Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Русское пространство
Эссе
Файл: 
07_zelensky_rp.zip (38.38 КБ)
07_zelensky_rp.zip (38.38 КБ)
Виталий ЗЕЛЕНСКИЙ
Еще до того как меня научили читать, я уже знал, что лучшее место на земле — это наша Сибирь. Таково было неколебимое мнение моей матушки Александры Федоровны. Сама она родом из Орловской губернии, Ливенского уезда деревни Студеный Колодец. В Сибирь, на Алтай, ее родители привезли в 1908-м, на третьем году жизни. Когда она успела «осибирячиться», этого я знать не могу, но уже к своим 25 годам наша мама и слышать не могла, когда кто-нибудь при ней отзывался о Сибири недобрым словом. Так уж полюбились ей наши степные места, так полюбились. Между тем оба они с отцом — выходцем из воронежских мест с украинскими корнями — были неграмотные, ликбез им не очень пригодился, детям же строго наказывали: учитесь как следует! На дворе была Советская власть, она заботилась о всеобуче, чтобы все граждане были людьми образованными, готовыми к труду и обороне социалистического Отечества.
Отдельного предмета краеведения в школьных программах 30—40 годов не было, так что знания об окружающей нас природе, в особенности по истории Сибири надо было доставать самостоятельно. Книги познавательного свойства стали мне доступны лет с тридцати, когда уже отслужил за себя и за тех парней сколько требовалось да еще сверх того. И чем больше читал, тем ближе, понятнее и теплее становилась мне моя Родина, которую любить надо всю целиком — от западных пределов до восточных и от южных до северных. Ибо русское пространство это не просто обширная территория евразийская, а судьба, русская судьба, доставшаяся нам великими трудами тысячелетней колонизации, по-другому сказать, освоения. Моя Сибирь сыграла и сегодня играет в российской истории особую роль.
Девять томов собрания сочинений Василия Осиповича Ключевского — запечатленный строгим языком науки отчет о событиях многовековой борьбы наших предков за свое место на этой земле, под этим солнцем. Возьмем вводную страницу первой лекции, прочитанной знаменитым профессором в стенах Московского университета:
«Наша история открывается тем явлением, что восточная ветвь славянства, потом разросшаяся в русский народ, вступает на русскую равнину из одного ее угла, с юго-запада, со склонов Карпат. В продолжение многих веков этого славянского населения было недостаточно, чтобы сплошь с некоторой равномерностью занять всю равнину. Притом по условиям своей исторической жизни и географической обстановки оно распространялось по равнине не постепенно путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь, переносилось птичьими перелетами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые…
История России есть история страны, которая колонизуется. Область колонизации в ней расширялась вместе с государственной ее территорией. То падая, то поднимаясь, это вековое движение продолжается до наших дней… » (выделено мною — В.З.)
В этой части лекций профессора заложены столь важные мысли, что стоит привести их полнее:
«С первобытным культурным запасом, принадлежавшим всем арийским племенам и едва ли умноженным в эпоху переселения народов, восточные славяне с первых своих шагов в пределах России очутились в географической и международной обстановке, совсем не похожей на ту, в какую несколько раньше попали их арийские сородичи, германские племена, начавшие новую историю Западной Европы. Там бродячий германец усаживался среди развалин, которые прямо ставили его вынесенные из лесов привычки и представления под влияние мощной культуры, в среду покоренных ими римлян или романизованных провинциалов павшей империи, становившихся для него живыми проводниками и истолкователями этой культуры. Восточные славяне, напротив, увидели себя на бесконечной равнине, своими реками мешавшей им плотно усесться, своими лесами и болотами затруднявшей им хозяйственное обзаведение на новоселье, среди соседей, чуждых по происхождению и низших по развитию, у которых нечем было позаимствоваться и с которыми приходилось постоянно бороться, в стране не насиженной и нетронутой, прошлое которой не оставило пришельцам никаких житейских приспособлений и культурных преданий, не оставило даже развалин, а только одни бесчисленные могилы в виде курганов, которыми усеяна степная и лесная Россия. Этими первичными условиями жизни русских славян определилась и сравнительная медленность их развития и сравнительная простота их общественного состава, а равно и значительная своеобразность и этого развития и этого состава.
Запомним хорошенько этот начальный момент нашей истории»…
Запомнили. Из того, что мы теперь знаем, следует по крайней мере один вывод, годный на все времена: Россия расширяла государственную свою территорию с положительной целью ее хозяйственного освоения, культурного благоустроения, при этом брала под свою высокую руку живущие на этих землях малые народы. У России не было завистников и конкурентов в ее неуклонном движении на восток, ибо, в представлениях хорошо устроившихся европейцев, за Уральскими горами еще в ХVI веке обитали дикие существа, похожие на людей, но с песьими головами. И пока русские, преодолевая неведомое пространство, делали великие географические открытия, обустраивали в меру возможностей свою огромную холодную страну, их никто не смел тронуть, а затронувшие получали по зубам.
Теперь уже никто не спорит на тему, когда Россия приобрела статус великого государства, стала империей. Конечно же после завоевания Сибири с выходом к Тихому океану. Николай Ядринцев приурочил выпуск своей знаменитой книги «Сибирь как колония» к 300-летнему юбилею этого мирового события. Значение «Азиатской России» (название известной книги П.П. Семёнова-Тян-Шанского) возрастало по мере открытия все новых природных богатств, а сами открытия приходили вслед за притоком переселенцев — колонистов. В гербе Сибири изначально обосновался красавец соболь. Мягкой рухлядью платили русскому царю его данники — ясашные народы. Пушнина была в тот начальный период колонизации первее золота. За этой громкой молвой и славой как-то незаметно прошло первое столетие, в продолжение которого, именно до 1689 года продовольственное снабжение сибирских городов с их казачьими гарнизонами и ремесленным людом шло за счет хлеба привозимого из Перми и Вятки.
Земледелие в Сибири внедрялось медленно, натужными трудами очень разных людей. Широко применялся, как сказали бы сегодня, «административный ресурс»: указ 1669 года о ссылке воров в Сибирь на пашню «без отсечения рук и ног», чтобы, значит, могли ходить за сохой, указ 1686 года о ссылке «гулящих людей на Москве», а самая первая ссылка относится, должно быть, к 1593 году — то были жители Углича, осужденные по делу убиения царевича Дмитрия. Приток русского населения был подобен тоненькому ручейку, родившемуся под холодной толщей снегов. К началу ХVIII столетия Сибирь числила за собой всего 230 тысяч душ мужского населения, в их числе 35 тысяч ссыльных.
«Почва Сибири по своей тучности не требует удобрения. Брем выразился, что настоящее золото Сибири — это ее чернозем. Урожаи на девственной почве огромны»,— свидетельствовал тем временем Н.М. Ядринцев.
Почва в общественном сознании сибиряков насыщалась идеями и убеждением о самоценности сибирской земли как средоточия всех ее сокровищ, больше — как вместилища могучего народного духа.
До государственных умов в столицах дошел наконец ключевой элемент более успешного заселения Сибири. В своем судьбоносном выборе крестьянин не мог полагаться ни на кого, кроме самого себя. Это была его свобода, а свободу, по выражению Герцена, «не надобно втеснять».
Лучшим способом ускорить колонизацию явилось решение строить самую протяженную в мире железную дорогу на восток, до тихоокеанского побережья, и получила имя та дорога — Великий Сибирский Путь. Проекту предшествовали Указы и постановления правительствующих инстанций, разрешавшие вольное переселение на новые земли всех желающих. Совершив по новой дороге деловую поездку министр земледелия и государственных имуществ царского кабинета Ермолов, представил «хозяину» «Всеподданейший доклад» с обширным Прибавлением, что вышло отдельным изданием в Санкт-Петербурге в 1896 году. Писал, по всему видно, знающий дело сановник:
«Обширный Сибирский край, природные богатства которого еще доселе дремлют и население которого, не взирая даже на постепенный прилив в него переселенцев, далеко не соответствует ни пространству свободных в нем земель, ни его естественным производительным силам, находится ныне, с проведением Великого Сибирского пути, на пороге новой жизни. Соединяя Восточный океан с центром европейской России, путь этот совершит коренной переворот в экономической жизни не только Сибири, но, быть может, и целого света, причем эта еще пустынная и полудикая ныне область призвана будет стать связующим звеном между Западом и Востоком и сама вступит в число стран, участвующих в великом международном обмене продуктами своей почвы и ее недр».
Так мыслили ответственные русские политики и экономисты сто с лишним лет тому назад. Хотел бы я почитать что-либо похожее из представляемых «на благовоззрение» высшей власти отчетов нынешних важных путешественников, наезжающих в Сибирь и далее куда как чаще и с большим комфортом, чем царские министры. Измельчал российский чиновник, оскудел умом, лишен воображения…
Газета «Завтра», к примеру, силясь предсказать будущее развитие России, свела в открытом диалоге отбывающего срок в забайкальской колонии бывшего олигарха, а ему оппонировал пока еще вольный профессор, доктор наук, предприниматель, бывший глава Госкомимущества Российской Федерации. До него этот ценный пост занимал бесподобный Чубайс, а ста годами раньше упомянутый Ермолов. Все эти деятели интересуют меня в одном только отношении: что он, умный и образованный российский человек, думал и думает о роли и значении Сибири в судьбе страны. Позиция царского министра была крепка и дальновидна. Опальному олигарху, чье богатство прирастало сибирской нефтью, этот край нужен и даже стал в известном смысле родным и близким. А вот мистер бывший министр, он без эмоций. Он не может не согласиться с видением того, какой должна стать Россия в ближайшей перспективе: просвещенной и сильной, как армией, так и научно-техническим потенциалом. Кто бы возражал,— рассуждает он, — против увеличения численности населения темпами хотя бы на один-два миллиона человек в год — «и не только ради удержания Сибири и Дальнего Востока в составе России»…
Остановимся на этом месте. Судя по последней реплике, для него Сибирь и Дальний Восток лишь попутная находка на пути в светлый капиталистический рай. Существует несравнимо более важное целеполагание, и оно может быть достигнуто без каких-то сверхусилий по благоустройству громадных территорий, без того, чтобы сделать этот край более привлекательным и удобным для оседлой жизни людей. Этот политик и бизнесмен озабочен недостаточным еще, по его мнению, числом капиталистов, недоразвит, видите ли, институт частной собственности. Наличие же частной собственности у большого количества собственников обеспечивает конкуренцию не только в экономическом, но и в политическом поле. Ведь «давно известно, что отсутствие конкуренции вызывает неопределенность в обществе». Определенность же, по мысли господина, появляется тогда, когда частной собственностью станет обладать подавляющая часть населения. «Тогда появляется благоприятная среда для создания политических партий, и тогда люди смогут реально включиться в политическую борьбу за право защищать собственность».
