Вы здесь

Провокация плоти

Из цикла «В разодранных лохмотьях бытия»
Файл: Иконка пакета 10_popov_pp.zip (30.65 КБ)
Владимир ПОПОВ
Владимир ПОПОВ


ПРОВОКАЦИЯ ПЛОТИ
Из цикла «В разодранных лохмотьях бытия»


— И почем у тебя яблочко, Ева? — спросил Адам.
— Да ни
почем, — пожала плечиком Ева. — Задарма отдам. Змеюка здешний говорит, что для своих тут все бесплатно. Вкушай на халяву, Адаша.
«Хорошо-то как», —
подумал Адам и вкусил яблочко из рук Евы.
Так с тех пор за это и расплачивается.

Эрогенная зона России всегда привлекала кобелей со всего света — самых разномасштабных, разношерстных, разномастных — от породистых догов-бульдогов до безродных дворняг СНГ. Истекая слюной и потом, они сползались к границам России, пожирали взглядом ее бескрайние просторы, стелились хвостами по земле, выстукивали коленками воинствующую дробь и вытягивали носы к вожделенному престолу власти (позволяющему, по их мнению, овладеть Россией) — где бы он там ни находился — на Киевщине или в Новгородчине, на Псковщине или во Владимиро-Суздальщине, в Петербурге или в Москве. Уж больно привлекательной казалась им эта необычайно женственная страна, манящая, дразнящая, чарующая, завораживающая самим своим названием — Россия, и в дрожь бросало от неуемного желания овладеть ею, подавить, растоптать, уничтожить, подчинить себе… И пользовать, пользовать, пользовать!
Иные пытались взять ее силой. Но обломав зубы и получив пинка под зад, выкатывались в пределы своих государственных образований, где и зализывали раны, обиженно скуля и вынашивая планы долгосрочного мщения.
Другие, более терпеливые и осторожные, наученные горьким опытом предшественников, действовали гораздо изощреннее. Искусно подменяя фрейдистские инстинкты павловскими рефлексами, они прижимали в себе перезревшую похоть и искали пути проникновения в страну посредством набора дипломатических средств: лесть, кредиты, моральная поддержка и активная идеологическая пропаганда; то есть обрабатывали ее по всем правилам традиционного флирта, наивно полагая, что воздействие на власть, как основную эрогенную зону страны, позволит им наложить лапу на всю страну, а значит, и обладать ею, и пользовать в собственных интересах. Но и эти в конце концов поджимали хвост, раздосадованные неудачей, и искренне недоумевали, мол, «загадочна русская душа» и «загадочна страна Россия», «потемки, сплошные потемки…»
И невдомек было всему этому псиному племени, что не каждую страну можно взять в оборот — даже в эпоху всеобщей рыночной продажности, даже при ее запущенном материальном положении, при ее запутанном идеологическом оформлении, при ее еще окончательно не сформированной и уже окончательно кастрированной государственной власти. Поднаторевшие в искусстве обольщения на панелях мирового развития, сами неоднократно ссучившиеся в процессе становления и утверждения на мировой рыночной свалке, определившие свое место в ней согласно затраченной отдаче, они и Россию воспринимали так же, по своему образу и подобию, и ждали от нее того же. И каково же было удивление, когда они не находили с ее стороны соответствующей реакции. Отдачи не было. Не было даже намека на нее: ни взгляда кокетливого, ни вежливого повиливания хвостом. Динамокрутье какое-то, черная неблагодарность, недооценка ощутимых ценностей!.. И ощупывали они растерянно свою милитаризованную мощь и туго набитые карманы, и елозили у границ России, и принюхивались к ней с расстояния своих четырех неудобных для кусания локтей, и тешили себя надеждой, что не все еще потеряно, не все еще средства использованы, надо потерпеть, надо выждать, только цену правильно определить да конкурентов неправедных опередить, и никуда эта Россия не денется, все равно природа возьмет свое, отдастся, еще как отдастся, сама приползет, таков ее удел, баба она и есть баба, будь то шлюха подзаборная, будь богородица святая…
Есть гигантская разница между страной с названием Россия и государством с тем же самым названием, между интуитивно-чувственным началом и рассудочно-ограничительным концом, между врожденным генетическим замыслом и бесконечным историческим воплощением его — то есть то, что происходило, происходит и будет всегда происходить в культурно-территориальном пространстве России на пути ее становления в мировом цивилизационном процессе. В этом сила России, но в этом и ее слабость. Сила страны и слабость государства. По большому счету, Россия еще никогда не находила необходимого ей государственного выражения. И неизвестно когда найдет. Так как найти это можно только в себе, внутри себя, в собственном изначальном замысле, а не в советах, планах и проектах так называемого «мирового сообщества», оптом и в розницу предлагающего себя в качестве покровительствующих наставников для «девицы» не самого легкого, но такого соблазнительно непосредственного поведения.
