Вы здесь

Сполохи

Из записных книжек и дневников
Файл: Иконка пакета 10_dedov_s.zip (40.53 КБ)

Пётр Павлович Дедов (1933—2013), автор более 20 книг, в том числе неоднократно переиздававшейся трилогии «Светозары», до конца дней своих сохранял чисто крестьянскую привычку к труду, острую наблюдательность и творческий жар.

Наброски, заметки для памяти — это, конечно, в первую очередь рабочий инструмент. Но иногда они интересны сами по себе, и это хорошо понимал Пётр Павлович, нашедший для них замечательное жанровое определение — «сполохи». «Сполохи» прежде всего призваны передать непосредственное ощущение, мгновенную догадку, озарение, удивление.

Мы не группировали записи хронологически или тематически и не ставили цели избежать повторов, ведь если автор возвращается к какой-то мысли или полюбившейся цитате — это говорит о многом.

Какие-то из этих фрагментов являются законченными короткими эссе или лирическими миниатюрами, какие-то в измененном виде встраивались впоследствии в тексты хорошо известных нам повестей и рассказов, какие-то остались невостребованными и приходят к своему читателю только сейчас...

О. Г. Дедова

* * *

Ах, все мечтаю написать эту книгу своей жизни — «Сокровенную книгу» — со всеми гранями, запахами, цветами, со всем, чем жил и живу… И пишу помаленьку: авось из детей, внуков кому будет интересно, а нет... Запечатлеть мгновения бытия, малейшее движение души, чувства...

* * *

Иногда снятся мне очень сложные, эмоциональные сны, с сюжетами, яркими образами... Даже иногда что-то похожее на научную фантастику. Что это? Может, мои ненаписанные книги, которые судьбой было предназначено мне написать?

Чувствую в себе силу и зрелость написать что-то большое, значительное — о народе, Родине, Сибири — о судьбе...

Октябрь 1987 г.

* * *

Мне кажется, что мама читает мою трилогию «Светозары» с затаенной обидою, — как упрек себе, что вот, мол, не сумела содержать детей лучше; значит, недорабатывала, — ведь в деревне многие жили лучше нас... Это безграничная жертвенность русской женщины...

* * *

«...Дневник — одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие». И. Бунин, запись в дневнике от 23 февраля 1916 г.

* * *

Стал читать дневники — тянет на огромный роман...

Ветер

Третий день дует ветер. Свистит в голых деревьях, несет по городу пыль и мусор. А в нашем котловане затишье. Сорвется ветер с крутого обрыва, резанет темной полосой от берега — и снова тихая вода.

На лестничной площадке утром встретил соседскую бабку.

Здравствуй-ка! Чо, опять ветер? Вот и я говорю: дует и дует, и как ему не надоест, и как у него губы не заболят?

Звездный бег

Лунная ночь. Лесная дорога идет ровной просекой, и синие тени на ней такие разные, объемные, что кажутся поваленными поперек дороги деревьями. Снег морозно взвизгивает под ногами, эхо коротко отдается в темных чащобах.

Выхожу на большую поляну, останавливаюсь и будто слышу, осязаю, как течет над мерцающими сугробами тишина. Она заполняет все пространство земли и неба вокруг. Острыми огоньками взблескивают снега, и кажется, что это отражаются в них, как в тихой воде, высокие колючие звезды.

Слева, в черных кустах черемушника, угадывается что-то живое. Вроде бы кто-то дышит там: поднимаются и опадают зеленоватые клубы пара. Я стою недвижно. В кустах раздается треск, и на поляну выходит лось. Оглядывается, медлит... И вдруг, видимо, почуяв меня, срывается с места и мчится по мелкому снегу, стрелой пересекая поляну. Я стою завороженный: откуда у этого неуклюжего на вид животного — большеголового, горбатого, с кургузой тяжелой тушею, — откуда столько изящной легкости и быстроты?

Он всегда мне казался загадочным, нездешним, будто пришедшим из древних звездных миров, этот потаенный таежный зверь. А сейчас, в призрачном лунном сиянии, и совсем чудится привидением: пластаясь над снегами, словно не касаясь их копытами, он летит, вытянувшись в стремительную линию, вот-вот с разгона поднимется ввысь, над светлой поляною, над темным лесом — к далеким таинственным звездам…

* * *

Вчера ходил на лыжах: по лесной дороге дошел до столбов и пошел по просеке. Видел пролетевшего глухаря. Потом на просеку вышли лосиха с лосенком; не торопясь затрусили в сторону деревни. Выйдя на завьяловскую дорогу, я увидел в коридоре просеки рогульку черную, пошел по просеке по направлению к морю — рогулька оказалась недвижно сторожившим меня рогатым лосем. Я нажал на лыжи, он ушел влево, а за ним пересек просеку еще один лось. И в этом месте, когда был я от него метрах в семидесяти, выскочил на просеку еще один, безрогий, остановился, нагнув ко мне башку, как для бодания.

Признаться, я струхнул, зная, что лоси, когда есть лосенок, могут напасть. Крикнул, и лось неторопливыми скачками пошел влево, а на просеку, прямо перед моим носом, выскочил четвертый лось. Этот уж совсем огромный, горбатый, какой-то несуразно длинноногий и головастый, весь в клочьях бурой шерсти, я даже увидел злобно блеснувший маленький глаз. Лось пошел за остальными, широко черпая ногами по глубокому снегу…

А когда я возвращался домой, то у деревни, на березовом лесоповале, где слышен шум бензопилы и отчетливый собачий лай, снова увидел лосиху с лосенком — наверное, тех же. (Ели березовые ветки?)

Только что пришел с лыжной прогулки. Снова видел пару лосей, они вышли на просеку, потом ушли влево, а через километр снова вышли впереди меня на просеку. Любопытство? Я открыл для себя приятную вещь: лоси, идя по глубокому снегу, торят тропу наподобие лыжни. По этой тропе можно прекрасно идти на лыжах, сегодня я прошел по ней к самому морю. А свернешь на целик — по колено в сугробе. Снег в лесу, где не трамбует его ветер, — что лебяжий пух, чуть не до земли прогрузают лыжи. Снег сыпучий.

