Вы здесь

Скажи мне, камень, о хайджи

К 120-летию хакасского сказителя, члена Союза писателей СССР, Семена Прокопьевича Кадышева (14 сентября 1885).
Файл: Иконка пакета 13_alimova_smkoh.zip (21.15 КБ)
Людмила АЛИМОВА
Людмила АЛИМОВА



СКАЖИ МНЕ, КАМЕНЬ, О ХАЙДЖИ…
К 120-летию хакасского сказителя, члена Союза писателей СССР,
Семена Прокопьевича Кадышева (14 сентября 1885).



Я сравнить готов
С чудо кедрами
У людей-творцов
Души щедрые.
С. П. Кадышев.
Что же ты молчишь, потемневший от времени чатхан? Тебе ли, королю хакасских музыкальных инструментов, быть музейным экспонатом? Что же замерли струны твои?
Расскажи нам о седом хайджи….
Задаю и задаю я всевозможные вопросы чатхану, все еще помнившему тепло мудрых пальцев Семена Прокопьевича Кадышева. И чудится мне, что тихо-тихо зазвучали струны:
Сколько дней и ночей прошло,
Сколько воды в ручьях утекло,
Сколько дождей из туч пролилось,
Сколько померкло и вспыхнуло
                                             звезд…
Былое назад не вернуть…
Это вспомнили струны героическое сказание «Албынджи», а о самом хайджи сказывать не желают. Да, старый чатхан, много сказаний и тахпахов ты знаешь, лишь о хозяине своем тайну хранишь. Пойду я к Белому Июсу. Быстрый говорливый ручей, расскажи нам о седом хайджи.
Так же Белый Июс будет волны
                                             клубить,
Так же солнце сиять будет слитком
                                             огня.
Будут люди и песни слагать, и любить.
Только с ними в то время не будет
                                             меня…
Но ручей прожурчал торопливо:
— Я не тот Белый Июс, что был в прошлом веке; я не тот Белый Июс, что был вчера; я каждый час и каждый миг другой; я помню только вас сейчас и больше никого. Спросите у того седого валуна….
— Может быть, ты, древний камень, расскажешь нам о седом хайджи?
Долго молчал камень, собирая и запоминая все последние новости, рассказанные горным ручьем, и, наконец, сказывал.

Сказ валуна. День первый.
— Я много лет живу в Белом Июсе, много воды мимо меня утекло, много историй и рассказов я выслушал, слышал я и о хайджи, о хайджи в шести поколениях.
Был такой степной богатырь Хадыс, не только силой он славился, но и песнями звучными и чатханом певучим, да и сказки сказывал мастерски. От него и пошел степной род Кадышевых, и в каждом поколении этого рода были хайджи. В 1785 году родился у Хадыса сын Сорташ, который тоже сказывал сказки богатырские. А в 1810 году у Сорташа родился сын Пугачах — знаменитый сказитель, слава о нем летела быстрее, чем может бежать вода в Белом Июсе. В каждом доме были рады ему, а долгими зимними вечерами особенно.
Из пяти сыновей Пугачаха двое тоже не расставались с чатханом и хомысом. Никита стал певцом (тахпахчи), а сын Тюке — хайджи. Тюке и в жены взял дочь известного сказителя Ирепина Байдошева — Анчу Байдошеву. Говорят, Анча сказывала сказки не хуже, а даже лучше мужа своего, и сына своего Прона научила. Но самым внимательным слушателем ее был внук Сомон.
— Постой, мудрый камень, не о Семене ли Прокопьевиче Кадышеве ты упомянул? Если речь идет о нем, нельзя ли поподробнее…
— И куда вы все спешите, люди, перебиваете, речь не дослушав. Да, о том самом Семене Кадышеве и сказываю. Родился этот мальчик на рассвете, когда деревья примеряют золотые наряды, но еще не роняют листву.
(Отмечаю про себя, что это было 14 сентября 1885 года — позапрошлый век!)
— Говорят, криком своим младенец разбудил всю деревню Тарча (ныне Трошкино, Ширинского района), и с тех пор его голос здесь не забывали. Старшим был Сомон в большой семье, поэтому рано стал брать отец его на охоту. Мальчик вслушивался в голоса тайги и гор, учился чувствовать дыхание земли, окружавшей его — будь то седые островерхие тасхылы или широкие степные просторы внизу, — все это было близко ритму его собственного сердца.
