик! Что с того, что невелик? Зато красив, вроде молоденького франтоватого курсанта военного училища.
Плотина показалась. Запрудой-невеличкой сверху... А страшно-то как было стоять на ее гребне, когда под тобой с шумом бурлила вода, падая в яму!
Пудино! Школу свою рассмотрел Белов. Махонькая какая... Шесть лет в ней проучился, ума-разума набирался. Поле-стадион, интернат, мастерская. И там два года, по субботам, производство постигали — не только теорию тракторов и комбайнов изучали — гусеничный ДТ-54, колесник МТЗ-50, комбайн СК-3 — каждую детальку, как порядочные механики, собственными руками обследовали. Во главе с Колей Поповым, Николаем Яковлевичем. Знания лишними не оказались, пригодились уже, и не раз.
Контора совхозная, клуб, больница, дома, дома, дома... А вообще-то не такое уж и большое Пудино, как когда-то казалось. Речки-ручьи Коньга и Ольга обнимают Пудино с разных краев. Мостики через них — один в Останино, другой в Лушниково. По второму хаживал Игорь несравненно больше, чем по первому.
Справа аэропорт за эртээсовскими мастерскими, с бело-черной полосатой кишкой на высоком шесте. По всему полю вода поблескивает. «Потоп тут что ли был? И впрямь: «Ввиду непригодности взлетно-посадочной полосы...» Даже черного знака-простыни в виде буквы «Т» нигде не видать. Каждый день его то расстилают на поле, то убирают, да все с разных сторон, в зависимости от направления ветра.
Мимо порта пролетел самолет, нисколечко не снизился... Проводили аэродром все пассажиры тоскливыми взглядами. Через Калиновку подались дальше на юг, как раз над домом Игоря. Хорошо разглядел его с высоты Игорь Белов, а как же! Может, и мама где там, брат с сестрами, желтая собака Жулик... Нет, никого не увидел. Никто и не думал даже, что самолет этот с Игорем мимо пролетает. А и подумали, узнали бы — чем помогли? Помахали рукой разве что...
В Краснояр прямиком подались. Первая Николка, Вторая, Третья... Чузик влево убежал, а все одно — виден. К Дудинским озерам приблизился, к Боталевскому. Белая гора обнажила свою маковку, приветствуя пролетающих земляков. Стлани-лежневки пошли с болотами, а между ними островки полей, вручную раскорчеванных.
Краснояр — родина Игоря. Десять первых лет здесь прожил. Здесь и в школе начальной учился… Нет уж, считай, Краснояра. Поразъехались все. Говорят, пастух один живет еще в своем доме да школьники заполонили, оживили. Летний лагерь труда и отдыха теперь тут — на месте клуба, медпункта и школы. Даже их дом попал под территорию лагеря, снесли его, распахали ограду, огород. Тополь огромный высится почти на берегу Чузика. Да кучерявые березки в зеленых сарафанах — по периметру школьной ограды, что Игорь с однокашниками сажал лет двенадцать назад. Выросли, похорошели, силы, однако, еще полной не набрали. Наберут...
Мимо погоста пролетели, заросшего сплошным березняком. Справа трактор колесный с дымком, как с гривой лошадки, по полю галопирует, траву косит; другой — за Оврагом, третий — на Коровинских полях.
Дальше, на юг подались. И опять Чузик, как лайка охотничья, то вправо, то влево рыщет, а все одно от хозяина далеко не отходит... «Вот Чузик мой коричнево змеится...»
Все, на посадку пошли! Сели. Львовка. Ну, слава тебе, Боже! Добрались, хоть и не до дома, а все к дому поближе. Вышли из самолета вслед за летчиками. Вениамин Захарьин встречает — и за радиста, и за кассира, и за механика, и за начальника порта — знакомый Игоря. С летчиками поздоровался, Игорю руку протянул:
— Слыхал, слыхал про ваши мытарства. Неделю уже Пудинский порт закрыт. Такие ливни прошли!.. И мы-то второй день, как открылись: барабинский да парабельский приняли вчера. Сегодня вот — томский...

6
Львовка. Первый населенный пункт за Болотом для ссыльных переселенцев тридцатых-сороковых годов. Уже отсюда распределяли дальше, по всему Пудинскому кусту. Во времена поселений — довольно большое сельцо, сотни на полторы дворов. Теперь и трети не насчитать. В основном — ребятня да старики. Молодежи почти совсем нет...
Без малого три года назад семнадцатилетний Игорь Белов впервые появился во Львовке учителем химии, зоологии и ботаники. Правда, не с первого сентября, как положено, а после октябрьских праздников.
Провалив в университет, Игорь вернулся домой и засел за рычаги трактора ДТ-54 в Калиновском отделении совхоза. А во Львовке случай банальный — приспичило учительнице в декретный отпуск, загодя о замене никто не позаботился. Где искать учителя в середине учебного года? Ни в тайге, ни на болоте не растут, в кузне не куют, на ферме не откармливают. То ли вспомнил о нем их бывший учитель географии Тимофей Филиппович, ныне директор Львовской восьмилетки, то ли кто надоумил его из пудинских учителей, только пригласил Белова в Калиновской конторе к телефону сам управляющий Бестов.
Тимофей Филиппович без излишних предисловий предложил Игорю место учителя с окладом в полторы сотни рублей. Где такие деньги в совхозе заработать, хоть и на тракторе? И на раздумья три дня дал. А тут морозы зашкалили за сорок. В тракторе солярка замерзала, патрубки перехватывало, голые руки на морозе к стылому железу, как мощным магнитом, притягивало.
А, была — не была!.. И стал семнадцатилетний Игорь Белов сельским учителем — Игорем Александровичем, по крайней мере, для всех львовских.
Львовская восьмилетка в те годы — как полигон для стажеров-практикантов. Что ни год — один-два пудинских выпускника проходят там испытания на педагогическую пригодность. В чем только не упражнялись? И в математике, и в физике, и в иностранном, химии, биологии, физкультуре; случалось, и универсалами становились — в начальных классах преподавали. Местными неизменно оставались лишь учителя русского языка да литературы, ну, и истории еще.
По-разному складывалась дальнейшая судьба таких стажеров-учителей: кто уже на следующий год в педагогический поступал, кто оставался еще на годик, кто, вроде Игоря, и вовсе в другой вуз подавался. После институтов, однако, из бывших стажеров никто в львовскую школу не возвращался.
Подселили Игоря Александровича в брусовой трехквартирник — мода на них тогда пошла, в однокомнатную квартиру к учителю-гастролеру из Колпашева Владимирову. Владимиров, в отличие от Белова, умудрился в Колпашеве при педучилище закончить полугодовые курсы. Работал Владимиров здесь уже второй сезон, надеясь лет за пять подкопить на «Волгу». Преподавал он физику и был старше Белова на четыре года.
Отношения с Владимировым у него не заладились: то ли по возрасту, то ли по характеру, а скорее из-за приоритетного диктата. Ведь Игорь-то попал на подселение, как примак неимущий. Квартирка хоть и казенная, а все не общага. И хозяином в ней Владимиров, а не Белов. У того и посуда какая-никакая своя: кастрюли, сковорода, миски, тарелки, чашки, ложки, вилки. И гитара старенькая, да катушечный магнитофон «Астра». Белов явился с одним чемоданчиком.
Владимиров худощав, горбонос, левое веко слегка призакрыто, и хромоног: правая нога сантиметров на пять короче левой — в аварию попал еще пацаном. Принял Игоря прохладно, в объятия не кинулся, за знакомство, тем не менее, бутылку белой ополовинили.
А тут и третий не заставил себя ждать — Кыса Вэр-Вэр, как лещ на прикорм, пожаловал. Кыса Вэр-Вэр местный. Альбинос, красноглаз и раскос, вроде кошки. Оттого и кличку схлопотал еще в пудинской школе — Кыса. Помнил его Игорь, как же. Правда, тот его в упор не замечал, как всякий десятиклассник пятиклашку. Вэр-Вэром Кыса уже здесь стал — Владимиров с Игорем постарались, за привычку Кысы приговаривать по-немецки: «Wer, wer?» А вообще-то Кысу Вэр-Вэра зовут Степаном Федосеевичем.
Как и Владимиров, Степан Федосеевич старше Белова, но уже на пять лет. Школу закончил отличником. После одиннадцати классов сразу в педагогический поступил, на физмат. Курс отучился — легко показалось, ни «удочки» в зачетке. Слабинку дал. Второй курс едва на стипешку вытянул. Стройотряды в самую моду входить стали. Стрежевой объявили студенческо-молодежной ударной стройкой. Конкурс туда — что на истфак или юридический в университете. Кыса являл свое мастерство перед командиром да мастером топором плотницким: вытесал прямо на глазах экспертов из плахи весло, да такое, хоть сразу в обласок садись.
За два месяца стройотряда около тысячи заработал. И загудел Кыса... Почти весь учебный семестр — пиво, вино, забегаловки, пельменные, девочки... Раскосые глаза Кысы совсем в узенькие щелочки превратились, веки опухли, еще пуще покраснели, совсем как у глухаря сделались, жидкая стройотрядовская бороденка на козлячью смахивала; ни дать, ни взять — спившийся сельский дьячок, каких в кино показывают.
Зимняя сессия неизбежной расплатой за веселую жизнь подкралась. По всем предметам у Кысы хвосты. До экзаменов, естественно, не допустили. Куда деваться? Ладно, декан — добрая душа, Кысе академический отпуск справил. Что дальше? Армия весной, стопроцентно...
И подался Степан в Львовку, на испытательный полигон. Физкультуру поначалу доверили вести да продленку. Спасло Степана Федосеевича от армии распоряжение районо: сельских учителей в армию не призывать до окончания учебного года. А там и призыв весенний закончился. С осени уже на полную нагрузку запрягли Вэр-Вэра в школе, по специальности — математикой, физкультура — довеском. Третий год Кыса учительствует, все восстанавливаться собирается да на заочное переводиться.
То ли по мягкости характра, то ли потому, что из местных, дисциплина на уроках Степана Федосеевича — хуже некуда. Разве что на головах у него не ходят в классе да прямо тут же не курят. Чуть ли не в глаза Кысой называют. Попробовали бы такое у Владимирова!.. Терпит, терпит Вэр-Вэр целую неделю такие издевательства, смолит прямо в учительской свой «беломор», а в субботу обязательно сорвется, нарежется в стельку! Ладно бы, женат был или невеста какая объявилась — придерживали бы хоть маленько, стресс снимали по-женски. Да только где их взять, жен да невест, в этой самой Львовке? С отцом да с мачехой живет в одном доме. Хворает Вэр-Вэр после бесшабашной субботы все воскресенье.
