Вы здесь

Terra incognita

Молодые поэты Новосибирска. Стихи
Файл: Иконка пакета 06_terra_incognita.zip (16.25 КБ)

В декабре 2015 года состоялся финал седьмого поэтического конкурса «Сверхновое чудо», организованного Новосибирской областной юношеской библиотекой. Пройдя несколько отборочных этапов, до финишной черты добрались 20 человек, все — студенты различных вузов города Новосибирска. Стихотворения наиболее интересных молодых поэтов-финалистов предлагаем вниманию наших читателей.

Екатерина Тупицына

 

* * *

я не помнил, кто мой отец; я вырос в семье, в которой

женская ласка — единственное, что могут дать малышу;

мой отец значился то космонавтом, то бравым военным,

то Димой, то Мишей, то Петей, то «дядей Виталей»;

мама мне говорила: «вот вырастешь — будешь как папа»,

бабушка в сторону: «не приведи Господь» — и отчего-то крестилась.

мама мне говорила, что с возрастом я становлюсь похожим

на этого «сукиного сына», этого «недоделка», этого «недомерка»,

мол, ни разу не видел в осознанном возрасте, не общался,

а те же повадки, все та же мимика, те же ужимки…

а по ночам тихо плакала, выла в подушку, и бабушка

успокаивала ее до самого дня своей тихой смерти.

мама плакала не потому, что любила (как его можно простить?!),

а потому, что ей было страшно: сын растет безотцовщиной

и нет перед ним мужского примера (мама больше не вышла замуж).

 

когда мне исполнилось восемнадцать, он позвонил и сказал:

«я хотел бы увидеть сына, видишь, я все еще помню о нем»,

мама бесстрастно ответила, что пусть приезжает

(и снова плакала, но уже по ушедшей бабушке, потому что некому утешать).

я ждал этой встречи, уже не веря в сказки о космонавтах,

знал его имя и отчество (первое вывел из собственного второго),

и когда меня спрашивали: «как вас по батюшке, дорогой?»,

отвечал, что отца моего нарекли Алексеем, и я — Алексеевич.

и я знал, что у него автомастерская и, кажется, он пожарник,

и вот я звоню ему и говорю: «здравствуйте, Алексей Юрьевич,

это…» (тут говорю свое имя немного дрожащим голосом),

а он: «какой это…?» (и вновь произносит мое имя),

а я тихо добавляю к имени отчество и говорю: «сын ваш».

 

он приехал днем, и мы говорили, говорили недолго,

он справился, как я, куда поступил и чего жду от жизни,

тихо курил, и было видно, что он смутился,

не знал, о чем говорить с кровью своей и плотью

(меж тем две единицы таких же бегали у него от второго брака),

потому говорил отрывисто и сотрясал воздух,

я не мог перейти на «ты» и все время выкал

и по-школьному звал по отчеству;

вручил мне деньги, сказал, что «это маме, я обещал»,

и я поднялся в квартиру, а он уехал к второму браку,

а мама сказала: «здесь двадцать пять, а он обещал пятьдесят».

 

после своего первого университетского семинара я написал ему,

поделился переживаниями и впечатлениями, а он сказал,

что не любит сообщения, и еще повторил, чтобы я сам звонил.

 

я после звонил вам пару раз, но вы не брали трубку.

я поздравлял вас с двадцать третьим, но вы молчали.

 

папа, когда ты умрешь, узнаем ли мы об этом?

Тимофей Тимкин

 

Колыбельная на барабане

Спи, мой пай-мальчик,

Будь слабый, домашний,

Не понимай фальши,

Ни лезвий, ни зла.

Не лезь на нельзя,

Как на рожон.

Знай: если рожден,

То уже награжден.

 

Тайной тенью сгустились

Там темные силы,

Тянут к дитяти жилы и вилы,

Клепают нам клети,

Сплетают нам плети,

Кляп лепят детям.

 

Но спи, не тревожься,

Спине натруженной вожжи

Не страшны, и мы тоже

Не трусим, не в дрожи

От гласа и глаза ада и глада,

Ведь на каждого гада

Готов гладиатор.

 

В радости милой

Расти же без силы.

 

Чуешь, за шторою

Щурится черное?

Чуешь, за дверью

Чудище дремлет?

Тот, кто точит клыки

На горемычных,

Тихо наши замки

Ковыряет отмычкой.

 

Спи, не будь насторожен.

Как струна, стонут вожжи,

Их строка не указ нам,

Пусть заказана казнь нам,

На горе стоит кузня. В ней

Горн горит, стонет куст огней.