Любуйтесь красотою высоких гор,
Вдыхайте запах степных цветов,
Слушайте говор прохладных ручьев —
пел Албынджи, спускаясь ко мне с гор, и я почувствовала, что сама превращаюсь в воду, растворяясь в Белом Июсе.
— О, прости меня, седой валун, под твой монотонный сказ и под журчанье ручья смежила я веки и ушла в мир снов. Приснился мне богатырь Албынджи, о котором слышала в сказаниях Семена Прокопьевича….
— Ты тоже слушала его сказания, человека дочь? Но его линия жизни, идущая вверх, закончилась раньше, чем началась твоя.
— Да, ты прав мудрейший из камней. Я слушала не живой голос сказителя, а лишь тот, что когда-то был записан на магнитофон.
— Не все твои слова понятны мне…, — выдохнул камень и стих. Но пауза длилась недолго. — Сказывал Сомон-хайджи о подвигах Албынджи. Но первым сказанием, услышанным в детстве от отца, было «Алтын Теек». Много раз потом мальчик просил снова и снова рассказать ему о подвигах Алтын Теека, благородного богатыря, рожденного кобылицей. Алтын Теек оберегал маленького сироту Ай Ханата, вырастил из него настоящего мужчину и даже нашел для него невесту. Этот богатырь стал для Сомона примером человеческой красоты и благородства на всю жизнь.
Так и рос мальчик в мире сказок окружавшей его природы да в мире сказов отца и бабушки. А земля по берегам Белого и Черного Июсов всегда славилась певцами, то ли горы тому способствовали, то ли реки.
В Тарчи за 40 километров часто приезжал из улуса Ошколя знаменитый певец и хайджи Хара Матпый Балахчин со своим двухструнным хомысом. Хомыс пел и плакал в руках мастера и почти человеческим голосом сказывал вместе с Хара Матпыем известные эпосы хакасского народа, такие как «Хан Кичегей», «Алтын Тапа», «Албынджи (Хулатай)», «Алтын Арыг», «Белый жеребец и синий жеребец» и многие другие. Я все их помню, но если начну рассказывать, ни один день тебе придется сидеть здесь, человека дочь. Да, умел сказывать Хара Матпый эпосы — его напевы заставляли ронять слезу любого, слушавшего пение его….
И вдруг замер мой камень, то ли вслушивался в окружающие ритмы, то ли пытался вспомнить виртуозную игру на хомысе Хара Матпыя. И я тихонько сидела и ждала.
— Был еще Хара Чакым из улуса Хызыл Хас (ныне поселок Озерный Ширинского района), он был также беден, как Хара Матпый, но шутками своими разгонял мрачные тучи с ликов людей. А когда в руки он чатхан и хомыс брал, оживали герои сказаний, и собравшийся народ не только слушал, но и видел все, о чем сказывал хайджи. Особенно живо представлялся бег коня, казалось, слышишь топот его богатырских копыт и видишь путь его через горы, реки и степи. Мерный конский топот задавал ритм сказанию, ему в унисон бились сердца богатырей из эпосов «Хан Кичегей», «Хайга Чечин», «Хан Тонис»….
Внимательно слушал молодой Сомон сказителей, вбирая в себя все самое лучшее, что окружало его. Лет с десяти-одинадцати, вернувшись с охоты, рассказывал мальчикам-сверстникам запомнившиеся сказания и сказки. У тетки своей, Матрены Шигалаковой, учился тайнам укрощения чатхана. Пытался сыграть некоторые не очень сложные мелодии Хара Матпыя. Немало дней прошло и немало воды утекло, прежде чем смог «оседлать» «норовистого коня» (чатхан) молодой Сомон: «оседлав же его», больше уже не выпускал поводья. Все чаще и чаще он брал в руки чатхан, играя своим сверстникам, а с хомысом ходил даже на охоту.