Так и живем: лоси портят мою лыжню, я для них пробиваю лыжню, а они для меня. И так-то хорошо в мире да согласии!..

Вчера на лыжной прогулке снова видел лося. Похоже, они привыкают ко мне, уже меньше боятся. Лось в зоопарке кажется неуклюжим, даже несуразным — куцее, толстое тело на длинных и тонких ногах, огромная голова... На воле он красив и даже по-своему грациозен: как бежит по глубокому снегу, высоко, на уровень груди, словно вымуштрованный гренадер, выбрасывая ноги; как высоко, гордо держит рогастую голову, поворачивая ее, словно локатор, чтобы видеть и слышать со всех сторон, а бежит — словно плывет над снегами, и сколько в нем мощи, и как он сливается с бурыми стволами сосен…

Звонкие зори

Зима была малоснежная, сиротская, а весна началась затяжная: начало апреля, а морозы жмут, скудный снежок лежит нетронутый, лишь взялся слюдяными козырьками. А если на припеках да в дорожных колеях натает за день водица (солнце все-таки берет свое), то тут же и выкуривается она морозным парком. И даже ледок, где образовался, так за ночь вытянет из-под него воду, станет он к утру бельмастый и хрусткий... А на утренних алых да чистых зорях мороз потрескивает, и уж человек или зверь по бельмастым ледяным коркам да по слюдянистым козырькам пройдет — треск и звон стоит на всю округу: «Кра-крах! Кра-крах!»

Звонкие зори!

Желтые дожди

Вчера, 3 июня, пришел ко мне Черноусов (у писателя Анатолия Черноусова была дача тоже в Ерестной. — Ред.) и говорит:

Дожди прошли, хорошо — да какие-то странные, может, с «химией» какой-то? На лужах желтый налет, даже в бочках какая-то желто-зеленая плесень.

Я заметил это еще утром и тоже долго ломал голову: что это? Потом догадался: да это ведь пыльца! Цветочная пыльца! Цветет все: травы, кустарники, деревья. Лесные дороги в сушь в сырых низинах были желтые, вот дождичком и смыло все в лывы1... Вот и вся «химия». Успокоил мужика…

* * *

Эхо — это живое существо, от него не утаишься, браконьеры боятся эха (выстрел или удар топора в запретном лесу окликает твою совесть). Эхо обладает юмором.

Кто украл хомуты?

Ты!

Как аукнется — так и откликнется.

Березовые леденцы

По бокам лесной дороги — березы. Возили лес, обломали сучья и веточки. Днем из надломов капал сок. Ночью намерзли сосульки. Янтарно-прозрачные, сладкие — березовые леденцы!

* * *

Хороший охотник не только «читает» след зверя и птицы, но он по помету узнает о звере больше, чем если бы встретился с ним: кто, откуда, где и что ел. Например, ранней весною хищная лиса лакомится клюквой на болоте (так как дети, витаминное молоко для корма нужно) — вот и можно узнать по помету, где была...

Загадка

По влажному от сока душистому стволу ползали муравьи, садились на сладкое пчелы. Ствол был в глубоких продольных трещинах, даже щепки кое-где вывалились. Шмотья коры валялись вокруг, некоторые отлетели на двадцать — тридцать метров. Что случилось? Эти дни были грозы. Ударила молния, крутанув ствол в обхват толщиною, как крутит ивовый прут корзинщик или так, как отжимают белье? Оттого осыпалась кора и образовались трещины? Но говорят: в грозу прячься под березу, в нее молния не бьет. А кругом были и сосны. И выше ее ростом. Загадка…

Бусая корова

Бусая корова — это что-то иссиня-палевое, трудно передать такой цвет... Как-то лет пять назад эта корова попробовала у нас цветущих подсолнухов, открыв единственным кривым рогом калитку, — сбросила накинутое сверху проволочное кольцо. Потом повторила это, приведя с собою бычка, — открыла калитку и пропустила «кавалера» вперед. На этот раз я был дома и обломал о бусую корову палку толщиной в руку. Шустрый бычок ускользнул…

Но все равно: теперь каждое лето, в пору цветения подсолнухов, Бусая приходит чуть ли не каждое утро к калитке и пробует кривым рогом запор, хоть давно я сменил кольцо на крючок. Вот память!

* * *

Стояла за питомником странная береза (сейчас упала). Видно, когда она была совсем жидким прутиком, кто-то завязал вершину ее в упругий узелок. И вот она росла, узелок странным образом раздвигался и тоже рос, береза стала большим деревом, завязанным на трехметровой высоте узлом величиной в человеческую голову.

1981 г.

* * *

Позавчера наблюдал пролетную стаю гусей. Их было около полусотни, шли они ровным клином, изредка перекликаясь, гортанные клики их были четки и громки в родниковом осеннем воздухе, хотя стая шла на большой высоте. Отдельные гуси почему-то то и дело нарушали треугольник, — наверное, молодые, нетерпеливые, опьяненные счастьем высоты и простора.

Давно уж я не видел таких больших стай... Щемящей печалью наполнилась душа, и стал я вспоминать о былом, давно минувшем...

Какая светлая печаль лесов и полей... Поистине, «первобытно подвержен изменениям в природе русский человек» (Бунин).

Рыбачьи тропы

1. Ветер. Как ладонями, шлепают лилии листьями о воду. Заудил — раскрылись.

2. Чайки над волнами — кидаются в волны за рыбой.

3. Нельма прошла — рыбешки от нее врассыпную. Путь ее виден, как идет, по рыбачьим всплескам. Некоторые на берег выскакивают.

4. Пескаришки щекочут ноги, из-под пальцев песок клюют.

5. Хитрый старик — в определенный час прикормил карасей — и ловит. А городские, с заграничными снастями, удивляются. У старика крючки самодельные. Шутит: «Карась? Ась? Вылазь». Он уже знает: один подошел или стая.

6. Щука схватила на лету стрижа.

7. Чайки на воде — легкие, как хлопья пены.

8. Сорвется лист, в ныряющем полете упадет на воду, мелкая рябь качнет поплавок, спугнет сонную стрекозу, остро изломает отраженное удилище — оно станет похоже на пилу.

