Вы здесь

В поисках потерянной конгруэнтности

Дискуссия
Файл: Иконка пакета 15_xlebnikov_vppk.zip (18.99 КБ)

Проблема, предлагаемая к обсуждению в статье Олега Полежаева «К вопросу о поэтической критике», безусловно, назрела и даже в какой-то мере почти перезрела. Мы столкнулись c интересным литературным, культурным феноменом: с одной стороны, наблюдается определенное оживление в современной сибирской поэзии, есть ряд интересных публикаций и изданий, активизировалась фестивальная жизнь, хорошо освоен и работает такой формат, как поэтический слэм, а с другой стороны — эта активность не подтверждается и не подкрепляется литературной критикой, призванной профессионально оценивать все разнообразие поэтического пространства. И очень хорошо, что эта проблема осознается всеми участниками литературного процесса. Нам важен консенсус в начале разговора — сибирская поэзия нуждается в диалоге с критическим сообществом. И мой уважаемый коллега в своей статье изложил взгляд на возможное взаимодействие с позиции представителя сибирской поэзии. Наше высказывание — взгляд на проблему со стороны современной сибирской критики.

 

* * *

В тексте нашего коллеги присутствуют несколько базовых положений, повторяющихся в разных связках и комбинациях, поэтому без труда можно сформулировать его основные посылы:

1. Теоретически работа основывается на триаде автор — текст — читатель. Олег Полежаев заявляет о сложных отношениях между автором и текстом, в которых зачастую автор — сторона, подчиненная тексту. Еще больше сложностей возникает в обратных отношениях, когда читатель через текст движется к авторскому замыслу. Необходимой фигурой в этом движении выступает критик, призванный установить или облегчить контакт между текстом и читателем.

2. Критик должен соотносить собственный читательский опыт с «направлением художественной мысли автора». Если в результате прочтения текста отождествления не получилось, то это проблема, скорее всего, именно критика, который «не сумел понять», «ограничен в своем читательском опыте», «читает много, но не то» (при этом автор пытается обойти вниманием вариант «поэт все-таки пишет не то»).

3. Критик склонен сравнивать текст с образцами, которые существуют в его сознании, что снова приводит к тому, что «неповторимость творческого сознания» не находит отклика в косном сознании критика.

4. Нежелание бороться с этими двумя проблемами приводит к возникновению «антикритики» и «антикритика». Последний смеет указывать автору на недостатки его текста, да и попросту самоутверждается за счет автора и текста. Недостатков же, как мы понимаем, быть не может, но есть то самое несовпадение, которое автор красиво называет неконгруэнтностью авторского и читательского сознания, а чтобы возникла конгруэнтность, критику предлагается больше читать.

А если чтение не помогло честно назвать поэта гением и все равно возникает тревожащее сознание ощущение, что «поэт пишет не то»? Мой коллега все же рассмотрел этот гипотетический вариант: нужно обратиться к опытным людям и опросить их. Если кто-то из них признает ценность текста — критик с горечью должен констатировать ограниченность своего читательского опыта, замолчать и принять. От своего лица для экономии времени могу посоветовать упомянутому критику обратиться непосредственно к творцу текста. Итог тот же: безболезненное и, главное, быстрое принятие текста.

Теперь разберем эти пункты по очереди.

Знакомая нам триада автор —текст — читатель, конечно, не последний аргумент в критике и филологии. Уже в начале прошлого века было создано несколько моделей этих отношений, которые развиваются, дополняются и опровергаются вплоть до наших дней. Просто назовем несколько имен и направлений: М. М. Бахтин, Г. Гадамер, постмодернистские концепции в различных изводах...

Но, несмотря на общеизвестность, триада не стала общепринятой до сих пор. Даже в прозе отделить полностью автора от текста не представляется возможным. Вспомним слова Флобера: «Госпожа Бовари — это я». «Смерть автора», растворение писателя в тексте или тирания текста над автором — прекрасные темы для выступлений на солидных литературоведческих конференциях и повод для получения научных степеней. К литературе это имеет отношение более чем опосредованное.