В последнее время по субботам все чаще к Белову с Владимировым заглядывать стал, с бутылкой в боковом кармане москвички. Особенно после ранней баньки. Разопьют бутылку втроем, и Белова, как молодого, — в магазин за добавкой, пока не закрылся. Куда деваться? Приходилось и бегать. Правда, пить вторую Игорь отказывался, сколько ни уговаривали, знал свою норму.
Из зимнего досуга — клуб-библиотека, бильярд в фойе да кино по вечерам. Одни и те же картины по кругу гоняли, вроде длинных четок. Почти все наизусть успели выучить. А чем еще заняться молодым холостякам? Не сидеть же весь вечер за книжками да планами уроков.
После Нового года самодеятельностью занялись. Вместе со своими учениками и репетировали, и на сцену выходили. И Вэр-Вэра от водки потихоньку отвадить пытались — тот уже и посреди недели принимать стал. Где-то на чердаке раскопали еще одну поломанную гитару с заячьими петлями вместо струн. Расколотую деку склеили, даже вставку пришлось делать, лаком покрыли, струны новые натянули — зазвучала лучше, чем у Владимирова. Только Вэр-Вэр с гитарой не в ладах, трех аккордов и тех брать не научился, про песни и вовсе разговора нет. Выходили Игорь Белов на сцену вдвоем с Владимировым, пели Высоцкого, Галича, Ножкина. Слушали их деревенские, хлопали, как настоящим артистам.
Только организмы молодые, кроме работы, водки да самоделки, еще чего-то требовали... И если уж не женщин, то хотя бы их общества. А где его взять — из незамужних, молодых да еще и красивых? Молодежь в этом отдаленном селе не задерживалась. Кто восьмилетку заканчивал и у кого тяга была — в Пудино доучиваться уезжали, в интернате жили. А кого из шестого или седьмого класса вышибить успевали — подавался в ПТУ. И те, и другие дома появлялись лишь гостями.
На семи-восьмиклассниц стали заглядываться молодые учителя. Хоть и непедагогично это... Нет, ничего худого в действиях себе не позволяли, но меж собою разговоры вели. И школьницы-переростки, почти ровесницы Игоря, созревали вроде скороспелой редиски, на провокации пускались. Пусть неумело, неосознанно, но флиртовали: и на уроках, и на переменках, и на школьных вечерах, и во время вечерних репетиций — якобы, в предлагаемых обстоятельствах...
Но всех оторванней была восьмиклассница Инга Ляус — прыщавая, ширококостная, широколицая, с не очень опрятными густыми волосами. Круглыми переспелыми дыньками разрывали коричневую форму школьницы наливающиеся груди. Забродили внутри Инги, как в логушке сусло, зазывные гормоны, доставшиеся на пятерых. Какая уж тут учеба? На каждом школьном собрании, на каждой линейке только и слышно от всех учителей фамилию Ляус — не с лучшей стороны, разумеется. Только ей-то с того...
Все чаще Инга на Игоря Александровича заглядываться стала. Объясняет ли он новый материал, пишет ли формулы химических реакций на доске, спрашивает ли домашние задания — та своими зелеными глазищами так и смотрит на него совою. Потом усмехнется, отвернувшись. Смущается Белов от таких откровенных намеков, краснеет, язык путаться начинает, и мысли далеко от химии с биологией убегают... Особенно по ночам.
Деревня есть деревня. Тем более — школа. Где бы кто чего ни сделал, ни сказал, ни помыслил — мигом становится достоянием всех и каждого, да еще в мегафонно-усиленной форме.
В школе уже и ученики Игоря допекать стали, в учительской да дома коллеги подтрунивают: дескать, нет дыма без огня, пусть без искорки какой...
Что ни урок, подкинут Белову какой-нибудь компромат: рисуночек фривольный, записочку с сердечками иль банальными строчками, на доске изобразят рожицы... А то и от самой Инги открытка какая среди тетрадок или в журнале окажется.
А раз и вовсе отмочили восьмиклассники. Прямо над столом учителя вместо лампочки на патрон презерватив повесили.
Вошел Игорь Александрович в класс с журналом и указкою, поздоровался, посадил учеников за парты, отметил отсутствующих. И никак не мог начать урок из-за необычного возбуждения школьников — хихикающих, перемигивающихся. Украдкой себя осмотрел, даже на ширинку глянул — нет, вроде, все в порядке. И только минут через десять заметил, что висит над его головой! Растерялся поначалу. Кричать, однако, не стал и разбираться тоже. Просто закрыл журнал, план-конспект урока, встал из-за стола, сказал: «Пока не снимете украшения — урока не будет!» И вышел в учительскую. Минут через пять пришла за ним Инга, извинилась и попросила вернуться в класс.
Холостяцкая холодная зима тянулась медленно и однообразно. Владимиров с Беловым возвращались со школы, кололи заметенные снегом дрова, топили печь, нагревая стылую комнату, жарили котлеты или варили пельмени, что присылала морожеными Игорю мать, иногда супчик скороспелый из концентратов готовили. Вечер наступал быстро и разом, будто лампочку электрическую выключали. Потемну ходили в клуб, катали бильярдные шары, смотрели виденное кино и опять возвращались домой в выстывающую комнату. С утра — чаек на скорую руку с холодной котлетой, и — бегом в школу по морозцу. В самые морозы из класса иной раз оказывалось по два-три ученика. Приходилось топтаться на одном месте, повторяя материал. И так изо дня в день. Со школы домой возвращались — вода в питьевом ведре замерзала...
И лишь каникулы вносили какое-никакое разнообразие, оживление, когда из Пудина старшеклассники приезжали. Вечеринки устраивали где-нибудь на квартире, с танцами под радиолу, порой с вином-наливками домашними. В самом конце весенних каникул Игорь обратил внимание на чернявенькую девятиклассницу Лерку Капрову. Маленькая, юркая и незаметная, как мышонок, черноглазая Лерка робела перед Беловым, но любопытство брало верх, инстинктивно к нему тянулась. В последний вечер домой проводил ее Белов, у ворот постояли, поболтали о том, о сем...
Последняя весенняя четверть пролетела быстрее, чем все предыдущие, хоть и припозднилась весна недели на две. Черемуха — и та зацвела лишь в начале июня.
Чузик разлился аж до самой школы, затопив все ложбины и протоки. Привычно соорудил Игорь удочку из длинной ровной березки и каждый день после занятий выходил на протоку рыбачить вместе с учениками. Ловил икряных чебаков с ельцами и даже подъязков. Надоевшие за зиму супы из концентратов сменились ежедневной ухой и рыбной жарехой. Излишки рыбы соседям да учителям раздавал. В часы рыбалки время и вовсе не замечалось. На занятиях и то поплавок все перед глазами нырял, упирались в воде, сверкая серебряными боками, рыбешки.
А тут и вовсе, вернулись на летние каникулы из Пудина перешедшие в десятый девятиклассники. В июне Игорю в школе довесок сподобили: две недели занятий с отстающими. Сам виноват, наставил годовых двоек троим школьникам.
Лерка у Инги явной соперницей возникла. Вечера Игорь стал с Леркой проводить, на Ингу совсем никакого внимания не обращает. В кино — и то вместе. А, наплевать на слухи-пересуды! Что ему до них? Через неделю и совсем уедет из этой Львовки, может, никогда больше и не появится здесь. В кинозале усядутся на последний ряд, и весь фильм Игорь Лерку за руку держит, нежно поглаживая. А после кино или волейбола в школьной ограде на острове уединялись, переходя через шаткий мосточек. Черемуха просто дурманом исходила! Костерок разведут, разгоняя комарье, и сидят обнявшись. Только вот что-то не получается. И Игорь никак не насмелится всерьез поцеловать, и Лерка каждый раз отворачивается, не дает свои губы. В щечку иной раз чмокнет Лерку робкими губами...
А уж Инга в ревности изведется вся, фурией бесится. А самой-то еще экзамены сдавать на свидетельство о восьмилетнем образовании. По русскому языку с горем пополам «троечку» натянули, исправляя в диктанте многочисленные ошибки. Математика подошла. Тут и вовсе у Инги знания — ни приведи Господи...
Да еще казус случился. И не столько с Ингой...
Накануне экзамена по математике приехала из Томска одноклассница Игоря — Зося со своим женихом, свадьбу сыграть дома. Самой первой из всего их выпуска на семейные узы решилась. И Игорь только-только свое восемнадцатилетие отметил. Владимиров сразу после дня рождения Игоря в отпуск уехал, готовиться поступать на заочное в институт. Игорь один в квартире остался. Лерка к нему так и не согласилась зайти вечером, сколько ни намекал ей Игорь.
Зося Степану Федосеевичу сестрой двоюродной доводилась. Как тут без брата обойтись? Ну и Игорь, вроде, тоже не сбоку припека, одноклассник как-никак. Лерку и ту на свадьбу пригласила Зося. Игорь с Леркой за тесным столом рядышком оказались.
Вино за молодых пили, тосты произносили, поздравляли, пожеланий — беремя целое; плясали под гармонь в ограде, песни пели под гитару Игоря. Захмелел поначалу Игорь, но пить больше не стал, трезвел помаленьку с каждым часом, не то что Кыса Вэр-Вэр... Потом до утра бродили по деревне и на острове, у костра сидели. Домой Игорь пришел уже на рассвете.
Спал ли, нет — в дверь затарабанили. Прибежала к Игорю школьная уборщица. Записку от Тимофея Филипповича принесла. В записке тот просил срочно прийти в школу — экзаменатором по математике. «Вот те на! Кыса-то где?»
А Кысы Вэр-Вэра на экзамене не было. Даже не появился в школе. Похмелился утречком раненько да и в аут полнейший, к нулю устремился Степан Федосеевич. Какой там ему экзамен! Падежина падежиной...
Школьники-восьмиклассники все при параде, в белых фартуках да рубашках, директор, члены комиссии на месте, а главного экзаменатора Бахус похитил. Как тут быть? Вскрыл директор конверт с экзаменационными заданиями, школьников усадили, озадачили. А у всех членов комиссии с директором во главе математических знаний — на уровне четырех арифметических действий. А тут алгебра...
Вот и вспомнили про Игоря Александровича: тот всего год назад школу закончил, не успел, поди, еще всего перезабыть. Пожалели, что Владимирова в отпуск отправили.
А у Игоря у самого-то голова не совсем свежая, да еще и после бессонной ночи, и бурно-романтического вечера. И на свадьбу Зося опять приглашала, на второй день, на «блины» да на «сор». Ему бы туда теперь в самый раз, а не в школу экзаменатором.
Умылся, побрился, приоделся Игорь Александрович, и — в школу. В учительскую зашел, потом в класс. Шесть восьмиклассников сосредоточенно сидели, решали задания. Только правильно ли? Ответы есть, а вот сами решения... Чистовики-то проверенные с отметками уже сегодня надо в районо отправить в запечатанном пакете. А ну как опарафинится вся школа? И так не на лучшем счету в районе... Сам директор в классе — в темно-коричневом костюме, белой сорочке с галстуком и орденом Красной Звезды на лацкане пиджака.