В мужебильных странах процесс огосударствления проходит гораздо проще. Там государство естественно вызревает из изначальной своей сути, сохраняя при этом генетическую память, зубы и когти, и без особых хлопот вписывается в общую стаю мирового сообщества. А продемонстрировав умение работать челюстями, хвостом и задницей в традиционно нетрадиционной ориентации свального «со-дружественного общения», легко определяет свое место в ней и право на собственную кость с общего скелета мироздания. И только место вожака еще будоражит иногда мозги и чувства наиболее ориентированных и оснащенных членов миросообщества, хочется им (поэтапного, конечно) выхода на вершину власти в мировой политической раскладке, чтобы как можно больше иметь под собой и как можно меньше над собой. Аж коленки стучат по всему жизненно важному пространству в зоне национальных интересов наиболее предприимчивых и прагматичных деятелей миросообщества, зубы чешутся, мышцы зудят, мозги в бредовом тумане… В то время как большинство стран еще только ждут своего часа, ввиду хронической задержки в развитии, нарабатывают опыт в локальных территориальных разборках, посматривают на старших товарищей, подтявкивают сильным и наглым и демонстрируют лояльную отмашку хвостом процессам «мирного урегулирования». Но время придет, и они тоже выступят на международной арене не только в пассивной своей ипостаси, а полноценными половозрелыми особями, субъектами агрессивного права. На то и рассчитана система международных отношений, тем и воспитывает она суверенную смену смене: выжил — насобачился — созрел — возьми свое… Если зубы не обломаешь.
А что делать странам, которые изначально не ощущают в себе традиционной агрессивной сущности? Что делать, если страна испытывает безразличие ко всему происходящему вокруг? Что делать, если ей бесконечно скучно от всех этих дрязг-передрязг и хочется единственно жить в себе, не позволяя никому вмешиваться в свои внутренние дела, не разрешая лезть в душу и не признавая навязываемых ей законов чужеплотских общений — гомосексуальных по своей сути? Что делать откровенно женской стране в этом мире всеобщего бардака, если она никогда не укладывалась в прокрустово ложе «голубой» планеты? Что делать России, если она не способна стать «доброкачественным» государственным образованием в мире, для нее не приспособленном?..
А женщина на то и женщина, чтобы быть вздорной. Иначе она и не женщина вовсе. И принимать ее надо со всей ее придурью. Если вообще принимать.
Женщины умеют считать только до двух. Во всяком случае, едва ли не каждая из них после первой близости обычно впадает в лирическое настроение и, распираемая осознанием собственной значимости в историческом процессе бытия, зачем-то сообщает: «А знаешь, у меня до тебя уже было двое мужчин. Только двое. Да и те…» И ты отрываешь голову от подушки, и даришь ее всеободряющей улыбкой, и тянешься к ней с лаской, прекрасно понимая, что и сам когда-нибудь войдешь в число тех самых «двоих», о которых она будет постоянно поминать. Что поделаешь, такая уж у них память.
России в этом плане не повезло. У нее не было мужчин. Вообще не было. Ни одного, ни двух, ни того бесчисленного множества, которое входит в понятие «двое». У нее их вообще никогда не было. Та многочисленная когорта «властителей», что на том или ином историческом этапе елозила на державном самосколоченном троне, пытаясь овладеть ею и придать ей доброкачественный государственный вид, — суть евнухи, достигшие хронической импотенции на базе собственной бездарности и неспособности ориентироваться в нервотрепке неразделенной «любви». Они никогда не достигали желаемого. Потому и стремились всегда, во все времена, использовать свое «служебное положение» для того только, чтобы сбыть Россию в «мировое пространство», сдать в аренду на растерзание алчущей своре миросообщников. И что-то корыстное от этого поиметь. Хоть шерсти клок, как утешительный приз сутенера.
Но ведь были, были, пророчились, прогнозировались ей, еще в детских сказках предсказывались — всякоразные принцы заморские и свои лопухи доморощенные — от старших сыновей до Ваньки-заморыша, взросшего на подворье и прославившегося дурью своей и ленью, который, как правило, и побеждал в конкурсе претендентов на руку и сердце, полагаясь на мелкое жульничество и умение выбивать инвестиции из нереальных потусторонних сил. То он волка оседлает, то Сивку-Бурку обломает, то через пень-колоду плюнет — глядишь — уже и охмурил красавицу. Женщины падки на чудеса.
