Вы здесь

«Поэзия и музыка одна…»

Размышления о современной молодой поэзии
Файл: Иконка пакета 12_martinova_pimo.zip (36.41 КБ)

1.

Я начну с вопросов. И не потому, что не знаю ответов, — просто сам процесс ответа нагляднее для читателя, чем готовое мнение автора статьи; мне не хотелось бы выглядеть самонадеянной, тем более что речь пойдет о поэзии, а это дело и вкуса, и профессионализма.

Итак, вопросы. Существует ли современная молодая поэзия? И как определить, насколько она «современная» и насколько «молодая»? Каковы критерии современности и молодости?

Предвижу два варианта ответа.

Первый: поэзия не может быть ни «современной», ни «молодой». Поэзия — это просто поэзия, без возрастных и временных ограничений. Если мы говорим о современности, то это не показатель качества текста, а определение (и ограничение) временного отрезка, на протяжении которого развиваются несколько ярких литературных течений и направлений (или появляются оригинальные дарования). Определение это — дело в большей степени литературоведов, чем критиков, а появляется оно, когда проходит время и вырисовываются признаки поэтической эпохи. Но пока «лицом к лицу» — «лица не увидать», от литературоведов в лучшем случае можно ждать только вот таких «примирительных» выводов: «...главной особенностью современной поэзии является ее огромное многообразие. Она подобна мозаичному полотну, в котором каждая деталь самобытна, имеет свой цвет и форму, но, только соединяясь с другими, мелкие фрагменты мозаики создают уникальную картину. Ни об одном из поэтических направлений нельзя сказать, что оно является ведущим и формирует генеральную линию литературы, ни одну поэтическую школу нельзя считать основной. Они разнообразны и непохожи, но у каждой из них есть свои заинтересованные читатели» (Н. В. Беляева, «Взгляд на современную поэзию»).

Мне эти выводы не кажутся утешительными: это как если бы современники уравнивали Александра Пушкина с Владимиром Бенедиктовым, Николая Гоголя с Нестором Кукольником, а Льва Толстого, скажем, с Лидией Чарской — нет, у каждого из них были «свои заинтересованные читатели», а у Чарской еще и поболее, чем у Толстого.

Ну а если говорить о молодости, то это понятие еще более сомнительное и качество, как известно, очень быстро проходящее. Значит ли это, что через десять-двадцать лет стихи того или иного автора, ярко начинавшего, перестанут быть стихами только оттого, что он уже не «молодой» и не «новый»? Если да, то написанное им никогда и не было поэзией.

Второй вариант ответа: конечно, современная молодая поэзия существует, но это море, в котором чрезвычайно трудно ориентироваться — нужно не только художественное чутье, но и профессиональный инструментарий критика для того, чтобы двигаться в правильном направлении. А цель — понять, «дотягивают» ли современные авторы до уровня, дающего возможность конкурировать с классиками или хотя бы с профессионально пишущими поэтами старшего поколения.

К сожалению, море современной поэзии при всей его необозримости почти никогда не бывает глубоким; слишком много пишущих людей — это основная проблема. Зайдя на любой сайт, массово публикующий стихи, читатель испытывает легкое головокружение — смотрит одно, другое стихотворение, не видит особой разницы между авторами, теряется, но иногда все же находит нечто созвучное его эмоциям — и принимает это за современную поэзию, особенно если у автора множество откликов и прочтений, что работает как реклама, хотя может быть и «накрученным», и «накачанным», и «заказным» — технологии-то позволяют, дело-то нехитрое…

Поголовная грамотность (даже не грамотность, а всего лишь умение писать) позволяет любому человеку создавать «что-то в рифму», но при этом никто почему-то не задумывается, что навык выведения слов на бумаге (набора на компьютере, смартфоне) и способность писать стихи — абсолютно разные вещи. Для написания стихов техника (как минимум!) столь же необходима, как и, например, для живописи или игры на пианино, поэтому рисуют или играют на музыкальных инструментах далеко не все — но уже почти все пишут стихи!

