Уральские встречи Чехова

Отмечая в эти зимние дни 150-летие со дня рождения классика русской литературы Антона Павловича Чехова (1860—1904), мы вправе вспомнить и рассказать о поездках писателя на Урал. Было это в конце ХIХ — начале ХХ веков: в 1890 году, по пути на Сахалин он заехал в Пермь; в 1901 году совершил путешествие по Каме, затем была Башкирия, где лечился кумысом на местном курорте Аксеново; в 1902 году вновь посетил Пермь и вместе с фабрикантом-меценатом Саввой Морозовым проехал в его имение в Прикамье — во Всеволодо-Вильве (а перед этим побывал в Екатеринбурге, остановившись в гостинице «Американская» — здание сохранилось, ныне в нем художественное училище; в 1918 году именно здесь Уральский облсовет принял решение о расстреле императора Николая II и его семьи).
Польза всякого путешествия для творческого человека — очевидна. По ходу движения происходят непрестанные открытия характеров доселе далеких незнакомых людей и близкого себя в разнообразных обстоятельствах окружающей действительности. Так произошло и с Чеховым, который, сохраняя пушкинскую традицию путешествия, «то в кибитке, то пешком», проделал большой географический путь от Москвы до Урала и далее, до Дальнего Востока. Странствуя по России, Чехов проявил себя не только художником слова, но и общественным деятелем — он строил школы, оказывал материальную поддержку нуждающимся, организуя сбор средств. Благодаря ему и в Перми началось благотворительное движение «Белый цветок» в помощь больным туберкулезом. Многим он посылал свои книги. Лекарь, писатель, друг всех сирых — таков был Антон Павлович, для которого Урал и Сибирь были близки и интересны.
Еще в 1887 году, в рассказе «Мальчики», один из юных героев Чечевицын — он же Монтигомо Ястребиный Коготь, планируя побег из родительского дома, говорит: «Сначала в Пермь…»
С того далекого времени и по сей день Пермь продолжает высказываться именами Чехова, Дягилева, Пастернака и нашего современника Алексея Иванова. И еще: «тени трех сестер Прозоровых стали неотъемлемой принадлежностью пермского культурного ландшафта», — по выражению местного филолога В. Абашева.
Пьесу «Три сестры» А.П. Чехов написал в 1900 году, обронив в одном из писем А.М. Горькому: «Действие происходит в провинциальном городе вроде Перми…»
Но вернемся в апрель 1890 года. Свои письма с Урала и из Сибири Чехов подписывал иногда так: «Homo Sachaliensis». Написал, как диагноз поставил: человек сахалинский. «…Право, недурно быть врачом и понимать то, о чем пишешь…», — замечал он по этому поводу. Постоянно выбирая между любовницей (медициной) и женой (литературой), Антон Павлович склонялся к последней, заметив однажды: «Литератору нужен хоть кусочек общественной жизни». Проехав всю Россию на перекладных, он сполна познал ту жизнь, признавшись: «У меня все просахалинено». Не зря об этом дальнем каторжном острове в народе говорилось: «Вокруг — море, а в центре — горе».
Урал, ставший с ХVII века, со времени ссылки в Ныроб боярина Михаила Никитича Романова, попавшего в опалу всесильному Борису Годунову, гиблым местом гонимых, юдолью печали, влек Чехова, увидевшего Пермь как «ворота в Сибирь». И рассекал те ворота кандальный Сибирский тракт, проходивший через весь город. «Много беспокойных голов проходило по пермским улицам, и много людей с чутким сердцем томила Пермь в их одиночестве», — писал современник Чехова.
Тяжелая печать некоего проклятья лежит на этом камском городе, бывшем в древности Великой Пармой. С тех пор, как летом 1918 года здесь расстреляли некоронованного Михаила Романова, брата последнего российского самодержца, нет покоя этому месту, где люди пытаются жить вскачь на «Хромой лошади»…
Конечно, его удивила огромная Кама. Настроение писателя было разным, но в одном из писем читаем: «…Очень красивы буксирные пароходы, тянущие за собою по 4-5 барж; похоже на то, как будто молодой, изящный интеллигент хочет бежать, а его за фалды держат жена-кувалда, теща, свояченица и бабушка жены…»
Так мог написать только отпетый убежденный холостяк, сказавший в узком кругу: «Я выше женитьбы». Да, роль буксирного парохода-мужа была явно не для него.
Вот и в ту позднюю весну 1890 года он писал, что ветер дул «резко и противно», а «камские города серы» и что единственное занятие жителей — «приготовление скуки, мокрых заборов и уличной грязи».
Так, постепенно камские реалии проникали в будущую пьесу: «…Длинная еловая аллея, в конце которой видна река. На той стороне реки — лес… Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который бы не был похож на других, ни одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем…» («Три сестры»). Это было сказано под настроение.
