Три судьбы

Валерий Николаевич Тарасов (1937—2010) — известный новосибирский журналист, литератор, автор документально-очерковых книг и романа «Посиди у камня на дороге». Его творческие интересы, всегда разносторонние, имели одну особенность — они были тесно связаны с Сибирью, с ее прошлым и настоящим. В последние годы своей жизни вместе с новосибирским краеведом Вадимом Петровичем Капустиным он работал с материалами, связанными с историей создания и становления органов ВЧК в Новосибирске. Один из очерков этой объемной работы, открывающий еще одну малоизвестную страницу сибирской истории, мы предлагаем вниманию читателей.

 

 

 

Трудная задача писать о людях тех стремительных революционных лет. Им выпала на долю война, да такая, что сразу не разберешь, кто друг тебе, a кто заклятый враг... И не национальность, не происхождение определяли врагов. Весь мир поделился на «красных» и «белых»...

То было время надежд и тяжелых испытаний, какие едва ли выпадали на долю другого народа. Не было в этой борьбе сторонних наблюдателей, и целые страны и народы волею судеб втянулись в орбиту гигантской битвы...

Судьбы тех, о ком мы расскажем, — лишь песчинки в урагане дней и событий.

 

СУДЬБА ПЕРВАЯ,

о которой узнаем из автобиографии, сохранившейся в тоненькой

папке личного дела Петра Ефимовича Щетинкина

 

«Я — сын бедняка-крестьянина, родился в 1884 году 21 декабря в селе Чуфилово Неверовской волости Касимовского уезда Рязанской губернии.

От матери остался трех лет. Отец работал у деревенского кулака в кузнице, получая 10 рублей в месяц. Такой скудный заработок, конечно, не мог удовлетворить семью, состоящую из трех детей, старшему из которых было девять лет. Крестьянское хозяйство даже не оправдывало труда, так как всей земли в то время приходилось на душу около одной десятины…

В 1895 году я пошел в шахту, в которой пробыл всего лишь два года, а затем был взят в Москву на работу по плотницкой части. На этой работе я провел время до октября месяца 1906 года.

25 октября того же года был призван по жребию на военную службу…

В 1913 году окончил школу подпрапорщиков, а в 1914 году вместе с 29-м Сибирским стрелковым полком ушел на фронт в качестве фельдфебеля пятой роты...»

 

Простой безродный фельдфебель награды получал только за храбрость и пролитую за отечество кровь. Какой же солдатской доблестью нужно отличиться, чтобы всего за год стать кавалером всех четырех степеней Георгиевского креста (по уставу полному георгиевскому кавалеру даже генералы должны первыми отдавать честь), и в дополнение к ним получить две Георгиевские медали! В русской армии таких людей за всю ее историю наберется не много.

До конца войны Пётр Щетинкин получит еще три офицерские награды — Станислава 3-й степени, Анны 3-й степени, Станислава 2-й степени — и закончит войну в декабре 1917 года в чине штабс-капитана.

1 марта 1918 года Пётр Ефимович Щетинкин вступает в РКП(б). В торжественной обстановке ему вручают билет № 123182 и назначают начальником уголовного розыска Ачинского уезда.

В то время уголовный розыск, помимо борьбы с преступниками, выполнял функции Чрезвычайной Комиссии. Перед Щетинкиным и его сотрудниками стояла задача выявления и ликвидации контрреволюционных организаций и подавление саботажа на хлебном фронте.

Когда белочехи подошли к Ачинску, Петра Ефимовича, учитывая его боевой опыт, назначают командиром красногвардейского отряда. Из недовольных колчаковской властью крестьян он формирует Красный добровольческий отряд в количестве 80 человек. Активные действия этого отряда начались в декабре 1918 года и продолжались до 1 января 1920 года. К приходу Красной армии отряд насчитывал 22 тысячи бойцов при 153 пулеметах и шести орудиях…

С первого дня Пётр Ефимович переводит красногвардейцев на казарменное положение. Его поддерживают старшие, опытные солдаты. И командир сам учит молодежь трудной науке конного и пешего боя, стрельбе без промаха.

«В своих отношениях с подчиненными Пётр Ефимович всегда был чутким и хорошим товарищем, — вспоминает один из его соратников — Виньке. — В разрешении тех или иных вопросов он исходил лишь из интересов дела, формализма не переносил. Будучи сам хорошим стрелком, он приложил много энергии, чтобы и в своих подчиненных развить любовь к стрелковому делу...

В то время нельзя было найти ни одной винтовки, которая не была бы проверена и пристрелена самим Петром Ефимовичем… Как-то раз он из трехлинейной винтовки на расстоянии ста шагов тремя пулями пробил пятикопеечную монету».

 

В донесениях белогвардейского командования Щетинкина именуют «страшным предводителем красных, который, как призрак, появляется внезапно и так же внезапно исчезает». За поимку или убийство Щетинкина назначается награда в 50 тысяч рублей золотом.

Но посланные для уничтожения партизан отряды белых возвращаются порядком поистрепанными или не возвращаются совсем. Колчак решает разом покончить с мятежным районом и направляет на подавление партизан значительные силы. Им удалось окружить Северо-Ачинский отряд. В неравных боях щетинкинцы несут большие потери. Пётр Ефимович понимает, что долго не продержаться. И тогда он принимает отчаянное решение — пробиваться через кольцо окружения на реку Ману для соединения с Заманским партизанским соединением.

Ранним утром Щетинкин внезапно атаковал белых. Не давая опомнится противнику, североачинцы прорвались к железной дороге.

И здесь произошла его первая встреча с казачьей сотней барона Унгерна. Сам барон повел в атаку своих головорезов, но было поздно — красный отряд пересек железную дорогу и скрылся в тайге.

Колчаковцы решили, что красные попались в ловушку, прижаты к непроходимым перевалам и пропастям Саянского хребта…

Но Пётр Ефимович принимает решение — идти через горы. Более чем 700-километровый переход по заснеженным перевалам без продовольствия и теплой одежды казался немыслимым, но Щетинкин хорошо знал своих бойцов — «железный поток» двинулся в горы…

Через головокружительные пропасти, по узким горным тропинкам они перевалили Саянский хребет и неожиданно появились в тылах колчаковских гарнизонов. 19 апреля они вышли на Ману и соединились с партизанской армией А. Д. Кравченко. На заседании штаба было принято решение — зачислить героический отряд в ряды армии отдельным Северо-Ачинским полком. Командиром полка назначили Петра Ефимовича Щетинкина, а через некоторое время его избрали помощником командующего армией…

В начале декабря партизанский штаб получил от Реввоенсовета 5-й армии новое боевое задание — захватить железную дорогу и отрезать колчаковские войска.

На коротком военном совете решили разделить армию на две боевые единицы. Под командованием Щетинкина часть ее устремилась на Ачинск. Другая часть во главе с Кравченко взяла направление на Красноярск.

Двойным ударом партизанских сил и регулярных частей под Ачинском белым нанесено сокрушительное поражение. Январским утром 1920 года партизаны соединились с 27-й дивизией Красной армии. А вскоре с согласия Реввоенсовета республики народная армия Кравченко — Щетинкина переформировалась в Первую Енисейскую стрелковую дивизию 5-й армии с сохранением прежнего комсостава. Это было признание боевой мощи и боевой готовности народного ополчения и его командиров.

Гражданская война в Сибири подходила к концу. Перед военными командирами ставятся новые задачи.

Вот как пишет об этом периоде сам Пётр Ефимович в автобиографии:

«4 июля распоряжением Сибревкома я был назначен Уполномоченным Центральной комиссии по восстановлению разрушенных хозяйств Сибири по Енисейской губернии. Первым ачинским уездным съездом Советов в июле месяце 1920 года был избран Товарищем Председателя уездного Исполкома, а затем членом Укома. Губернским съездом Советов был избран членом Губисполкома и делегатом на 8-й Всероссийский съезд Советов».

 

Но работу съезда пришлось отложить из-за чрезвычайных обстоятельств.

«Мандат.

Выдан Реввоенсоветом республики П. Е. Щетинкину на запись добровольцев для формирования при Окрвоенкомате Восточной Сибири пехотного и кавалерийского полков, дивизиона легкой артиллерии и конно-пулеметного взвода из числа бывших красных партизан, рабочих, коммунистов и сочувствующих...»

 

26 августа 1920 года Щетинкин обращается к друзьям по оружию, к енисейским партизанам с призывом вновь встать на защиту Республики. Сформированный и возглавленный им 21 стрелковый полк в сентябре 1920 года принял первый бой за Перекоп. Зa особую храбрость и находчивость Михаил Васильевич Фрунзе назовет его «сибирским Чапаевым». Только в декабре, после разгрома Врангеля, приедет Пётр Ефимович в Москву.

«Удостоверение.

Предъявитель сего, командир 21 полка 23 стрелковой дивизии тов. Щетинкин Пётр Ефимович действительно командирован на 8-й Всероссийский съезд Советов в качестве делегата, согласно мандата № 12755...»

 

Жена говорила ему: «Хватит мотаться, отдохнул бы после фронта». Пётр Ефимович только улыбался в ответ: «Подожди, родная, скоро наладим мирную жизнь, тогда и отдохнем...»

В марте 1921 года по предложению Дальневосточного Секретариата Коминтерна его направляют в Монголию. Приказ штаба 5-й армии предельно лаконичен:

«П. Е. Щетинкин назначен начальником и военкомом отдельного Красного добровольческого отряда для борьбы против Унгерна...»

 

Туда же, в монгольские степи направили и К. К. Рокоссовского. Но сначала в его судьбе была Красная гвардия...