Много таких «ванек» было у России. И много чудес они ей обещали: и экономических, и политических, и семейно-бытовых — макрочудесную жизнь рисовали, затридевятьземельную, заокияноморскую, закудыкинугорскую. Но сядет такой очередной на трон, как на печь завалится, трет заветное кольцо, трясет из Жар-птицы яйцо, щучье веленье поминает, через пень-колоду харкает, Сивку-Бурку тормошит, за Окиян-море глядит, ручки халявные тянет — где там на горизонте чудеса обещанные? А там — только принцы заморские топчутся, племя шакалье, маниакальное, ненасытное, с карманами туго набитыми, с деньгами еще не отмытыми, от горизонта пахнущими, с намеками на счастье-благодать оплатное. Какая уж тут любовь, если ее и так нет, если бессилен что-либо реальное дать России, осчастливить ее, не поднимая задницу с печи и трона? Да и что ей в самом деле надо, какая любовь? Умом Россию не понять... Да и в голове пусто. Пусто в руках. Пусто на подворье. В печи — тоже ничего. Только пень-колода оплеванная... И что теперь делать Ваньке, власть имущему? Любовь до ручки довела. До протянутой.
Власть в России никогда не была властью над Россией. Подчинить ее себе — они еще могли. Но овладеть ею... Для этого надо быть мужчиной, а таковых не находилось. Да и задачи такой не ставилось — ввиду все той же потенциальной беспомощности, вечного упования на чудеса и судорожного недержания характера. У нас над собой-то властвовать не умеют. Что уж говорить о загадочном мире удивительной страны, с ее непредсказуемым русским менталитетом, русской чувственностью, русской душой и чисто русским самосознанием? А в том, что Россия исключительно русская страна (по духу и плоти), — сомневаться не приходится. Она показала это всей историей своего существования — с младенчества до наших дней. Хотя им — что ванькам-полудуркам, что принцам-полукровкам, тоже безнаследным и тоже на полцарства замахнувшимся (хотя как можно купить половину души?), — понять это трудно. Еще труднее — признать это. Возомнившие себя вершителями судьбы России, они, ее державные полувластители, всю русскость ее могли использовать только в качестве экзотического добавления к макияжу, подрумянивая имидж дородной бабы здоровым налетом крови с молоком для прельщения вечно шакалящих и вечно озабоченных «инвесторов».
Логика сутенера проста, как два пальца на взводе (ныне все чаще растопыриваемых): взять себе как можно больше, ничего ни во что от себя не вкладывая, то есть нагреться на элементарном беззатратном посредничестве, используя ажиотажный спрос на Россию со всех сторон и во все времена. Вне бардака и при евнухе женщина всегда будоражит нервы и притягивает внимание. А если еще и евнух свой, и работает грамотно — какая тут, к черту, российская государственность, какие могут быть проблемы — все снимается элементарно просто. Воображение рисует...
Воображение рисует элементарное: женщина это всего лишь женщина,
то есть то, что вкладывает в нее мужчина, и ничего более. А чтобы больше вложил — надо хорошо подать товар (можно даже лицом). Тогда и начинаются потуги власть предержащих сыграть на посредничестве между Россией и окружающим миром, тогда и прорубаются окна в Европу, и открываются задворки в Азию, и распахиваются ворота на вечно назойливый Юг, и выдвигаются сени на Север — Россия выставляется на продажу — то в позе устойчивой монастырской послушницы, то относительно устойчивой и «просвещенной» безруко-загребущей Венерой Милосской, то неустойчивой в ногах и по-кабацки хмельной «прекрасной дамой», то уверенно устойчивой Мухинской трудовой ударницей, агрессивно замахнувшейся серпом по членам мирового сообщества, то (уж вообще никуда!) вседоступной бомжихой, нищенствующей на развалах ядерного арсенала и собирающей бутылки между ржавых ракет; то ее размалюют матрешкой, то опутают «шелками и туманами» сопливого романтизма, то прикроют паранджой «железного занавеса», то снабдят веслом и выставят средневековой пастушкой на охрану лесопарковой зоны, то в космос вытянут обеими руками, в дали необъятные, то ее наделяют распродажной горбачевской со-гласностью, то вульгарной ельцинской рубаха-парневостью, то многообещающей распутно-путинской кокетливостью, раскручивающей «динамо» сразу по всем направлениям «невидимого фронта», то изображают... О многочисленных мадоннах, у портретов которых млеет неполноценная часть человечества, — и говорить не сто́ит.