* * *

Вот «сполох», или рассказ: по осени уходят в Ерестной коровы или молодняк в леса и бродят там, бывает, неделю или больше. Бывает, «горит» молоко. Причины? Нет гнуса, и скот «отдыхает» от человека на отавах, воды тоже вдосталь. Или просыпается в животных «первобытность»?.. Уходят за десятки верст от деревни на бывшие покосы, где отава.

* * *

Вчера, 30 сентября, пошел снег, шел сутки, навалило чуть не в колено. А лист еще не облетел, многие березы так и совсем зеленые, и, несмотря на ураганный ветер, лист облетает медленно, — наверное, не время…

Сегодня день яркий: солнечный и ветреный, снег слепит глаза, море в белых берегах кажется черным, в белых барашках, варяжским каким-то, диким, и все это напоминает издали гравюру.

А в лесу — другое. Снег ярко оттеняет лимонную желтизну берез, кажется, и сам чуть золотится и румянится. Здесь, в лесу, тончайшая акварель: каждая веточка выписывается на белом фоне, а сколько тонов и полутонов! Эх, жаль, что я не художник, вот бы нарисовать картину «Ранний снег»! Слова тут бессильны, кисть нужна...

1 октября 1981 г., д. Ерестная

* * *

На обрыве сосны и березы стояли с оголенными корнями, будто мощными ручищами уцепились за землю обрыва, — и чудилось: кряхтели и дрожали от напряжения, чтобы удержаться, чтобы не повалились стволы с подмытого берега, — как старались эти корни! Но старалась ли крона, беззаботно развесив, как парус, листву, где каждый листик — упор для ветра, а значит, и боль для всего дерева...

Труслив ли заяц?

Кому не известна поговорка «Труслив как заяц»? Ох уж эти поговорки, они только вводят в заблуждение, если слепо им верить. Например, «хитрый как лиса» — и сразу представляется узкая, длинная мордочка лисицы; и в сказках, и в баснях она хитра — и эта узкая мордочка переносится на хитрых людей. Между тем как лисица не хитрее любого хищного зверя и уж куда глупее волка или собаки.

Теперь нас интересует вопрос: действительно ли труслив заяц? Верна ли о нем поговорка? А они, поговорки, очень консервативны. Под влиянием одной из них я когда-то давно, когда еще не очень интересовался законами природы, а подчинялся больше тому, что видел, поверхностному, в творческом пылу написал такую миниатюру: «...Шкурка, набитая страхом...» Что здесь верно, а что нет? Попробуем разобраться.

Вот несколько случаев, которые реабилитируют зайца.

Поздней осенью шел с ружьем. Вороха листьев, синее небо. Заяц побелел, а зима возьми да и задержись где-то в северной таежной глухомани. Рано сменил шубу. Крепко сидит косой. Чуть не наступил. Это ж какое нужно иметь терпение, чтобы высидеть! Ведь ни один зверь, даже могучий, не выдержит. Есть, правда, соперники — птицы на гнездах. Но это особая статья, это — материнство.

Мой отчим всю жизнь охотился, был охотником-промысловиком. К старости, до семидесяти лет, он сохранил легкость на ногу, ловкость, — бывало, за грибами не отставал, — и каких только историй не рассказывал! Вот он рассказал (мы бродили, сели под кустом), как зайчиха выносила из огня зайчат: загорелся хлеб, а в колочке посредине была заячья нора.

А заячьи весенние баталии?! Представьте себе лунную ночь, искристый снег, синеватые стволы берез. Стараются друг через друга перепрыгнуть и мощными задними ногами вспороть брюхо.

А трусом он называется потому, что главная защита его — ноги. Природа не дала ему мощных клыков и когтей, его могут обидеть даже вороны. Бег — вот его спасение. Потому и уши длинные да чуткие — как локаторы ворочаются, потому и задние ноги длинные и сильные — для броска, потому и глаза как у рака — бежит, а видит и впереди, и сзади, и по бокам.

28 августа 1984 г., Ерестная

Сколько лет живет дятел?

Купил дачу я девять лет назад. И в первую же осень на столбе напротив услышал «трель» дятла — у нижней чашечки, видно на отколовшейся звонкой щепке, — тогда еще «трель» эта поразила меня, степняка, я долго не мог понять, откуда эта автоматная очередь. Вчера я услышал треск и увидел дятла точно на том же месте, на телеграфном столбе у нижней фарфоровой чашечки. Что, девять лет летает сюда тот же дятел или уже другой каким-то чудом нашел этот музыкальный инструмент?

С годами начинаю уважать только точность. О природе, например, читаю только ученых или путешественников. Отбросил многочисленных новеллистов, сдирающих у тех же ученых путешественников, да и друг у друга. Вот и получается, что у одного воробей, спасаясь от коршуна, в окно залетел, у другого — синица в кабину, а у третьего скворец, спасаясь от ястреба, дак залетел автору за пазуху! Во как! Хорошо, что не в рот, а то ведь есть поговорка «Ртом ворон ловить».

Это я все к тому, что с годами, мол, привыкаю писать точно и только о том, что сам увидел (особенно в природе!). Так вот, перед этим я читал, что дятел «трещит» так: оттянет звонкую щепку, она и начнет упруго вибрировать, издавая звук. А вчера сам увидел: нет, он так часто бьет клювом, тряся головой, как некий шатун, по отставшей щепке, внутри которой к тому же еще, видно, и полость, пустота. Прямо барабан!

16 мая 1983 г., Ерестная

Ледоход

Вчера в 10 вечера в районе Ерестной «тронулось» море. Я услышал шелестящий шум, побежал к берегу. Было градусов 15 тепла, но на берегу вдруг пахнуло ледяным холодом. Серая каша ломаного льда двигалась медленно, даже торжественно. Шуршала и журчала вода, в блюдцах чистой воды багрово отражался сгорающий закат; темно-багровый свет на громадной движущейся массе льда и воды; орущие вороны, черными шмотьями летящие встречь ветру, — все это вызывало тревожные какие-то чувства... Лед идет во всю ширь, до самой кромки леса, синеющей на том берегу... Посреди проплывает какой-то длинный теплый осередок2, на нем видны темные предметы, какие-то коренья. Развернуло вдоль зимнюю дорогу? Или притоки принесли что-то в Обь?..