Можно было выразиться короче: нам (им) нет жизни без борьбы, наш девиз — конкуренция собственников, то есть война всех против всех!
Иной судьбы желали милой родине сибирские патриоты Г.Н.Потанинн, Н.М.Ядринцев и их сподвижники. Они видели Сибирь не отсталой колонией, а мощной и развитой во всех отношениях частью Российского государства. В чрезвычайной пестроте сибирского населения Ядринцев прозревал не одни лишь трудности колонизации, но и невиданные доселе возможности прогрессивного развития края.
«Эта вечная этнологическая борьба, это слияние противоположнейших элементов русской жизни в новой обширной стране в одно целое, это вечное претворение и нарощение представляет гигантскую работу народного творчества в обширной колонии, придающее сибирской жизни нечто созидающее и подготовляющее для будущего».
В этом будущем просветителей страшило одно — появление на сибирском горизонте призрака хищного капитала, несущего с собой разрушение этических устоев общества. Сибирякам необходимо было просвещение, а не озверение народа. Потому настоящим праздником для них явилось открытие в 1880 году в городе Томске первого за Уралом университета. Отныне все дело хозяйственного и культурного освоения Сибири ставится на основу науки и просвещения. Разумеется, это было только начало, но обратного хода история не допускала.
Постройка железной дороги через всю Сибирь сильно взбодрила местную интеллигенцию. Публицистические произведения сибиряков были полны больших надежд на обновление всей сибирской жизни, таким же, если не большим пафосом были проникнуты даже казенные доклады имперских чиновников.
В самой России «утеснение в земле» в пореформенные годы достигло опасного накала, близкого к точке кипения крестьянской массы. Безземельная и безлошадная голытьба страдала от бесхлебья в то время как помещики-землевладельцы продолжали с выгодой продавать зерно за рубеж. Явившийся с проектами земельной реформы Петр Столыпин сумел сдвинуть миллионные массы российских пахарей на восток. Было создано Переселенческое управление, приняты соответствующие законы, Россия поехала. Мимо этого движения не могли пройти писатели, посвятившие свое творчество глубокому исследованию самого больного для России земельного вопроса, крестьянской жизни. Глеб Иванович Успенский одним из первых отправился с новыми колонистами на восток, побывал в переселенческих бараках, выступил с публицистическими очерками в тогдашней печати.
Своего рода гражданский подвиг совершил другой русский интеллигент — известный книговед и писатель Николай Александрович Рубакин. Он создал и выпустил в свет книжку под названием «Рассказы о Западной Сибири, или о губерниях Тобольской и Томской, и как там живут люди». Книжка эта пользовалась народным спросом и выдержала в «Посреднике» четыре массовых издания. Очень доходчиво писал Н.А.Рубакин.
В первой главке, озаглавленной «Как Сибирь сделалась русской землёю», автор делает краткий экскурс в историю: «Лет пятьсот тому назад на Руси мало кто знал о Сибири. Знали, что за горами Уральскими есть какая-то страна Югорская, что живут там люди какие-то, что богаты эти люди золотом и драгоценными мехами всяких пушных зверей.
Первыми пробрались за Урал купцы новгородские, стали с югорскими сначала торговать, а потом и попросту воевать. Добывали они из-за Уральских гор и соболей черных, и лисиц чернобурых, и бобров, и золото, и серебро. Потом татары целыми полчищами ворвались в Сибирь из стран полуденных, югров прогнали в страны холодные, северные, а сами заняли все лучшие земли по всей стране. В это время много народу погибло, а Сибирь стала страною татарскою. Справляться с татарами было труднее, чем с юграми, и русские долгое время за Урал совсем не показывались.
Из всех татарских князей самым сильным был Кучум… Богатые купцы Строгановы призвали к себе на службу Ермака…С этого и началось покорение Сибири. Ермак победил Кучума и взял его главный город Искер. Погиб Ермак в 1583 году…
За русскими войсками двинулись за Урал русские мужики…
Кучума победил казак Ермак, а заполнил великую землю сибирскую — русский народ, который расселился по всей стране, от Уральских гор до Камчатки, от Ледовитого моря до Китая. Оттого-то и стала Сибирь землею русскою, что она заселилась русским народом. Даже беглых русских людей,— тех крепостных, что бежали за Уральские горы от помещиков,— там не трогали, лишь бы они пожелали пахать пашню.
Прошла после смерти Ермака сотня лет, и в Сибири набралось уже русского народа больше семидесяти тысяч человек считанных, а еще больше не считанных».
Но уже в выпуске, датированном 1915 годом, сообщает Рубакин, за Уралом считалось 6 миллионов оседлого, преимущественно славянского населения, в том числе в Западной Сибири (губернии Тобольская и Томская) — два с половиной миллиона. Это были самые населенные губернии во всей Сибири. «Теперь Сибирь совсем обрусела»,— замечает рассказчик. Россия трудом прирастала.
Как человек образованный и добросовестный Рубакин старается донести до читателей-земледельцев только достоверные факты об условиях, которые ожидают их на местах водворения. Привлекательный для новоселов Алтайский округ, например, был закрыт для переселений уже в 1897 году. Решение вновь допустить переселенцев было связано с открытием для них так называемых кабинетских земель, принадлежавших царской семье. Рубакин счел нужным предупредить русских крестьян, сорвавшихся с обжитых мест, бросивших на переселенческие расходы все свое подчас жалкое состояние, что теперь их в Сибири ждет «одно только горе да муки напрасные…Теперь здесь переселенцы могут селиться только в селениях старожилов, для чего необходимо заранее взять от общества приемный приговор». А это по 50 рублей с каждой переселенческой души, сверх того ведро водки на магарыч обществу…
Как столыпинский переселенец во втором поколении свидетельствую, что мои родители, не получив земли в надел, не имея ни тягла, ни собственного жилья, батрачили на состоятельных старожилов, пока где-то в середине двадцатых не прибились к железной дороге.
Рассказы о Западной Сибири Н.Рубакина содержат множество полезных сведений для крестьян-переселенцев, для ходоков, образцы проходных документов, адреса нужных контор... Тут же разные байки из жизни сибиряков. Например, о некоем богатом купце, который перед смертью распорядился, чтобы похоронили его не на кладбище, а в кладбищенских воротах: там его прах будет попираться всяким прохожим, а этого-то он, великий грешник, и достоин. Его воля была исполнена в точности. Вот пример подлинной демократии в части соблюдения прав человека, господа скоробогатые!
Мы уже знаем, что Сибирь перешла на самоснабжение хлебом к концу XVII века. Русского населения тогда было еще недостаточно, а потребности растущих городков, казачьих гарнизонов, сидевших за стенами крепостей и острогов, были немалыми. Кто же выращивал хлеб, водил скот в Сибири, распластавшейся далеко за пределы сельскохозяйственной зоны, как ее понимают не избалованные мягким климатом россияне? Но надо знать пытливый ум и склонность к опытничеству, присущие крестьянину испокон веков, чтобы ничему не удивляться.
Я держал в руках документальные материалы, мало известные широкому читателю. Первый называется «Попытки земледельческого освоения севера Тобольской губернии в XIX веке». Это была серия статей историка Ю.А.Белоножко, опубликованных в сургутской районной газете «К победе коммунизма». Второй документ — книга сибирского агронома Н.С.Шелухина «Анна Николаевна Скалозубова», изданная в Новосибирске символическим тиражом.
Начну с «Попыток…».
Итак, в городке Березове — это триста километров севернее Сургута и Ханты-Мансийска и на таком же расстоянии от Северного Полярного круга — местный купец Нижегородцев 4 июня 1826 года высеял у себя на усадьбе несколько фунтов ячменя, ржи, овса и конопли, а 23 августа собрал урожай — 12 суслонов ячменя и 7 суслонов овса. Обрадованный опытник поспешил в Тобольск с докладом губернскому начальству, бил челом и просил выделить ему под пашню 50 десятин из казенных земель. Заключение Тобольской казенной палаты было положительным:
«Предложение купца Нижегородцева развить хлебопашество в столь суровом краю общеполезное и заслуживает уважения, тем более что тамошние жители, смотря на действие и успех его в сем занятии, вероятно обратятся к возделыванию полей, могущих со временем обеспечить их нужды в необходимом пропитании».
Последующие события могут послужить учебным пособием для наших чиновников, еще, может быть, не в полной мере освоивших приемы служебной волокиты. Вот как это делалось в позапрошлом веке.
Прошло чуть больше года с момента одобрения почина купца Нижегородцева Тобольской казенной палатой, как вышло за подписью самого государя императора распоряжение: «Отвести означенному купцу Нижегородцеву для хлебопашества из пустопорожних около Березова казенных дач, кои для местных поселян не нужны, просимое количество земли в собственность, но с таким условием, чтобы он, Нижегородцев, свое предложение непременно исполнил, для чего назначить ему сроку 8 лет, если же в продолжение сего сроку никакого хлебопашества там заведено не будет, то землю у него отобрать и обратить в казенное ведомство…».
Следующие без малого два года уходят исключительно на переписку, наконец 22 сентября 1829 года настырному купцу отвели участок. Однако пахать можно было только после того, как Совет Министров в Санкт-Петербурге утвердит представленный Тобольской канцелярией план указанного участка. На это тоже нужно время. Не удивительно, что, как пишет историк, «дальнейшая судьба опытов Нижегородцева неизвестна».
В следующем десятилетии местом земледельческих опытов стал старинный город на Оби Сургут (1593 г.), долгое время бывший центром русской колонизации Сибири.
Неподалеку от Сургута в селе Юганском жил-был поп Иван Яковлевич Тверетин. Знал он об опытах предшественников, изучал местные условия, раздумывал о нуждах прихожан да и о собственном пропитании тоже. Основное население Юганского составляли остяки, по-теперешнему ханты, русских было всего 27 душ, включая и детей. Жители занимались охотой и рыбной ловлей, собирали ягоды и грибы, жить было можно, только дорого стоил привозной хлеб. Земля представлялась довольно сносной для хлебопашества — от двух до шести вершков чернозема, — но никто из односельчан не имел даже огородов.
