Вы здесь

Сполохи

Из записных книжек и дневников. Продолжение
Файл: Иконка пакета 08_dedov_s.zip (48.08 КБ)

* * *

Стерев грани между городом и деревней, стерли и деревни с лица земли... Строили коммунизм, но не поднялись в этом деле выше коммунальных квартир... Брали от каждого по способности, — а распределяли между собой — каждому по потребности...

* * *

Приезд к нам эвакуированных ленинградцев, которые, в отличие от немцев, ничего не умели делать, чтобы выжить. Однако устроились лучше немцев, благодаря приспособленности, уму, знанию психологии деревенских жителей... Рассуждения баб:

Да как же вы жить-то будете?

Здесь столкнулась первобытная основа с наслоением, надстройкой, появившейся в результате веков городской жизни, и оказалось — одни рождены для жизни и могут прожить без других, а другие без крестьян прожить не могут...

Вот теперя-ка видно, что вы без нас — нуль без палочки, а хвастаете своей ученостью...

Сейчас одному какому-нибудь крестьянскому ремеслу надо учиться годы, да и то разве обретешь такую естественность? А раньше это было постепенно и как бы передавалось по наследству (как инстинкт пчелы)...

Постепенно люди разделились на производящих и мыслящих (искусство — сюда же) и стали уходить друг от друга все дальше (искусство для искусства). И поскольку те были умнее, а главное — свободнее, то они взяли верх над физически работающими...

Май 1989 г., Ерестная

* * *

Я ни к чему не призываю, только констатирую: погибнет русская деревня и русский язык — погибнет и нация...

* * *

Сейчас идет утрата завоеванных человеком вершин в нравственности, поэзии, искусстве. Вспомним древних. Или ближе — «Война и мир». Что, современная Наташа Ростова так бы мучилась нравственно от любви к Курагину? Вряд ли...

* * *

Какое это великое счастье, что Бог наградил меня именно русским языком! Всю жизнь я не переставал радоваться чудесным свойствам моего языка, его яркой образности, глубине, неповторимой звучности, первозданной гармоничности, красоте. Тут уж если название птицы, например «во-ро-на» — и представляется что-то картаво кричащее, тряпично махающее крыльями, словно пустыми рукавами, — то ты ее видишь и слышишь в этом названии. Или «те-те-рев». И слышишь весеннее бормотание, это его «тетекание» и это «чуфыкание», а «сви-ри-стель» — птица как бы сама свое имя свиристит-выговаривает...

Да что там! Много чудного и прекрасного в нашем языке! И как жалко, что многие слова умирают. Я всю жизнь влюбленно собираю по словечку. Моя бабушка Федора висок называла «косицей» — куда точнее. Или говорила: «Что-то под крыльцами стреляет». Это значит — «покалывает спину под лопатками». Но «крыльца» — от слова «крылья», куда точнее и даже поэтичнее! Или: «Принесли на Рождество гостинцы, ребятишки меня с порога ограчили». Можно сказать — окружили, даже облепили, но — «ограчили»! В этом слове ребятишки не только налетели на бабушку с гостинцами, как грачи на пашню, но и слышится громкий грачиный грай.

* * *

Как точен и тонок народный язык! Спросили у старухи, проезжая деревню, дорогу на Колотовку.

До того вон леска доедете, а там дорога по-за лесом пойдет, — сказала она.

По-за лесом! Одно слово, а сказано все: дорога, значит, и ни влево, ни вправо не свернет, а пойдет только вдоль леса.

* * *

Многие слова, сочетания, интонации доступны лишь тем, кто русский язык всосал с молоком матери...

* * *

Творцом языка, словотворцем может быть только народ, связанный с разными ремеслами, в которых словотворение естественно необходимо. Искусственное словотворчество, которым занимались и занимаются некоторые, — это онанизм.

Чаще что: народ в нашей литературе показан глазами интеллигента. А если — наоборот? Интеллигента показать глазами народа, да и сам народ показать изнутри, интуитивно. Ну какой я интеллигент, если всю жизнь — в нужде, в очередях, на трамваях, на самой грани, на черте бедности...

* * *

Я плохо разбираюсь в музыке. Мне кажется, и в ней есть какой-то «национальный звук». В литературе он тоже присутствует, глубокими корнями уходит в русский, к примеру, фольклор, в русский уклад, в русскую природу, в русский характер. Что в простых словах и в музыке — «Во поле березонька стояла»? А на глазах — слезы.

* * *

Сейчас все больше голосов о темноте и рабстве русской нации. Это — подлая ложь. Того, что выдержал русский народ, мне кажется, никакой другой народ бы не выдержал, и не из-за первобытного многотерпения, а — огромного душевного потенциала, сердечности, доброты... Всему этому я был свидетель.

* * *

За три года ельцинского правления — как изменился даже внешне городской люд! Большинство сухопарые, бледные, слабые от недоедания и забот люди.

Зато в толпе среди них, как дредноуты, ходят с гигантскими животами люди-окорока, гордо неся голову. Научно это объяснимо: в полуголодное советское время питались все почти одинаково, а сейчас малая часть «новых русских» дорвалась до сытого корыта и теперь, захлебываясь, с чавканьем насыщается, позабыв все нормы и приличия. Вот плывут в толпе дредноуты, расплывчатые, как амебы, вместившие в себя всю лучшую жратву России, высосавшие соки и обглодавшие простой народ.

* * *

Он любил охотиться в тайге (хотя скучал по Кулунде), любил и различал по голосу деревья, и все другое — оттуда... Ведь те, кто считал себя истинными знатоками природы, не знали ее и удивлялись, когда в рассказе его появлялся штрих, от которого становилось не по себе: «Ведь видели мы вроде все это, а почему не мы так сказали, а он?» Друзья считали, что ему везло, он был удачливым журналистом (какой журналист не мечтает стать писателем?).

А он был рожден писателем, писал о природе. Он не был охотником, который весь день видит мушку; не был рыбаком (когда закроешь глаза ночью — дрожит поплавок); не был грибником (когда, закрыв глаза, видишь заляпанные грибами поляны). Эти все ничего не видят, пробегая мимо интересных мест, они гонимы одной целью. А он был и охотник, и рыбак не менее их, но из-за чудесного листа клена или паутинной сетки в росе на заре мог проворонить косача.