Да, раньше ледоход на Оби напоминал игривую, искрометную сибирскую свадьбу, с тройками и бубенцами, с треском и громом на много верст кругом. Теперь ледоход на «море» похож на похоронную процессию — и медленным торжественным движением своим, и печальным шумом однообразно шуршащего льда и звенящей жалобно воды...

Подснежные всходы

Дело в марте было. Подтаивать начало. Стал отбрасывать снег от завалинки дачного домика, докопал до земли — что за чудеса! Под снегом трава живая проклюнулась, густая бледно-зеленая щетинка вездесущей травки-муравки, что так любит обжитые человеком места.

В деревне я не новичок, и не в диковинку мне, что снег надежной шубой для земли является, что хранит он от мороза коренья трав и деревьев, что даже зеленая озимь под белой шубой зимует без горюшка... Но чтобы вот так, — напрела и взнялась, выстрельнула из земли трава под снегом, — такого видеть мне не приходилось.

А дело, если подумать, простое. Прошлая осень была теплая, дождливая. Снега пали на сырую, талую землю. А снег, оказывается, способен не только защищать от стужи, но и хранить в земле тепло.

«Разбирайтесь сами!»

Приехали на дачу, а в сарайке — гнездо трясогузки. Плисивка, как звали ее в нашей деревне: стальной отлив, черная манишка и беретка, хвост длинный, непрерывно дергающийся. В гнезде были яйца; мы думали, бросит: несколько раз заходили в сарайку. Нет, вывелись птенцы. Заходишь — во все гнездо сплошные четыре дырки ртов, но поймут, что не мать — и исчезают. Затихнут, словно там никого и нет. Мать с вывернутым на крыле пером; мне интересно, стал наблюдать: как только она угадывает рты? Ведь можно одному и тому же давать мошек и червяков. Нет, бывает, что не все рты раскрыты, а только два или один. Значит, сытые не просят?
А как у людей? Сытость только разжигает жадность...

Прихожу раз — трясогузка так и кинулась на меня с криком. В чем дело? Заглянул — два птенца в гнезде, а два других — в досках на полу. Достал. И так несколько раз. Трясогузка меня издали видит — кричит, зовет на помощь, что ли.

А, разбирайтесь сами, — махнул я рукой.

12 июня 1990 г.

Узелки на память

Бабушка на уголках платка завязывала узелки на память. Иногда их набиралась целая бахрома. Мы, ребятишки, знали это и приставали:

А это что, баба?

Это — а не забыть на пашню рубаху постирать...

Вот и я, может, против бабушки мудростью и не вышел, но зато грамоте учен; больше того, не узелки завязываю, а имею записную книжку... Много их исписал. И вот выбрал несколько записей: авось кому-то интересно прочесть их будет...

* * *

В душе его переплелось, срослось и доброе и худое, как в неухоженном огороде: начни полоть — доброе с корнем вырвешь.

* * *

Все тело изжил — усох так, что нести нечего.

* * *

Какой чистый воздух! Попалась навстречу подвода, егерь на ней дымит махоркой. С версту прошел, а махорочный дым все еще ноздри щекочет...

* * *

Лицо невыразительное, незапоминающееся — как в промелькнувшем окне вагона, размазанное по стеклу.

* * *

Красивые круглые карие глаза ее, не освещенные мыслью, не затуманенные думой, блестели стеклянно, как у плюшевого медвежонка.

* * *

Глазки — голубенькие, сладенькие, как обсосанные конфетки-леденцы...

* * *

О природе надо писать как песню петь: не только к уму — больше к сердцу апеллировать.

* * *

У каждого писателя своеобразная манера письма. Есть фотографы, а есть живописцы…

* * *

Простор для души важнее просторного жилья.

* * *

Вот повесть о сибирских партизанах: что заставило людей взбунтоваться против Колчака? Ведь жил сибиряк в большинстве своем безбедно. По-моему, жестокость Колчака. А сибиряк горд, помещика не знал, к палке не привычен — это не «рассейский» крестьянин, поротый на десять рядов. А еще — семейщина, месть за родственников, которых по округе в каждой деревне полно...

* * *

Нет, это не признак гордости: как все низкорослые люди (мужчины особенно), он ходил, немного задрав голову.

* * *

Шея старухи — длинная, бледная, морщинистая, как капустная кочерыжка.

* * *

Нос перебит, ноздри глядят на тебя дулом двустволки...

* * *

Новый ковер на полу толстый, ворсистый, — под ногою поскрипывает, похрустывает, как первый снежок...

* * *

Резко, ломаными дорожками, оттаял снег подле тротуаров — трубы теплотрассы лежат близко к поверхности... На этих «дорожках» — даже травка зеленеет.

* * *

Иней — никогда такого не видел — иголки чуть не в палец (кристаллы), тогда как в Сибири иней будто опудривает...

Дубулты, Эстония, Дом творчества писателей, февраль 1980 г.

* * *

18 февраля (80 г.), еще в Дубултах, бросил курить. Пока держусь.

Ехал сюда, в Ерестную, с одним шофером КамАЗа. Разговорились. Он тоже бросил курить полтора года назад. Рассказывает:

Работаю — ничего. Как делать нечего — тянет к папиросе до сих пор (впрочем, для шофера «перекуры» нехарактерны).

У меня же все наоборот: делать нечего — и курить не хочется, как сел за работу — чего-то не хватает, тянет закурить. Вот что значит привычка, тот самый рефлекс.

* * *

О моей робости. Когда при выступлении деревенеет язык, исчезают слова, все меркнет в пустоте, и сейчас даже, как в институте на факультетских сборах, при выступлении смешался, решил исправить дело, прочитав басню «Курочка Ряба», но «позабыл» конец, махнул рукой и сел, под смех и аплодисменты...

* * *

Сосед по даче вспоминает:

Скока я за свою жизнь костюмов попрожигал, сколько рубашек, одеял, простыней! Лягу пьяный с папиросой — что-нибудь да прожгу. Маялся, маялся — бросил курить!

* * *

6 апреля 1980 г., Ерестная.