Тверетин был, по всему, человеком долга. Об этом говорят многие страницы его научных отчетов, которые можно прочесть в изданиях Вольного экономического общества шестидесятых годов XIX века.
«Принять на себя труд открыть опыт хлебопашества было целью, чтобы рано или поздно избавиться от дорогих цен на хлебную провизию, которые в настоящее время возвысились более одного рубля серебром за пуд. Страна здешняя — самая беднейшая, а потому что и делать, как не трудиться, хотя бы и мне, сельскому священнику, окруженному большим семейством, а обеспеченному самым ограниченным вспоможением, — писал Тверетин. — Потому никак невозможно пробыть без трудов. Но чтобы отыскать полезное только для себя, там, где все жаждут этого, так это будет неблагородно для каждого честного человека в отношении к окружающему братству, а потому когда открыт опыт, положил во что бы то ни стало вызвать последователей развить этот благородный труд в полном блеске и ознаменовать село Юганское местом хлебопашества».
Благословясь, батюшка берется за дело, расчищает от леса полторы десятины земли и в весну 1865 года засевает ее под соху ячменем, овсом, гречихой, рожью-ярицей и пшеницей. Сев закончил 15 мая. Семян израсходовал всего шесть пудов, собрал же в августе 120 пудов зерна — это сам-двадцать!
«Велик здесь труд земледельца, — повествовал этот подвижник в одной из своих корреспонденций. — Немалые усилия требуются, чтобы свалить вековые деревья и выкорчевать их корни. Во время пахоты жалко смотреть на лошадь, у которой соха беспрерывно спотыкается об отростки оставшихся корней. Не менее возбуждает сострадание и тот, кто за сохою, будучи принужден постоянно выдергивать ее из земли, переносить через корни и опять впускать в землю»…
Около двадцати лет посвятил И.Я.Тверетин северному земледелию. Уже с первых опытов он убедился, что выгоднее всего на этих широтах возделывать озимые злаки. Начиная с 1856 года, Тверетин регулярно засевал по пяти десятин озимой рожью. Урожаи были столь обнадеживающими, что он отважился строить собственную ветряную мельницу, вложив в это дело тысячу рублей. В 1860 году впервые на Среднем Приобье испечен был хлеб из муки местного помола.
«Теперь доволен тем, что устроена моя мельница так, как я желал, и с удовольствием вкушаю свой хлеб, снисканный одному Богу известно каким трудом и стоимостью», — записал в очередном отчете Тверетин.
К тому времени расчищенная им пашня достигла пятнадцати десятин, кои по высочайшему повелению в 1867 году были отданы ему «в вечное и потомственное пользование». Как видно из исторических материалов, поп-агроном землю свою удобрял, заботился о качестве семян и раздавал их для посева желающим. В голодную зиму 1860 года он продал остякам 400 пудов ржи по 35 копеек за пуд, что было втрое ниже рыночной цены, а в еще более тяжелом 1867-м раздавал бесплатно от 15 фунтов до одного пуда муки на человека.
Получая бесчисленные похвалы и награды, избранный за свои успехи в практическом земледелии и печатные труды членом-корреспондентом ВЭО, Русского географического общества, действительный член Экономического общества в Казани и прочая и прочая — Иван Яковлевич Тверетин лишен был самого главного: действенной поддержки своих усилий на месте, в селе Юганском. Богатые соседи ненавидели его, чинили ему всякие препятствия в хозяйственных делах, занимали своими постройками дорогую, возделанную землю хлебопашца. Они теснили его все ближе к берегу, а берег подмывала река, так что от былого поля оставалась одна треть. В 1875 году, стариком уже, Тверетин вынужден был отказаться от дальнейших занятий земледелием.
Так еще в позапрошлом веке трудами опытников была показана возможность выращивания на Среднем Приобье, в краю белых ночей, различных продовольственных культур.
Само собой разумеется, что в других, более благоприятных для земледелия районах Сибири доказательства ее способности прокормить себя не требовали таких титанических усилий, как в высоких широтах. Уже в 30-е годы XVIII века стала знаменитой Илимская пашня, это в Иркутской губернии, прославили свою землю илимские крестьяне тем, что смогли обеспечить запасами провизии обе Камчатские экспедиции командора Витуса Беринга. Кто бы обеспечил русских мореплавателей, если бы в то время в Сибири не было хлебопашцев. И кто бы мог доставить к Охотскому побережью многочисленные и громоздкие грузы Беринга, если бы на реке Лене не стоял уже сто лет городок Якутск и если бы у местного населения не водились удивительно крепкие, выносливые лошадки, а сами эти жители не умели с ними обращаться в длительных поездках по глухим сибирским дорогам.
Так на протяжении веков выстраивалась русская колонизация, что первыми ступили на азиатскую сторону континента вольные охотники за мягкой рухлядью, а края света достигли, по следам первопроходцев, ученые, словно подарившие Русскому государству приведенные в известность обширные владения на Востоке.
Но…Как верно сказано, правда, по другому поводу, у Александра Твардовского:
В боевом расчете.
Отстрелялся, не гордись —
Дела суть в пехоте!
В громадном историческом многовековом процессе колонизации «дела суть» — в крестьянах, земледельцах и скотоводах, прочно закрепившихся на новых землях, распахавших и засеявших поля, занимающихся разведением скота, построивших жилые дома и подсобные помещения, в крестьянах, которые сегодня привезут горожанам продукты своих полей и ферм, а завтра будут готовы, взяться за оружие, чтобы защитить страну от супостата.
Но вернемся еще в Тобольскую губернию, где мы оставили наших отчаянных опытников.
В 1894 году в Тобольск прибыл на должность губернского агронома воспитанник Петровской академии Николай Лукич Скалозубов, до этого поработавший земским статистиком в Перми. Этот выдающийся ученый, общественный деятель, замечательный человек оставил глубокий след в истории развития сельского хозяйства в Сибири.
На моей еще памяти в конце пятидесятых годов прошлого XX столетия, когда осваивали алтайскую целину, там сеяли и Мильтурум 321 и Цезиум 111 — два весьма неплохих сорта яровой пшеницы с прекрасными хлебопекарными качествами. И оба они — из творческого наследия Скалозубова. Сельскохозяйственной науки в Сибири в полном смысле этого понятия не было. По научной вроде бы части числились Омский Опытный хутор Сибирского казачьего войска да Купинское Опытное поле в южной части Барабинской низменности. И на всю Тобольскую губернию один агроном с помощником. Но это был Скалозубов!
«Знание родной страны есть сила, без которой народный труд не может быть успешным», — писал Николай Лукич. Сам он был примером трудолюбия и человеком пытливого ума. Став губернским агрономом, он за год с небольшим объехал все значительные населенные места громадной губернии, разлегшейся на полутора миллионах квадратных километров от засушливых южных степей до Ямальской тундры. Коренной проблемой в земледелии он ставил улучшение местных яровых хлебов. Из своих бесчисленных поездок по губернии он за один лишь 1898 год собрал 374 образца пшениц. Годы ушли на изучение их мукомольных и хлебопекарных качеств, на отбор материала для создания новых сибирских сортов.
Несколько раньше, в 1895 году Скалозубов организует быстро ставшую знаменитой Курганскую выставку, на следующий год принимает деятельное участие во Всероссийской сельскохозяйственной выставке в Москве и Нижегородской художественно-промышленной выставке, готовит сибирскую экспозицию на Всемирную выставку в Париже…
Именно тогда, в ходе организаторской работы, возникла у Николая Лукича мысль о развитии маслоделия в Сибири. Сибиряки-старожилы держали на каждый крестьянский двор по 5—7 коров, а богатые травами луга придавали сибирскому молоку неповторимый букет запаха и вкуса, отсюда и качество масла. Российский рынок быстро оценил это сибирское богатство, его ставили по доходности даже выше добываемого в Сибири золота. В 1912 году Сибирь вывезла 4 миллиона пудов масла на сумму 50 миллионов рублей.
Скалозубов сумел привлечь сюда нужных специалистов из-за границы, сам предложил проект организации экспорта сибирского масла, которое очень скоро было признано лучшим по качеству, чем голландское, датское и шведское. В те годы Петровская (ныне Тимирязевская) академия не готовила отдельно специалистов-зоотехников. Ученый агроном должен был быть и ученым животноводом. Скалозубов был им. Это он выписывал для Тобольской губернии племенных быков ярославской, шотгорнской и швицкой пород, коров-домшарок из Вологды. Отсюда берет начало известная курганская порода крупного рогатого скота. Скалозубову же принадлежат труды по свиноводству, птицеводству, пчеловодству, а также по ботанике, географии, экономике. Он с равной заинтересованностью писал о водных путях Сибири и о рыбном промысле, о лесоразведении и об освоении засоленных земель, об опытах выращивания кукурузы и о лекарственных растениях Сибири…
К сожалению, много сделать для этого края Скалозубов не успел: он умер скоропостижно в 1915 году, когда ему было немногим за пятьдесят.
О Скалозубове Н.Л. можно было и не знать ничего современному жителю Сибири, не изучавшему спецальную литературу по земледелию и агрономии, но, работая над очерками в журнале «Сибирские огни», я имел случай познакомиться с сибирским агрономом, директором Северо-Кулундинской сельскохозяйственной опытной станции, расположенной в селе Багане Новосибирской области. Этот опытник — его звали Иван Спиридонович Шелухин — оказалось, был мужем Анны Николаевны Скалозубовой, дочери Николая Лукича Скалозубова. Иван Спиридонович стал нашим активным автором. Он подарил мне свою книжку, выпущенную в серии научно-популярной литературы издательством «Наука» с предисловием выдающегося сибирского ученого-генетика академика Д.К.Беляева. Название книжки «Анна Николаевна Скалозубова» с подзаголовком «Жизнь и деятельность сибирского селекционера». Вышла эта интересная небольшая книга уже после кончины Анны Николаевны.
Так нам стала известна не только кипучая деятельность самого Николая Лукича Скалозубова (уместно здесь привести один поразительный факт его биографии: именно этот сибирский ученый, член Государственной Думы сумел добиться отмены смертного приговора рабочему-революционеру и будущему красному полководцу Михаилу Васильевичу Фрунзе — это случилось в 1906 году), но и продолжение его в делах дочерей. Анна Николаевна сохранила наработанный отцом научный задел и, окончив, уже при Советской власти, ту же Тимирязевку, поехала в Якутск, занялась там селекционной работой по пшенице. Вторым пунктом ее научной биографии стала Тулунская селекционная станция в Иркутской области. Там она вывела знаменитый сорт яровой пшеницы, устойчивой к полеганию и осыпанию, дав ему говорящее название «Скала». В 1955 году мне довелось убирать этот стойкий сорт комбайном на полях Боханского района Иркутской же области, куда был послан с группой алтайских комбайнеров «на прорыв».
