Вы здесь

Восторженный поэт Сибири

И тут, где раскрылись глаза его на родную красоту, — поклялся он вечно любить свою родину Сибирь…

Вс. Иванов, «Сон Ермака», 1916

 

Двадцать четвертого февраля 2020 года исполнилось 125 лет со дня рождения писателя Всеволода Вячеславовича Иванова. И, как это обычно бывает в юбилей большого художника, хочется вновь обратиться к его творчеству, на новом этапе жизни страны и ее народа понять, по-прежнему ли он близок читателям или стремительное время давно обогнало его и оставило в прошлом и имя, и то, что было написано.

В начале 1920-х гг., когда приехавший из Сибири молодой Всеволод Иванов напечатал свои «партизанские повести» и рассказы, его произведения привлекли читателя в первую очередь своей яркостью и новизной. Слова, вынесенные в заглавие этой статьи, принадлежат известному критику В. Львову-Рогачевскому, который в 1922 г., после того как в советской периодике впервые были опубликованы первые повести Иванова: «Партизаны» (1921), «Бронепоезд 14-69» (1922), «Цветные ветра» (1922) и рассказы книги «Седьмой берег» (1922), отметил: «Свою возлюбленную жизнь молодой художник узнал в Сибири… Весь свой материал почерпнул из сибирских впечатлений.

Коренной сибиряк принес в литературу глубокое, нутряное знание и острое ощущение Сибири. Он открыл нам Сибирь во всей ее первобытной красочности, во всей ее гомерической огромности и со всей ее разноязычной пестротой и таежно-звериным крестьянским бытом.

О Сибири писали много… Коренные сибиряки писали этнографически, наши вольные и невольные туристы писали эмигрантски, но во всех этих рассказах о местах столь отдаленных, о чужедальной стороне не было красок и запахов Сибири, не было ощущения бескрайней, стихийной страны, страны кровавых пионов, огненных тюльпанов и голубых ирисов»1.

Другой известный советский критик, А. К. Воронский, в 1924 г., сравнивая произведения молодых писателей-сибиряков Л. Сейфуллиной и Вс. Иванова, писал о своеобразии художественной манеры последнего: «…У Всеволода Иванова Сибирь экзотична. О ней и людях ее читаешь, как об Австралии. В Сибири Всеволода Иванова преобладает Восток, Азия, сопки, пески, степи, ковыль, его Сибирь глядит узкими раскосыми глазами, у нее желтое лицо, крепкие выделяющиеся скулы. Она разноцветная и пестрая, дикая и первобытная, приключенческая и романтическая»2.

В том же 1924 г. поэт Сергей Есенин, с которым Иванов подружился осенью 1923 г. в Москве, размышлял об особенностях его произведений в неоконченной статье «О писателях-“попутчиках”»: «Его рассказ “Дите” переведен чуть ли не на все европейские языки и вызвал восторг даже у американских журналистов, которые литературу вообще считают, если она не ремесло, пустой забавой. <…> В рассказах его и повестях, помимо глубокой талантливости автора, на нас веет еще и географическая свежесть. Иванов дал Сибирь по другому рисунку, чем его предшественники Мамин-Сибиряк, Шишков, Гребенщиков, и совершенно как первый писатель показал нам необычайную дикую красоту Монголии. Язык его сжат и насыщен образами, материал его произведений свеж и разносторонен»3.

Тогда, в 1920-е гг., когда Всеволод Иванов только входил в большую русскую литературу, все, кто писал о его творчестве, как наиболее характерные особенности отметили оригинальность, многомерность, красочность и, главное, неразрывную связь с родиной писателя. И действительно, в большей части произведений, принесших Иванову заслуженную известность в Советской России и за границей, он рассказывал о Сибири. Напомним, что, кроме уже названных, это «Алтайские сказки» (1919, 1922), повесть «Возвращение Будды» (1922), рассказы книг «Тайное тайных» (1926), «Дыхание пустыни» (1927), романы «Голубые пески» (1923), «Похождения факира» (1935), «Мы идем в Индию» (1956), «очерки фронта» «У черты» (1919) и очерки «Хмель, или навстречу осенним птицам» (1962). Думается, что о Сибири, где Иванов родился, начал печататься в региональной периодике, где происходило формирование его необычного таланта, откуда он уехал в пореволюционный Петроград за славой и куда в последние годы жизни, уже тяжело больной, не раз возвращался, он помнил всегда, хотя (а может быть, и потому что) именно здесь, на родине, в годы Первой мировой и Гражданской войн были пережиты, наверное, самые тяжелые и трудные моменты биографии.

На родине тоже не забывали писателя. После литературоведческих исследований 1960—1980-х гг., в которых, к сожалению, о многих фактах сибирской биографии Иванова и о многих произведениях авторам приходилось умалчивать, после перестройки яростных 1990-х, когда в текущей периодике Москвы, с радостью избавлявшейся от советского наследия, об Иванове чаще упоминали как о «литературном функционере», а не как о писателе, именно сибирский журнал — тюменский альманах «Врата Сибири» (2007, № 5) — напечатал два неизвестных ранее рассказа, на новом этапе истории страны продолжая разговор о Всеволоде Иванове. Старейший «толстый» литературный журнал Сибири «Сибирские огни» не раз предоставлял свои страницы для ивановской прозы. Именно здесь в 2016 г. впервые был напечатан роман писателя «Проспект Ильича» (1942), за публикацию которого и в годы войны, и после ее окончания Иванов безуспешно боролся. Текст романа подготовила к изданию сотрудник Омского государственного литературного музея И. А. Махнанова. И еще одна дорогая для Иванова книга была издана в 2015 г. в Новосибирске. Это «Тайное тайных. Рассказы и повести. Письма» (Новосибирск, ИД «Свиньин и сыновья»). Впервые без цензурных искажений книга «Тайное тайных» вышла в знаменитой серии «Литературные памятники» в Москве в 2012 г. Инициатором и ответственным редактором московского издания стала член-корреспондент РАН Н. В. Корниенко, усилиями которой в Институте мировой литературы была создана научная группа и началась систематическая работа по возвращению имени Всеволода Иванова в русскую литературу. А спустя несколько лет, дополненная неизвестными ранее письмами Иванова начала 1920-х гг., главная книга писателя уже большим (по тем временам) тиражом была издана в Новосибирске. Здесь же, в Новосибирске, в 2013 г. по инициативе заведующей Городским Центром истории Новосибирской книги Н. И. Левченко и при поддержке Новосибирского библиотечного общества и Новосибирской государственной областной научной библиотеки впервые прошли литературно-краеведческие Ивановские чтения, посвященные всем сибирским Ивановым и, конечно же, Всеволоду Иванову. Участниками чтений, на которых выступали с докладами литературоведы, краеведы, музейные и библиотечные работники, стали и сотрудники Института филологии Сибирского отделения РАН и прежде всего недавно отметившая свой 90-летний юбилей доктор филологических наук Л. П. Якимова. Ей принадлежит и первая, после перерыва в несколько десятилетий, выполненная в Сибири большая исследовательская работа, посвященная Иванову, — книга «“При жизни произведен в классики”: Всеволод Иванов в историко-литературном контексте 20—30-х годов ХХ века» (Новосибирск, 2019).