Стыдно

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Так сказал Пушкин. А что сейчас?

Деревенское кладбище. Мы, русские, даже близкую память не бережем (об отцах и дедах, самых дорогих нам людях). А где же нам далекое — храмы и прочее — ценить? У нас с малолетства отбивали историческую память, противились тому, чтобы мы обрели свое самосознание... А ведь память — совесть наша и наша сила... Болтаем о священной памяти предков, а рядом на самых дорогих могилках пасется скот... Вот вам и «вечный покой». Да и люди-то здесь схоронены какие, — отстоявшие Отечество на фронте и в тылу — соль земли, ее защитники, главная опора и мощь.

Да это же наш всеобщий стыд! Просто не доходит до нас: а сами-то где будем лежать?! Стыдно! Если самое родное и святое не в почете.

Человек стал человеком, когда стал хоронить своих предков и чтить их память... «И если есть высший суд совести и высшее утешение сердца, то пережить их можно лишь у отеческих могил, ибо ни перед кем так не ответственен человек за свою жизнь, как перед теми, кому он ею обязан».

* * *

В. Гюго: «Свобода одного гражданина кончается там, где начинается свобода другого гражданина».

Очень верно: чтобы быть свободным, надо чтобы кто-то «осуществлял», «работал» на твою свободу. А как иначе? Разве свободным, к примеру, был первобытный человек, живущий в пещере и охотившийся с каменным топором?

* * *

Обычно писатель интересен своими книгами. Владимир Константинович Сапожников писал не только привлекательную прозу, но и был интересен сам по себе как человек.

Красавец мужчина, крепкого сложения, хорошего роста, с резким орлиным профилем и зелеными, цепкими, но холодноватыми глазами, он нравился не только женщинам, но притягивал неординарными высказываниями, своей кипучей энергией, чрезмерной горячностью.

Меня всегда удивляло, как такой подвижный и громогласный человек мог часами сидеть над своими рукописями, когда нужно стоическое терпение, полное одиночество и тишина...

Великие тоже... ошибаются

Не каждый вправе осуждать и судить великих людей, но иметь свое личное мнение о них может каждый.

Я думаю об Алексее Максимовиче Горьком, которого, несмотря на критику последних лет, считаю писателем, безусловно, гениальным, — считаю, что в отношении к русскому крестьянству он был несправедлив. Во многих своих работах он отзывается о земледельце как о горьком пьянице, человеке инертном, жадном и ленивом, даже недоразвитом, диком и по-звериному жестоком.

Но ведь почти все жители городов, особенно молодых, это недавние деревенские мужики. И что — ставши заводскими или фабричными рабочими, они переродились, стали лучше? А может, наоборот, оторвавшись от кормилицы, от матери земли, человек теряет очень и очень многое, главное — нарушается естественный, природный уклад и ритм жизни и исчезает сознание, что он, человек, делает самое главное дело на земле — выращивает хлеб насущный...

Не думаю, чтобы проницательный писатель не знал, что именно деревня является хранительницей народной культуры — создательницей фольклора, народных обрядов и традиций!

А насчет мужицкого слабоумия, пьянства, лени и других пороков, которые Горький выпячивает на первый план, — бог ему судья! Много может знать ученый, начитанный интеллигент, много уметь квалифицированный рабочий по своей профессии, но знания и умения эти покажутся однобокими, если начать перечисление того, что должен знать и уметь рядовой хлебороб, пусть даже малограмотный. Ведь крестьянское подворье (если применить современное сравнение) — это подводная лодка в автономном плавании. Что-то недодумал, где-то недоделал — и пошел ко дну, вернее не всплыл на поверхность жизни.

У Горького часто проскальзывает недовольство тем, что крестьяне якобы слабо участвовали в революции и Гражданской войне. Ну, во-первых, не так уж и мало (возьмем хотя бы партизанское движение против Колчака у нас в Сибири). Во-вторых, крестьянство разобщено географически и, естественно, не могло выступать так же сплоченно, как, к примеру, заводские или фабричные рабочие в городах. А в-третьих, нельзя считать за честь участие в братоубийственной Гражданской войне.

Но оставим это на совести Алексея Максимовича. Говоря о моральном облике крестьянина, он часто противоречит самому себе. К примеру, характеризуя устную речь Льва Толстого, Горький отмечает, что она «насыщена деревенской простотой», отсюда «особенная, выразительная красота его речи».

Можно было бы привести еще множество подобных противоречий, указывающих на то, что при жизни Горького Россия была страной мужицкой, именно крестьянство составляло подавляющее большинство населения, являлось становым хребтом страны.

И не потому ли Россия выстояла и в революции, и в Гражданской войне, и позднее в катаклизмах сталинской эпохи, и, слава богу, пока что держится «на плаву» сейчас, несмотря на то что крестьянство всегда (и особенно сегодня) является самым униженным и страдающим сословием русской нации?..

«Будьте собаками!»

(Илья Михайлович Лавров)

Я работал секретарем Купинского райкома комсомола и одновременно активно сотрудничал в районной газетке: писал стихи, репортажи, мелкие рассказы — что придется.

Мои литературные потуги заметили в областном центре, пригласили на семинар молодых писателей. Не помню, где он проходил, но навсегда запомнил, как еще до начала в шумном многолюдии отыскал меня полный, солидный мужчина в очках с толстыми зеленоватыми стеклами, красивый, белоголовый.

Вы Пётр Дедов?

Да.

Работаете в газете?

Нет, в комсомоле.

Ну, это почти одно и то же. Я по вашей рукописи сужу: посреди хорошей лирики газетные штампы щетинятся, как железная стружка...

Когда начался семинар, этот человек, Илья Михайлович Лавров, уделил моей персоне много внимания, больше других. Говорил он спокойно и тихо, иногда повышал голос:

Ведь вы послушайте, что говорит, — указывал он пальцем на меня. — «Идя навстречу партийному съезду, чабан Муктанбаев обязался...» И это — в художественном рассказе! Неплохом рассказе в целом. В нем правдиво описаны чувства старого казаха-чабана. «И сердце его прищурилось...» Иногда кажется, что автор побывал в его шкуре. Пе-ре-воплощение! Это — главное для писателя. Пишете о трактористе — будьте на это время трактористом. Пишете о китайце — превращайтесь в китайца. Пишете о собаках — будьте собаками! Я много лет проработал артистом и имею право судить: писателю нужно уметь перевоплощаться в своих героев больше, чем артисту. Артист это делает чаще только внешне, писатель должен проникнуть в самую суть, в психологию, в душу и сердце...