Игоря Александровича директор в учительскую отправил — перерешать все задания. Одно с большим трудом далось, минут двадцать бился Игорь над ним, подзабыть успел. Решения принес, директору показал. У того — гора с плеч! Повеселел Тимофей Филиппович. Игорь в шутку намекнул ему даже про бутылку на похмелье за труды праведные. Тот подыграл: дескать, я вам покажу похмелье! В протокол Игоря Александровича Белова экзаменатором внесли. Можно, оказывается, и такое.
В классе прошелся Игорь по рядам, каждому ученику в черновики со штемпелями заглянул. Где намекнул, где подсказал правильное решение. Посмотрел в листочки Инги Ляус. У той — ни одного правильного решения. Пришлось идти на криминал — подсунул ей шпаргалку с решениями, когда директора в классе не было, а другие члены комиссии сделали вид, что не заметили. Только и с бумажки той Инга переписать все верно не сумела. «Троечку» все ж ей и тут поставили.
Кыса Вэр-Вэр после того казуса виноватым ходил, как щенок, изгрызший любимую книжку хозяина. И директор Тимофей Филиппович грозился выгнать Кысу со школы к едрени Фене, уволить по статье и выдать ему «характеристику» для восстановления в институте. Только отходчивым, милосердным оказался фронтовик, как солдат после трудного боя...

7
— Пойдем ко мне, пообедаем, — предложил Игорю Веня Захарьин. — Там подумаем, как вам до Пудина лучше добраться. Давай-ка чемодан свой, на порту, у меня пока оставим. Возьми, что тебе надо. Потом перешлю, как только самолеты полетят. Не век же той полосе быть непригодной...
Минут через пятнадцать томский самолет назад полетел. Все десять пассажиров направились в контору, к управляющему Самуилову. Белов с Захарьиным подались к дому, что невдалеке от конторы стоял.
Вышли за пределы аэродрома, через пару домов — пепелище.
— Кто погорелец? — спрашивает Белов. — Вроде, тут никто не жил.
— Школу пацаны сожгли, — отвечает Захарьин.
— Как сожгли?
— Кто его знает, — уклоняется от прямого ответа Вениамин. — Курили, видать. А может, костер развели да незатушенным оставили.
— Так школа же в другом месте была.
— Новую отстроили. Гуцулы калымили. Они же, знаешь, уже в марте, со скворцами, прилетают из своего Закарпатья. Бригада была, человек шесть. За лето отгрохали. Они ведь работать умеют, когда есть за что. Хорошая школа была. Из бруса вся. Просторная, со спортзалом, кабинетами, шесть классных комнат, учительская, коридор... Все в одном месте. Ты-то когда работал — два ведь здания было...
— Два, — подтвердил Белов. И вдруг переключился: — Как Тимофей Филиппович-то?
— Уехал... Школа когда сгорела, его инфаркт хватил. Думали: не выкарабкается вовсе. Оклемался... Понять можно, столько хлопот с нею было. Его ведь это заслуга была: и деньги выбивал на строительство, и проект сам выбирал. Брус, пиломатериалы из Пудина всю зиму на тракторах завозили. Выстроили красавицу! А тут такое... Кто выдержит?
— Ему ведь и годочков уже порядочно, — сочувствует Белов.
— За шестьдесят. Фронтовик. На пенсию после этого вышел. Подались к сыну. То ли в Колпашево, то ли в Каргасок. Самуилов лучше знает. Говорит, что получал от него письмо.
— А Владимиров работает еще?
— Нет, — отвечает Захарьин. — В тот же год, как и ты, учиться уехал, в строительный институт поступил...
— Плакала его «Волга». У него мечта была: на машину заработать лет за пять...
— Какая машина? Загубил бы тут себя, как Степан...
— Кыса?
— То-то что Кыса... — вздохнул Вениамин. — Вы как с Владимировым уехали, совсем задурил наш Федосеевич. Хороший ведь парень был. Я его с малолетства знаю... Запиваться стал. Неделями в школу не показывался. Уж на что Тимофей Филиппович добрая душа, а и его достал Кыса... Зимой этой и вовсе поизъянился... Самолет спецрейсом вызывали.
— А что случилось?
— Напился. Домой возвращался ночью с работы. Упал да и уснул на морозе. Пообморозился весь. Он... Тимофей Филиппович из школы его уволил после окончания учебного года. Устроился Степан электриком-машинистом, тут, у нас. Придет утречком, движок запустит на электростанции, выпьет бутылку и спать заваливается на промасленном топчане. Тут уж ему — хоть потоп, хоть наводнение, хоть гори все синим пламенем...
— Так и не женился? — интересуется Белов.
— Какая за него пойдет? Хотя... Приезжала, правда, одна наша из Омска. Зиму тут жила. Вроде как хороводились они. Он и пить даже бросал. Однако, месяца два держался. Потом сорвался. Поглядела та на него — уехала… А тут и вовсе — инвалидом стал.
— Да-а, — сочувственно выдавил Белов. — Вот тебе и Вэр-Вэр...
У Захарьина Игоря накормили окрошкой из молоденьких первых огурчиков да рыбой-щучиной из Герасимового озера. По парочке рюмок самогона за свиданьице опрокинули. Насытился Игорь, наконец-то, почти как дома! И в дорогу жена Вениамина Игорю сидорок сгоношила.
После обеда, перекура да коротких рассказов Игоря про учебу, свое житье-бытье, к конторе подались. А там уже все в сборе. И управляющий Самуилов тут же. Трактор гусеничный, ДТ-75, сподобил им с прицепом — четырехколесной тележкой. Дескать, до Шерстобитова довезем, а там — не обессудьте, сами добирайтесь.
И на том спасибо Самуилову! Все на десять километров поближе к дому! Поблагодарил Игорь и Захарьина, и Самуилова за все. Попрощались, пожав друг другу руки.
В тележку забралась вся десятка, расселись прямо на свежей пахучей траве: пару навильников кто-то бросил на дно, все помягче сидеть да почище.
Раз, другой уркнул трактор посильнее, скрежетнул шестеренками передачи, дернулся резко, и замелькали впереди путников заляпанные грязью гусеницы. По деревне улицей проехали, мимо дома, где проживали Игорь с Владимировым. Почему-то Инга Ляус с Леркой вспомнились Игорю. Хоть и не бывали в его квартире ни та, ни другая.
За околицей — не дорога, сплошное месиво да лужи потянулись. Трактор вроде буксира, только дым натужный из трубы сизым маревом расстилается, да из-под гусениц, когда из лужи выберется, ошметки липкой грязи летят, даже в высокую тележку попадают. Трактор — не самолет, ползет медленно, а все быстрее, чем пешком; с каждой минутой ближе к Пудину, к дому приближаются незадачливые путники…

8
Шерстобитово на взгорке показалось, поляной раскинулось с разбросанными по ней редкими домишками. За час с небольшим добрались.
Запустенье в деревне, разор. Еще больше, чем во Львовке. А ведь еще недавно, каких-то лет шесть назад, здесь и сельсовет был, и школа восьмилетняя, и почта, про магазин — уж и разговора нет. От всего того теперь лишь здания пустующие остались. На глазах тает деревня. Чуть больше десятка и осталось в ней жилых домов. Да бригада животноводов-полеводов Львовского отделения совхоза.
Трактор остановился возле бывшего сельсовета. На его крыше чудом уцелел и до сих пор развевался полинялый флаг. Выгрузились из тележки, дальше — как хотите, трактор назад подался порожняком.
Весть о «прилетевших» пудинцах, как по радио, молвою разнеслась по деревне. Нашлись и сердобольные сельчане: замок школы открыли, впустили путников в захламленное пустующее помещение. В нем дух затхлый, нежилой, как в мертвецкой.
Полы подмели женщины, мокрой тряпкой прошлись по крашеному, поуютнее стало.
Кто-то принес ведро старой картошки да кастрюлю, кто молочка со сметаной, кто редиски, зеленого лука с укропом, свежих огурчиков, хлеб домашней выпечки. Дескать, располагайтесь, будьте как дома, печь топите, ужинайте на здоровье!
В одном из классов и плита оказалась вполне пригодной. Затопили полусгнившим сушняком — не дымит. И то хорошо! Жила тут одно время семья молодая, сразу как школу перевели, а сельсовет еще пока оставили. Муж и работал председателем сельсовета. После них тут остались пара железных кроватей, обшарпанный стол, пяток стареньких, убогих школьных стульев да плита-печь. Рядышком со школой — сараюшка. В ней под навесом сено прошлогоднее, с воз наберется. Разрешили и его использовать: постелить на пол, все не так жестко будет ночь коротать.
Оживили бывшую школу десять путников, как туристы пришлые — уголок природы. Жилым снова затеплилось. Громкие голоса эхом отдаются в пустых классах. Дымком, вареной картошкой, свежими огурцами стал пропитываться застоялый воздух.
К вечеру июльский день клониться стал. Тихо в деревне. Лишь кое-где корова промычит, собака взбрехнет, овца заблеет. Да вот еще мотоциклетный треск совсем некстати ворвался, разрезая тишину. А до того — вроде как моторка где-то на Чузике кашлем исходила. Ясное дело — сегодня-то уж никакой оказии на Пудино не случится. Ночевать придется.
Мотоцикл подкатил к школе, остановился возле Игоря. Двое подростков на нем, бывшие ученики Игоря. Поздоровались с ним первыми.
— Игорь Александрович, а там ваши, калиновские, на моторке приехали, — сообщил радостную весть один из подростков, что сидел на «Восходе» за рулем. — Ночевать тут думают.
— У кого остановились? — поинтересовался Белов.
— У Ляусовых, — интригующе ответили сразу оба.
Смутился Игорь, услыхав знакомую фамилию.
— Ингу видели? — опять вопрос с ухмылочкой. — Недавно из Томска приехала... Хотите, подвезу до них?
— Вас же двое...
— Семка здесь подождет, — ответил паренек-водитель.
И трех минут не ехали — остановился мотоцикл возле добротного еще дома. Игорь вошел в пустую ограду, поднялся на крылечко, в дверь постучался, оказался в сумеречной избе. За шумным столом, помимо прочих, рассмотрел он и впрямь своих, калиновских — Николая Петухова да его двоюродного брата Валерку-парабельца. Выяснил, что те привозили на двух моторках гостей-отпускников. Из Пудина-то ведь тоже ничем на материк выбраться больше нельзя, кроме как через Львовку. А тем уже и на работу пора подоспела, отпуска закончились. Завтра поутру Петуховы назад домой собираются.
— Меня с собой возьмете? — просится Белов.
— Какой разговор!