Но охота не могла прокормить большую семью Кадышевых, и пятнадцатилетний Семен начал новый век у золотопромышленника Иваницкого, золото из чрева земли добывая. Грустные песни рождались под лопатой и киркой: о тяжкой участи земли-кормилицы, о нелегком труде и безрадостной жизни земляков. Таял в воздухе грустный мотив, чтобы родились новые песни о красоте окружающих певца гор и степей, о красоте людей, живущих рядом с ним.
Если пахота увлажнена,
Это значит — на степи весна.
Если умный говор слышу я,
Значит — есть хорошие друзья.
Если же стерня увлажнена —
Осень на степи, а не весна.
Друга речь, когда разумен он,
Хороша в году для всех времен….
Я уже не понимаю, то ли камень цитирует песни хайджи, или они вышли из глубины памяти. А валун шепчет мне: «Приходи завтра, приходи завтра…»     .

Сказ валуна. День второй.
— Добрый день, почтенный камень, решила еще раз нарушить твое безмолвие. Ты живешь уже много веков, может расскажешь о появлении такого инструмента, как чатхан?
— Что ж не рассказать, расскажу тебе, любопытная дочь человека. Уже давно мне, седому старику, никто вопросов не задавал. А ведь знаю я ох как много.
Давным-давно, рассказывают, было. Жил старик-пастух по имени Чатхан. Много скота было у бая, много работало на него чабанов и табунщиков, трудная была у них жизнь: одни заботы без радостей. Долго думал Чатхан, как облегчить унылую жизнь бедноты, и придумал: изладил из дощечек длинный и узкий ящик, натянул волосяные струны и начал играть на них. От этих звуков у людей сладко замирало сердце, птицы складывали в полете крылья, табуны коней в степи поднимали головы и слушали. Стоило старику тронуть струны, как собирались разбредшиеся отары. Жизнь пастухов стала веселой и легкой.
Однажды враги украли волшебный инструмент. Но сын старика — Хайджи сумел вернуть его своему народу и вместе с ним — хорошую жизнь. Инструмент по имени старика так и зовется чатханом, а лучших сказителей в честь сына его называют теперь хайджи. Этого звания достойны лишь те, кто может оживить передаваемые веками из уст в уста богатырские сказания и песни, оживить виртуозной игрой на чатхане и хомысе, мастерством импровизации, неподражаемым пением и беззаветным служением своему народу…. Вот кто такой хайджи!
Белое облако звуком пронзает
Мой шестиструнный чатхан.
Голос хайджи в глубь сердец
                                    проникает,
Дар ему песенный дан.
Синюю тучу чатхан семиструнный
Рокотом звонким пронзит.
Много сердцам вдохновенным и юным
Песня хайджи говорит.
Теплые ливни посыпались разом —
Всюду трава зелена.
Русский, хакас — мы народы России,
Родина наша сильна.
Снова откуда-то из глубины земли, а может из синих высот неба слышу речитативный хай (особое пение гортанным звуком, почти на одной басовой ноте), которому вторит шестиструнный чатхан. Это, наверное, после долгого прослушивания кассет со сказаниями, мне теперь чудится в каждом шорохе гортанное пение.
— Ничего тебе не чудится, это я делюсь с тобой звуками своей каменной памяти, не только рассказы, но и песни и сказания помню. Их ветер приносил из улусов на берег Белого Июса. Каждая песня, услышанная от хайджи Сомона, записана в моей памяти навечно….
— О, мудрый камень, расскажи мне еще об этом великом хайджи.
— Но великим он стал не сразу…. Сначала это был молодой «ырчи Сомон» — «певец Семен», а лет с двадцати пяти он по-настоящему стал учиться искусству сказителя-хайджи. Сомон все чаще становился победителем на традиционных айтысах (состязаниях) чатханистов, и в долинах рек Белого и Черного Июсов заговорили о молодом хайджи, достойном преемнике своих дедов. Ведь чтобы долгими часами сказывать дошедшие из глубины веков эпосы надо быть виртуозным импровизатором. Именно на айтысах оттачивалось мастерство, где певцы экспромтом создавали тахпахи (песни) в ответ другому певцу.
Белый гоголь плывет по речной
                                    быстрине,
Все равно посмотрю, хоть стрелять
                                    и не стану.
Чернокосая, нежная нравится мне,
Хоть смолчу о любви, но на девушку
                                             гляну.
Сизый гоголь плывет через плес
                                             голубой,
Хоть стрелять и не буду, найду его
                                    взглядом.