Даже оставив в стороне не владеющих элементарной техникой, мы все равно получим значительное число версификаторов, ухвативших чью-то понравившуюся интонацию, чужой ритм, расстановку смыслов, языковые особенности или штампы, — они знай себе рисуют чужими красками на чужом холсте: кто-то копирует Золотой век, кто-то пишет «под Бродского» (хотя эта мода уже проходит), кто-то создает «актуальные тексты» без точек и запятых, имитируя поток сознания, но забывая, что это уже было, было, было…

Никакой живой энергии от таких текстов читатель не получает, но может при этом восхищаться старыми смысловыми фокусами и словесной эквилибристикой, не понимая их цели. А цель — имитация чувства, которого нет, цель — игра, изображение несуществующего, и авторы в текстах ведут себя как новаторы, усвоив чужие приемы, но чистота душевного движения в их стихах утрачена (если она была), и литературной образованности тоже нет, есть только полуобразованность. Но вторичность этих произведений — не главная проблема, гораздо интереснее, откуда берется эта вторичность.

У молодых авторов (даже у очень способных) часто утрачены жизненные и творческие ориентиры, утерян смысл создания стихотворения — автор стремится выплеснуть эмоции, получить психотерапевтический эффект от самого процесса написания и самоутвердиться (тут в стихах и появляются т. н. «художественные средства», в основном сводящиеся к штампам и красивостям). Лирический герой этих стихотворений ощущает лишь пустоту жизни, а поэт не знает, для чего он это написал, — если, например, смешать строки из стихов нескольких десятков случайно выбранных (допустим, с одного литературного конкурса) авторов, то, скорее всего, отличить их будет невозможно, индивидуальности мы не увидим.

Бесцельность и пустота как определяющие черты основной массы «современной поэзии» меня очень настораживают — такое ощущение, что молодой поэт боится быть если не глубоким, то хотя бы искренним, боится не попасть в мейнстрим. Усвоив актуальные техники и веяния, автор начинает писать грамотно, он публикуется в толстых журналах (его же на семинарах научили, как надо!), но на себя-то он не похож... Он похож на основную массу, на направление.

Нет, я не спорю, обучать молодого автора необходимо, но, думаю, будет лучше, если он сам найдет себе учителя — по своему душевному складу. И нужно давать возможность начинающему поизобретать свой наивный «велосипед», даже нарушая законы ремесла, — воздух и рост нужны в самом начале без ограничений. «Охлаждение мастерства» (это из стихотворения В. Соколова о М. Лермонтове) все равно наступит — правда, если поэт этого мастерства достигнет.

Выбор ориентиров у молодых авторов иногда мне кажется странным, очень эклектичным: на семинарах они называют Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского и тут же — Иосифа Бродского, Юрия Казарина, ну и Бориса Рыжего, конечно… Но почти никто не вспоминает Николая Рубцова, Юрия Кузнецова, Владимира Соколова, Алексея Прасолова, Анатолия Передреева, Николая Тряпкина и более близких по времени поэтов: Николая Зиновьева, Светлану Сырневу, Диану Кан, Александра Нестругина, Евгения Семичева, Сергея Васильева и других — тех, кто по сути и является продолжателями русской литературной традиции; эта ситуация обусловлена, скорее всего, «всеядностью» в чтении и неумением выстроить для себя внутреннюю иерархию. И здесь мы подходим к основной проблеме молодой поэзии, заключающейся в том, что современным поколением недостаточно освоена русская поэтическая традиция. А ведь это — единственное богатство, которое у молодой литературы только и есть, это — море, где нужно учиться плавать самостоятельно, извлекая для себя сокровища из глубин! Думается, именно сейчас необходимо восприятие традиции во всей ее полноте и понимание того, что в ней — такие источники нового, которых нет ни в авангардной поэзии XX века, ни в модернизме, ни в метаметафоризме, являющихся по сути лишь нежизнеспособной интерпретацией канона. Да и современность более всего ощущается в поэзии традиционной, неавангардной, когда поэт напрямую пишет о своей эпохе…

Хорошо сказал о традиции поэт Евгений Винокуров: «Чтобы быть традиционным, нужен талант, нужна сила. Нужна мощь, нужна творческая дерзость, чтобы подключиться к традиции… Традиция — это не чулан с устаревшими вещами, ветошью и рухлядью. Традиция — это лучшее, что отстоялось, это все живое, что осталось жить для нас…»

Меня всегда удивляет, когда критик начинает требовать от молодого поэта нового языка, соответствующего современности. А в чем должна заключаться эта новизна? Новую грамматику придумать, что ли? Или новый синтаксис? Новые части речи?