— А сколько плыть?
— Вниз по течению часов за семь-восемь управимся.
— Может, еще кого прихватите? Софью Михайловну хотя бы, — наглеет Игорь.
— А вас много?
— Десять человек...
Переглянулись Петуховы.
— Не знаю, не знаю... Как Николай Иванович решит, — уклончиво отвечает Валерка.
— Бутылка будет? — скороговоркой выпаливает Петухов-старший. — Человека два еще возьмем...
На том и порешили.
Инга в избу ворвалась. Игоря увидала, засмущалась. Поздоровалась спешно и назад выскочила. Повзрослела, похорошела Инга. В самый сок входить стала, восемнадцать годочков вот-вот исполнится...
Отвезли Игоря обратно, как раз к самому ужину подгадали. Тут же и с попутчиками назавтра определились. Софья Михайловна от предложения Игоря отказалась. Дескать, завтра танкетка-вездеход из Пудина прийти должна, звонили по телефону.

9
С общего стола за ужином Игорь мел за троих, не стесняясь ни Софьи Михайловны, ни чужих, незнакомых ему людей. Правда, и они уже не были такими незнакомцами, как сегодня утром. Общая дорога волей-неволей сближает людей. После ужина и убирать-то со стола было особо нечего, кроме пустой посуды, яичной скорлупы да горьковатых огрызков огурцов и редиски.
Вот теперь и жить можно! Тем более что уж завтра-то он непременно будет, если не обедать, то ужинать за маминым столом...
— Я буду ночевать на сеновале, — предупредил всех Игорь,— меня не ждите.
— Замерзнете там, — по-матерински отозвалась Софья Михайловна. — Где-то в классе я видала старенькое покрывальце, возьмите хоть его с собой.
— Комары заедят, — вроде как отговаривал его кто-то другой.
— Или комарихи... — хитровато подмигнул Игорю напросившийся назавтра в попутчики командированный. — Смотри не проспи.
— Если что — разбудите часиков в семь.
Летний вечер в деревне — целая поэма! Кого удержишь в избах после ужина, если только сверху не льет и не моросит? Взрослые, старичье — и те все норовят на улицу после долгого трудового дня. А нетрудовых дней летом в деревне не бывает! Работа всегда найдется — и в совхозе, и в своем хозяйстве. Хоть часок, а дадут себе расслабиться, когда уже и коровы подоены, и домашние все накормлены, и солнышко еще не закатилось. Приоденутся малость в чистое, выберутся за ворота, рассядутся на лавочки перед палисадниками, тары-бары заведут, молочные орешки прямо в шишках еще щелкают. Дымокурчик тут же от комаров — в дырявом ведре соорудят из сухого навоза да сырой травки. Жмурятся от дыма, а куда деваться?
Надо ли про молодежь говорить? Сопливая малышня и та вся пурхается в какой-нибудь песочнице вроде куриц иль воробьишек перед ненастьем. Хворостиной загонять приходится домой уже потемну.
Ну, а кто постарше... Тут уж все на тырло! Слово-то какое — забытое совсем, в недалекое прошлое канувшее. Прихорошится молодежь дома, понагладится, приоденется, наодеколонится — и на тырло! И в каждой деревне есть обязательно такое местечко, куда, как магнитом, тянет вечерами молодежь. Тут уж и непогодь не помеха!
Площадочка возле клуба, школы, магазина, а то и вовсе где-нибудь на берегу реки или озера, около разлапистого кедра, кучерявой березы, ворчливого тополя — с непременным кострищем для полуночников да лавочками вокруг него. Запестреет, нарядится тырло, как клумба цветочная, заблагоухает одеколонами да дешевенькими духами. На тырле — как на токовище! Всяк себе пару подыскивает, хоть и на один вечер, а обихаживает, выделиться среди других стремится.
Ну, и игры-забавы, разумеется, а то и гармонь с немудрящими танцами да песняками — какое тырло без всего этого? И в них красу да удаль всяк проявляет.
Как-то уж быстро, незаметно, в прошлое детство да юность канули вечерние игры в лапту да ребячий клек. Большой волейбольный мяч пришел на смену маленькому, прорезиненному. Площадочки волейбольные с натянутыми сетками появляться стали, игроков вечерних дожидаются. А то — и вовсе вытоптанный кружок волейбольный. Но волейбол — всего лишь разминка, начало игрищ, пока темнеть не начнет.
Поближе к ночи уже другие забавы на тырле: «из круга-вышибало», утекающий в прошлое «ручеек», «третий лишний», и под завязку — фанты.
О, фанты! Их с нетерпением ожидают все, когда можно вроде как в шутку и поцеловаться даже... И присказки-затравки: «Вам барышня прислала голик да веник, да сто рублей денег. Велела не смеяться, не улыбаться, губки бантиком держать, да и нет не говорить, черно с белым не носить... Вы поедете на бал?» Или: «Я садовник очень старый, мне уже сто двадцать лет. Все цветы мне надоели, кроме... Астры! Раз, два, три!» Не успела «астра», «огонек», «василек» иль какая-нибудь «петунья» откликнуться своим «Ой!» — фант отдавай: колечко, косынку, расческу, зеркальце, часики — что у кого найдется. А после уж — выкупы, кому что выпадет: «потолок достать зубами», в зеркальце при всех поглядеться, приговаривая десять раз «ах, какая я красивая!», иль поцеловаться с кем-то.
После фантов уж разбредаются парочками по укромным местам да домой провожают...
Тырлом в Шерстобитове стала площадка недалече от школы. Игорю до нее — совсем рядом. Подался, а чем еще заняться? Поначалу ребятня малая, лет восьми-десяти, на великах подъезжать стала, потом постарше потянулись. Пять, семь человек уже, десять... Среди них — и бывшие ученики Игоря Белова, школу закончившие в этом году, и незнакомых половина. Самым старшим — лет по двадцать с небольшим. Эти — и вовсе уже, в основном вернувшиеся домой «горожане». Слово за слово цепляется. Поспрашивал Игорь знакомых о своей пудинской школе, об учителях: кто куда поступать собирается? Своим абитуриентским опытом поделился.
Инга подошла. Принарядилась: кофточка легкая с крупными розовыми бутонами, косынка на шее, в ушах серьги поблескивают, губы с ресницами косметикой подправлены. Юбка коричневая, коротюсенькая, на бедрах широких лишь держится. И волосы каштановые крашеные — веером. ПТУ в Томске на парикмахера закончила Инга этой весной. Научилась и себе прически делать, без искусственных шиньонов обходится.
Волейбол принесли, в кружок все встали. Заметался мячик от одного к другому, а чаще все за круг вылетал и далеко катился по земле. Игорь напротив Инги оказался, норовил все ей паснуть мяч. Та брала мяч неловко, неумело, чаще снизу — ладонями, а то и вовсе кулаками отбивала, лишь бы отмахнуться от мяча. После таких приемов мяч вылетал за круг. Инга бегала за ним, неуклюже размахивая руками, возвращалась в круг запыхавшаяся, раскрасневшаяся...
Старомодный ручеек тек и вовсе недолго, минут пятнадцать всего. Разбивая пару, Инга выбирала Игоря, брала его за руку, и, нагибаясь, они «текли» по живому коридору, становясь в самый край, подняв руки, образовывая арку.
Сумерки надвигались медленно, размазывая очертания домов, деревьев, предметов, людей. «Третьего лишнего» затеяли. И тут, уже попеременно, то Игорь, то Инга становились друг перед другом. Инга как бы невзначай прижималась к нему, а он откликался на этот призыв своей возбужденной плотью.
— Я сегодня на сеновале ночевать буду, — шепнул он ей на ушко, стоя сзади. — Придешь?
Резко, как бы удивленно, повернула голову Инга, глянула на него озорно, кивнула едва заметно, или ему только показалось, что она кивнула. Должно быть, показалось. Заколотилось, захолонуло у Белова изнутри. Все происходящее после этого он воспринимал словно в бреду, автоматически бегая по кругу с ремнем, догоняя кого-то, сам убегал и становился уже без разбора спереди, разбивая пару...
Около часу ночи стемнело окончательно. Молодежь костер развела, прекратив игры. Скучковались вокруг огня, отгоняя и хлопая назойливое комарье. Инга домой засобиралась, уж как-то рано и быстро, громко оповестив всех, что спозаранку вставать надо.
Поскучнел Игорь с уходом Инги, а в подсознании, как пластинка с царапиной, все крутился один и тот же вопрос, соскакивая через оборот: придет или нет? Через полчаса после ухода Инги, попрощавшись со всеми, подался к своему сеновалу-сараюшке и Белов.
Подошел к бесформенному силуэту сараюшки, всматриваясь в темноту с надеждой разглядеть затаившуюся где-нибудь Ингу. Никого не увидел. Скрипучие ворота показались Игорю, однако, приоткрытыми. Протиснулся сквозь притвор бочком, не пугая скрипом тишину, вступил в пахучую сенную темноту. Ему померещилось даже, что он уловил среди этих запахов и духи Инги. Остановился, давая глазам привыкнуть к мраку. И опять стал с надеждой всматриваться в тьму.
— Инга? — шепнул он на всякий случай. — Инга, ты тут?
В ответ лишь комариный звон.
«Придет, должна прийти», — подсказывала Игорю его интуиция. Он сделал еще пару шагов и тут почувствовал легкое прикосновение к спине. Он даже вздрогнул от неожиданности. А сзади уже жаркие руки охапкой обнимали его, прижимали собственнически к себе.
По запаху духов «Красная Москва» он узнал Ингу. А еще уловил запах самогонки. «Когда это она успела принять?» — подумал он.
— А я вас минут десять дожидаюсь, — зашептала возбужденная Инга. — Думала, и вовсе уж не придете.
— Как это не приду?
— Ну, может, другую уже приглядели... Чего это вы весь вечер на других заглядывались?
— Маскировался... Чтобы не подумали что про нас с тобой.
— Ой, ли? Поди, Лерочку все высматривали? Нету ее здесь, — безжалостно выдала Инга. — И во Львовке тоже нету. Замуж собралась. В Томске, в педагогическом учится... А мне наплевать на всякие слухи, пусть думают, что хотят.
— Ишь ты какая храбрая! Ты что, выпила?
— Да! А что? — вызывающе ответила Инга. — Не нравлюсь такой? Я и вам прихватила. Будете?
Инга протянула Белову четушку — скользкую, холодящую, початую. Он выдернул зубами бумажную пробку, понюхал: «Бр-р-р!» Отвернулся от четка, вдохнул в себя сенного воздуха и прямо из горлышка сделал три глотка.
— Нате, закусите, — в руки Игоря ткнулся пупырчатый огурец. Хрумкнул Игорь огурцом, перебивая сивушный запах и вкус.
— Сама-то будешь? — шепнул ей.