Потом, переехав в Новосибирск, я сошелся с Ильей Михайловичем очень близко, можно сказать подружился, нам не помешала даже разница в возрасте. Разница в возрасте у писателей — не считается. Вон я чуть не в два раза старше Пушкина, а кто я против него? То-то...

Если бы у меня спросили, какая главная черта характера писателя Лаврова, я бы, не задумываясь, ответил: доброта. И тут напрашивается обычно каверзный вопрос: можно ли по внешности определить внутреннюю сущность человека? Не берусь утверждать категорически, но доброту Ильи Михайловича мог отметить даже ребенок. По мягким чертам лица, по доброй, благожелательной улыбке, по теплому, ореховому цвету ласковых глаз...

За много лет я никогда не видел, чтобы он вспылил, никогда не слышал от него ни одного бранного слова. И книги его — добрые, овеянные поэзией и светлой романтикой. Вот по каким книгам стосковались сегодня люди, те, души которых еще не заскорузли от дикой пошлости, от культа наживы и разврата.

Но сейчас таких книг не издают...

* * *

Надо написать рассказ о собаке. Все уже есть: тема, сюжет, завязка-развязка, но нет главного — не могу почувствовать себя собакой. С ее обонянием, зрением — всеми чувствами. Хожу по деревне, нарочно дразню собак. И вдруг — старый мой знакомый — Малыш! Его бросает хозяин, он злой и вынужден всю зиму ходить по дворам, но весной снова возвращается к хозяину.

Ночью мне снилось: чую-чую, а что-то забивает чутье! Я только что родился, никогда не видел снег... словом, что-то первобытное, звериное. Какой-то инстинкт, а не разум... И я почувствовал себя собакой...

А утром у меня рассказ пошел...

2 марта 1991 года, Ерестная

* * *

Говорят, талант пробьется. Но у талантливых-то как раз меньше пробиваемости, больше совести.

* * *

Какая-то сцена — целомудренная, чистая, святая... Я подумал: готовый рассказ, но удержался: оказывается, понял я впервые, есть вещи, о которых писать нельзя, святотатство, их можно только чувствовать, вспоминать, но нельзя перенести на бумагу, тем более — типизировать, обобщать. И вопреки утверждению, что литературе все доступно, я понял, что не все, она может нанести ущерб, опошлить первозданность впечатления, святость его (скажем, что-то касательно любви, матери). Для меня пусть эта сцена живет так, как было в жизни, ничего не буду типизировать, не отдам это в жертву рассказу — у писателя тоже есть свое, к чему он не вправе применить свой талант, мастерство — есть вещи, неподвластные перу...

* * *

Да, Пушкин — наше всё, Есенин — тоже. Но Бродский? Какой же он великий, если ни одной строкой не ушел в народ?..

2005 г.

 

* * *

Н. Н. Гончарову уже за одно то надо почитать, что она подарила миру болдинскую осень...

* * *

Читал И. Бродского. Общее впечатление: человеку предназначено природою писать стихи, а писать ему — не о чем. За душой — только прочитанные книги. Отсюда и древнегреческие боги, мистика, прочая чепуха...

11 декабря 2005 г.

* * *

Хорошо Пришвин пишет, да много словесной шелухи, из которой порою с большим трудом мысль вышелушивать приходится...

* * *

Догоревшая свеча в конце, перед тем как погаснуть, обязательно ярко вспыхивает. Вспоминаются Шукшин, Есенин, Солоухин и многие другие. Предчувствие конца?..

11 июля 2006 г.

* * *

Трудовой процесс так зримо и ощутимо никем из писателей не описан, как Львом Толстым, Шолоховым. Чехов и Бунин вообще не касались этого сложного дела. Говорят: чтобы описать шницель, необязательно самому жариться на сковородке. Достаточно его съесть. Но чтобы правдиво описать покос или пахоту, изнутри подать, со всеми ощущениями, — надо обязательно самому уметь косить и пахать...

* * *

Все-таки надо написать о «Тихом Доне», этой уникальной книге, ни на что другое не похожей... Историю Гражданской войны будут изучать (если захотят узнать правду) — по «Тихому Дону»...

* * *

(О родстве душ)

Бунин мне ближе иного «соседнего» писателя, так как он видит, и чувствует, и осязает, и обоняет природу, как я.

* * *

Когда шибко возомнишь о себе как о писателе — читай Бунина.

* * *

Да, талантливость — это то, что захватывает читателя... А если при чтении трудно, горько, непонятно, но критики нам толкуют, что это хорошо, даже гениально («Доктор Живаго», «Жизнь и судьба»), — то здесь или критики лгут, или... А талант захватывает воображение, все чувства и мысли ты переживаешь с героем, и если этого нет, то нет и художественного произведения.

* * *

Дочитал «Войну и мир» Льва Толстого. Впечатление такое, что прожил другую жизнь, целую жизнь, с интересными, живыми людьми, которые окружали меня во время чтения, волновали, задевали за живое, радовали до слез, огорчали до боли в сердце. Порою хотелось вмешаться в ход событий, кого-то пожалеть, на кого-то кинуться с кулаками...

Жизненный ли, правдив ли эпилог, в котором звучит всеобщее благополучие? Соня — прекрасна, а вот Наташа — та ли это Наташа в концовке, какой она должна быть по логике развития характера? Надо подумать: не применил ли здесь Толстой один из своих «силовых приемов»?

Да, Наташа такой и должна быть, ведь это самый человечный герой романа. А что может быть на свете человечней матери? И то, что она «опустилась» (может вынести и показать пеленку с желтым или зеленым пятном), она не опустилась, а приблизилась к естеству, то есть своему дитя...

«Войну и мир» надо читать только в зрелом возрасте. А то, что мы читали в юности по школьной программе, это только отвращало потом на долгие годы от чтения романа...