В поэзии же отношение между автором и текстом еще сложнее, чем в прозе. Автор в поэзии присутствует не только в форме лирического монолога и прямой речи. Автора можно декодировать через предметные ряды («Большая элегия Джону Донну» И. Бродского), сюжет, он может «раздваивать» себя, наделять собственными авторскими чертами природные объекты (Н. Заболоцкий). Вспомним о хокку — усладе рафинированных интеллектуалов. Но мой коллега в своей статье объявляет вопрос об отдельной независимой природе текста решенным, ссылаясь на такой авторитетный источник, как Винни-Пух.

Из этого небесспорного тезиса делается вывод о необходимой функции критика как посредника между автором, текстом и читателем. Пусть будет так.

А вот дальше следуют пассажи, с которыми просто нельзя согласиться. Для начала ясно, просто и неправильно определяется природа и сущность литературного критика. Он объявляется всего лишь «профессиональным читателем».

Но на наш взгляд, литературный критик — это писатель, для которого необходимым условием творчества выступает наличие художественного текста с последующей рефлексией по поводу данного текста. Акцентируем внимание на рефлексивности: талант прозаика или поэта может носить черты органичности, критик же работает осознанно и рецептурно. Ограничивает ли это критика, загоняет ли его в определенные рамки? Да. Но ограничение — родовая черта литературы, и, например, для автора детектива непреложным условием при создании текста является преступление. Что же касается критиков, то, кроме необходимости действовать в определенных рамках, им присущи и другие отличительные черты. К основным признакам следует отнести эстетический канон — центр художественного сознания критика. Ориентируясь на него, критик и выносит свои суждения о тексте. Канон — это не только формальный принцип сознания, он наполнен содержанием, иерархически выстроен. Представления о прекрасном или безобразном всегда соотносимы с образцами, которые имеют названия, имена и фамилии. Не хочется опираться на костыли цитат, но все же напомним высказывание И. Бродского: «Природе искусства чужда идея равенства, и мышление любого литератора иерархично». Критик же по своей природе — литератор в квадрате, так как создает свои тексты на основе текстов других авторов, которые включаются в иерархию или исключаются из нее. Благодаря этому иерархия имеет динамическую природу, живой литературный процесс не дает ей окаменеть. Поэтому критик всегда сравнивает и оценивает.

Уважаемый коллега в своей статье несколько раз повторяет положение о том, что критика должна быть объективной и, соответственно, необходимо избегать субъективности. Позволим себе уточнить и эти тезисы.

Мы полностью принимаем идею об объективности критики, но понимаем это несколько иначе по сравнению с автором статьи. При оценке текста мы должны опираться не на восприятие личности автора («с таким лицом писать стихи — преступление»), но соотносить его творчество с категориями нашего канона. И вот тогда субъективность (действительно, не самое лучшее для критика качество) превращается в нечто иное, хотя и близкое по звучанию, — в субъектность. Критик — не просто носитель канона (как читатель, обладающий хорошим литературным вкусом), критик осознанно ищет точки приложения канона на материале творчества того или иного субъекта (автора). Выносимые критиком суждения по необходимости являются категоричными, так как выражают сущностную сторону эстетической позиции. И здесь, кстати, (в)скрывается важное отличие критика, пишущего о прозе, от критика, предметом изучения которого выступает поэзия.

В первом случае критик обладает аппаратом аналитического прочтения текста, он может составить сложную формулу оценки прозы: допустим, указывает на оригинальность сюжета произведения — и одновременно отмечает плоскость характеров героев, действующих в рамках этого же сюжета. В итоге появляется возможность дать произведению сложную дробную оценку.

Синтетическая же природа поэзии, как и поэтического таланта, в меньшей степени способствует подобному разложению на элементы. Плохо это или хорошо, но подавляющее большинство критических отзывов о поэзии строится на цитировании: в положительных рецензиях приводят строки, вызвавшие у критика восторг или хотя бы приятие, в отрицательных — те, которые были не поняты или просто не легли на душу. Поэтому мы также осознанно не можем принять призыв к перманентному расширению читательского опыта, которое якобы необходимо для критика. Наматывание километров прочитанных текстов для критика качественно бессмысленно.