— Нет, — отговаривается Инга. — Я не люблю его... Это так, для смелости хлебнула, когда наливала вам, дома еще. Да тут, другой раз, когда ждала... А вы еще пейте.
— Нет, я тоже больше не хочу.
Игорь дожевал огурец, заткнул бутылку пробкой, отложил в сторону четушку. Потом сделал пару шагов к бесформенной сенной куче, увлекая за собой и Ингу. Повалились в пружинящее шуршащее ложе...
Губы Игоря стали рыскать по лицу девушки. Отыскали губы Инги, волнующие, трепетные. Слились, замерли. И уже отключается на мгновение сознание, проваливается в виртуальность, покидает жаждущее тело. И Инга — податливая, дозволяющая — все теснее к нему льнет, как бы намекая на продолжение прелюдии, на постижение самого сокровенного... Шепотки-смешочки и те смолкли, уступили место другому, бессловесному, понимающему. Им на смену уже иные звуки пришли: какие-то карасиные почмокивания, вздохи, шуршания пересохшего сена, глухие пощелкивания резинок, застежек...
И его руки заблудили по голому девичьему телу: по спине, плечам, коленям, бедрам. Инга еще стыдливо пыталась сопротивляться, сжимая свои бедра и препятствуя рукам Игоря, когда те забредали дальше дозволенного. Но с каждой новой попыткой Белова завоевывалось все больше и больше покорившегося тела девушки.
Игорь отыскал неподвластные крючочки на спине Инги, неловко попытался расстегнуть их одной рукой. Наконец-то и это упражнение поддалось решению. Его рука перебралась под жесткие чашечки-каркасики, заскользила по нежнейшим холмикам, как слаломистка, поднялась к самому пику — упругим шарикам-сосочкам...
Взбунтовалась плоть Игоря необъезженным диким стригунком! Все ближе, теснее пробирается он и к самому дурманящему, пытаясь уколоть, пронзить насквозь! И лишь тонюсенькие перегородки-стойлица все еще отделяют, препятствуют слиянию.
И... О, чудо! Рука Инги, как бы невзначай, оказалась между этими перегородками, коснулась его, замерла от неожиданности, почувствовав упругое, рвущееся наружу. Задержалась, молчаливо давая согласие...
Все, к чертям все приличия и препоны! Боже, сколько же всего лишнего теперь на них, такого ненужного, не слушающегося неумелых торопливых рук. И ноги мешают... Как бы взломав матерчатые перегородки и не освободившись от них еще до конца, ринулись навстречу друг другу две половинки, стремясь соединиться в вечное целое!
И, лишь коснувшись живого, жаждущего, шелковисто-горячего, не выдержал Игорев торопыга, выхлестнул теплое, липкое — на сдавшиеся уже подступы... И весь мир тут же преобразился, будто солнышко скрыли серые тучи; стал терять свои очертания, краски, запахи, свое значение. Стало разом пустынно и нарастающе стыдно...
Какие-то секунды он, поникший, все еще сжимал в объятиях девушку, пытаясь по инерции покусывать мочки ее ушей, потом капитулянтски отстранился от нее.
— Это... все? — удивленно прошептала Инга. — Игорь, ну миленький... Я хочу тебя... Ну, что же ты, Игорь?..
Пытаясь скрыться от конфуза и пронизывающего стыда, он упрятал свое мокрое ничтожество, смиренное и безжизненное, в тряпичное стойлице. Он откатился по сену от Инги, отыскал в темноте четок и в один прием допил противную жидкость. Уже не закусывая, в перегарной отрыжке он отшвырнул четушку и повалился навзничь. Замер, затаился, переживая свой позор...
Где-то совсем рядом, в темноте, шуршала сеном переставшая интересовать его Инга. Да комарье пронзительно звенело и нещадно жалило их, как сотни потревоженных пчел, которых еще несколько минут назад они и не замечали вовсе...

10
Инга ушла на рассвете, сердито скрипнув на прощание притвором сенника. Потерпев фиаско, попыток к близости Белов больше не предпринимал. Пульсирующей изжогой изводил его сознание давешний конфуз, подсознательно зарождая какой-то комплекс неполноценности. И Инга, совсем еще недавно казавшаяся такой манящей, доступной, близкой, стала отдаляться от него, как луна от горизонта в ясную звездную ночь.
После ухода Инги Белов безуспешно пытался заснуть, хоть часочек перед завершающим броском к дому. Он прятался от комаров, натягивая на голову тонкий капюшон своей нейлоновой куртки, зарывался весь в душное, колющееся, трухлявое сено. Забывался, должно быть, раза три, минут на пять-десять, ворочался в полудреме.
А перед восходом солнца и вовсе почему-то продрог. И вдруг почувствовал опять прилив сил и даже немного пожалел о том, что Инга уже ушла. И снова волной накатило чувство стыда...
Часов в семь он покинул свое ночное логово, направился в школу, к своим попутчикам. В бочке с дождевой водой умылся и вошел в здание. Там уже все поднялись и кипятили чай.
— Как спалось? — подмигнул Игорю командированный.
— Нормально, — уклонился от ответа.
— Выходил я ночью покурить, — опять подтрунивает мужчина, — вроде как хохоточек девичий из сенника доносился... Кого это, думаю, наш Игорек щекочет?
— Вам показалось, — осадил его Игорь.
— Дело молодое, нешто не понимаем...
«Вот привязался, как банный лист... Слыхал он... Слыхал — ну и помалкивай себе, без тебя есть кому растрезвонить по деревне...»
— Так, во сколько, говоришь, отчаливать собираются? — сменил наконец тему разговора любопытный попутчик.
— После завтрака, говорили, часов в восемь, должно быть.
— Ну, и чудненько!
Около восьми утра, когда солнышко, омывшись луговой росой, поднялось уже сажени на три, пожелав остальным счастливо добраться до дома, Игорь с двумя попутчиками направился к дому Ляусов. Ой, как не хотелось теперь Игорю встречаться с Ингой, да еще и у нее дома... А куда деваться? Но с другой стороны, было как-то даже любопытно: она-то как себя поведет после этой ночи? Небось, ноль внимания на него да фунт презрения... Или нет?
Оставив на улице возле лавочки своих попутчиков, Игорь постучался в двери, шагнул в избу через низкий проем. В темноватой избе, все за тем же столом, восседали его селяне, будто и не выбирались из-за него всю ночь. Хозяйка спроворила гостям блины и пригласила Белова завтракать. Стесняясь и отнекиваясь, он присел на краешек лавки. Хозяина, отца Инги, в избе не было. Не видно было и самой Инги. Помимо блинов, на столе оказались глазунья, жареная картошка и салат из огурцов в сметане. Отказавшись от огурцов, мало ли что в дороге приключится, перекусив блинами и глазуньей, Игорь выпил кружку холодного молока. Предложенный ему знакомый самогон пить не стал — уж слишком напоминал тот прошедшую ночь.
Поблагодарив хозяйку за хлеб-соль, Игорь поторопился смыться из избы:
— Я покурю пока, подожду на улице, — отговаривался он, боясь столкнуться глаза в глаза с Ингой.
И опять его миновала постыдная встреча с девушкой, должно быть, та спала в горнице, за цветастой дверной занавеской. Еще завтракая, Игорь невольно ловил себя на том, что устремляет туда свой взор — и желая, и боясь увидеть ее. Старался за столом говорить как можно тише. Инга так и не вышла к ним, к нему...
В девять утра выбрались наконец-то из дома Ляусов и Петуховы, навеселе, возбужденные: Николай Иванович — высокий, за метр девяносто, худощавый, начинающий лысеть, лет тридцати, да Валерка — его двоюродный брат, немногим старше Игоря. Валерка, в отличие от Николая Ивановича, коренаст, вихрастый, с массивным носом, одет в полинялую «энцефалитку» и обут в болотные сапоги с завернутыми раза на три голенищами. Оба Петухова остановились возле Игоря с попутчиками, закурили с наслаждением после плотного завтрака и самогонки.
Двинулись наконец-то к реке, к причалу, на омут. В руках у Николая Ивановича — канистра двадцатилитровая с бензином, да еще бачок. Игорь свои услуги предложил — взялся нести топливный бачок с горючкой. У Валерки в руках сумка с продуктами да ружье за плечами. Следом за ними шагали попутчики: командированный мужчина, лет сорока пяти, да тридцатилетняя женщина. У женщины был чемодан, у командированного — портфелишко тощенький, обшарпанный. Немного пожалел Игорь, что согласился оставить свой чемодан с яблоками у Захарьина на порту. Моторка ведь повезет до самого дома, до Калиновки!
По утренней росистой траве подошли к реке, к причалу. Спустились к лодкам по сырому берегу. Обе лодки — пятиметровые долбленки с широким разводом, по три тесины тоненьких на борта наращены. Моторы прямо тут же ночевали, в лодках. И бензин в канистрах на обратный путь. Не научились пока еще селяне воровать друг у друга. Совхозное — дело другое, хотя бы тот же бензин, кто его учитывает?
Мотор «Ветерок» навесили на одну лодку, ту, что помассивнее выглядела, подсоединили шлангом бачок с горючкой. Другой мотор и крепить не стали, чего попусту бензин жечь? Положили его на дно второй лодки, туда же канистры с бензином и пустые; веревкой буксирной соединили обе лодки, да Валерка на корму задней лодки уселся с рулевым веслом. Двустволка рядом с ним, два пересохших удилишка сосновых да чемодан попутчицы.
Игорь в носу «флагмана» устроился, за ним на широкой лавочке попутчики разместились. У мотора — Петухов-старший. Ну, в путь!

11
Одиннадцатый день уже побежал подорожной рапсодии Игоря Белова — студента-практиканта сельхозинститута. А день, надо сказать, замечательный в плане погоды: тепло, солнечно, тихо. Даже комаров на воде меньше стало. Куда меньше, чем ночью на сеновале!
Оттолкнули лодки от берега, на середину омута выгребли. Мотор завелся. Стелется от него над коричневой водой Чузика едкий сизоватый дымок ровных выхлопов. Лязгнули шестерни редуктора, рванулась в вираже лодка. За ней другая, вся в пенных брызгах. Все! Понеслись! Домой, домой!
И зазмеился Чузик километрами аж до самой Оби. Только до Оби-то — о-го-го! Еще и Парабель между ними есть. Да им и не надо ни до Оби, ни до Парабели. До Пудина бы, до Калиновки добраться! Раза два уже возвращались к Шерстобитовским полянам, с крутоярчиками да одинокими деревьями. И избы еще виднелись.
Все чаще стали попадаться лазовые кедерки, подступившие почти к самой воде. Некоторые и наклонились уже, еще половодье-другое — и кончен век... А шишек-то на них, шишек! Сине становится в мохнатых зеленых кронах! Ветви начинают прогибаться от фиолетовой смоляной тяжести, того и гляди обломаются. Урожайный год выдался на шишку! Это хорошо! Любит Белов кедровые орешки, ой как любит!