Помнили об Иванове и в Омске — городе, которому в 1919 г. суждено было стать «третьей столицей» России. За короткий период, с 1917 по 1920 г., город видел смену разных правительств: Временное правительство, советскую власть, Временное Сибирское правительство, Директорию, Российское правительство адмирала А. В. Колчака и вновь советскую власть. Именно тогда там жил начинающий писатель Всеволод Иванов, и впечатлений и наблюдений, полученных в это насыщенное событиями время, хватило молодому писателю на многие годы. Там он впервые в своей жизни оказался на фронте: летом 1918 г. — на «красном», а осенью 1919 — на «белом». «Очерки фронта» «У черты», которые печатались в 1919 г. в газете «Сибирский казак», вновь увидели свет в сборнике «Омский литературный музей. Тексты. Материалы. Исследования. Выпуск 2» (сост. Ю. П. Зародова, 2015). Во многом эти очерки стали основой для будущего, наверное, самого знаменитого произведения Иванова — повести, а затем пьесы «Бронепоезд 14-69». Классический «Бронепоезд», о котором, казалось бы, в советское время все уже было известно, в 2018 г. по-новому предстал перед читателями книги «Всеволод Иванов. “Бронепоезд 14-69”: Контексты эпохи» (Москва, ИМЛИ РАН, 2018). Над книгой работали филологи, историки, краеведы из Омска, Новосибирска и Москвы — Ю. П. Зародова, И. Е. Лощилов, Н. В. Корниенко, Е. А. Папкова, А. А. Штырбул. Освобожденные от цензурной, редакторской, режиссерской правки тексты повести, пьесы и литературного сценария Иванова, его очерки и политические статьи из фронтовой передвижной газеты «Вперед», а также неизвестные и малоизвестные биографические материалы и стихи поэтов «белого Омска», с которыми он был знаком, по-новому рассказали и о сибирской биографии писателя, и о Гражданской войне в крупнейшем регионе России — Сибири.

Однако исследователи — это исследователи, они могут изучать и те явления культуры, которые давно ушли в прошлое. А писатель жив, пока его читают, пока его произведения находят отклик в сердцах уже совсем непохожих на него людей новой эпохи. Читают ли Всеволода Иванова? На этот вопрос несколько лет назад я получила чудесный ответ из края, бывшего когда-то частью России, а теперь ставшего независимым государством, из города Павлодара, где когда-то, почти сто лет назад, учился и работал в типографии Всеволод Иванов. Сотрудники Славянского культурного центра провели конкурс по творчеству писателя, и хранитель общественной библиотеки «Дар России» Н. А. Колодина прислала мне лучшие работы его участников. Все они читали роман Иванова «Похождения факира» и делились своими впечатлениями. Вот лишь некоторые фрагменты из работ.

Акул Мадьян, 19 лет, студент 3 курса колледжа Инновационного Евразийского университета, г. Павлодар: «Книга достойна внимания, она мне понравилась. По уровню ее можно сравнить с творчеством Габриэля Гарсиа Маркеса и других хороших писателей — например, Максима Горького. <…> “Похождения факира” были написаны почти сто лет назад (в 1935 г.), в книге рассказывается про жизнь в ХIХ веке и начале ХХ века. Но я считаю, что роман не потерял своей актуальности и в настоящее время, потому что эта книга учит нас, своих читателей, прежде всего, быть целеустремленными. Лично мне главный герой, то есть сам автор, глубоко симпатичен. Мне симпатичны и его желание “забедокурить”, и его неуемность, и его честолюбивые планы, и стремление к экзотике (я сам тяготею к мистике и тайне), и охота к перемене мест и занятий (я тоже довольно мобильный человек и страстно люблю путешествовать).

История похождений “факира” очень динамична, она читается с интересом, легко, на одном дыхании. Книга написана хорошим литературным языком, просто и понятно. И это не пустая шаблонная книга. Она заставляет задуматься о том, как надо жить.

Герой явно был незаурядной личностью. <…> Целеустремленность помогла ему приобрести огромный жизненный опыт, расширить свой кругозор и в конечном итоге стать уникальным человеком — известным писателем. Стать незаурядными людьми хотим и мы, молодежь ХХI века. А это значит, что нам надо научиться ставить перед собой очень четкую цель и упорно идти к ней, несмотря ни на что».

Акул Рами, 13 лет, ученик средней общеобразовательной школы № 50, г. Павлодар: «Думал, что одолею с трудом, но прочитал книгу с удовольствием, чего и всем желаю. В книжке много диалогов, она написана простым и ясным языком, иногда с юмором, и читается легко. <…> Главный герой стремился в Индию, а по пути с ним происходили разные приключения. Писатель рассказывает в книге про свое детство и юность, про грубую, тяжелую жизнь — про свои страдания, радости и надежды. Плохой парень изо всех сил старался быть хорошим. И хорошо, что у него была мечта, которая и вела его по жизни.

Не так давно я читал книги Джоан Роулинг про Гарри Поттера. Там тоже рассказывается о том, как рос и становился взрослым юный человек, с детства довольно смышленый мальчик. “Похождения факира” чем-то напомнили мне истории про Гарри Поттера. Но в книжках про Гарри было много вымысла, сплошное волшебство, а в книге Всеволода Иванова — настоящая правда жизни. <…> Лично меня удивило то, какой большой и трудный путь прошел Всеволод Иванов, обычный парень из обычной семьи, до того, как он в конце концов состоялся, добился больших успехов и стал писателем. <…> Конечно, у каждого человека в жизни своя дорога. Но долгий путь Всеволода Иванова в сказочную Индию вдохновляет других — учит мечтать и добиваться своей цели!»

Е. Н. Зубова, студентка 4 курса Омского государственного педагогического университета, г. Тара: «Даже объехав весь мир, побывав в Индии и Японии, о чем он так мечтал, живя в Павлодаре, Всеволод Иванов ни на минуту не забывал свою Родину, знакомые и любимые с детства места. <...> Писатель очень умело совмещает в своем произведении реальность, автобиографичность и вымысел. Это его особенный, неповторимый стиль, который завораживает с самого начала прочтения. Что касается меня, то читать роман “Похождения факира” увлекательно и легко. Ты как бы погружаешься в этот мир вместе с автором произведения, в голове появляются картины всех событий, оживают персонажи, рисуется удивительный мир природы. Очень интересно писатель изображает поселки, города, в которых он побывал. После прочтения хочется незамедлительно сесть в поезд и объехать эти места, которые так вдохновили Всеволода Иванова на создание столь прекрасного произведения».

И. В. Мальцева, 27 лет, воспитатель, ясли-сад № 35, г. Павлодар: «В романе “Похождения факира” автор вспомнил юность, казахские степи, приуральские леса, сибирские городки, жизнь грубую, тяжелую, но в то же время отличавшуюся сложностью и запутанностью драматических положений. В произведении писатель выделяет отдельную человеческую судьбу не в одном ракурсе, а именно в ее своеобразных отношениях со Временем. Автор показал мир, в котором все запомнилось необычностью отдельных человеческих фигур, все явления и действия неповторимы, разнообразны».

