Цикл стихов
Файл: Иконка пакета 06_sokolov_shram.zip (7.86 КБ)
* * *

Анатолий СОКОЛОВ

ШРАМ НА СНЕГУ


* * *

Мои стихи заводятся как мыши,
Как плесень козырей в колоде карт,
Когда сосульки-градусники крыше
Под мышки устанавливает март.
В пространстве жизни мрачной и сутулой,
Похожей на облупленный дурдом,
Уже огонь души почти задуло,
И шамкает зима беззубым ртом.
Я позабыл, когда мне было тридцать...
Разносит тело в клочья бури вихрь.
Страна родная как императрица
До гроба любит подданных своих.
Как, Господи, друзей осталось мало,
Но сохранились в памяти еще
Дурман бараков, запах коммуналок,
Благоуханье каменских трущоб.
Могилы стариков грызут старухи,
К застойным дням любовь в груди горит.
В роскошном царстве злобы и разрухи
В большом фаворе бронза и гранит.
Ковчег мой мелкий грузопассажирский
Пустился в путь под колокольный звон.
Я пышно расцветал в Новосибирске,
Пусть мою осень нынче видит он.


* * *

На цветном деревенском морозе
Куры роются в снежном пюре,
Дятел, выучив азбуку Морзе,
Долбит в дереве точки с тире.

Почему обмороженной кожи
Цвет бумаг из столичных контор,
И мужик молчаливей вельможи
С похмелюги смолит «Беломор»?

Еле движется стихотворенье
Без идей, вызывающих шок…
Строчки Пушкина пахнут сиренью,
Пробирают до самых кишок.

За околицей царство ребенка
Заражает своей чистотой,
Отелилась в пригоне буренка —
Почему ж в моих мыслях застой?

И взлетают, как птицы над бором,
«Кто», «когда», «отчего», «почему»…
Жду: какой-нибудь гость разговором
Вдруг рассеет душевную тьму.

Заходи — коллективно завоем
Попурри из родных мелодрам
Пилигрим, под собачьим конвоем
На снегу оставляющий шрам.


* * *
Т.А. Ермоленко

Мокрый день, и снежная крупа,
В подворотне курит шантрапа,
В дебрях придорожного бурьяна
Кончился у птиц
ангажемент.
Пользуется сквера фортепьяно
Спросом до ноябрьских календ.
Ты несешь домой от церкви к цирку
Апельсины дочери-подруге,
На доске пространства чертит циркуль
От тоски окружности и дуги.
А зима приходит в платье белом
И бросает, чуя силы убыль,
На ладонь, испачканную мелом,
Сморщенный от ненависти рубль.
Ласточка, снежинка, Лорелея,
Отвечай глазами на вопрос:
Почему горит, меня не грея,
Бледный и бессильный цвет волос?
Рядом кружит ветер в желтой кофте,
Точит зуб во тьме блатная рать.
Нежные цветы имеют когти —
Могут душу в клочья разорвать.
Мне с тобой сегодня не до шуток,
Мы, тоской друг друга утомив,
Ждем, когда очнувшийся рассудок
Запретит любви тяжелый миф.
Встречи миг короче, чем мизинец —
Пей, дружок, разлуки горький яд…
Город стал похожим на зверинец —
Не заметишь, как тебя съедят.
Испечет ноябрь чудо-торты,
К четвергу из крупчатой муки.
Жилмассив осенней мглой затертый,
Как «Челюскин», взвоет от тоски.
И душа поэта Соколова
С трюмом, полным кающихся вдов,
Отойдет от берега родного
И бесследно сгинет среди льдов…
Я живу бедней церковной мыши
И неважно выгляжу анфас…
Так зачем ты мучишь сердца мышцы
Васильками выплаканных глаз?


* * *

Ледяным, мохнатым зимним утром
Душный мрак жжет кожу, словно йод,
А душа летит в такси маршрутном
К дому, где меня никто не ждет.
Даже книги будто мне не рады
И все время валятся из рук…
На пути сугробов баррикады,
Стужа и безмолвие вокруг.
Небо в январе темнее снега
Падает на лозунг «миру – мир»…
Доходяга, бабочка, коллега,
Безделушка, Бог твой ювелир.
Рощи облетели, поле голо,
Мрачен политический режим.
Голосами грубого помола
Друг на друга больше не кричим.
Но еще грустней тебя молчащей
Наблюдать, не распечатав рта.
Сердце заставляет биться чаще
О любви несбывшейся мечта.
Не жалею, не зову, не помню…
Тлеет жизни скрученный табак,
Входа нет в души каменоломню
Для красивых женщин и собак.
Кто ж тогда вверху так жутко воет,
Что уже не хочется заснуть?
Или вновь любви гиперболоид
Прожигает каменную грудь.