А она — Россия!
И никто никогда не пытался найти в ней
ее самое, открыть в женщине женщину. Каждый вкладывал то, что он под таковой разумел, то есть самого себя и свои убогие представления о российской государственности. Бездарность дилетантов, их хроническая неспособность понять, что Россия неизмеримо выше всех их представлений о ней, и породила то пародийно-беспомощное государственное образование, которое многие пытаются называть Российским государством, хотя она по-прежнему остается страной. И будет оставаться до тех пор, пока все это сутенерствующее племя политиков не дойдет до мысли, что не Россия должна подстраиваться под окружающий мир, давно изживший себя во всех отношениях и не имеющий никакого будущего, а он, этот мир, должен позаботиться о собственном спасении, если не собирается благополучно почить на развалах изжившей себя цивилизации. Ибо не одухотворенный мир, не одухотворенная страна, как и любая не одухотворенная плоть — не имеют право на существование, они уже изначально мертвы. А дух — это и есть мужское начало. Одухотворение — соитие духа и плоти — только и способно дать жизнь. И человеку, и государству, и всему этому миру.
Но
все это выше разумения наших политиков. И не очень согласуется с их интересами. Они озабочены другим. Тем, что есть под рукой. Они не чувствуют время. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. Они держат синицу в руках и разглагольствуют о Жар-птице в небе, чудес ждут, благ доверенных, сивок-бурок эскадрон, щука-рыбин легион, волчьих стай поверенных, пень-колод немерянных... Что поделаешь, такая уж у них генетическая память.
Политики умеют считать только до двух. Во всяком случае, едва ли не каждый из них после первой близости к народу обычно впадает в лирическую эйфорию и, распираемый осознанием собственной значимости в историческом процессе бытия, цепко держит в памяти только двоих: того, кому отдаться, и того, кому продаться. В первом случае это электорат, партии, движения, проституированная пресса, клубы по интересам (традиционной и нетрадиционной ориентации), группы идеологической поддержки и просто холуи. Во втором — оптово-финансовые круги, розничные взяткодатели, спонсоры лоббирующие, иностранные инвесторы, да и много других заинтересованных лиц... Так между этих «двоих» и вертятся.
На этом всегда можно хорошо нагреться. Нужно только удачно «сдать» Россию. А за
желающими дело никогда не стояло.
С давних пор, когда орды варваров (в рамках «великого переселения народов») вытаптывали европейское пространство в поисках подходящих для
мародерства пастбищ, Россия, еще молодая, еще юная, еще девочка-подросток, язычница, уже притягивала взгляды дикарей. Но не по зубам она им оказалась, несмотря на свою вызывающую молодость. Да и смущала эта свободолюбивая девчонка своей дерзкой непосредственностью и наивной неподготовленностью к элементарному плотскому потреблению. Подрасти ей еще надо, созреть.
Первым это понял предприимчивый Рюрик. Выправив себе метрики, он, не помнящий родства своего, представился ей принцем заморским, романтичным варягом, блуждающим по морям и весям земного покрова, и предложился в ведущие наставники России, то есть взялся за подготовку ее к взрослой «самостоятельной» жизни.
Он и его последыши много сделали для России, присутствуя при ее созревании, при ее росте, взрослении, при ее первом выходе в свет. И немало нагрелись на этом. Но основной барыш, как пожизненная рента, должен был прийти, когда России удастся придать по-настоящему товарный вид. Ее насильственно крестили, не дожидаясь совершеннолетия, обрядили в православно-лубочные одежды, обучили грамоте, манерности и первичному ориентированию на местности.
От южных и северо-западных поклонников она благополучно отмахнулась не того хотели сутенерствующие «властители», грызущиеся в свите ее за первенствующее место. На дикий и далекий восток внимания не обращалось. Уж больно дальний он был уже тогда, а «нашенским» тогда еще не был; да и пророчество о том, что именно оттуда будет произрастать богатство России, — еще не было записано в скрижалях истории. Но именно оттуда попер второй поток бродяг-переселенцев, обуреваемых жаждой расширить свое жизненное пространство.
И отвалилась челюсть у лошади Пржевальского (тогда еще кобылы бесфамильной), и затормозила она на красный свет пожарищ, растерянно взирая на золото куполов, синь пронзительную, бескрайние заснеженные просторы и вопиющее российское бездорожье.
