Путешествие из Барнаула в Москву

В соседнем отсеке гуляют. Как сели в Барнауле — так и не останавливаются. Прихваченные с собой запасы водки кончились, в ход пошла приобретённая у проводников, у тетушек на станциях. Бутлегерство — давний «бизнес» тех и других, запрещённый, но выгодный. Цена, как минимум, двойная. Мужики шумные, но хотя бы к другим не лезут. Когда им надоедают карты, они начинают соревнования по армреслингу. Бугаи все, здоровые, я поначалу подумал, уж не спортсмены ли какие, борцы, к примеру. Нет, однако, пьют слишком много. Самый здоровый из их компании лежит на боковой полке нашего отсека, в соревнованиях и пьянке не участвует, даже курить не ходит. Приняв соседей за спортсменов, я отвел ему роль тренера. Между делом знакомимся, и я узнаю, что все они вахтовики, едут на заработки, им предстоит вести монтаж воздуховодов в каких-то технических сооружениях в Балашихе. И все из соседних деревень Мамонтовского района — Буканки и Покровки. Покровка! — кольнуло меня. Когда-то я бывал там, центральная усадьба колхоза имени Ленина. Хозяйство при Советах было крепкое — зерно, молоко, мясо. Помню, они одними из первых в крае пустили у себя современный кормоцех и агрегат для приготовления травяной муки и гранул. Оборудование было закуплено в Польше. Что не пожилось хозяйству? Одна из многих печальных историй нового времени. Покровка выстроилась вдоль большой трассы Мамонтово — Алейск — Барнаул, вот по этой столбовой дороге и умчались парни и девахи поближе к работе, а для кого-то, может, и мечта о красивой жизни сбылась. Только это вряд ли. На карауле к подступам к этой самой «красивой жизни» стоят многие, к тому же куда более искушенные.
— И как долго ездите? — спрашиваю здоровяка.
— Да уж десяток лет наверно.
— Сколько на этот раз пробудете?
— Четыре-пять месяцев… Если все от нас зависеть будет.
— А семьи как?
Он махнул рукой и отвернулся.
А красотища-то, кто не знает, в тех местах, в мамонтовских! Озера… Большое Буканское взглядом не охватишь — такое зеркало. И лес вокруг сплошной — грибы, ягоды.
Старший, — окрестил я про себя здоровяка, — так и пролежал большую часть пути — спиной к миру.
А молодая семья не расстается с приподнятым настроением. Пока мама с папой пытаются разгадать кроссворды — у каждого свой, — Арина скачет с полки на полку и регулярно убегает в соседние отсеки, откуда каждый раз возвращается с кульками конфет и печенья.
— У тебя своего полно! — делает вид будто сердится Настя.
Пытаюсь придержать девочку во время очередного кульбита, но отец только смеётся.
— Она коней не боится, вроде как родилась в конюшне, такое с ними вытворяет!
Настя задумчиво покусывает авторучку.
— Снасть портнихи… Гм-м-м… А что такое снасть?
— Ну, удочка, леска, крючок, — объясняет Александр.
— При чем тут портниха?
И все в таком духе, причем у обоих успехи в разгадывании примерно одинаковые. Пришлось помогать.
— А можно, я почитаю? — Настя протягивает руку к одному из журналов.
Конечно можно. Сам я открываю другой. Знакомое имя — модный драматург и прозаик Нина Садур. Давно москвичка, приехала на родину, проведать своих, если остались. Вот дает интервью старейшему журналу Сибири, который до сих пор выходит в ее родном городе. Отец Нины Николай Колесников был фронтовиком и поэтом. Мы познакомились с ней в Москве, где вместе с её старинным другом Колей Шипиловым пили сладку водочку и слушали Колины песни на квартирах их друзей. Вот рассказывает своему интервьюеру.