Последней рабочей лабораторией Анны Николаевны стала та самая Северо-Кулундинская опытная станция. Здесь природа ставила перед селекционерами совершенно другую задачу: вывести сорта яровых пшениц, устойчивые к хроническому недостатку почвенной и атмосферной влаги. Скалозубова работала над Баганкой и другими перспективными сортами. О своем здоровье думала меньше, чем следовало бы.
В начале 70-х журнальные дела привели меня в Ханты-Мансийск, сравнительно молодой город в низовьях Иртыша при его слиянии с Обью.
В Ханты-Мансийске, на местной Опытной станции, где проходила встреча, мне рассказали такую историю. В далеком 1937-м из Москвы отправилась в Сибирь экспедиция Всесоюзного института растениеводства (знаменитый ВИР имени Н.И.Вавилова). Экспедиция прибыла в Ханты-Мансийск, где четырьмя годами раньше был организован опорный пункт ВИРа. В составе экспедиции была Ариадна Николаевна Скалозубова, старшая дочь Николая Лукича, тоже окончившая Тимирязевскую академию и проработавшая некоторое время в подмосковной Немчиновке. По окончании эспедиционных работ Скалозубова остается в Ханты-Мансийске руководителем опорного пункта, преобразованного позже в Опытную станцию. Долгие годы прожила она здесь, ведя широкие исследования — от зерновых посевов до садоводства и от молочного скотоводства до разведения ценного пушного зверя. Последние годы жила в Подмосковье.
— Ей уже было за восемьдесят, частенько прибаливала, а все в письмах мечтала еще хоть разок прилететь в Ханты-Мансийск, на свою станцию, но врачи не выпускали Ариадну Николаевну дальше Немчиновки, — рассказывали сотрудники станции.
И здесь скалозубовский след!
Вскоре же после появления в печати очерков, в которых воздавалось по заслугам Н.Л.Скалозубову и его семье, пришло мне письмо из Немчиновки. Написала его еще одна, третья дочь Николая Лукича. Теперь я знаю, что к тому времени у Николая Лукича оставались в Немчиновке две дочери: Надежда и Людмила. Которая из них откликнулась на журнальную публикацию, признаюсь, запамятовал. Было ведь это лет 35 тому назад, как не больше…
Есть у земледельцев такое понятие: последействие. Это когда влияние чего-либо на объект исследования отмечается не только в момент применения, но и в последующее время. Так говорят о последействии, например, удобрений, либо чистых паров, других полезных приемов агротехники на урожайность поля в ряду нескольких лет. Но не в меньшей, а в большей степени сказывается «последействие» сильной, талантливой личности в характере и делах новых поколений работников, особенно когда они сознательно наследуют лучшие качества предшественников. В хорошо возделанной почве идут таинственные процессы накопления плодородия, и умный пахарь не даст ей оскудеть, всегда памятуя мудрую заповедь — постарайся вырастить два колоса там, где рос один.
Анна Николаевна Скалозубова знала и любила свой Тобольск, где родилась, знала и помнила Березово, потом учеба в Москве, первые шаги в самостоятельной работе на земле. Были в ее жизни и Якутск, и Тулун, и Кулунда, и Челябинск, и Курган. В Шадринске ей довелось работать руку об руку с Почетным академиком ВАСХНИЛ Терентием Семеновичем Мальцевым, о котором тоже написаны книги. Ее сестра Ариадна Николаевна — это история научно-практического освоения производительных сил сельского хозяйства в Ханты-Мансийском округе…
И над всей этой громадой дел — огромный авторитет и заслуги самого Николая Лукича. Тобольск его времени — это мощное «последействие» трудов и личности Дмитрия Ивановича Менделеева, это творческое наследие Петра Ершова, исторические предания о походах Ермака, первая и единственная сибирская летопись У.Ремизова. Скалозубов и его семья стали существенной частью интеллектуального потенциала, с которым Сибирь входила в бурный XX век.
О том, каких высот достигла и через какие неуряды прошла российская деревня за 70 лет советской власти, не знает только тот, кто ничего не читал. Живых и сознательных участников, скажем без экивоков, социалистических преобразований в деревне еще достаточно много, но голоса их едва слышны. Деревенской теме я привержен с середины 50-х годов, когда, уволившись в запас, поехал поднимать целину на родной мне Алтай. Пока работал на своем «Сталинце-6» в МТС (где перед войной работали механиками мои дядья), я не хныкал, а стойко переносил тяготы и лишения, связанные с нелегким физическим трудом. Но к видимым недостаткам в организации труда в поле и в ремонтных мастерских настроен был критически. Однажды, не вытерпев несправедливости по отношению к своим товарищам рабочим, разразился фельетоном, отнес его в редакцию районной газеты «Коммунар», а сам уехал в колхоз на уборку урожая. История кончилась тем, что меня пригласили штатным работником отдела писем. Мне тогда подумалось, что своим журналистским пером я смогу принести больше пользы общему делу. Меня затянула корреспондентская работа, я несколько лет прожил в Кулунде, объездил много сел и поселков, познакомился с умными людьми крестьянского сословия, с партийными работниками, о многих успел написать в «Алтайскую правду», потом печатался в «Правде» центральной, в «Известиях», в «Литературной газете», в толстых литературных журналах, среди которых всегда выделял «Сибирские огни». Мне удалось издать несколько очерковых книг, может быть, повезет на новые издания, хотя сегодня это делается не так просто, как в советское время.
Так вот, перелистывая эти уже порядком устаревшие свои книжки, я обнаружил, что из многих сельских болячек мне больнее всего представлялась проблема убыли сибирской деревни, миграции сибиряков в открытые строительством Турксиба теплые края, где легче живется вследствие мягкого климата и обилия фруктов. А по мере развития промышленности и роста благоустроенных городов — деревня становилась все более легкой на подъем.
Надо честно признать, что все наши писания в поддержку деревни не имели выхода на тот уровень руководства, где решают вопросы по существу. Там у нас не читатели, а сами сочинители. Проблемы народонаселения легли на плечи тех же сельских управленцев среднего звена.
Мне приходилось общаться с беспокойными и неравнодушными людьми, которые в меру своих сил пытались выправить перекосы в социальной политике не больно-то умных «вожачков».
В подобном положении оказался крупнейший совхоз «Бердский» Искитимского района Новосибирской области. Там в должности главного агронома служил мой хороший знакомый Иван Иванович Леунов.
Некоторое время спустя Леунов занял директорский пост, сменив на нем ушедшего на пенсию Героя Социалистического Труда И.А.Егорова. Среди прочих новых забот на Леунова свалилась начавшаяся кампания по сселению малых деревень. Согласно утвержденной схеме Бердскому совхозу надлежало «сократить» два из пяти производственных участков, с чем решительно не согласился Леунов…
Но что же сделал директор совхоза, теперь уже сам Герой Социалистического Труда Иван Иванович Леунов, какую альтернативу казенному подходу предложил? Спасать надо было две деревни Рябчинку и Александровку.
— Чтобы сделать в Рябчинке школу-восьмилетку, надо иметь там 400 коров, — начал с неожиданного рассуждения Леунов. И, не дав опомниться, продолжал: — сейчас у них 300 голов дойного стада. Добавить еще сотню можно, если сдадим в эксплуатацию новый участок искусственного орошения и займем его кормовыми культурами. Нас немного подводят городские мелиораторы, а то пора было бы подумывать о восьмилетке…
Рябчинке помогли вовремя. Во-первых, не позволили ликвидировать там ферму крупного рогатого скота. Наоборот, построили хорошее помещение, ввели механизацию трудоемких процессов. Стали больше сеять кормовых трав, сажать картошку, занялись овощеводством. Появилось много новых рабочих мест, причем разнообразных. Тем же хозспособом построили новое здание начальной школы, детский сад, клубное помещение, рабочую столовую. Население стабилизировалось, потом начало потихоньку расти…
В тот раз на пороге фермы директора встретила Галя Зоркальцева, бригадир дойного гурта.
— Какие проблемы, спрашиваете? Сейчас проблема одна: девять доярок одна за другой уходят в декретный отпуск…
— Быть в Рябчинке школе-восьмилетке! — сразу оживился Леунов.
В той памятной поездке с директором совхоза была еще продолжительная остановка в Александровке. Леунов показывал новые жилые дома для рабочих. Это в основном двухквартирные коттеджи с приусадебными участками и помещениями для личного скота. Таких квартир совхоз за последние годы построил более полусотни. Есть в Александровке и школа-восьмилетка и детский сад.
— В прошлом году Александровка дала продукции на 1 миллион 700 тысяч рублей. А Рябчинка — маленькая Рябчинка — на миллион! — радовался директор.
Леунов, работая в совхозе, с блеском защитил кандидатскую диссертацию и полон был новых творческих планов. Но его вызвали в Москву и предложили возглавить Всесоюзный Институт овощеводства. Областное начальство сильно по этому поводу не расстраивалось, и Иван Иванович, скрепя сердце, поехал к новому месту назначения в подмосковный город Жуковский. Оттуда написал мне, что очень тоскует по сибирским просторам, по живой работе на земле и тоску свою выразил строчками из стихотворения Ольги Фокиной:
Заблудился на асфальте запах сена…Но вернемся еще в Тобольскую губернию, где мы оставили наших отчаянных опытников.
В 1894 году в Тобольск прибыл на должность губернского агронома воспитанник Петровской академии Николай Лукич Скалозубов, до этого поработавший земским статистиком в Перми. Этот выдающийся ученый, общественный деятель, замечательный человек оставил глубокий след в истории развития сельского хозяйства в Сибири.
На моей еще памяти в конце пятидесятых годов прошлого XX столетия, когда осваивали алтайскую целину, там сеяли и Мильтурум 321 и Цезиум 111 — два весьма неплохих сорта яровой пшеницы с прекрасными хлебопекарными качествами. И оба они — из творческого наследия Скалозубова. Сельскохозяйственной науки в Сибири в полном смысле этого понятия не было. По научной вроде бы части числились Омский Опытный хутор Сибирского казачьего войска да Купинское Опытное поле в южной части Барабинской низменности. И на всю Тобольскую губернию один агроном с помощником. Но это был Скалозубов!
