Здравствуй, русское поле!

XXVII съезд КПСС

По краю стратосферы плыл стратегический бомбардировщик. Боевое дежурство, посвященное очередному съезду КПСС, подходило к концу. В промерзших люках бомбовоза подремывал ядерный «Армагеддон». За спинами летчиков грохотали турбины, закручивая десятки тонн ледяного керосина в слепящее пламя с инверсионным хвостом. По курсу лайнера скользнул наискосок метеорит. Вслед за ним беззвучно мелькнула ведьма в ступе. Брякнули подкрылки, красавец-самолет нацелился на базу. Под ноги пилотам потекли зазевавшиеся облака.

В мрачном февральском небе за зубцами кремлевской стены в свете прожекторов бился в истерике многометровый флаг СССР. На верхушках сторожевых башен горели рубиновые пентаграммы. Сквозь порошу над Кремлем поплыл бой курантов. Из ворот крепости мимо голубых елей, задирая сапоги, прошел почетный караул и замер у гранитного склепа с надписью «ЛЕНИН». За кремлевской стеной в свежесрубленном Дворце съездов завершал работу очередной форум коммунистов Советского Союза…

В кривеньких переулках Арбата загорались в оконцах вечерние желтенькие огонечки. В старом купеческом доме, на конспиративной квартире, у горящего камина сидела пара немолодых мужчин в штатском. Один рано стал генералом, другой — не сразу полковником. Генерал неуловимо походил на филина, его гость напоминал матерого волка. Оба давно знали друг друга.

По просьбе Филина Волк принес на серебряном подносе дымящийся кофе, аккуратно переставил чашечки на антикварный столик, рядом с крошечными рюмками и квадратной бутылкой коньяка. Филин поблагодарил подчиненного кивком головы, указал на тонконогий телевизор и попросил:

— Выключи, пожалуйста!

За стеклом экрана загрохотала мелодия программы «ВРЕМЯ». Музыкальный паровоз резко тормознул, из кабины выскочили разнополые дикторы, уселись перед камерами и стали радостно докладывать зрителям:

— Сегодня, 26 февраля 1986 года, завершился очередной, судьбоносный, 27-й съезд Коммунистической партии Советского Союза... — дружная пара, перебивая друг друга, спешила сообщить, сколько счастья будет произведено на душу населения в стране через пять лет, благодаря заботе партии о народе.

Полковник убавил звук до бормотания, вернулся к столику. Развалившийся в кресле генерал пригубил кофе, пыхнул импортной сигареткой из дорогой пачки и мягко приказал:

— Докладывай, чем там все на съезде закончилось.

— Слушаюсь, куратор! — отчеканил подчиненный. — Разрешите присесть?

Начальник кивнул на стул:

— Присаживайся!

Подчиненный с прямой спиной устроился на краешке сиденья и осведомился:

— С чего начать?

— С начала, — прихлебывая жгучий напиток, предложил генерал.

— Есть — с начала! Довожу до вашего сведения: изобретателя темпорального квантового генератора с нелинейной накачкой наш отдел взял в разработку в семьдесят…

— Как засекли, как взяли, — перебил старший, — как он работать стал на вас — я в курсе. И называй ты эту железяку просто: машина времени! А сейчас расскажи, как вчера на политбюро ходил и как сегодня ты этого изобретателя на съезд партии водил.

— Есть! Извините, товарищ генерал-лейтенант, мы долго не виделись. Встречаемся в экстренных случаях, вот я и решил сначала, чтоб ничего не упустить. Разработка-то уникальная…

— Действительно, давненько не виделись! — затуманился Филин.

Волк взял паузу. Начальник взял в руки коньяк, доброжелательно оглядел темное стекло с узорами, вынул квадратную притертую пробку и не спеша наполнил антикварные рюмки:

— Давай-ка, в самом деле — за встречу! Время есть еще. Не забыл, как познакомились, а?

— Что вы! Столько лет прошло, а помню, как вчера. Такое разве забудешь? Если бы не вы, тлели бы мои косточки на чужбине. Слава богу, все обошлось…

— Бог здесь не при чем! — буркнул хозяин из глубокого кожаного кресла с медными заклепками. — А такие парни, как ты, на дороге не валяются. Ваше спасение — мой долг! — улыбнулся начальник, но глаза остались ледяными. Не мигая, через поднятую рюмку он посмотрел на собеседника: — За встречу!

Коротко звякнул хрусталь. Гость, смакуя редкий напиток, подумал: «Столько лет с ним знаком. Спас от смерти меня, с того света фактически вернул! А такое чувство, что спасенную жизнь легко в любой момент назад заберет. Чертовщина какая-то! И смотрит иногда как удав».

— Воспоминания оставь и удавов тоже… — усмехнулся Филин, опустив рюмку на столик. Волк, прикрыв глаза, инстинктивно наклонил голову: «Вот школа у старой гвардии — мысли читает, как Вольф Мессинг. Сущий дьявол!» В ответ на «дьявола» генерал тепло улыбнулся и напомнил:

— Давай к делу. Как в политбюро? Как на съезде прошло?

— В политбюро все прошло на удивление быстро. Приехал, провели. В назначенное время пригласили. Я им без комментариев доложил об изобретении. Озвучил справку о том, что ждет нас через 5, 10 и 20 лет. Блоками кратко дал — положение страны, состояние экономики, финансы, кадровые вопросы. В бумажном докладе я подробно по годам и по республикам все расписал: кто, что, куда. Только документ этот, похоже, никто даже не листал. Он у них по разделу «наука» прошел. Слушали не перебивая, ни одного вопроса! Мне показалось, старики вообще ничего не поняли. Кто помоложе, сошлись на том, что все это бред и провокация, тонко проведенная через спецслужбы. И хорошо, если это простое недомыслие, а не нечто большее. Мой доклад их разозлил: гора реальных проблем, а я с фантазиями дурацкими. В конце в лоб спросили: «Это все? Вам что, заняться больше нечем? Вы у нас время украли! Какое еще будущее?..» Доклад мой даже обсуждать не стали. «Несерьезно! Не ожидали от КГБ!» Кандидат в члены политбюро, который все это готовил к заседанию, задал один только вопрос, знаком ли я с делом отщепенца Андрея Амальрика и его такой же дурацкой, как мой доклад, статьей «Доживет ли Советский Союз до 1984?» Вам его «лавры» покоя не дают? И в курсе ли я, какой сейчас год и где сейчас Амальрик А. с его бреднями?.. Я не стал возражать. Бесполезно! Смотрят, как на идиота, того и гляди конвоиров-санитаров вызовут. Ответил нейтрально: «Так точно, в курсе! Осмелюсь доложить: начальство обязало меня сообщить о проведенных опытах и их результатах. Выводы делать — не моя компетенция, “амальриками” другое управление занимается!» После этого меня отпустили, ушел, как оплеванный.

Повисла пауза, тихонько бубнил телевизор — диктор подвел итоги съезда КПСС. Получалось, что очень хорошо будет через пять лет, а через десять — и еще лучше. Полковник, глядя в пол, продолжил:

— Новый генеральный, любимец Юрия Владимировича, уже после меня за закрытыми дверями убедил политбюро, что нужно эту тему на последнем заседании съезда обозначить, неофициально… Я так понял: он страхуется. Только непонятно, от чего…

Филин опустил голову, задумался. На экране замелькали вести с полей. Диктор по-левитановски сообщал, чего и сколько намолотили сознательные трудящиеся в честь судьбоносного съезда КПСС. После паузы генерал как бы сам себе негромко сказал:

— Он и в 91-м, в Форосе, со всех сторон подстрахуется, сам себя перехитрит. Одного не учтет: нельзя о других по себе судить. Вернется, умник хитрожопый, из «заточения» в домашней кофточке, в одеялко замотанный. Прораб этот, алкаш из Свердловска, его обскачет. Вырвет власть из рук. Нахрапом возьмет…

Полковник на «алкаша» и «умника» вопросительно глянул на генерала, тот улыбнулся: «Все в порядке! Здесь все свои, нас не “пишут”, можно и не выбирать выражений».

Подчиненный с молчаливой подачи продолжил отчет:

— Я, кстати, об этом тоже писал. Фотографии из будущих газет приложил. Рапорт начальству подавал. Вы, я полагаю, с ним тоже знакомились? — скорее из вежливости спросил Волк, уверенный в обратном: документ проходил под грифом «гостайна».

— Читал, — усмехнулся Филин, — и не раз! Изучил все документы по теме. Ты за лицом следи, дружище, челюсть подбери и продолжай. Как закрытие съезда прошло? — генерал взял в руки зажигалку, прикурил, придвинул хрустальную пепельницу.

— Все в штатном режиме прошло. Встали, хором спели: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был никем — тот станет всем!» Собрались, было, совсем разойтись, всем приезжим в гостинице уже подарки заготовили — кому ондатровые шапки, кому бобровые…

— Каждому «сеньке» по номенклатурной шапке, — ухмыльнулся куратор, затягиваясь сигаретой

А подчиненный, запнувшись, продолжил:

— После пения генеральный попросил делегатов задержаться, а гостей съезда и прессу — покинуть зал. Есть, мол, еще один маленький вопросик к коллективному уму, чести и совести. И объявил моего подопечного. Ребята, не мешкая, вывели его к микрофону. Он по моей укороченной схеме им и зачитал, осветил узловые моменты, что и как с ними и с нами в ближайшем будущем случится: даты, события, персоны. Развитие государства в общих чертах, развал нарисовал…

— Как восприняли?

— Сначала гудели, потом стали смеяться всем залом. Что ни скажет — взрывы смеха! Двое ветеранов, в прямом смысле, даже обкакались со смеху: животы повредили — так смеялись. Их на носилках из зала унесли…

— И в каком месте ветераны обосрались, интересно бы знать?

— А когда он им доложил, что этот съезд у них последний, других не будет. Что КПСС секретарь обкома Ельцин разгонит через пять лет. Хохотали до слез, когда узнали, что доллар будет не копейки стоить, а 25 рублей на всех углах. Вот тут организмы у ветеранов и оплошали. А когда он сообщил, что президент в России появится, всенародно избранный, и что он в пьяном виде будет дирижировать оркестром бундесвера на развалинах берлинской стены… тут они обозлились и предложили расстрелять за такие шутки…

— Кого? Будущего президента?

— Нет. Моего докладчика… Забыл сказать: еще сильно смеялись, когда услышали, что генсек КПСС через десяток лет станет социал-демократом и будет рекламой на западном ТВ подрабатывать… Сам генеральный тоже смеялся, даже повизгивал, потом вытер слезы и говорит: «Вот видите, товарищи, до чего дело доходит, если утеряна руководящая роль партии и КГБ у науке. Надо, товарищи, усилить контроль за спецслужбами! Это актуально».

Полковник устало махнул рукой:

— Ученый мой напрягается, спешит сообщить съезду прогноз, пока рот не заткнули, а в ответ гогот: «Вот уморил, так уморил…»

— А 98-й год, дефолт? Чечня? Тоже умора?

— Конкретику вообще не воспринимали: оргпреступность, коррупция, финансовые пирамиды, публичные дома, частное телевидение… Под конец все сошлись во мнении, что всего того, о чем они услышали, не может быть, потому что этого не может быть никогда. Единодушие было полное, никто не усомнился.

— А в чем разошлись?

— Разошлись в одном: что с этим злобным ученым-диверсантом и его покровителями делать? Ветераны настаивали на расстреле всех причастных к клевете, секретари обкомов — на принудительном лечении всего нашего отдела вместе с командирами. Комсомольцы предложили: ученого этого клоуном нарядить и отпустить, пусть по городам гастролирует, рассказывает рабочим и крестьянам, что их ждет без руководящей роли КПСС. Это, сказали, почище Жванецкого и Райкина будет. Этим мы покажем, что ничего не боимся, уверенно смотрим в будущее. Опасности в таких лекциях, полагают, никакой. Все равно никто не поверит. Пусть, мол, народ тоже повеселится…

— Повеселится и народ. Особенно в начале 90-х. Да и позже тоже.

— В заключение выступил академик-философ и успокоил всех: «Товарищи делегаты! Нет поводов беспокоиться ни малейших. Не первый раз нас пугают! Нас с пути не собьешь, потому что мы вооружены самым передовым учением на планете. Учение Маркса верно — потому что правильно! Это доказано жизнью. Мы строим будущее по плану на основе передовой науки. За пятилетний план съезд уже проголосовал единогласно! Значит, так тому и быть! Чего тут еще обсуждать, время попусту тратить?»

— Интересно, что этот ученый на пикниках друзьям говорит и что на ночь читает?.. — задумчиво молвил генерал.

Полковник тут же откликнулся:

— Доложить?

— Не надо! Я к тому, что иногда дельные книги попадаются… Один писатель наш, еще до войны четко ситуацию обозначил, правда, от лица отрицательного, скажем так, персонажа: «…чтобы планировать что-то, надо располагать мало-мальски приемлемым сроком. Лет, скажем, в тысячу… Простое, казалось бы, дело, собрался человек в Кисловодск, ан нет, ничего у него не выйдет! Потому что Аннушка уже разлила масло». И получается вместо Кисловодска сплошной Гудермес, Шамиль Басаев и Дубровка. Хороший был писатель…

— Это, у которого «рукописи не горят»?

— Тот самый. Он свои надежды так озвучивал. Повезло ему. Горят рукописи, еще и как! У нас в подвалах много чего пылится… Выход — только через трубу!

Генерал встал, подошел к окну. Валил снег. Снежинки царапали стекло и без сил заваливались на жестяной откос. Глядя в окно, заложив руки за спину, он глухо продолжил:

— В пятнадцатом веке, в Испании, оперативники с внештатниками выследили одного раввина. Глубоко рав зарылся. В назидание другим решили публично его рукописи при народе и учениках — уничтожить! — Филин вернулся в кресло, взял в руки бутылку. — Соорудили на площади костер из книг его рукописных. Он над ними всю жизнь корпел… Зажгли… — рассказчик нацедил в рюмки древний напиток. — А самого с учениками поставили перед народом и заставили смотреть. Ученики в ужасе, а старик смотрит на огонь и улыбается. Ему любимый ученик шепчет: «Ребе! Горит дело всей вашей жизни!» А мудрец в ответ: «Горит — бумага. Слова возвращаются к Богу». Народ на площади хохочет, пальцами в книжника тычет. Радуются: аутодафе — всегда праздник! Сожгли тогда все дотла, пепел развеяли. Самого священника не тронули. Попозже его сожгли, без помпы...

— Вы так говорите, как будто сами это видели!

— Видел, — задумчиво сказал куратор. — Я за спиной у старца стоял, чуть сбоку...

Подчиненный недоуменно посмотрел на начальника, тот ухмыльнулся:

— Шучу, конечно. Отвлеклись маленько. Давай еще по рюмочке? За наше светлое будущее! Коньяк древний, но и встреча у нас не рядовая. За наше дело!

Выпили. Задумчиво глядя на огонь в камине, Филин, углубленный в свои мысли, спросил:

— На съезде никого не жгли во дворце или в подвалах?

Полковник криво усмехнулся:

— Нет, конечно! Не те времена. Меры, разумеется, приняли. Все помещения излучением перекрыли. К делегатам в зал вызвали Кэш-Пировского. Баблан Чушмак его страховал…

— Знаю этих хлопцев, — отреагировал генерал. — Спецкурсы у них читал… Продолжай!

— Престидижитатор этот поработал с залом минут пять. Забыли все всё, к чертовой матери. Он потом мне говорил: «Золотая публика, приятно работать. Со старухами и то труднее…»

— С изобретением и его автором — понятно, со съездом тоже! Перейдем к главному. Зачем я тебя вызвал, как думаешь?

Полковник пожал плечами:

— Вызвали — значит, надо. Я приказы выполняю.

— А если без чинов? По-мужски, сам-то что обо всем этом думаешь, «у целом»? Как наш генсек говорит. Ты мужик умный, офицер толковый. Я тебе разрешаю язык распустить. За тем и позвал. Давай! Только предельно откровенно.

Полковник замялся и, не без внутренней борьбы, решил все же высказаться:

— Сомнения есть сильные. С одной стороны, сто раз все проверили и перепроверили: работает этот генератор, как его ни назови. А с другой стороны — уж очень дико все! И через пять лет, и через десять. Через двадцать — вообще в голове не укладывается. Ум за разум заходит! Ну, не может такого быть! Тут я делегатов съезда понимаю и тоже не верю в такое. Но верить — одно, а знать — другое. Тяжеловато. Во всем будущем — одно светлое пятно: наш человек, простой полковник, а к власти придет — на тридцать лет!..

— Что наш — это ты верно подметил. А «верю-не-верю»? Оставь это попам, прогрессивному человечеству и передовым дояркам. Символ веры любой годится. И Библия, и Коран, и «Моральный кодекс строителя коммунизма». Люди охотно собираются в стада и верят во все подряд, лишь бы толком не работать! Не помню, кто сказал: «Каждый следует за своей химерой, которая оправдывает его существование!» Поэтому попы всех мастей публику и нахлобучивают. А умные люди дела проворачивают, пока бараны песни поют и палками стучат. Запомни. «Верю-не-верю» — удел слабых, рабов, у кого не хватает смелости осмыслить факты во всей их совокупности. «Знаю-или-не-знаю» — вот ключ! Факт — это то, что изменить нельзя. Вот и анализируй факты — в чем они состоят. И действуй в соответствии. Или брось все и начинай «верить»! Во что? Да без разницы! — начальник остро глянул на подчиненного и подвел черту: — В нашей работе иллюзии смертельны!

Генерал пригасил взор, сел поудобнее и уже деловито осведомился:

— Кстати, а что там у наших коллег на той стороне. Есть что-нибудь похожее?

— Есть. Все то же самое: ерунда какая-то! С нефтью какая-то петрушка. Арабы вообще распояшутся. Ислам попрет на дрожжах. В Нью-Йорке торговый центр взорвут в начале следующего века… Негр — в США президентом станет! Каково? Правда, есть над чем и посмеяться: чумазый Китай по производству и золотовалютным запасам на первое место в мире выйдет лет через тридцать. Юань — вместо доллара! А уж по мелочам набирается — так просто волос дыбом… Бред какой-то!

— Коллега, дышите ровнее. Сегодня — бред, а завтра — прошлые занятия будут бредом казаться. Вы еще не самый худший сценарий озвучили. Все могло быть гораздо хуже!

— Да куда уж хуже? Это — просто выше сил человеческих!

— Напрасно вы, батенька, в человека не верите. Все в его руках — дай ему только свободу воли. Но об этом в верхах сразу договорились, в самом начале. Кстати, один сатирик хорошо сказал: «Человек — это звучит гордо, а выглядит мерзко!»

— Я ничего не слышал об этом.

— Ничего страшного. Мы отвлеклись. Что у китайцев? У нынешних?

— С ними трудно. Есть сведения, что они очень серьезно к этой теме отнеслись. На самом верху они в сверхсекретном режиме будущее обсуждают регулярно. И денег дают, что на прошлое, что на будущее — немеряно. Нам бы поработать в этом направлении…

— Не дадут. Разгонят ваш отдел. Я тебе говорю…

Мужчины посмотрели в глаза друг другу, и докладчик как-то сразу понял, что так и будет. Не ожидал такого и откровенно расстроился. Поверил и сник. Старший по званию с любопытством разглядывал удрученного подчиненного. Потом, как ни в чем не бывало, полюбопытствовал:

— А что евреи?

Волчара вяло, уже без напора, сообщил:

— С другого боку подбираются. Закон и пророки. Воткнулись в свою Тору, загнали все до последней буквы в компьютер. Анализируют по какому-то дико сложному алгоритму. Вроде бы, удалось предсказать конкретные вещи задним числом… К ним еще труднее подобраться, чем к китайцам. Засекречено все дико. Хлеще, чем в Ватикане.

Филин поморщился:

— И в Ватикане люди живут. К евреям, да, трудно подобраться — самый древний народ. Упрямые. Вернее, упертые. Привыкли друг за друга держаться. Но не все. Помаленьку и их разбавляем. Ничего, разберемся! Надо будет в Кремль слетать, посмотреть, что к чему. С арабами много интересного намечается. Главный жопошник у них — на СПИД напоролся. Пока неясно, чем кончится… А ты, дружище, не горюй, найдется и тебе работа. Много работы!

— Правда? — обрадовался полковник.

— Правда! Работы всегда море. А работать, как всегда — некому!

Генерал заворочался, стал собираться, давая понять, что время истекло. Повеселевший Волк не выдержал, спросил в упор:

— А что мне-то теперь делать? Изобретателя моего уже вовсю лечат. Извините за назойливость, — полковник кашлянул. — Нам-то, моей группе, что делать в свете исторических решений съезда? Приду завтра на работу, а там санитары…

— Про отдел свой — забудь. Разгонят — точно знаю! Генеральный это контролирует, его инициатива... Ты, лучше, о себе хорошо подумай. Тогда и я о тебе позабочусь... — Филин поднялся во весь немалый рост и уставился, не мигая, на собеседника: — Тебе надо решаться! Давай, не таись, я тебя насквозь вижу, — куратор усмехнулся. — Времечко такое подошло. А мыслишки у тебя есть, я знаю. Колись, свои же люди.

— Как ни крути — факты есть факты. Хоть и научные. Я ж не делегат съезда, надо как-то реагировать, а руководство невменяемое. Народ тоже. Море им по колено. Когда не пьют, воруют все подряд, сверху донизу.

Филин пробурчал под нос:

— Народ как народ. Всегда один и тот же. Крадут, правда, разное… — и, глядя в упор, приказал: — Не тяни! К делу давай! Я точно знаю: мысли у тебя есть. Ты их даже кое с кем уже обсуждал. И даже мосты наводил. На той стороне. А? Было дело?

Полковник похолодел:

— Я в порядке изучения вариантов… На всякий случай… Не для себя лично. Для партии, для конторы…

— Я знаю. Каков план? По какой схеме?

Волчара инстинктивно оглянулся, придвинулся к Филину и шепотом выдохнул:

— План простой, чего мудрить! Схему до нас опробовали… — и, глядя в немигающие глаза куратора, кинулся, как в омут: — Если по аналогии, у Бормана с Гиммлером неплохо получилось, — полковник сглотнул слюну, а генерал смотрел в глаза, не мигая.

Повисла пауза. Филин улыбнулся одними губами:

— Ну, вот и действуй. По аналогии. И не затягивай! Наметки оформишь в одном экземпляре — в своей голове. План мне ногами принесешь, с головой вместе.

Помедлив, как бы в раздумье сообщил:

— У нас тут инициативная группа наметилась. Времени маловато осталось, людей не хватает, а суммы астрономические, помимо живых денег еще — металл…

— Без приказа не могу! — выдохнул подчиненный.

— Тебе его кровью написать, а печать стволом поставить? — криво усмехнулся генерал. — Я сказал: действуй, теперь я твой командир! Каналы, явки, связи — дам попозже. Это твой звездный час. Хотел бы я тебя угробить — мог бы еще лет двадцать назад это сделать. Да и делать-то не надо было ничего. Я за тобой давно наблюдаю! Так что?

Полковник помедлил и обреченно выдохнул:

— Есть действовать!

— Вот и молодец! Все правильно понял. Такие люди, как ты, наша опора. Приступай!

«Интересно, кто это “мы” и кому это я “опора”»?

Филин зыркнул из-под бровей:

— Но помни: ты мой со всеми потрохами. Сделаешь все хорошо — будешь жить вечно! Я перед Самим похлопочу, понял?

Волчара, преданно глядя в глаза, тщательно выбирая слова, сообщил:

— Я хоть и инициативный, но дисциплинированный. И комплексами не страдаю.

— Это ты правильно делаешь. Молодец! И последнее. Кроме финансовых схем набросай планчик идеологического прикрытия. У тебя — университет за плечами и опыт.

— Осмелюсь доложить, не понял!

— Все ты понял! С деньгами более-менее понятно. Но чтобы грохоту не было вселенского, надо с народом помягче, что ли. Кровища может хлынуть, а это не дело. Народ, хрен с ним! А вот заводы раскрадут. Заполыхают усадьбы, производство встанет… Грабежи, поножовщина. Работяги поразбегутся зажигалки делать и на самогон менять. Людишки наши за справедливость — горой! Пойдут топором крестить с красным петухом в обнимку… Это нам ни к чему! Проще ваучером перед носом помахать, свободой, демократией, колбасой вонючей и водкой. Это сейчас — рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция. Партия — во главе. Когда рухнет все, откуда только что возьмется! Партийное строительство на самотек пускать нельзя. Я другим тоже дал задание. Ум хорошо, а два — лучше! Подумай серьезно о дымовой завесе. Люмпенам и маргиналам нужен свой сходняк — присмотрись к Врунжировскому из МГУ, кучерявый такой, сын юриста. Прыткий парень, с головой. Он сейчас там на комсомоле сидит…

Полковник кивнул головой в знак согласия.

— Денег ему зарезервируй, но не балуй. Он потом сам себе возьмет, сколько надо. Пенсионерам, работягам из ВПК, неудачникам-партийцам, чтоб было где галдеть, компартию России сохранить придется. Крайнее крыло — к Вампилову приглядись. Он давно у нас работает за штатом. Мандаринов ему поможет, национал-большевиков подгребет. Чиновники сами себе напридумывают и организуют на свои кровные взятки — косяками неудержимыми попрут в депутаты. Они и власть попозже приберут к рукам. Воякам и ментам пару-тройку партий спланируй патриотического толка. Интеллигенты сами себя съедят. Сделай им две партии — пусть за первое место бьются друг с другом. Политические клоуны сами нарисуются из психушек. Совсем упертых поймай на генерала-десантника. Он много народу за собой потянет с надеждами. Дадим ему должность, потом уберем его, и все дела. Да, и попов не забудь! Кинь им кость — они заждались. Подумай, как им без налогов водкой и табаком торговать для восстановления… духовности, — генерал хмыкнул.

— Они не согласятся…

Куратор хохотнул:

— Чтобы попы да от денег отказались? Я такого за свой немалый век что-то не припомню. Всегда брали, в крайнем случае, натурой. До революции половина земель за монастырями была… — генерал стал одеваться, помолчал и добавил: — Кооператорам поначалу придется разумный налог сделать. Пусть малость заработают. Потом придавим, узнают, кто в доме хозяин… И еще о наркотрафике в Европу подумай. Я сам над этим голову ломаю. Серьезный вопрос. Деньги большие, и все должны быть наши. Мелочишку — цыганам и ментам кинем, заодно и на крючок посадим. Кстати, о мелочах. Выбери в Москве пару-тройку домов, и на периферии тоже. Организуй на перспективу закладочку из самодельной взрывчатки. Подойдет время — понадобится. Рванет — сразу всем обычная невеселая жизнь раем покажется! На кого свалить — там видно будет. Заодно гайки подкрутим. Все понял? Вопросы? На сегодня все. Телевизор не забудь — выключи. Пора расходиться…

Мужчины оделись и друг за другом, не спеша, вышли в плохо освещенный подъезд. Щелкнула дверь, в темном подъезде бродячая кошка, увидев мужчин, зашипела, попятилась и бросилась с воплем на чердак. Филин проводил ее недобрым взглядом и, не спеша, двинул вниз по скрипучей лестнице.

На улице было свежо и сыро. С неба кучно валил снег. От подъезда молча разошлись в разные стороны, оставляя на сугробах мокрые следы. Полковник упругим шагом устремился из переулка на шум автомобилей и огни магазинов. Его собеседник постоял немного и направился в противоположную сторону, в тупик, к редким огонькам старинных двухэтажных домишек. Переулок был пуст. Хозяин конспиративной квартиры сделал несколько неторопливых шагов, оглянулся через плечо. Никого. Генерал остановился, глянул на небо. Тоже пусто. Еще раз оглянулся, внезапно присел и резко подпрыгнул. Оторвавшееся от земли тело исчезло, вместо него, часто махая крыльями, стал резко набирать высоту крупный филин. Через пару секунд на неподвижных крыльях, в косом вираже, он пропал в темном небе…

Китаец-охранник затаившийся за зубцом кремлевской стены, шепотом выругался, когда крупная рогатая птица, едва не задев его крылом, утробно ухнула и скользнула внутрь крепости. Рука в варежке инстинктивно дернулась за автоматом, приставленным к древним кирпичам, но тут же опустилась на привычный арбалет. В рожке автомата осталось всего четыре патрона. Поправив колчан со стрелами, китаец осторожно выглянул в полглаза из-за стены. Внизу во мраке из воды торчали обломки Большого Каменного моста, в них шумела разлившаяся раньше времени Москва-река. За ней, на руинах Замоскворечья, сквозь скрутки вьюги мерцали пятна костров. Приглушенный расстоянием и шумом воды доносился рев верблюдов и ржание лошадей. Замотанные в платки арабы в драных тулупах вместе с неграми в ушанках готовились к очередному штурму Кремля. В небе было тихо. Самолеты не летали давно, последние литры нефти жители Земли сожгли много лет назад. Снежная крупа валилась на разбитую набережную Москва-реки, беззвучно сверлила почерневшие кирпичные стены Кремля, выдержавшие ядерный удар. Весной снег вернется к облакам, плывущим под звездами над землей. А пока снежинки равнодушно ложились на мохнатые спины коней скифов, падали на кольчуги викингов, на жестяные латы поляков, с лебедиными крыльями за спиной. В метель таяли и сползали струйками по теплой броне танков Гудериана. Задолго до мамонтов укладывались в седой океан, ибо Земля была безвидна и пуста. Люди в великом колесе звездного водоворота появились совсем недавно и исчезли быстро…

 

 

МАКОВЫЙ КОЗЛИК

Развалившись в кресле, за столом сидел маленького роста, полненький, с прилизанной сединой профессор лет пятидесяти. Напротив, на краешке стула, располагался аспирант: худощавый, выше среднего роста, спортивного вида кудлатый брюнет лет двадцати восьми. На столе между собеседниками лежала рукопись. Диссертация была практически готова, наводили последний лоск. Профессор благожелательно вещал, кудлатый почтительно внимал, иногда записывал. В завершение аудиенции профессор посоветовал своему питомцу обратить особое внимание на некапиталистический путь развития в свете материалов последнего пленума ЦК КПСС. Аспирант пообещал, собрал бумаги и встал. Тут профессор, он же зав. кафедрой, как бы вспомнив нечто, полюбопытствовал:

— Как у нас со здоровьем? Болезнь, таки, вырвала вас из наших рядов… — он остренько глянул на кудлатого. — Вы даже несколько занятий со студентами пропустили, Саре Абрамовне пришлось подменять…

— Спасибо большое, сейчас я здоров, все в порядке.

— Надеюсь, без осложнений обошлось: аллергический полиартрит — не шутки. Диагноз-то какой экзотический!

Аспирант, с постным лицом, ухмыльнулся про себя: «За коньяк и французские духи доктору — нормальный диагноз для преподавателя. И еще ползарплаты доцента пришлось отдать за капельницу и конфиденциальность знакомой медсестре. Если бы тебе, старая ханжа, пять кубиков серы в одну точку вкатили бы — на любой бы диагноз согласился, хоть на бубонную чуму. Это работягам ставят как есть — “делириум тременс” и направление в ЛТП выписывают. А нам, преподам, нельзя на самотек пускать: скандал на весь город. Еще бы — ассистент кафедры политэкономии, аспирант и — белая горячка!»

Зав. кафедрой гнул свое:

— Вы, дружище, позвольте вам заметить, как в воду канули. Хоть бы позвонили, предупредили. Помнится, на последнем заседании кафедры, в канун праздника, вы были прямо как огурчик.

«Огурчик» виновато улыбнулся, удрученно ответил:

— Сам ничего не пойму. С чего вдруг? И врач участковый тоже в недоумении. Может, я съел чего…

— Может, — кисло согласился профессор и, прощаясь, пожелал: — Вы уж поберегите себя. Как говорится, береги здоровье смолоду…

Брюнет поблагодарил за заботу, попрощался, а про себя горько усмехнулся: «Да-да! Конечно, здоровье смолоду, юбку спереди, а брюки сзади! А с маковым козликом как быть? Куда его, родненького, пристроить?»

По пути к дому будущий доцент невольно предался тягостным воспоминаниям…

«ВА-А-А-А!!! Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь!..» Сознание возвращалось частями. Аспирант приподнял веки, со страхом глянул на потолок, скосил глаза в сторону — на стены: «Слава богу — дома!» Вот этого он боялся больше всего: проснуться, не зная, где ты и что тебя в это место привело. Так уже бывало не раз. Мозаика последних дней была неполной и плохо собиралась. Часть фрагментов потерялась навсегда. Он со стоном поднял руку, пытаясь увидеть на часах дату. Разглядел и удивился: последние 24 часа выпали из жизни вообще. Тихо капала вода из крана на кухне, похрипывал на телевизоре старенький будильник. За окном машин не слышно — значит, на улице глухая ночь перед рассветом. Сосульке надоело висеть на крыше, она со звоном отломилась и мимо открытой форточки кинулась с пятого этажа. Разбилась вдребезги, осколки раскатились по асфальту. Снова тишина.

«Началось все 7 марта, с поздравлений на кафедре, потом — комитет комсомола. И — понеслось! Ресторан, такси, танцы на кухне, опять такси… Сначала комсомолки, потом тетки какие-то озабоченные… Как домой-то попал? Непонятно. Сегодня уже 11-е, если часы не врут…»

Собравшись с духом, аспирант позвал на помощь жену. Ответа не получил. Прислушался. Было тихо, как бывает, когда никого нет дома. Так повелось, если он валился в запой, супруга уходила сама, уводила сына к теще и уносила с собой всё: ключи, телефонный аппарат, деньги, весь наличный алкоголь, включая парфюмерию. Все содержащие спирт жидкости тоже уносила или выливала в раковину. Квартиру закрывала снаружи. Соседи были в курсе и на стоны за дверьми не реагировали. Осознав свое положение, он прохрипел:

— С-сука…

На призыв явился кот. Мягко вспрыгнул на диван, прошелся по телу преподавателя, как по бревну, сел. Посидел на груди, обвив лапы хвостом, зевнул и исчез. Растаял. Хрип, непроизвольно вырвавшийся из аспирантского тела, произвел в нем горный обвал. Заискрило в висках. Сознание повисло, немытые руки, ноги в липких носках, чугунная голова — все покрылось мелким холодным бисером и свалилось в кучу. Он еще раз, в отчаянье, позвал на помощь. Глухо. Сиплые звуки, покинувшие высохшее горло, вернулись назад с неожиданной силой. Тихо долбившие раковину капли воды из крана превратились в удары молота. Уже не капли падали на эмаль, а бетонные сваи прямо на кухне забивались в мерзлую землю с оттяжкой и дребезжащим эхом. Механизм будильника на тумбочке грохотал и каркал, как сорвавшаяся лебедка. Кот, прошедший неподалеку, ступал по ковру как «каменный гость» по пустому железу в огромном складе. Проехавшая по улице, пятью этажами ниже, одинокая машина давила колесами мартовские лужи: визг стоял вселенский. Кузов авто дребезжал внутри головы, осколки под колесами долго укладывались с побрякиванием и скрежетом в ледяную колею. Звуковой хвост долго волочился за грузовиком на длинной веревке, пока не исчез за углом вместе с машиной. Установилась тишина, в тишине вдруг возникла песня. Где-то неподалеку пели, но не по радио. Он прислушался: где-то внутри черепа, в одном дальнем закоулке, бормотали голоса, в другом — пели. Казалось, по окраинам головы одинокая бродит гармонь. Прислушался — «Нет, не гармонь!» Звуки приближались. Солисты популярного ансамбля под хрустальный звон струн задушевно спели:

Маки, маки, алые маки!
Гордая память земли…

Выдержали паузу и мягко спросили, уже лично аспиранта:

Неужели вам снятся атаки,
Тех, кто с этой войны не пришли?..

Самоцветные «гусляры» больше вопросов не задавали, а, помолчав, затянули без конца один и тот же куплет:

Маки, маки, алые маки…

Попытка выключить «гусляров» не удавалась, как он ни пытался. От бессилия сначала накатила истерика, потом вяло мелькнула мысль: «Черт с ними, пусть поют!» И пение исправно продолжилось. Он подумал тоскливо: «Вся гадость — в паузах. Споют куплет, сволочи, и замолчат. Ждешь-ждешь, прислушаешься… Вроде бы всё, ушли! Только выдохнешь, а они опять за свои “маки, маки”. Всю плешь проели. И сделать нельзя ничего».

Тем временем на фоне «маков» стали возникать, роиться и путаться мысли. Молодой человек, придавленный собственным телом, как плитой, лежал на спине и не имел сил шелохнуться. Организм до кончика носа, торчавшего в потолок, за три дня был до предела накачан алкоголем, вернее, продуктами его распада. Уровень собственно алкоголя упал до критической, нулевой отметки. Для стабилизации, чтобы не слететь с резьбы, требовалось срочно ввести в организм хотя бы граммов 50, лучше — 100, алкоголя в любом виде.

Отбросив фантастику, он начал перебор реальных вариантов. Припомнились даже «чернила спиртовые красные-50 мл». Увы, напрасно! Это в прошлый раз повезло: жена не догадалась, что и это годится на похмелку. Явилась, ненадолго, мысль о дихлофосе на кухне. Остатков разума хватило — отвергнуть. На волне поднявшегося отчаяния опять заискрило:

«Все — хватит! Надоело все смертельно. Врать, скрывать, прятаться! Пора ставить точку. Пробовал уже по-всякому. Каждый раз — одно и то же! Все труднее и труднее выгребать себя из-под обломков. А главное — зачем?»

Зазмеилась мысль:

«Может, подвести черту пора и уйти в страну вечной охоты? Навсегда!»

Кто-то внутри головы грубым голосом оборвал:

«Брось понты кидать. Какая охота? Лежи и дохни! Авось, пронесет и в этот раз!»

Возникла и стала нарастать жажда:

«Пить! Глоток воды! Пить…» — мысль о воде омрачала разум.

«Не напившись воды — не уйти! Да еще эти следом поволокутся — “Маки, маки! Гордая память земли!” Придется вечно бродить с жаждой в рваных носках».

Грубиян из угла мозгов цыкнул:

«Опять ты за свое, падаль интеллигентская. Заткнись! Сдыхай молча».

Жажда и желание отключиться от ужаса, окружившего зыбкой стеной, рвали голову на части. Встать и напиться самому было невозможно.

Внезапно кто-то сбоку, внутри, спросил басом:

«А может, не пить, а выпить? А? Сразу полетишь, как вагонетка…»

От этого ужасного голоса сознание померкло, организм упал в обморок.

В следующий раз из хаоса сознания он всплыл от озноба: стужа вернула его в пустую квартиру. Тело задеревенело, зубы мелко стучали, организм тихонько подвывал без хозяина. Сквозь дымку обморока в голову пришло: открыта форточка, и это из ее топки льется арктический холод.

«Надо встать и закрыть! Все остальное — потом… Главное — прекратить лихорадку, сотрясающую тело крупными волнами мелкой дрожью».

В чумной голове ум заходил за разум, план возник с трудом:

«Для начала — открыть глаза. Потом — сползти на пол. Подобраться к окну. Уцепиться за батарею, подтянуться, ухватиться за ручку окна. Вскинуться, взмахнуть рукой и, если повезет, захлопнуть ударом форточку!»

План почти нереальный, но и стужа злая! До умопомрачения доводил звон снежинок, клубами наполнявших комнату. Они, хрустально позвякивая, втыкались в ковер, со скрежетом валились друг на друга. И, побулькивая, таяли, пряча капельки в толще шерсти. Аспирант догадался: «Форточка — дыра в космос! Заткнуть дыру!» Потом прижаться к батарее, залезть в нее, родненькую, сквозь нее, за нее! Схватиться заледенелыми прозрачными руками и продавиться всем телом между секциями!..

Ветерок из форточки нежно обдувал ресницы и лоб, струился между волосами, подмораживая кожу на голове, покрытую липкой пленочкой пота. В самой голове начался галдеж: «Придется встать! Надо, вставай! Делай же что-нибудь, тряпка!»

«Для начала огляжусь!» — решил он. Облизав кактусом языка губы в лохмотьях, он с хрустом разлепил глаза. Подержал их так, приучая к слепящему сиреневому сумраку. Боль внутри глаз, если ими не двигать, почти не чувствовалась.

«Теперь — глаза прикрыть, а ноги опустить на пол. Есть! Получилось, ты — молодец!»

На ледяном полу в пятки ударил мощный разряд холода. Ноги сразу онемели, стали чужими, ватными. Тело охватил озноб. Задача осталась: оторвать тело от дивана и двинуть к окну.

«Сначала надо сесть, а потом — не упасть!»

Ходившие ходуном кости наконец сцепились, организм принял новое положение. Тихонько клацали зубы. Он чувствовал их лязг в черепе, челюсть тряслась отдельно от верха. «Выхлоп» из ноздрей и рта шел такой, что останавливалось собственное дыхание. Как переполненный таз в слабых руках, отравленное алкоголем сознание готово было расплескаться по полу. В тазу трепыхалась одна мысль:

«Доползти до окна. Доползти до окна…»

— Маки, маки! Алые маки… — соло на гитаре и плач скрипки. На кольцо.

Он проверил руки и ноги на готовность к ползанию. Получил невнятный ответ. Продолжая стучать зубами, завывая, сполз с дивана. Утвердил груду тела на полу. До окна оставалось — метра три. Он кинул взгляд в темный угол: там тянулась труба отопления от пола до потолка. Надо — туда!

«Подползу к ней, ухвачусь и подтянусь!»

Что-то мешало. Какая-то нелепица. Стоя на четырех костях, он опять уставился в угол. Там ветерок с улицы шевелил и покручивал портьеру. От дуновений она то пузырилась, то опадала. Цветная тряпка постоянно меняла форму, тужась стать парусом. Что такое?! Он невольно подался вперед, стал приглядываться. За шторой, в самом ее низу, кто-то стоял! И слабо шевелился за тканью!

Врубились пещерные инстинкты: в голове рявкнула и смолкла сирена, враз перестали стучать зубы, «маки-маки» обрезало на полуслове. Зашевелились волосы на голове, тело покрылось крошечными пупырышками, выскочил пот. По мозгам расплылся ужас. Глаза полезли из черепа, пока не остановились. Не отрываясь, смотрел он на низ шторы. За ней явно кто-то был: небольшой, плоский и шевелится. Зрение погасло. В сознании мерцало, пульсировало:

«Не может быть!»

«Как это?»

«Кто?! Кто?! Кто?!»

Вдруг заныли ногти на ногах, защемило корни волос на макушке. Все это вихрем и стихло. В черепе кто-то забормотал:

«Тебе показалось! Нет ничего! Говорят, тебе — по-ка-за-лось! Нет никого! Глаза открой!»

«А если открою, и... есть? Тогда?»

Мелькнуло спасительное:

«А может, так пока посидишь, с закрытыми глазами?.. Или приляжешь? А?»

«А форточка? А штора? А за шторой?!»

«Рехнусь же от страха!»

«Открывай глаза, сука! Ну?! Кому говорят!»

«Я визжать начну!»

Глаза распахнулись. Пока он коченел, кое-что изменилось: из-за вертлявой портьеры высунулся на полкорпуса небольшой козлик. Сразу полегчало:

«Животинка! Ух! Хорошенький какой! Слава тебе господи! Вот все и прояснилось!»

Человек вздохнул с облегчением: вне всяких сомнений, в углу стоял обычный козленок-подросток, и ничего кроме. Аспирант пригляделся:

«Ну да. Козлик. Молоденький! — ему вспомнились старые взрослые козлы, он в деревне их видел. Но те были большие, пыльные и в репьях, рога грязные… Вонючие… — А у этого — рожки маленькие! Чуток только загнулись. Сам как игрушечка. Чистенький. Прелесть! Копытца аккуратненькие…»

Козлик доброжелательно поглядывал на хозяина квартиры и тихонько, туп-туп, перебирал передними ногами. Склонив головку набок, подался вперед, не решаясь покинуть убежище. В змеиных зрачках карих глаз застыл вопрос: «Можно к вам?»

«Стесняется! — умилился ассистент кафедры. — Сразу видно: не нахал! Ждет, когда я позову. Самый обычный козлик! Kozlik vulgaris. А я перепугался, дубина! Надо позвать его».

Животное заметило проявленный к нему интерес, мотнуло головой и легонько потянулось, не передвигая копыт, все еще не решаясь покинуть угол. Мужчина окончательно успокоился и стал неспешно разглядывать животное, невесть как оказавшееся за шторой. Мозг давал обычную картинку: глазки, рожки, ножки. Каждую шерстинку видно. Морда гладенькая, губки тоненькие, зубки мелкие, беленькие. Бородка. Улыбается, смотрит дружелюбно...

Вдруг по голове пыльным мешком:

«Стоп! А кто его впустил? И чего он стоял и дожидался? Где до этого был?!»

Аспирант со стоном закрыл глаза. Комната качнулась, пол завалился набок. Под ногами вдруг — осознал пропасть, внизу — мрак и звезды мигают ниже пояса. Дна не видно.

«Откуда козлик?! Его же нет вообще!»

Ужас дернул по черепу электропилой. Шестеренки крутились, цепь вращалась, пока вхолостую. В мозгах началась планерка без директора:

«Нету тут никаких козликов!»

«Да вот же он стоит, как родной!»

«Да откуда ж ему взяться-то среди ночи?»

«Ну, видно же, каждую шерстиночку, копытики! Это факт! Так?»

«Факт! Но неправильный!»

«Как это?»

«Брось, на хрен, думать, интеллигент долбанный. Доиграешься!»

По мозгам пошли трещины. Сознание раскололось, стало «зависать», не в силах понять, как можно в деталях видеть то, чего нет. Он снова открыл глаза — козлик стоял на месте, перебирая ножками. Тихо постукивали копытца.

«Вышел из-за портьеры, хвостик видно, ко мне собрался! Козел — настоящий! Только молодой. Настоящий — никаких сомнений! А кто, что и откуда — позже разберемся!»

Ассистент прикрыл глаза, мобилизовался:

«Не психуй! Чего только по пьянке не бывает. Прошлой зимой, вспомни, с летчиками пил, проснулся — пальмы за окном. Проволокли на борт пьяного и — в Сочи! После сна тоже ум за разум. А козленка кореша привели и оставили. Шутников хватает, убивал бы таких! Сейчас открою глаза! Встану, возьму животное за шкварник и отволоку на кухню! Пусть там до утра покантуется. Заодно и воды напьюсь! А утром разберусь, кто учудил. Не звонить же среди ночи и спрашивать, кто козленка подкинул? Еще не так поймут...»

«Стоп, стоп! А сам-то? Лично ты? Ты так и не уяснил, — развязано спросил кто-то. — Он — есть? Или… его — нет?»

Тут еще кто-то, третий, с ленцой сказал:

«Делов-то. Шары разуй и посмотри внимательно. Ну!»

Мужчина разодрал слипшиеся ресницы. Козлик уже отошел от окна, поднял голову к форточке и нюхал уличный воздух, морща ноздри. Ему на спину падали снежинки и тут же таяли, превращаясь в крошечные шарики воды, которые остренько искрились. Вся спина козлика была посыпана бриллиантовой пылью. Сам он чуть-чуть светился.

Глаза захлопнулись.

«Все ясно!»

«Но — непонятно!»

«Так он есть или нет? Надо определиться!»

«Да нет тут никакого козлика! — снова возмутились в углу головы. — И быть не может! Ты чего, совсем уже допился?»

«Так вот же он!» — всхлипнуло из другого угла.

«Да нет его и быть не может! Ты чё? Откуда ему взяться-то?»

«А чего он стоит, не уходит?»

Началась сумятица. Остро, грозно вдруг почувствовалось: одно неосторожное движение мысли, маленькой мыслишки… одной молекулы в мозгах… и дорога назад навсегда закрыта! Пропасть со звездной пылью под ногами клубится настоящая, как и козлик. Опять навалился страх, подкатила истерика:

«С этим надо разобраться! Надо!»

Кто-то, докуривая «бычок» и щелкнув его в угол, спокойно посоветовал:

— Ты бы с этим поаккуратнее! Не — сейчас. Потом разберешься…

Это последнее, что он услышал, падая на пол. Сознание померкло…

Очнулся, когда уже рассвело. Огляделся. Никого нет. Ветер по-прежнему шевелил злополучную портьеру. Аспирант вспомнил козлика, стуча зубами, отогнал от себя эту мысль: «Чур меня! Чур!» — радуясь, что не поверил в него. Дошло, что, стоя над бездной, он чудом не переступил порог в стене и не сыпанулся вниз, за южный полюс и далее по прямой. Понял и ужаснулся, какому тяжкому испытанию подверг свой разум. Потом уже, похохатывая, стуча зубами, подвывая и постанывая, шлепая ладонями по полу, подался на четвереньках на кухню. Там надолго присосался к тухлой ржавой воде из крана. Теплая жижа заполнила ядом все поры тела. Поднялась муть со дна. Напившись, ассистент кафедры политэкономии в беспамятстве сполз на теплый вонючий пол, рядом со стадом пустых бутылок, прижавшись щетиной к мусорному ведру, в котором шуршали тараканы.

Очнулся к вечеру со страшной головной болью...

Двадцать лет спустя воскресным утром седовласый профессор, сидя в кресле с фолиантом на коленях, наблюдал за женой. Та лежала на диване с несчастным видом и завязанной головой. Вчерашний «девишник», на который собрались школьные подруги, «бабы-ягодки-опять», не прошел даром. «Девчонки» друг перед другом так тряхнули стариной, что наутро у всех была дикая мигрень. Об этом стало известно из утренних телефонных звонков.

— Ты бы не мучилась, а выпила «Алказельцер», — посоветовал профессор своей верной подруге. — Еще лучше — пивка стаканчик, холодненького, сразу полегчает.

— Ой, мамочка! — отреагировала позывом к рвоте супруга. — Это ж надо, так вчера… В жизни больше в рот не возьму!

— Ну, не зарекайся! Все так говорят…

— И как ты ее, родимую, по три дня подряд хлестал — не понимаю…

— Три дня — это пустяки. Бывало по три недели…

— До маковых козликов? Не понимаю, хоть убей...

— Ну и слава Богу! А козлик — пустяк. Детский мультик. Бывало и похуже. Не от мира сего приходили, — профессора передернуло.

Жена жалобно простонала:

— Сосед-пролетарий постоянно пьет. И ничего! Никаких похмелий и чертей. Меру знает…

— Мера ни при чем. Он «давление» в шинах поддерживает постоянно, каждый день прижмуренный ходит. Пьяный постоянно, лет с пятнадцати. Откуда похмелье? Попробовал бы не попить хотя бы недели две…

— У каждого по-своему. Все люди разные…

— Глупости. Все одинаковые. Перед зеленым змием все равны. Просто дергаться не надо. Самые чудеса начинаются, когда перерывы делаешь. Аспид этого не любит, — мужчина усмехнулся. — Мы все в ответе за тех, кого приручили. Взялся пить — пей! И нечего животное нервировать: то пусто, то густо… Дело не в количестве, главное — постоянно и равномерно.

— Но ведь ты как-то же змия поборол…

— Нет. Просто я с ковра ушел, не стал бороться. Пустое это дело, борьбу устраивать. Это такой спорт, что не стоит и на помост выходить. Победить невозможно.

— А зачем пил тогда?

— Сначала интересно было. Потом причины находил…

— Какие?

— Сейчас и не вспомню. Были какие-то. Да и неважно это, как позже выяснилось. Змий если прописался — его поить надо. А хозяин так, по доверенности.

— А теперь? Что, не тянет совсем?

— Ну почему? Тянет иногда.

— И как?

— А никак. Я на сцену не выхожу. Можно в оркестровую яму навернуться. Со стороны за борцами наблюдаю. Роль зрителя вполне устраивает…

 

 

ВОСТОК — ДЕЛО ТОНКОЕ

Летним утром жена поволокла меня на сибирскую китайскую ярмарку. Здесь лица южной национальности продают русским лицам турецко-китайские поделки. На барахолке клубятся покупатели и перекупщики. Под присмотром милиции с ними «работают» карманники, наперсточники, лохотронщики — жизнь кипит. К вечеру стаи позеленевших рублей через Western Union с курлыканьем разлетаются по ближнему зарубежью. И все довольны. А для меня барахолка — остров невезения: то по карманам пройдутся, то дрянь какую всучат, то машину обдерут. Вот и на этот раз только припарковался:

— Здравствуйте, документики предъявите! Что же это вы, уважаемый, не из того ряда повернули?

Документики предъявил. Отошли. Тут же другие подвалили, с эвакуатором наперевес:

— Что же это вы, уважаемый, паркуетесь-то не по правилам? Все в елочку, а вы в шашечку! Или разметку не видите?

Разглядеть не удалось, но спорить не стал. Опять документами пришлось раскошелиться. Отлезли. Взялись, было, к соседней машине моститься — ан нет! Подъезд, вернее «подцеп» — алкашка заблокировала: калачиком у колеса автолавки свернулась. Работать всем мешает, морда загорелая. Спит — пузыри пускает. В ногах девочка маленькая на корточках, как Аленушка, на камушке сидит. Голову в колени уткнула, перед ней черепушка с медяками, в руке куколку держит. Неясно: то ли просто дремлет, то ли димедролом напоили. Тут, в рамке пейзажа, наряд милиции нарисовался: двое пареньков-курсантов с дубинками. Голоса и шейки тоненькие, но солидность имеется. Заматереть еще не успели, Афгана и Чечни не нюхали, но внутренние органы на лицах уже отражаются. По просьбе коллег-эвакуаторов взялись юные милиционеры пьянчужку своими палками тыкать, а она — не просыпается. Голодный эвакуатор уже задний ход включил, попискивает, не терпится ему добычу заглотить, а баба пьяная мычит и не телится. Пришлось ее слегка по ребрам поприветствовать. В ответ из тела женщины вылетел хрип и выползла на пыльный асфальт ленивая струя, а по ней — фантик от лимонада поплыл. Тут стражи возмутились:

— Встать!

Она в ответ колени поджала, скрючилась, голову руками прикрыла. Натурально, шутки в сторону — прямое неподчинение, почти сопротивление! Взялись поднимать даму всерьез: шмяк-шмяк!

— Встать! Кому говорят!

Приподнялась, было, и опять упала, уже от ударов.

— Вста-а-ть! Вста-ать! Вста-а-ть!

От сочного чмоканья и стонов проснулась девочка с куколкой. Из глаз от ужаса слезы брызнули, губенки скривила, заплакала горько:

— Ма-ма! Ма-мо-моч-ка! Мамулечка! Встань, пожалуйста!

А юннаты в раж вошли, не слышат. Нищенка ладошки потянула к ним, куклу выронила, пошатнулась, закатила глаза и вслед за куклой тукнулась головой об асфальт.

Тут прохожие зароптали:

— Распустили алкашей! Людям не пройти!

Один младший школьник, сплюнув сквозь зубы, отнесся к другому:

— Гля! Бля буду, эта телка на нашу училку похожа. Такая же мокрохвостая!

Товарищ школьника стоял столбом с открытым ртом и выпученными глазами. Обезумевшая алкашка, разлепив гнойные глаза, наконец, сообразила — волоча мокрый хвост, забилась под автолавку. Нормальная жизнь сразу возобновилась: зеваки разошлись, из будки напротив шансончик заскакал-забулькал, милиционеры стали пуговички застегивать, дыхание и галстуки в порядок приводить, эвакуатор с урчанием поволок в кузов дряхлый «Москвич». Сухонький дедок, с орденскими планками, занялся ребенком. Усадил ее в тень попкой на землю, сбегал за газировкой, взялся из бутылочки поить. Без толку. У деда руки и значки на пиджаке трясутся; у нищенки глаза мутные, голова болтается, рот открытый, а вода внутрь не льется. Платьице на груди намокло. Отошел и я от греха подальше. Чем тут поможешь?

Затерялся в толпе, зашел в маленькое кафе на краю капища вавилонского. Уселся, на толпу смотрю, помаленьку прихожу в себя, чай жду. С хозяином заведения случай свел. Однажды, после еды, зашел в подсобку поблагодарить умельцев-азиатов за вкусную и здоровую пищу, на барахолке это редкость, так с хозяином и познакомился. Стал навещать, при случае: кто же враг своему желудку? Постепенно узнал, как худой долговязый чайханщик Тахир, спасаясь от резни в Фергане, с детьми и кастрюлями добежал до Сибири. Здесь и поселился на рынке.

Июльская жара, полдень, на столе — пузатенький чайник, напротив и вокруг — вещевой рынок парится: потные деревенские тетки-бизнесменки сумки туда-сюда таскают. Под навесом, в углу, на мутном экране евнухи на узбекских балалайках бренчат. Посетители под их завывания перекусывают, а мы с хозяином чай пьем, беседуем. После обычных взаимных расспросов: как дела, как сад, как ишак, как жена, как дети и т.д. — я рассказал Тахиру о только что увиденном. Тот, без комментариев, сдержано заметил: пьяная женщина с ребенком на руках в его краях — дело абсолютно немыслимое.

Помолчав, мы взялись обсуждать устройство постсоветского пространства и выпили на эту тему пару чайников. Оба посетовали на развал империи и согласились: простые люди тогда на жизнь не жаловались, дружба народов — была, нищих детей, обкормленных димедролом, — не было, интеллигенция и сейчас — сама себе все объясняет, а за порог с конкретными действиями — ни ногой…

Попивая чай, я попутно наблюдал за толпой. Тахир — за хозяйством. Вдруг он извинился, встал и скрылся в подсобке, а мое внимание привлек пыльный джип. Обтирая грязные бока о барахольщиков, катил он не спеша, но так, что людишки едва отскакивать успевали, прижимая к груди сумки и тележки. Остановился японский аппарат у кафе, украшенного иероглифами, куда русские вообще не заходят. Тут же из китайского кичмана выскочил похожий на злого зайца китаец-охранник и уставился на черную громадину темными стеклами. Из нее сполз на пыльный асфальт рослый увалень с рязанской рожей и блокнотом в руке. Углядев сурового зайца, дородный визитер небрежно ему кивнул. Ушастый нехотя исчез, а «качок» направился к лоткам. Торгаши, улыбаясь, почтительно передавали ему заранее приготовленные конвертики. Сборщик брезгливо кидал их в сумку на пузе, а в блокноте ставил закорючки. Со стороны он напоминал кондуктора-кенгуру, который собирал на профсоюзную экскурсию хомяков, кроликов и прочих хорьков. Наконец билеты закончились, кондуктор вернулся к своей автотелеге, окликнул дремавшего водителя. В упор не видя посетителей кафе, сквозь них, оба заплыли под навес. Уселись. К ним сразу подскочил мальчишка — племянник Тахира. Через минуту перед рэкетирами стояли тарелки со снедью и бутылка водки. Шофер привычно крутнул пробку, щедро плеснул в стаканы. Выпили и стали закусывать. Закончив, отвалились от стола. В руках братков появились сигареты, а на столе — чай, который принес сам Тахир. Рядом с чайником он бережно положил завернутый в обрывок газеты полиэтиленовый пакетик, перевязанный ниточкой. Кенгурила кинул его в сумку, извлек блокнот, сощурив глаз от сигаретного дыма, сделал в нем закорючку. Затем, указав на опустевшие тарелки, жестом спросил Тахира: сколько? Тот ответил, держа улыбочку. Браток лениво достал из кармана купюры, кинул на стол. Тахир стал мельтешить со сдачей. Гость, раздобревший от еды и водки, прекратил суету брезгливым жестом: «Не надо! Оставь себе, баран». Хозяин перестал суетиться и задом-задом отошел. Через минуту, с новым чайником, подсел ко мне, извинившись за отсутствие, мол, дела!

— Эти дела? — показал я глазами на вымогателей.

Тахир кивнул:

— Эти. Какие же еще?

Я спросил негромко:

— Не обижают?

В ответ он мотнул головой:

— Нет!

— А прок-то от них хоть есть?

Чайханщик кивнул:

— Да!

В это время в конце прохода, из-под гибдэдэшного «кирпича», всплыла чистенькая милицейская машина. Не выходя из салона, милиционеры изъяли документы у зазевавшегося лица таджикско-узбекской национальности. Вслед за документами в «луноходе» исчез и их владелец. Немного погодя, он, взъерошенный, вывалился на свет божий, держа в руке растрепанные бумаги. Патруль поплыл дальше. Укрывшись за бандитским джипом в тени китайского кафе, милиционеры изготовились «бомбить» азиатов в порядке поступления из боковых проходов.

Из-под иероглифов сразу выскочил давешний «строгий зайчик». Встал перед луноходом: пятки вместе, носки врозь, руки прижал к груди, низко поклонился. Разогнулся не до конца — голова набок, зубки верхние торчат, улыбка на лице — «хи-хи-хи!» Менты кивнули: «Свободен, косой! Сгинь!» Зайчик, не мешкая, хлопнул дверкой своего пахучего логова.

Тем временем расплывшиеся от водки братки, прихлебывая чай, делили на двоих «косячок». Увидев ментов, оба скривились. Сделали еще по затяжке, с сожалением выбросили окурок и стали собираться. Тут под навесом появились милицейские. Завидев рэкетиров, коротко между собой обменялись злыми репликами. Бандиты заранее матом сквозь зубы отметили появление блюстителей порядка. Нехотя встали, не спеша, вразвалочку, покинули навес. Уселись с достоинством в джип, хлопнули дверками и покатили на выход против движения. На место одних «силовиков» в почетный передний угол уселись другие — «в законе». Тахир опять извинился передо мной:

— Извини, дела! — и подошел к патрулю.

В полупоклоне тщательно поздоровался, затем, не мешкая, доставил им обед. Мне помстилось, что еду им он принес на коромысле, в тазиках, прикрытых лепешками. Пренебрегая вилками, люди в мышиной форме взялись за ложки. Процесс пошел — патрульная братва, не снимая кепок, обливаясь потом, погрузилась в мир наслаждений. Тахир возвратился к столу, мы вернулись к чаю.

Чтобы возобновить беседу, я закинул удочку с новой темой, спросил добродушного, склонного к философии узбека:

— Тахир, ты давно на барахолке живешь и к порядкам нашим уже пригляделся?

— Кто не пригляделся — мимо ехал! — по худому лицу скользнула кривенькая золотозубая улыбка. Стало понятно: не сразу перевели его с барщины на оброк. Не быстро получил он в управление фанерный ампир без кассы, без сертификатов соответствия и прочей хрени, с которой кормятся орды проверяльщиков, хотя водкой кафе торговало бойко. На острове невезения свои, очень простые, правила. Властям незачем их менять.

Я заострил вопрос, спросил:

— По паспорту — ты россиянин! Если честно, что тебе больше всего не нравится? У нас, у русских?

Наш уровень общения допускал и такие вопросы, хотя я их ни разу и не задавал. Но все увиденное в последний час выбило из колеи, требовало разрядки. Задав вопрос, я, честно говоря, не ждал откровенного ответа. Просто полагал, что Тахир начнет жаловаться на бандитский беспредел, милицейский произвол и бесконечные бессмысленные проверки. Он пожалуется, я ему посочувствую, пар недовольства выйдет во взаимный треп, получится родство душ — и обоим станет легче! Россияне любят жаловаться всем подряд — это привычный метод «снятия» проблем.

Выслушав меня, Тахир принял вопрос, задумался. Склонил побитую сединой голову, положил на стол худые коричневые руки, стал колупать мозоли от мясорубки. Потом взглянул исподлобья и негромко в стол ответил:

— Отношение к старым людям не нравится. У нас старики не побираются. Это позор детям! — он поднял на меня глаза. — Старые люди у нас очень уважаемый будут! И дети-малышоки на улице одни не живут. У детский дом — совсем нет! Детей на улицу не кидают… — он заволновался, стал говорить по-русски нечетко: — У мой папа-мама нас семь. Да! Одна девочка и шесть сын. Я, когда Фергана жил, тоже столовый имел. Денег этот мало давал. Тудам-сюдам. Всего, если на американский деньги, за месяц 200 доллар иногда. Но я половину маме-папе давал. Каждый месяц. Пусть лопнет мой глаз, если не смогу! Позор будет! Они нас родил-кормил. Старый нельзя бросать — такой причин нету! У меня братов — шесть. Каждый сколько может, хоть раз месяц. Мои папа-мама как король живут!

Он сглотнул, снова опустил голову. Продолжил, глядя в стол:

— Я вчера видел, как один старуха корки собирал из ящик. А молодой пьяный на нее орал. Ему девка помогал, тоже пьяный. Плохо. Нельзя так говорить! Я тоже старый буду. Все будут. Как это? Седой надо уважать, лицо старика! И мулла тоже так говорит. Он умный, уважаемый люди. Книгу старую арабский читает.

— Согласен. В Ветхом завете тоже так. Это оттуда: «Чти отца своего и мать свою. Уважай лицо старика…»

— Ветхий завет? Это кто?

— Книга такая, самая первая. Евреи написали, давно, при фараонах еще. Пятикнижие Моисея. Там про это записано: «…кто не соблюдает, тот смерти достоин и отвергнется из рода своего навсегда…»

— Это так евреи написали?

— Да. Но не сами. Бог им все объяснил, дал завет на горе Синай. А они его заповеди по миру разнесли-размножили.

— Бог на горе? Разнесли? Много народу было?

— Один ходил — Моисей. Остальные внизу ждали и не сразу въехали. Лет через пятьсот стало доходить.

Я не стал углубляться, а у Тахира на лице отразилось сомнение. Но вслух он ничего не сказал, поостерегся с незнакомым богом связываться.

Мы помолчали. Я спросил:

— У твоих родителей вас семеро. У тебя — трое. Почему?

— У себя дома если б жил, детков — сколько бог даст! Лучше знает, кому сколько. А я здесь живу. Людей злых много, место такой — нельзя больше. Три хватит… Страх.

— Ну, это ты сгущаешь. Средь бела дня не режут же, гранатами не кидаются.

— Про другой говорю! Дочка-сын школа идут мимо пьяный, тудам-сюдам, каждый раз валяется. Сам говорил про баба пьяный. Дети видят — этот страх. Вот у тебя сколько ребяток?

— Дочь одна.

— Больше бог не дает?

— Бог-то дает. Да что я с ними делать буду?

— Ничего с ними делать не надо. Сами прорастут! Я про другой думаю. Все знают, любой народ. Старому — одно дело, женщина — другой, дети помогают. Мужчина — за все ответит, пустой слов не говорит! Это женщин может покричать. Глупая если.

— Я бывал у вас. Получается, что у вас все бабы умные? Их и не слышно никогда.

Тахир усмехнулся:

— Дома, на диван, послушал бы. Ха! Скажи, ты у нас жил, мужики кричат друг на друга? Громко, по всей улице? Чтобы все узнали?

— Не припомню что-то. По-моему, если что-то не так, они сразу резать друг друга начинают. Извини, конечно.

— Сразу — никогда! А если надо — резать быстро и тихо. Так правильно. Хорошо.

— Чего ж хорошего?

— А чего ж хорошего, когда водка напилась, ум ушел, кричат все! Слушает — никто! Потом — одного зарезал. И другого.

— Какого другого?

— Ну, лишнего. Не того, на который ножик точил. Он сбоку сидел, просто так.

— А... Ну, тогда конечно. Бывает.

— Не тогда конечно, а сразу думай! А языком по зубам не стучи, борода отвалится.

— Тут я с тобой согласен. Наши любят пошуметь. Частенько пар в свисток уходит.

— Какой свисток?

Я объяснил. Он меня понял, спросил, уточняя:

— Еще такой песни поют? Специальный. Про бродяга и жулик! Чтоб лучше пар шел? Шансон про маму, да?

— И про маму. И по маме. Кстати, ваши тоже иногда так по-русски кроют, что штаны падают!

— У вас научились. У русский брат, — засмеялся Тахир. — У нас такой слов даже нету!

— Другие есть, свои, — возразил я.

Он нехотя согласился:

— Есть маленько…

Разговор иссяк. Слуги закона в это время укладывали в пакет объедки. Старший встал и молча пошел к машине, а молодой сделал Тахиру ручкой, мол: «Не волнуйся, чурка. Все путём, пока! До новых встреч под Кандагаром!» Тахир разулыбался, ладошкой им помахал: «Все хорошо, все рады!»

Стражи брезгливо покинули навес. Улыбка сползла с лица чайханщика. У меня мелькнула мысль: «Случай представится, зарежет их Тахирушка и не ахнет! С такой же вот улыбочкой».

Плечистые в заду менты в машину после еды попадали тяжело. Сначала, кряхтя, ногу на подножку, затем с подпрыгом, со второго раза — боком на сиденье. И только потом ляжки и все остальное в кабину попадало. Почему-то вспомнилось, что у арабов тоже почти все люди в форме — женоподобные или пожилые. У израильтян таких — ни разу не видел. Там патрулируют молодые поджарые мужчины с женщинами. Вежливые, с быстрыми глазами.

Наконец «луноход» фыркнул, пустил сизый дымок и стал пробираться на выход, утюгом раздвигая толпу.

Я спросил чайханщика:

— И часто гости дорогие навещают?

— Который?

— Да эти, — я кивнул на разъехавшиеся машины.

— Браток — раз в неделю. Мусорок — каждый день.

— И что, «мусорок» всегда так? Пожрут, объедки соберут и — ни денег, ни спасибо, ни до свидания?

— Так они ж милиция, власть! — удивился чайханщик. — А я — узбекский морда! Спасибо, паспорт не отбирают.

— А вас дома милиционеры тоже не здороваются? «Спасибо» не говорят?

— Почему? — удивился Тахир — Всегда «салам» говорят и «рахмат». Без этого у нас кушать нельзя!.. Едят. Чай пьют. Деньги забрал — куда им торопиться? Чай — не водка — пьют долго.

— А что, наши у тебя еще и водку пьют?

— Нет. С собой берут иногда — бутылка, другой…

— Рассчитываются?

Тахир заразительно засмеялся, мотая головой. Даже слезы выступили.

— А еще чем отличаются?

Тахир вытер глаза платком.

— Мент везде мент! Сам сказал: он власть. Везде такой же сволочь… — и, вспомнив что-то, добавил: — У нас менты иногда вместе с этими приезжает, — он кивнул в сторону уехавшего джипа, — в одной машине, когда бензин плохо. На ишаке же не поедешь — людям посмеятся!

— Менты с братвой вместе? Даже так?.. Ты шутишь?

Тахир сверкнул хитрыми угольными глазами, в которых прыгали бесенята.

Тут затрындел мой телефон. Жена известила: «Срезали кошелек у всех на глазах».

Вот ворона! Я ее успокоил: у нынешнего губернатора, когда он еще мэром был, у жены его на Центральном рынке тоже кошелек срезали. Скандал был. Кошелек, правда, вернули с поклоном, мол, ошибочка вышла. Так что, ворона, не горюй, нечего было с сыром семафорить!

А мой вопрос трактирщику-философу повис в воздухе. Так и остался я в неведении: действительно ли у них ментовская братва и бандитская при случае в одной машине побираются? Азиатов этих никогда до конца не поймешь, где шутка у них, где жизнь. «Восток — дело тонкое…»

Завидев всклокоченную супругу, я поблагодарил хозяина за чай, за беседу. Тахир пригласил заходить. Раскланялись. Я двинул с женой на выход — заниматься при поддержке властей малым российским бизнесом. Тахир вернулся к своим узбекским делам — тоже маленьким.

 

 

ПРОФЕССИОНАЛ

Приятель недавно из-за бугра вернулся. Ясен перец, взяли по пузырю, посидели-обсудили: как у них, как у нас? Сошлись на том, что и у нас теперь жить можно. Тем более что строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения — и для тех, кто эти законы пишет, и для тех, кто их никогда не читает. Консенсус полный.

Мы оба автолюбители, и разговор завязался на дорожные темы. Тамошние дороги и машины ему понравились. Не понравилось, что даже ночью на пустых дорогах букву закона строго блюдут. На чем-то он в Германии попался, когда в гостях был у своих этнических родственников.

Поговорили о вредных немцах, после второго стакана перешли на евреев. Я вспомнил, как однажды в Иерусалиме, поздним вечером, мы с моим приятелем-евреем вышли на улицу покурить, на край крохотной площади «Давидка». Перед выходом по радио услышали, что неподалеку террористы, вроде бы, бомбу подкинули. Жителей просили до прибытия саперов не дергаться.

Не успели мы докурить, глядь, в конце улицы заблестели синие огни и показалась колонна. Впереди — БМП, за ней — грузовик с солдатами, сзади на прицепе — робот-сапер. Площадь, на краю которой мы курили, была пуста. Загорелся красный свет, и колонна дружно заскрипела тормозами. Вояки дождались «зеленого» и покатили дальше. Меня это удивило: ночь, площадь пустая, едут по делу, включили бы сирену и промчались с ветерком!

Я задал вопрос израильтянину:

— Чего ждали-то? Неужели зеленого света?

Тот в свою очередь удивился:

— Как можно на «красный»? Да еще с сиреной? Поздно уже! Все спать легли. Какие сирены? Всех перебудят, а людям завтра на работу…

— За бомбой же едут! — удивился я. — Можно и с сиреной, как депутаты…

— Ваши депутаты с сиреной ездят ночью на бомбы? Наши, таки, спят, как сурки. А саперы и так успеют. Они, как пионеры, всегда готовы, уже упакованные в казарме сидят.

Я возразил:

— Тяжело в форме всю ночь-то сидеть.

На что услышал:

— Им, таки, за это деньги платят!

Вот и пойми ты их. Кругом Чечня местного разлива, а они на «красный» стоят.

— Да! — согласился мой сибирский приятель. — В каждой избушке свои погремушки. Наливай!

Застолье продолжилось. После очередного стакана мы сошлись на том, что ездить вот так, строго по правилам, просто глупо. Дико смотреть! Ночь, пусто. Стоит какой-нибудь дятел, тупо «зеленого» ждет, дубина! Зато днем, не глядя, по «зебре» так и чешут. Пешеходы у них наглючие, спасу нет! Да еще телекамеры кругом, на каждый гудок реагируют. Штрафы фантастические: пешехода на «зебре» не пропустил — 200 долларов. Дикость! На оплату — три дня! Чуть зазевался, «автоматом» открывают кредитную линию, проценты такие, что волос на спине дыбом.

Я вспомнил, как в первый день, на «прокатной» машине, увидел «зеленый» на перекрестке, хлоп по поворотнику и шнырь вправо! Аборигены у меня из-под колес кто куда с «зебры» посыпались, заверещали. Меня это развеселило:

— Ишь как кинулись! Только пейсы развеваются!

Глянул на своего приятеля, а он белый сидит:

— Ты с ума сошел! Они сейчас в полицию позвонят!

— И что? Неужели полиция приедет? — изумился я, продолжая веселиться.

— Да запросто. Моли бога, чтоб номер не засекли. Все в шоке были! У нас так не принято!

И он, нервно сглатывая, объяснил мне, что в таких случаях бывает, хотя машина и была записана на меня, под его поручительство. Тут у меня настроение испортилось. Но обошлось как-то. Повезло.

Правда, если не нарушаешь, у них можно годами ездить, да хоть всю жизнь. Никто не имеет права остановить просто так. Нужна веская причина. Иначе по судам затаскают за каждую минуту простоя, типа, пока стоял, выгоду упустил на сто двадцать тысяч, на деловую встречу ехал, на поезд к теще опоздал!

Еще в процессе «выпивания» выяснилось, что и ГАИ, как таковой, у них нет. Гаишники, которые у нас часть пейзажа, оказывается, есть только у нас и на Кубе. А у них менты общего профиля в целом за улицей следят. У наших все четко, строгая специализация: каждый за свое отвечает, в чужие дела не лезет. Ежели задавили кого — это в ГАИ; если застрелили — это не к нам, у нас рейд по киоскам — и дальше поехали с сиреной сертификаты соответствия проверять. У них же «коп» — в каждой бочке затычка. При случае даже роды может принять.