Если век не придется прожить
                                    с дорогой,
Все равно хоть минутку побуду
                                    с ней рядом.
Дело молодое…. О чем же, как не о любви, петь молодым долгими зимними вечерами после тяжелой работы. Прекрасны песни о любви, о любви сказывают и хайджи в богатырских эпосах. Я слышал, что любовь — это божественное состояние, это огонь. Но, видимо, я настолько стар, что забыл это чувство….
— Не переживай, милый валун, все возвращается на круги своя, значит, и ты доживешь до своей молодости и любви….
— Может быть, может быть. Только вы, люди, завершаете свой круг очень быстро, а камни смыкают круг тысячелетиями.
Вот и Сомон незаметно из мальчика вырос в мужчину, годы нелегкого труда лишь закалили его да отточили мастерство хайджи.
Жизнь людей пролетает быстро, как стрела, но не берегут они счастливые мгновения, а бездумно тратят его на раздоры и войны. Пришла война и в наши края. Сменил тогда Сомон свой чатхан на оружие и ушел в тайгу, но не соболя стрелять, а людей. Таковы законы человеческих войн, таковы законы партизанских троп. Люди оружием, а не айтысом доказывают свою силу и правоту.
Вершины синие тасхылов
Мрачны, как грозовые тучи.
Удар бандитской своре с тыла
Мы нанесем с утра могучий.
Шла гражданская война. Сначала партизаны воевали с колчаковцами, а потом уже освобождали золотой рудник «Богом дарованный» (позже «Коммунар») от банды Соловьева. Говорят банда, а люди и там были хорошие. В такой войне правы все и никто не прав.
И все же любая война когда-нибудь кончается, кончилась и эта. Оружие в руки брали только охотники, все вернулись к мирному труду.
Доверили односельчане «хайджи Сомону, сыну Прона» быть председателем сельского Совета. Нелегкое это дело, хлопотное. Да и грамоте обучался маловато, в детстве лишь один год занимался с ним ссыльный из Петербурга — вот и все образование. Тот далекий учитель предрекал мальчонке большое будущее. И он был прав: служение народу — вот самое большое предназначение человека.
Но ни войны, не ответственная работа не смогли увести Сомона от чатхана, от сказаний. И снова за окном сгущались зимние сумерки, а в уютной теплой избе собрались слушатели, чтобы вместе с хайджи отправиться в путешествие по далеким мирам богатырских сказаний.
Комнату заполнял вольный степной мотив, звук на струнах чатхана не фиксировался жестко — он плыл, гулял безбрежно среди далеких синих вершин — тасхылов. Степи хакасские — это не равнинные просторы, они стелятся на увалах и пригорьях. А увалы не округлые холмы, но вздыбленные причудливые горбы, гребни волн морских, застывшие камнем навеки. То здесь, то там на могильниках устремленные в небо камни, словно солдаты, стерегут покой и безмолвие тех, кто закончил еще один круг на этой древней земле.
А голос певца звучал то приглушенно, даже хрипловато, а потом, словно выпущенная на волю птица, набирал силу и гремел, заполняя собой окружающее пространство, погружая слушателей в мир сказок и сказаний.
Где-то алып-богатырь скакал по степи на быстром коне. И в голосе певца слышался и ритм цокающих копыт, и виделась ковыльная седина времен. То скакал Алып-Саян, живший у горного хребта со времен сотворения мира, когда реки только начинали свой бесконечный бег от седых тасхылов…. А вот еще алып-богатырь появился в степном краю. Это Алып-Тас из Алтая прискакал на взмыленном коне за помощью. Черный батыр Кара-Мос пришел на землю алтайскую, чтобы увести несравненную сестру Алып-Таса — Алтын Арыг (Чистое Золото).
И вдруг чатхан зазвучал нежно, переборы струн становились чистыми и серебристыми — это Алтын Арыг пела свою песню. И разглаживались морщины стариков, светлели лица слушателей.
— А-а! Ыых! — выражали свой восторг и гнев люди, собравшиеся вокруг сказителя.