«В 15 лет я поступила в ЛИТО к человеку с фамилией Фоняков. Стихи у него были как его фамилия. И он, один из всего Советского Союза, побывал в Японии. В это не верилось. Не верилось и что Япония где-то есть. Но это придавало товарищу Фонякову огромный вес в наших глазах.
В лито я нашла себе дружков на всю жизнь. Их теперь называют “Сибирской школой поэзии”. Я надеюсь, что хоть краешком, хоть каким, принадлежу к ним, к моим великим друзьям-поэтам. Это Саша Денисенко, Ваня Овчинников, Толя Маковский, Жанна Зырянова, Коля Шипилов. Боюсь, что Фоняков мучился нами всеми. Томили мы его. Он говорил, что у Вани Овчинникова бессвязные стихи, а мне почему-то советовал ехать на БАМ, а то я писателем никогда не стану. Он говорил: “Я тебе комсомольскую путевку выпишу”. И я кричала на маму: “Я на БАМ еду, писателем становиться!” Моя мама орала так!!! Да и какой БАМ, когда мы с Жанкой подражали Брет Эшли и завывали Цветаеву на всех углах? И маленькую Юлю, в белокурых ямочках, таскали за собой, как подарок.
Юля Пивоварова сейчас выросла в поэта. Я думаю, что в то время точнейшее младенческое лицо Юли, не получавшее ни дневного сна, ни детского питания, жалкими ужимками и гримасами выживало среди нас, табора. Я думаю, что Юля-младенец жила среди пуль и хаоса, пытаясь найти, кого же она любит. И нашла — маму свою, Жанну Владимировну Зырянову (когда Жанка умирала, Денис орал на всю больницу: “Жанна, тебя приняли в союз писателей!”).
Не зря же вся Нахаловка умирала, когда шла Юля, несла свои византийские очи и речи едкие, и говорок приятный, приблатнённый. О, я что думаю — я думаю, что это Сибирь… Я думаю, что мы виноваты перед ребёнком, которым была Юля. Думаю, что она хитрила и младенчески металась, нас тайно обожая. Ещё я думаю, что у поэтов не бывает детства. У Юли его не было. Она была тот лисёнок, на которого любила смотреть Анна Ахматова. Я думаю, что мы с Жанкой виноваты перед младенцем-Юлей. Теперь Юля в том месте, куда нам всем ход заказан: “Я Фрэзи Грант Обских водохранилищ”. Нас пинками оттуда гонят. Юля была нашим всеобщим любованием. И мы отняли у неё детство. Я думаю, что поэтам нельзя доверять детей…
Вернёмся к БАМу. Мы сильно смеялись над товарищем Фоняковым. Как же он проживает свою жизнь? Одна Жанка его жалела: “Фоняк из семьи сосланных”. А мы-то кто были? Из каких мы все — семей-то?! Вся наша Сибирь — чёрт-те какой намес кровей и биографий таких, что скулы ломит…
И мы, вместо БАМа, мчались с Иваном Афанасьевичем Овчинниковым по сибирским ночным сугробам, нахально остановив милицейскую машину, чтоб доехать до сахарного нашего ненаглядного Дениса, жившего тогда в деревянном домике у съёмной бабки. Бабка, при виде нас, румяных от мороза и “яблока-вина”, тогда жалостно завыла над Денисом: “Они бандиты. Затянули тебя. Особенно эта, девка в зелёном пальто. Покайся, Сашка. Тебе меньше срок дадут…” Но Денис не отрёкся от нас.
Помню, один раз Ваня Овчинников сказал Фонякову:
— У вас очень плохие стихи, — когда всё доел, что Фоняков ему дал из еды.
Фоняков был мэтр. И он улыбнулся, как мэтр, и спросил у Вани, модулируя голосом под “Колю Шипилова” — известного цыгана нашей юности:
— Что ж мне с этим делать, Иван?
— А вы пойдите на балкон и повесьтесь, — подумал и понял Иван Афанасьевич.
А про себя Иван написал вот что: “Да где же бессвязность-то? // В тысяча и тысяча году // гуси клювами завязывают // Ванину рубашку на лету.”
