Вы здесь

Главная»Поэзия»№01 - январь-февраль 2001

А сердцу снится чудесный сон

Башунов Владимир
Цикл стихов
Файл: Иконка пакета 04_bashunov_son.zip (6.05 КБ)

Владимир БАШУНОВ

«А СЕРДЦУ СНИТСЯ ЧУДНЫЙ СОН…»


Сон о Георгии

Когда в земле родной неправда
царит, и властвует Бирон,
тогда везде течет Непрядва
— во всех углах, со всех сторон.

А сердцу снится чудный сон.

Как будто воин величавый,
овеянный небесной славой,
летит на взмыленном коне
по обескровленной стране.

И в страшных корчах души злые
следят за ним и за конем.
Сейчас, сейчас настигнет змия!
Сейчас, пронзит его копьем!


* * *

За легкой беседой при легком вине
смешно говорить о тоске и вине,
наивно, позванивая хрусталем,
истомно журчать о боренье со злом.

Для этого нужен граненый стакан,
да водка, да пьяный какой истукан
— случайный товарищ, дурак или нет,
неважно, но что-то рычащий в ответ.

Тогда в самый раз за народ постоять,
рубаху порвать и упасть на кровать,
чтоб утром с похмельной дурною башкой
обжечься взаправду стыдом и тоской.


Совет

Не веришь и не верь,
а я прознал давно:
гони природу в дверь —
она влетит в окно.

Она тебя сильней,
не веришь, да учти.
Следи, следи за ней
и разуму учи.

Не подавай вина,
не ослабляй узды:
чуть вырвется она
— не миновать беды.

Как первобытный зверь,
сидит в тебе темно.
И если гонишь в дверь,
то помни про окно.


* * *

Как прихотливо движется река:
вот солнце было слева, вот уж справа.
Как хороша береговая справа
в кудрявом окаймленье тальника,
в лугах, в стогах, всхолмленьях за лугами,
где сосны горделиво взнесены,
где зоркий коршун плавает кругами
над чашей оживленной тишины.

Туда бы мне!.. Зачем всегда нас тянет
в чужие, незнакомые места?
Желание, которое обманет:
там та же, что и всюду, маята.

Но каждый раз — но каждый! — из вагона,
автобуса ли, с теплохода ли
зовут те виды, что стоят вдали,
волнует тайна жизни той земли
— как свод ночной, как сны, как время оно.


Седьмой день, или Похвала сороке

Снег валился шесть ден, а сегодня прояснело.
Как взялось все сверкать!
Прилетела сорока, уселась на прясле и
принялась стрекотать.

Стрекочи, говорунья, выбалтывай, сплетница,
тайны рощ и полян.
Ты одна между ними и мною посредница,
я ценю твой талан.

Сам я, в лень погруженный, не выберусь из дому,
сам я сплю и не сплю.
Но обличье твое и твой выговор сыздавна
я любил и люблю.

Где летала? чего навидалась? наслышалась
от сестер, от кумы?
Стрекочи, я с тобой полюбуюсь на пышные
именины зимы.
(Топит печи народ, и столбятся над крышами
завитые дымы.)

Что там в рощах моих, на полянах возлюбленных?
Так же ль снеги чисты?
В дни беспечные там возле глаз, возле губ моих
колыхались цветы.

Стрекочи, моя милая... Стал я оглядчивым,
впал я в дрёмь, как в туман.
И никто не зовет меня голосом вкрадчивым
с тех июльских полян.


Пастух

Под сенью листвы, в пестроте мотыльков,
в чаду испарений
пасутся в низинках стада огоньков
и марьих-корений.

А где же пастух? Не видать пастуха:
ушел без доклада,
оставя одних — далеко ль до греха! —
пастись без догляда?

Ушел, загулял, задремал ли в тени?..
Но чудится облик,
сквозящий повсюду — скажись, не томи! —
как призрачный облак.

Скажись, покажись, заведи разговор,
утишь беспокойство...
Ведь всё ощущает дыханье и взор
особого свойства.


Вокзальная гадалка

Ты несешь околесицу, ладно,
продолжай, я не стану мешать.
Жизнь летит наугад и нескладно,
так что, кажется, нечем дышать.

Ворожи, записная гадалка,
намекай о судьбе и цене
— мне лукавых бумажек не жалко,
только что мне в твоей болтовне?

Что ты можешь понять по сплетенью
тонких линий, покрывших ладонь?
И открыт ли стороннему зренью
затаенный под ними огонь?

Он струится по всем капиллярам...
Об исходе любви и тоски
что ты можешь узнать по ударам,
отдающимся в кисти руки?

Ты озябшие души дурачишь,
обходя многолюдный вокзал;
ты о них не вздохнешь, не заплачешь...
И за что тебя Бог наказал?

Я смотрю, как ты юбки колышешь,
как ты бойко и ласково врешь.
Я б тебя остерег — не услышишь,
а услышишь, едва ли поймешь.


Круговая порука

К вечеру заморочало,
с неба свесились мочала,
стало скучно и темно.
Стало так, а было этак:
птичий щелк срывался с веток,
рассыпаясь, как пшено,

по садам и огородам,
по искромсанным природам,
по за пазухам, и в грудь
проникая без усилья...
И в ответ вздымали крылья
«ничего» и «как-нибудь».

Ничего, перебедуем,
прах и пыль с Творенья сдуем,
как-нибудь переживем
это лихо и поруху,
принимая на поруку
дым Отечества и дом.

Было этак, стало вот как:
сам-собой явились водка,
помидор и огурец.
Два притопа, три прихлопа...
Издаля дивись, Европа:
не пришел, вишь, нам конец.

Вьпьем, что ли? где же кружка?
С нами Пушкин и старушка,
что торгует молоком.
С нами вечное терпенье,
Божий сад и птичье пенье
да рубанок с молотком.


* * *

Столько стыда накопилось за жизнь бестолковую.
Что мне с ним делать? А так уже — век вековать.
Не откреститься теперь, и цыганской подковою
не оберечься, и в печке не сжечь как тетрадь.

Стыд на душе, снег на дворе, столь намело, даже ночь-темь белеется.
Прямо вкруг сердца вьюги роятся — да что ж это деется!

«Слезка канет,
снег растает,
травка вырастет на ней...»

Детское прошлое, как сквозь окно запотевшее,
видится мне, расплываясь и в тень уходя.
Все ведь так просто, так что же такая потешная
жизнь получается, в ржавчине, как от гвоздя.

Стыд на душе, снег на дворе, ночь как невеста наряжена.
Спирт не берет, сон не валит, память жаканом заряжена.

«Слезка канет,
снег растает,
травка вырастет на ней...»


* * *

На двенадцати подводах едет зимняя ночь,
едет, ленно понукает, не торопится.
Будет времечко подумать, кто задуматься не прочь,
пока небо за окошком поворотится.

Поворачиваясь, небо, не шатаясь, не скрипя,
поворачивает время задом наперед,
— точно жемчуг из пучины, ниткой памяти скрепя,
выбирает и выбрасывает на берег.

Любо-дорого забраться одному, без сторожей,
в закоулки прежней жизни, дальше отчества:
к Шевардинскому редуту от крестьянских мятежей
и в Михайловские пущи одиночества.

Ничего там не поправить, ничего не подсказать,
никого не остеречь там, но сторонкою
незамеченным протопать вслед за войском под Казань,
неуслышанным наведаться к Саровскому.

Слава Богу, все там живы, все при деле и уме,
есть на что полюбоваться, где постранствовать,
пока едет непоспешно ночь на горний свет, — во тьме
просиявший над российскими пространствами.
100-летие «Сибирских огней»