Во время своего первого пребывания в Перми Антон Павлович посетил Мотовилиху, хотелось посмотреть известный пушечный завод, пообщаться с рабочими. Район этот и сегодня — рабочая окраина Перми и живет здесь на косогорах тот же местный народ, каким его увидел Чехов более века назад. «Здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, широкоплечие, с маленькими глазами, с громадными кулачищами. Родятся они на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствует не акушер, а механик» (чеховское впечатление 1890 года от встречи с рабочими Мотовилихи, управлявшими гигантским 50-тонным молотом).
Пребывание на Урале, встречи на Каме подарили писателю яркие впечатления, которые буквально рассыпаны по его письмам, рассказам, пьесам. Именно в этих поездках он обратил внимание, что уральцы знают и любят книги своего земляка Д.Н. Мамина-Сибиряка, говорят о нем больше, чем о Л.Н. Толстом. Чехов дружил с Дмитрием Наркисовичем, ценил его прозу, признавался, что когда читал его писания, то «чувствовал себя таким жиденьким, как будто сорок дней и ночей постился». Но это признание не исключало, конечно, и дружеской критики — прочитав повесть Мамина «Около господ» (1900), Чехов отверг ее, назвав «грубой, безвкусной».
С парохода «Пермь» писатель сообщал сестре: «…Стали попадаться инородцы. Татар очень много: народ почтенный и скромный» (24 апреля 1890).
От Пермского вокзала, построенного в старорусском стиле (здание сохранилось), писатель добирался до Мотовилихи на телеге, из-за плохой дороги извозчики отказывались ехать до завода. Неслучайно в пьесе «Три сестры» появится реплика Вершинина: «…Только странно, почему вокзал железной дороги в двадцати верстах…»
По пути ему повстречался местный железнодорожник А. Чайкин, который буквально накануне прочитал чеховскую повесть «Степь», опубликованную в журнале «Северный вестник». Им было о чем поговорить. А обратно писатель шел пешком по шпалам от станции Мотовилиха до Перми I (недавно я прошел этот путь и скажу, что он довольно не близок). И вновь повстречался с путейцем Чайкиным, который, оживленно разговаривая, машинально поддержал гостя за локоть. Чехов вежливо освободился, пошутив: «Извините, но про нас могут подумать, что железнодорожник поймал “зайца”».
Интересно, что позже А. Чайкин работал актером в Пермском драматическом театре, не раз играл и в чеховских спектаклях, был даже журналистом (умер в 1950 году) и оставил о той незабываемой встрече воспоминания.
Останавливался Антон Павлович в небольшой, но уютной гостинице Дворянского собрания (гостиницу снесли 30 лет назад, в самом Дворянском собрании ныне клуб МВД). Рядом с гостиницей была Воскресенская церковь. Услышав церковный благовест, Чехов с грустью атеиста-медика, впитавшего черты известного тургеневского персонажа, произнес: «Вот любовь к этому звону — все, что осталось еще у меня от веры».
И в письме от 29 апреля 1890 года он пишет с Урала в Москву: «Колокола звонят великолепно, бархатно…»
Воскресенский храм на Вознесенской улице, 37 (ныне Луначарского) также снесли, как и гостиницу, на стене которой еще в 1954 году была установлена мемориальная доска. Снесли все, предав забвению пребывание Чехова в Перми…
Когда в Московском художественном театре начались генеральные репетиции «Трех сестер», автор пьесы был на лечении за границей. Но вдруг прислал письмо с лаконичным требованием: «Вычеркнуть весь монолог Андрея в последнем акте и заменить его словами: “Жена есть жена”».
Однако Станиславский оставил прежний монолог. В мае 1901 года писатель приехал в Москву, где состоялось его венчание с актрисой МХТ Ольгой Леонардовной Книппер. Этот шаг Чехова поразил многих. Иван Бунин высказался прямо: «Это самоубийство. Хуже, чем Сахалин». В чем-то он был прав — через три года Чехов скончался, а злые языки назвали актрису «беспокойной женой покойного писателя». Конечно, влюбленность и болезнь сыграли свою роль, как и настойчивость и женская опытность Книппер. А свадебное путешествие и медовый месяц новобрачные решили провести своеобразно: отправились на Южный Урал, в Уфимскую губернию, на кумыс. Преодолели долгую дорогу: по Волге, Каме, Белой до Уфы, затем несколько часов по железной дороге в уральское предгорье — в Андреевский санаторий близ станции Аксеново. У пристани Пьяный Бор они застряли на целые сутки, ночевали прямо на полу в большой крестьянской избе. Не зная точного расписания парохода, находились в тревожном ожидании, но успели отведать знаменитых на всю Россию пьяноборских раков. «На Антона Павловича эта ночь, полная отчужденности от всего культурного мира, ночь величавая, памятная какой-то покойной, серьезной содержательностью и жутковатой красотой и тихим рассветом, произвела сильное впечатление, и в его книжечке… отмечен Пьяный Бор», — вспоминала О.Л. Книппер.