С раннего детства, как помнит себя, почему-то у него ассоциации с кедрами да кедровыми орехами. Отец по нескольку мешков орехов каленых на зиму заготавливал. За зиму все запасы опустошали, как бурундуки. А еще помнит Игорь, лет пять ему было иль четыре: взял его с собой отец за шишками. Чузик на обласке переплыли за конюшней, мимо старицы прошли, в лесу оказались. Там темно, как вечером стало. К кедру подошли. Шишек на нем — видимо-невидимо! Отец на кедр лезть собрался, а Игоря комарье заедать начало. Захныкал Игорь. Что делать, не возвращаться же пустыми домой? Посадил его отец в мешок, завязал веревочкой, сам на кедр подался. И посыпались шишки с кедра градом без разбора. Лупцевали по Игорю до синяков и ссадин, в рев пустился Игорь. А пуще всего боялся, что папка с кедра упадет, а он так и останется в завязанном мешке.
Детство, детство. Детство и шишки кедровые...
Любит Белов кедровые орешки пуще всяких заморских арахисов, миндалей, фундуков да грецких. Вот до дома доберется — уж натешится! Пусть и до молочных ядрышек сперва, до первого ребячьего лакомства! Где там дожидаться, пока вызреют! Набьешь тяжеленных смоляных шишек — и в ведро с водою да в костер! А в ведро старенькое травки побольше бросишь, чтобы смола выкипела да на траве осела. Потом уж и жареные подойдут, непременно на костре, на прогоревших угольках или в золе. Запах идет от таких шишек... И ядрышки уже твердеть начинают, и вкусом от молочных уже отличаются. И уж под осень, когда чешуйки сами отслаиваться начнут, со смолистыми слезками на кончиках — тут и вовсе рай, щелкай — не хочу! А под завязку — чистые, вышелушенные, просеянные, провеянные, прокаленные — впрок заготовленные на длинные зимние вечера с керосиновой лампой...
Ветерок в лицо хлещет, брызги веером рассыпаются позади лодок. И дорожка пенистая позади. Берега осокой да травою колышутся от волн. Игорь Белов опускает руку за борт, касается упругой воды ладонью, как бы невзначай брызгает на командированного: будет знать, как подсмеиваться да намекать...
Командированный Георгий Павлович сидит лицом по ходу лодки. Его напарница, Елена, наоборот, развернувшись к корме. У руля восседает Николай Иванович вполоборота, ловко проходя на поворотах, меж топляков, коряжника да на перекатах. Несколько раз уже дно и борта прогонистой лодки чиркали коряжник да ветки выворотков. И ни комарика! Валерка, так и вовсе, даже майку свою снял, загорает.
Ревет мотор на полных оборотах. Лодка идет огрузло, с натугой и не очень быстро, хотя и по течению. Час, другой уже в пути, а пейзаж все тот же: захламленные, почти непроходимые берега с редкими лосиными следами, желтые крутоярчики по правой стороне, оползни, едва заметные ручейки — выходы из стариц и озерушек, да сторожа-кедры. Изредка рябчик вспорхнет, перелетая реку, или пара уток наутек бросится вдоль реки на бреющем полете. Валерка хватается за ружье, прицеливается в уток, но не стреляет через головы.
Дернулась, ткнулась лодка, взревел мотор, как пускач трактора, — где-то не доглядел Николай Иванович, цепанули винтом не то мель, не то коряжину. Лодка передняя ход потеряла, ей в корму уже другая ткнулась по инерции. Заглушили мотор, подняли из воды — шпонку срезало на винте. Шпонка — тьфу, ерунда! Заменить ее — пара пустяков. И пяти минут не понадобилось. Закурили Петуховы, расслабились.
— Сколько проехали, интересно? — спрашивает Игорь.
— Кто тут его мерил? — попыхивает папироской Николай Иванович. — Километров тридцать, подикось, рекой отмахали. Через часок, глядишь, и Кулики уже будут.
— Часам к трем домой приедем? — подключается Елена.
— Глядя как ехать будем, — загадочно отвечает Петухов-страший.
— Лучше не загадывать в пути, — поддерживает его Валерка.
Гул какой-то приближающийся стал доноситься, на самолет похожий.
— Кто-то еще едет, или самолет? — произнес Игорь.
— Нет, это вездеход идет из Пудина, — определил Николай Иванович. — Должно, за вашими, остальными...
— Ну, что, двинемся и мы дальше? А то комарье уже достало меня, — настаивает Валерка.
Что правда, то правда! Комары, будь они неладны! Это когда в движении, комары отстают и не кусают. А попробуй-ка остановись...
То ли сглазила Елена, загадывая время прибытия, то ли Игорев грех ночной пал карой на путников, только после перерыва недолго ехали. Снова шпонку сорвало. А после — и совсем заупрямились лодки. Ну, ни в какую. То есть лодки-то, может быть, и поплыли бы самосплавом со скоростью километр в час, а вот моторы явный бойкот объявили.
Дергают и дергают измочаленный шнур Петуховы, наматывая его на маховик. Вспотели уж оба. Вроде, схватится который раз, взревет оглашенно и тут же глохнет. Будто заколдовал его кто. А может, и впрямь это Инга, проснувшись, посылает свои нехорошие импульсы Игорю с путниками?.. С час провозились со строптивым мотором. И свечи меняли, и прокаливали их, и чистили, и зажигание регулировали — хоть тресни!
Мотор догадались сменить, запасной поставили. У того «мощей» поменьше. Заработал наконец-то. Поплыли дальше, повеселее стало. И вовсе с натугой идут лодки, будто перегруженный воз тянет доходяга-кобылешка. Да и за то спасибо: все вперед, а не на месте!
За обед уж время перевалило. Есть захотелось. Остановиться решили на небольшенькой песчаной косе. Костерок из сушняка развели, чай в котелке вскипятили, заваркой листьев смородинных накидали да еще какой-то травки, вроде белоголовника. Перекусили, чем Бог послал да Ляусы. Обжигаясь, чай попили из жестяных кружек по очереди. Дальше в путь наладились.
С первого раза мотор завелся. Валерка у руля сменил Николая Ивановича. Парочку плесиков прошли да омутов столько же. Зачихал мотор, как простуженный. Потом и вовсе заглох. И опять — к берегу носом.
Белов на часы посмотрел: ровно два уже. А Елена планировала к трем домой попасть. Вот уж и впрямь: не загадывай в пути. Пока братья с мотором возились, Игорь удилище из второй лодки достал. Размотал леску, пришлепнул на плече крупного желтого паута, насадил на крючок и забросил в любимый Чузик. Год как рыбачить в нем не доводилось.
Пробочный поплавок, проплыв с метр, приостановился, дернулся, вбок побежал, приплясывая. Игорь сделал подсечку, и вот он — елец в ладонь уже на леске трепещется! Снял с крючка белоснежное совершенство, подержал в ладони, в лужицу прибрежную опустил. Другого паута насадил. В заводешку, к коряжнику, забросил. Тут же поклевка последовала. Чебак хватанул. Граммов на двести! Яркими плавниками, хвостом да глазами разукрасился, как клоун на манеже, скоморошничает на упругой леске. И его — в ту же лужицу.
— Возьми червей, попробуй на них, — советует Игорю Валерка, наблюдавший за рыбалкой. — В лодке, в банке консервной выбери. Подъязь тут должен брать, нутром чую...
Отыскал Белов банку с червями, выбрал выползка потолще, насадил на крючок, от лодок отошел метров на сорок пониже. Крутоярчик облюбовал. Течение ровное, тихое, и глубина приличная оказалась, за два метра. Поднял по леске поплавок к самой вершинке удилища, забросил на всю длину, удилишко в берег воткнул. И пяти минут не прошло — поклевка! Мощная, уверенная, требовательная! Удилище к воде подалось, макнуло свой кончик. Выхватил его Игорь из бережка, подсечку сделал. Да-а, это уже не елец или чебак. И на окуня не очень-то похоже. И вот уже заплескался на гладкой коричневатой поверхности красноперый язь, заупрямился, забесновался, засердился на незваного рыбака. Всю силушку свою собрал, хлестанул — лопнула, не выдержала леска на узле настроя. Затряслись руки у Игоря в неукротимой дрожи, закурить сразу захотелось...
— Может, порыбачим тут? — заводится Валерка.
— Некогда, — отнекивается Николай Иванович. — Ехать надо. Мотор, видите, заработал.
Запрыгнул Игорь в лодку, что сзади на буксире, вместо Валерки сел на корме с веслом. Полянки показались, мосток проскочили.
— Кулики! — кричит сквозь рев мотора Николай Иванович. — Половина пути.
«Только половина еще? — сетует про себя Игорь. — Этак мы и к ужину можем домой не поспеть...»
И пошло: чих да пых, фырк да пырк... Потом и совсем затихло. Звякают ключи о железное тело двигателя. Игорь — и тот крутится возле Петуховых и мотора. Только пользы от этого никакой. Матерятся, уже не стесняясь никого, Петуховы, покусанные комарами, паутами да слепнями. Только и мотору, и гнусу наплевать на те матерки! Половинить что-то уже начали Петуховы, комбинировать один мотор из двух.
Выбрались на берег Белов со своими спутниками, заслышав приближающееся рычание танкетки. Пытаются сквозь дикие заросли и валежник, переплетенный хмелевыми лианами, продраться к дороге, успеть перехватить вездеход. Да только и тут им не повезло. Проскочила танкетка, показав им заляпанный грязью задний борт. Сколько ни кричали ей вслед — не докричались... Назад вернулись, к лодкам. Вот же невезуха!
Четыре часа, пять — все на одном месте.
Шесть часов пополудни — солнышко, хоть и высоко еще, а уже не так жарко печет, особенно в тени. И никак от Куликовских полян оторваться не могут. Будто кто привязал их тут. Хоть плачь, хоть тресни!
Семь часов вечера, восемь, девять... Нервная апатия накатила.
Хлеба всухомятку пожевали, чай кипятить на костре — и то уже лень стало. А моторы все в одной поре. Ну, не работают — и все тут!
«Неужто еще одну ночь у костра, без сна, на комарье придется провести? Силушки уже никакой нет от безысходности...»
— Все, больше не могу, — сдается Белов. — Извиняйте, мужики. Знаю, что в беде бросать не дело... Терпению моему конец пришел. Пешком надумал я...
— Игорь, да ты что? — отговаривает его Петухов-старший. — В ночь ведь попадешь. Самое бездорожье тут, от Куликов. Еще заплутаешься где. На медведя можешь запросто напороться...