Чем Толстой достигает того, что герои его живые? Тем, что показывает их со всех сторон, абсолютно ничего не утаивая в их характерах, ничего подчеркнуто трагического или героического, а все так, как бывает в жизни: радости и слезы, любовь и горе, — все наполняет одно мгновение... И герои получились не «положительные» или «отрицательные», а абсолютно живые люди... Наташа Ростова, например, ухаживая за умирающим Андреем (кажется, на что уж лирическая сцена), знает о его гниющих, дурно пахнущих ранах...

Прочитать «Войну и мир» — и никаких литинститутов не надо...

* * *

То, что я пишу сейчас в главе «Игра в шарик» («Светозары») — истинная правда. Да, так говорили мы о будущем. Такие пели частушки и такие рассказывали анекдоты. Но раньше об этом надо было молчать, а вот теперь... Без этой главы моя трилогия была бы не совсем правдивой, ведь умолчание — тоже ложь...

5 июля 1989 г., Ерестная

* * *

Сегодня наконец закончил главу «Игра в шарик». Семь дней неустанного труда. Это сколько же я выдавал в день? (Получилось более двух авторских листов.)

Остается почти физическое ощущение, когда случается в тексте несовершенство. Какое-то «корябающее» ощущение.

В жизни было и такое, что писателю не только выдумать нельзя, но и реально невозможно. Например, в главе «Игра в шарик» я упустил, как устроили воскресник в школе (может быть, самый оригинальный за все время советской власти) по захоронению калмыков. Весной снег растаял, и они поплыли. И вот мы, ребятишки, стаскивали их в общую яму. Накинешь на голову петлю — а голова оторвется. Об этом я не мог написать. Не хватило духу?

8 июля 1989 г.

* * *

Как-то Л. В. Решетников мне сказал, что некоторые писатели у нас недолюбливают меня за то, что я слишком русский и не умею этого скрывать. Очень я тогда этому удивился! Стал спорить: что же здесь, мол, плохого? Ведь я живу на родной земле, среди русского народа, и это даже замечательно, что я такой... Долго доказывал, а Леонид Васильевич только грустно улыбался...

* * *

«Мгновения» Юрия Бондарева, новелла «Быки». Это значит, что человек не знает села. Пишет о том, как складывает копны пшеницы на воз, а потом: «...вместе с копнами я стал... падать куда-то вниз... увидел свою арбу, рассыпанные копны под ней...» Но ведь копна — это куча, а взятое из копны на вилы — это уже не копна, а навильник, взятое руками — охапка, а положенное на воз — просто пшеница, рожь и т. д. Ведь не снопы же он возил, которые и на возу остаются снопами.

* * *

Да, юность чувствует, а зрелость мыслит. У настоящего поэта — счастливое сочетание того и другого.

* * *

Во сне часто видишь такое, чего не было, но что могло быть. Может, в подсознании фиксируются какие-то случаи, факты, лица, предметы, которые не дошли до сознания, но удержались в памяти и попали в сон. Иногда мне снятся очень сложные, «сюжетные» сны — может, это заложенные в моем мозгу от природы не написанные мною книги...

* * *

Любить свою землю, свой народ. Больше не вижу источников, откуда можно было бы черпать вдохновение.

* * *

Слово большого писателя всяко можно назвать, но только не благозвучным, ласкающим слух. Скорее, это слово — будоражащее, а часто и «неотесанное». И чем больше «неотесанного», тем своеобразнее писатель...

* * *

Слово имеет цвет, запах, музыку, оно осязательно и вызывает еще целую гамму чувств, которые вкупе называются настроением.

Запоздалые цветы

Поздно я начал писать и потому написал — мало. Не израсходовал до конца свой литературный ресурс, нет.

Так сложилась жизнь. В самые зрелые, самые золотые для творчества годы, когда писать бы да писать, когда перло вдохновение так, что физически казалось — вырастают за спиною крылья, когда ночами вскакивал с постели и царапал на папиросной коробке или даже на стене, — главная забота была о куске хлеба. Семья, двое детей. Работал в газете, а какая там зарплатишка? Приходилось и на радио ишачить, и в других газетенках прирабатывать. А из командировок и не вылазил вовсе! Какое тут творчество?

Сейчас на пенсии. Вот и давай, скажете вы, наверстывай. Пробую, ан нет: всему свое время...

* * *

Народная песня отмирает, потому что отмирает тот народ, который создал ее. Меняются люди не только внешне, меняются души людей... Но в крови русского человека отзвук песни живет как память о далеком и родном...

* * *

Зачем творить слова, выдумывать их? В народе они готовые, веками сотворенные — только бери и пользуйся на здоровье...

* * *

Деревни... Доброта русских женщин, их всепрощение, сердечная, искренняя тяга к родственности. Начнут расспрашивать о тех, которых и знают-то понаслышке...

* * *

Ему на глаза попалась газета: «В Москве, в районе Новых Черемушек, строится пятисотметровая башня, где будет ресторан на двести сорок мест». Он отложил газету и с грустью глядел на жалкие избушки деревень...

* * *

... Я знал такую женщину, некрасивую, хрупкую — а после ее смерти оказалось, что она держала всю огромную семью и родню, как становой хребет...

* * *

Что же ты напишешь, если сочиняешь, а не о том пишешь, о чем не спится ночами?..

* * *

Человеческое нутро — за семью замками. Увидеть саму суть, обшелушить все наносное, чужое... Это тебе не зерно грецкого ореха добыть.

* * *

В искусстве гениальное коллективно не делается. Гений всегда один.

* * *

Среди великих не многие были хорошими ораторами. А если были — то это импровизаторы. Речь думающего человека — это ходьба по неизвестной тропе, нащупывание, неизбежные ответвления и прочее. Это — не по накатанной дороге шпарить...

* * *

Сегодня снился странный сон. Будто надо во что бы то ни стало мне умереть, погибнуть: броситься с какой-то громадной высоты в море. Будто кто-то уже это сделал вперед меня, мне надо... И вот я стою на этой высоте (кажется, мачта корабля, море кругом бесконечно и серо) и думаю: какая разница, ведь все равно когда-то помирать, а вот сегодня и мне надо. И все, как наяву, обдумываю каждую мелочь: представляю, как страшно будет захлебываться, и тут же утешаю себя тем, что когда брошусь вниз, то мгновенно разобьюсь о воду и мучиться, захлебываясь, уже не придется. А мысли двойственные: можно и погибнуть, но это уже и не так обязательно, можно и остаться живому. И вот без особого страха прыгаю с вышки в море, лечу вниз и уже где-то на полпути, чуть зависнув в воздухе, все-таки решаю остаться жить. И не от страха решаю, страха нет совсем, а просто хочется еще пожить. Вроде бы нет такой суровой необходимости погибнуть именно сейчас… И просыпаюсь. Не в холодном поту, без сердцебиения: страха, говорю, не было...