Речь не о новизне языка, отображающего современные реалии, — стихи, написанные на молодежном сленге, новизны языку не прибавят и устареют через несколько лет. Свежий и чистый взгляд, выявляющий и современное, и вечное, возможен только тогда, когда автор мыслит самостоятельно, а не просто натужно пытается сказать что-нибудь этакое, нечто новое... Новое, кстати, — не всегда лучшее, и оригинальный язык — не всегда поэзия. Не лучше ли беречь чистый литературный язык как основу, без которой невозможны русская речь и русская поэзия?

Традиция никак не связана с подражанием и стилизацией, о которой иронически говорит Владимир Набоков в романе «Дар»: «Он в стихах, полных модных банальностей, воспевал “горчайшую” любовь к России: есенинскую осень, голубизну блоковских болот, снежок на торцах акмеизма и тот невский гранит, на котором едва уже различим след пушкинского локтя. <…> Эпитеты, жившие у него в гортани, — “невероятный”, “хладный”, “прекрасный”, — эпитеты, жадно употребляемые поэтами его поколения, обманутыми тем, что архаизмы, прозаизмы или просто обедневшие слова вроде “роза”, совершив полный круг жизни, получали теперь в стихах как бы неожиданную свежесть, возвращаясь с другой стороны, — эти слова… как бы делали еще один полукруг… снова являя всю свою ветхую нищету… <…> И все это было выражено бледно, кое-как, со множеством неправильностей в ударениях…»

Набоков говорит о чисто внешнем, формальном восприятии традиции как совокупности приемов и эклектичном копировании классических образов, но со времен Набокова мало что изменилось — живое и органичное восприятие традиции всегда было более трудным, чем ее заведомое отрицание.

2.

С моей точки зрения, лучшая часть современной молодой поэзии — это авторы, продолжающие русскую классическую традицию. В каждом регионе (и я как литредактор не раз в этом убеждалась) появляются новые, интересные и перспективные молодые поэты, которые усваивают многообразие русской поэтической традиции, руководствуясь при этом своим вкусом, — они литературно образованны, талантливы и хорошо понимают, что есть столбовая дорога русской поэзии, есть ее основное направление, но для себя путь и цель они выбирают сами.

О чем же может писать поэт? Только о самых главных вещах — о жизни и смерти, о любви… Как трагична жизнь — и как мало поэтов, способных передать глубину этого трагизма… Но несколько молодых авторов отваживаются на попытку сделать это, а их понимание развития человеческой жизни во времени — показатель творческой зрелости.

Руслан Кошкин, Мария Знобищева, Карина Сейдаметова — думается, они уже сложились как поэты, потому что художественность и нравственность для них — понятия неразделимые.

* * *

Стихи Руслана Кошкина острохарактерны, их не спутаешь ни с какими другими — не то чтобы это был специально разработанный, нарочито созданный поэтический язык, но его оригинальность, органичное соединение архаизмов, книжных слов и просторечия (даже жаргонизмов) — следствие неординарного мышления с четко выстроенной иерархией ценностей. Для Руслана Кошкина черное — это всегда черное, белое — это белое, правда — это правда, а ложь, в какие бы одежды ни рядилась, всегда остается ложью, как тьма остается тьмою и свет не перестает быть светом. Потому и одна из книг Руслана Кошкина называется «Свечение» — в ней он «высвечивает» главные земные (да и не только земные) истины: «Поиски… Света, отделение его от мрака и всякой серости — задача одновременно и творческая, и душеспасительная. И потому так дорого оно — открывающееся и исходящее ли изнутри, подаваемое ли свыше (как шест или веревка уходящему в полынью, как надежда), благодатное и благостное — свечение», — пишет автор во вступительном слове к сборнику.