Искусан сажею, с косою саженью

Готовит витязь там себе оружие,

Мечи мечты да луки лучшего,

И счастья щит на стрелы страшного

Из дуба доблести и меди бедности,

И кузня все кадит, во мраке светится.

 

Отделит воин тот булатным скальпелем

Великолепие от липколапия.

И застит зависти он очи сычии,

Узлом завяжет он все злоязычие.

Из шавки-пошлости железом вычешет

Всех вшей жестокости и блошек-выскочек.

 

Трясину вытряхнет из телеящиков,

Отдаст искромсанным он кровь кипящую.

 

А нож невежества наживкой нашивал

И сытость скотскую, и мысли легкие.

А воин черное сживает заживо

И вешний воздух он вливает в легкие.

 

Спи, тихий, беленький,

Ты в колыбельке, как

В своем кораблике.

Ты спи, не жалуйся,

Бездарный, слабенький.

 

Спи, воин тоже спит,

Себе свив тесный скит.

Коросту корысти и струпья тупости

И скорбь соскреб в костер,

Со света грязь оттер.

Не смотрит больше вверх,

Ведь гадской крови грех

Ему замаливать,

А ты спи, маленький.

 

Но только слабым ты расти, пожалуйста.

Не будь ни воином, ни гладиатором,

Ведь витязь жалящий не знает жалости

И длани колющей не сладить с ладаном.

 

А коли мир спасешь — кровавый урожай,

Вина и ордена,

Венца и кортика —

Награды ты тогда не вздумай, не стяжай.

 

Кто зло борол — тот всех грешнее,

Как в старой басенке про брадобрея:

Брадатых брить — так и себя,

А бьющих бить — так и себя!

И света ради идя на бой,

В последнем раунде играть с собой.

 

А войне всегда быть и война всегда будет,

Пока победитель у нас неподсуден.

Пусть бились всегда ради праведных слов,

Но меньшее зло — не меньшее зло.

 

Расти, мой малыш, не зная победы,

А если узнаешь, тогда кто-то где-то

Под грохот огромный и посвист железный

Про тебя споет песню, несложную песню:

 

«Там темные силы

Тайной тенью сгустились,

Но на этого гада

Тоже есть гладиатор».

 

Спи, мой пай-мальчик,

Будь слабый, домашний,

Прозрачный, сопливый,

Дай тебе бог не понять наших гимнов.

Смотри, мой малыш, мир добр и чудесен,

Дай тебе бог не понять наших песен.

 

Пусть приснится тебе витязь в ладье,

С мечом, колчаном и гибким луком.

Господи, дай нам слабых детей,

Господи, дай нам бездарных внуков.

Екатерина Матина

 

* * *

День поет тоскливое, нечаянно родное.

Средь трав закатных распластавшись —

Сна нет ни на одном боку.

И плакать нет,

Смеяться нет.

Труба дымит, а ночью воет.

Как бабочка-полуденка

Летишь от вздоха к вздоху.

Чем жарче день, тем сладостнее ночь.

Она укутает прохладным одеялом.

Она тиха, в ней больше примечаешь:

Там ельник покосившийся,

В ветвях щебечут птицы.

Чем дольше смотришь небо, тем больше видишь звезд.

Кувшин разбился —

Разлился рассветный сок.

На горизонте показалась,

Громыхая, колесница.

И снова скачет, пританцовывая,

День,

Покуда не иссякнет, утихая.

 

Владлен Дворницкий

 

* * *

Рыбак рыбака

Видит издалека,

Узнает его по огранке,

По умению держать спину,

По манере произносить буквы

И складывать их в слова;

По свойству упорядочивать пространство вокруг себя.

 

Рыбак удит истину на червя,

Радость на мотыля,

А любовь

Сама идет в руки.

 

Ох уж эти рыбацкие трюки:

Приходить всегда вовремя,

Приносить добрый улов,

Приоткрывать ставень, рая створки.

 

Вон, гляди! — идет армия рыбаков,

И каждого выдает

Удочка и ведерко.

Геля Бессмертная

 

Ассоциации со столовыми приборами

Этим утром мне виделся смысл во всем: и в ложках из нержавейки,

И в стремительном кипятке, летящем из душевой лейки,

И в твоем сквозь сон дыхании беспокойном,

И мне стало понятно, зачем все миры и войны.

Было значимо все: и немытые вилки,

И забытая кем-то пепельница в курилке,

И знакомое имя эхом в пустом коридоре,

И размазанный силуэт отражением в зеркале и фарфоре

Чайной чашки на самом краю верхней полки.