А в другой раз, вместо БАМа, ко мне домой пришли одной лютой ночной зимой Иван и Коля. А когда мой дедушка в другой комнате заплакал, что у меня, у девушки, мужчины ночью песни поют, я их, моих драгоценных, выгнала. Ивану было всё равно, а с Колей мы поругались. Он напрямую спросил: “Нинка, ты кого больше любишь? Своего дедушку или нас?” Я выдержала его честный цыганский взгляд: “Дедушку больше. Но и вас люблю”. Была глухая морозная ночь, и парни легли в подъезде под батарею. Я им вынесла подушки, одеяло, стаканы и покушать. Я любила и дедушку старенького, и их. А БАМ — никогда».
Да, за Юлю Пивоварову, замечательного поэта и несчастного человека, действительно, наказать бы кого. Да кого же?.. Умер Коля Шипилов, умерла Жанна Зырянова, умер Саша Плитченко, Саша Денисенко болеет и почти не пишет стихов… Где вы, новые участники новой «Сибирской школы поэзии»?
В Агрызе, на перроне тетушки-бабушки с лотками рыбы — истекающие жиром куски сазана, лещи, золотистый жерех, копченая стерлядь… Забегая вперед, скажу, что вся рыба жутко пересолена — есть невозможно. Понятно, что делается она на продажу, и важнее всего в этом случае внешний вид. Но в первые минуты на станции я наслаждался видом и разнообразием.
В вагоне девять отсеков, в каждом люди со своими судьбами, каждого что-то сдвинуло с места, отправило в неближний путь. У всех разное. Не станешь же ходить по вагону и расспрашивать каждого: вы куда? Вы зачем? Хотя в поездах знакомства заводятся быстро, разговоры затеваются легко.
Так случилось, что мысли мои в дороге были заняты — с подсказок соседей и журналов — двумя предметами: деревней моей любимой и литературой моей возлюбленной. Обе они и в прежние времена, и ныне, и, даст бог, в будущем сие сохранится, — не просто отражение всей жизни нашей, но и суть её, и кровь, и душа. Судьбы их, деревни и литературы, в последние годы схожи в своей незавидности, и больно смотреть на измену взращенных ими сыновей.
Приехали. Раннее утро на Казанском вокзале. Я помогаю своим молодым соседям и никак не могу понять, каким образом они умудрились припереть весь свой багаж в город, а потом затащить его в вагон. Настя перечисляет:
— Шесть трехлитровых банок варенья, пять килограммов сала, колбаса, грибы, помидоры с огурцами, общим числом… Не помнишь, Саш?.. Шиповник, боярка — маме от сердца, — травы, одежда — самое необходимое, поесть в дороге, ещё ехать да ехать…
Я тащу, сколько мог ухватить, вслед за ними на Ленинградский вокзал — руки отрываются. Через некоторое время понимаем, что до камеры хранения не дотянуть (их поезд отправляется только к вечеру), и Александр с Настей решаются на непомерную трату, зовут носильщика. Всё, прощаемся. Гляжу им в спину, идут, оживленно размахивают руками, что-то говорят друг другу, весело переглядываясь. А впереди носильщик катит тележку с воспоминаниями о доме — шиповник, боярка, варенье, грибы…
Раннее утро ничем не отличается от глубокой ночи, особенно здесь, на площади трех вокзалов, где в любое время суток толпится народ. Сажусь в метро, под землей — ночь все время. Достаю старый журнал, натыкаюсь на роман Коли Шипилова «Псаломщик».
«Вот и еще одна ночь приходит, пересчитывая звезды над униженной русской землей. Звезды все по местам, до них ещё не добрался либеральный молодняк и не присвоил их, и не переименовал в честь своих бесчестных же подружек. Врата небес бесшумно раскрываются и пропускают на страшный суд сотни бесплотных отлетающих душ, которыми убывает страна великанов…»