О чем прежде всего говорит поэт? О том, чем жив человек, о связи с родным, с почвой:

 

Корнями, нитями, наитьями —

держи, родная, взгляд мой острый.

Спасительны, когда пленительны

твои размашистые версты.

Ты силой своего воздействия

возносишь сердце к поднебесью.

А почвенность — всегда естественна,

как дух, соединенный с перстью.

 

Лирический герой в стихах Руслана Кошкина живет по-настоящему только тогда, когда у него есть почва под ногами и ощущение родства с другими людьми — и с Богом:

 

Поклонюсь я на четыре ветра,

обмахнусь я знаменным крестом

и из жажды Божьего привета

из руин Ему воздвигну дом…

 

При этом он себя не теряет — напротив, в тесной связи с родным обретает:

 

Беспокоиться не изволь:

не пройдут ни печаль ни боль.

Или так: наряду с судьбой,

все твое — навсегда с тобой.

И печали, и боль, и крест.

Все, что было, и все, что есть.

Все, что выписано в судьбе,

все твое и навек — в тебе…

 

Многие стихи Руслана Кошкина — притчи о человеческой жизни, но автор предстает перед нами и мастером любовной и пейзажной лирики, способным передать тонкие душевные движения и философски осмысляющим противоречия, заложенные в природе человека. Все стихотворения, опубликованные в книгах Руслана Кошкина, отличаются твердостью нравственной и творческой позиции, а также авторской индивидуальностью — перед нами четко очерченный мир, в котором читатель не заблудится, а воспримет умом и сердцем истинное поэтическое слово.

* * *

Похожим путем идет и Карина Сейдаметова — у нее жесткие, совсем не женские стихи, несущие особый заряд энергии, но при этом они светлы и оптимистичны, в них есть преодоление трагедии и печали, что большая редкость для текстов молодого автора.

При чтении стихов Карины Сейдаметовой почти физически ощущаешь их зримость и яркость — словесная живопись и гибкость интонации, осязаемая живость и жизненность сказанного являются их несомненными достоинствами. Русское пространство, смену времен года, русские праздники, движение стихий и движения человеческого сердца — все это впитывает поэтическая интонация Карины Сейдаметовой, а ключевым становится понятие родства, но при этом семейная сага вписана в русскую историю — и старинную, и современную:

 

Край наследный мой —

мир соколиный,

Мой нежданно-негаданный рай.

Домик в листьях отцветшей малины,

Блик остатнего солнца вбирай!

Может, мнится мне, как барабанят

По залатанной кровле дожди

Иль меня окликает бабаня

Дробным сердцебиеньем в груди?

Иль туман-атаман Стенька Разин

Снова губит княжну на реке?

Край соколий, не чувствуешь разве,

То заря-кровяница в строке

Иль студеная Волга-водица

Все целует заплаканный клен?

Ночью что только нам не приснится!

Тихий мой новорожденный сон…

Новокуйбышев. Бабушка Анна.

Душный август… Прости-прощевай,

Край охранный мой, обетованный,

Вспоминай обо мне, вспоминай!

 

Читатель невольно обращает внимание на язык этих стихов — красивый, в чем-то даже орнаментальный, сохраняющий редкие русские слова, ткущий причудливое словесное кружево, — и в этой тяге к красоте проявляется женское начало:

 

Чем грустнее родная сторонушка,

Тем к ней бережней наша любовь…

А пойдем закликать жаворонушек —

Явь столетий, крылатую новь.

Мы веснянку поем, но весна еще

Не спешит на сторонку мою.

Лишь одни воробьишки всезнающе

Хороводятся в здешнем краю.

Погоди, скорым-скоро в проталинках

Расшалится марток-зимобор,

А пока все бока о завалинку

Лютень, снежный котейко, обтер.

Через причеты и выкликания

Растолкнется весна у ворот

И заклички, заплачки, предания

Пропоет нам, споет нам, шепнет…

* * *

Внимание к русскому слову, сбережение его — вот чего не хватает сейчас в молодежной поэзии… И когда видишь, что поэт чувствует и знает родное слово, пользуется неизмеримыми его возможностями, — всегда становится отрадно, но, наверное, ни у кого из молодых поэтов русская традиция не видна так отчетливо, как у Марии Знобищевой, поэта из Тамбова.