«Знание родной страны есть сила, без которой народный труд не может быть успешным», — писал Николай Лукич. Сам он был примером трудолюбия и человеком пытливого ума. Став губернским агрономом, он за год с небольшим объехал все значительные населенные места громадной губернии, разлегшейся на полутора миллионах квадратных километров от засушливых южных степей до Ямальской тундры. Коренной проблемой в земледелии он ставил улучшение местных яровых хлебов. Из своих бесчисленных поездок по губернии он за один лишь 1898 год собрал 374 образца пшениц. Годы ушли на изучение их мукомольных и хлебопекарных качеств, на отбор материала для создания новых сибирских сортов.
Несколько раньше, в 1895 году Скалозубов организует быстро ставшую знаменитой Курганскую выставку, на следующий год принимает деятельное участие во Всероссийской сельскохозяйственной выставке в Москве и Нижегородской художественно-промышленной выставке, готовит сибирскую экспозицию на Всемирную выставку в Париже…
Именно тогда, в ходе организаторской работы, возникла у Николая Лукича мысль о развитии маслоделия в Сибири. Сибиряки-старожилы держали на каждый крестьянский двор по 5—7 коров, а богатые травами луга придавали сибирскому молоку неповторимый букет запаха и вкуса, отсюда и качество масла. Российский рынок быстро оценил это сибирское богатство, его ставили по доходности даже выше добываемого в Сибири золота. В 1912 году Сибирь вывезла 4 миллиона пудов масла на сумму 50 миллионов рублей.
Скалозубов сумел привлечь сюда нужных специалистов из-за границы, сам предложил проект организации экспорта сибирского масла, которое очень скоро было признано лучшим по качеству, чем голландское, датское и шведское. В те годы Петровская (ныне Тимирязевская) академия не готовила отдельно специалистов-зоотехников. Ученый агроном должен был быть и ученым животноводом. Скалозубов был им. Это он выписывал для Тобольской губернии племенных быков ярославской, шотгорнской и швицкой пород, коров-домшарок из Вологды. Отсюда берет начало известная курганская порода крупного рогатого скота. Скалозубову же принадлежат труды по свиноводству, птицеводству, пчеловодству, а также по ботанике, географии, экономике. Он с равной заинтересованностью писал о водных путях Сибири и о рыбном промысле, о лесоразведении и об освоении засоленных земель, об опытах выращивания кукурузы и о лекарственных растениях Сибири…
К сожалению, много сделать для этого края Скалозубов не успел: он умер скоропостижно в 1915 году, когда ему было немногим за пятьдесят.
О Скалозубове Н.Л. можно было и не знать ничего современному жителю Сибири, не изучавшему спецальную литературу по земледелию и агрономии, но, работая над очерками в журнале «Сибирские огни», я имел случай познакомиться с сибирским агрономом, директором Северо-Кулундинской сельскохозяйственной опытной станции, расположенной в селе Багане Новосибирской области. Этот опытник — его звали Иван Спиридонович Шелухин — оказалось, был мужем Анны Николаевны Скалозубовой, дочери Николая Лукича Скалозубова. Иван Спиридонович стал нашим активным автором. Он подарил мне свою книжку, выпущенную в серии научно-популярной литературы издательством «Наука» с предисловием выдающегося сибирского ученого-генетика академика Д.К.Беляева. Название книжки «Анна Николаевна Скалозубова» с подзаголовком «Жизнь и деятельность сибирского селекционера». Вышла эта интересная небольшая книга уже после кончины Анны Николаевны.
Так нам стала известна не только кипучая деятельность самого Николая Лукича Скалозубова (уместно здесь привести один поразительный факт его биографии: именно этот сибирский ученый, член Государственной Думы сумел добиться отмены смертного приговора рабочему-революционеру и будущему красному полководцу Михаилу Васильевичу Фрунзе — это случилось в 1906 году), но и продолжение его в делах дочерей. Анна Николаевна сохранила наработанный отцом научный задел и, окончив, уже при Советской власти, ту же Тимирязевку, поехала в Якутск, занялась там селекционной работой по пшенице. Вторым пунктом ее научной биографии стала Тулунская селекционная станция в Иркутской области. Там она вывела знаменитый сорт яровой пшеницы, устойчивой к полеганию и осыпанию, дав ему говорящее название «Скала». В 1955 году мне довелось убирать этот стойкий сорт комбайном на полях Боханского района Иркутской же области, куда был послан с группой алтайских комбайнеров «на прорыв».
Последней рабочей лабораторией Анны Николаевны стала та самая Северо-Кулундинская опытная станция. Здесь природа ставила перед селекционерами совершенно другую задачу: вывести сорта яровых пшениц, устойчивые к хроническому недостатку почвенной и атмосферной влаги. Скалозубова работала над Баганкой и другими перспективными сортами. О своем здоровье думала меньше, чем следовало бы.
В начале 70-х журнальные дела привели меня в Ханты-Мансийск, сравнительно молодой город в низовьях Иртыша при его слиянии с Обью.
В Ханты-Мансийске, на местной Опытной станции, где проходила встреча, мне рассказали такую историю. В далеком 1937-м из Москвы отправилась в Сибирь экспедиция Всесоюзного института растениеводства (знаменитый ВИР имени Н.И.Вавилова). Экспедиция прибыла в Ханты-Мансийск, где четырьмя годами раньше был организован опорный пункт ВИРа. В составе экспедиции была Ариадна Николаевна Скалозубова, старшая дочь Николая Лукича, тоже окончившая Тимирязевскую академию и проработавшая некоторое время в подмосковной Немчиновке. По окончании эспедиционных работ Скалозубова остается в Ханты-Мансийске руководителем опорного пункта, преобразованного позже в Опытную станцию. Долгие годы прожила она здесь, ведя широкие исследования — от зерновых посевов до садоводства и от молочного скотоводства до разведения ценного пушного зверя. Последние годы жила в Подмосковье.
— Ей уже было за восемьдесят, частенько прибаливала, а все в письмах мечтала еще хоть разок прилететь в Ханты-Мансийск, на свою станцию, но врачи не выпускали Ариадну Николаевну дальше Немчиновки, — рассказывали сотрудники станции.
И здесь скалозубовский след!
Вскоре же после появления в печати очерков, в которых воздавалось по заслугам Н.Л.Скалозубову и его семье, пришло мне письмо из Немчиновки. Написала его еще одна, третья дочь Николая Лукича. Теперь я знаю, что к тому времени у Николая Лукича оставались в Немчиновке две дочери: Надежда и Людмила. Которая из них откликнулась на журнальную публикацию, признаюсь, запамятовал. Было ведь это лет 35 тому назад, как не больше…
Есть у земледельцев такое понятие: последействие. Это когда влияние чего-либо на объект исследования отмечается не только в момент применения, но и в последующее время. Так говорят о последействии, например, удобрений, либо чистых паров, других полезных приемов агротехники на урожайность поля в ряду нескольких лет. Но не в меньшей, а в большей степени сказывается «последействие» сильной, талантливой личности в характере и делах новых поколений работников, особенно когда они сознательно наследуют лучшие качества предшественников. В хорошо возделанной почве идут таинственные процессы накопления плодородия, и умный пахарь не даст ей оскудеть, всегда памятуя мудрую заповедь — постарайся вырастить два колоса там, где рос один.
Анна Николаевна Скалозубова знала и любила свой Тобольск, где родилась, знала и помнила Березово, потом учеба в Москве, первые шаги в самостоятельной работе на земле. Были в ее жизни и Якутск, и Тулун, и Кулунда, и Челябинск, и Курган. В Шадринске ей довелось работать руку об руку с Почетным академиком ВАСХНИЛ Терентием Семеновичем Мальцевым, о котором тоже написаны книги. Ее сестра Ариадна Николаевна — это история научно-практического освоения производительных сил сельского хозяйства в Ханты-Мансийском округе…
И над всей этой громадой дел — огромный авторитет и заслуги самого Николая Лукича. Тобольск его времени — это мощное «последействие» трудов и личности Дмитрия Ивановича Менделеева, это творческое наследие Петра Ершова, исторические предания о походах Ермака, первая и единственная сибирская летопись У.Ремизова. Скалозубов и его семья стали существенной частью интеллектуального потенциала, с которым Сибирь входила в бурный XX век.
О том, каких высот достигла и через какие неуряды прошла российская деревня за 70 лет советской власти, не знает только тот, кто ничего не читал. Живых и сознательных участников, скажем без экивоков, социалистических преобразований в деревне еще достаточно много, но голоса их едва слышны. Деревенской теме я привержен с середины 50-х годов, когда, уволившись в запас, поехал поднимать целину на родной мне Алтай. Пока работал на своем «Сталинце-6» в МТС (где перед войной работали механиками мои дядья), я не хныкал, а стойко переносил тяготы и лишения, связанные с нелегким физическим трудом. Но к видимым недостаткам в организации труда в поле и в ремонтных мастерских настроен был критически. Однажды, не вытерпев несправедливости по отношению к своим товарищам рабочим, разразился фельетоном, отнес его в редакцию районной газеты «Коммунар», а сам уехал в колхоз на уборку урожая. История кончилась тем, что меня пригласили штатным работником отдела писем. Мне тогда подумалось, что своим журналистским пером я смогу принести больше пользы общему делу. Меня затянула корреспондентская работа, я несколько лет прожил в Кулунде, объездил много сел и поселков, познакомился с умными людьми крестьянского сословия, с партийными работниками, о многих успел написать в «Алтайскую правду», потом печатался в «Правде» центральной, в «Известиях», в «Литературной газете», в толстых литературных журналах, среди которых всегда выделял «Сибирские огни». Мне удалось издать несколько очерковых книг, может быть, повезет на новые издания, хотя сегодня это делается не так просто, как в советское время.
Так вот, перелистывая эти уже порядком устаревшие свои книжки, я обнаружил, что из многих сельских болячек мне больнее всего представлялась проблема убыли сибирской деревни, миграции сибиряков в открытые строительством Турксиба теплые края, где легче живется вследствие мягкого климата и обилия фруктов. А по мере развития промышленности и роста благоустроенных городов — деревня становилась все более легкой на подъем.
Надо честно признать, что все наши писания в поддержку деревни не имели выхода на тот уровень руководства, где решают вопросы по существу. Там у нас не читатели, а сами сочинители. Проблемы народонаселения легли на плечи тех же сельских управленцев среднего звена.