— Нет. Пойду, решился я. Дорогу знаю. Ездил несколько раз еще в детстве, да дважды на тракторе зимой со Львовки... Тут всего двадцать пять километров осталось.
— Какие двадцать пять? — возражает Николай Иванович. — Двадцать пять только до Краснояра. Да там еще восемь.
— Все равно пойду. Часов за семь дойду. Буду ориентироваться на след танкетки.
— Смотри... Как знаешь, — пожимают плечами Петуховы. — Нет, лучше уж у костра ночь перекантоваться, чем по тайге шарашиться. Оставайся. Порыбачим тут, уху сварганим! У нас и самогонки еще бутылка осталась. Завтра посветлу поедем...
— А если опять мотор не заведется? Нет, я все же пойду...
— И я с ним, — подключается Георгий Павлович.
— Тогда уж и я с ними. Меня с собой возьмете? — просится Елена.
— Как хотите, — пытается уклониться от такой обузы Игорь. — Далековато все же тут, дорога плохая...
— Нет, я тоже с вами решила идти. Не могу уже на этом комарье. И домой надо...
Попрощались с Петуховыми, выбрались втроем на поляны. Деревня тут не так давно еще была. Один домишко всего остался, бабка какая-то, говорят, живет в нем. У Елены — чемодан в руках, у Георгия Павловича — портфельчик. Игорь палку-посох себе вырезал.
Десять вечера. Двинулись!
12
Все Кулики почти посуху прошли. Сразу за ними по расквашенной дождями и гусеницами дороге потянулись лужи. Поначалу Игорь пытался маневрировать, выбирая кусочки суши; перепрыгивал через грязь, переходил на другую сторону дороги. Свои расклешенные брюки он закатал до щиколоток, как на рыбалке, чтобы не очень измазать. Вслед за ним пытались идти и попутчики, боясь испачкать свою обувь.
Минут через десять первой сдалась Елена. Она уже брела без разбора, попеременно перекладывая свой чемодан из одной руки в другую и отставая от мужчин.
— Надо помогать, — сказал Игорь Георгию Паловичу. — Такими темпами нам дорогу не осилить. Ходок из нее неважнецкий.
Белов подождал Елену, взял у нее чемодан, продел сквозь ручку свой посох и перекинул через плечо. Елена смотрела на мужчин виновато, сетуя на то, что чемодан этот следовало бы оставить в лодке.
— Чего уж теперь, не возвращаться же назад, — отозвался Игорь.
За первый час пути, по прикидке Игоря, прошли километров пять с небольшим. Уже неплохо! Смеркаться стало, а в рямном лесу — и того пуще. Но пока все еще хорошо просматривались и разбитая, убегающая дорога, и поблескивающие лужицы, и багровое зарево в темно-зеленых верхушках деревьев.
После Георгия Павловича плюнул на свою обувку и Игорь. Раскатывающиеся мокрые и грязные брюки заправил под резинки носков, шлепал обочинами, уже не выбирая сухих мест. Да и не было их уже тут, этих сухих точек опоры. Сперва было противно от воды и грязи, заполнившей ботинки, потом попривык и к этому. Не один уже раз проваливался почти по колени, но выбирался и шагал дальше, разбрызгивая липкую жижу. От палки с чемоданом резало плечи. Давая им хоть небольшую передышку, он брал чемодан в руки, потом передавал на некоторое время ношу своему напарнику.
В начале пути были слышны еще редкие разговоры, потом голоса стали реже и вовсе смолкли. Дальше шли молча, как на поминках.
Дневной разномастный гнус полностью сменился комариным. Как в банной парилке, хлестали себя путники березовыми вениками. От комариных укусов их руки и лица стали превращаться в сплошные опухшие и зудящиеся раны.
Игорь вспомнил про свой тоненький капюшон, спрятанный в воротнике куртки. Он натянул его поверх коричневого берета и завязал тесемки на подбородке. И тут же забарабанило по капюшону мелким, но частым комариным дождем, сливаясь постепенно в единый дробный звон. Путники присели передохнуть на поваленной березе.
— Ну, и как оно? — поинтересовался Игорь у своих попутчиков.
Мужчина понуро отмолчался, женщина пожаловалась:
— Не думала я, что дорога такая убродная. И как это мы днем танкетку-то прозевали? Дома бы теперь уж давно были...
— Да... Не повезло. Ничего, — успокаивал ее Игорь. — Скоро Муго, Чага должны быть, — назвал он знакомые места.
— А это далеко еще?
— Да нет... — неопределенно ответил Игорь. — Оттуда уже до Ляхова рукой подать. Там посуше будет, да и полянок побольше, комарья поменьше...
Знал, знал Игорь, что и до Чаги еще с час хода, да и там киселя хлебать — не перехлебать... Но не рассупониваться же посреди пути?
Стемнело. На небе звезды высыпали. Большая медведица, по их ходу, свой ковш уже книзу выворачивать взялась. И Полярная звезда — в аккурат на север, на Пудино, указывала, уверенности в правильности пути придавала. А луны-то и не видать пока, заблудилась где-то за горизонтом.
Одиннадцатый день завершился, переметнувшись в двенадцатый.
Мерещиться стали Игорю темные пеньки да выворотки: то притаившимся человеком-татем, то зверем каким, то сказочными лешим или кикиморой. А если всерьез — пуще всего Белов опасался на медведя наткнуться, не зря ведь Петуховы предупреждали...
Уставать стал измотанный нудной дорогой да комарьем Белов. Ночки с недосыпами сказывались, особенно последняя. И Инга перед глазами так и маячила укоризненно. Припозорился учитель... Ноги у Игоря свинцом наливаются с каждым шагом. Чего уж про попутчиков тогда говорить? Еле плетутся сзади. Какая только нелегкая понесла их за Игорем? Ладно, Елена — та хоть домой поскорее попасть торопится, к мужику да ребятне. А Георгий Павлович — ему-то какой резон? Да в гробу бы видал Игорь такие командировочки!
Вроде как до речки какой-то добрались. Не то Чага, не то Казанка. Или Муго — запамятовал Игорь... Полянки появились. Хоть и потемну, а припоминать стал Белов эти места. Поспокойнее стало и за себя, и за попутчиков своих.
В конце девятого класса, на Первомай, Игорь со своими дружками Витькой да Санькой сплавлялись отсюда на двух обласках-катамаране. Лодки те дядька Санькин еще зимником на грузовике привез, припрятал до поры до времени. Самому некогда было поохотиться, племяннику место указал. Три дня и две ночи по полноводному Чузику сплавлялись в замаскированных лапником лодках, уток перелетных стреляли. Вот уж где душу отвели! Мешок уток нахлестали втроем: крякашей, чернетей, шилохвостых, гоголей. Под конец по чиркам уж и патроны не переводили.
Привальчик сделали путники. Костер-дымокур развели. Елена из чемодана достала домашних гостинцев. Перекусили и опять в путь. После привала все чаще стал останавливаться Белов, дожидаясь своих попутчиков. Измотал, обезволил уже обоих. Елена так и вовсе...
Хорошо, около двух часов ночи полянки ляховские Игорь стал различать. А там и сама деревушка появилась. А в деревне-то, как и в Куликах, одна изба жилая осталась. Девятнадцать километров за четыре часа по распутью одолели — не так уж и плохо.
Ляхово — не Львовка, не Шерстобитово и даже не Кулики — считай, дома уже! Хотя... как мерить... До Калиновки-то еще не меньше четырнадцати километров. Но это уже совсем другие километры.
В Ляхове один баптист-расстрига корнями врос. Лесником-егерем числился, считай — узаконенным браконьером. Скотиной обзавелся, лошадьми, как кулак какой на хуторе после революции, два мотоцикла у него, лодка моторная да конные косилки, плуги, сеялки-веялки... Пацанву младшую доучивает в Пудине. Старшие давно уже в города перебрались, к себе его зовут — не едет пока.
«Может, лошадь попросить у него? С ходком иль телегой, — размечтался Игорь. — А что такого? Через денек бы и вернул ему в целости-сохранности».
Дотащились путники до дома бывшего баптиста, совсем расписались в безволии. Оглядел Игорь свое жалкое войско — не ходоки они дальше. Да и сам-то поводырь — одни глаза еще поблескивают в сумерках. Лицо, руки, как от крапивы, горят, только не видно огня того.
Рядом с домом разглядел Игорь трактор ДТ-75 с санями на железных полозьях из труб. Собаки залаяли, почуяв пришельцев. Подошел Белов к калитке, застучал в нее. Через минуту-другую на крыльце недовольный хозяин показался — хромоногий, с кержацкой бородой и в исподней длинной рубахе.
— Откройте, — попросился Игорь.
— Кого это там еще принесло, подь ты, грех?
— Из Куликов идем в Пудино. Трое нас.
— Надоели уже, — забурчал хозяин. — Ходют и ходют, подь ты, грех. Чего надоть?
— Лошадь не дадите? Попутчики мои совсем выбились из сил, не дойдут до дома... А я бы вам завтра к вечеру вернул ее.
— Да сам-то ты чей будешь?
— Белов я, Игорь. Не помните? С Верой вашей учились вместе. На каникулы из Томска добираюсь. Вторая неделя доходит...
Подобрел малость баптист-расстрига при упоминании имени дочери. Лошадь, однако, давать не торопился.
— Нету коней. Пасутся все за Чузиком.
— Врет, — шепнул Игорю Георгий Павлович. — Мы же видели одну...
— А эта, что возле кузни стреножена? — настаивал Игорь.
— Энту не дам. Обезножила она.
— Пустите тогда хоть на ночлег этих двоих, — не унимается Игорь.
— Подь ты, грех, никакого покоя нету от них ни днем, ни ночью. Ладно уж, заходите...
— Спасибо, — поблагодарил хозяина Игорь за разрешение переночевать.
— Сам-то че не заходишь? Мать-то ваша где теперь, в Калиновке? В Пудино еще не перебралася?
— Нет. Там живет, где ж еще? Пойду я, пожалуй. Одному полегче...
— А то оставайся. Места на полу всем хватит. Кого это там еще несет нелегкая? — насторожился хозяин, прислушиваясь к нарастающему реву мотора. — Кажись, моторка по Чузику идет? Ох, головушки бедовые! Кто же ночью ездит?
— Должно быть, Петуховы, — отозвался Игорь. — Мы с ними из Шерстобитова на лодках ехали. В Куликах сломались. Вот оттуда и идем пешком всю ночь.
Моторка Петуховых в Ляхове не задержалась. Проскочила мимо, домой подалась, в Калиновку. «Наладили, видать, мотор. Ночевать не остались у костра, поди, и их комарня заела», — подумал Игорь.

13
Налегке, без поклажи, да еще по сухому — чего ж не шагать молодцу? И дожидаться никакого попутчика не надо. Топай и топай себе. Тут уж Игорь и с закрытыми глазами до дома дойти может, с дороги не собьется. Ноги сами, на автопилоте, несут Белова домой. И вроде как второе дыхание открылось — ну, чистый марафонец! Что такое оставшиеся какие-то четырнадцать километров? Тьфу!