И вывалился из седла басурманствующий монголо-татарин, икнул коротко и продрал свои не свойственные к этому глаза, и узрел красоту неписанную, страну обетованную, пошире степей его родных и просторов уже завоеванных. И оседлал вновь свой «мерседес» XIII века (не по времени выпуска, а от Рождества Христова), махнул плетью и тихо возликовал душой: вот кого надо покорять, вот кого брать в оборот, и зачем мотаться по европам на поиски какой-то жопы, когда здесь баба красоты неписанной, способная украсить любой гарем, не в пример луноликим красивая и почти что трудолюбивая, и будет она его женой, не первой женой, но последней (не по статусу, конечно, а по времени). А тут уже и князья наперегонки бегут, великие и не очень, семя Рюриковичей размножившееся, трут заветное кольцо, теребят в руках яйцо, лошадь бедную терзают, Сивкой-Буркой обзывают, в пень-колоду наплевались, о приданном сторговались и ушли к себе опять — собирать дань на контролируемых территориях, чтобы великокняжить на Руси, евнуховать при будущей России.
Ну как тут уйдешь от такого? Надо менять кочевую жизнь на оседлую. «Мерседес» натруженный — в стойло, самому — в стойбище — то есть в быт, в хозяйство, в жизнь спокойную, обеспеченную, уравновешенную...
Она была прекрасна и
надежна, как короткое слово «фураж». Но не по его басурманскую душу. И характер — не приведи господи.. Ее любовью надо было брать, не дикостью восточно-семейственной и хозяйственностью, мало свойственной и самому монголо-татарину. Не узрел он этого своими заплывшими басурманством глазами, проглядел в безделье золотоордынском, в игрищах и попойках традиционных. Одряхлел совсем в сугубо мужских посиделках, не зная, чем еще занять себя, пока супруга хозяйство тянет, из монголо-татарина выродился в просто татарина, а потом и обрусел окончательно вот и проморгал красавицу.
Шакалье инородное только этого и ждало. Сразу засуетились у границ, на вольную женщину глаз положив. Но уже до этого засуетились политики предусмотрительные, власть имущие и у власти бездоходно прозябающие, в планы-расчеты кинулись, в обозрение мировых пространств. Боярами себя обозвали (все-таки не мелочевка княжеская, до неприличия размножившаяся), прикид сменили, представительность свою (имидж по-нынешнему). Второй Византией уже побывали, надо бы третьим Римом стать...
Но коллективная боярщина хороша при дележе добычи, а дело делать приходится одному человеку (под мудрым, конечно, руководством и коллективным наблюдением). Такова психология организованного труда.
Выделился лидер.
Царем стал называться. Петухом двуглавым загарцевал перед Россией, обряжая-выряжая ее, белокаменную, национальный колорит всячески подчеркивая, самобытную культуру и прелесть женского ее достоинства на мировом рынке устоявшейся цивилизации, которая почему-то дала сбой в сторону открытия Америк и старо-индийских связей, с последующей их колонизацией.
Тут, конечно, сказалось
бабье чутье, в лице иностранной гражданки Софы Палеолог, которая, ностальгируя по оставленным Византии и Риму, подсунула очередной фрукт в руки очередного, как она полагала, мужчины. Но школа Евы мало помогла России. Она стала еще мудрее и краше, но целое столетие на нее никто не обращал внимания, кроме мелких прибалтийских шавок и одряхлевших восточных кобельков, окончательно разложившихся до помоечного состояния и не претендующих уже на созревшую и сильную страну. Весь остальной мир был занят освоением нового пространства и предавался оргиям и междоусобицам в переналаживании порочных и беспорочных связей. Стая уверенно формировалась.
А сформировавшись, обратила вдруг внимание на сильную и великую страну, неожиданно возникшую буквально под боком. И эта страна мечтает стать государством? Мечтает найти свое место в системе межгосударственных отношений, где только-только все утряслось, все отладилось? Не по правилам игра, не по инстинктам, не по традициям... Вот бы кого заполучить в союзнички, с ее-то женской сущностью, а значит, и подчинительностью, и податливостью... Зазудилось, зазудилось у миросообщников. И началось...
Политическая элита России этого сразу осознать не могла. Разлад в семействе Рюриковичей и окончательное их вырождение, бестолковщина напуганной, но цепкой до власти боярщины, незадачливый опыт смутно-временщиков Годунова и Шуйского, корыстолюбивое правление разнородных Романовых (от сопливого Михаила, благословленного церковью из мучеников во власть, до Николая-нытика, угробившего страну бездарными манипуляциями с властью и благословленного церковью в святые мученики), натужные потуги на значимость вечно холуйствующего дворянства все это надолго выбило Россию из мирового процесса. Она только защищалась от внешних «благодетелей» и терпеливо переносила бездарность внутренних. Тут им, казалось бы, и карты в руки, но... Власть в России они имели; власти над Россией иметь не могли.