Октябрь 1990 г.

* * *

Смерть — как собака: хватает тех, кто ее боится.

* * *

И я постепенно начинаю осознавать весь трагизм человеческой жизни. Может, это в наказание Бог дал человеку разум? Все живое на земле о смерти не знает, а человеку дано это знать и всю жизнь чувствовать занесенную над ним косу. Больше того, к старости начинаются болезни, притупляются чувства, появляются одиночество и безысходность. И все это, повторяю, находит трагическое осознание и осмысление...

* * *

Артист народного хора рассказывал на полустанке, когда с охоты возвращались:

Ты думаешь, наша профессия соловьиная? Поглотай пыль на сцене при пляске, да чтобы подштанники взмокли...

* * *

Ах, скольким хорошим людям исковеркала жизнь эта заманчивая идея — стать писателем! Если припомнить только моих знакомых, некоторые — отличные журналисты...

* * *

Я счастлив, что от природы — аскет. Меня не интересует ни гурманство в еде, ни щегольство в одежде, я даже могу обходиться без элементарных удобств в быту. Все это меня нисколько не удручает, напротив, тогда я чувствую себя ближе к природе, как бы растворяюсь в ней, превращаюсь в ее «естественного члена»...

Только наедине с природой, где не надо притворяться, кривить душой ради принятых норм поведения, только в природе, как это ни парадоксально, я чувствую себя человеком... Полное равнодушие к славе — может быть, хорошо, хотя лишает стимула творить. А вот безразличное отношение к своему внешнему облику — это, пожалуй, плохо, хотя с какой стороны поглядеть...

* * *

Как он говорит! А писать не может. Попробует пусть диктовать. Но ему нужна аудитория...

* * *

Его две книги о рабочем классе (проходная тема) были наподобие болванок обкатаны на редакционных конвейерах, отшлифованы до современного блеска, но явили миру убогость мыслей и скудость души…

А ведь он рожден быть писателем. Импозантная внешность, солидный рост, хорошо поставленный и красивый голос-баритон, умение судить обо всем и острить в пределах своего ума, умение увлечь разговором любую публику…

А главное — желание нравиться публике, необоримое желание славы, бесконечных праздников, споров о литературе, наслаждений за столом с шампанским и женщинами, — все это у него от писателя, в крови, врожденное. И только недостает пустяка: писать он не умеет. И те две книги удалось ему издать исключительно благодаря своему внешнему писательскому обаянию...

1981 г., Ерестная

 

* * *

Надо ехать в Новоключи, на свою родину! Богат тот писатель, который имеет свою собственную родину! Писатель выходит из своей родины и из своего детства, других истоков я не вижу.

23 июля 1986 г.

* * *

Разве можно при создании художественных образов не учитывать национальные особенности и черты характера? Читаешь иную книгу — никакого национального колорита не ощущаешь. Замени Иванов на Жанов — и хрен разберешь, где дело происходит, на Алтае или в Провансе каком-нибудь... Без национальных отличий, которые должны быть в крови, нет писателя настоящего. Национальному должен быть подчинен язык и стиль — всё!..

* * *

Шукшин, Евдокимов, Геннадий Заволокин — люди, вышедшие из самых недр народной жизни. Это как катится лава подземная, а потом — рванет наружу. Нет, не так, не разрушительная лава, конечно. Но такими знаковыми людьми нет-нет да и напомнит о себе некогда великая Русь, великий народ Пушкина и Толстого...

11 августа 2005 г.

* * *

Главное — своеобразие, своеобычие, неповторимость. Ведь рождение писателя в «образованной» семье не всегда на пользу: повторяемость. А тут — один, все от народа взято, а не от книг...

12 августа 2005 г.

* * *

Пишущий, а человек нехороший, всю жизнь приспосабливается, избегает честного труда. Может ли он создать искреннее произведение? Думаю, нет. От кривой палки прямой тени не бывает.

Синие сумерки

Вчера был на могиле Анны Ахматовой. Это далеко в лесу. Ночью выпал мокрый снег, налип на лапы елей, заламывая их книзу. Маленькое кладбище среди темного бора. Как найти могилу среди роскошных памятников? Меня привела к ней цепочка следов по девственному снегу. Никакой надписи, но я понял: это могила Ахматовой. (Может, надпись под снегом.) Огромный черный железный, грубой ковки, крест. Будто сама смерть распласталась над землею, нависла черными крыльями, раскрыла страшные объятья... Беспощадное, грубо кованное железо, перечеркнувшее вдоль и поперек все живое...

Много видел я памятников, но никогда не чувствовал такое... Так откровенно, так материально присутствовала здесь смерть, а кругом — первозданная тишина, только снежные навеси срываются с черных елей.

Синие сумерки...

1981 г., Комарово

* * *

Замечаю за собой: у меня получается писанина до тех пор, пока пишу я образами, то есть чисто художественную прозу. Как только начну «мыслить», философствовать, ударяясь в публицистику, — становлюсь наивен, как дите, неуклюж, противен себе самому. Видно, это потому, что я не умный, а чувственный.

Апрель 1982 г., Пицунда, Дом творчества

* * *

Будто бы Бунин говорил: не надо, мол, становиться с читателем на одну доску, распахивать перед ним свою душу, он быстро раскусит тебя — и ты станешь ему неинтересен! Надо быть над читателем, бить его по голове.

А Лев Толстой разве не таким был? Он же был хозяином всего — и человеческих натур, и всей вселенной. Но и душу мог раскрыть перед читателем. В общем, почему бы не раскрыться, если есть что за душой?

* * *

Писатель, который много пишет. Положим, классик. Как ему остаться самим собой? Ведь это же надо ему всего себя раздать героям своим: все, что видел, слышал, чувствовал сам, наблюдал, ощущал. Больше того: мелькнувшую мысль, скользнувшее чувство — надо не упустить, облечь в слова, чтобы удержать... А то, что оформлено словами, это уже не твое, это отлетело. Это приводит к опустошению? К тому ли, что писатель никогда не сам, а вечно кого-то играет?..