* * *
Жестоко в городе январском
По окнам бьет метели плеть
Ты, сытый злобой и коварством,
Решаешь завтра умереть.
Как школьник, выучив уроки,
Откроешь серый, пыльный том:
«Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом»
Какое море, ветер, парус!
Что кинул он в краю родном?
Бог сыплет с неба звезд стеклярус
На мэрию и на роддом.
В квартире все тебе не мило,
В тумане пуля ищет грудь
У Лермонтова Михаила,
И не блестит кремнистый путь.


* * *
С.Гуревичу

На крутых небесах расползаются звезд муравьи,
Гамлет выйдет курить за ворота панельного замка,
На алмазе души, израсходовав зубы свои,
Трет нужда организм, словно плечи бурлацкая лямка.

Нахлобучив на голову толстый мешок темноты,
Разжевала последнюю порцию ночи скотина,
Распускаются нервы, и пышно клубятся цветы
Сна, в правах уравнявшего принца и простолюдина.

Любит Бог коротышек, у них превосходная стать,
В полдень жизни чугунные тени мощней и короче,
Во все стороны вечности бросилось время шатать
Неразношенный разум, измученный ужасом ночи.

Завершается жизни упорный, бессмысленный труд,
Полный громом побед и подсчетами спущенных петель…
Доверяться любимым опасно: за грош продадут.
Разве женщинам свойственна в черные дни добродетель?

И невинность Офелии зря стережет фаворит,
Добираться до сути в ней скучно и конным, и пешим…
Почему ж о любви каждый встречный с тоской говорит,
Будто был в ней всю жизнь не преступником, а потерпевшим?

Если жертвовать долгом во имя прекрасных очей,
Превратится отчизна в забытую Богом обитель…
Всходит принц на Спартаковский мост эфиопа мрачней,
И в любви, и в убийстве себя проявив как любитель.

И наперсник угрюмый его, далеко не старик,
Но не рад уж давно ничему, утомленный изжогой,
После смут социальных и жгучих дворцовых интриг
По ночам обожая курить над железной дорогой.

Прячет стены дворец под коростой ужасных картин,
Горы пыли жемчужной скопились в углах помещенья,
Гамлет десять веков в Эльсиноре кукует один,
Водку горькую пьет и у призраков просит прощенья…

Обращает внимание редко на свой экстерьер,
Занавесившись дымом от слуг и от бешеной скуки:
Никогда не хватает ни денежных средств, ни манер,
Ни
смолы кругового терпенья для штурма науки.

Ночью, кажется, мельница времени трёт все подряд,
И луна в облаках уже пенится гуще, чем мыло…
За окрестности юности жадно цепляется взгляд,
Если тело родные владенья уже позабыло,

Поднимает буран обесцененный вихрь бумаг,
Снегопад гримирует фасад стоквартирной ночлежки,
Отзываются всплески стихий помраченьем в умах,
Но борцы за здоровье уже начинают пробежки.

О, плешивый подросток, глаза опускающий вверх:
На часах гастронома уже половина шестого…
Снег над городом кружится курам заморским на смех —
И предчувствует сердце явление Царства Христова.


* * *
В.Клименко

Летит голубая моторка
По глади широкой реки,
Хмельных продавщиц военторга
Везут с ветерком мужики.
Воды шелковистая пряжа,
И шепот прибрежных ракит,
Мозолистый окорок пляжа
Пробудит к любви аппетит.
И страшно любить, и приятно,
Ты вечно к любви не готов…
Лохмотья реки неопрятной
Кромсают десятки винтов.
Прочь, остров в зеленой порфире,
Где дремлет в траве от жары
Прекрасная нечисть Сибири:
Клещи, муравьи, комары …
Да здравствует жизнь скоростная
На фоне инертной страны,
К ней рвешься душой, забывая,
Что годы твои сочтены.
Лети, голубая моторка,
Распарывай швы у реки,
Лети до Москвы и Нью-Йорка,
Пока не взорвется подкорка
От приступа черной тоски.
Подвергнуть забвению тщится
Душа накопившийся сор,
И жадно глядит продавщица
В открывшийся водный простор.
А где-нибудь в Новосибирске
Питомец бетонных громад
Лет десять как шейх аравийский
Реки не вкушал аромат...
С душою темней россомахи
Случайный старик городской
Придет погасить свои страхи
Волной желто-серой обской.


* * *

Уже не так, как раньше, мучит
Обиды горькая полынь.
И опыт пошлой жизни учит:
Нет ни героев, ни святынь.
История — возня в лакейской
Из-за доходов и чинов…
Все брызги слякоти житейской
В тебя попали, Соколов?

100-летие «Сибирских огней»