А женщина томилась. Томиться для женщины — любимое занятие. После расчетов на будущее и подсчетов прошлого, конечно. Настоящим они жить не умеют, настоящим они умеют только томиться. Но и любимое занятие порой утомляет.
Так и сяк бесконечные «властители» меняли друг друга, так и этак власть в России пытались в любовь к себе превратить. Какие только подходы не использовали. Но кроме «любви» к ним иностранных инвесторов и принцев заморских, извращенцев шакалящих, свои персональные планы вынашивающих, — ничего добиться не могли. Никак не реагировала Россия на ухаживания эти.
Смирились «властители». Опустились. Через пень-колоду плевать перестали. Чудес ждать отчаялись. Стали активно способствовать финансово обеспеченному западному проникновению в страну. Окна в Европу попрорубали, двери нараспашку распахнули, национальным окраинам прав насовали, в князья, графья и эмиры их всех определили, каждому дали по карману и пасти его, немчуру, французишек и англичан чуть не с восторгом к себе зазывали, остальным «цивилизантам» самотеком идти не препятствовали, свою кровь настолько разбавили западной, что в ней и русского-то ничего не осталось, а потом и черту оседлости для своих приближенных убрали...
И потекла зараза. Нет, не кроткая, месячная, а внешняя, постоянная, из всех европейских щелей и дыр хлыщущая. Россия превратилась в проходной постоялый двор, в сточную канаву. И что это дало? Испортили характер женский, стала Россия на Запад заглядываться, гостеприимством своим щеголяя: а что там ходит, что там бродит, что там муть колобородит, и чем это все обещать может?
А там — призрак неказистый, замызганный, неприятием повсеместным замордованный. По задворкам Европы шастает, бомжует неприкаянно, отовсюду изгоняем и нигде никем не привечаем. Призрак бродит по Европе... Или это мираж?..
Призрак коммунизма действительно бродил по Европе. Но как-то он там не ко двору пришелся. Осторожная и расчетливая Европа уже вкусила к тому времени прочных буржуазных устоев и не торопилась расстаться ни с частной собственностью, ни с торгашеским предпринимательством, ни с пробивным раскрепощенным индивидуализмом. Объединение и обобществление всего и вся не могло заинтересовать ее потребительскую душу, она больше верила в холодный расчет, чем в безумные прожекты спасителей человечества. Апостолы социализма, поскандалив и побуйствовав немного в кулуарах и на площадях, вынуждены были смириться с неудачей; и, прошвырнувшись по городам и весям, призрак удалился на задворки Европы, сопровождаемый многотомным напутственным словом огорченных апостолов.
Иное дело — Россия. Неискушенная в такого рода делах, девственно-чистая и еще не познавшая грехопадения социальных революций, воспитанная в монастырях, превыше всего почитающая богородицу и сама готовая к рождению новой жизни, созревшая для великого обновления, но ничего не смыслящая в реалиях повседневной действительности, доверчивая и гордая, уверенная в своей исключительности, особенности, необычности, истомившаяся взаперти православно-общинной кельи, она ждала своего бога и готова была ввериться даже самой рассудочной атеистической идее, только обещай ей счастье, называй единственной и клянись в вечной любви... Она ждала своего мужчину.
У нее всегда был удивительно женский характер. Тут и душа живая, трепетная, и воля необычная, и целомудренность монастырская, и дерзость языческая, и нежность тихая, и буйство дикое, и готовность ввязаться в самую безумную авантюру, и с заоблачных высот да в самую низкую грязь... Чтобы и любить самозабвенно, и нравственность образцовую блюсти. Да еще одновременно. Да еще и до конца. До последней крайности. С капризностью невероятнейшей. С метаниями и мольбою. Чтоб и вольница взахлеб, и порядок твердый... Женщина она и есть женщина. Ее бы в монастырь навечно, а она все крест нести рвется.
И когда ободранный в европейских скитаниях призрак явился, дыша перегаром европейских революций, — она не могла его не принять. Жалкий и затравленный, но уже поднаторевший в искусстве обольщения и тонко чувствующий соблазн, он показался ей не призраком-неудачником, а долгожданным духом святым, посланцем небес, услышавшим ее молитвы и спустившимся наконец к ней, единственной и любимой. И уверила она себя, что не грехопадение свершается от этой связи, а непорочное зачатие, и исполнит она свою великую миссию: разродится спасительным социализмом, и спаситель этот явит миру Царство Божие на Земле, где люди познают счастье в труде, и откуда он поведет народы в отцовский Эдем — в коммунизм, где вечное блаженство, все равны и радостны, и нет напряженки по части матблаг.