Сегодня воскресенье, Пасха. У Зайцевых (коренные жители села) разговелся рюмкой самогонки и крашеным в луковой шелухе яйцом.

Давно не было такой Пасхи! По ночам еще морозы 20—25 градусов, днями — до 10 градусов холода. Снег лишь кое-где подтаял. По морю ходят еще тракторы. Снег там на льду лишь чуть взялся «ноздрями»…

* * *

От всех душевных бед у меня всегда было одно спасение — тяжелый труд, даже от бессонницы... Я хватал топор, выскакивал на общежитский двор...

Я вырос в степи. Сначала, живя в лесу, тосковал по простору. Не хватало глазу простора, и поэтому как-то неуютно было, даже душно, как в тесной накуренной комнате.

Вчера сидел, работал — вдруг нестерпимо захотелось курить. Вспомнил: ровно год назад в Дубултах бросил курить. Прямо чудеса! (Я сдержался и больше не курил никогда.)

* * *

Писателей всех пуще уважать надо... На инженера любой выучится, а писатель — он от Бога...

* * *

Впервые ехал в Москву: стоял в тамбуре, ходили паровозы, я весь прокоптился... Я смотрел на села, перелески, холмы — и казалось, что я видел уже все это, жил когда-то здесь. Генная память? Ведь родичи мои отсюда. Эти места знакомы по описаниям и картинам. Одним словом, «здесь русский дух, здесь Русью пахнет», — пришло на ум.

* * *

Все мы, советские люди, вечные просители. Везде и все надо просить, даже свое, даже заработанное...

* * *

Не знаю отвратительнее людей, чем женщины-активистки. Обычно это бездетные, а часто незамужние бабы (старые девы). И сколько у них злости на жизнь, на людей!..

* * *

До сих пор «выдавливаю по капле из себя раба».

* * *

Не смогу, не хватит сил и времени рассказать о русской женщине — наверное, самом многострадальном и самом великом существе на свете. А теперь уже поздно, упустил, за семьдесят уже...

* * *

Синица гонится... за коршуном. Орет, настигает в своем ныряющем полете, а тот летит, спокойно машет крыльями. Может, не замечает даже? А у синицы-то будет рассказов, как гнала она от гнезда хищника... У людей часто бывает нечто похожее...

Июнь 1981 г., Ерестная

* * *

Весной вода далеко ушла от коренных берегов — и сколько обнажилось следов людских преступлений! Перетяги, переметы, самодуры с огромными крючьями, рваные сети, якоря и «кошки», самоловы, еще непонятные какие-то орудия для ловли рыбы…

* * *

Чеканная листва багровых рябин. Чистые лужи засыпаны листвой, на деревянных тротуарах — раздавленные ягоды.

* * *

Моторка неслась так стремительно, что даже на малой волне жестко билась днищем о воду, как об ухабистую дорогу.

* * *

Капуста — белая, сахарная, тугая. Ножом дотронешься — лопается кочан. Упадет — и лопнет, как арбуз.

* * *

Человек не только губит природу, истребляя ее физически, но и хитроумием своим научился развращать ее. Испокон пчела собирала мед с цветков — огромный, кропотливый труд! Теперь иные пчеловоды дают пчелам сахар — и тем незачем собирать нектар, а сбор меда для продажи куда выше...

Читаешь иную книгу, и кажется, что это не чисто цветочный мед, а что рядом с ульем был сахар... Оно вроде бы и незаметно для каждого, и «сотворить» так можно гораздо больше, но это будет не натуральный мед из пыльцы разноцветий.

* * *

Запах утреннего костра — руки пахли весь день дымом от сухих шевяхов.

* * *

Белыми крыльями шуршит по стеклу метель.

* * *

Туман над черной водой как поземка. Крупные, редкие хлопья падали на черную воду и гасли, как белые искры...

* * *

Среди чернолесья пробиваются тонкие березы — как проседь в волосах...

* * *

В городе мы отрекаемся от природы. В деревне — ни шагу без природы.

«Месяц омылся — к погоде».

«Мороз на Крещение — к засухе».

Забыты слова «зазимок», «перволедье», «зарится», как забылись «цеп», «красна», а ведь эти слова — социальные, законно отмерли, как отжившие ветки дерева, а природа не отмерла, всегда с нами будет. Или ее тоже заменят бетонными деревцами с жестяными листьями на искусственных ветках?

* * *

Синичку — хоть на пшеничку, а все одно орла не выкормишь.

* * *

Девка — что печь русская... Одно слово — масса...

* * *

Дорога — вся в твердых выбоинах и ухабах — как мозолистая крестьянская ладонь.

* * *

Он плясал так, будто его стегал кто невиданной плеткой.

* * *

Среди множества окружающих лиц встретишь такое, в которое всегда хочется смотреть. Не то чтобы оно красиво, а просто в нем каждую секунду выражается движение, изменение.

* * *

Он был из тех мужчин русско-монгольско-цыганской крови, у которых не выпадают зубы и волосы и которые до старости остаются красивыми, и главное — жизнерадостными.

* * *

Его роман обкатывали по всем «цехам», как болванку, пока не довели до кондиции.

Он боялся, когда выбрасывали дровяные печи, чтобы ставить газовую плиту. Он закрывался от слесарей...

Он гулял очень много, высокий, ходил по улицам. Отсрочка от смерти? Нет, он хотел довести до конца главное дело своей жизни. Как-то писатель мне сказал: «Выпущу книжку — и умирать можно».

* * *

Все его возмущало: как это — добрые люди гибнут, а сволочь всякая живет? А ведь добрые люди все на учете, а сволочь кто учитывает? Может, оно и наоборот, да незаметно.

* * *

Чем больше хожу по земле, тем больше понимаю: как мало я видел, как мало я знаю...

* * *

Ворона лениво взлетела, махая вялыми тряпичными крыльями, словно пустыми рукавами...

* * *

Очень сухое было лето. Май, июнь, июль и до половины августа почти совсем не было дождей. Все пожелтело, в лесу шуршало под ногами, ломко хрустело, будто ступаешь на железную стружку.