* * *

Буйство южной природы, жирные травы и цветы, клубящиеся зеленью и разноцветьем деревья и кустарники... Если родиться и всю жизнь прожить среди такой роскоши — думаю, вряд ли станешь писателем-природописцем. Таковым скорее станет тот, кто родился в пустой степи, — лишь он способен разглядеть, оценить, принять близко к сердцу и воспеть каждую живую былинку, каждый лепесток... Голодный и сухарю рад, сытый и на жирный кусок не глянет...

7 апреля 1983 г., Ташкент, Дом творчества

 

 

* * *

Прочитал «Плаху» Ч. Айтматова. Талант, конечно, в сочетании со смелостью, хотя во многих местах — языковые шаблоны, трафареты. То есть автор хорошо знает язык газет и хуже — живой язык народа. Чувствуется торопливость, много лишнего (зачем рассказ о грузинской песне?). Но ценю то, что Айтматов сумел увязать «взаимоотношения» животных и человека, хотя кое-где попахивает мелодрамой (кража волчицей ребенка), а линия, отчего озверели звери, прописана хорошо. Христа и Понтия Пилата тоже не надо было касаться: после М. Булгакова, изобразившего почти ту же сцену в «Мастере и Маргарите», у Айтматова это не смотрится; напротив, вызывает нежелательные ассоциации... В таких случаях если уж писать, то делать это надо лучше, сильнее...

Ноябрь 1987 г., Алма-Ата, Дом творчества

* * *

...Я несчастный человек — плохо понимаю классическую музыку («Отец тележного скрипа боялся»), ненавижу современную музыку, но... Но зато полностью, до глубины души распахнут литературе, талантливым книгам. Думаю, что понимаю и живопись (кроме «черных квадратов», конечно, и других извращений больного воображения).

1 июля 2005 г.

* * *

Вот такая дивная штука — писательство. Иногда встретишь красоту несказанную в природе или человека прекрасного встретишь — и забудешь описать эту красоту или записать речь того человека: чувство захлестнет, и ты забудешь, что ты писатель... И счастливо вздохнешь потом и скажешь про себя: да, сохранилось во мне еще это чувство восторга и удивления. Значит, я еще писатель...

* * *

Вот так, не думая, не гадая, стал писателем. Научиться этому ремеслу, я думаю, невозможно. Просто человек самой природой, самой судьбой обречен писать. Уж у меня-то точно для этого не было никаких стимулов или примеров для подражания: родился в сплошь безграмотной среде (достаточно сказать, что я первый в нашем роду получил сперва среднее, а потом и высшее образование). Самый первый выбился из столетних крестьянских пластов! В детстве даже книжек для чтения негде было взять, и помню, когда мне в руки как-то попал «Тарас Бульба» Гоголя, я был так потрясен, что выучил всю повесть наизусть. И только шибко смущало меня, как это Гоголь, на портрете обыкновенный человек, здорово похожий на нашего деревенского пустобреха Прокопку Дюкина, как это он сумел подслушать все разговоры запорожских казаков, больше того — узнать, о чем они думают и что видят-слышат?

После-то я сам научился всякие истории придумывать, по-деревенски «брехать», но вся суть писательства в том и состоит, чтобы суметь «сбрехать» правдоподобнее, чем это бывает в жизни. Иначе кто же поверит?

Начинал со стихов, потом и прозой кое-что стал записывать, но, честно говорю, никогда даже не помышлял о писательстве, все получилось незаметно, как бы само собой, без малейшего вмешательства и насилия. Просто появилась неодолимая потребность рассказать о пережитом, исповедаться.

Правда, когда я писал свою автобиографическую трилогию «Светозары», то придумывать приходилось не много: с детства и отрочества я вынес столько глубоких и ярких впечатлений, что только успевай записывать. Да вот записывать-то, отображать эту жизнь не всегда получалось так, как хотелось бы, — слишком великой она была в своей страшной трагичности, и, думаю, не с моим талантом было отобразить ее могучие взлеты и жуткие падения.

Я никогда не перечитываю свои книги, чтобы не расстраиваться, не травить напрасно душу. Эх, вот тут-то мог бы написать лучше, а не сумел — не хватило воображения, не нашел нужные слова... Не в моих силах было все это выразить, недоволен я собой...

Не жалуюсь, что в писательской судьбе был обойден вниманием, нет. Получал и до сих пор получаю читательские письма, не обойден был критикой, издавался в Новосибирске и в Москве, переводился за рубежом, был лауреатом Всесоюзной литературной премии Союза писателей СССР и ВЦСПС. В последние годы стал лауреатом премии имени Гарина-Михайловского, премии имени Михаила Шолохова.

* * *

Вчера по телевидению: женщины приезжают в Сочи «отдыхать» и оставляют своих детей в подъездах, на крыльце больницы и т. д. Плоды наслаждений. Птица, зверь так своего дитя не бросит.

В войну и после матери иногда убивали своих детей — от великой нужды, когда видели, что гибнут от голода мучительной смертью. И чтобы не продлевать муки, топили пожарче на ночь печь и закрывали трубу: смерть без мучений; гибли все вместе, с детьми...

1 сентября 2005 г.

* * *

Две революции: 1917 и 1991...

Первая: отняли богатство у кучки богачей и раздали большинству. Вторая — все наоборот...

16 августа 2005 г.

* * *

Писатель должен знать человека, он должен иметь свою философию, свое учение, свой взгляд... Знать законы жизни на земле, законы не только всего животного и растительного мира, но и неживой природы. Знать все это одному — невозможно. Но есть интуиция, предчувствие, угадывание — этим должен обладать писатель. Должен знать основные языки, а свой — в совершенстве: знать душу слова, его музыку и цвет. Должен владеть смежными искусствами (музыка, живопись и т. д.). Но знать — мало. Знают многие. Главное — выразить, отобразить, изваять в образах.

* * *

Я был крестьянином. Сейчас вроде бы писатель. Разница небольшая: давать хлеб физический и давать хлеб духовный. Сходство большое: как там, так и здесь — не схалтуришь, труд твой весь на виду, в кусты не уйдешь, как в других профессиях...