И много часов, много ночей длился распевный сказ…. Сказитель пел, а потом декламировал пропетое. Голос усиливался в начале стиха и таял, растворяясь в конце его, интонация то повышалась, то уходила в глубины, то протяжно звучали долгие гласные, то темп исполнения, словно быстро скачущие кони переходил в галоп. И слушатель попадал в это бескрайнее море сказания, как на волнах качаясь в ритме звуков….
Не таким уж молчаливым оказался древний камень. Слушать мне его рассказов, не переслушать.
— Скажи мне, о мудрейший из всех камней, как может хайджи запомнить столько сказаний и тахпахов? Ведь один только эпос многие часы сказывается.
— Зачем ему все это помнить, если об этом помнят горы, деревья и ветер? Хайджи должен научиться все это видеть и слышать, а потом донести до других. А ты говоришь: запомнить. Нет, не быть тебе хайджи, и для тахпахчи голос твой слабоват….
— Но не обо мне речь идет, дорогой валун, а о Семене Прокопьевиче Кадышеве. И не собираюсь я быть хайджи.
— Ты не права, светловолосая. Нет звания почетнее в народе, чем звание сказителя-хайджи. И каждый должен хотя бы попробовать мудрые речи сказывать.
— Согласна я с тобой, древний камень. Но поведай мне: что же дальше было с хайджи?
— Приходи завтра. Приходи завтра.

Сказ валуна. День третий.
— Многих лет тебе, мудрый камень!
— Да, лет мне на самом деле много, а впереди еще столько же. Но не обо мне сказ. Садись удобнее, человека дочь…. О хайджи дальше сказывать буду.
Вчера говорил я уже о войнах, что в безумной гонке людей случаются. Вот и снова пришла война. Но на этот раз выстрелы не звучали в наших горах, они звучали в далеких землях, куда солнце уходит на ночь. На нашей земле были слышны лишь отзвуки той кровавой битвы. Отправил Сомон-хайджи двух сыновей на далекое поле брани: старшего Степана и младшего Николая. И печально зазвучал чатхан Степана, уезжавшего на фронт.
Родная хакасская земля осталась
                                    за спиной,
Шестидесятивагонный поезд везет
                                    нас на фронт.
Пока не уничтожу шестьдесят врагов,
Не вернусь на Родину.
Сын следопыта-охотника, разведчик, старший сержант Степан Кадышев доставил в штаб шесть «языков».
У хакасов есть такой обычай: если в семье умирает дорогой человек, в дом приглашают хайджи, чтобы он пел всю ночь. Вот и приходилось Сомону днем работать председателем сельсовета, а ночи напролет петь в домах, потерявших отцов, братьев, сыновей.
Черная весть не миновала дом и самого хайджи, горячим крылом опалила бедой — навечно остался лежать на поле брани его сын Николай.
И тогда люди улуса привезли из другого аала самого лучшего хайджи. И он пел в ту черную ночь. Та ночь навсегда оставила печать грусти в глазах великого хайджи. И почему людям всегда тесно на большой земле? Зачем они уничтожают друг друга? Почему время от времени приходится защищать землю от притязаний другого народа? Нам камням не понять этого. Мы не терпим суеты…. Каждый из нас всю свою жизнь остается на одном месте, нам не бывает тесно и нам нужна лишь та земля, где нам предназначено быть.
А пока есть войны, есть и герои — защитники земли родной, и звучит уже над степью и горами песня батыра:
Землю родную оберегай!
Реки от недругов оберегай!
Знаю я, верю — время придет,
В море вот здесь превратится ручей,
В лугах привольно пастись будет скот,
И радостной будет жизнь у людей!
Несмотря на войну, природа продолжала свой круговорот, расцветая весной и умирая к зиме, чтобы снова ожить в марте. В одну из таких цветущих весен закончилась долгая жестокая война, и облегченно вздохнули степи и горы, уставшие от горьких причитаний и печальных песен людей.
Пришло время жить радостно, и песни петь радостные….
— Камень-валун, почему-то в народе хоть и уважали всех хайджи, но считали их людьми с «несчастной долей». Почему? И некоторые родители просто прятали от детей музыкальные инструменты или запрещали обучаться хаю, опасаясь за их будущую судьбу. Отчего это?
— Да, конечно, чтобы стать хайджи, нужны не только талант, превосходная память и умение самому видеть все происходящее действие эпоса, не только особый голос и музыкальный слух, не только желание быть сказителем, но и большая смелость, ибо тот, кто выбрал этот путь, не может отступать, не должен отступать, следуя из улуса в улус по приглашению слушателей совсем за небольшую плату. Талантливые сказители часто не имели семьи и крова, а потому и называли их людьми с «несчастной долей». Но несущие свет в мир не могут быть несчастными. Они самые богатые люди. Им принадлежит весь мир, потому что этот мир внутри них.
— Значит, предназначение людей — нести свет в мир?
— Не только людей, светловолосая. Не только людей. Свет исходит отовсюду, только не все люди могут видеть его.
— А Семен Прокопьевич видел этот свет?
— Думаю, он не только видел, но и сам всегда нес этот свет людям и земле….
Закончилась долгая война, пришла шестидесятая осень хайджи Сомона, чуть присыпавшая ранними заморозками некогда совершенно черные волосы. Не прошли даром те военные ночи, забравшие младшего сына Николая и многих молодых и крепких земляков. А жизнь продолжалась, не выпускал хайджи из рук свой потемневший шестиструнный чатхан, слагались новые песни, встречались новые друзья.
В 1946 году они, два певца хакасского народа, Михаил Кильчичаков и Семен Кадышев, встретились, чтобы дружить до завершения круга своего.
Михаил Кильчичаков спустился с других тасхылов, вырос под песни реки Теи и так же ритмы земли родной, чтобы потом воспеть ее в стихах.
И не раз они, два батыра-певца сидели вместе, передавая друг другу чатхан, слагая тахпахи, беседуя о жизни…. Вот что сказывал Михаил Кильчичаков о старшем друге своем: «Семен Прокопьевич не сидит, как мы, часами обдумывая образы. Он всегда сочиняет их экспромтом… , он большой поэт импровизатор. Мы летели с ним на самолете в Кызыл по приглашению тувинских писателей. И когда наша серебристая птица перелетела Саянские хребты, я спросил у Семена Прокопьевича, что он думает, глядя на эти синие скалистые горы. Он мне тут же ответил восьмистишием.
Беловершинные хребты Алтая,
Над ними крылья из серебра.
Мне шестьдесят, голова седая,
Но я летел над тобой, гора.
Белы Саяны, вкруг них кочует
Луна, окутанная в туман.
Уж мне за семьдесят, но лечу я
Над вами, гряды моих Саян.»
Как скоротечен век человека, нет уж этих батыров-певцов, но я каменной памятью все еще помню их голоса.
Раньше были люди, как камни — они жили там, где родились, они не пересекали высокие тасхылы. А сейчас то ли земля крутится быстрее, то ли люди спешат все больше успеть за свой короткий век, но они все куда-то мчатся, оседлав своих железных коней. Не хуже батыров из сказаний, в мгновение ока перелетают через неприступные седые вершины тасхылов на серебристых птицах. Мир переполнен словами, цифрами, и я уже не успеваю все сохранить на века. И песни стали другими. В них я больше слышу лязг железа, чем голос ветра и ковыля, в них почти не слышна певучесть ручья, мир стал очень шумным. А люди знают, что пустая бочка гремит громче….
— Постой, постой, каменный старина. Я слышу в твоем голосе ворчливые нотки. Конечно же, ты прав. Мир изменился — он не тот, что был сто лет назад, не тот, что был десять лет назад, и даже не тот, что был вчера. Помнишь, вчера было очень много солнца, а сегодня небольшие тучки нет-нет да перекроют его.
Ведь даже Белый Июс сказал мне, что он каждое мгновение другой. Вот только я уже третий день сижу на этом берегу без изменения, чтобы послушать твое повествование.
— Да-а, все меняется…. Меняется и облик нашей древней земли. Много степей распахано под золотую пшеницу там, где когда-то паслись неисчислимые табуны лошадей и пестрые отары овец. Ведь хакасы пасли овец, когда люди научились вместо каменных топоров делать бронзовые, да и хлеба они выращивали с незапамятных времен. Вот только надо ли было распахивать столько целинной земли, чтобы потом немалая ее часть поросла бурьяном, заброшенная за ненадобностью. Не все понятно мне в действиях людей…. Так же как непонятны знаки, из которых они слагают слова и мысли. Разве можно точно изобразить знаком каждый раз новое дыхание ветра, дрожь и трепет весеннего листочка.
И старый хайджи не особо умел разбирать все эти знаки, что люди называют грамотой. И все же хранитель вековых сокровищниц народного творчества, самобытности хакасского народа, он не замыкался лишь на событиях прошлых веков, а шел вровень со временем своим, иногда даже слегка забегая вперед. А в 1954 году причислили его к той общности людей, что могут сказывать мудрые мысли, и слова собирают бережно, что камни драгоценные.
— О каком таком сообществе ты говоришь? Уж не в Союз ли писателей СССР был принят Семен Прокопьевич?
— Может быть так это у людей называется, только Сомон-хайджи писать вовсе не писал, он обычно сказывал или тахпахи пел. А писатели, наверное, пишут. Сказывать же батырские эпосы и петь тахпахи приглашали его не только в другие улусы, но и к другим народам большой нашей страны, за много тасхылов, на лошади туда придется добираться несколько оборотов луны, а на серебряных птицах лишь несколько часов.
В году 1958-м пригласили его сказывать эпосы народам из жаркой Африки и всей огромной Азии в город Ташкент. Внимательно слушали его молодые и аксакалы, дивились изящной игре на чатхане, и голосу, все еще сильному, то бурно метущемуся по залу, то легким жаворонком зависающему в воздухе.
Люди, не понимавшие языка хакасского, ясно видели богатырских коней, несущихся ветром по степи, слышали плач красавицы по погибшему брату…. Так высоко было мастерство хайджи….
Как долго я сегодня сказывал…. И тень кривой березы уже укутала меня. Приходи завтра человека дочь, приходи завтра.
И смолк седой валун.

Сказ валуна.
День четвертый.
— С солнечным днем тебя, мой старый друг.
— Пусть тебе всегда светит солнце, человека дочь. Да и сама будь ясной, как этот день. Удобно ли тебе сидится на берегу Белого Июса? Не наскучили ли тебе мои долгие сказы?
— Что ты, мудрый камень, разве может наскучить твоя певучая хрипловатая речь, да такие интересные истории. Сказывай, я слушаю….
— Но я не хайджи, чтобы сказывать эпосы — о жизни трав и песчинок спроси меня, об утреннем и полуденном пении птиц. Кое-что я помню и о жизни людей.
В 1959 году собрались сказители разных сибирских народов в Улан-Удэ — город этот в той стороне, где рождается солнце. Много там собралось ученых людей и сказителей, и думали они вместе как сохранить все эти эпосы для тех, кто жить будет в новом веке, кто пожелает узнать об истории земли родной…. А что там думать, сказывать надо….
И Сомон летал в тот город, чтобы сказы свои сказывать, да других сказителей послушать. Удалось тогда нашему хайджи и великому озеру Байкал поклониться. Не раз потом пел он на берегу Белого Июса о величии и красоте этого далекого озера.
Я увидел тебя, Байкал.
Ты слитком золота лежал,
Когда я вниз глядел с высот
На величавость твоих вод.
Ты был безбрежен, но туман
Не закрывал Хамар-Дабан.
Я думал: то не ты, Байкал,
Колышешься — то гребни скал;
Они как белые цветы,
В тебя вгляделись….
Белые цветы…. Их много весной. Но белого цвета все же больше зимой. Вот и в жизни Сомона-хайджи наступила зима, покрывшая его голову бело-серебристым цветом, и серебром вплелась в его молодецкие усы. Но годы лишь обогатили мудростью его тонкие черты лица: высокий лоб, прямой нос и глаза, излучавшие мягкий свет….
— Много ты сказывал мне о хайджи, о мудрый камень, но ни сказал о любви Сомона. Была ли у него жена и дети? Или он как многие великие хайджи не имел семьи и крова?
— Потому и не сказывал, что ты не спрашивала.
Хорош был Сомон в молодости, и не устояла первая красавица улуса Акулина Ачисова, на всю жизнь связав свою судьбу с охотником и хайджи. Но недолго длилось их счастье. Война, расколовшая людей на два враждующих берега, в своих жадных челюстях унесла жизнь хрупкой Акулины, осиротив двух сыновей Степана и Николая и крошечных дочек Наташу и Таню. Часто чатхан хайджи плакал о потере любимой, о детях, оставшихся без матери.