Идти-то идет Белов, только усталость и ему уже давно в родню набивается. И лишь сила воли да мысли о доме заставляют его двигаться вперед. Двенадцатые сутки в пути — это вам не хухры-мухры, не из Новосибирска в Томск на самолете перелететь...
Засыпать стал на ходу Игорь, забываться. Даже какие-то обрывки снов успевал за хвост поймать. Очнется — никак сразу включиться не может: что это, где он? Из лесного коридора уже выходить стал на поля — опять веки сомкнулись. А когда разлепил в дремотном забытьи — опешил от невиданного! Вздрогнул, испугался даже! Прямо в глаза Белову хлынули мощные потоки света! «Фары машины ослепили», — осенило Игоря. Он сиганул на обочину, в редколесье, как заяц, поднятый с лежанки охотником, пугаясь еще пуще самого себя. И тут же засомневался: «Что это, откуда? Какая тут может быть машина? Почему никаких звуков не слышно?» И, глянув еще раз через заканчивающийся лесной коридор, увидел, что прямо напротив него, над полем, улеглась огромная лунища! Это ее свет и ослепил, и напугал задремавшего усталого путника: когда и выползти успела — не заметил...
Лунный свет на какое-то время взбодрил его. Он вернулся на дорогу, прошел поле, лес, вышел к Ляховскому мостику через речушку. Перед мостом, справа, потянулись Коровинские поля со свежей скошенной травой на сено, сразу за мостом уже их, красноярские. А вдоль полей идти куда веселей, чем сумрачным лесом, оказывается.
Красноярский погост на взгорье Игорь миновал чуть ли не бегом. Он всегда, еще с раннего детства, побаивался бывать на кладбище, куда почему-то безвозвратно уходили люди. Его пугали покосившиеся кресты с провалившимися могилками. А еще ходили слухи, что по ночам из могилок выходят мертвяки...
За кладбищем и Краснояр показался, родина Белова. Только там уже у него никого не осталось, даже бабушки. «Дойду до кузницы — передохну минут пять», — определил для себя Белов.
Полуразрушенная кузня всегда притягивала деревенскую ребятню своими неповторимыми запахами горелого угля, каленого железа, дегтя, мазута, еще чего-то непонятного, зачаровывала беспорядочностью своего внутреннего убранства. Раньше кузница стояла сразу за околичными воротами. Теперь ни ворот, ни домов по левой стороне не осталось. Лишь тополя-громадины еще высились кое-где, по которым Игорь пытался угадать: чей дом и где стоял, кто жил на том месте...
Не заходя в деревню, прямо от кузницы, Белов свернул налево. Отдыхать, как задумывал, не стал — наметил для этого уже следующий пункт — Первую стлань. Шесть километров отмахал уже Игорь после Ляхова в одиночку.
Вроде как под горку дорога повела, повеселее зашагалось. Знакомые все, родимые места! Хоть и изменяются до невероятного. Быстро-то как все переменилось!.. Сколько воспоминаний! Яркие солнечные картины детства, как на выставке, перемешались с нынешними — то импрессионистскими, то сюрреалистическими...
Четвертый час ночи пошел. Луна поднялась уже изрядно, а звезды меркнуть принялись. С востока все сильнее прорисовывается, расцвечиваясь, утреннее зарево. Очертания смешанных колков стали проступать, становясь все контрастнее и светлее. Еще километр пути остался позади.
Первая стлань-лежневка пересекла узкий болотный перешеек с едва заметным ручейком. Сколько помнит себя Игорь — тут была вечная непролазная грязь: уходили в бездонную болотную топь и лежневые бревенчатые накаты, и подлесок с ветками, и глиняные насыпи. Не один шофер проклинал это место, зарываясь в грязюку под самый кузов. А вот мосточек через ручеек сохранился. На его правой стороне омуток метра в полтора — можно и жажду утолить, хоть и отдающей болотом, а водой. А еще здесь, в этом самом омутке-яме, ловил Игорь своих первых гольяшков удилишком из камыша, совсем махоньких, еще меньше, чем в озерке за школой.
И тут не присел Белов передохнуть. Новую отметину уже определил — Вторую стлань. Ему казалось: если он присядет хоть на минутку, подняться будет уже не в состоянии.
От Первой стлани он принялся считать свои шаги, загибая пальцы на руках после каждой сотни. Девять пальцев зажал уже, шагая между стланями. На Вторую ступил. Эта подлиннее Первой будет, зато грязи на ней всегда меньше бывало. По правую сторону, в болоте, покосы их бывшие. Среди редколесья да высокой болотной травы Игорь разглядел старые почерневшие шаромчики из кривых жердей, навроде чума стоящих. На них сено метали в стожки — с поддувалами, чтобы не загоралось непросушенным.
Не остановился, не присел отдохнуть Игорь и напротив своих покосов. «Вот дойду до Третьей речки — передохну у Дудинского моста, там беседка пастушья с навесом всегда бывала».
А лес-то Дудинской — темный, хмурый, со скрипучими осинами, малинниками — раскорчевали, считай, весь, и не узнаваем стал. Вот так новость! Мелиораторы поработали! Новое раскорчевали, старое, готовое — позабросили, запустили. Молодой осинник с березняком махом все заполоняют, непроходимыми дебрями становятся.
И опять, превозмогая невероятную усталость, механически, по-марафонски переставлял Белов свои ноги, приближаясь к финишу. Только по мере приближения к заветной цели в нем все сильнее нарастала апатия и ослабевало желание и радость победы. Он перестал обращать внимание на комарье. И прелести пробуждающейся утренней природы уже не волновали его так, как грезилось ему в городе.
Как эстафетную палочку передавал он самому себе этап за этапом, выкладываясь на каждом полностью и приходя первым. Третья речка, Вторая, Первая Николка… Теперь-то уж какой отдых может быть?
Прошел мосток Первой Николки, в горку поднялся, вроде, шум трактора померещился откуда-то сзади. Прислушался — не комарье ли? Нет — трактор, все слышней и отчетливей его раскатистый рокот. Догоняет Игоря, приближается к нему, на гусеничный смахивает. Только Игорю уже не до него, шагает и шагает, как патефонная пружина движет пластинку на исходе завода.
Полкилометра до деревни осталось, двести метров, сто. Все! Финишная прямая — одна единственная Калиновская улица. Только финиш-то ее — в самом конце, в другом краю. Еще с километр пути, самый, самый...
Оглянулся назад — гусеничный трактор оранжевым пятном вот-вот догонит его. Перешел Игорь на левую сторону улицы, двинулся дальше по переломанному деревянному тротуарчику. Клуб миновал, Ложок, что делит деревню пополам. Пусто в деревне, ни одного человека не видать. Собакам — и тем лень гавкать на самом рассвете, снятся, должно быть, им сладкие собачьи сны. Лишь кое-где петухи свои глотки прочищают, как пионерские горнисты.
За Ложком, напротив конторы, оранжевый трактор поравнялся с ним. Игорь узнал тот самый ДТ-75, что стоял в Ляхове, а за рычагами — знакомого тракториста из Лушникова. На голых санях восседали Елена и Георгий Павлович. Замахали ему руками обрадовано, дескать, подсаживайся к нам! Подвезем!
Отказался Игорь от попутки. Чего уж теперь-то, через десяток домов — и свой уже...
Все, добрался!

14
Половина пятого утра, если верить часам Игоря. Вошел тихонько через калитку в ограду. Что-то и собаки, Жулика, нигде не видно, не встречает хозяина, не ждет уже домой. Сенная дверь избы, как обычно, заперта изнутри. «Ладно, умыться хотя бы, одежку грязную сбросить, а то и впрямь на лешака похож...»
Белов разулся, вошел в баню, что стояла тут же, в ограде, включил свет, оглядел себя: «Боже милостивый! На что похожи брюки, куртка, белая рубашка?! Особенно рубашка — вся в кроваво-бурых комариных пятнах, воротник — что у тракториста. Галстук на ее фоне уже и не выделяется вовсе...»
В бане еще теплилось вчерашнее, даже вода в бочке остыть не успела. Он снял с себя одежду, побросал грязное в цинковую ванну, залил водой, насыпал сверху порошка, помешал рукой стирку — вода тут же в черную превращаться стала.
Он начерпал ковшом теплой воды в тазик и предался блаженному омовению. После мытья окатил себя чистой водой, вытерся махровым полотенцем, что висело и сушилось на веревке, и обернулся им, как набедренной повязкой.
Игорь вышел из бани, подошел к низким сенным дверям, постучался. Молчок. Постучал второй раз — послышалось хлопанье избяной двери, кто-то вышел в сени. Его глаза пересеклись с глазами, что смотрели на него через узкую щель между дверью и верхним косяком.
— Кто там? — услыхал Игорь тревожный голос мамы.
— Это я, — хрипловато, в волнении, выдавил он.
— Да кто — ты? — повторился вопрос, еще более испуганно.
— Мам, это я, Игорь...
— Игорь? Ты? — переполошилась мать. — Да откуда ты взялся такой? Голый-то почему?
До него дошло, что мать видела только его верхнюю часть, и впрямь нагишом, как какое привидение.
— Мам, не пугайся, это на самом деле я, — успокоил он, усмехаясь. — Не привидение никакое... Живой я. Целый, здоровый... Да открывай же двери.
Мать, в ночной длинной сорочке, отворила засов, впустила сына в темные сени, разглядывая его. Она все еще не верила своим глазам. Перед ней стоял исхудавший, усталый, полуголый старший сын. Студент.
— Мама, успокойся, все в порядке, это я.
— Да откуда ты взялся? Ниче не пойму...
— Завтра, завтра расскажу, самым подробным образом... Квас есть? Дай попить. Спать, спать хочу... Устал, мочи нет...
Они неловко обнялись, поцеловались. Мать зачерпнула ковш холодного кваса из кадушки, что стояла в кладовке, подала ему. Не отрываясь от ковша, разливая струйку по подбородку, он выцедил весь ковш. Прошел в горницу и рухнул на диван со скрипучими выпирающими пружинами.
Через минуту он уже спал, не замечая того, что перед ним стоит мать, смотрит на него, все еще недоумевая и ахая. Потом она взяла свою простыню и накинула на сына, укрыв по-детски, с головой…
Проспал Игорь Белов беспробудно до самого вечера, когда мать уже и корову подоила, и ужин сготовить успела, и брат с сестрами дождаться не могли его пробуждения.
А когда проснулся — увидел рядом с собою свой светло-зеленый чемодан — переслал Захарьин его, как и обещал, с первым же томским рейсом.


100-летие «Сибирских огней»