И прекраснее не было ничего твоей мятой футболки

И тебя самого, с головой укрытого одеялом.

Я во все глаза смотрела на мир, и мне его было мало.

 

Пётр Маняхин

 

F.M.

город давит, не дышит и стены покрасил в желтый,

степень тени в ночи измеряется белым спектром.

 

выход не предусмотрен,

потому что,

куда бы ни шел ты,

червоточинами

сворачиваются проспекты.

 

если хочешь быть первым,

готовься к вселенской бойне,

чувства спрячь и размажь, придется и тут потерпеть.

просто будь,

а главное — будь спокойней.

 

«Не могу! — закричишь. — Не могу!

Что теперь?»

 

сердце вырезать, на руках его в ад нести!

по ночам вместо Библии душу свою листать.

наша жизнь — теория вероятности,

где собой остаешься только в одном из ста.

 

кто-то выберет пулю поймать виском,

потому что жить он не мог через боль никак.

 

каждому времени — свой раскол,

каждому времени — свой Раскольников.

Екатерина Дроздова

 

Terra incognita

У ночного «Речного»

вытяни руку к дороге

твою руку отрубит

проезжающей мимо машиной.

Страх темноты в нашем мире —

не просто тревога,

страх темноты вращает горячие шины,

горячие шины вращают бетонную Землю,

а там, где вращенью Земли не поможет протектор,

на помощь идет

вертолет.

Глобус в руках

уже не запятнан белым.

Так где наша смелость

не ладонью крутить,

а подошвами?

Тревожно.

Тревожно.

Тревога,

в двадцать один ноль-ноль

мальчик вышел с платформы

и отправился по мостовой,

тревога!

Мальчик исчез с мониторов,

потерян ребенок,

куртка — серая,

очи — черные,

ростом метр семьдесят пять.

Тревога, тревога!

Ребенок на terra incognita

погружается в незнакомое.

Незнакомое — значит, меняется,

а меняться может быть больно,

тревога!

Мальчик на terra incognita

превращается

в бледного юношу

со взором горящим,

он ищет, обрящет,

бледнеющий мальчик

встает у темнеющей трассы,

на отсечение миру

дарует он руку.

Не за доверие людям,

но веру в людей.

В большом

незапятнанном мире

за долго ли, коротко,

много иль мало

бледнеющий мальчик

найдет человека.

А мальчика мы потеряли.

Вадим Сухоненко

 

* * *

двое влюбленных,

их первое лето,

слова, поцелуи

по-детски игривы.

он гладит ей руки,

она шепчет: «милый»,

кусает за ворот.

безумно красивы,

изящно-небрежны,

хрупки и прозрачны

их ноги в песке,

а мысли без фальши.

 

и море звучит

слишком сильным прибоем,

дыханием бриза

и ропотом чаек,

а небо забыло

вчерашнюю бурю,

и пахнет анисом,

и я замираю.

Кира Бергвинд

 

* * *

мне все снится крыльцо,

трава и яблоня у окна,

и у печки дрова, и радио на столе.

мне все снится, что беды

не смогут добраться к нам,

что крыжовник всегда будет сладким,

а мы проживем сто лет.

 

мне все снится глоток молока

парного, качели, тюль,

и малина с куста, и дым из печной трубы,

мухобойка и запись в тетрадке:

«седьмое число, июль»,

земляника, варенье,

корзинка, а в ней — грибы.

 

мне все снится, как

счастье сильно сжимало грудь,

как не падала с велика,

вниз с горы, затаив дыхание, устремясь,

и как бабушка пела

(ведь с колыбельной легче всего уснуть),

как к разбитой коленке

опять прилипала грязь.

 

мне все снится, как ветер

слыл отъявленным подлецом

и панамку срывал с головы,

если сильно спешить, когда на столе обед.

мне все снится в стекле веранды

бабушкино лицо,

часто снится, но

бабушки больше нет.

 

мне все снится чердак

и в книжке подчеркнутая строка,

ключевая вода, молочная каша,

калоши и дождевик,

я все чувствую, как меня по затылку

гладит бабушкина рука.

это только мгновение,

самый бесценный миг.

 

мне все снятся ладошки липкие,

ягодой усыпанные кусты,

и косынка, и на плечах

простой шерстяной жилет.

знаешь, бабушка, мне все

снишься и снишься ты.

и детская вера, что

мы проживем сто лет.

 

100-летие «Сибирских огней»