Пути Господни

И бросив сребреники в храме,

он вышел, пошел и удавился.

Евангелие от Матфея

…Он вошел в храм, когда среди членов синедриона царило оживление. Они уже отправили Иисуса к Понтию Пилату и теперь шумно радовались своей удаче. Потому и не сразу заметили саддукеи иерусалимские вошедшего. Когда же увидели они незваного гостя, то смолкли внезапно их голоса, ибо в облике этого благообразного человека произошла разительная перемена со времени последней тайной встречи здесь, в пределах храма. Волосы, еще вчера гладко причесанные, сегодня были беспорядочно всклокочены и спутаны; некогда белоснежный хитон покрывали пятна грязи, будто его обладатель валялся в канаве с нечистотами; в глазах же, всегда таких внимательных и умных, былой покой сменился беспросветной тоской. Но больше всего священников поразили руки, выдававшие сильнейшее душевное смятение — они непрестанно двигались, словно хотели отделиться во что бы то ни стало от своего хозяина.

— Что тебе нужно, Иуда? — обратился к вошедшему Каифа. Голос первосвященника звучал устало, как если бы требовалось разрешить досадное недоразумение.

Но ответа не последовало. Казалось, Иуда ничего не услышал. Его взгляд беспокойно шарил по лицам изумленных священников.

— Говори! — возвысил голос Каифа. — Зачем ты пришел сюда?

И тогда Иуда обронил первые слова:

— Я ошибся.

И сразу же среди членов синедриона произошло движение.

— Что ты сделал? — первосвященник даже подался вперед.

— Я ошибся, — повторил Иуда. Он прижал свои руки к груди. — Я ошибся, Иисус не виновен.

— Ах вон оно что… — усмехнулся Каифа. — Вы слышите — оказывается, наш простодушный Иуда ошибся, и тот богохульник вовсе не является преступником…

И тут послышался резкий дребезжащий смех, похожий на писк летучей мыши. Это смеялся Анна, могущественный тесть первосвященника. И вот уже вслед за Анной смеялись все священники, ибо удивительно им было слышать такое странное признание от предателя.

Иуда же стоял, сгорбившись, словно незримая тяжесть давила на него сверху, с потолка иерусалимского храма. Его руки бессильными плетьми повисли вдоль тела.

— Значит, ты сожалеешь, что предал своего учителя? — вволю насмеявшись, весело произнес Анна.

— Сожалею, — просто ответил Иуда и еще больше сгорбился. Казалось, что он вот-вот опустится на мраморный пол и останется там лежать.

— А когда получал деньги — был доволен! — выплеснулась чья-то злая радость.

— Деньги?! — в изумлении повторил Иуда, будто впервые услышал это слово. Он распрямился, руки вновь пришли в движение, он что-то искал в складках своего хитона.

— Довольно! — властно воскликнул Каифа. — Нам больше нет нужды выслушивать твои вздорные речи. Вон отсюда!

Но Иуда, словно не слыша приказа первосвященника, наконец извлек кошелек, изготовленный из грубой дешевой кожи. Развязав его, он высыпал содержимое на пол.

— Вот ваши деньги! — зло выкрикнул он. — Они мне больше не нужны!

Звон серебра потонул в гуле возмущенных голосов.

— Вон отсюда! — Каифа поднялся со своего места и протянул вперед руку. — Эй, стража, выкиньте отсюда этого наглеца, — крикнул он воинам храмовой стражи, показавшимся в дверях.

Но Иуда не сдвинулся с места, он будто прирос к полу.

И тут раздался тихий голос Анны:

— Пусть он останется.

И сразу же, успокоившись, первосвященник опустился на свое место. Стражники вернулись на пост с внешней стороны храма. Ибо все знали, как могущественен старый Анна и как незыблемо любое его желание.

— Ты, кажется, хочешь сказать нам что-то еще? — спокойно спросил Анна. Румянец неподдельного любопытства лег на его морщинистое лицо.

Тяжелый вздох вырвался из груди Иуды, он огляделся вокруг себя, словно надеялся увидеть нечто незримое. По лихорадочному блеску в его глазах Анна догадался, что Иуда пытается отыскать нужные слова, чтобы выразить непростую мысль.

— Как же так получилось, что за одну ночь ты изменил свое мнение об Иисусе? — Анна недоуменно развел руками.