 

Творческая судьба Всеволода Иванова сложилась не просто. Характеризуя разные периоды, напомним, что даже в наиболее благополучные из них далеко не все понимали и принимали его произведения. И тогда, когда молодой писатель только входил в большую русскую литературу, звучали не только восхищенные оценки «ярких, как сибирские цветы, рассказов» и их героев — «лохматых, травоподобных, земляных людей»4. Буквально через несколько лет после того, как критика восторженно приветствовала «нового Горького», заговорили о «черном периоде» творчества Иванова. Жесткой критике подверглась его книга «Тайное тайных»: «Вереница черных, висельных рассказов, в которых писатель восстал против революции»; «мания и бред», «провозглашение власти слепых страстей» — и т. д. и т. п.5 Тогда же бдительные советские критики начали пересматривать все написанное Ивановым ранее, в том числе и «партизанские повести», приходя к сокрушительным выводам: «…Революция у Иванова неразумна, революционерами владеет стихия, революционеры — чаще всего полуфанатики, полуавантюристы или двуногие хозяйственные звери, крепкие мужики»6. Мало кому, наверное, известна статья в «Литературной энциклопедии» 1930 г.: «Образ асоциального, порабощенного примитивными инстинктами человека стремительно заполняет все творчество Иванова, упрощаясь и обезличиваясь до пределов голой схемы. <…> Мотивы и образы сливаются почти целиком, исчерпываясь в огромном большинстве случаев бунтом и неизменной победой биологии, “подсознательного”, над нормами социального общежития, над директивами общественного сознания. <…> Творчество позднейшего Иванова чуждо социалистической революции»7. В это время «чуждость социалистической революции» была почти приговором. Начиная с книги «Тайное тайных», которая в первоначальном своем виде не переиздавалась до 2012 г., росло количество произведений писателя, которые при его жизни не печатались, среди них романы «Кремль», «У», «Эдесская святыня», а также пьесы, повести, рассказы.

Однако и в периоды непонимания и неприятия, отречения от дорогих для него идей и книг (было и такое в 1930-е годы), отсутствия связи с читателями, в конце жизни оказавшись практически на обочине «столбовой дороги советской литературы», Всеволод Иванов сохранял любовь к родной земле, Сибири, в которой сложился его замечательный талант. Сейчас, когда раскрыты архивы, стала доступна периодика 1910-х гг. и по-новому прочитаны не только страницы истории России начала века, но и неизвестные страницы сибирской биографии писателя, становится понятным, что феномен ивановской творческой личности образовался благодаря целому комплексу факторов. Сыграли свою роль и особый склад характера Иванова, и своеобразие его биографии, и, конечно, самобытная атмосфера, исторически сложившаяся в Сибири в первой трети ХХ в. и повлиявшая на формирование его таланта.

Всеволод Вячеславович Иванов родился в 1895 г. в селе Лебяжьем Павлодарского уезда Семипалатинской губернии. Сейчас это село, с названием Акку, находится в Казахстане. А тогда стояло в России, на Горькой линии — так назывался район казачьих поселков и станиц, основанных в XVIII в. вдоль Иртыша, который отделял русских от местного населения, главным образом киргизов (в то время так именовали казахов). Связь происхождения родителей Иванова с казаками и казахами не очень ясна, сам писатель в своих многочисленных автобиографиях писал об этом по-разному. Например, в автобиографии, опубликованной в 1922 г.: «Отец — Вячеслав Алексеевич — был из приисковых рабочих, самоучкой сдал на учителя сельской школы. <…> Мать, Ирина Семеновна, казачка, и сейчас живет в поселке, через дядю пишет — неграмотна…»8 Однако Вяч. Вс. Иванов, сын писателя, пишет, что Ирина Семеновна «была дочерью местной жительницы из казахской семьи польского каторжанина»9. В автобиографии 1927 г. Иванов казаком называет отца: «Родился <…> в поселке сибирских казаков… <…> Отец — казак, сельский учитель»10. Реально, вероятнее всего, родители имели родственные связи с казахами и казаками. В письме Федину Иванов рассказывал: «…Меня тянет к историческому роману о своих родственниках — сибирских казаках»11 (6 мая 1942 г.). Вячеслав Алексеевич Иванов учительствовал в селе, часть жителей которого была мусульманами, «подружился с муллами настолько, что те обучили его арабскому языку, а потом и персидскому. Он сдал соответствующие экзамены в московском Лазаревском институте и получил право носить его форму»12 — так писал Вяч. Вс. Иванов, видимо, передавая рассказ своего отца. После обучения в сельской школе в Лебяжьем и церковноприходской школе села Волчиха на Алтае, где одним из учителей был его отец, молодой Иванов едет в Павлодар, где живет в семье дяди, Василия Ефимовича Петрова. В 1908—1909 гг. обучается в низшем сельскохозяйственном училище, затем работает в типографии наборщиком. Из Павлодара юноша отправляется в странствия по Сибири с цирком Коромыслова: зазывает зрителей, сочиняет антрэ — короткие сценки для клоунов, показывает фокусы, прокалывает себя булавками и подвешивает на них гирьки и т. п. Читает и изучает книги о магии, гипнозе и факирах. В результате чтения этих книг, а может быть, влекомый исконно свойственным русскому человеку стремлением к «духовному граду», семнадцатилетний Иванов принимает решение идти в Индию, которая представляется ему страной высших проявлений человеческого духа и свободы. В своих воспоминаниях и романах Иванов расскажет о профессиях, которые он сменил, странствуя в поисках Индии: был матросом, сортировщиком на изумрудных копях, землекопом на железной дороге, продавал купоны и выигрышные билеты и т. п. Наиболее постоянной и пригодившейся впоследствии оказалась профессия наборщика. Поход в Индию станет одним из ключевых, символических событий жизни писателя, о котором он будет по-разному вспоминать в разных своих произведениях. В «Истории моих книг» Иванов напишет, что не добрался до Индии из-за отсутствия заграничного паспорта. Отчаявшись увидеть Индию, юноша возвращается в 1915 г. в Курган, и с этого года начинается его литературная биография.