Семьдесят березовых ветвей
Все одна соединила крона.
А сочти бесчисленных людей,
Жить желающих без войн и стона.
Шестьдесят березовых ветвей
Разрослись одним шатром зеленым.
Миллионы на земле людей
Жить хотят по Мирному закону….
Я и не заметила, как камень, неторопливо сказывавший до этого, перешел на гортанное пение. Я слушала, боясь даже вздохом вспугнуть его…. Никто не поверит — я слышала поющий камень!
— Эко я распелся…. Хотел песню хайджи исполнить, да видно не камню тягаться с Сомоном. Уж лучше буду я далее сказывать о жизни его. А жизнь-то была нелегкая. Лишь спустя пять лет после смерти жены новое тепло принесла в их осиротевший дом тихая и скромная девушка Овдок Барашева. Она отогрела домашний очаг, заменила детям мать. А в 1935 году родилась младшая дочь Сомона — Анна.
Горе ли радость ли не выпускал он из рук свой верный шестиструнный чатхан. Особо любил Сомон сказывать о гибели девы-богатырши Алтын Арыг.
Протяжно и грустно звучала музыка, то страдания героини вплетались в струны, четким ритмом воспел инструмент, то кони богатырские землю пронзали копытами. Когда сражения час наступал, и сходились богатыри в решительном поединке, струны чатхана вибрировали все быстрее, и голос натягивался как тетива. Когда сказитель декламировал пропетый отрывок, на каждой строке его интонация все больше набирала высоту, а темп ускорялся так, что последние четыре строчки произносились почти на одном выдохе.
Покосившиеся скалы
Он, ударом ног сбивая, мчался
Туда, где клубится белый туман…
Скакун мчался….
И глаголы, бусинками нанизанные, большое напряжение происходящего передавали. А слушатели вместе с Алтын Арыг пытались догнать коварную Пора Нинжи, догнать, чтобы спасти жизнь девы-богатырши. Но не успели….
Бело-игренный скакун
Тут же в гальку превратился…
И рассыпавшимися камушками прозвучали струны чатхана.
Прекрасная Алтын Арыг
В песок превратилась, рассыпалась…
Сыпучим песком прошуршал шестиструнный чатхан, и голос певца скорбел протяжно. Не было уж того захватывающего темпа погони и борьбы…. Жизнь прекрасной Алтын Арыг с галькой и песком смешалась….
Так и всякая человеческая жизнь в камень и песок уходит, чтобы остаться там на века…. И только остается звучать в памяти земной завет сказителей:
От тебя услышавшие сказители,
Если и тебя не будет,
Когда-нибудь, как и ты,
«Алтын Хуса» пусть сказывают —
                                             говорит.
От тебя услышавшие хайджи,
Если и тебя не будет,
Когда-нибудь, как и ты, пусть поют!
Давно я не слышал сказаний на берегах Белого Июса, видно, перевелись хайджи на земле хакасской.
— Нет, мудрый камень, говорят, Павел Боргояков сказывает, да и тахпахи поют многие. Дар сказителя открылся также молодому скульптору Славе Кученову, и, надеюсь, когда он, по хакасскому обычаю, достигнет возраста «ирена» (мужчины) — 42 года, мы услышим немало сказок богатырских. Правда, сейчас никто не сидит ночами напролет, чтобы сказывать или слушать длинные эпосы. Время не то. Но песни и легенды пока еще сохранились, ибо это народная мудрость и она живет, пока жив сам народ.
— Ты права, человека дочь. То, что веками не рассеялось из памяти народа, является мудростью.
Солнца круг уже тонет в густых ветвях деревьев. Приходи завтра. Приходи завтра…
— Не могу, мой милый валун, уезжаю — в город возвращаюсь, чтобы сказ твой до людей донести, а тебе в благодарность оставляю свой короткий тахпах (песнь) — посвящение всем светлым людям:
Я восславляю свет.
Я поклоняюсь солнцу.
А если вдруг солнца нет —
Свечкою в темном оконце
Улыбки твоей тихий свет
Дорогу укажет из ночи колодцев…
100-летие «Сибирских огней»