* * *

У поэта должна быть его человеческая суть, его единственность и неповторимость, как у Блока или у Есенина... Их можно угадать по звону, запаху, цвету слова, которое у них является частицей их, только их сути... А пишущие стихи, но не имеющие своей сути, те не поэты, а сочинители стихов. Поэты — великая редкость.

* * *

Да, писательство — это разновидность сумасшествия. Сочиняя, писатель бредит наяву, живет чужой жизнью. И чем глубже это «сумасшествие», тем ближе писатель к гениальности, а значит, от гениальности до реального сумасшествия — один шаг.

* * *

Говорят: стиль — это человек. А писатель — это язык. Он должен быть органичным, складываясь из характера, темперамента, происхождения писателя.

* * *

Моя философия? Все вижу трагически. Потому что жизнь человека — это трагедия: детство, юность, любовь, счастье — старость, болезни, предчувствие смерти и смерть — будто в наказание за счастливый миг молодости. Все творчество великих мастеров — трагично...

* * *

Мы так привыкли к давлению, что похожи на глубоководных рыб. Вытащи на поверхность, освободи — и лопнем. Многие не выдерживают...

* * *

Нельзя перепрыгнуть пропасть в два приема.

* * *

В детстве я любил фантазировать в рисунках: на полях газет или книг разворачивались жизненные сцены, целые баталии. После рисунки ушли, пришли стихи, потом — проза...

* * *

Людей объединяет не только любовь, но и ненависть. И ненависть сильнее, ибо может вести на смерть.

* * *

Давным-давно рассказывал мне мой односельчанин Егор Давыденко, что, когда вышла повесть «Березовая елка» (о жизни моих земляков в годы Великой Отечественной войны), женщины (мужчин в селе почти не осталось) собирались вечерами (днем работали в колхозе) и просили учительницу (почти все ведь были малограмотные) читать эту книгу. Часто доходило до споров, даже перебранок, а чтение затягивалось до глубокой ночи. По словам Егора, у них был всего один затрепанный экземпляр, и одна из женщин (фамилию не помню) очень хотела, чтобы книжку прочитала ее сестра, уехавшая из села в город. И она, малограмотная, начала своими каракулями переписывать текст повести...

Не знаю, чем это закончилось, но если хоть одному человеку чтение книги облегчило жизнь, значит, труд мой потрачен не зря. А крестьянский труд, моя малая родина всегда в моем сердце.

* * *

Шел по Красному проспекту мимо типографии, увидел в окно «Светозары» — горы книг в темно-синем переплете. Подошел к окну — молодые парни и пожилая женщина (работники типографии) заметили меня. Я глазами показал, что книга моя. Парень раскрыл книгу, где мой портрет, показал мне в окно, но не узнал меня, а женщина повернулась ко мне и покрутила пальцем у виска: чудик, мол, какой-то. Неужели так не схож я с портретом?..

11 мая 1990 г.

* * *

Художник, артист перестает быть таковым, как только перестает волноваться.

* * *

Гладко говорят люди начитанные, много знающие, но не творческие, не глубокие: они не споткнутся о неожиданно вспыхнувший образ или мысль.

* * *

Поэзия уходит от песенного начала — не в этом ли секрет успеха песен Окуджавы и других?

* * *

Старуха — а зубы белы да ровны, как у юной девушки: пластмассовая улыбка. Зубным врачам надо бы учесть это, а то — ярчайшая юная улыбка на старом, пергаментном лице...

Июнь 2008 г. Что было за это время?

1. Приглашали в Новосибирский российско-немецкий дом, где вручили диплом как писателю-прозаику в номинации «Писатель года».

2. Из Купина администрация присылала «Волгу», нас с Олей увезли в Купино, там в торжественной обстановке вручили «корочки» и грамоту «Почетный гражданин Купинского района», а к вечеру того же дня привезли домой. Так что за день мы сделали 500 да еще 500 км.

3. 28 июня обещают дать литературную премию имени Гарина-Михайловского. Эту премию из всех наших писателей не получил только я один. Получили даже окололитературные «пристибалы», а до меня все не доходила очередь. Известно почему...

4. В Москве, в издательстве «Вече», переиздана моя трилогия «Светозары». Тираж — 4 тыс. экземпляров (сейчас издают по мере продажи), а с продажей будет непросто: цену назначили 320 руб., даже в этой серии «Сибириада», где другие книги — по 290 руб., и то почему-то многовато. Правда, объем больше — 500 с лишним страниц.

5. Праздновали мое 75-летие.

6. Вручена премия имени Гарина-Михайловского, 50 тыс. рублей, в помещении Оперного театра. Все деньги пошли на издание книги «К солнцу незакатному».

7. Мой портрет помещен на стенде около Дома Ленина — «Писатель года».

* * *

К столику в ресторане на теплоходе подсела деревенская пожилая женщина, бочком, застенчиво пряча руки — большие, неотмываемо-темные, растрескавшиеся.

Принесли первое. Соседка напротив стала торопливо есть, а девочка лет пяти, беспонятная, с детским непосредственным любопытством уставилась на ее руки.

Должно быть, женщина работала в колхозе свинаркой или телятницей, и ей приходилось и в зной и в мороз этими руками кормить животных, готовить пойло, убирать навоз. А девочка, видать, впервые столкнулась с тем, чтобы у женщины были такие некрасивые руки. Она взглядывала на мать, показывала глазами, рассматривала, будто сравнивая свои и материнские руки, а когда женщина, наскоро поев, ушла, капризно сказала, наверное подражая нянечке из детсадика:

Тетенька умываться не любит, вот у нее и плохие ручки.

У этой тетеньки золотые руки, — сказал отец. — У твоей бабушки были такие же.

Мне тоже можно не мыть?.. — тут же нашлась девочка.

Жена поглядела на мужа с осуждением...

Мой сосед

Был у меня на даче сосед — некто Вася Птичкин. Когда знакомились, он почему-то сказал:

Это усадьба твоя, это — моя.

Так и без того же видно и понятно.

Видно-то видно, но не совсем...

И только лет через пятнадцать я невзначай заметил, что изгородь его передвигается, как бы ползет на мой участок. Чуть заметно, крохотными шажками. И надо иметь большое искусство, чтобы перекопать столбы, передвинуть жерди с пряслами, да так, что комар носа не подточит...

Я к Васе:

?..

А докажи! Докажешь — вернусь на исходные позиции. Но учти: все будет через суд, а в суде у меня...