Стихи, рассказы, сказки, очерки молодого Иванова в 1915—1919 гг. печатают сибирские газеты: «Народная газета» и «Земля и труд» (Курган), «Прииртышье» и «Степная речь» (Петропавловск), «Заря» и «Дело Сибири» (Омск). Война и реалии трудной жизни народа найдут отражение в ранней прозе писателя. В рассказе «В зареве пожара» он опишет солдатку Марью, напрасно ждущую с фронта мужа и отца своих ребят. В рассказе «Вертельщик Семен» — горестную судьбу крестьянина из затерянной под Омском деревушки, которого погубила непривычная для него служба в типографии. Появятся в рассказах Иванова и реальные биографические детали: жизнь сибирских сел и деревень («Алешка», «Анделушкино счастье», «Купоросный Федот», «Джут»); странствия с бродячими актерами и цирком («Шантрапа», «Гривенник», «Алхимед»). Однако большую часть этих ранних произведений составляют сказки и «легенды об ушедшей Сибири», о которых земляк Иванова, поэт Г. Ф. Дружинин, вспоминал: «Они были удивительны по своему содержанию, эти его первые рассказы-миниатюры, скорее — сказки-причуды, плод его необузданного воображения. Фантаст, он быстро набрасывал их на бумагу, торопил свою сильную руку, сам улыбаясь их яркой, слепящей ткани. Все в них было молодо, свежо, феерично!»13 Казалось бы, к фееричности в реальной жизни ничего не располагало. Продолжается Первая мировая война. Начинается революция, и вслед за ней — политические потрясения. В Омске, куда осенью 1917 г. приезжает Иванов, происходит стремительная смена властей, ни одна из которых, как каждый раз становится очевидно, не является подлинно народной. Сам Иванов, по воспоминаниям того же Дружинина, живет «в какой-то заброшенной халупе над самым крутояром мутной Омки… <…> Не жилье у него было, а чулан. <…> Одет плохо. Бог знает, на что он в то время жил и как питался»14. А героями его легенд становятся старый шаман Апо, «рассказывающий грустные сказания»15 («Рао»), русалка Ойляйли, полюбившая молодого певца («Сны осени»), покоритель Сибири Ермак («Сон Ермака»), Ней — дух тайги, ведьма Кучича («Мысли как цветы (Сибирские сказки)») и другие столь же причудливые персонажи. Все они рождены фольклором сибирских народов, на основе которого молодой писатель сочинял собственные «легенды об ушедшей Сибири». И эта «ушедшая» или «умершая Сибирь» (такие подзаголовки давал Иванов своим легендам), полная тайн и загадок, судя по всему, очень привлекала начинающего автора. Так, рассказ «Рао», впервые опубликованный с подзаголовком «Из сибирских легенд», построен как повествование шамана Апо о «старых годах — когда Сибирь была могущественным царством народа, который теперь вымер и не оставил по себе следов. Находят порой у Иртыша скульптурные произведения — богов… Искусные руки ваяли эти статуи и — говорят старожилы — что вымывает Иртыш их из засыпанных песком развалин городов “чуди” — неведомого народа»16. Интерес к этой полулегендарной, полуфантастической стороне прошлого Сибири, который в петроградские годы найдет отражение в повести «Возвращение Будды», отчасти был рожден самим складом личности Иванова, мечтателя и фантазера, отчасти питался общей атмосферой сибирской жизни рубежа XIXXX вв., общественно-политическими и историко-культурными идеями и движениями, главнейшим из которых было областничество.

В течение долгого времени тема сибирского областничества была практически закрыта. Умалчивание историков понятно. С 1920-х гг. и на протяжении многих лет лидер областничества Григорий Потанин и его единомышленники, не признавшие ни в 1917 г., ни позднее власти большевиков, участвовавшие в 1918 г. в создании Временного Сибирского правительства, по многим вопросам поддерживавшие правительство А. В. Колчака17, назывались представителями мелкобуржуазной контрреволюции, «социалпредателями» и «прихлебателями черного адмирала»18. Естественно, что слово «областничество» в книгах об Иванове не появлялось никогда, хотя в рассказах самого писателя «Происшествие на реке Тун», «Смерть Сапеги» не раз упоминается, без отрицательной оценки, бело-зеленое сибирское знамя, поднятое впервые в Томске в мае 1917 г., — символ областнической Сибири.

Не так давно, уже в ХХI в., в Санкт-Петербурге, где областничество сформировалось в 1860-е гг. в среде историков Н. И. Костомарова, А. П. Щапова, К. Н. Бестужева-Рюмина, П. В. Павлова и студентов, впоследствии выдающихся ученых и общественных деятелей — Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева и других, а также в крупных городах Сибири: Томске, Омске, Красноярске, Барнауле — опубликованы исследования и проведены научные конференции и чтения, направленные на изучение программы областников и их роли в политической борьбе в Сибири в 1917—1919 гг.19 В 2000-е гг. изучение областничества как малоизвестного движения в среде провинциальной интеллигенции России введено в программы философских факультетов Санкт-Петербургского и Алтайского университетов. К 125-летию первого университета Сибири, создание которого входило в число важнейших задач Потанина и Ядринцева, был приурочен выход первого сборника статей «Сибирский текст в русской культуре» (Томск, 2002). Работы литературоведов, историков и лингвистов, составившие сборник, посвящены «в первую очередь — самосознанию Сибири не только как провинции, но и как особого региона планеты»20.

В первом «толстом» журнале Сибири областнического направления — «Сибирских записках», который выходил в Красноярске с 1916 по 1919 г. и на один из номеров которого Иванов даже написал рецензию, — начинающий писатель мог познакомиться не только со статьями, посвященными общественным нуждам, экономическому и культурному развитию Сибири, но и с публикациями по ее истории, этнографии, фольклору.

Интерес к областникам у Иванова сохранится на всю жизнь, о чем свидетельствуют дневниковые записи и рукописи последних лет. В семейном архиве хранятся наброски к начатому в 1958 г. новому роману, работая над которым писатель размышлял о «восточной гипотезе» Потанина — «миграции фольклорных и мифологических сюжетов с востока на запад»21, о свободе ученого и поэта: «Читал днем Потанина и думал над романом “Внутри шаманского круга”. <…> …Шаман возникал постепенно, но одно дело в голове, другое — на бумаге. Да и нужен ли шаман? Хотя ужасно соблазнительно описать камланье. Я, кстати сказать, видел это в Омске… <…> И читал удивительно поэтичные шаманские заклинания — в поэзии, главное, свобода, а шаман ли не свободен?» (1, 3 и 5 января 1958 г.)22.

Тогда, в начале своего пути, в первой книге «Зеленое пламя. Рассказы и сказки. 1916—1917», Иванов областнические идеи представлял по-своему — не как общественный деятель или философ, а как поэт, зачарованный музыкой народного слова, тайнами уходящей древней жизни. Многое в задачах, которые ставили перед собой областники, его очень привлекало. Помимо интереса к фольклору народов Сибири, это были просветительские идеи, создание региональной печати. В 1916—1918 гг. Иванов активно участвует в выпуске газет и журналов, задумывает собственные проекты — от создания рубрики «По краю» в курганской газете и выпуска газеты «Цеха пролетарских писателей и художников Сибири» «Согры» до образования целого «кооперативного издательства писателей-рабочих».

Не остался Иванов в стороне и от идей Потанина и Ядринцева о создании в Сибири особой цивилизации, которые в 1910-е гг. активно обсуждались в журнале «Сибирские записки». Цитируя Ядринцева, сотрудник журнала писал: «“Чем явится, — говорил он в заключение статьи, — слитие нового мира Европы с древним миром Азии, какая новая цивилизация вытечет из обмена цивилизаций столь разнообразных и какое оригинальное здание водрузится под влиянием объединения народов, когда-то разлученных в среде мира, — вот вопросы, достойные остановить внимание философа-историка”. <…> И сибирскому патриоту рисовалась головокружительная мечта, что Сибирь может сделаться ареной взаимодействия двух цивилизаций…»23
Однако в своей книге «Зеленое пламя» Иванов, размышляя о культурах Востока и Запада, во многом спорит с областниками. Старый шаман Турк из рассказа «На горе Йык» передает русским путникам горестную историю исчезновения культуры своего народа: «Сглодало железо ваших ружей нашу свободу, а духи скрылись… <…> И грудь гор Абакана прорежут огненные телеги, да… <…> Приходили тут ваши люди да со значками, разорвали землю и кровь выпили». Ружья, топоры, огненные телеги (железные дороги), деньги, новые боги и водка — гибельные приметы нового времени, приведшие к тому, что дух «ушел от Белого хребта гор Абакана, ушел от отдыха в тени березы с червонными листьями». Реакция слушателей различна. «Чудной народ… заблудились они на этом свете», — смеется более здравомыслящий из них, Буран, а повествователь, знающий «двенадцать языков» и умеющий объясниться с шаманом, молчит, «и только жутко, и кажется, что вместе с шаманом плачет древняя тайга… но слезами ли растопить камни»24. Здесь, как и в других ивановских легендах, в образе повествователя легко угадывается автор. Областники считали иначе. Например, Потанин, который, как и его единомышленники, представлял будущую Сибирь «видным мировым рынком», подобным Америке25, называл идеи «о нивелирующем влиянии цивилизации, особенно железных дорог, стирающих влияние культурных и национальных особенностей», неверными и утверждал, что «цивилизация дает выход наружу скрытым богатствам народного духа»26. Для молодого Иванова гораздо важней оказывается другая идея — идея сохранения родной земли. «…Первый раз в жизни мне захотелось поцеловать родную землю»27, — скажет герой рассказа «Над Ледовитым океаном» (1917). А в рассказе «Сон Ермака» хан Темирбей попытается предостеречь Ермака от неверного пути к «гордому человеку», режущему землю «невидимыми железными чудовищами»: «Вы растерзаете свою родину и нас затемните, и погибнет народ сибирский, не сделав великое. Нужно нежно отнестись к земле, ибо это мать ваша; но вы не сыны ее… вы — люди-волки, люди — пасынки земли… Захватят землю вашу, отнятую от нас, чужеземцы, и вы будете рабами, как мы сейчас»28.