Сидел как-то на берегу. Кругом голо, лишь один синий цветок уныло клонит головку. Села на него стрекозка, жадно припала к устьицу. Прилетели две дикие пчелы, стали прогонять стрекозку. Деталь, характеризующая засуху.

Сентябрь 1982 г., Ерестная

* * *

...В Караканском бору, на берегу Обского водохранилища, недалеко от нашей дачи, есть маленький круглый заливчик, вернее, низинка такая, которую мы называем блюдцем и которая по весне заливается водой. А когда она уходит, из илистой плодородной почвы взнимается такое пышное разнотравье, что в глазах рябит от его цветения.

* * *

Лес наполнен птичьим гомоном и пением, и раздирающий душу вороний ор — как гвоздем по стеклу. Не люблю этих птиц — хитрых, коварных, беспощадных, вся жизнь которых направлена на то, чтобы ради своих целей причинять вред и зло всему живому в природе. Этих птиц надо регулировать, как и в людском обществе... Ведь то, что существует по законам «вседозволенности» и ничего не имеет в душе святого, — оно ведь может уничтожить все открытое, совестливое, честное...

* * *

Лесные лужи полны лягушек, издали — будто собачий перебрех от кваканья...

 

* * *

Зелень на юге такая пышная и яркая, точно листья из воска или из лакированной жести — как на могильных венках...

* * *

Снег сошел — и лишь брусничник удивительно зелен и свеж, листики его будто лакированы и блестят и зеленью сияют, когда падают на них солнечные лучи...

* * *

Весна. Мороз, а сквозь окно ласково греет щеку.

* * *

Закат сгорел, за лесом дотлевала желтоватая полоска, в светлом небе резко нарисовались облака, похожие на кроны тропических деревьев.

* * *

Всю ночь в черной воде лесного озера плескались сполохи далеких гроз...

* * *

Лес бушевал, как в море шторм. Ветер гудел в вершинах сосен, срываясь вниз, жгутами скручивал гибкие кусты лозняка и черемухи.

* * *

Сосны гудели, как медные струны гитары, — отражая гул далекой грозы.

* * *

Одинокая зимняя сосна была похожа на закованного в серебряные латы великана...

* * *

Громадные сосны держали на своих лапищах по целому сугробу. Сучья прогибались, и сосны напоминали ели. Когда снег обрывался и глухо ухал вниз — ветви долго раскачивались...

* * *

Дома из бревен, чалдонские дворы, венцы благородных оттенков.

* * *

Деревни по сторонам, березовый запах дыма, брех собак, желтые огни, синева, дымы в небе, раскатанные дороги, конский помет, тулуп, сена тонкий аромат, волоокая красавица, думы о ней в полудреме сладкой, плита раскаленная, как красное стекло, пение полозьев (детство?).

Клочья сена сбоку в чистой колее, залитой голубыми тенями...

Заяц на дороге (стреканул, постояв столбиком и прядая ушами — ату его, сукина сына!)

* * *

Сенокос. Комар в шалаше — зудит и поет, — вот-вот сядет на нос. Надаешь себе по щекам, а за что, спрашивается? Зудит и зудит, может, уже сел, а нервы напряжены до предела: попробуй поймай его в темноте.

* * *

Заневестилась, медленно перебирает каблучками, как овца копытами, виляет бедрами... — все по моде.

* * *

Дым махорочный слоился, завивался, как малахит, в луче света через закрытую ставню.

* * *

Старик землей весь пропитался.

* * *

За грузовиком тянулась ленивая пыль и долго стояла розовой полосой, не оседая...

* * *

Темные окна как провалы в памяти.

* * *

Ходил он, вывернув пятки, грузно, по-медвежьи переваливаясь.

* * *

Он взглянул на нее, как смотрят на красивых девушек — дерзко и умоляюще...

* * *

Парит земля. Сквозь испарину, как сквозь струящуюся воду, виден призрачно лес...

* * *

На днях выключили свет: что-то сломалось. А у меня свечки нет. Тьма непроглядная, спать рано не привык. Нащипал впотьмах лучину, поставил в стеклянную банку с водой, и вдруг ворохнулось у самого сердца: детство!

Сентябрь, 2009 г., Ерестная

* * *

Александровское — деревянный поселок, пропахший сосновым дымом, деревянные тротуары дымятся после дождя, идеально красивые рябины, багряные кисти алых ягод у домов. Грязь в колено, самое модное здесь — охотничьи сапоги. Перейти дорогу — настлана ботва. В ботинках я выглядел белой вороной. Редактор: «Первая моя покупка здесь — охотничьи сапоги».

* * *

Обласок3 долбленый — легкий и вертлявый на воде, как подсолнечная скорлупа.

* * *

Город: чем гуще, плотнее живут люди, тем они отчужденнее друг от друга. Этим человек отличается от пчел и муравьев...

* * *

Когда мы жили на улице Сибиряков-Гвардейцев, то все окна выходили на шумную, перегруженную транспортом улицу. День и ночь — грохот, сотрясающий весь дом. Позванивают окна, и кажется, все время куда-то едешь, несешься с бешеной скоростью... А ночью всего тебя пронзает гудением, визгом, свистом, стуком, и ты чувствуешь себя будто нанизанным на шампур.

* * *

Человек привыкает в городе к взвинченному ритму жизни, громкой музыке, ярким краскам. И что получается, когда попадает он на природу? Гром транзистора... И все равно ему скучно. А ведь формировать его должна природа...

* * *

Почему мы так мучительно тоскуем, тянемся к дикой природе? Это луна, летящая в тучах над черным зубчатым бором, шум ветра в вершинах, дикая красота ночной тайги... Влечет нас кровь диких предков?
Но есть люди, которые, приехав в весенний лес, не могут без магнитофона. Включенный на полную мощность, он заглушает все, они отгораживаются им от птичьих голосов по привычке, как от городского шума в городе... Для природы эти люди уже потерянные, как и природа для них. И пусть уверяют меня, что это любители и ценители тонкой музыки, а не только магнитофонной какофонии — я не поверю: о какой музыке можно говорить, когда утеряно главное чувство — чувство естества первобытности, а значит — поэзии?!