Мне приходилось общаться с беспокойными и неравнодушными людьми, которые в меру своих сил пытались выправить перекосы в социальной политике не больно-то умных «вожачков».
В подобном положении оказался крупнейший совхоз «Бердский» Искитимского района Новосибирской области. Там в должности главного агронома служил мой хороший знакомый Иван Иванович Леунов.
Некоторое время спустя Леунов занял директорский пост, сменив на нем ушедшего на пенсию Героя Социалистического Труда И.А.Егорова. Среди прочих новых забот на Леунова свалилась начавшаяся кампания по сселению малых деревень. Согласно утвержденной схеме Бердскому совхозу надлежало «сократить» два из пяти производственных участков, с чем решительно не согласился Леунов…
Но что же сделал директор совхоза, теперь уже сам Герой Социалистического Труда Иван Иванович Леунов, какую альтернативу казенному подходу предложил? Спасать надо было две деревни Рябчинку и Александровку.
— Чтобы сделать в Рябчинке школу-восьмилетку, надо иметь там 400 коров, — начал с неожиданного рассуждения Леунов. И, не дав опомниться, продолжал: — сейчас у них 300 голов дойного стада. Добавить еще сотню можно, если сдадим в эксплуатацию новый участок искусственного орошения и займем его кормовыми культурами. Нас немного подводят городские мелиораторы, а то пора было бы подумывать о восьмилетке…
Рябчинке помогли вовремя. Во-первых, не позволили ликвидировать там ферму крупного рогатого скота. Наоборот, построили хорошее помещение, ввели механизацию трудоемких процессов. Стали больше сеять кормовых трав, сажать картошку, занялись овощеводством. Появилось много новых рабочих мест, причем разнообразных. Тем же хозспособом построили новое здание начальной школы, детский сад, клубное помещение, рабочую столовую. Население стабилизировалось, потом начало потихоньку расти…
В тот раз на пороге фермы директора встретила Галя Зоркальцева, бригадир дойного гурта.
— Какие проблемы, спрашиваете? Сейчас проблема одна: девять доярок одна за другой уходят в декретный отпуск…
— Быть в Рябчинке школе-восьмилетке! — сразу оживился Леунов.
В той памятной поездке с директором совхоза была еще продолжительная остановка в Александровке. Леунов показывал новые жилые дома для рабочих. Это в основном двухквартирные коттеджи с приусадебными участками и помещениями для личного скота. Таких квартир совхоз за последние годы построил более полусотни. Есть в Александровке и школа-восьмилетка и детский сад.
— В прошлом году Александровка дала продукции на 1 миллион 700 тысяч рублей. А Рябчинка — маленькая Рябчинка — на миллион! — радовался директор.
Леунов, работая в совхозе, с блеском защитил кандидатскую диссертацию и полон был новых творческих планов. Но его вызвали в Москву и предложили возглавить Всесоюзный Институт овощеводства. Областное начальство сильно по этому поводу не расстраивалось, и Иван Иванович, скрепя сердце, поехал к новому месту назначения в подмосковный город Жуковский. Оттуда написал мне, что очень тоскует по сибирским просторам, по живой работе на земле и тоску свою выразил строчками из стихотворения Ольги Фокиной:
Довелось мне в те же годы встречаться с проектировщиками, которые непосредственно занимались районными планировками. Пока социологи входили в сельскую тему, проектировщики выпускали свою «продукцию», признавая при этом, что 42 процента их оценок неперспективных деревень и поселков были ошибочными. Один из них, видимо, самый смелый высказался таким образом:
Чем больше малых поселений, тем устойчивее крупные. Это как в природе. Представьте озеро в жаркой степи…Если лишить его донных родников и перекрыть малые речушки-притоки,— озеро рано или поздно высохнет.
Хорошо, образно сказал житейски умудренный инженер.
Брались за дело перепланировок и экономисты-аграрники. От их сотрудничества с проектными институтами ничего путного не вышло.
«Мы опросили председателей сельских Советов Маслянинского района Новосибирской области , надо ли сохранять маленькую деревню. Все до одного ответили: «Надо». А один добавил: «Но поздно!» Вот этот один и оказался прав.
В XXI век Сибирь вместе со всей Россией вошла ослабленной, вползла, можно сказать, на карачках, и выживает ныне лишь благодаря социалистическому заделу да сумасшедшим мировым ценам на нефть. Больше всего лиха досталось, конечно, деревне. За ее, матушки, счет поднимались в свое время промышленность, наука, культура. Знаменитые ценовые «ножницы» были всем известны, их концы мало-помалу сдвигались, жизнь в деревне стала налаживаться, многие села отстроились заново, похорошели, иные же чувствовали себя обделенными. Их пытались спасти самым дешевым способом: сселить с центральными усадьбами. Существовал ли иной выход из положения, коли всем стало ясно, что деревня не хочет более мириться с бездорожьем, отсталыми технологиями, убогим бытом, отсутствием выбора профессий?
Да, в головах пишущих созревала мысль о том, что строить надо сейчас не города, а все силы бросить на поддержку села, помочь крестьянам так устроить свои рабочие места, свой быт, чтобы ему, крестьянину, и не захотелось бы менять свой образ жизни среди чистой природы на городскую скученность и вечные заботы об улучшении жилищных условий за счет государства. Иван Иванович Леунов однажды заявил, что он прекращает всякое строительство на центральной усадьбе и переключает силы и средства на бригадные поселки. И добился своего! А знаменитый колхозный председатель из Верх-Ирмени Герой Труда Юрий Федорович Бугаков не раз требовал с различных трибун именно такого решения вопроса: прекратить расточительное строительство в больших городах, дать работу мощным городским строительным организациям в деревне.
Словом, возможность исправить «загогулину» была. На то и плановое хозяйство, чтобы сгустить все средства и волю там, где обнаружилось слабое звено, которое надо укрепить. Однако не будем забывать где был в то время автор кривого словечка и как такие умельцы руководили делами страны.
В новом тысячелетии жадные до халявы капитализаторы разорили Россию, а более всего — еще раз и, похоже, окончательно — деревню. И я очень боюсь, что именно сейчас кому-то показалось, будто все счастье земли не за трудом, как выразился поэт Брюсов, а за частной собственностью на землю. Ему или ей показалось, что вот так будет лучше, это прозвучит как робкий намек на свою вину.Но не покаяние. И еще боюсь, чтобы нам всем не показалось, что вылезать из этой беды, конечно, нужно, но поздно…
Да, за 15 лет после предательского развала второй сверхдержавы мира страна опустилась до положения государства третьего мира. Никто за это не ответил, словно все произошло само по себе, никто в том не виноват.А простой народ вообще ничего подобного не ожидал, и даже еще сегодня найдутся среди граждан люди, которые не понимают, что с нами всеми произошло. При том, что в решающие годы он был самым читающим народом в мире!
Давайте сейчас проведем маленькую викторину. Вопрос к читателям: кто написал вот это стихотворение, цитирую по памяти.
В безмолвии над скорбным гробом дотаЧем больше малых поселений, тем устойчивее крупные. Это как в природе. Представьте озеро в жаркой степи…Если лишить его донных родников и перекрыть малые речушки-притоки,— озеро рано или поздно высохнет.
Хорошо, образно сказал житейски умудренный инженер.
Брались за дело перепланировок и экономисты-аграрники. От их сотрудничества с проектными институтами ничего путного не вышло.
«Мы опросили председателей сельских Советов Маслянинского района Новосибирской области , надо ли сохранять маленькую деревню. Все до одного ответили: «Надо». А один добавил: «Но поздно!» Вот этот один и оказался прав.
В XXI век Сибирь вместе со всей Россией вошла ослабленной, вползла, можно сказать, на карачках, и выживает ныне лишь благодаря социалистическому заделу да сумасшедшим мировым ценам на нефть. Больше всего лиха досталось, конечно, деревне. За ее, матушки, счет поднимались в свое время промышленность, наука, культура. Знаменитые ценовые «ножницы» были всем известны, их концы мало-помалу сдвигались, жизнь в деревне стала налаживаться, многие села отстроились заново, похорошели, иные же чувствовали себя обделенными. Их пытались спасти самым дешевым способом: сселить с центральными усадьбами. Существовал ли иной выход из положения, коли всем стало ясно, что деревня не хочет более мириться с бездорожьем, отсталыми технологиями, убогим бытом, отсутствием выбора профессий?
Да, в головах пишущих созревала мысль о том, что строить надо сейчас не города, а все силы бросить на поддержку села, помочь крестьянам так устроить свои рабочие места, свой быт, чтобы ему, крестьянину, и не захотелось бы менять свой образ жизни среди чистой природы на городскую скученность и вечные заботы об улучшении жилищных условий за счет государства. Иван Иванович Леунов однажды заявил, что он прекращает всякое строительство на центральной усадьбе и переключает силы и средства на бригадные поселки. И добился своего! А знаменитый колхозный председатель из Верх-Ирмени Герой Труда Юрий Федорович Бугаков не раз требовал с различных трибун именно такого решения вопроса: прекратить расточительное строительство в больших городах, дать работу мощным городским строительным организациям в деревне.
Словом, возможность исправить «загогулину» была. На то и плановое хозяйство, чтобы сгустить все средства и волю там, где обнаружилось слабое звено, которое надо укрепить. Однако не будем забывать где был в то время автор кривого словечка и как такие умельцы руководили делами страны.
В новом тысячелетии жадные до халявы капитализаторы разорили Россию, а более всего — еще раз и, похоже, окончательно — деревню. И я очень боюсь, что именно сейчас кому-то показалось, будто все счастье земли не за трудом, как выразился поэт Брюсов, а за частной собственностью на землю. Ему или ей показалось, что вот так будет лучше, это прозвучит как робкий намек на свою вину.Но не покаяние. И еще боюсь, чтобы нам всем не показалось, что вылезать из этой беды, конечно, нужно, но поздно…
Да, за 15 лет после предательского развала второй сверхдержавы мира страна опустилась до положения государства третьего мира. Никто за это не ответил, словно все произошло само по себе, никто в том не виноват.А простой народ вообще ничего подобного не ожидал, и даже еще сегодня найдутся среди граждан люди, которые не понимают, что с нами всеми произошло. При том, что в решающие годы он был самым читающим народом в мире!
Давайте сейчас проведем маленькую викторину. Вопрос к читателям: кто написал вот это стихотворение, цитирую по памяти.
Слетает пожелтевшая листва.
Здесь не увидел часа торжества
И встречи с другом не дождался кто-то.