В 1921 г., когда молодой писатель приезжает в пореволюционный Петроград, становится в литературной группе «Серапионовы братья» братом Алеутом и разгуливает по улицам в огромной шубе из шкуры белого медведя, споры о будущем его родной страны, о роли в его становлении Востока и Запада не утихают. Теперь речь идет о той новой культуре и цивилизации, которая должна сложиться в России после 1917 г. «Серапионовы братья» «западной» (Л. Лунц, В. Каверин, М. Слонимский) и «восточной» (Вс. Иванов, К. Федин, М. Зощенко) групп дискутируют о том, по какому пути пойдет молодая советская литература. Политики — о том, по какому пути пойдет вся страна. И в этих спорах ключевыми понятиями, как и у областников, становятся «Запад» и «Восток», «Европа» и «Азия», только значение им придается более широкое. Пятого октября 1922 г. в газете «Правда» в статье о «мужиковствующих» писателях Л. Троцкий напишет: «Революция означает окончательный разрыв народа с азиатчиной… со Святой Русью… <…> …приобщение всего народа к цивилизации»29. Говоря о «гигантской всемирно-исторической задаче», стоявшей перед трудовым народом Советской России, глава Советского государства В. И. Ленин в 1923 г. в одной из последних своих работ указывал на необходимость «достигнуть уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы» и избавиться от той «полуазиатской бескультурности, из которой мы не выбрались до сих пор»30. Понятно, что «Азия» в данном случае — не только географическая Азия, это традиционный уклад русской народной жизни в целом.

О Востоке и Западе, Азии и Европе размышляют не только новые идеологи страны, но и их противники. Молодой Иванов знаком с ними. Прежде всего, назовем группу «Скифы» — литературное объединение, которое возглавил Р. Иванов-Разумник и в которое входили известные Иванову еще в Сибири поэты С. Есенин и Н. Клюев. Первый сборник «Скифов» вышел в 1917 г. Своеобразным манифестом скифства стало одноименное стихотворение любимого Ивановым А. Блока.

В 1921 г. в Софии выходит книга, с которой начинается история евразийства, — «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев», включающая статьи П. Савицкого, П. Сувчинского, кн. Н. Трубецкого и Г. Флоровского. Возможно, и она не прошла мимо пытливого ума молодого сибиряка, жадно скупавшего и читавшего в Петрограде издания по интересующей его тематике. В предисловии к изданию авторы утверждали: «Мы чтим прошлое и настоящее западноевропейской культуры, но не ее мы видим в будущем. <…> Ныне “история толкается именно в наши ворота”. Толкается… для того, чтобы в великом подвиге труда и свершения Россия также раскрыла миру некую общечеловеческую правду, как раскрывали ее величайшие народы прошлого и настоящего. <…> Мы не сомневаемся, что смена западноевропейскому миру придет с Востока»31.

Следующий виток обсуждения проблемы пути новой России приходится на начало 1922 г. Весной в центральной печати Советской России разворачивается бурное обсуждение книги русских философов «Освальд Шпенглер и “Закат Европы”». Ф. Степун, С. Франк, Н. Бердяев, Я. Букшпан, рассматривая «центральную мысль книги Шпенглера» о цивилизации и культуре: «культура религиозна, а цивилизация — безрелигиозна», «культура национальна, а цивилизация — интернациональна», «цивилизация есть мировой город», писали: «Нас, русских, нельзя поразить этими мыслями. Мы давно уже знаем различие между культурой и цивилизацией»32. Книгу Шпенглера, вышедшую в 1917 г., русские религиозные философы комментируют в 1921-м, оценивая происходящее в пореволюционной России: «Цивилизация через империализм и через социализм должна разлиться по поверхности всей земли», которой угрожает, по Бердяеву, «цивилизованное варварство среди машин, а не среди лесов и полей»33. Уповать можно лишь на появление в России «нового типа культуры»34.

Мысли философов в 1922 г. были прочитаны как контрреволюционные, а философская дискуссия переведена в плоскость политики: 30 августа «Правда» сообщила об арестах антисоветской интеллигенции и о грядущей высылке, в конце сентября ушел «философский пароход». Не эти ли аресты упоминает в своей повести «Возвращение Будды» Вс. Иванов?

В конце 1922 — начале 1923 г. в диалог с евразийцами, русскими религиозными философами и новой властью включаются писатели. Свое слово скажут о проблеме А. Платонов в статье «Симфония сознания» (1922), А. Толстой в повести «Рукопись, найденная под кроватью» (1923) и другие. Тему своего сборника «Львиный хлеб» Клюев определит так: «Львиный хлеб это в конце концов — судьба Запада и Востока. <…> …обретение родиной-Русью своей изначальной родины — Востока…»35. Одна из важнейших антитез книги — «смертоносный железный край», «угольный ад» Вашигтонов и Чикаго — и Китеж-град, «дебри пшеничные», «словесное жито», «избяная сказка».