— Я не знаю, — чуть слышно выдавил Иуда. Он снова сгорбился и стал похож на старую больную ворону. — Еще вчера мне было все понятно, а сегодня я не знаю, что со мной происходит.

— Не знаешь? — удивился Каифа. — Ты, который всегда так здраво рассуждал обо всем на свете!

— Не знаю… — повторил Иуда. — Я, кажется, схожу с ума. Я запутался, я ужасно запутался.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы мы отпустили Иисуса? — спрашивая так, Анна чуть прикрыл глаза. — Отпустили того, кто называл себя сыном Божьим… Может, и ты считаешь его таковым?

— Да, да, конечно, отпустите его, — быстро заговорил Иуда, и радость обожгла его лицо, — он божий человек, я знаю! Он не сделал ничего плохого. Он учил любви!

Анна махнул рукой, как бы отгоняя надоедливую муху. Он уже услышал все, что хотел, дальнейшие речи Иуды могли только утомить его. Иуда тоже понял, что закончилось время его откровений перед синедрионом иерусалимским. Не говоря более ни слова, он покинул храм и вышел в утреннюю прохладу на залитую весенним солнцем храмовую площадь. Подняв голову, он увидел, что небо над Иерусалимом покрыли облака удивительной красоты. Сплетаясь в причудливые формы, они могли бы разбудить в его душе поэтическое слово. Но минувшая ночь черным покрывалом заслонила от Иуды все радости жизни. Будто слепой, ничего не замечая вокруг, побрел он по узким городским улочкам. Лаяли собаки, зазывно кричали торговцы, голуби всполошенно взлетали из-под его ног. Но ничего этого не замечал и не слышал он. Шум просыпающегося города был ему чужд.

Время от времени Иуда начинал говорить сам с собой. Обрывки странных фраз слетали с его губ. В них звучало имя Христа и еще — имя Каифы и других священников, и было что-то в его словах о поцелуе и утерянном смысле. И горожане в суеверном страхе сторонились его, принимали за умалишенного или даже за одержимого злым духом. Но кто-то все же узнал Иуду и, узнавши, сказал:

— Смотрите, так ведь это Иуда, который ходил с галилейским учителем, тем самым, которого сегодня утром отвели на суд к Пилату.

— Да-да, это тот самый Иуда, который привел к Иисусу храмовую стражу, — уже вторил ему другой голос.

Иуда вздрогнул и огляделся. Вокруг было много людей, занятых делами, но на лицах некоторых из них он увидел любопытство.

«Они уже знают о моем предательстве, — подумал Иуда, — молва летит впереди моих ног».

И вдруг странная улыбка появилась на его лице — она выглядела так, как если бы радость оказалась вывернутой наизнанку. Страх пронзил видевших это: что-то нездешнее на миг проступило во всем облике Иуды. И он, замечая, как сторонятся его люди, закричал в исступлении:

— Да, это я, Иуда-предатель! Это я предал Иисуса за тридцать сребреников!

Он хотел крикнуть что-то еще, но тут силы изменили ему, и он в изнеможении опустился на дорогу, в городскую пыль. И здесь, прямо посреди улицы страшная усталость опрокинула Иуду в краткий и тревожный сон. Люди же, думая, что его настиг солнечный удар, осторожно обходили Иуду, тихо обсуждая друг с другом это странное происшествие.

События минувшей ночи снились Иуде. Он вновь видел Гефсиманский сад, смятенные взгляды учеников и руки храмовых стражников, протянувшиеся к Иисусу, и поцелуй, который сам он запечатлел на щеке учителя. И еще приснилось Иуде одинокое дерево в пустынной местности. Когда же солнце достигло зенита, Иуда проснулся. Он осторожно провел рукой по губам и вдруг отчетливо ощутил вчерашнее прикосновение к Иисусу. И тихий голос опять звучал в его ушах: «Иуда! Целованием ли предаешь сына человеческого?» Иуда не удивился этому, будто знал наперед, что отныне его потемневшая душа уже отклонилась от путей господних.

Он поднялся и побрел в сторону главных городских ворот; его неудержимо влекло вон из Иерусалима. Люди, видевшие его, потом рассказывали, что Иуда долго выбирал в лавке длинную и крепкую веревку, прежде чем навсегда покинуть священный город…

Прошло несколько дней, и два путника, пришедшие в Иерусалим из Галилеи, рассказали горожанам, что в одном дне пути от города попалось им одинокое дерево, и человек в грязном изорванном хитоне висел на нем.