* * *

Мрачный день с дождем и ветром... Надо бы описать красоту бушующих под ветром берез. Это похоже на бушующие воды океана... Ночью кукует кукушка — без перерыва, без устали, наверное, сотни «ку-ку»...

Что можно написать, не имея ничего за душой? Если бы не мое детство... Конечно, писал бы, но как?..

2004 г.

* * *

Говорят, если бы над Пушкиным-ребенком пела свои песни не Арина Родионовна, а Алла Пугачёва, то из дитяти вырос бы не Пушкин, а Дантес.

Я вот думаю: имея природные данные, талант, — как важно кроме всего этого найти еще свою собственную дорогу.

Погоня за сиюминутной модой: какие-то «короли», которые «все могут», какие-то «маэстро» — все это не свойственно национальному духу... Это ведь яркие мыльные пузыри, которые лопаются, едва родившись, поскольку и слова, и музыка подобных песен не только убогие, но и частенько даже пошлые.

* * *

В России всем, кто хочет открыть «свое дело», обязательно и внимательно надо прочесть «Сказку о рыбаке и рыбке» А. Пушкина. В ней — тайна русской нации.

* * *

Начиная с 70-х годов в журнале «Сибирские огни» я печатал по мере накопления подборки коротких рассказов под общим заголовком «Сполохи». Темы были самые разнообразные: природа, бытовые сценки, отрывки из дневника...

Теперь вот накопились заметки о литературе, о писателях, о моем видении писательского труда. Побудило меня к такой работе вот что. На протяжении многих лет я был знаком, дружил, общался со многими литераторами — ныне живущими и уже ушедшими. Среди них есть яркие, талантливые писатели. Сейчас их книги по известным причинам не переиздаются. Но я верю: недалеко то время, когда ветер истории отвеет всю шелуху и читатель получит полновесное золото русской литературы — настоящие книги, исполненные любви к человеку.

* * *

Характер многих писателей можно узнать по их творениям. Я узнаю тихого, неброского, чуть застенчивого человека-автора из рассказов Паустовского. Узнаю непреклонно-сурового, блистательно разящего, как стальной холодный клинок, беспощадного в своей реалистической правдивости Бунина...

А вот Льва Толстого по его произведениям представить затрудняюсь. Он не растворяется в своих писаниях, как бы стоит в стороне, а поток созданной его воображением жизни мчится мимо... Автор лишь изредка прикасается к нему, чтобы направить в нужное русло, но прикосновения эти не заметны неопытному глазу... Он настолько перевоплощается, что уже не Толстой, а Наполеон, Кутузов, Хаджи-Мурат.

* * *

Говорят: создавая произведения искусства, оглядывайся, представляй перед глазами того, для кого творишь. Чепуха это! Так создаются только «творения». На кого, интересно, оглядывался Лев Толстой, создавая «Войну и мир»? Или дети много лет до сих пор играют в Чапая. Что, братья Васильевы оглядывались на детей, когда создавали свой шедевр? Да если бы оглядывались и думали: это нельзя, это непедагогично, — разве создали бы они его?

* * *

Недавно был на литературном вечере. Председательствовал А. Сурков. Остроумный, умеющий владеть аудиторией. Конечно, со стихами в последнее время у него не клеится. Выписался, а нового... Слишком далеко от жизни.

Роберт Рождественский читал четыре своих стихотворения. Читал просто, при этом не знал, куда девать руки: поглаживал затылок, щипал себя за ухо, щупал лоб и т. д.

Солоухин читал стихи из книги «Как выпить солнце». Убедительно, сильным голосом. В его стихах угадывается обилие мыслей и свежее, какое-то юное восприятие мира. Что-то от Уитмена. И вообще, весь он — высокий, рыжий, широкоплечий — так и дышит сильной деревенской простотой, будто налит вешними соками земли. Да, этому есть о чем писать. Он открыл для себя неиссякаемую «золотую жилу», которой хватит до конца жизни...

Москва, Центральная комсомольская школа, 1961 г.

* * *

Гоголь, как никто другой из русских писателей, умел собрать воедино рассеянные всюду и потому невидимые глазу лучи, умел собрать их в одну точку и прижечь до нестерпимой боли, а то и прожечь насквозь. Без такой линзы не обойтись в любом виде искусства.

* * *

Встретил в ЦДЛ Николая Шипилова. Говорит, семь лет уже мыкается в Москве без квартиры, без прописки: «Устроюсь на работу куда-нибудь, дадут временную прописку на столько-то — и снова...» Похвалился: родился на днях сын. А у нас некоторые писатели из Новосибирска переехали в Москву и получили квартиры, хотя в Новосибирске жили в Академгородке, о котором всем нам только мечтать.

Грустно все это... Ведь Шипилов — очень талантлив, разве чета этим... Что, Москва «стягивает нужные силы» из провинции? Ничего не пойму.

* * *

В. М. Шукшин за месяц с небольшим до смерти писал в заявке издательству «Молодая гвардия»: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту... Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами — стоит ли отдавать его за некий трескучий, так называемый “городской” язык, коим владеют все те же ловкие люди, что и жить как будто умеют, и насквозь фальшивы. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку... Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

1989 г., Переделкино

* * *

Под Алма-Атой в Доме творчества, гуляя, наткнулся неожиданно на улицу имени Василия Шукшина. Спрашиваю у парня-казаха:

А кто это — Шукшин?

Это которого в кино хулиганы убили...

* * *

У него, у городского, преимущество в том, что ему не нужно постигать азы культуры, музыки, этики, как мне. Это у него с детства, естественно и легко. Зато у меня знание жизни и людей, опыт. Ведь его не полосовало так кнутами по сердцу горе, ему непонятна буйная радость слияния с солнцем и природой...

* * *

Прочитал брошюру В. Перцовского «Николай Самохин» (сентябрь 1987 года). В ней говорится, что Самохин в «серьезных» рассказах идет за Шукшиным — иногда даже интонацию шукшинскую эксплуатирует. В третьей части сказано, что Самохин ближе к Шолохову, чем к «деревенщикам» — в своих повестях о «народной» жизни. И вот после прочтения брошюры возник у меня логический вопрос: а где же тогда сам Николай Самохин?