Для Иванова эти споры не были в новинку. В Петрограде писатель, наряду с известными произведениями о Гражданской войне и партизанах, продолжает свои размышления о Востоке и Западе в повести «Возвращение Будды» применительно уже не только к Сибири, но и к России в целом. О гибели Европы и основах грядущего спасения размышляет главный герой — профессор Сафонов: «Темные полчища, одетые в кожу и меха, несутся на остатках поездов вдоль и поперек России. Жгут, томят мором и режут. Будут так же носиться они по опустошенной Европе и тухлой кониной по пайкам кормить лордов Англии и миллиардеров Америки…»36 На неизбежно возникающие вопросы: «Будет же что-нибудь выдвинуто в противовес этой неорганизованной тьме, этому мраку и буре? Неужели же кровь и смерть? Неужели такое же убийство, как и у них? Генералы будут расстреливать, грабить коммунистов!.. Коммунисты будут восставать и расстреливать генералов…»37 — ответ профессору, да и автору, хотелось бы видеть на Востоке. И в ивановской повести Восток противостоит Западу как культурный мир, приблизившийся к некой философской истине: «Двигаясь все время, не размышляя о смысле движения, Европа пришла в тьму. Восток неподвижен, и недаром символ его — лотосоподобный Будда»38. На возможный исход к Востоку указывают и изящно подобранные к главам повести эпиграфы из Конфуция и древних китайских поэтов. Во время своего реального путешествия в поезде, идущем на Восток — из Петрограда в Монголию, — профессор Сафонов, устремленный, несмотря на голод и страдания, к идеалу, проходит и духовный путь. Заглавие повести, эпиграф к последней главе ее и слова профессора: «Я пока не знаю, куда… но хотя бы провезти Будду через водопад… мор и голод…»39 — символически, видимо, означают, что вера и высокая духовность когда-нибудь, после долгого пути, возвратятся к людям. Хотя в самой повести самоотверженный путь становится для Сафонова дорогой смерти: лживый монгол Дава-Доржчи практически навязывает ему поездку в Монголию, а в Сибири, за Семипалатинском, прельстившись золотом, которое, возможно, хранится внутри статуи Будды, его убивают как раз представители древней культуры Востока. Характерно, что повесть «Возвращение Будды», автор которой ищет спасения в так и не преодоленной «азиатчине», советские критики признали «слабейшей и бесцветнейшей из всех работ» Иванова, перепевающей «шпенглеровский мотивчик о крушении цивилизации и банкротстве Запада»40.

Боль о разладе в родной земле, о разрушении ее традиционных ценностей на новом этапе творчества Иванова отразится в рассказах книги «Тайное тайных». Действие всех ее рассказов происходит в Сибири, но, как и в «Возвращении Будды», проблемы, вставшие перед героями, отнюдь не проблемы только региональные. Суть изменения и писательской манеры Иванова, и его понимания мира очень точно подметил критик русского зарубежья Марк Слоним. Характеризуя произведения Иванова начала 1920-х гг., он отмечал, что «свежие сибирские мотивы его творчества» явились «новизной для русской литературы»: писатель «изображал с особенной любовью мужиков и поселенцев северного края, Алтайских гор и сибирских степных равнин, людей, отличающихся физической силой и душевной простотой, и окружающую их природу — суровую и вольную, с необозримыми пространствами и с небом “густым и теплым, как волчий мех”». Прошло несколько лет, «окончился размашистый и самоуверенный период военного коммунизма», и «все действующие лица его новых творений оказались отравленными тоской и раздумием. Иванова стали интересовать не победители с крепкими мускулами и безошибочными рефлексами, а мечтатели, раздавленные историей, или же люди действия, усомнившиеся в необходимости и смысле своих усилий. В рассказах сборника “Тайное тайных” и многих других мелких и крупных вещах, появившихся между 1926 и 1932 г., явственно звучала тревога и ощущение “страшного мира”. Точно тень упала на творчество Иванова, и он заговорил о том, что жизнь, за которую шли умирать и убивать его могучие партизаны, не заслуживает ни восторгов, ни подвигов»41.

Созданию трагической книги «висельных» рассказов предшествовал ряд обстоятельств в биографии Иванова и в истории страны.

Осенью 1923 г. Вс. Иванов, уже очень известный и на родине, и за ее пределами писатель, переезжает из Петрограда в Москву. Сближается с Борисом Пильняком, Леонидом Леоновым, больше всего — с Сергеем Есениным. Готов принимать участие в издательских проектах крестьянского поэта: журнале «Вольнодумец» и литературном альманахе «Поляне». Живет весело, шумно, денежно. Но уже в конце 1924 г., в письме постоянному корреспонденту А. М. Горькому, появляются новые тревожные ноты: «Живут людишки скудно, тесно и грязно. Я к человеческому горю привык, но такое ненужное горе даже и меня пугает»42 (А. М. Горькому из Москвы 4 дек. 1924). О жизни своей родины Иванов узнает из писем оставшейся в Лебяжьем матери. В бесхитростных строках, написанных ее братом (Ирина Семеновна была неграмотной), предстают страшные подробности жизни сибирской деревни 1925 г.: «Сообщаю, что я и мое семейство здорово, а о житье своем и не буду писать, а одно лишь скажу, что пролетариату ни коня и ни возу. Что делать и как жить, дай совет. <…> У нас житье хорошее лишь тем людям, которые имели состояние при Николае, а пролетария погибает, а почему, потому что это Гр<ажданская> война убила до конца пролетариат, а у богатого все же таки осталось, и в настоящее время, как уладилась жизнь, они в пять раз стали богаче, а мы беднее, решившись (так в тексте. — Е. П.) последней клячи, ни запрячь и не выехать, а пеший не посеешь и не заработаешь»43. Тогда, видимо, и возникает замысел нового романа о Сибири, которым Иванов делится с Горьким: «Тема там, приблизительно, такова: казачья станица, разваленная войной, революцией — начинает подниматься, появляется то, что у нас сейчас в моде — “кулаки” (тоже беднота, так ведь, слово одно); в семьях — от нервности, от неудовлетворения жизнью, и оттого, что жизнь-то обещана, да и надеялись — хорошая, а она отвратительна — в семьях развал, самый пустяковый блуд — этакие, черт знает какие девки появились с алиментами, со стрижеными волосами. <…> Мне хочется показать мужицкую тоску по семье, по дому, по спокойному хозяйству, а на казаках мне это легче всего выявить, потому что они наиболее всех пострадали от войны и революции»44 (письмо от 20 декабря 1925 г.).

Роман не был закончен, но многие его темы и образы вошли в создававшиеся в это же время рассказы, которые и составили книгу «Тайное тайных». Кажется, в масштабе всей России сбылось то пророчество, о котором поведал молодой Иванов в рассказе «Сон Ермака»: «новый путь, по которому пошел народ сибирский», привел к рождению «нового человека, которого еще не видел мир». Во сне гордый человек, покоривший землю и резавший ее «невидимыми железными чудовищами», погибает. И, как тот мальчик в финале рассказа, посланный Ермаком к людям, чтобы «поведать им о красоте родины их», сам Иванов блуждает в пути и «бродит по тайге, наполненной таинственным сном»45.

Напомним современному читателю некоторые реалии жизни Советской России 1920-х гг., нашедшие отражение в «Тайное тайных». Освобождение от «азиатчины» шло полным ходом. В 1918 г. принят новый закон о браке и семье: «Еще в дыму революционных боев мы издали новые декреты о разводе, о браке, освобождающие супругов от невыносимых уз старого церковного брака»46. Отсюда — «стриженые девки с алиментами» из письма Горькому, появляющиеся и в повести «Бегствующий остров» в пореволюционном Тобольске. Столь же радикальному пересмотру подверглось отношение к земле, к хозяйству. Одна из основных духовных опор человека, испокон веку сохранявшаяся в русском крестьянстве, — любовь к земле как источнику жизни — объявлялась вредным мелкобуржуазным чувством собственника. Яркий пример тому — судьба героя рассказа Иванова «Поле», красноармейца Милехина, осужденного губвоентрибуналом за самовольное возвращение в родную деревню. Едва ли не главной идеологической задачей времени оставалась борьба с Церковью. В ход были брошены все средства — от репрессий по отношению к священнослужителям до научной пропаганды безбожия. В 1920-е гг. огромными тиражами выходят массовые журналы «Безбожник», «Безбожник у станка», «Атеист», «Воинствующий безбожник» и др. «Богослужения — инструмент массового убийства», «Микроб сифилиса — свидетель против Адама», «Из церкви — клуб» — заглавия статей «Безбожника» говорят сами за себя. Русские религиозные праздники заменялись советскими, вводилась новая обрядность: «красные Пасхи», «красные крестины» (октябрины), «красное Рождество» и «красные похороны». Именно почетных «красных похорон» на площади, где грузовики мимо ездят, побаивается герой повести «Бегствующий остров» комиссар Василий Запус.