И словно бы еще рождает стон
Обрушенный снарядами бетон.
И словно бы убитый, павший тот,
Навек причисленный к бессмертной роте,
Безгласно окликает: кто идет?
И спрашивает: как дела на фронте?
Ну что ж, приветствую тебя, солдат.
Ты кончил путь и все свершил что надо
И спишь под пересверком листопада,
Не получив заслуженных наград.
А фронт ушел за брянские леса
И смолк на запад от Берлина где-то,
И внук твой пялит синие глаза
На журавлей, что отпевают лето,
Их клинопись уже отрешена
От рощ и рек, где синь сочит простуду,
И тишина, и тишина повсюду —
Ни взрыва, ни пожара, тишина…
Но ты, солдат, в идиллии не верь
И фронта не ищи по клубам дыма.
Молчат винтовки, грань штыка незрима,
Но в счет побед врастает счет потерь.
Он жив наш враг: не приоткрыв лица,
Все выжимая из любого шанса,
Брюзжит и врет, ползет в тылах мещанство
И скепсисом минирует сердца.
Шипит пижон, беснуется брюзга,
В иносказаньях зауми подкованный,
И по болоту выродок духовный
Уходит на чужие берега.
И плачем мы над той, что сражена,
Душой, и смертное отводим жало.
И тишина, повсюду тишина —
Ни выстрела, ни вскрика, ни пожара.
Стекает солнце с желтого листа,
Сухая паутина тянет с луга,
И осень — допотопная старуха
На рыжих травах дремлет у куста.
Стихотворение «Тишина» принадлежит перу поэта-фронтовика Николая Грибачева. Опубликовано было в центральной печати в 1962 году. То было время Евгения Евтушенко, он живописал любовь без комплексов, бряцал песенными строчками, клеймил «Наследников Сталина», а другой активный шестидесятник Андрей Вознесенский в свой черед напрягал мозги читателей своими геометрическими опусами типа «Параболы», «Треугольной груши» и прочими «Антимирами».
А в мире шла «холодная война», противостояние двух противоположных систем наполняло жизнь народов грозным и ясным смыслом. Открытого предательства не было, «агенты влияния» еще не вылезли из своих нор, но умные люди все видели и все понимали. Образ врага Отечества не был для них каким-то сфинксом. Фронтовики не могли обмануться в своих подозрениях, слишком хорошо знали повадки зверя. И они не молчали. Александр Твардовский знал его новые адреса:
И вы, что горе привезлиА в мире шла «холодная война», противостояние двух противоположных систем наполняло жизнь народов грозным и ясным смыслом. Открытого предательства не было, «агенты влияния» еще не вылезли из своих нор, но умные люди все видели и все понимали. Образ врага Отечества не был для них каким-то сфинксом. Фронтовики не могли обмануться в своих подозрениях, слишком хорошо знали повадки зверя. И они не молчали. Александр Твардовский знал его новые адреса:
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный, —
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали у Москвы
И до Берлина провожали…
Тогда споров о вероятном противнике не возникало. Речь могла идти лишь о средствах обуздания агрессора, коли насмелится поднять руку на СССР и его союзников. И средства у нас были неотразимые.
Спустя 15 лет от начала безумных реформ на капиталистический лад мы видим явное военное ослабление России, о чем пишет и вещает вся мировая пресса. И как, находясь в таком незавидном положении, можно с чистыми глазами говорить, что у России нет врагов, никто на нее не собирается нападать, следовательно, не нужна ей современная военная техника, и саму армию можно сократить хоть до одной дивизии.
Игра в поддавки с мировым жульем привела самую обширную и самую богатую ресурсами страну Россию в состояние зависимой колонии, интересной лишь как кладовая сырья для удержания «золотого миллиарда» на достигнутом ими за счет таких вот простаков уровне потребления. За короткий исторический отрезок времени население России уменьшилось на 10 миллионов человек. Население Сибири (по данным Е.К.Лигачева) сократилось на 2 миллиона. Западные радетели за Россию полагают, что для добычи нужных им материалов и обслуживания господ владельцев этих богатств достаточно от 15 миллионов (М.Тэтчер) до 50 миллионов аборигенов. Лишнее население в России Западу не нужно.
Вполне предметно спорят уже о том, кому достанется Сибирь, кому Приморье, сумеречное российское правительство поощряет завоз дешевой рабочей силы из бедных ресурсами стран. Многое уже сделано по этой линии. Разорение деревни превратило нашу Сибирь, например, в некий скелет вымершего великана, где хребтом служит Транссибирская железнодорожная магистраль. На нее нанизаны блестящие бусины больших городов, а что в промежутках и в стороне от железной дороги? Малые города, районные поселки, а на месте деревень — все расширяющиеся пустоши. Безлюдье.
То, что народ российский позволил сделать со страной за каких-то полтора десятка лет — это чистое безумие. Разбираться в причинах общественной патологии хватит нескольким поколениям граждан на много лет вперед. Но это унылое занятие не может заменить созидательную работу хотя бы одного года сталинской пятилетки, когда страна строила заводы, электростанции, железные и шоссейные дороги, аэродромы, возводила целые города, крепила свою оборону.
В армии я был на батарее запевалой, поэтому помню огромное количество песенных строк. Особенно про артиллеристов. Вот слова из припева:
Не трогай, враг, земли роднойСпустя 15 лет от начала безумных реформ на капиталистический лад мы видим явное военное ослабление России, о чем пишет и вещает вся мировая пресса. И как, находясь в таком незавидном положении, можно с чистыми глазами говорить, что у России нет врагов, никто на нее не собирается нападать, следовательно, не нужна ей современная военная техника, и саму армию можно сократить хоть до одной дивизии.
Игра в поддавки с мировым жульем привела самую обширную и самую богатую ресурсами страну Россию в состояние зависимой колонии, интересной лишь как кладовая сырья для удержания «золотого миллиарда» на достигнутом ими за счет таких вот простаков уровне потребления. За короткий исторический отрезок времени население России уменьшилось на 10 миллионов человек. Население Сибири (по данным Е.К.Лигачева) сократилось на 2 миллиона. Западные радетели за Россию полагают, что для добычи нужных им материалов и обслуживания господ владельцев этих богатств достаточно от 15 миллионов (М.Тэтчер) до 50 миллионов аборигенов. Лишнее население в России Западу не нужно.
Вполне предметно спорят уже о том, кому достанется Сибирь, кому Приморье, сумеречное российское правительство поощряет завоз дешевой рабочей силы из бедных ресурсами стран. Многое уже сделано по этой линии. Разорение деревни превратило нашу Сибирь, например, в некий скелет вымершего великана, где хребтом служит Транссибирская железнодорожная магистраль. На нее нанизаны блестящие бусины больших городов, а что в промежутках и в стороне от железной дороги? Малые города, районные поселки, а на месте деревень — все расширяющиеся пустоши. Безлюдье.
То, что народ российский позволил сделать со страной за каких-то полтора десятка лет — это чистое безумие. Разбираться в причинах общественной патологии хватит нескольким поколениям граждан на много лет вперед. Но это унылое занятие не может заменить созидательную работу хотя бы одного года сталинской пятилетки, когда страна строила заводы, электростанции, железные и шоссейные дороги, аэродромы, возводила целые города, крепила свою оборону.
В армии я был на батарее запевалой, поэтому помню огромное количество песенных строк. Особенно про артиллеристов. Вот слова из припева:
Страну труда не тронь!..
Святая месть ведет нас в бой,
Прицел верней — огонь, огонь, огонь!
Ключевые слова в этой песне «страна труда», лишь ее стоит оберегать и защищать уже не одними только калеными штыками мосинских винтовок.
Идет ли нынешняя Россия стальной походкой индустриально развитой страны, стучат ли в цехах ее заводов и фабрик бесчисленные станки, и где та гордость за трудовую державу, занимавшую еще недавно вторую строчку в мировой табели о рангах по экономической и военной мощи?
Нет, нет и нет. Впервые, может быть, за всю свою многовековую историю, страна перестала работать на себя. Новосибирск, к примеру, был всегда городом прежде всего рабочим, бурно развиваясь в советские годы, он стал крупнейшим научным и культурным центром на востоке страны, некоронованной столицей Сибири. А смог бы этот город содержать десятки научно-исследовательских и учебных институтов, свой знаменитый оперный театр, если бы его жители в рабочее время играли в бирюльки, а остальное проводили на рыбалке? Но теперь огромный мегаполис, вобравший в себя больше половины всего населения области, на глазах превращается в город торговцев, перевалочный пункт китайской контрабанды и наркотрафик на пути среднеазиатской отравы, город, где процветают казино, залы игровых автоматов да разнообразные притоны, где для золотых рабочих рук так мало места на оставшихся в строю заводах.
Люди, готовые хоть сегодня отделить Сибирь от ее матери России, у нас, глядишь, найдутся. Нашлись же ханы и князья в бывших союзных республиках, которые в едином СССР чувствовали себя несколько стесненно. Теперь эти бывшие члены Политбюро ЦК КПСС взяли власть над своими народами и строят там не то феодализм, не то капитализм с восточным орнаментом. Найдутся и в Сибири потомки Чингисхана, на худой конец селькупского князька Вони из Пегой Орды…
До боли удивительно, как мы легко расстаемся со славой народа-первопроходца, своим примером увлекающего другие народы. Где птица-тройка Николая Васильевича Гоголя? Кто так суматошно-бестолково дергает за вожжи? И неужели не осталось в русской Сибири ничего от ее первооткрывателей, их отчаянной смелости и дерзкого порыва?
На всякий случай сообщаю, что в поселке нефтяников Тарко-Сале, что в Ямало-Ненецком автономном округе начальником управления работает некто Атласов Евгений Иванович, о нем был очерк в «Сибирских огнях» — «Тот самый Атласов». Он прямой потомок сибирского казака — землепроходца Владимира Васильевича Атласова, который совершал походы по Камчатке и дал первое описание этой земли, а также Курильских островов. И вот еще открытие газеты «Советская Сибирь»: в Купинском районе Новосибирской области служит пограничником старший лейтенант Александр Маратович фон Беринг— потомок славного командора Витуса Ионассена (Ивана Ивановича) Беринга, датчанина и русского морского офицера, чьи заслуги перед Россией не нуждаются в подтверждении. Вот этих сибиряков и надо спросить, как они относятся к планам расчленения их родины на удобоваримые для западных и иных хищников куски.