И стал я по своей профессиональной привычке наблюдать за Васей. Интересно! У него свой мир, доселе мною невиданный.

В каком-то году резко повысили цены на бензин. Мне интересно:

Вася, теперь пореже будешь на дачу мотаться. Почти двести километров в один конец!

А на сколько повысили?

Аж на 75 рублей за литр.

Значит, на такую сумму воровать больше буду. Я человек честный — лишнего не возьму, а государство тоже как-то учить надо. Как? К президенту не пойдешь...

Мне даже показалась справедливой железная Васина логика. Сказал ему об этом, он даже обрадовался:

Таким способом всего достигнуть можно!

Ну, не всего, конечно... В музыке, например, в живописи...

Хэх! — расхохотался Вася. — Ты думаешь, я поверил, что ты больше двадцати книжек написал и все из своей головы выдумал? Это надо быть змеем о двадцати головах!

А как же тогда?

А так: я как-то захожу в твою дачную комнатушку, а там у тебя все стены книгами заставлены и даже на полу раскрытые книги. Зачем тебе столько? Почитать на сон грядущий — двух-трех хватит, а все остальные: оттуда строчку, оттуда строчку...

Вот ведь до чего уверовался человек в своей «гениальности»...

Вот и вся «нравственность»: бери все, что тебе надо для жизни. И вся хитрость в том, чтобы не попадаться.

* * *

Рассказы интересных стариков... Ведь это то, что нарочно не выдумаешь — сама жизнь! Ведь старый человек, даже безграмотный, накопил за долгую жизнь свою мудрую правду, свою думу о жизни, какую ни в каких книгах не вычитаешь, ни у каких философов и мудрецов...

Люблю слушать стариков.

Вчера был у соседей. В этот день Владимир Гаврилович и Мария Фёдоровна Прокопенко покупали у них овцу. Засиделись, заговорились.

Владимир Гаврилович:

Ягоды мало стало. Давеча поехал за калиной. Нашел, кусты большие, а под ними — красно. Почти вся ягода на полу. Рассмотрел, а то мякоть только, зерен нет. Кто же это так ест, обычно мякоть едят, а крепкие пилюли-зерна — бросают. Потом увидел: бурундук меня заметил, торопится, хватает обеими лапками, аж отходы летят, как у доброй тетки семечковая шелуха. Видно, на зиму семена калины запасает, боле нечего. А сам сердито фукает, чтобы я ушел...

Мария Фёдоровна:

Промочило у нас крышу в сарае, затопило ласточкино гнездо. Оно раскисло, упало, птенцы погибли, один еле живой, еле клюв разевает. Взяла, а он волосом к остальным привязан (родители так делают, чтоб из гнезда не вываливались). Оторвала волос, отогрела, накормила, старый мяч разрезала, под матицу прибила — вот и гнездо. Да вместо перьев — шерсти клок положила. Родители рады, пулями несутся, только голову не задевают. А утром пришла — птенец висит из гнезда вниз головой — за шерсть ножкой запутался (или родители привязали сами, чтобы не упал?). Они мечутся вокруг, а поднять опять в гнездо разумения не хватает. Подняла. Вот уж поистине горемычный птенчик уродился! Зато счастливый какой — из пятерых один жив остался.

Владимир Гаврилович:

Сенокоской отрезали зайчонку переднюю правую ногу. Поймали. Привезли домой. Промыли, перевязали. Ирочка, внучка, кормила его капустой да морковкой, молочком поила. Выходили. Что дальше с ним делать?

Мария Фёдоровна:

Да уж что, до снега додержали бы да и зарезали, когда жирку нагулял бы...

Владимир Гаврилович:

Много у зайцев жиру! Да и резать-то...

Кроликов же режут. Еще жальче, сами выкармливают. Привыкают.

Сравнила хрен с пальцем!

Ирочка раз подходит ко мне: «Ба, а у зайки папа с мамой есть?» Я себе и ни к чему. Есть, говорю. Она пошла к зайцу в закуток: «Ты к маме хоцис? — Хоцу. — А к папе хоцис? — Хоцу. — Ну иди». Открыла закуток, заяц убег. Я слышала все, но и в голову не стукнуло, а он тока хвостом мелькнул, поминай как звали. Расстроилась, неделю стонала. Сын приехал, Иркин отец, на охоте убил зайца. Ирка крутится около, потом как закричит, как заплачет: «Папка, ты моего зайчика убил!» Глянули — точно, передней правой подушечки нет, уже и хрящик нарос...

Владимир Гаврилович:

Еду раз осенью на своей таратайке на резиновом ходу. На дорогу выскочила лосиха, на нее — лось. Меня увидели, самка убегла, лось стоит, ни с места. Думаю: пойдет на меня — вместе с конем расшибет. Замер, жду. Вдруг выбежал на дорогу лосенок, который, видно, отстал. Лось пропустил его вперед и только тогда пошел следом — не торопясь, с достоинством...

* * *

Слезы радости, слезы печали...

Бабушка Федора:

Поплачь, оно легче станет... Сердце-то, поди, черное, как чугун...

* * *

90-летняя старушка:

Зажилась, чей-то чужой век прихватила...

Даже здесь чисто русская черта — совестливость: не обидеть кого и своим долголетием. Как же ловко пользуются все кому не лень этой нашей совестливостью!

* * *

Один мой приятель, заядлый рыболов, говаривал:

Лучше уха с дымом, чем дым без ухи.

* * *

Что такое счастье? Любовь, удачная семья, карьера, свобода, радость бытия?.. А старики говорят: «Счастье — это когда ничего не болит...»

* * *

Кусты ракитника, как чаши, до краев налитые росой: только притронулся — и тебя оросит с ног до головы холодным душем...

* * *

Взмыл жаворонок и вот исчез, растворился в синеве, будто превратился в песню, потому что от него осталась лишь песня...

* * *

День пасмурный, все матово вокруг, будто смотришь через матовое стекло — небо чуть почернее, снег — чуть посветлее, и никаких проблесков, ничто не блеснет. Свет мягкий, пушистый, такой же пушистый и мягкий снег, а сверху, лениво кружась, падают и падают снежинки.

13 декабря 1982 г., Ерестная

 

(Продолжение следует.)

100-летие «Сибирских огней»