Таким же сомнительным методом представляется обращение критика к «помощи других людей с читательским опытом». Напомним, что критик пишет текст, обладая сформированными и сформулированными эстетическими категориями. «Другие люди с читательским опытом» — сторонники иных эстетических канонов и могут при желании написать свой текст или высказать мнение по поводу уже написанного критического отзыва. Нам не совсем понятна попытка усреднения критического восприятия поэзии. Она с неизбежностью приведет к тому, что критика попросту окажется ненужной, неинтересной читателю. Выиграет ли от этого сам автор?

Хотелось бы также обратить внимание на высказанный в статье нашего коллеги настойчивый призыв прийти к «поэтической» критике, которая противопоставляется «поэтичной» критике. Последней ставится в вину метафоричность и иносказательность, то есть признаки литературы как таковой. И здесь автор статьи, надо признаться, последователен. Определяя этапы создания критического отзыва, на последнее место он помещает наличие «четких критериев художественности», к которым с роковой неизбежностью вновь прибавляется «полное осознание своего читательского вкуса». Совокупные последствия подобного подхода очевидны: если сам критик, как мы помним, выводится за рамки литературы, превращаясь в начитанного, доброжелательного, немного пугливого человека с солидным списком знающих людей в телефоне, то, соответственно, и тексты, написанные им, должны быть «культурными» и как минимум «умеренно комплиментарными».

В свое время Е. Крапивницкий, основоположник и глава Лианозовской школы, написал стихотворение о своих коллегах:

 

Художник Анатолий

Брусиловский — гений!

Художник Илья Кабаков — гений.

Поэт Игорь Холин — гений…

 

Далее в стихотворении следует список, насчитывающий почти полторы сотни фамилий. Крапивницкий, конечно, издевался над нравами тогдашней поэтической тусовки, отношения внутри которой строились на вынужденном обожании друг друга, а каждый комплимент собрату по перу требовал ответа в тонах не менее превосходных. Правда, как показывает практика, ситуация за последние пятьдесят лет практически не изменилась...

Об этом и говорит наш коллега в начале своей статьи: «Поэтическое поле Новосибирска, как и всей страны, состоит из множества разнообразных сегментов, которые в первом приближении очень условно можно разделить на две группы: “консервативную” и “прогрессивную”», — говорит, но не договаривает, уходя в рассуждения о рифмованном стихе и андеграунде, поэтических экспериментах и консерватизме. Ситуация же, на наш взгляд, имеет большее отношение к социокультурной проблематике, чем к чисто литературной.

Сегментация, на которую верно указал Олег Полежаев, привела к тому, что практически единственной формой межавторской коммуникации становится заурядная кружковщина, имеющая множество названий: литературное объединение, поэтический клуб, творческий союз… Сущность от наименования не меняется — вокруг гения-лидера собираются как другие гении, не нашедшие признания у грубой толпы, так и просто творцы, еще только собирающиеся стать гениями. Отношения внутри подобного сообщества строятся, как правило, на основе вынужденного, зачастую лишь декларативного, принятия творчества товарищей и намеренно высокой его оценки. Это правильно с точки зрения социальной физики, иначе гении просто передушат друг друга.

Но накапливаемая энергия отрицания ищет выхода, поэтому очень часто вектор общения с внешним миром смещается из сферы творческой в политическую: участники объединений ищут ответ на простой и болезненный вопрос: почему мир не видит и не признает их? Ответ, как правило, выражается в двух одноцветных вариантах: «публика темна» и есть «темные силы». Любые суждения о произведениях участников сообщества вне категорий «талантливо», «интересно» или по крайней мере «свежо» объясняются происками и невежеством, а критика объявляют ретроградом (застрял на Некрасове, который Николай), человеком, скандально рекламирующим самого себя за счет крови поэта, или просто дураком. Как следствие, появляется запрос на «настоящую» критику — ту, которая бы правильно оценила «настоящую поэзию». Реализуемо ли подобное желание? Да, есть примеры этому.