Ответом было усиление бандитизма, эпидемия сифилиса, охватившая большую часть Центральной России, пьянство и драки. И все же живая душа народа не умирала, «тайное тайных» ее сохранялось, несмотря на давление времени. Это, думается, и стремился передать писатель, выбирая заглавие книги, которое представляет собой грамматически измененное название книги «Тайная тайных», известной в Древней Руси с конца XV — начала XVI в. Как бы ни трактовали «Тайное тайных» защитники и обвинители Иванова, они не могли не признать, что в эпоху социальной борьбы и утверждения классовых ценностей писатель заговорил о тайнах человеческой души. И это тогда, когда в моде была, скорее, «атака на душу» (формулировка известного психолога 1920-х гг. А. Залкинда). В 1926 г. журнал «Безбожник» утверждал: «Как принять понятие о бессмертной душе — частице духа божьего, если мы знаем, что наши проявления неразрывно связаны с веществом мозга и самую душу можно расписать по клеточкам, как географическую карту»47. Образ души, расписанной как географическая карта, стал своего рода проектом нового человека. Менее всего это применимо к главным персонажам книги Вс. Иванова. Вспомним беспросветную жизнь уже в советской деревне крестьянина Богдана из рассказа Иванова «Полынья»: драки, пьянство, тоска, мысли о смерти. В ту ночь, когда он едва не погибает во время снежной бури, ему как спасительное начало является селезень: «И огромная злость потрясла Богдана, он сунул руку за пазуху к ножу, но тут грудь его наполнилась каким-то кипящим теплом, тепло хлынуло по рукам. <…> Небывалая доброта овладела всем Богданом. <…> Так человек и птица просидели всю ночь у полыньи».

В 1930-е гг., после возвращения из-за границы А. М. Горького, жизнь Иванова меняется. Он принимает участие в горьковских проектах «История гражданской войны», «История фабрик и заводов», «Люди пятилетки». Участвует в Первом съезде советских писателей. После смерти Горького в 1936 г. постепенно отходит от общественной жизни. В 1943 и 1945 гг. в качестве военного корреспондента находится на фронтах Великой Отечественной войны. В пятидесятые годы много путешествует: совершает поездки во Францию, Германию, Польшу, Болгарию. Как и мечтал, добирается до Индии. За это время он практически не возвращается в Сибирь, хотя образ родины не уходит из творчества писателя, воскресая в автобиографических романах «Похождения факира» и «Мы идем в Индию».

Советская критика не приняла романа «Похождения факира». Девятнадцатого декабря 1935 г. в газете «Правда» была напечатана статья А. Гурштейна «В поисках Индии», где заявлялось: «Художественный замысел “Похождений факира”, вся композиция произведения построены по канонам формализма, с его сугубой “литературщиной” и условностью»48. Вновь, спустя почти 10 лет после книги «Тайное тайных», в оценках произведения Иванова зазвучали слова: «власть инстинктов», «замаскированные элементы “Тайного тайных”», «переоценка роли бессознательного», «искаженная картина дореволюционной России», «пессимистическое равнодушие»49.

Роман этот часто сравнивали с трилогией М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты», где речь также шла о духовном становлении молодого человека начала ХХ в. Однако самому Горькому, восторженно приветствовавшему первую часть романа, не понравилась вторая часть. «Он ждал от меня того реализма, — вспоминал впоследствии Иванов, — которым был сам наполнен до последнего волоска. Но мой “реализм” был совсем другой, и это его, — не то, чтобы злило, — а приводило в недоумение, и он всячески направлял меня в русло своего реализма. Я понимал, что в нем, этом русле, мне удобнее и тише плыть, я и пытался даже, но, к сожалению, мой корабль был или слишком грузен, или слишком мелок, короче говоря, я до сих пор все еще другой, и дай бог остаться этим другим, — противоречивым, шальным, тщеславным, скромным…» (запись от 29 марта 1943 г.)50. Различия между двумя «реализмами» сформулировала сибирский исследователь творчества писателя Л. П. Якимова: «Строгому реализму горьковской трилогии, с неукоснительно последовательным обличением “свинцовых мерзостей русской жизни” в книге Иванова противостоит бурный поток бытия, где есть место чуду, волшебству, эксцентрике, игре, театру, цирку, где жизнь предстает скорее как “человеческая комедия”, чем как устойчиво воздвигнутый подмосток классовой борьбы…»51 Недаром роман «Похождения факира» понравился современным читателям, чьи отзывы цитировались в начале нашей статьи.

Эта же черта присуща последнему сибирскому произведению Иванова — очеркам «Хмель, или навстречу осенним птицам», где реальность начала шестидесятых годов показана в восприятии «восторженного поэта Сибири». «Еще недавно он совершил путешествие по любимой своей Сибири, по легендарным ее рекам, среди былинных ее людей — путешествие на плоту, которое впору было бы двадцатилетнему смельчаку и выдумщику, — вспоминал в своей прощальной статье памяти Иванова его старый друг, писатель К. Федин. — И он написал об испытанном счастье своем прекрасную поэму в прозе, заново оживив в ней молодые свои цветные ветра, певучие камни, сладостные ароматы земли и воспев новых людей новой Сибири, отцами которых были его партизаны»52.

«Хмель» написан по впечатлениям от поездок Иванова разных лет в родные края. С конца 1950-х гг. такие поездки он старался совершать регулярно, каждое лето, несмотря на ухудшающееся состояние здоровья. Спутниками его были или сыновья — Вячеслав и Михаил, или друзья — сибирские писатели. Самым близким стал Василий Григорьевич Никонов — прозаик, поэт-песенник и переводчик с бурятского, монгольского, вьетнамского и якутского языков. По воспоминаниям Т. В. Ивановой, к его литературной судьбе Иванов проявлял живейший интерес и участие, охотно читал его произведения с карандашом в руках, писал отзывы о них, содействовал их появлению в печати53. Свое последнее путешествие по Сибири (Чита — Красный Чикой — Шерловая гора — Балей — Ачинск — Чита) Иванов совершил летом 1962 г.

Вспоминая о последних годах жизни друга, близкий Иванову еще с петроградских лет писатель Виктор Шкловский писал, и в его речи слышны отголоски рассказов самого Иванова:

«Изменилось время.

Всеволод поехал в дальние места, на границу Китая, на реку, где нет не только деревень, но и домов и юрт, нет почтовых отделений. Река течет через Монголию и с разгону вбегает в Сибирь. Река течет, расширяется. Всеволод, человек между шестьюдесятью и семьюдесятью годами, на надувной лодке проехал по этой реке восемьсот километров.

Пустота, пустые берега, знакомое небо, горы, которые небу не мешают. Пустыня поворачивается перед лодкой, показывая себя по-разному. Рядом идет другая лодка. Разлив большой, большая вода, быстрая вода, большая жизнь.