 

 

СУДЬБА ВТОРАЯ,

начало которой рассказал писатель Иван Стаднюк

в романе «Москва, 41-й»

 

«Прошлое Константина Константиновича Рокоссовского отличалось от прошлого его одногодков и соратников по службе в кавалерийских войсках, может, только оттенками биографии. Родился он в Великих Луках — глубинке России. Отец его был по национальности поляк, работал железнодорожным машинистом, мать — простая русская женщина. Детство будущего полководца проходило в Варшаве, столице королевства Польского, бывшего западной окраиной Российской империи. Уже в четырнадцать лет Костя остался сиротой, познал тяжкий труд чернорабочего, ткача, камнетеса...»

1 августа 1914 года Германия вторглась в пределы России.

В польский город Груец из Самары прибыла 5-я кавалерийская дивизия. Среди пополнения оказался и рабочий-каменотес Константин Рокоссовский. Через несколько дней учебы в дивизии Рокоссовский отлично справлялся с норовистым конем по кличке Ад, владел пикой и саблей...

В составе 5-го Каргопольского драгунского полка пройдет он все ужасы Первой мировой войны, не раз отличится храбростью и находчивостью, станет георгиевским кавалером и младшим унтер-офицером.

7 ноября 1917 года нелегальная армейская газета «Окопный набат» опубликовала манифест Военно-революционного комитета:

«Настал решительный час! Началась борьба за переход всей власти в руки самого народа... Мы, революционные солдаты, должны быть сильными, чтобы наши братья на улицах Петрограда могли быть уверены в нас... Необходимы полное спокойствие и организованность... Не забывайте, что мы ведем войну на два фронта...»

И здесь перед Константином Рокоссовским судьба поставила сложную задачу: с кем быть? Самые близкие друзья-поляки, даже брат Франц, пошли в правые националистические формирования.

Константин вступил в Красную гвардию.

В конце июня их направляют в Екатеринбург, где формируется 3-я революционная армия. Отряд драгун вошел в нее в полном составе вместе со своими командирами.

Удержать Екатеринбург не удалось — слишком неравными были силы, и третья армия с боями отступает в глубь России, стараясь сдержать натиск белых войск. Всю ночь отряд отступал болотами к деревне Дикая Утка, пробираясь сквозь топи, потерял почти всех лошадей. А наутро их внезапно атаковали казаки. Среди необстрелянных местных красногвардейцев началась паника. Судьбу боя решил единственный пулемет, который Рокоссовский протащил через трясину на своем коне по кличке Жемчужный. Драгунам удалось построиться для атаки и «пробить» путь для соединения с главными силами.

В тяжелых боях в 30-градусные морозы полк наносит колчаковцам несколько решительных ударов. В одном из сражений под Рокоссовским убит его конь, с которым прошли они не одну тысячу километров. Уральцам победа достались нелегкой ценой. В строю осталось только шестьсот человек. Полк отвели на пополнение.

В конце мая 1919 года Уральский полк был разделен на два дивизиона. Командиром 2-го Уральского отдельного кавалерийского дивизиона численностью в 500 сабель назначили Константина Рокоссовского.

В первом же бою им выпала нелегкая задача — первыми пробиться через реку Кильмезь и открыть путь для переправы главных сил. Разведав болотистую пойму, молодой командир обнаружил брод. Оставив небольшую часть дивизиона для отвлечения, Рокоссовский делает стремительный обходной маневр и с тыла врывается со своими конниками в расположение белых. С этого внезапного штурма началось решительное наступление, закончившееся полным разгромом 2-й Сибирской армии Колчака.

В конце июля 1919 года дивизион Рокоссовского вливается в 5-ю Красную армию под командованием М. П. Тухачевского.

В конце октября дивизион Рокоссовского участвует в стремительном наступлении на линии Курган — Петропавловск. Перейдя ночью по льду Ишима, отряд проскользнул незамеченным между колчаковскими частями и у села Вакоринское ударил в тыл белым.

В разгар боя Рокоссовский заметил на опушке леса батарею противника. С двадцатью оказавшимися поблизости кавалеристами он бросился в атаку. Белые дали залп, но картечь засвистела уже над головами. Ворвавшись на батарею, Рокоссовский осадил коня около офицера и приказал:

— Развернуть орудия! Беглым огнем, пли!

И бросившихся в контратаку белых встретил огонь собственной артиллерии. Паника в рядах противника позволила форсировать Ишим основным силам красных. Путь к Омску был открыт.

За проявленный героизм и находчивость командир 2-го Уральского отдельного кавалерийского дивизиона Константин Рокоссовский получил свою первую награду в Красной армии — орден Красного Знамени.

Но вскоре боевому командиру пришлось надолго расстаться со своим дивизионом. Вот как рассказывают об этом авторы выпущенной в Польше книги «Маршал двух народов»:

«Узнав из допросов пленных, что на станции Караульная расположился штаб колчаковцев, Константин поднял по тревоге дивизион. После ночного марша, на рассвете 7 ноября измученные всадники, ведомые пленными, незаметно подошли к станции. Сориентировавшись, что охрана небольшая, Рокоссовский решил атаковать врасплох. Бойцы подошли к домам, не встречая сопротивления. Однако свыше десяти офицеров стремились выскользнуть на бричках. Он догнал их с группой всадников, требуя сдаться в плен. Офицеры начали беспорядочно отстреливаться. Один из них прицелился прямо в Рокоссовского, но сабля командира оказалась быстрее. Лошадь вынесла его на несколько десятков метров от места схватки, а когда развернулась, подъехавший Николай Шабалин заметил, что Рокоссовский ранен. Спустя некоторое время они узнали от пленных, что его ранил командир дивизии генерал Воскресенский, погибший от удара шашки комдивизиона... Это было его первое тяжелое ранение за более чем пятилетний срок пребывания на фронте».

 

14 января его дивизион под командованием Николая Шабалина вместе с 5-й армией вошел в Новониколаевск, a 16 января в бою под Красноярском они участвовали в разгроме армии генерала Войцеховского.

Подлечившись в ишимском госпитале, Рокоссовский переехал в Новониколаевск, а отсюда, на санях, через тайгу догнал 311-й стрелковый полк.

После ночного перехода к Щегловску они узнали, что недавно под усиленной охраной город покинул огромный обоз белых. Рокоссовский с небольшим отрядом бросился в погоню по параллельной дороге через тайгу. Неожиданно в нескольких сотнях метров увидели двигавшийся в три ряда обоз. Даже с первого взгляда было видно, что силы слишком неравны, а глубокий снег мешал внезапной атаке. Но нескольких пулеметных очередей оказалось достаточно. Колчаковцев охватила паника, охрана разбежалась, бросив около десяти тысяч саней, пушки, пулеметы, оружие, продовольствие и награбленное имущество. Саперы больше суток расчищали дорогу. Такого зрелища Рокоссовский не видел за все время своей боевой службы...

23 января 1920 года его назначают командиром вновь сформированного кавалерийского полка.

В мае полк вышел к советско-монгольской границе. Ему поручена охрана более чем семидесятикилометрового участка в одном из самых глухих и опасных paйонов.

Именно этот участок выбрал барон Унгерн для вторжения на территорию советской республики.

Первый бой с передовыми частями Унгерна под командованием генерала Резухина небольшой отрад Рокоссовского принял 30 мая 1921 года. В одной из атак Рокоссовского ранили в ногу...

 

 

СУДЬБА ТРЕТЬЯ,

которую избрал прибалтийский барон Роман Унгерн фон Штернберг

 

Предки Унгерна, прибалтийские феодалы, прославились еще в далекие века своей жестокостью и грабительскими набегами на суше и на море. Об одном из них рассказал писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский в своей повести «Ревельский турнир»:

«...С новыми конями устремились навстречу: один с уверенностью в победе, другой с злобою мщения... Сразились, и Унгерн пал.

— ...Ты отнял неправдою землю у Буртнека. Откажись от ней, или через минуту тебе довольно будет и той земли, которую теперь закрываешь телом...

— Я на все согласен!

— Слышите ли, герольды и рыцари! Я лишь на этом условии дарю тебе жизнь...»

 

Несколько столетий спустя последний потомок этого рода Роман Унгерн фон Штернберг отвечал на вопросы народного обвинителя Емельяна Ярославского на процессе чрезвычайного революционного трибунала в Новониколаевске.

«Обвинитель: Сколько лет вы насчитываете своему роду баронов?

Унгерн: Тысячу лет...

Обвинитель: У вас были большие имения в Прибалтийском крае и Эстляндии?

Унгерн: Да, в Эстляндии были большие имения, сейчас, верно, нет...»

 

Из речи Емельяна Ярославского:

«Барон Унгерн... принадлежит к одному из самых аристократических родов прибалтийских баронов. Когда-то его предки участвовали в Крестовых походах... Мы знаем, что эти походы сопровождались ужасными грабежами...

Барон Унгерн... получил образование в Павловском училище... Попав в 1908 году в Забайкалье, он потом в течение многих лет связан с Забайкальем, с Монголией, с Тибетом...»

 

Нужно представить Монголию начала прошлого века, чтобы понять честолюбивые мечты барона. Он словно вернулся во владения своих предков с неограниченной властью феодалов. Правда, в Монголии местным князькам приходилось делить власть с ламами и тибетскими священнослужителями.

Роман Унгерн быстро осваивает монгольский язык и письменность... И скоро становится желанным гостем в юртах богатых феодалов и первым их ходатаем перед русским консулом...

Неожиданно в его далеко идущие планы врывается война. Повинуясь приказу, войсковой старшина^* барон Унгерн отбывает из Монголии в действующую армию. Несколько смелых вылазок его вымуштрованных казаков приносят ему офицерский Георгиевский крест, с которым он не расстанется до конца своих дней. А в том, что солдаты выполнят любой его приказ, войсковой старшина не сомневался. Позже он сформулирует свои взгляды на дисциплину:

«Войско всегда должно воевать. Это только в последние 30 лет выдумали, будто воевать нужно за какую-то идею. Раньше идей не знали, а воевали очень хорошо... Войско должно служить своему хозяину, а хозяин тот, кто ему платит. Солдат должен быть послушен, и делать все без рассуждений. Для поддержания дисциплины нужны крутые меры...»