* * *

Читаю «Так хочется жить» Виктора Астафьева. Автор хорошо «примерился» к правящим «демократам». Очень почетно сейчас все критиковать, топтать историю, обливать грязью себя, то есть все русское. Потому-то у автора все, что немецкое или «союзники» — все хорошо, все свое, а русское — все плохо, нелепо, грязно, не по-человечески. И невольно возникает вопрос: как же эти дураки, растяпы, лодыри — русские мужики и бабы — смогли победить этакую цивилизованную организованную махину?.. Вот этой косточки, этого ядра в повести — нет!..

А что делать? Писать патриотическое о войне сейчас — пустое дело, а такое — в самую точку. Хитер ты, Виктор Петрович!..

1996 г.

* * *

О. Мандельштам. Большой интеллект. Но... Ум плохо воспринимает то, чего не желает сердце. И потому каждый стих — будто в целлофановой обертке, а поэзия должна ложиться прямо на сердце без этой тонкой пленки. А причина в том, что в стихах нет родного слова. Поясню. У Есенина: «Липким запахом веет полынь...» Слово «липким» в отдельности и не очень поэтично, но тут оно — родное, то есть будящее чувства, память, обоняние. Чем, как? Объяснить невозможно, как невозможно вообще объяснить влияние настоящей поэзии на чувства человека.

Это же относится и ко всем переводным стихам: в них утрачено живое трепетание плоти.

В живописи, музыке — совсем другое, а в поэзии мне нужно родное слово. Пожалуй, из нерусских (так в тексте. — Ред.) художников один Левитан нашел родное слово в живописи, вот он бы, будь поэтом, сказал бы это слово и в стихах.

* * *

Писатель делает литературу, а она делает самого писателя. Лев Толстой: какие уши, ноздри, всепроникающие глаза! То есть профессия накладывает отпечаток не только на характер, склад ума, чувства, но и на внешность.

* * *

В том-то и писательская хитрость, чтобы, сидя в четырех стенах за письменным столом, до тонкостей видеть то, о чем пишешь. И не только видеть, но и слышать, обонять, осязать — словом, жить живой жизнью посредством воображения.

* * *

Писатель всю жизнь должен бороться в себе именно с «писателем» — литературщиной, иначе она затянет в такое болото, где и не пахнет реальной жизнью. И будешь выпекать поделки, подобно многим сегодняшним молодым: и слово чувствует, и слог есть, а главного — души — нету. Пустозвонство...

* * *

«Ненависть — самый чистый источник вдохновения» (А. Блок). Я бы добавил: и любовь. Именно любовь и ненависть в одном сплаве отлили вечные лермонтовские строки в «Смерти поэта».

* * *

Готовность писать — это не только определенное настроение, называемое вдохновением, это — даже и физическое состояние: у меня, например, появляется предчувствие неведомого страха, порой начинает даже подташнивать, состояние это похоже на болезненное — и в то же время нет-нет да замрет сердце от радости... Не знаю, как это бывает при рождении ребенка, но ведь и тут, в творчестве, тоже похоже на рождение, а повезет — так и нечто живое на свет появится.

* * *

А. Пушкин: «Нам, писателям, нужно опять к народу, надо опять подслушивать его стоны, собирать кровь и слезы и новые души, взращенные его страданием, нужно поднять все прошлое в новом свете».

* * *

Нация — это цельный организм, со своей историей, характером, верованиями. Отдельный человек — частица своей нации, ее микромир, наделенный всеми ее качествами. Это — к вопросу о том, что писатель должен выражать только свою нацию, которую он чувствует интуитивно. Иначе будет ложь... Писать надо о своей нации, о тех, кого постиг, как и язык свой, с молоком матери. Думаю, это будет справедливо, и сколько сразу исчезнет всяких недоразумений между людьми!

Когда культуру «делают» люди другой нации — это неестественно...

* * *

Народ всегда прав, да! Потому что он не ищет «философии», как мы, интеллигенты, а просто живет и жизненный путь выбирает самый естественный и целесообразный (то есть диктуемый самой природою), но «сверху» всегда мешают.

* * *

Россию оружием покорить нельзя, но ее пытаются умертвить изнутри. Лишить русский народ языка, извратив его и тем самым лишив нацию культуры, — значит превратить его в стадо животных. Для этого обесценить великую русскую литературу, даже в школах по возможности отменить ее преподавание, а книжный рынок заполнить бессовестной халтурой об убийствах, сексе, предательстве... Но еще ведь Иван Бунин писал, что все в мире тленно и только «слову жизнь дана».

* * *

Страшная запись Бунина 17 марта 1916 года: «Нынче именины отца. Уже десять лет в могиле, в Грунине — одинокий, всеми забытый, на мужицком кладбище! И уже не найти теперь этой могилы — давно скотина столкла. Как несказанно страшна жизнь! А мы все живем — и ничего себе!»

Это чисто русская черта: искать виновного, жаловаться на жизнь и судьбу, вместо того чтобы делать, — хотя бы привести в порядок могилу. И интересно читать, как Бунин обвиняет русский народ за жестокость, беспамятство, темноту («Окаянные дни»). Но ведь и сам такой... Беда русской интеллигенции в том, что у нас от слов и благих намерений до дела — дистанция огромного размера...

* * *

Бунин: «Если человек не потерял способности ждать счастье — он счастлив. Это и есть счастье».

Да, человек живет надеждой. Но в старости, когда уж и не светят надежды, а, наоборот, наваливаются болезни, которые ежечасно напоминают о скором конце, — чем тогда живет человек? По привычке?.. Или вот: хулиган, преступник — жалеет ли о чем-нибудь в старости? Думаю — нет, ко всему привыкает, а то и ссылается на судьбу. И мало в художественной литературе (мировой даже) «книг жизни», то есть где ничего не выдумано во имя занимательности, сюжета, красивости, «читабельности» и прочего. Мало таких книг, и к ним я отношу многое из Бунина.

(Продолжение следует.)

 

1 Лыва ж. лывина, лывка, сев. лужа, мочежина (лива, лить), полой от дождя, разлива, родников (Даль).

 

2 Осередок — скопление наносов в русле реки.

 

3 Обласоксибирская гребная лодка-долбленка.

 

100-летие «Сибирских огней»