Стихи Марии Знобищевой абсолютно естественны и в то же время уверенно мастеровиты, когда читаешь их, не думаешь ни о каких технических вещах: ритме, рифме и т. п., просто читаешь — и понимаешь, что это поэзия в чистом виде. А если говорить о мастерстве, как о свойстве врожденном, то в стихах Марии оно сказывается именно на уровне слова — и из слова органично вырастает. Есть поэты, которые идут от интонации, от строки, от фразы, а есть те, которые идут от слова, становящегося «зерном», основой текста. Вот так и у Марии Знобищевой — стихотворение начинается со слова, игры с ним, его созвучия с другими словами:

 

Этот воздух пронизан —

Навылет, насквозь —

Голубыми капризными

Звонами звезд…

 

Или:

 

Взмах махаона, крик стрижа,

дыханье прерий,

И мускус уст, и ладан рощ,

и запах тмина...

 

Любое перечисление не кажется случайным, точная звукопись надежно связывает строку:

 

Кисло-сладкая сказка финского языка.

Волглых гласных клюквенная

округлость

И согласных ласковая упругость.

Лепет летнего колоска.

 

Иной раз кажется, что стихотворение создано из ничего, из воздуха, из мимолетного ощущения, но даже в таком воздушном творении есть сюжет, лирический, любовный:

 

Постой! Тут не до мастерства.

Мне надо подобрать слова.

Ну, эти: двор, трава, дрова,

Вода, деревья, синева.

 

Простые самые: рука,

Свет солнца, облако цветка.

Пока не втоптаны, пока

Сойти готовы с языка...

 

Не стану их перебирать,

Мне б только взять — и подобрать,

Омыть прохладой дождевой

И вместе с ними стать живой.

 

Слова подобраны с земли.

Зачем? Они бы проросли.

Все, что просилось на уста,

Оставь земле — она чиста.

 

Мария Знобищева пишет не только стихи, но еще и рассказы; правда, читая ее прозу, все равно угадываешь, что написана она поэтом: тщательная выверенность образов, внимание к детали, увлеченность лирическим настроением и даже само построение фразы показывают, насколько автор чувствует ритм, наполненность и глубину, значимость одного-единственного слова.

* * *

Поэтическое слово — это прежде всего возможность разговора с читателем, и естественность обращения к собеседнику может не требовать ярких образных строк, которые легко было бы цитировать, но доверительность и человечность обязательно нужны для того, чтобы человек на поэзию откликнулся. Особенность стихов Григория Шувалова в том, что он прислушивается к человеку в себе и вот это человеческое нам передает:

 

Начиналось все бойко и дерзко,

а потом развалили страну.

Из скупого советского детства

я запомнил игрушку одну,

 

что стояла в ДК неизменно,

фантастических звуков полна:

в ней гудела ночная сирена

и шумела морская волна.

 

Я пятнашку ей в брюхо закину,

и прицелюсь, и кнопку нажму,

и торпеда, разрезав пучину,

со всей дури ударит в корму.

 

Я не ведал расстрельной свободы,

потому не боялся ее —

философские шли пароходы

через горькое детство мое.

 

Я теперь научился толково,

не теряя в сраженье лица,

направлять бронебойное слово

на людские умы и сердца.

 

Ни себя, ни других не жалея,

научился судить обо всем,

и стреляет моя батарея,

как и в детстве, прицельным огнем.

 

Четко обозначенные приметы времени, отношение автора к тому времени и к самому себе на удивление не воспринимается как стихотворная публицистика — скорее, как желание осмыслить прошлое, которое мы потеряли, и понять, что все-таки осталось, что мы вынесли из той, советской эпохи.

Стихи Григория Шувалова целенаправленно спроецированы на прошлое, без осмысления которого для него нет понимания настоящего. И если даже Шувалов в стихотворении фиксирует настоящее и проявляется поэзия мгновения, то она всегда опирается на осознание жизненного пути целиком:

 

И иду я, дорогой влеком,

Открестясь от унынья и грусти.

Эта жизнь нам далась нелегко,

И легко мы ее не отпустим.