Об этих поездках не все успел написать Всеволод. Но есть его рассказ “Хмель”, и видно, что Всеволод не состарился, не изменился, не озлобился. <…> Он писал о косматых кострах Сибири, о хмеле, о горах, о ветрах, о новых посадках, о рудах и камнях.

Всеволод очень любил камни, разные камни, цветные, не драгоценные. Он любил камни в их рождении. Из поездки (я даже не знаю как, потому что поездка была лодочно-самолетная) он привез камни, глыбы, большие плиты, поросшие цветными кристаллами, косыми, сверкающими, дымчатыми или прозрачными.

Это были россыпи солнца.

Таким собранием самородков был сам Всеволод Иванов.

Он рассказывал мне о сибирских реках, о драгах, которые моют золото со дна реки, медленно подымаясь по притокам. Про женщину с наганом на боку. Немолодая женщина сидит в каюте, а на полу каюты в цинковом ведре лежит еще не промытое до конца, еще темно-желтое золото; тяжелое золото.

Неисчерпаемая, широкая, богатая, не узнанная до конца страна была увидена заново немолодым и неуставшим Всеволодом Ивановым. Пыльная трава растет среди кристаллов на горах.

Он привез к себе на дачу эти кристаллы, показал мне тяжелые камни, рассказал о них, рассказал о будущих книгах»54.

Хочется верить, что эти «будущие книги» Иванова еще напечатают в Сибири, что восторженное слово поэта о своей родине будет жить долго.

 

 

1 Львов-Рогачевский В. Новый Горький (Всеволод Иванов) // Современник. 1922. № 1. С. 159.


 

2 Воронский А. К. Лидия Сейфуллина // Воронский А. К. Искусство видеть мир. М., 1987. С. 258.


 

3 Есенин С. А. Полное собрание сочинений: в 7 т., 9 кн. Т. 5. М., 1998. С. 244.


 

4 Львов-Рогачевский В. Новый Горький. С. 159.


 

5 См.: Гроссман-Рощин И. Наш путь // На литературном посту. 1927. № 20. С. 25—26; Гельфанд М. От «Партизан» к «Особняку»: К характеристике одной писательской эволюции // Революция и культура. 1928. № 22. С. 70—77; Эльсберг Ж. Настроения современной интеллигенции в отражении художественной литературы // На литературном посту. 1929. № 3. С. 38—39; Рыжиков К. Оптимизм и пессимизм Всеволода Иванова (Опыт социологического объяснения) // Там же. 1929. № 14. С. 49—60.


 

6 Горбачев Г. Современная русская литература. Л., 1928. С. 225.


 

7 Литературная энциклопедия. Т. 4. М., 1930. С. 402—403.


 

8 Литературные записки. 1922. № 3. С. 26.


 

9 Неизвестный Всеволод Иванов: Материалы биографии и творчества. М., 2010. С. 716.


 

10 Информационный бюллетень ВОКС. 1927. № 28—29. С. 7.


 

11 Неизвестный Всеволод Иванов. С. 707.


 

12 Там же. С. 716.


 

13 Дружинин Г. Его молодость. Из воспоминаний о Всеволоде Иванове // Простор. 1963. № 11. С. 147. Цит. по: Всеволод Иванов. «Бронепоезд 14-69»: Контексты эпохи. М., 2018. С. 404.


 

14 Там же.


 

15 Неизвестный Всеволод Иванов. С. 30.


 

16 Неизвестный Всеволод Иванов. С. 31.


 

17 См.: Шиловский М. В. Политические процессы в Сибири в период социальных катаклизмов 1917—1920 гг. Новосибирск, 2003. С. 62—330.


 

18 См.: Круссер Г. Сибирские областники. Новосибирск, 1931. С. 32. Цит по: Г. Д. Гребенщиков и Г. Н. Потанин: диалог поколений (письма, статьи, воспоминания, рецензии) / сост. Т. Г. Черняева (При участии В. К. Корниенко и К. В. Анисимова). Барнаул, 2008. С 136.


 

19 См., напр.: Шиловский М. В. «Полнейшая самоотверженная преданность науке»: Г. Н. Потанин. Биографический очерк. Новосибирск, 2004; Емельянова Т. К. Областничество Н. М. Ядринцева как философия российской действительности. СПб., 2004; Областническая тенденция в русской философской и общественной мысли: К 150-летию сибирского областничества [сборник статей] / под ред. А. В. Малинова. СПб., 2010; Первые Ядринцевские чтения: Материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 170-летию со дня рождения Н. М. Ядринцева (1842—1894). Омск, 2012.


 

20 Сибирский текст в русской культуре: К 400-летию Томска и 125-летию первого университета Сибири / под ред. А. П. Казаркина. СПб., 2002. С. 2.


 

21 Иванов Вс. Дневники. М., 2001. С. 399.


 

22 Там же. С. 399—400.


 

23 Ландарма. По поводу писем Н. М. Ядринцева // Сибирские записки. 1916. № 2. С. 72—73.


 

24 Неизвестный Всеволод Иванов. С. 52.


 

25 Адрианов А. В. К биографии Г. Н. Потанина // Сборник к 80-летию Григория Николаевича Потанина. Избранные статьи и биографический очерк. Томск, 1915. С. 3—4.


 

26 Там же. С. 57.


 

27 Неизвестный Всеволод Иванов. С. 50.


 

28 Там же. С. 44.


 

29 Правда. 1922. 5 окт. С. 3.


 

30 Ленин В. И. Странички из дневника // Ленин В. И. Полн. собр. соч. М., 1978. Т. 45. С. 364, 367.


 

31 Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. София, 1921. С. IV.


 

32 Освальд Шпенглер и «Закат Европы». М., 1922. С. 64—65.


 

33 Там же. С. 69—70.


 

34 Там же.


 

35 Клюев Н. Словесное древо. Проза. СПб., 2003. С. 53.


 

36 Иванов Вс. Возвращение Будды. М., 1924. С. 35—36.


 

37 Там же. С. 36.


 

38 Там же. С. 57—58.


 

39 Там же. С. 37.


 

40 Браун Я. У синего зверюшки в лапах // Сибирские огни. 1923. № 4. С. 174—175.


 

41 Слоним М. Портреты советских писателей. Paris, 1933. С. 63, 72.


 

42 Иванов Вс. Тайное тайных. М., 2012. С. 320.


 

43 Хранится в семейном архиве.


 

44 Иванов Вс. Тайное тайных. С. 327—328.


 

45 Неизвестный Всеволод Иванов. С. 45.


 

46 Вольфсон Ф. И. К дискуссии о проекте семейного кодекса // Красная новь. 1926. № 1. С. 178—179.


 

47 Безбожник. 1926. № 16. С. 5.


 

48 Правда. 1934. 19 дек. С. 4.


 

49 Книга и пролетарская революция. 1935. № 3. С. 58—61.


 

50 Иванов Вс. Дневники. С. 301.


 

51 Якимова Л. П. «При жизни произведен в классики». Всеволод Иванов в историко-литературном контексте 20—30-х годов ХХ века. Новосибирск, 2019. С. 18.


 

52 Федин К. А. Всеволод // Всеволод Иванов — писатель и человек. Воспоминания современников. М., 1975. С. 7.


 

53 Иванов Вс. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 8. М., 1978. С. 766.


 

54 Всеволод Иванов — писатель и человек.
С. 21—22, 24—25.


 

100-летие «Сибирских огней»