Вы здесь

Последний чудак

Рассказ
Файл: Иконка пакета 07_samohin_pch.zip (12.91 КБ)

Я пришел на обменный пункт, видимо, одним из последних. Народ там, как накануне, уже не толпился. Тихо было.

Голову я принес в коробке из-под шляпы, обложив ее предварительно ватой. Поверх ваты была еще пергаментная бумага, и все это я перетянул бечевкой.

Господи! — сказала девушка-приемщица, сердито дергая неподдающийся шпагат. — Закутали-то, закутали!

А поосторожней нельзя? — не выдержал я. — Голова все-таки...

Не понимаю — чего люди трясутся, — оказала девушка своей напарнице. — Ведь сейчас получит новую. Такую еще голову выдадут вместо этой рухляди.

У вас так не рухлядь! — обиделся я.

Нам давно поменяли, — сказала девушка.

Оно и видно.

Что вам видно? — спросила девушка. — Напрасно иронизируете, гражданин. Головы очень хорошие. Предусмотрено даже знание трех иностранных языков.

Она порылась в картотеке.

Вы поэт, значит? Что-то не слыхала такого поэта.

На иностранных языках не пишу, — отпарировал я.

Хм, — сказала девушка. — Поэт-поэт... Муся! Что там у нас осталось из поэтов?

Два песенника, баснописец и переводчик, — сообщила Муся.

Какие еще песенники?! — заволновался я. — У меня же совершенно другое направление. Песенники, понимаешь, какие-то!..

Вы бы еще попозже заявились! — сказала девушка. — Хорошо хоть эти остались... Что же мне с вами делать? Ума не приложу...

А может, девятьсот седьмую? — посоветовала напарница.

Еще чего! — оборвала ее первая девушка. — Забыла распоряжение Георгия Суреновича?

Муся испуганно прикусила язык.

А чем вам, собственно, не нравятся песенники? — спросила девушка. — Будете как этот... «а я все гляжу, глаз не отвожу».

Нет уж, благодарю, — сказал я, забирая обратно голову. — Где тут у вас главный?

Пожалуйста! — дернула плечиком девушка. — Муся, проводи. Кажется, я вам ничего такого не сказала. Сами же... То не нравится, другое не нравится.

Что вы! Очень мило поговорили! — горячо заверил я ее. — Просто не каждый день приходится менять голову — нервничаешь.

В кабинете начальника обменного пункта меня ждал сюрприз. Из-за стола поднялся Жора Сосискян, старый друг — мы с ним еще в университете учились.

Здорово, Сосиска! — обрадовался я. — Принимаешь гостей?

Это кто же к нам пожаловал? — растерянно улыбаясь, сказал Жора (он не узнавал меня без головы). — Кто же это пришел... в сереньком костюмчике?

Это я пришел, — сказал я и назвал свою фамилию.

Фу ты! — облегченно вздохнул Жора. — А я смотрю, смотрю — знакомая походка. А это вот, значит, кто.

Жора, — начал я, — тут мне, понимаешь, песенника какого-то сватают. Я, конечно, не Пушкин...

Да не волнуйся! — сказал Жора. — Не переживай. Отложена для тебя головка. Номер девятьсот семь... Вот, дорогой! — оживился вдруг он. — Дожили, понимаешь! Могли мы разве мечтать об этом?!

Куда там! — осторожно сказал я, не совсем понимая, к чему он клонит.

Раньше как было, — наклонился ко мне Жора, — полная зависимость от болезней, разных там потрясений, я уже не говорю о возрастных изменениях. Допустим, продырявилась у тебя память. Склероз, так сказать. Куда от него денешься, а?

Да, склероз, — грустно подтвердил я. — Уж от него никуда...

А теперь? — сказал Жора, и глаза его засверкали.

Теперь? — откликнулся я.

Сдаешь это барахло, — сказал Жора, — и получаешь новую голову, не подверженную заболеваниям, инфекциям, депрессиям...

Высокостойкую, значит, — заметил я.

Именно, — кивнул Жора. — А кроме того, с нестареющей памятью, абсолютно правильным мировоззрением и гарантией от временных заблуждений.

Как, и это предусмотрено? — спросил я.

Ну разумеется. — Тут Жора перешел на интимный полушепот. — Послушай, дорогой, я тебя очень уважаю, но знаешь, какой резонанс получило твое последнее стихотворение?

Кхм, — кашлянул я. — Интересно.

Жора достал уже знакомую мне карточку.

Так, — прищурился он. — Ну, тут повышение производительности труда на ноль целых восемьдесят три десятитысячных процента в сфере коммунального обслуживания, две парфюмерные фабрики перевыполнили квартальные планы, обязательства сотрудников одного института и кое-что еще — из области положительного воздействия... Но вместе с тем! — Жора поднял палец. — Шофер такси Букина Эсфирь совершила преднамеренный наезд на диктора телевидения товарища Бабарышника; учащиеся ГПТУ Мудрик и Полоухин вырезали гладиолусы на городской клумбе; двенадцать ночных сторожей подали заявление об увольнении по собственному желанию и, наконец, некто Левандовский из оркестра народных инструментов...

Венька! — перебил я.

Возможно, — сухо сказал Жора. — Некто Левандовский ударил собеседника по голове домброй... А теперь скажи: можем мы такое допускать?

Ну-у, — сказал я. — Видишь ли... Что касается Веньки, то вряд ли тут мои стихи... Он их и не читает сроду...

Не можем мы такое допускать! — твердо ответил на свой вопрос Жора.

Так-так, — вздохнул я. — Значит теперь этот Бабарышник будет спокойно гулять, и никто на него, сукина сына, уже не сможет наехать?

Ну да! — радостно подтвердил Жора. — Если случайно не попадет.

Случайно он не попадет, — сказал я. — Чего захотел.

Скажешь тоже, дорогой! — рассмеялся Жора. — Разве я хочу? Пусть живет... Ладно, — закруглил он. — Сейчас распоряжусь, чтобы тебе выдали девятьсот седьмую...

Погоди, — удержал я его. — Не торопись... Слушай, Сосискян, ты меня давно знаешь... Скажи, я просил когда-нибудь для себя исключительных благ?

Н-ну! — оказал Жора. — Знаем твою скромность.

Может, с черного хода чего-нибудь тащил или по блату доставал?

Зачем такое говоришь? — расстроился Жора.

Ну вот, — сказал я. — Не просил до сегодняшнего дня. Это в первый и последний раз.

Понимаю! — вспыхнул Жора. — Понимаю, — повторил он и заерзал.

Потом перегнулся ко мне через стол и сказал:

Имеется одна невостребованная. Готовили для академика... Только как старому другу, дорогой...

Тю! — замахал руками я. — Катись ты со своим академиком! Я о другом! Ты мне только выпиши справку: дескать, гражданин такой-то голову поменял. И все. А я уж заберу эту свою. Тем более ее еще и распаковать не успели.

Справок не даем, — официально сказал Жора, — Отрезали эту бюрократию. Навсегда... Здесь, — он похлопал рукой по какому-то лысому прибору. — Здесь все фиксируется. Обменял — зафиксирует, не обменял — пеняй на себя.

Да-а, — задумался я. — А может, подобрать что-нибудь из брака? Что-нибудь похожее на прежнюю?

Тебе как лучше стараешься, — обиженно сказал Жора. — а ты... понимаешь. — Он нажал кнопку и спросил в микрофон: — Товарищ Маточкина, как там у нас сегодня? Одна? А что за дефекты?

Жора усилил звук, и мне стало слышно, как женский голос перечисляет: «Склероз, депрессивные приступы, головокружения, мигрень».

Господи, Жора! — вскочил я. — Это же почти моя голова!

Положим, мигрени-то у тебя не было, — буркнул он.

Эх, Сосиска! — сказал я. — Уж к мигрени я как-нибудь привыкну!

Через час я вышел из обменного пункта. На плечах у меня была моя новая старая голова. В кулаке я сжимал две таблетки. Это Сосискян дал мне их на прощанье. «Возьми, — сказал, — они сладкие. Кисловатые такие. После этого дела три часа нельзя думать, а без таблеток все равно думается».

Мимо бежала собака. Я хотел бросить ей таблетки, но пожалел. За что же ей такая обида — три часа не думать.

Бросил таблетки в урну.

 

100-летие «Сибирских огней»