Не всем пришлась по нраву эта связь. Многие, наиболее дальновидные, молили Россию не допускать безумства, ни к чему хорошему оно не приведет, не сын божий родится от приблудного призрака, не спаситель человечества, а злобный олигофрен, безликий дебил, торжествующий хам, который лишит людей свободы и угробит их в холодных хрустальных дворцах. Но разве можно переубедить женщину?
История не прощает ошибок. В муках и страданиях, в волнениях и полувековом напряжении, в разгуле социальных, экономических и политических конфликтов, под скрип приказов и эшафотов, под звон кандалов и колоколов, под гул бесконечных споров о демократии, конституции и особом пути, теряя былую красоту и духовное величие, вынашивала Россия дитя XX века — русский большевистский социализм. Вынашивала и готовилась разродиться новым спасительным будущим. Если не случится выкидыш. А он в такой нервотрепке вполне мог произойти. И этого больше всего опасалась подпольная секта коммунистов, заранее объявившая себя апостолами будущего социализма, будущего государства российского. Опасалась всерьез. Ерзала в домашних и закордонных подпольях, высчитывала сроки, торопила время, нетерпеливо листала календарь. А тут еще в стране начались демократические преобразования, загуляла освобожденная мысль, забываться начал бредовый призрак — был ли он, не был ли, да и кто такой — дух, видение, или так, бред девичий? Ждать стало невтерпеж. В кого же там будет младенец — в матушку ли, в отца? Нет, промедление смерти подобно. Пора! И выскочили из подпольных щелей шустрые повитухи, скрутили Россию, навалились гурьбой и выдавили из нее младенца, выдавили свой социализм, и гордо подняли над головой, отпихнув роженицу в сторону. Без рубашки он родился. Без смирительной.
Мать Россия больше не нужна была. Младенцу принадлежит весь мир. Предприимчивые повитухи объявили себя жрецами-опекунами и няньками-наставницами, решив сами поставить младенца на ноги и вывести на большую дорогу. Большие ставки на него сделали. Ведь мал золотник, да дорог.
Нет, не в маменьку он пошел, больше в папеньку удался. Тот, как призраку и положено, алиментов платить не стал, сгинул, как и не было его, ушел в «мировые революции», других дур баламутить, лучом света по темному царству блуждать, где и померк окончательно.
А последствия остались. Тяжела жизнь матери-одиночки, всем миром на алтарь просвещения кинутой. Ребятеныш орет, соски просит, внимания требует. Тут уже не до собственных хлопот, не до томлений любовных. Дитя кормить надо, на ноги ставить. А вместе с ним и многочисленных нянек-наставниц, безотцовщину активно компенсирующих. Так активно, что впору хомут на шею надевать, ибо детсадовское воспитание требует множественности голодных ртов: «Не хочу быть старухой с корытом, хочу быть дворянкой столбовою, а впридачу еще и владычицей морскою». За все платить надо. А няньки-наставницы круто заматерели в тени увядшего призрака с интимной приставкой «интер», маменьку-одиночку кнутом и пряником запонукали. А что? Женщина крепкая, в годах, к экспериментам привычная — на труд ее, шпалы таскать, этапы большого пути выкладывать — от корчагинской узкоколейки до Байкало-Амурских широт. С задором, весело, по-комсомольски И потянулась для России обрыдлая неполносемейная жизнь.
Сын полка рос мальчиком крепеньким, уверенным: пятилетку в четыре года, совершеннолетие — тоже досрочно, полностью, окончательно, а потом и в самом деле. Возмужал, заматерел — не по дням, по часам даже. Глобально-эпохальный вес набрал. И вот уже хозяином стал в семье, возрос, обрюзг, расплылся по-бабьи при множестве льстиво холуйствующих нянек, трудящуюся маменьку замечать перестал. А она сынуле — кусок за куском — для всей оравы прихлебателей пригревшихся, в многоголосую, вечно голодную пасть. Исхудала, почернела, высохла в болезнях железобетонных. О женском в себе — одни воспоминания. Да и то у кого? Кто оценит?
Оценили. Оценили все те же няньки-наставницы. Оценили и выставили на продажу: «Ау-у, мировое сообщество, смотрите, кто к вам пришел. Мы щас перестроим ее, придадим ускорения, обучим глаголить со-гласно вашему, гум-м-манизму вручим за приданное. И ну кто больше даст? Она уже в соках, не сопливая то есть...»