 

Эти стихи человечны, просты, ясны, но даже в некоторой их наивности есть своя изюминка — недаром стихи Григория Шувалова хорошо воспринимаются и сразу запоминаются, что является немаловажным достоинством на фоне сонма аморфных и «неорганизованных» стихов. Шувалов пишет логично, сюжетно, это типичная «говорная» лирика, но при этом — лирический разговор с читателем. И, я думаю, читатель оценит такой откровенный разговор:

 

Мне повезло, дела мои неплохи,

Я на ногах уверенно стою,

И поздний яд сомнительной эпохи

Еще не тронул молодость мою.

 

Еще горит в груди огонь желанья,

И я не сожалею ни о чем —

Я испытал любовь и расставанье,

И смерть стояла за моим плечом.

 

Я разлюбил бездушных и строптивых,

Похожих на холодную зарю,

Я счастлив был когда-то в этих ивах,

А нынче с равнодушием смотрю.

 

Ушла вода, и обнажились мели,

Притихли у причала корабли,

И всё, что в этой жизни не сумели,

Мы словно крошки со стола смели.

* * *

Иван Александровский тоже работает в русле «говорной» лирики, но его стихи скорее обращены к своему внутреннему «я» и более сдержанны, чем стихи Григория Шувалова. Лирический герой Александровского сочувственно относится к людям и вообще ко всему живому, для него необходима и важна связь с прошлым, но это не привязанное к эпохе «советское» детство, а просто городское детство с живописными приметами времени, своей детской «мифологией», особым фокусом зрения — одновременно и ребенка, и взрослого. В умении мастерски совмещать прошлое и настоящее — особенность многих стихов Ивана Александровского:

 

Мы ходили за околицу,

за околицей — дракон,

на скамейке дядьки молятся

под стаканный перезвон,

их завидев, бабки крестятся

на пустые рукава,

время вниз идет по лестнице,

как солдатская вдова.

Вниз, под улицу Вавилова,

там, где райвоенкомат,

где на стеночке акриловый

улыбается солдат.

 

Иногда поэзия Ивана Александровского может показаться сдержанной и холодноватой, на самом деле она исполнена внутреннего напряжения:

 

Красота не ведает покоя,

А судьба вершится на бегу.

Я держусь за дерево рукою,

Но остановится не могу.

 

В этот раз тебя зовут береза,

Значит, и меня зовите так.

Показав, откуда что берется,

Почки распускается кулак.

 

Лирический герой не особо жалеет себя, не зацикливается на собственных переживаниях, не ставит их во главу угла, но в то же время и не убирает из стихов — он здесь, он живет, он рисует не только портреты предыдущих поколений, но и свой «непарадный портрет» как живого человека, нашего современника, ощущающего связь времен:

 

Суров непарадный портрет,

Не верит ему отраженье,

Но части мозаики лет

Сжимают кольцо окруженья.

<…>

Вы словно большая семья,

Где каждый другому любезен.

Примите меня, если я

Могу быть хоть чем-то полезен.

 

Пускай я зеленый пока,

Вы в братство свое боевое

Примите хоть сыном полка

В конец бесконечного строя.

* * *

Иначе происходит создание поэтической реальности в стихах Дарьи Ильговой — здесь авторское «я» становится центром мира, центром осмысления, переживания, страдания и сострадания, ведь даже пережитое близким человеком лирическая героиня Дарьи Ильговой принимает на себя, перевоплощаясь:

 

Руки, которые помнят, как обнимать.

Я была тебе мать. Не такая плохая мать.

И я здесь, мы идем вдоль дома,

рука в руке,

Объясняемся на неведомом языке,

Обменявшись ролями.

Отчаянно жжет внутри —

Говори со мной, говори со мной, говори.

 

Вдоль малины и виноградника

до скамьи —

Еще слово, еще мгновение —

вот скамья.

Собирая по косточкам жалкий

скелет семьи,

Вспоминая, что мы семья.

Вечная радость моя,

Вечная боль моя.