Одно время в редакции журнала работал шофером лихой парень с непонятной фамилией Сихварт, думали, он из российских немцев, а оказался швед. Его пращур, попавший в плен под Полтавой, был сослан в Сибирь, но возвращаться отсюда на родину не захотел. Вот вам еще один убежденный сибиряк, давайте спросим и его.
Вообще всякие разговоры на темы сепаратизма надо прекратить. В Сибири много замечательных людей, приехавших сюда в разное время и по разным поводам, но с одним желанием: всласть поработать в стране великих возможностей и, чего греха таить,— сделать карьеру. И это удавалось каждому, кто умел работать. В Сибири молодым доверяли большие дела, они об этом знали.
Под русским пространством я понимаю всю огромную страну, которую открыла, изучила и заселила великая Русь. Заселила, чтобы освоить ее природные богатства, сделать ее доступной, пригодной для человека, каков он есть сегодня каким станет завтра, послезавтра и на столько веков, насколько хватит его воли к развитию и совершенствованию. Просторы земли и разнообразие условий жизни на ней даны русским (восточным славянам) и всем живущим рядом с ними людям разных национальностей, будь он татарин, якут, еврей и чукча, ненец и немец, мордва и чеченец — несть числа народам российским — все дано для созидательной деятельности и счастья человеческого на необозримое время.
Настоящую цену жизни человек остро ощущает в часы смертельной опасности. В истории России было много войн, где решалась ее судьба. И самое страшное испытание для ее народов — Великая Отечественная.
Народу было тяжело, он страдал, но дюжил. А какие песни пели о России!
Всё, что дедами построено,Идет ли нынешняя Россия стальной походкой индустриально развитой страны, стучат ли в цехах ее заводов и фабрик бесчисленные станки, и где та гордость за трудовую державу, занимавшую еще недавно вторую строчку в мировой табели о рангах по экономической и военной мощи?
Нет, нет и нет. Впервые, может быть, за всю свою многовековую историю, страна перестала работать на себя. Новосибирск, к примеру, был всегда городом прежде всего рабочим, бурно развиваясь в советские годы, он стал крупнейшим научным и культурным центром на востоке страны, некоронованной столицей Сибири. А смог бы этот город содержать десятки научно-исследовательских и учебных институтов, свой знаменитый оперный театр, если бы его жители в рабочее время играли в бирюльки, а остальное проводили на рыбалке? Но теперь огромный мегаполис, вобравший в себя больше половины всего населения области, на глазах превращается в город торговцев, перевалочный пункт китайской контрабанды и наркотрафик на пути среднеазиатской отравы, город, где процветают казино, залы игровых автоматов да разнообразные притоны, где для золотых рабочих рук так мало места на оставшихся в строю заводах.
Люди, готовые хоть сегодня отделить Сибирь от ее матери России, у нас, глядишь, найдутся. Нашлись же ханы и князья в бывших союзных республиках, которые в едином СССР чувствовали себя несколько стесненно. Теперь эти бывшие члены Политбюро ЦК КПСС взяли власть над своими народами и строят там не то феодализм, не то капитализм с восточным орнаментом. Найдутся и в Сибири потомки Чингисхана, на худой конец селькупского князька Вони из Пегой Орды…
До боли удивительно, как мы легко расстаемся со славой народа-первопроходца, своим примером увлекающего другие народы. Где птица-тройка Николая Васильевича Гоголя? Кто так суматошно-бестолково дергает за вожжи? И неужели не осталось в русской Сибири ничего от ее первооткрывателей, их отчаянной смелости и дерзкого порыва?
На всякий случай сообщаю, что в поселке нефтяников Тарко-Сале, что в Ямало-Ненецком автономном округе начальником управления работает некто Атласов Евгений Иванович, о нем был очерк в «Сибирских огнях» — «Тот самый Атласов». Он прямой потомок сибирского казака — землепроходца Владимира Васильевича Атласова, который совершал походы по Камчатке и дал первое описание этой земли, а также Курильских островов. И вот еще открытие газеты «Советская Сибирь»: в Купинском районе Новосибирской области служит пограничником старший лейтенант Александр Маратович фон Беринг— потомок славного командора Витуса Ионассена (Ивана Ивановича) Беринга, датчанина и русского морского офицера, чьи заслуги перед Россией не нуждаются в подтверждении. Вот этих сибиряков и надо спросить, как они относятся к планам расчленения их родины на удобоваримые для западных и иных хищников куски.
Одно время в редакции журнала работал шофером лихой парень с непонятной фамилией Сихварт, думали, он из российских немцев, а оказался швед. Его пращур, попавший в плен под Полтавой, был сослан в Сибирь, но возвращаться отсюда на родину не захотел. Вот вам еще один убежденный сибиряк, давайте спросим и его.
Вообще всякие разговоры на темы сепаратизма надо прекратить. В Сибири много замечательных людей, приехавших сюда в разное время и по разным поводам, но с одним желанием: всласть поработать в стране великих возможностей и, чего греха таить,— сделать карьеру. И это удавалось каждому, кто умел работать. В Сибири молодым доверяли большие дела, они об этом знали.
Под русским пространством я понимаю всю огромную страну, которую открыла, изучила и заселила великая Русь. Заселила, чтобы освоить ее природные богатства, сделать ее доступной, пригодной для человека, каков он есть сегодня каким станет завтра, послезавтра и на столько веков, насколько хватит его воли к развитию и совершенствованию. Просторы земли и разнообразие условий жизни на ней даны русским (восточным славянам) и всем живущим рядом с ними людям разных национальностей, будь он татарин, якут, еврей и чукча, ненец и немец, мордва и чеченец — несть числа народам российским — все дано для созидательной деятельности и счастья человеческого на необозримое время.
Настоящую цену жизни человек остро ощущает в часы смертельной опасности. В истории России было много войн, где решалась ее судьба. И самое страшное испытание для ее народов — Великая Отечественная.
Народу было тяжело, он страдал, но дюжил. А какие песни пели о России!
Что отцовской кровью вспоено,
Мы, твои сыны и воины,
Поклялися отстоять!
Много жизней потревожено,
Много верст в боях исхожено,
Много храбрых душ положено,
За тебя, родная мать!
Припев:
Россия, привольные края,
Родные березки и поля.
Как дорога ты для солдата,
Святая русская земля!
Но разве легко достались России ее восточные земли. Теперь, когда проложены пути, хотя еще и не так густо, как того требуют расстояния, этот край России стал доступным в первую очередь для хищнического капитала. У Сибири есть рыночная цена. Есть потенциальные покупатели и продавцы. На решение Александра II продать Америке Аляску повлияло поражение России в Крымской войне. Царю нужны были деньги, чтобы выпутаться из долгов, и он долго не торговался. Но какое поражение и в какой войне позволяет нынешней российской власти даже в мыслях безответственных политиков допускать в Сибирь чужеземцев с толстыми кошельками?
Последнее время в российской печати много разговоров и прожектов насчет соединения Европы через всю Россию супермагистралью с нашим тихоокеанским побережьем. Если целью этих прожектов является желание в более короткие сроки выкачать из сибирских недр ее энергетические ресурсы, то зачем нам такая спешка? Мы хозяева этих богатств, а хозяину свойственна некоторая скупость. Дорожное строительство в труднодоступных районах нужнее всего коренным жителям этих мест. Капиталистические реформы, затеянные в России с благословления и при прямом диктате Запада, в одночасье остановили работы на великих стройках, так надо же достроить начатое и двигаться дальше.
В Сибири, о чем мечтали Ядринцев и Потанин, все делается впервые, и потому должно быть лучшим против европейской России. Хорошо то, что Великий Сибирский Путь ныне в две колеи и электрифицирован на всем протяжении. Но в Сибири должны быть более удобные жилые постройки, полностью газифицированные и теплые, чтобы не отпугивать российский народ, когда он хлынет сюда новой волной. Сибирь должна прирастать не соседями, которых кругом несчетно, а теми самыми восточными славянами, которые в незапамятные времена ступили на Русскую равнину, и нет никаких причин останавливаться, дел хватит для всех. Как это у Маяковского: Шел я верхом, шел я низом/, строил мост в социализм./ Не достроил и устал /и уселся у моста…
Рассиживаться нам недосуг. Труба зовет. Севшие на шею народа правители не видят никакой опасности, потому что для них это ожидаемый и желанный результат. Их ждут с капиталами за любым бугром. Нас при таком их правлении ждут разве «за низким траурным забором».
Сибири не выжить свободной без России. Но и Россия без Сибири не Россия. Таким отборным народом грех разбрасываться.
Догадливый читатель, я надеюсь, поймет, что надежды наши на поворот курса развития страны в нужном народу направлении с нынешними управителями никак не связаны.
Последнее время в российской печати много разговоров и прожектов насчет соединения Европы через всю Россию супермагистралью с нашим тихоокеанским побережьем. Если целью этих прожектов является желание в более короткие сроки выкачать из сибирских недр ее энергетические ресурсы, то зачем нам такая спешка? Мы хозяева этих богатств, а хозяину свойственна некоторая скупость. Дорожное строительство в труднодоступных районах нужнее всего коренным жителям этих мест. Капиталистические реформы, затеянные в России с благословления и при прямом диктате Запада, в одночасье остановили работы на великих стройках, так надо же достроить начатое и двигаться дальше.
В Сибири, о чем мечтали Ядринцев и Потанин, все делается впервые, и потому должно быть лучшим против европейской России. Хорошо то, что Великий Сибирский Путь ныне в две колеи и электрифицирован на всем протяжении. Но в Сибири должны быть более удобные жилые постройки, полностью газифицированные и теплые, чтобы не отпугивать российский народ, когда он хлынет сюда новой волной. Сибирь должна прирастать не соседями, которых кругом несчетно, а теми самыми восточными славянами, которые в незапамятные времена ступили на Русскую равнину, и нет никаких причин останавливаться, дел хватит для всех. Как это у Маяковского: Шел я верхом, шел я низом/, строил мост в социализм./ Не достроил и устал /и уселся у моста…
Рассиживаться нам недосуг. Труба зовет. Севшие на шею народа правители не видят никакой опасности, потому что для них это ожидаемый и желанный результат. Их ждут с капиталами за любым бугром. Нас при таком их правлении ждут разве «за низким траурным забором».
Сибири не выжить свободной без России. Но и Россия без Сибири не Россия. Таким отборным народом грех разбрасываться.
Догадливый читатель, я надеюсь, поймет, что надежды наши на поворот курса развития страны в нужном народу направлении с нынешними управителями никак не связаны.