Созрела, значит.
Созрела и выставилась на продажу. Тут бы и сыночку слово сказать. Но СПИД нравственный пришел в Россию едва ли не одновременно со СПИДом биологическим. Они вообще пришли рука об руку и открыли эпоху «перестройки». Вирус иммунодефицита, лишивший страну самообороны, самозащиты, самоуважения, — окончательно низвел ее в разряд отсталых и никчемных стран. Духовная импотенция мира заразила Россию и низвела до уровня убогого бомжового состояния. Удобного для «наставниц», но губительного для беззащитной страны, все еще мечтающей стать каким-никаким государством.
К сыночку кинулисьа он уже невменяемый, не дееспособный. Лежит, обрюзгший от дряхлости, тупо смотрит в потолок светлого будущего, про пень-колоду байки слушает. И никакого в нем мужского начала, и никакого женского, бесполое нечто, в маразм впавшее, труп, короче. Помирает... А что трупу надо? Трупу надо придать человеческое лицо, подрумянить его, да и схоронить благополучно. Чем няньки-наставницы и занялись…
А Россия?.. Баба жилистая и на удивление живучая. Хоть и старуха уже, и в климаксе давно, ничего произвести не способная, но кормить…. Такова ее стезя природная. Стезя вечная, и прошлым, и будущим охваченная. Женщины вообще живут между прошлым и будущим. Настоящим они жить не умеют. Только подсчетами прошлого и расчетами на будущее. Так всю жизнь и болтаются: одной ногой в ностальгировании по девичьему прошлому, а другой ногойв надеждах на заоблачное будущее. Не замечая, что у них в данный момент между ног происходит. А там… Ну, такова их повременная сущность.
Эту-то сущность и решили использовать доморощенные жрецы: «Ау-у, мировое сообщество…»
Но чахлая Россия никого уже не интересовала. Затянувшийся период «кризисных дней» мог свидетельствовать только об одном: о климаксе и неспособности что-либо произвести на свет белый. Страна стала такой же, как ее народ. То есть не она уже воспитывала людей, а они, люди, ставшие населением, определяли, какой ей быть — игнорируя культуру, традиции, русское мировоззрение, русский дух, да и само понятие русскости, что только и делало когда-то страну индивидуальной, самобытной, личностной. И самодостаточной, в конце концов.
Миросообщники брезгливо оценили ее иммунодефицит и положили использовать лишь в плане потребительского рынка, куда можно доходно впаривать излишки собственных отходов — атомных, ширпотребных, пищевых
«А как бы нам обустроить Россию?» — величественно вопросил заокеанский мыслитель, русского, впрочем, происхождения.
«А русскую идею сочинить надо», — был ему ответ «великого реформатора».
«Россиянскую», — поправили его особо
приближенные лица, чутко реагирующие на власть, как паховые вши на эрогенную зону.
И сонмище холуев, кормящихся с барского стола, кинулись ее сочинять. Борзописцев у нас в стране всегда хватало с избытком…
Но Россия — как привидение является только в пьяных кошмарах. На трезвую голову ее не увидишь. Да и то — не сама является, а когда к ней забредешь в бесконтрольном затяжном запое. По трезвости ее видеть невозможно. Вот и пьют у нас немеряно. Пьют разнородную и разнопартийную политическую рекламу «новых государственников»… И толку от этого? Что дает? Как можно трахаться с привидением, миражом, галлюцинацией? Да и нужно ли вообще?.. Сюр сплошной. Полусонье. Онанизм.
И дрыхнет Россия в этом полусонье пьяной бомжихой, видит о себе сны антиэротического содержания, и никакая-то плоть у нее не провоцируется. А продерет глаза, посмотрит мутным взглядом что там над нею вошкается, что в мире и миру происходит? А там — друг Билл, друг Коль, железная лесбиянка Тэтчер, насквозь проржавевшая, тандем Бушей, Тони Б., еще друзья которые… Копошатся вокруг и вбивают в ее судьбоносное чрево осиновый кол забвения. А она:
— Ты… Ты… Друг… — и, уже закатив глаза, вновь впадает в забытье: — Прр-ры-ынц единственный… Прынц!
«Эх, тройка, птица-тройка…»
Все. Приехали. Слезай…
В обиходе это называется осознанием русской идеи; в сексологической практике — климаксом; в психиатрии — название пока не придумали. Хотя оно само напрашивается
А женщина в постели любит себя. Только себя.
И дурак тот, кто этого не понимает.
И трижды дурак тот, кто не умеет этим пользоваться.


1999 г.
100-летие «Сибирских огней»