 

В стихах Дарьи Ильговой есть гармоническая цельность уже сложившегося, почти потустороннего мира поэзии, определяющей жизнь; потусторонним становится и настоящее, и прошлое, одно перетекает в другое, и возникает идея бессмертия, пугая и маня одновременно:

 

Летим и замираем перед краем —

У пропасти, где не нащупать дна.

Нет на земле ни ада и ни рая —

Поэзия и музыка одна.

Как жаль, что мы судьбу не выбираем.

Как жаль, что выбирает нас она.

 

Представь, что можно жить легко

и славно —

Творений не вымучивать в ночи,

На десять лет вперед построить планы,

Шить обувь на заказ, детей учить.

Но не умею я молчать о главном,

Пока иду и музыка звучит.

 

Поэтический герой Дарьи Ильговой — человек, счастливый тем, что просто живет, он не осмысливает прошлое и крепко привязан к реальности своей наблюдательностью, самой принадлежностью к бытию.

 

Под лай дворняг докуришь, осторожно

Пойдешь вперед, ругаясь так и сяк.

В ночи морозной, железнодорожной

Тебя проводит черный товарняк.

 

На станции, где даже нет вокзала, —

Дыра такая, господи прости, —

Вновь сходятся и вновь берут начало

Надежды непутевые пути.

 

Просторечие здесь естественно перетекает в поэтическую напевность, и это говорит о цельности мировосприятия, которое гармонией преодолевает трагедию бытия.

* * *

Мария Четверикова, словно продолжая предложенную Дарьей Ильговой тональность, пишет:

 

Прожито. И держусь за то, что

прошлое становится вечным…

Но здесь тема преображается и приобретает иное звучание — это жадное внимание к жизни, к ее подробностям, любовь к реальности и четко выраженная эмоциональность. Стихи Марии Четвериковой вообще радуют подвижностью, гибкостью лирического сюжета и «лица необщим выраженьем», при этом в текстах есть яркое живое чувство — мы сразу видим человека, который доверительно с нами беседует:

 

Я остаюсь упрямой и стихийной,

свободной и сжигающей мосты;

стоят цветами в вазе мастихины,

а значит, мне подвластны все цветы.

 

Для меня это — поэзия преодоления и любви. Сейчас мало кто из молодых авторов по-настоящему, без оглядки на условно традиционные клише, без боязни — такие стихи пишет. Для этого нужна смелость. И в стихах Четвериковой смелость и энергия любви есть, но это не лежит на поверхности, а словно спрятано — лирическая героиня сначала приучается существовать в безвоздушном пространстве и лишь потом создает любовь, чтобы отдать ее миру:

 

Ты точку не даешь поставить —

закончить книгу.

Я в ливне слышу неспроста ведь

мотив из Грига:

мне страшно годы ждать напрасно,

горя украдкой…

 

Но, отпустив тебя, погаснуть

страшней стократно!

 

Отбросив муть драматизаций,

услышу в ливне,

что Сольвейг, если разобраться,

была счастливой.

 

В этом и сила стихов Марии Четвериковой: любовь должна преобразовывать мир, как солнце топит лед. Не Бог приходит к нам — мы приходим к Богу…

 

Ничего, что не мост, а мостки лишь:

это просто — немного да малость.

Знай, тоска: мое сердце покинешь —

дозвониться бы только до мамы.

 

Ничего, если путь через пустошь:

это просто — туда и обратно.

Знай, беда: мое сердце отпустишь —

дозвониться бы только до брата.

 

Ничего! Пожимая плечами,

принимаю любую дорогу.

Только б близких сберечь от печалей —

домолиться бы только до Бога.

* * *

«Улица Бога» — запоминающееся название стихотворения, а его автор Дмитрий Ханин, один из самых интересных молодых поэтов современности, пишет в классической, традиционной, немного замедленной философской манере — так, что сразу вспоминаются стихи «тихих лириков» Владимира Соколова, Анатолия Передреева, Николая Рубцова.

 

а я бы назвал эту улицу — улицей Бога.

Хоть ангелов, даже на Пасху,

пока не встречал.

Здесь церковь снесли, а пивная —

грешна и убога.

Но первый фонарь от угла —

как начало начал.

 

и я бы развесил таблички —

«Вот улица Бога».