В свое время, на излете советской империи, в Москве в поэтическом полуподполье существовала группа метаметафористов (И. Жданов, А. Еременко, А. Парщиков). Желание известности подвигло к тому, что молодого тогда В. Курицына, их творческого собутыльника, обязали писать статьи о поэтах — и с этими статьями Курицын отправился завоевывать московские редакции. Маркетинговый ход принес ожидаемый результат: публика выказала интерес, который облекся во вполне материальные, а главное, приятные предметы — издания, премии, творческие командировки. Есть и совсем оригинальные варианты коммуникативной гармонии между автором и критиком: так, один из самых крупных и авторитетных специалистов по поэзии А. Кушнера — Е. Невзглядова — одновременно является женой А. Кушнера… Но будем честны — представленные примеры хоть и красочны, но вряд ли применимы в наших условиях: иные времена, города и люди.

Можно ли наладить конструктивные отношения между современной сибирской критикой и поэзией? Я не рискну в подражание своему коллеге составлять памятку с пятью или более пунктами для, например, поэтов — не наше дело учить их писать стихи. Но есть несколько пожеланий.

Первое — нужно преодолевать экзистенциальный страх перед критикой. Если даже автор сталкивается с отрицательной оценкой своего творчества, то это лучше и плодотворнее, чем вялая, пресная похвала, которую наш коллега определяет как «регулярную, качественную и настоящую литературную критику». Судя еще по одному высказыванию из статьи, касающемуся образа идеального критика, положительная ценность оного заключается в «соразмерном соотношении читательского и авторского художественного опыта». Зачем и кому это вообще нужно? Поэзия для автора во многом есть преодоление: языка, пространства, времени. В этот список входит и мнение критика, которое в нем стоит далеко не на первом месте. Из этого вытекает и фундаментальная проблема: может ли творчество любого автора быть «регулярно» принимаемо и «качественно» одобряемо всеми? И самое главное — нужно ли это поэту?

Второе пожелание связано с необходимостью преодоления сегментированности и местечковости. Пребывание поэта в уютных, но несколько тесноватых стенах разного рода творческих союзов и поэтических школ — этап необходимый, но временный для автора. Как убедительно показывает история русской литературы, настоящий поэт всегда преодолевает, перерастает подобные рамки и, как бы это ни звучало неприятно, своих былых соратников. Мы знаем Сергея Есенина и хорошего поэта имажиниста Вадима Шершеневича — разница между ними, в том числе и иерархическая, очевидна. Вспомним, какими кружными путями (архангельская ссылка, по следам Ломоносова в обратную сторону, эмиграция, отказ от общения) уходил Бродский от цепких объятий «ахматовских сирот». Самое смешное, что оставшиеся участники сообщества до сих пор утверждают, что «с нами рядом Иосиф писал лучше».

Проблема еще и в том, что любая критика, направленная против «участника направления», воспринимается как общий сигнал тревоги — соратники сдвигают поэтические щиты и в сторону «критикана» летят ядовитые стрелы. С человеческих позиций пребывание в «священном дружеском союзе», конечно, комфортнее ситуации, когда автор остается один на один с миром, в котором есть критики, чьи мнения не всегда «конгруэнтны». Но дискомфорт, требующий преодоления непонимания, для творца — не самая плохая ситуация, намного хуже для него остаться наедине с осознанием величия своего дарования и без возможности отстраненно увидеть то, что ты делаешь.

 

* * *

В конце — откажемся от ритуальных заклинаний о необходимости «сотрудничества», «дружбы домами» и прочих милых нелепостей. Все намного проще и яснее: пусть поэты пишут хорошие стихи, а критики об этих стихах — интересные для читателей и авторов разные (разные!) отзывы. А если мнения и оценки будут не совпадать, то мы вспомним о высокой положительной роли конфликта не только на театральных подмостках — и это будет означать, что литература продолжается.

100-летие «Сибирских огней»