 

И когда началась революция, барон собирает остатки царского воинства в «дикую дивизию», добавляет в нее бандитов и уголовников и с этой армией безжалостных потерянных людей уходит в Монголию.

 

Барон в роли Чингисхана

Перед Унгерном встает вопрос: «К кому прибиться?» И он останавливает свой выбор на атамане Семёнове. Тот сразу производит его в чин генерал-лейтенанта и разрешает сформировать собственную конную дивизию.

Новоиспеченный генерал немедленно приступает к делу. Своими ближайшими помощниками он назначает прославившихся своей жестокостью генерала Резухина и полковника Казагранди.

Под своим командованием Унгерн объединил белоказаков, две сотни из отряда Анненкова, шайки самых отпетых бандитов из китайцев, корейцев и бурят... А чтобы охотнее шли в бой, отдавал им на растерзание мирное население захваченного района.

Весь этот сброд барон именует Особой Азиатской конной дивизией.

Позже, на суде в Новониколаевске, он сам расскажет о порядках, которые держали дивизию в повиновении:

 

«Обвинитель: Какие вы применяли наказания?

Унгерн: Расстрел и повешенье.

Обвинител: А палки?

Унгерн: К солдатам — да.

Обвинитель: Сколько палок давали в наказание и как били палками?

Унгерн: Били палками по телу. Давали до ста ударов.

Обвинитель: Садили вы людей на лед?

Унгерн: Да, когда стояли в палатках...

Обвинитель: На раскаленную крышу сажали?

Унгерн: Да».

 

«Дикого генерала» с его дивизией быстро заметило и японское командование. Он получает предложение, к которому шел всю жизнь.

Из заключения по делу бывшего начальника Азиатской конной дивизии генерал-лейтенанта Романа Фёдоровича барона Унгерна фон Штернберга:

 

«Следствием установлено, что Унгерн являлся проводником части панмонгольского плана, выдвигаемого Японией, как одного из средств борьбы с Советской Россией (заявление японского министра иностранных дел Учида в японском парламенте об идее образования нового государства из самоуправляющихся под протекторатом Японии — Маньчжурии, Монголии, Тибета и “некоторых русских дальневосточных областей”...)»

 

Унгерн мгновенно представил себя единовластным самодержцем целой империи. Куда там атаману Семёнову с его идеей возрождения в России Учредительного собрания. Между ними произошел крупный разговор, и Семёнов изгнал собственного генерала из армии. Но Унгерна столь крутой поворот только порадовал — теперь он мог распоряжаться Азиатской дивизией по своему усмотрению, а японское командование заверило его в полной поддержке… но раскошеливаться не торопилось: пусть барон докажет, что ему под силу борьба с Красной армией.

Он решил попробовать роль «спасителя желтой расы». Такая программа пришлась по душе и представителям свергнутой императорской династии Цин, и крупным феодалам, и буддийским и тибетским священнослужителям.

Он пишет письма маньчжурскому принцу, киргизскому Буруй Хану, тибетскому Далай-ламе... И его идеи, опирающиеся на сабли «дикой дивизии» и на поддержку японского командования, находят отклик в сердцах представителей высшей знати, не на шутку напуганной успехами красных отрядов под командованием Чойбалсана.

Ламы тут же подтверждают старинное пророчество о русском бароне-спасителе (забыв, что к русской нации Унгерн имеет весьма отдаленное отношение), а маньчжурский принц присваивает ему высший княжеский титул «вана» и присылает желтый халат, зеленый паланкин, «трехглазое» павлинье перо и желтые поводья...

Получив все знаки отличия монгольского полубога, пристроив на халат генеральские погоны и Георгиевский крест, барон Унгерн фон Штернберг предстал перед своим войском, пополненным монгольскими отрядами. И тут же глашатаи на русском и монгольском языках зачитали приказ генерала:

 

«По праву старшего военачальника, — говорилось в нем, — не прекращающего своей борьбы с красными, я объявляю себя командующим вооруженными силами, находящимися на территории Монголии...»

 

И «дикая дивизия» устремилась на Ургу (ныне Улан-Батор). Внезапно атаковав небольшой гарнизон революционной армии Монголии, Унгерн захватил город. Первая крупная победа! Нужно поощрять измотанное долгими переходами воинство. И он отдает город на растерзание своим головорезам…

Через несколько дней Урга тонула в крови. Убивали всех, кто попадался на пути — женщин, детей, стариков... Оказавшиеся здесь русские купцы тоже не избежали трагической участи...

Через несколько дней разграбленный и опустошенный город уже не мог прокормить завоевателей. В августе 1920 года Унгерн направляет войска для захвата Внешней Монголии. К этому времени его дивизия, пополненная согнанными со всей округи кочевниками-монголами, бурятами и китайцами, насчитывает около пяти тысяч сабель...

«Дикая дивизия» мечется от селения к селению, силой отбирая запасы продовольствия. При малейшем сопротивлении — сжигает поселения, оставляя на их месте дымящийся пепел и горы трупов.

Государственный обвинитель Е. Ярославский скажет на заседании трибунала в Новониколаевске:

 

«...Он уходит кормиться на монгольские хлеба. Он уходит — и там колодцы наполняются трупами, там мельничные колеса перемалывают живых людей, там сгорают дети, женщины, расстреливаются старики и 80-летние старухи... Он берет себе в помощники Сипайло, который теперь арестован и тоже предстанет перед судом народа. Это человек, который колотушками бьет людей по голове и бросает их в колеса пароходного винта…»

 

Зверства Унгерна и его подручных приводят в ужас даже монгольских феодалов, но теперь барону до них нет дела — облеченный властью и знаками отличия, он уже видит себя новым Чингисханом.

Но для создания империи барону нужны союзники понадежнее.

Унгерн пишет призывные письма атаману Семёнову, Анненкову, Бакичу, Кайгородову и другим лидерам белогвардейского движения. Но главная его надежда — японская армия. И долгожданное известие, наконец, приходит — японцы высадили десант и приближаются к Верхнеудинску...

У барона появляются «соратники»

«Дикая дивизия» превратилась в серьезную угрозу для молодой советской республики. Значительно пополнив ее в монгольских землях и укрепив дисциплину, барон Унгерн при поддержке японцев и остатков белогвардейских войск готовился перейти границу России и перерезать Транссибирскую магистраль — главный и единственный путь снабжения Красной армии, ведущей боевые действия против интервентов на Дальнем Востоке. Оторванная от центра, лишенная людских ресурсов, подвоза оружия и продовольствия, армия не представляла бы серьезной опасности для интервентов, получающих постоянное подкрепление через морские порты. Не нужно быть великим стратегом, чтобы понять значение Великой железной дороги для осуществления планов японцев и американцев по разделу и колонизации богатейших дальневосточных и сибирских земель.

И «дикая дивизия» барона Унгерна оказалась для осуществления захватнических планов иностранных держав как нельзя кстати.

На том этапе и военные штабы интервентов, и дипломаты обещают Унгерну исполнение его самых честолюбивых желаний — пусть поможет, а дальше видно будет, по крайней мере от великой азиатской империи они и сами не откажутся.

Понимали всю серьезность положения и в Москве.

И в это время на имя Ф. Э. Дзержинского из далекого Новониколаевска пришла шифровка от его давнего товарища Полномочного Представителя ВЧК по Сибири И. П. Павлуновского^* — перехвачено письмо Унгерна к Кайгородову, руководителю одного из самых крупных бандформирований в Горном Алтае. Под началом Кайгородова насчитывалось около двух тысяч человек. Причем основу составляли бывшие царские офицеры, остатки колчаковского воинства. В послании барон призывал Кайгородова немедленно присоединиться к нему для похода на Россию и захвата узловых станций Транссибирской магистрали.

Дзержинский немедленно вызвал Павлуновского в Москву.

— Если Унгерн хотя бы ненадолго перережет Сибирскую железную дорогу, положение может стать катастрофическим.

— А что если направить к барону наших чекистов?

— Хитер барон и беспощаден. К тому же в его контрразведке опытные английские агенты. Если заподозрят — расправятся немедленно и жестоко…

— Есть у меня на примете несколько преданных нам бывших царских офицеров. А возглавить операцию может Борис Николаевич Алтайский, тоже бывший царский офицер. В совершенстве владеет четырьмя языками. Нужно только снабдить ребят хорошей суммой.

— С этим сложнее. Валютой и золотом страна небогата…

— Да не нужно, Феликс Эдмундович, золота. В Монголии самая ходовая валюта — царские сто- и пятисотрублевки.

— Ну, этого добра у нас — хоть стены оклеивай…

Многое об этой уникальной операции сибирских чекистов мы узнали из переписки новосибирского писателя, в прошлом чекиста, Георгия Лосьева и профессионального разведчика Бориса Алтайского — непосредственного участника тех далеких событий, направленного во главе небольшой группы для работы в «дикую дивизию» барона Унгерна. Эта переписка сохранилась стараниями внучки писателя Светланы Борисовны Климкович, и благодаря ей мы можем сегодня цитировать подлинные воспоминания Б. Алтайского.

Из отзыва Б. Алтайского на советско-монгольский художественный фильм «Исход»:

 

«Операция “УНГЕРН”, как и все другие операции ВЧК, проходила под руководством Ф. Э. Дзержинского.

Возникла она в связи с тем, что от Полномочного Представителя ВЧК по Сибири Ивана Петровича Павлуновского на имя Дзержинского поступила срочная шифровка о том, что нашей контрразведке удалось перехватить письмо от… Унгерна — эсерам.

Павлуновский вместе со Смирновым (предсибревкома) был вызван в Москву.

Вести оперативно-разведывательную работу на территории дружественного государства не разрешалось, в связи с чем потребовалась санкция партии, правительства и лично В. И. Ленина.

По согласованию с правительством МНР была дана команда — действовать.

Унгерну было написано ответное письмо, которое ему повез уполномоченный ПП ВЧК по Сибири Волохов, переодетый в форму офицера старой армии.

Так началась работа с бароном.

Со стороны противника работала главным образом английская разведка, руководимая генералом Ноксом и майором Каубери.

Нашим чекистам противостояли такие разведчики, как… Александр Даль и его красавица жена Галина. Александр Даль, он же Владимир Владимирович Юдин, он же майор английской службы Генри Сейсиль был старым коллегой Сиднея Рейли.

…В фильме не показаны участники борьбы… Х. Чойбалсан, Д. Сухе-Батор, П. Е. Щетинкин, Хатан-Батор, Мусоржаб, начальник 35 дивизии Красной армии К. А. Нейман и командир 35 полка К. К. Рокоссовский».

 

Мы приводим эту достаточно длинную, но, согласитесь, интересную и познавательную цитату о первой международной операции сибирских чекистов, сразу очерчивая тех, кто возглавил ее с советской и монгольской сторон.

Тесно переплелись в решительной схватке судьбы красных командиров П. Е. Щетинкина, К. К. Рокоссовского, прибалтийского барона Унгерна фон Штернберга и его нового друга остзейского барона Зоммера.

С сожалением можем констатировать, что многие детали уникальной операции сибирских контрразведчиков, наверное, так навсегда и останутся тайной. И тому есть причины.

В одном из писем о подготовке операции «Унгерн» Борис Алтайский рассказывает, какого режима секретности требовали Дзержинский и Павлуновский от молодых чекистов (в сложнейшей операции участвовали молодые неопытные ребята, которым было чуть за 20 лет).

Из письма Б. Алтайского Г. Лосьеву:

 

«…Принцип Дзержинского тебе известен: знает один — тайна, двое — может быть, тайна, трое… нет никакой тайны.

Даже деньги выдавались не из кассы, а лично, и без всяких расписок.

…Письменно ничего не оформлялось, а если оформлялось, то по оформлении немедленно сжигалось по указанию Ф. Э.

Кто и как перехватил письмо Унгерна, И. П. не говорил, и я не знаю.

Хорошо бы найти Кольку Волохова. Он бы рассказал много, как возил письмо Унгерну».

 

А тем временем Унгерн с нетерпением ждет двухтысячный отряд Кайгородова из Алтая и досадует на непонятную задержку. Тем более в письме, переданном ему поручиком Николаем Волоховым, алтайский атаман клятвенно заверил барона в полной преданности, и что в самое короткое время он расправится с остатками красных отрядов и немедленно перейдет монгольскую границу для соединения с его армией.

У барона далеко идущие и тщательно продуманные планы, одобренные его английскими консультантами и японскими дипломатами. Пополнив свою дивизию примерно до десяти тысяч штыков, он легко справится с противостоящими ему отрядами, у которых в общей сложности наберется не больше тысячи красноармейцев. Пробившись на территорию России, взорвет байкальские тоннели, перережет Транссибирскую магистраль и при поддержке японской армии присоединит к своим владениям все Забайкалье, а может прихватить и кусок Дальнего Востока.

Забегая вперед, скажем — ни селенгинские казаки, ни буряты, ни атаман Семёнов, ни Кайгородов, ни даже обещавшие высадить 25-тысячный десант японцы и не думали оказывать помощь «мессии и спасителю желтой расы». Но об этом барон Унгерн узнает слишком поздно. Дезинформация группы Бориса Алтайского не только направит его по ложному следу, но и посеет изрядную сумятицу в самой «дикой дивизии».

О самой группе и ее молодых участниках нам известно немного. Кроме Волохова в письмах Алтайского упоминается колоритная фигура Бориса Шумяцкого. Он входил в группу под конспиративной фамилией — Червонный. «Был он высокого… роста… с курчавой шевелюрой и громогласным басом, что производило на всех и особенно монголов сильное впечатление…»

Сам же Алтайский получил аристократический псевдоним — барон Зоммер.

Из письма Б. Алтайского Г. Лосьеву:

«Зоммер кончал Павловское военное училище и был выпущен прапорщиком в 24 Симбирский полк (конечно, по легенде).

Сыпным тифом Зоммер болел на Урале.

Бароны Зоммеры, как и Унгерны, давно порвали связь с Германией и были бароны прибалтийские.

У Зоммера деньги были, но расходовал он их по-немецки расчетливо».

 

И чтобы получить хотя бы скудные данные о работе группы — вернемся к историческим поискам Георгия Лосьева, достоверность которых он постоянно подтверждал у Бориса Алтайского:

 

«И “Зоммер”, и все члены агентурной группы, засланной в логово барона Унгерна, выдали себя за отставших от колчаковской войсковой группы генерала Войцеховского...

В Монголии имели хождение царские денежные купюры сторублевого и пятисотрублевого достоинства: Дзержинский снабдил ПП ВЧК огромными суммами этой отмененной в России валюты.

Разведчики Павлуновского в Монголии, в Урге (так раньше назывался Улан-Батор) “сорили” деньгами Николая Второго и приобрели себе в актив множество унгеровских офицеров-“единомышленников”, любителей КВЗ (как тогда называли офицеров-пьянчуг: “как бы выпить, закусить”).

Таким образом, засланная Иваном Петровичем Павлуновским разведывательная группа вносила моральное разложение в высший комсостав Унгерна, а те сеяли уныние и неверие в возможность соединения с Кайгородовым».

 

Но сделаем небольшое отступление, чтобы понять, как молодые парни смогли провести унгерновскую контрразведку, которая состояла в основном из английских профессионалов высочайшего класса.

В подготовке группы принимал участие заместитель ПП ВЧК по Сибири Михаил Тихонович Ошмарин. Судьба этого чекиста сама достойна легенды. До революции он работал в лучшем московском ресторане «Эрмитаж Оливье». Ресторан считался самым престижным в первопрестольной, и Михаил Тихонович еще с тех времен знал всю московскую и петербургскую знать. И, естественно, предполагал, о чем и о ком в первую очередь будет расспрашивать Унгерн. Но передадим слово самому руководителю агентурной группы Борису Алтайскому. В одном из писем Георгию Лосьеву он расскажет, как их экзаменовал Ошмарин:

«С Ошмариным барона Зоммера познакомил Павлуновский. Для проверки легенды барона. Ошмарин как работник ‘‘Эрмитажа Оливье’’ знал все великосветские сплетни и имена-отчества господ. Познакомившись с бароном, он начал интересоваться об изменениях в бомонде, произошедших в связи с революционными событиями.

Начал он с заводчиков:

— Что с Густавом Густавовичем Леснером, крупным питерским хозяином завода?

О нем барон не знал, но знал, что дочь Леснера, Мария Густавовна, пока в Петрограде, в своем особняке, на Каменноостровском, против садоводства Эйлерса. Муж ее, Карл Карлович Неллис, собирался ехать к Деникину.

На вопрос, бывают ли близкие друзья Унгерны и Колчаки у Неллисов и Штормеров, барон ответил:

— Последний раз встретил Аделаиду Людвиговну и от нее знаю, что семья Александра Васильевича в Париже. Куда уехали Унгерны, сказать она не могла. Об этом знает Анна Васильевна Сафонова, которая находится в Сибири.

Задав еще несколько вопросов, Ошмарин убедился в подлинной принадлежности барона к высшему обществу и проникся к нему профессиональным уважением, хотя был уже не работником ресторана, а большим начальником.

После моего возвращения из командировки в Монголию, узнав подлинную мою биографию, Михаил Тихонович покраснел до корней волос и изрек:

— Вот это здорово!

Так мы стали с ним приятелями».

 

Весной отряд Щетинкина численностью 400 штыков прибыл в поселок Торей для встречи с командующим монгольскими революционными войсками Чойбалсаном. Был на встрече и командир Сухе-Батор, тогда еще молодой человек, не имевший военного образования, до фанатизма преданный Щетинкину.

Пока в штабе шло совещание о совместных действиях, русские и монгольские бойцы соревновались в кавалерийской сноровке, стрельбе из винтовок и луков.

Именно на этом совещании Чойбалсан сообщает Щетинкину радостную новость: по просьбе правительства Монголии его отряд усиливается новыми воинскими частями и преобразуется в экспедиционный корпус.

Штаб объединения обратился к населению от имени Реввоенсовета 5-й армии:

«Красные войска Российской Советской Федеративной Социалистической республики вступили на территорию Монголии, но монгольский народ не должен опасаться за свою судьбу. Не врагами, а друзьями-освободителями идут наши войска в пределы Внешней Монголии. Красные войска несут войну не монгольскому народу, а убийце и грабителю барону Унгерну...»

 

И новое воинское соединение — Особый Западный отряд — во главе с П. Е. Щетинкиным выступило в направлении монгольской границы. Более месяца длился переход. Они шли трудными тропами по самому короткому пути. Не хватало продовольствия, многим бойцам не досталось коней, и они шли пешком. В иные дни на каждого приходилось по небольшому кусочку мяса и горсти сухарей. Но ни разу не услышал Пётр Ефимович жалоб на трудности пути.

Конец «Унгернианы»

Долгожданное известие, что войска японцев вторглись на территорию России и штурмуют Верхнеудинск, а атаман Семёнов взял Читу, принес Унгерну именно барон Зоммер, возвратившись со своим отрядом из глубокой разведки.

Унгерн решает больше не ждать подкрепления с Алтая во главе с Кайгородовым. Вместе с монгольскими отрядами, бригадами Резухина и Казагранди в Азиатской дивизии больше пяти тысяч сабель.

Барон срочно очищает свое войско от больных и раненых, выделив им небольшой отряд охраны, которому отдан приказ: «В случае нападения красных — всех уничтожить».

3 мая 1921 года Унгерн отдает приказ по дивизии: «...Провести наступление на территорию Советской России, стремясь выйти на линию железной дороги».

Бригаде Казагранди предписано отвлечь главные силы красноармейцев, обеспечив самому Унгерну беспрепятственный переход границы. Но прежде полковнику предписывалось доставить к основным силам обоз с оружием и продовольствием.

В спешном порядке Унгерн назначает командирами самых преданных и безжалостных офицеров и форсированным маршем идет навстречу японским войскам. Главный приказ он отдает в день выступления: «Уничтожать всех, кто встретится на пути, и расстреливать на месте любого, кто попытается дезертировать, невзирая на звания и прошлые заслуги».

Позже он объяснит: «Я убирал хвосты, чтобы красные не узнали о моем маневре».

Но Щетинкин через группу Алтайского хорошо знал маршрут «дикой дивизии».

В начале июля войска экспедиционного корпуса вместе с красными конниками Чойбалсана вошли в столицу Монголии — Ургу, но Щетинкин и Чойбалсан хорошо понимали, что это еще не победа. На территории Монголии Унгерн пользовался поддержкой крупных князей и части местного населения. Для окончательного разгрома «дикую дивизию» нужно оторвать от мощных баз, схороненных в бескрайних степях...

А барон сам шел в расставленную ловушку, устремившись навстречу «победоносным» японским войскам и атаману Семёнову.

В первую очередь Щетинкин поставил задачу — разгромить бригаду полковника Казагранди и захватить огромный обоз с оружием и продовольствием для основных сил Унгерна.

Решили атаковать врасплох. Конница, совершив обходной маневр, с ходу ударила в районе озера Олуи-Нур. Атака была сталь неожиданной и стремительной, что белые смешались и в панике стали отступать в направлении реки Селенги. Преследование продолжалось несколько суток. Люди настолько устали, что засыпали в седлах. На привале Щетинкин и Чойбалсан отобрали самых крепких бойцов и с небольшим отрядом продолжали погоню.

Узнав, что его преследуют небольшие силы красных, Казагранди устроил засаду. Заманив отряд Щетинкина — Чойбалсана в тесную долину, белогвардейская конница внезапно вышла в тыл, а с гор в лобовую атаку устремилась пехота. Неравный бой длился весь день, и только ночью отряду удалось пробиться на соединение с главными силами.

Утром Казагранди понял всю опасность своего положения и отдал приказ форсированным маршем уходить на юг.

Ужасная картина предстала глазам красноармейцев после ухода унгерновцев: всех захваченных в плен и раненых распяли на деревьях и заживо сожгли. На могилах товарищей бойцы поклялись отомстить белым бандитам.

На другой день от местных жителей Щетинкин узнал о спрятанном неподалеку обозе.

Усиленный отряд разведки быстро отыскал караван верблюдов и вьючных лошадей с оружием и продовольствием. За караваном гнали несколько тысяч голов скота. Неожиданным ударом отряд разогнал охрану.

В караване оказались несколько семей служащих бывшего царского консульства в Монголии. Натерпевшиеся ужасов в белом войске, они умоляли Щетинкина направить их как можно скорее в Россию. Пришлось командующему формировать для них специальный взвод охраны...

Тем временем барон Унгерн, не подозревая о поражении Казагранди, форсированным маршем перешел границу и устремился к Троицкосавску. Он был уверен, что внезапным ударом с ходу овладеет городом. И только когда до намеченного пункта останется не больше 70 километров, Унгерн узнает, что японцы и не думали начинать военные действия, а Семёнов окончательно разгромлен. В панике барон поворачивает назад, в Монголию, но ловушка захлопнулась. Предупрежденные «бароном Зоммером» конники К. К. Рокоссовского, зайдя в тыл Унгерну, вклинились в самую гущу белого войска.

В районе Гусиного озера отряды Щетинкина и 35 полка 5-й армии взяли его в кольцо. В решительном бою Азиатская конная дивизия оказалась наголову разгромленной, и лишь небольшой ее части во главе с бароном удалось вырваться из окружения…

Потеряв на поле боя более 700 солдат и офицеров, оставив победителям всю артиллерию, барон спасся бегством к реке Селенге, где его поджидал генерал Резухин. От него и узнал барон о поражении Казагранди. Но больше всего взбесило его сообщение о потере обоза. Унгерн тут же вызвал к себе сотника Сухарева и отдал ему приказ: «Расстрелять Казагранди и принять командование над остатками его бригады».

Но куда же девался Кайгородов? Почему не воспользовался заманчивым предложением барона Унгерна и не пришел к нему на помощь? По исследованиям Георгия Лосьева и Александра Ивановича Митюшина, на Алтае в это время разворачивалась крупнейшая операция под руководством ПП ВЧК по Сибири. Из перехваченного письма Унгерна стало ясно, что генерал предпринимает отчаянные попытки объединиться с Кайгородовым. И в Новониколаевске понимали, что такие объединенные силы могут создать серьезную опасность для измотанной войной республики.

Вспоминая то время, И. П. Павлуновский писал:

«При отступлении колчаковские штабы оставляли группы в 10—15—20 человек, снабжая их оружием. Таких отрядов органам ВЧК удалось ликвидировать в 1920—1921 гг. до 70-ти».

 

На Алтае в бандах насчитывалось две с лишним тысячи человек — больше чем во всех других губерниях Сибири, вместе взятых. Основные силы сосредоточились в банде Кайгородова. По личному поручению И. П. Павлуновского агентурную работу на Алтае возглавил Иван Иванович Долгих. Чекисты внедряли своих людей в бандформирования, вербовали самих участников белого движения. По исследованиям И. И. Белоглазова, в банды Алтая было внедрено несколько кадровых чекистов и девять секретных сотрудников.

В мае 1921 года банда Кайгородова была разгромлена. Вскоре та же участь постигла его ближайших друзей и соратников.

 

14 августа жалкие остатки унгерновской дивизии вновь вернулись в Монголию.

Через несколько дней он вызвал в свою палатку Разухина:

— Я получил письмо от Далай-ламы, мы уходим в Тибет… Он обещает поддержку…

— Монголы разбегаются. Да и среди казаков брожение...

— Нам бы увести их в Тибет, а там десяток-другой казним на глазах у всех, остальные станут сговорчивее...

Барон прошелся по просторной палатке:

— Я беру с собой третий, четвертый полки и бурятский дивизион и пойду впереди. Вы, прикрывая отход, переждете один день, и следуйте за мной. Дезертиров казнить на месте, да так, чтобы у остальных не появилось желания следовать их примеру...

На другой день, выстроив остатки дивизии, барон объявил:

— Мы идем к границе Китая до первого города, который предстоит взять и переждать там зиму, а весною я снова поведу вас на Россию.

Известие вызвало глухой ропот. Многие офицеры видели свое спасение только в походе на восток, под прикрытие японских штыков. Но барон меньше всего считался с мнением подчиненных.

Вечером 17 августа соединенные силы красных начали переправу через приток Селенги. Едва они перешли на противоположный берег небольшой речки Эгин-Гол, к Щетинкину привели перебежчиков.

В палатку вошли два бородатых казака. Они сообщили, что прошлой ночью в бригаде Резухина поднят мятеж. Сам генерал убит, и труп его закопан неподалеку, верстах в двух, на берегу Эгин-Гола.

— Место показать сможете?

— Сами закапывали, враз найдем.

Неудачный поход в Россию пошатнул авторитет барона Унгерна. Особенно когда стало известно от пользующегося всеобщим доверием барона Зоммера, что на Алтае разгромлен Кайгородов. После такого сообщения даже самые близкие офицеры больше не верили в «счастливую звезду» предводителя... Дивизия таяла на глазах. Красная армия преследует по пятам, и каждый день может стать последним, а барон, как не раз случалось, опять сбежит с поля боя, бросив их на произвол судьбы.

Среди офицеров зрел заговор. Он начался в колонне Резухина. Во главе был полковник Хоботов. Заговорщики решили избавиться от Унгерна, Резухина и еще нескольких приближенных барона и повернуть остатки дивизии к японцам. На сторону заговорщиков встала сотня оренбургских казаков.

Начало мятежа наметили сразу после перехода реки Эгин-Гол. С генералом Резухиным расправились несколькими выстрелами и тут же приказали его закопать.

Солдаты восприняли покушение на генерала как обычное явление в войсках Унгерна. Командование принял на себя полковник Хоботов. А в головную колонну с сообщением о начале мятежа поскакал сотник Макшеев.

В одной из палаток унгерновского лагеря его ждали другие заговорщики.

Сообщив, что Резухин убит, он коротко бросил:

— Теперь дело за вами. По первому сигналу Хоботов будет здесь.

В унгерновском лагере руководил заговором полковник Ефроницкий. Но в последний момент «бравые» офицеры вдруг растерялись. Уж кто-кто, а они знали, как расправятся с ними, если заговор сорвется. Тогда Макшеев сам взял пистолет и направился к палатке барона. Немного времени спустя он вернулся с перекошенным лицом и трясущимися руками:

— Не смог... дьявол он, а не человек.

Но отступать поздно. Если оставить Унгерна в живых, он немедленно расправится с заговорщиками, да так, что другие будут вздрагивать при одном воспоминании. Решили идти к палатке вместе:

— Здесь генерал? — спросил Ефроницкий у часового.

— Они спят. Пускать никого...

Часовой не успел договорить. Ефроницкий разрядил в него пистолет. Но войти в палатку никто не решился. Вся группа открыла беспорядочный огонь сквозь войлочные стенки. Из палатки никто не ответил. Когда, подбадривая друг друга, заговорщики решили войти — палатка оказалась пуста...

 

Выслушав перебежчиков, Щетинкин пригласил к себе Рокоссовского, Чойбалсана и Сухэ-Батора:

— Кажется, эти гренадеры, — он кивнул на казаков, — говорят правду, но проверить нужно.

Верстах в двух ниже по течению Эгин-Гола на берегу действительно оказалась свежая могила. На покойнике был генеральский мундир. Знавшие Резухина опознали труп.

А в лагере их поджидало новое известие — конная разведка перехватила личного адъютанта Унгерна. При нем оказался пакет с приказом генералу Резухину:

 

«С получением сего немедленно со всеми войсками присоединиться ко мне. Я имею дневку и полагаю, что завтра буду стоять в пади, что в двух верстах юго-западнее Буруладжи.

Генерал-лейтенант Унгерн».

 

Из показаний адъютанта выяснилось, что остатки Азиатской дивизии расположились в 20 верстах. О покушении на Резухина барон еще не знал...

Щетинкин отдал приказ:

— Выступать немедленно!

Вскоре высланная вперед разведка столкнулась с небольшим отрядом, высланным навстречу Хоботову. Пленный офицер сообщил о неудачном покушении на Унгерна.

Щетинкин решил внезапно атаковать белых, воспользоваться неразберихой в лагере противника и захватить самого барона, если он еще жив…

В двух верстах от лагеря им навстречу выскочил перепуганный дезертир, который подтвердил сообщение о неудачном покушении и рассказал, что несколько часов назад дивизия снялась и спешно уходит в Китай.

Щетинкин выслал вперед головной эскадрон 35 кавалерийского полка во главе с Рокоссовским.

В лощине, юго-западнее горы Урт, эскадрон увидел вооруженный монгольский отряд.

Монголы смешались, сбились в кучу, даже не оказав сопротивления. В самой середине всадников оказался человек в богатом халате с генеральскими погонами.

— Кто вы? — спросил командир отряда.

— Командующий Азиатской конной дивизией генерал-лейтенант Унгерн фон Штернберг...

Оказалось, как только рядом с юртой раздались выстрелы, барон решил, что напали красные, и не стал испытывать судьбу. Он отодвинул войлок, вскочил на коня и унесся в степь. Когда огни костров остались позади, Унгерн понял, что ему снова удалось вырваться.

Переждав немного, он подъехал поближе. В лагере тихо. Значит, атака отбита, можно возвращаться. Но на месте стоянки дымились только потухающие костры...

Он нагнал их на марше. Но только стал приближаться, по нему открыли беспорядочную пальбу. Барон резко бросил в сторону коня, пригнулся к самой его шее...

Скоро Унгерн нашел в степи монгольский дивизион Сундуй-Гуна.

— Меня предали, князь, — бросил он в гневе, — помогите расправиться с изменниками, и я отблагодарю вас и ваших конников.

Монгол нахмурился, молча кивнул в знак согласия. Но не успел Унгерн отъехать, как на него насели несколько человек, скрутили руки.

— Так будет спокойнее, барон, — сказал Сундуй-Гун.

Унгерна взгромоздили на коня, и дивизион запылил по степи в неизвестном направлении. Часа через два бешеной гонки они увидели несущихся наперерез всадников с шашками наголо. Унгерн рванулся, пытаясь направить лошадь из гущи всадников в открытую степь, но конь не понял команды...

Допросив барона, Щетинкин и Рокоссовский отправили его под усиленной охраной в Иркутск, где он дал в особом отделе 5-й армии свои первые показания…

 

«Наградное свидетельство.

РВС 5-й Армии и ВСВО в заседании 21 сентября 1921 года постановил:

Наградить орденом Красного Знамени за № 2203 товарища Щетинкина Петра Ефимовича, начальника Красного добровольческого отряда, за то, что своими действиями в районе Минусинска в марте 1919 года в значительной мере содействовал полному разгрому и массовой сдаче в плен колчаковцев.

В августе 1921 года своими действиями в Монголии против отрядов Унгерна содействовал захвату в плен Унгерна».

 

Монгольское правительство присвоило П. Е. Щетинкину почетное звание Тимур Батыр Джань-Джун (Железный командир-богатырь).

Константин Константинович Рокоссовский за успешные действия в Монголии и пленение барона Унгерна был награжден вторым орденом Красного Знамени.

А самого барона Унгерна с его штабом доставили в Новониколаевск для окончательного расследования.

Следствие, суд и приговор

Возглавить следственную группу И. П. Павлуновский поручает своему заместителю М. Т. Ошмарину. У этого опытного чекиста и строгого руководителя, как описывает Б. Алтайский, имелся один «недостаток»: «Миша Ошмарин был “злостный блондин” и краснел до корней волос при всяком поводе и без повода. С женщинами был стеснителен…»

И надо ж случиться, что именно ему выпало допрашивать майора английской секретной службы Сэйсила (он же Даль) и его супругу Галину. С майором работа шла успешно, а вот Галина решила устроить следователю спектакль. Вот как описывает этот эпизод Б. Алтайский:

«Увидев красавицу Галину, Миша покраснел как рак. Это не ускользнуло от наблюдательной Галины. Вместо того чтобы отвечать на его официальные вопросы, она пыталась склонить его на разговор, а когда он на это не пошел, она разорвала на себе платье и рубашку и показала ему свою прелестную грудь.

Когда и это на него не повлияло, она стала орать на все ВЧК. Прибежал конвой, Вихров и я. Галина заявила, что Ошмарин пытался ее изнасиловать. Галину увели. Доложили И. П.

Павлуновский подумал, рассмеялся и говорит мне: “Займись-ка с ней”.

Она потребовала… свои гримировальные принадлежности, пудру, помаду. Я велел дать все, вплоть до духов.

Ко мне на допрос она явилась во всеоружии.

Вот тут-то у нас с ней произошел интересный разговор. Вначале о случае с Ошмариным, затем на отвлеченные темы. Свелся он к тому, что она начала меня вербовать. Предложила организовать ей побег и бежать с ней вместе за границу, где у нее имелось достаточное движимое и недвижимое имущество. Узнав о размере получаемой мною зарплаты, она искренне расхохоталась, заявив, что за границей мне будут платить в сто раз больше, и это минимум.

Быстро она решила бросить Генри и выйти замуж за меня.

“Допрос прошел в теплой и дружеской обстановке”. Ни “да”, ни “нет” я не сказал.

Доложил Ивану Петровичу. Он подумал и говорит:

“А, пожалуй, можно тебе с ней съездить за границу и посмотреть, как там. Подумаем”.

Не поехал я в Англию, так как были неотложные задания, и баловаться было некогда. Вспомнил я этот случай потому, что уж очень ярко он характеризует разницу между нами и ими».

 

К слову сказать, чекисты тех лет и впрямь жили небогато.

Уже упомянутый нами исследователь И. И. Белоглазов приводит один из отчетов ГубЧК тех времен:

«С наступлением весны большая часть сотрудников не имеет летней одежды, а главное обуви, кроме зимних валенок. Паек также все время выдается с перебоями, и, наконец, совершенно невыносимое положение с денежной оплатой жалования. Низшая категория сотрудников при получении денежной оплаты в установленных ставках Губпрофсоветом должна доплачивать при вычете стоимости пайка».

 

Жена члена коллегии Алтайской ГубЧК в 1920—1922 гг. М. И. Ворожцова вспоминала:

«Жили мы очень скромно и даже голодно, так как получали паек и больше ничего, а в семье было семь человек. В доме ничего не было, кроме нескольких табуреточек да кроватей, застеленных солдатскими одеялами… Дом был очень холодным, даже вода замерзала в ведре».

 

Эти ребята уже много лет спустя с улыбкой вспоминали наивных иностранцев, которые предлагали им зарплату в 100 раз большую, дворцы и прочие житейские блага, но они успешно довели до конца одну из крупнейших операций сибирских чекистов.

Из газеты «Советская Сибирь» от 29 сентября 1921 года:

«Суд над Унгерном.

Узкое длинное помещение театра “Сосновка” залито до краев темным, сдержанно-взволнованным морем людей. Скамьи набиты битком, густо стоят в проходах, в ложах и за ложами. Ломятся под напором желающих широкие двери... Внутри — душно и тесно. Слабо горят немногочисленные электрические лампочки... Тысячи горящих человеческих глаз с пристальным вниманием обращены на сцену. Они смотрят и видят сегодня здесь не обычный фарс, не легкую феерию, даже не скорбно-унылую пьесу Островского. Они видят здесь кусочек захватывающей исторической драмы, с необыкновенной силой отражающей ту великую ломку, которую сейчас переживает мир.

Сегодня суд над бывшим бароном Унгерном. За столом, покрытым красным сукном, сидит чрезвычайный революционный трибунал…

Унгерн высок и тонок, волосы у него белокурые и обрамляют его небольшое, мало подвижное лицо, длинные усы свесились книзу, на голове небольшой хохолок, одет он в желтый монгольский халат, сильно потертый и истрепанный, и в монгольские ичиги, перевязанные ремнем, поверх халата на плечах генеральские погоны с буквами «А.С.» (атаман Семёнов) и Георгиевский крест на левой стороне груди.

Держится Унгерн ровно и спокойно, только руки все время засовывает в длинные рукава халата, точно ему холодно и неуютно; на вопросы отвечает прямо и определенно… смотрит больше вниз, перед собой, не поднимая глаз даже тогда, когда говорит с обвинителем…»

 

15 сентября 1921 года Чрезвычайный революционный трибунал, рассмотрев в открытом судебном заседании дело бывшего генерала-лейтенанта барона Романа Фёдоровича Унгерна фон Штернберга, приговорил его к высшей мере наказания — расстрелу.

Из письма Б. Алтайского Г. Лосьеву:

 

«По докладу коменданта ПП т. Максимова, руководившего приведением приговора в исполнение, Унгерн вел себя спокойно. Никаких просьб о помиловании не заявлял. К обеду попросил добавку. Шутил и смеялся с комендантом Максимовым и нач. внутренней тюрьмы Зорким.

Казнь была на рассвете. Завязать глаза или повернуться спиной отказался. Вот тебе и факты из первоисточника. Хоть и враг, а заслужил уважение. Похоронен в общей могиле с Далями…»

 

Так закончилась жизнь последнего представителя рода прибалтийских баронов.

В октябре 1921 года П. Е. Щетинкин выехал в Москву для доклада Главкому республики о завершении операции.

В качестве приложения приведем еще два документа, впрямую не относящиеся к операции по пленению Унгерна, но характеризующие участников этой истории.

 

 

Борис Алтайский

СПЕЦИАЛЬНОЕ ЗАДАНИЕ

В августе 1918 года Орловский окружной военкомат направил нашу специальную техническую команду в распоряжение штаба Восточного фронта. Трудное тогда было время для Советской республики. Интервенты и белогвардейцы захватили почти весь Урал, Сибирь, район Среднего Поволжья...

Когда мы прибыли в город Свияжск, нашу команду зачислили в резерв. Нам поручили охрану штаба армии, давали и отдельные боевые задания.

Вскоре нас откомандировали в распоряжение начальника особого отдела 5-й армии Ивана Петровича Павлуновского. Этого необычайно храброго чекиста очень уважал и ценил Ф. Э. Дзержинский...

С Иваном Петровичем Павлуновским впервые я встретился в 1918 году, в Казани, в гостинице на Проломной улице, в которой временно расположился штаб Восточного фронта.

Части Красной армии 12 сентября вошли в Казань, а вместе с ними вошла и наша Орловская техническая команда. Эта команда, несмотря на такое прозаическое наименование, предназначалась для особых заданий.

...Несмотря на свою занятость, Иван Петрович нас принял сразу и начал расспрашивать, сколько в команде человек, какие имеются специалисты, какого возраста, как размещаются, как питаются, как обмундированы и какое имеют вооружение.

Получив от нас исчерпывающие ответы, Иван Петрович сказал:

— Вначале вам предстоит серьезная учеба. Вы должны пройти курс специальной разведывательной службы. Без этих знаний хороших разведчиков из вас не получится. Идите к коменданту города Кину, вот вам предписание.

Пока мы разговаривали с Павлуновским, мы почувствовали в его вопросах человеческую заботу о людях. Он сразу в наших глазах приобрел большой авторитет. Мы старались запечатлеть образ своего нового начальника. Он был одет в офицерскую форму старой армии. Не хватало только погон. Оружия — ни шашки, ни револьвера — при нем не было. Светлые глаза смотрели на нас пристально. В его взгляде чувствовалась энергия и сила воли. Так или иначе, мы к своему новому начальнику сразу прониклись уважением.

Направились к коменданту города Кину.

Кин посмотрел бумагу Павлуновского и сказал:

— Разместим вашу команду в особняке фабриканта Крестовникова. Но прошу вас, как только явитесь в особняк, то составьте опись всего имущества, пока его не растащили. Там много ценных вещей. Ну, а что вам потребуется для вашего личного пользования, можете брать.

Ребята увидели особняк и не могли удержаться от оценки:

— Вот это дворец! В пору царю в нем жить, — сказал Иван Кудинов.

Дом действительно был хорош. Большие окна, дубовые двери, резные украшения придавали ему вид дворца.

Когда мы вошли во внутрь, мы и вовсе оторопели. Кругом была такая роскошь, такое богатство, что раньше мы ничего подобного не видали.

Столовая была отделана под дуб. Полы паркетные с художественными рисунками. Потолки лепные. Большие окна с бархатными и шелковыми шторами. По стенам барельефы и картины. Гостиная и того была шикарней — большая комната в три окна, обставленная мебелью в стиле ампир. Такими же были и другие комнаты, а в спальне и гардеробной мы нашли полные шкафы женской и мужской одежды, военной и штатской, и белья.

Вот тут-то и предстояло жить нашим ребятам…

— За всю службу первый раз буду жить в такой шикарной казарме, — сказал связист Кубышкин.

Прожив несколько дней в этом особняке, мы получили предписание сдать особняк коменданту и переехать на бывшую царскую яхту «Межень».

На яхте развевался флаг командующего волжской военной флотилией Фёдора Фёдоровича Раскольникова.

Ребята и тут острили:

— Ну и везет же нам. Так и провоюем в царских хоромах.

На «Межени» также все было обставлено богато и шикарно. Нас разместили по каютам. «Межень» готовилась к отходу вниз по Волге. Штаб 5 армии перебазировался в Симбирск.

В этот же день на «Межень» прибыл Иван Петрович Павлуновский. Он обошел отведенные нам каюты, убедившись, что все орловцы размещены удобно, сказал, что мы едем в Симбирск, где начнем проходить курс специальной подготовки.

Вечером в тот же день на отодвинувшемся от Казани фронте было затишье. Были слышны только отдаленные артиллерийские выстрелы большого калибра.

Собрались на верхней палубе. Лариса Михайловна Рейснер расположилась в кресле. Раскольников устроился на скамейке рядом с ней. Павлуновский, Калужский, Вишневский, Хореев и другие расположились вокруг них. Кто сидел, кто стоял. Настроение у всех было приподнятое, т. к. наши войска успешно продвигались на Лаишев — Чистополь.

Вначале разговор шел на военные темы, потом о разведке, о выполнении отдельных операций и боевых эпизодах периода наступления от Свияжска на Казань, а потом перешел на литературу.

Павлуновский сказал, что он любит поэзию и литературу. На вопрос Ларисы Рейснер: «А кто ваш любимый писатель?» — Иван Петрович ответил:

— Салтыков-Щедрин, — и добавил, что он даже часто руководствуется его произведениями.

— В каком же смысле? — спросил Всеволод Вишневский.

— В смысле изучения работы государственного аппарата. Помните медведя-генерала, от которого ожидали кровопролития, а он чижика съел. Вот так и я, когда посылаю своих особистов на оперативные задания, постоянно им говорю: «Не прозевайте главного и не съешьте чижика».

Все рассмеялись, а Лариса Михайловна сказала:

— Товарищи, раз зашел разговор о литературе, то позвольте мне сказать о своем любимом писателе О. Генри. Я считаю его большим мастером, и в особенности в области психологии. Кто из вас читал его рассказ «Джимми Хэйз и Мьюриэль»?

К нашему стыду, в то время никто из нас этого рассказа не читал. Лариса Рейснер немало этому удивилась и начала нам излагать содержание, в котором говорится о дружбе человека с лягушкой.

На всех нас содержание этого рассказа, мастерски переданного Ларисой Рейснер, произвело потрясающее впечатление.

— Как ни говорите, а О. Генри буржуазный писатель. Другое дело Александр Блок. Чего стоит его «Двенадцать»! — сказал Калужский.

На это Лариса ему ответила:

— Во-первых, Александр Блок поэт, а во-вторых, О. Генри не пишет о буржуазии, не прославляет ее, а пишет о простых людях, о их бедствиях и несчастьях. Так что О. Генри я не считаю буржуазным писателем, хотя он и американец.

— Ну что, Моисей Григорьевич, просветила тебя Лариса Михайловна? — сказал Иван Петрович.

Слушал я этих товарищей и удивлялся их всестороннему развитию. Мне, восемнадцатилетнему парнишке, казалось, что я никогда не достигну такого образовательного уровня. Но прошло время, и я многому научился благодаря помощи Ивана Петровича Павлуновского.

По прибытии в Симбирск сразу же Иван Петрович приказал мне найти книгу рассказов О. Генри, и мы с ним занялись ее чтением. В первую очередь прочли рассказ о разведчике Джимми Хэйзе и его подруге лягушке Мьюриэль.

Так было положено начало повышению моего литературно-художественного уровня, а вместе с тем и изучению премудростей разведывательного дела.

Эта беседа на палубе о литературе дала толчок к самообразованию не только мне, но и моему начальнику, хотя он был намного развитее и образованнее меня. Он в 1914 году окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Поэтому, прибыв в Симбирск, несмотря на очень ограниченное время, мы параллельно со специальными занятиями каждую свободную минуту использовали для чтения литературы.

Иван Петрович постоянно говорил, что чекист должен быть высокоразвитым человеком. Не имея возможности глубокого изучения отдельных наук, все пробелы надо пополнять хотя бы из Большой энциклопедии, где кратко дается представление обо всем.

— Без этих знаний, — говорил Иван Петрович,— хорошего разведчика из вас не получится.

200 часов учебы в разведшколе Павлуновского в Симбирске дали мне больше, чем 3 вуза, в которых мне потом довелось учиться.

По окончании курса Павлуновский вызвал меня и сказал:

— Беру вас с собой в Москву.

Так как у начальства не положено спрашивать, зачем и почему, я откозырял и вышел из кабинета. И только в поезде Павлуновский как бы между прочим обронил.

— Получим специальное задание и вернемся обратно. Мы ведь работники Восточного фронта.

По приезде в Москву мы с Павлуновским сразу же пошли на Лубянку.

— Иван Петрович, а к кому мы идем?

Павлуновский метнул на меня строгий взгляд и бросил:

— Придем — узнаешь!

Получили пропуска, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где сидел секретарь.

— Здравствуйте, товарищ! Мы приехали по вызову, — сказал Павлуновский.

— Здравствуй, товарищ Павлуновский! — ответил секретарь и предложил: — Посидите немного. Сейчас доложу Феликсу Эдмундовичу. Он о вас уже спрашивал.

Когда из кабинета председателя ВЧК вышел какой-то посетитель, секретарь сказал:

— Проходите.

Первым к двери шагнул Павлуновский, за ним — я. Навстречу из-за письменного стола вышел Дзержинский. Поздоровавшись с нами за руку, он сказал:

— Располагайтесь, товарищи, — и указал рукой на кресла. — Как у вас там дела? Рассказывайте.

Иван Петрович подробно докладывал председателю ВЧК о работе особого отдела 5-й армии, а я с интересом рассматривал легендарного Дзержинского и его кабинет.

Между тем Дзержинский продолжал расспрашивать Павлуновского:

— А как наши чекисты и особисты помогали Красной Армии в боях за Казань?

— Все было подчинено интересам общего дела. Некоторые бойцы нашей специальной технической команды даже участвовали в штурме города. Подрывники и десантники действовали замечательно. Они, Феликс Эдмундович, достойны всяческой похвалы...

Из Москвы мы выехали в Симбирск. 5-я армия в то время наступала вдоль Волго-Бугульминской железной дороги на Бугульму... В особом отделе мы получили задание. Оно заключалось в следующем: пробравшись через фронт белых, наша группа должна была проникнуть в Уфу, связаться с местными подпольными большевистскими организациями и развернуть активную диверсионную деятельность. Кроме того, требовалось непрерывно передавать своим информацию о противнике.

Не буду описывать подробности выполнения задания. Скажу только, что справились мы с ним неплохо. Может быть, потому, что нашей работой в тылу врага руководил лично Павлуновский. Это был, конечно, очень рискованный шаг для начальника особого отдела. Но что делать, произошло именно так. В условное время он выходил на одну из улиц Уфы торговать газетами и тихо отдавал нам короткие указания. С перевязанной щекой, в штатском поношенном костюме его просто невозможно было узнать.

29 декабря 1918 года части 1-й армии овладели городом Стерлитамаком, а 31 декабря войска 5-й армии заняли Уфу. Однако частный успех в центре не изменил тяжелого положения на всем Восточном фронте. Колчаковцы усилили нажим на нашем левом фланге. 3-я армия стойко вела борьбу, проявив немало героизма, и все же 24 декабря 1918 года ее части оставили Пермь. Захват белыми этого города создавал прямую угрозу Вятке, а их соединение с белогвардейцами, действовавшими с севера, грозило катастрофой всему Восточному фронту.

Выправить создавшееся положение на Восточном фронте могли только решительные меры...

Начавшееся наступление армий Восточного фронта шло с переменным успехом, но план Колчака по захвату Вятки был сорван. Успехи же войск правого крыла Восточного фронта — взятие Оренбурга и Уральска — и вовсе положили начало разгрому Колчака.

Под руководством Ивана Петровича Павлуновского мне пришлось пройти весь путь сибирский дальний с 18 по 22 год.

Уехал я из Сибири после освобождения ее от белогвардейцев, интервентов и бандитов.

 

 

Георгий Лосьев

ПАМЯТИ ЧЕКИСТА

Летом 1921 года к воротам двухэтажного деревянного дома по улице Щетинкина № 16 подкатил старенький автомобиль.

Автомобиль этот достался нам от Колчака. Я знал его историю и, поставив к стене забора свой велосипед, стал рассматривать это тогдашнее «чудо техники».

Из автомобиля вышли два «кожаных» человека.

Первый из них, довольно высокий и статный, отмеченный небольшой лысинкой, окликнул меня:

— Эй, матрос!

Я подошел.

— Я — Павлуновский, — сказал приезжий.

— Иван Петрович?!

— А ты где работаешь? В ЧеКа?

Я подтвердил. Сказал, что работаю у Сманцера...

— А как застрелился у вас Шишков, знаешь?

— На пароходе, во время Колыванского мятежа. Не пожелал сдаться на милость бандитам.

— Ну, это и я знаю! А подробности? Что с семьей стало?

— Не знаю, — ответил я, пожав плечами.

— Это очень плохо, что в губчека не знают подробностей. А ну-ка, Гуржинский, что стало с семьей Шишкова? Вот шофер мой — он, по сути дела, не чекист, а знает. Бери пример... Мы обязаны все досконально знать.

Вездесущие ребятишки облепили автомобиль Павлуновского. Иван Петрович стал рассказывать происшествие. Слушали его все с огромным интересом, а я подумал: «Вот здорово рассказывает!.. Как будто сам был на пароходе “Богатырь”…» И постепенно смысл слова «чекист», его сокровенное значение, способность чекиста узнать то, что не знает другой, — доходило до моего разумения...

— Вот так, — закончил Павлуновский. — Что такое чекист, понятно?

Кто-то сказал: «Не болтай, а слушай!..»

Павлуновский подтвердил:

— Именно: «Не болтай, а слушай!». А ну-ка ты, белобрысая, кто у вас в коммуне заведующий?

Воспитанница Катковская смутилась.

— Вот его отец, — ткнул пальцем на меня какой-то парнишка.

— Правда? Тогда зайдем к нему... Как, чекист, можно?

— У него всегда народ... — мотнул башкой я. — Конечно, можно! Зайдемте...

— Гуржинский, Гуржинский, возьмись за карбюратор. В нем вся причина, — бросил на ходу Иван Петрович, поднимаясь по лестнице.

Отец сидел за столом и что-то писал.

— Александр Петрович, расскажи, пожалуйста, как разместил приезжих. А потом скажи, как у вас с мясом. Не надо ли чего сделать властью Сиббюро?

Оказалось, ничего не надо. Вот разве бычка забить? Завхоз у нас был «шибко интеллигентный», в белых перчатках привык работать.

Я, не долго раздумывая, взял винтовку и забил бычка.

Стрелял прямо во дворе, в конюшне.

Когда вернулся, рядом с Павлуновским сидел шофер Гуржинский, видимо, уже управившийся с карбюратором.

— Покатай ребятишек, — попросил его Иван Петрович. — И с ветерком!

А мне кинул вполголоса:

— Ты на глазах у ребятишек зря с быком расправился… Надо было за город вывести, понял?

Но и отец с ним не согласился.

— Все равно всего насмотрятся. У нас на Кавказе...

— То — на Кавказе, — протянул Иван Петрович и, обратив внимание на университетский значок отца, спросил: — Ты какой факультет окончил?

— В Томске — юридический.

— Оно и видно, юридический!

Он рассмеялся.

Много лет спустя я узнал, что Иван Петрович был первым в Сибири чекистом-юристом.

«Чекист-юрист» — тогда об этом как-то никто не задумывался: чекист — и хватит, и слава богу!

— Ну, поехали, Гуржинский, забирай ребятишек!

Полный автомобиль набрал Гуржинский. Было много хохота, шума и гама.

— Сколько у тебя детей, Лосьев, кроме этого? — Иван Петрович кивнул на меня.

— Трое...

— И все — при тебе? Понимаешь, в чем дело: у каждого ребятенка есть мама. Пусть не рядом, но где-то она все же есть, на задворках памяти пусть, но есть — мама! Мама — большое слово! А у вас во дворе на их глазах так запросто телят стреляют... Понял, томский юрист? И ты, чекист, понимаешь, в чем дело? Эх вы... Вот что, любитель стрельбы, — взгляд в мою сторону, — готовься в командировку...

— Куда, Иван Петрович, в какую командировку?

— В Омске узнаешь... С твоим начальством я согласую... Ну, будь здоров!

На столе Павлуновский оставил бумажку. Вот она:

 

«Постановление Сибревкома об образовании сибирской чрезвычайной

комиссии по улучшению жизни детей и устройству их.

28 июля 1921 года.

В развитие Постановления ВЦИК от 10 февраля сего года и инструкции, опубликованных в “Известиях” ВЦИК от 17 февраля с.г. и принимая во внимание стихийное движение детей из голодных местностей Европейской России в Сибирь, в целях предупреждения тяжелых последствий этого движения, смертности детей, роста преступности, эпидемических заболеваний, нищенства, роста спекуляции и пр. на почве голода. Сибирский революционный Комитет постановил.

1. Признать дело улучшения жизни детей и устройство детей, прибывающих из пределов Европейской России, ударным боевым заданием, со всеми вытекающими отсюда последствиями, осуществление которого возложить на Комиссию по улучшению жизни детей в составе представителей ВЧК, Наркомпроса, Наркомздрава, Наркомпродт, ВЦСПС, Рабкрина при губисполкомах.

Председатели губернских комиссий утверждаются губисполкомами, председатели уездных комиссий утверждаются уисполкомами.

2. На основании пункта 1-го Комиссия по улучшению жизни детей при Сибревкоме преобразуется в Сибирскую Чрезвычайную Комиссию по улучшению жизни детей, в следующем составе: от ВЧК т. Павлуновский, от Сибнаробраза т. Вершина, от Сибздрава т. Донец, от Сибпродкома т. Краукле, от Сибрабкрина т. Mусунов. На которую возлагается срочное сформирование аппаратов на местах.

3. Председателем Комиссии назначается т. Павлуновский

4. Права и обязанности Чрезвычайных Комиссий определяются постановлением ВЦИК и особой инструкцией Сибревкома.

Ввести в действие настоящее постановление по телеграфу.

Председатель Сибревкома

Управляющий делами»

 

Я выехал в Омск, где вместе с местными чекистами Константиновым и Тамбовцевым принял участие в ликвидации банды Козырькова.

Вскоре грянул «Западно-Сибирский мятеж».

Организовал и возглавил его бывший колчаковский поручик Родин. Это было особо жестокое выступление кулачества. Было убито свыше пяти тысяч коммунистов и сочувствующих. Советской власти в Сибири был нанесен тяжелый удар. Мятежники захватили железнодорожные магистрали по линиям Омск — Тюмень и Петропавловск — Курган. Были захвачены огромные сибирские территории — Омский, Шадринский, Челябинский и Тюменский уезды. Мятежники успели сформировать четыре фронта «Северный», «Кокчетавский», «Юго-Западный» и «Восточный», создали несколько своих дивизий, общим числом до ста тысяч человек. Во главе советских частей была поставлена «тройка» — председатель Сибревкома Н. И. Смирнов, «сибирский главком» В. И. Шорин, а председателем «тройки» был назначен Иван Петрович Павлуновский.

Самое «сердце мятежа» было предоставлено Павлуновскому, и он нанес крепкий удар в это «сердце»!..

Мятеж был ликвидирован. На его ликвидацию была направлена почти вся партийно-комсомольская организация Новониколаевска... Я тоже был в числе мобилизованных коммунистов и работал в контрразведке.