Пусть редким прохожим не так

будет страшно идти…

Пусть между акаций священною

станет дорога

И каждый бредущий почувствует

ценность пути…

 

А если в безумье отвергну наивность

прогулок,

То в паре кварталов отсюда куплю себе дом

И жизнь проведу, ощущая,

что мой переулок

На улицу Бога выходит последним

окном…

 

Несмотря на некоторую абстрактность отдельных стихотворений, Дмитрий Ханин отличается от большинства молодых авторов верной интонацией и точным нравственным камертоном, его стихи наполнены музыкой. И музыка эта связана с осмыслением прошлого, его проживанием и переживанием:

 

Я в ностальгии буднично тону,

Смотрю на мир, живущий по старинке,

И вижу, что отдельные снежинки

Сливаются в большую белизну.

 

Стихи Дмитрия Ханина не богаты подробностями и деталями быта прошлого или настоящего, но в них есть ощущение лирического героя — себя — в бытии, удивленное и свободное:

 

Я пока еще, кажется, молод,

Я иду в безмятежном краю,

А на ветках сверкают жердёлы,

Освещая дорогу мою.

И при тихом спокойном сиянье

Видно то, что не выявит свет, —

Перешедшие в сны очертанья

Отгоревших, как ягоды, лет.

Я о прошлом тоскую нередко,

А мечты о грядущем скупы —

Мне бы стать плодоносною веткой

У изгиба тернистой тропы.

 

2.

Разумеется, современная молодая поэзия — это не только имена, названные сегодня, я всегда рада читать новые, живые и честные стихи других поэтов, которые стремятся прояснить суть современности и современного человека. И разумеется, в таких текстах, как и в любых настоящих стихах, хотелось бы видеть стремление постигнуть прошлое для познания будущего; есть поэзия настоящего и ускользающего момента, есть осознание трагичности человеческой жизни, приятие и неприятие современного мира, овладение традиционным стихом — и разумное отталкивание от него, эксперимент с формой, не отказывающийся от сущности «изначального единственного Слова», как сказано в замечательном стихотворении Павла Великжанина «Дети девяностых», которое, пожалуй, стоит привести целиком:

 

Ледяные батареи девяностых.

За водой пройдя полгорода с бидоном,

Сколько вытащишь из памяти заноз ты,

Овдовевшая усталая мадонна?

 

Треск речей, переходящий в автоматный,

Где-то там, в Москве, а тут — свои заботы:

Тормозуху зажевав листком зарплатным,

Коченели неподвижные заводы.

 

Наливались кровью свежие границы —

Ну зачем же их проводят красным цветом?

А подросшие участники «Зарницы»

Косяки крутили из бумажных вето.

 

Только детям все равно, когда рождаться:

Этот мир для них творится, будто снова.

Сколько раз тебе и петься, и рыдаться,

Изначальное единственное Слово?

 

Мы играли на заброшенном «Чермете»,

В богадельне ржавых башенных атлантов,

И не знали, что судьба кого-то метит

Обжигающими клеймами талантов.

Мы росли, а небо падало, алея.

Подставляй, ровесник, сбитые ладони!

Вряд ли ноша эта будет тяжелее,

Чем вода в замерзшем мамином бидоне.

 

На литературных семинарах и форумах всегда есть перспективные молодые поэты, но большинство из них пока все-таки находится в процессе роста — и мне интересно, как будут творчески развиваться Александр Тихонов, Александр Рухлов, Павел Великжанин, Александр Лошкарёв, Василий Нацентов, Елена Жамбалова. Интересно мне наблюдать, и как переплавляются традиции и влияния в стихах молодых авторов, соединяясь с их собственным опытом, с чистотой душевного движения, с сочувствием к другому человеку, с проникновением в судьбу современника, — у каждого создается свой индивидуальный узор, который можно было бы иной раз и покритиковать за нечеткость или декларативность, но все-таки главное в том, что интонация найдена и за стихами я вижу «внутреннего человека», опыт гармонизации современности, объединения временных пластов… Вижу я и влияние старших современников — это прекрасно, что у молодых писателей есть такие учителя, живой источник поэтического слова. Традиция не прерывается…

100-летие «Сибирских огней»