Чехову поначалу понравилось в Аксеново: прекрасная дубовая роща, река Дема, табуны лошадей в ночном, вольный степной ветер с запахами медоносных трав и башкирский мед. Но праздная жизнь вскоре наскучила. Издателю А. Суворину он напишет из Аксеново: «…Здесь скучновато, но делать нечего, надо пить кумыс, которого я выпиваю уже по четыре бутылки».
И все-таки Чехов не выдержал, и супруги сбежали из Башкирии в Ялту, ближе к морю.
Во время своего первого посещения Перми, Антон Павлович пришел к выводу, что «в России все города одинаковы, Екатеринбург такой же точно, как Пермь или Тула». И все же его влекло в этот провинциальный город на берегу Камы, в котором величавая окружающая природа уживалась рядом с мелочной суетой, праздностью, размеренной обывательской жизнью.
Прикамское селение Всеволодо-Вильва, куда по приглашению Саввы Морозова 23 июня 1902 года приехал А.П. Чехов, находилось в красивой лесистой местности. Здесь еще в 1808 году был построен завод по выплавке чугуна, но с истощением запасов руд производство прекратилось, и завод бездействовал, пока московский фабрикант Морозов не выкупил его у бывших хозяев Всеволожских. Энергичный Савва Тимофеевич довольно быстро наладил производство продуктов сухой перегонки дерева (замечу, что уже в советское время это предприятие, получившее название «Метил», оставалось долгие годы единственным на Урале крупным заводом по сухой перегонке, получая метиловый и древесный спирт, ацетон, химические масла и т. п.). А деловые люди всегда были интересны Чехову.
В письме с парохода «Пермь» (1890) он сообщал: «Со мною едет судебная палата. Люди не даровитые. Зато купцы, которые изредка вставляют свое словцо, кажутся умницами. Богачи попадаются страшенные».
Новое сословие «чумазых» (определение Салтыкова-Щедрина новым русским «денежным мешкам», купцам-предпринимателям) прочно вошло в художественные произведения Чехова, вспомним «Вишневый сад». И на пароходе «Пермь» он вновь столкнулся со своими героями. Из Екатеринбурга писал матери: «…Сегодня утром входит один такой — скуластый, лобастый, угрюмый, ростом под потолок, в плечах сажень… Ну, думаю, этот непременно убьет». Непрошенным гостем оказался… двоюродный брат А.М. Симанов, член Екатеринбургской земской управы, владелец мельницы и вдобавок редактор «Екатеринбургской недели» (все как в наше время!). О нем Чехов писал: «…Живет основательно, богатеет, толстеет». И добавлял: «…Родственнички — это племя, к которому я равнодушен… Прасковью Тихоновну, Собакия Семеновича и Матвея Сортирыча видеть я не буду…» Что, однако, не помешало черты этого своего родственника воплотить в образе «Ионыча»… Как и Салтыков-Щедрин в «Господах Головлевых» вывел всю родню: от матери до братьев, за что и был лишен родового наследства.
А Чехов еще на заре своей репортерской юности писал об уральском купце А.С. Губкине, «чайном магнате», который жил в Москве, по соседству на Малой Дмитровке. Его внук Александр Григорьевич Кузнецов обитал, в основном, в Ялте и Ницце (та же болезнь легких), но был почетным гражданином Кунгура и попечителем ялтинской гимназии, владельцем домов и владений в Москве и в Крыму (имение «Форос», получившее известность в революционном августе 1991 года).
Общение с фабрикантами привело молодого Чехова к осмыслению социальной проблемы нищенства и благотворительности в России. Частные благодеяния сталкивались с общественной благотворительностью, много говорили о самоуважении и воспитании личности, но поток нищих увеличивался с каждым годом. По Чехову, нищенство можно будет искоренить в России «лет через тысячу». По его мнению, толстосум «наймет людей в нищие, если только наука и время похерят пролетариат».
Поводом для приезда Чехова на Урал послужило открытие школы, построенной Морозовым для заводского населения поселка. Конечно, писатель не мог не согласиться поучаствовать в этом благородном мероприятии, ибо всю жизнь содействовал продвижению образования в провинциальные окраины России. Местная пресса («Пермские губернские ведомости») все перепутала и с восторгом известила о приезде в Пермь… Максима Горького, вспомнив, что его отец родом из Перми. К «приезду дорогих гостей» в газете «Пермский край» появилось стихотворное посвящение: