Вы здесь

В игрушечном автобусе

* * *

Весь день отгоняя детей от забора

И мух от расчесанных ух,

Во двор не впустив ни бандита, ни вора,

Проверив прохожих на нюх,

 

В холодные сумерки мордой уткнувшись,

В периметре будки своей,

Дугой изогнувшись, улиткой свернувшись,

Глядит, как ползет муравей.

 

А в небе рождается знак зодиака,

И день себе ищет ночлег,

Глаза закрывает и шепчет собака:

«Устала я, как человек…»

 

Буква «л»

Кто не выговаривает

Букву «уэ», того

Ею жизнь одаривает

Щедро и тепуо.

Ярче светит уампочка,

Соунце — тоже, чтоб

Чеуовек быу уапочка

И не морщиу уоб.

Обуака пушистее,

Уасковей суова,

Ябуоки душистее

И вкусней хаува.

Буква «уэ» — как уожечка,

Ёгкий поцеуй,

И еще немножечко —

Ето и июй.

 

* * *

В игрушечном автобусе куда-то

Везут продолговатого солдата:

Торчат из лобового сапоги,

А голова из заднего окна —

Ему оттуда родина видна

В морозном перевернутом тумане

С комком кутьи и ножиком в кармане,

И не видать за родиной ни зги,

И голова побита и порвата —

В ней ковыряли скальпелем медаль.

Шофера нет, никто не жмет педаль,

Лишь тихо за веревочку куда-то

Везут вдвоем родители солдата

Автобус, будто саночки, во тьму,

И мама дышит в зиму корвалолом,

Продолговатым кашляя глаголом,

За шаль хватаясь: «Холодно ему».

 

* * *

Пролетел самолет —

И над кладбищем снова тихо.

Только ветер в траве.

Только жарко и ветер в траве.

А за полем — канал.

И у самой воды — облепиха.

Искупаешься и

Обсыхаешь — песок в голове.

 

А бывает, нырнешь —

И выныриваешь паршиво:

Как закрутит тебя,

Ничего не понять, кто где,

Руки, ноги, вода и небо,

И Леха — Шива

Со змеей на руке.

Ну, с такой, что живет в воде.

 

Пролетел самолет —

И выныриваешь в кабинете.

Понедельник, работа,

Все зыбко и на весу.

Аспирин, кофеин

И зачем-то стихи о лете.

Как песок в голове.

Или будто вода в носу.

 

* * *

Кафе «У реки» проводит поминки.

Можно свои продукты.

Бабки едят лапшу, затянув косынки,

На кухне кипят сухофрукты.

 

Женщина в черном вдруг начинает петь:

«Empty spaces, what are we living for» —

Ей от ужаса хочется умереть,

А от громкого голоса трескается фарфор,

 

С вешалки грохается пальто —

Ее, похоже.

Английский не знает толком почти никто,

Женщина — тоже.

 

Ее ведут подышать, приоткрыв окно.

Не до этого недоразумения:

У столов суетятся работницы районо,

Умер учитель пения.

 

* * *

Нам давали цветы на лето.

У меня был всегда декабрист.

Не похожий совсем на поэта.

Неказист.

И несешь вот его до дома —

Как беременная жена!

Что пока еще не знакома

И одна.

 

И дрожишь, как над первым чадом,

Тоже будущим, в сонме лет.

Как проснешься с ним ночью рядом —

Дышит, нет?

 

Ну конечно, на самом деле

Так никто и не представлял.

Лето выдержит — еле-еле.

Слаб и вял.

 

И не в детях-то, в общем, дело,

И не в женах, и не в мужьях.

И не в лете, что нас пропело.

Не в друзьях.

 

Велика ли была забота?

И не то чтоб цветок был плох.

А во всем этом было что-то.

Видит Бог.

 

* * *

Уставшая сама от всех наук,

Оглядывая классную обитель,

Учительница говорит: «Лесрук».

А кто это? Лесной руководитель?

 

Причем здесь он и где он вообще?

За вешалкой? Под партами? В портфеле?

Нет лесрука среди моих вещей,

Как в дневнике — седьмого дня недели.

 

Должно быть, это выдуманный друг

Учительницы, мы его не видим,

И потому не поднимаем рук.

А то обидим.

 

* * *

Пока шипит таблетка мукалтина,

Бежит ребенок рассказать на кухню,

Что он вулкан и что во рту лавина,

А может, лава (ну же, щас потухнет!).

 

Но все уже полдня как на работе,

Но все уже полжизни как не дети,

И самый грустный кратер на планете

Закроет рот и мукалтин проглотит.

 

И снег пойдет, как пепел, незаметно,

И холодильник, весь трясясь от жара,

Вдруг пробормочет: «Этна, Этна, Этна» —

И замолчит, чихнув: «Килиманджаро!»

 

* * *

Один человек говорил «номер»,

Другой говорил — «нумер».

Один человек однажды помер,

Другой человек — умер.

 

К ним приходили на 9, на 40,

Переступали порог.

Одни говорили, что в блинчиках творог,

Другие — что в них творог.

 

Жизнь — это «лестница» с трудной согласной,

Это июнь-июль.

«Смерть» — это слово с ударной гласной.

 

Ноль.

Нуль.

 

* * *

когда отец работал на дробилке

чихал и кашлял в злачные опилки

молол зерно за сущие копейки

за что-нибудь на ложке или вилке

а портмоне вздувалось от иконки

пылилось лето на усах котейки

и плакали на огороде лейки

кормили зиму вспаханные сотки

и распускались в сумерках обмылки

на илистом бетоне у колонки —

политы грядки и помыты пятки —

в то время расцветали незабудки

мы уходили заперев калитки

мы уплывали на закатной лодке

в тепло дворов и уличные шутки

и мама на пружинной жаркой плитке

варила суп из голубиной грудки

и месяц сам с собой играя в прятки

дрожал в окне как знак в тетрадной клетке

похожий на рогатину из ветки

подставленной под ржавое корыто —

вот налетели голуби поесть

ячмень пшеница зернышек не счесть.

то было раз

но детям было сыто.

кто б ни снимал и покупал тот дом

пусть птица мира греет их крылом

и шито-крыто круто чито гврито

и вмятины от ножек под столом.

100-летие «Сибирских огней»