Приятель возразил:

— Наши тоже могут! И принять. И организовать! Не только бабе, но и мужику… Наливай!

Тут я спорить не стал. Выпили, закусили, продолжили обмен мнениями. Сошлись на том, что у них менты — как роботы бездушные, а наши ближе к народу, что ли, и с ними всегда можно договориться. Потому что у нас сам народ душевный, а у них — сволочной. Чуть что — сразу к адвокату.

Я припомнил, как однажды, возвращаясь вечерком из Хайфы в Тель-Авив, увидел на горячей пыльной обочине группку пыльных евреев с самодельными плакатиками на иврите. Они стояли на обочине, а мимо тянулась вечерняя пробка на въезде в столицу. Я попросил приятеля перевести, чего они хотят, стоя на жаре весь день. Друган перевел и поморщился:

— Это местные воду мутят. Русским евреям и в голову б такое не пришло.

— А чего хотят-то?

Приятель еще раз прочитал каракули на фанерках за окном кондиционированной машины.

— Они требуют наказать полицейских, которые ни за что арабов избили.

— За то, что евреи-полицейские избили арабов, евреи-граждане требуют наказать евреев-полицейских?! Ты правильно перевел?

— Правильно перевел.

— А где логика? Они ж тут весь день торчали, вон какие пыльные…

— По радио говорят: они третий день торчат. А логика такая. Сегодня «копы» арабов ни за что избили, а завтра за нас возьмутся. Лиха беда начало — так они мыслят…

— Да-а… Однако! У вас тут и порядочки…

— А ты не знал? В Израиле — на двух евреев три мнения. Так и живем…

— И сколько их там было, этих придурков? — спросил порядком окосевший сибирский приятель.

— Да человек, может, пятнадцать-двадцать.

— Ну, это разве демонстрация? Вот у нас бывало на «Чкаловском»! Как встанут в ряды, а ряды — в колонны! Весь народ — как один! Весь коллектив строем, и никаких отщепенцев… И везде так было, по всей стране. Эх! Я перед этим дурдомом на «Сибсельмаше» работал. Там все тоже дружные были. Что на майские, что на октябрьские. А какие мы сенокосилки делали с вертикальным взлетом! А какие талоны мы получали! Не то что сейчас…

— Так сейчас все купить можно и без талонов. Забыл?

— Ничего я не забыл. Вот это и бесит. Любая свинья за деньги все может купить! А ты пойди-ка, поработай на оборонку в три смены. Да по праздникам… Да заслужи, чего у других нет и не будет никогда! Эх! Наливай, Василич!

— Будь здоров, Петрович!

Продолжили беседу и, чтобы отвлечь потомственного Петровича от грустной темы, я вернулся к дорожной. Но Петровичем овладел пессимизм, и он подвел черту:

— Теперешние гаишники сплошь уроды… И всегда такие были… Только раньше брали поменьше и не со всех!

Я стал возражать и настаивать на том, что не все. Что раньше только кто-то кое-где у нас порой… А вот профессионалов, которыми гордиться можно, у нас и тогда хватало, и не только в ядерной физике… Заспорили. В доказательство я пример привел. Рассказал «на посошок» историю.

Это еще при «перестройке» случилось. В то романтическое время лишили меня водительского удостоверения за управление транспортным средством в нетрезвом виде. Лишили правильно, поделом: пьяный за рулем — преступник!

Права изъяли, но жизнь-то продолжается, волка ноги кормят! Приходилось рассекать без удостоверения на право вождения. Полезно, между прочим. Я до того навострился, что за триста метров фуражку в кустах различал. Они еще только ветки в кепки втыкают, а я уже знаю: тут у них гнездо! Здесь граб... пардон, следить за порядком будут, с кустами рядом! Днем-то я ездил, а вечером, конечно, тяжело. Телефон, телеграф, мосты — все под контролем. Но тоже варианты были, как на Дубровке. Потом расскажу, сейчас не в тему.

Так вот. Времена были, практически, еще застойные. Человек человеку друг, товарищ и брат. Дашь тридцатку — и счастливого пути! А если полтинник — так еще и обнимет на прощание, подсадит под локоток, совет даст, чем закусывать лучше. Тридцатка — это четыре доллара по тогдашнему черному курсу. Вот вы можете себе американского или израильского «копа» представить, который сунет пять баксов в карман, а потом еще и советы дает, чем лучше запах отбивать, если ты с бодуна. Душевные были времена, не то что сейчас…

И вот этаким макаром я почти год раскатывал. И все как-то проносило. Но сколь веревочке ни виться, а кончик будет. Приспичило однажды к матери на дачу, в Нижнюю Ельцовку. Август, жара, конец недели, все когти из города рвут.

Не доезжая Ельцовки — свороток на дачи. Сейчас там заправка стоит. Повернул в лес, ну, все думаю, шесть постов проскочил, теперь можно и выдохнуть! Правый поворот, изгибами по лесу, круто влево и… выпрыгиваешь прямо на горку, а под ней обширная поляна.

А на ней! Мама дорогая! Облава! Собак только не хватает! Машин — штук сто попалось, не меньше. В голове змеи — две «ПМГэшки» и автобус агитационный. Переулок на Ельцовку, чтоб никто не утек, «луноход» подпирает, обитатели сидят, закусывают. Развернуться, по-тихому слинять в кусты — тоже никак. Сзади еще подоспели, а хвост уже в лесу теряется.

Залетел, однако. Деньги не возьмут. Какие там разговоры за жизнь? Целый коллектив на субботник в пятницу выгнали, квитанции по всей поляне валяются. Видно, сильно до плана не хватало, вот и решило начальство устроить шмон в летнюю ночь. Места-то они хорошо знают, когда надо. Организовали все толково: ни одна машина не проскользнет, даже на кладбище неподалеку.

Делать нечего, встал в очередь. Движемся помаленьку, жена ворчит, дети скулят. Впереди меня маячит мужичок в льняной кепке, на древней «копейке», со всем семейством, включая кошку. Тоже гундят на разные голоса, но верноподданнически, типа, дело нужное, милиция, она лучше знает, зря не станет. Придется, мол, и порядочным людям потерпеть.

«Копейка» у мужичка старенькая, но вся ухоженная. Есть такие любители: тачка с 905 года, а вся блестит. Болтики на колесиках покрашены, стекла сияют, на крыше — антенны разные. В салоне какие-то лапки на присосках покачиваются, термометры-барометры, на окнах — висюльки от скатерти. Словом, аккуратист... Своих домочадцев, слышу, успокаивает, мол, сейчас наша очередь подойдет, добрый дядя посмотрит, какая у нас машинка чистенькая, и поедем мы, порядочные люди, дальше. А эти пусть стоят!

Наконец к «копейке» подошел гаишник, козырнул:

— Здравствуйте! Инспектор ГАИ Везунько... Документы на проверку, пожалуйста!

Аккуратист из салона подпрыгнул, приосанился, подал документы. Гаишник быстро, но внимательно пролистнул «копейкины» документы и уверенно положил их в свой карман. Копейковладелец дернулся, но гаишник опередил его:

— Капот откройте, пожалуйста!

Мужичок открыл капот и загордился, зарумянился, призывая всех в свидетели: мол, каково под капотом-то? А? Чище, чем в операционной!

Гаишник же сноровисто, уже как свой, достал техпаспорт «копейки». Ловко вынул складное зеркальце, сверил номера кузова и двигателя, убедился, что все совпадает. Игнорируя чистоту моторного отсека, приказал:

— Закройте капот! Пройдите в салон. Включите двигатель! Рычаг передачи в нейтральное положение, машину на ручной тормоз!.. Выйдите из салона, толкните машину вперед!

Мужичок, недоумевая, все исполнил: навалился, крякнул. Кепка даже свалилась. Машина стояла, как вкопанная.

Досмотр продолжился.

— Заглушите двигатель! Откройте багажник!

Мужичка это стало заедать. Из салона высунула сахарную харю теща, захихикала:

— Товарищ милиционер, что-то не так? Сроду он… хи-хи! — и застучала хвостом по полу.

Товарищ милиционер оставил тещины заигрывания без внимания, а сам уставился в раскрытую автомобильную задницу.

— Запасное колесо?

— Вот, в нише!

— Домкрат где?

— Вот, в чехольчике!

— Предъявите!

Мужичок с ворчанием предъявил домкрат.

— Горный тормоз?

К моему изумлению, горный тормоз был предъявлен. Я взглянул на него с любопытством, запомнил на всякий случай. А гаишник не унывал:

— Знак аварийной остановки?

— Вот! — показал мужик, начиная кипеть и подрыгивать.

— Аптечку предъявите! — невозмутимо продолжил блюститель закона.

Взбешенный аккуратист достал аптечку. Стал нервно ее теребить, прижав к груди.

— Товарищ, не отвлекайтесь! Аптечку на комплектность предъявите!

Товарищ рванул молнию на клеенчатом сундучке, как чеку гранаты. Гаишник продолжил дознание:

— Бинт в аптечке?

— Вот! Вот!

— Упаковка? Не нарушена?

— Нет! Нет!

— Зеленка? Где она? Не вижу. Хорошо! А где у вас йод?

— Вот! — мужичок трясущимися руками показал пузырек.

Мент взял его в руки, тряхнул, посмотрел на свет. Открыл пробочку, заглянул в дырочку, перевернул флакончик. Потряс.

— Йода нет, — задумчиво заметил он. — Отсутствует!

Тут лицо его озарила добрая улыбка, и, не скрывая удовлетворения, с укоризной он подвел черту:

— Ну вот, видите!

— Что видите? Что видите? Он, наверное, высох! — взвыл водитель.

Глядя в упор, милиционер сменил пластинку:

— Йода нет? Нет. Значит! Аптечка не укомплектована! Разукомплектованная аптечка таковой не является. Следовательно, транспортное средство тоже не укомплектовано и к эксплуатации не может быть допущено! Пройдите, гражданин, в автобус!

Мужик остолбенел, а мент уже резко приказал:

— Водитель! Пройдите в автобус!

Тут обитатели «копейки» загалдели. Мужик с обвинительным уклоном, теща на общегуманитарную тему, дети и кошка просто так, за компанию.

Шум привлек внимание служивого. Шагнувший было ко мне представитель органов остановился, обернулся, нашел в разнокалиберных «вяках» щель и отчеканил, обращаясь к водителю:

— Я вижу, товарищ, вам правила надо подучить, — он протянул водиле какую-то бумажку. — Вот талончик на лекцию! В клубе Клары Цеткин! Два денька всего! Заодно и правила освежите. Не помешает!

Аккуратист принял бумажку, всхлипывая, пригрозил:

— Я до ЦК дойду! До партийного контроля! Я буду самому Арвиду Яновичу писать!

— Хоть Розе Люксембург! Это ваше право. В таком случае вот вам талончик еще на пару дней. Итого — четыре! И багажничек, будьте любезны, не забудьте закрыть!

Потеряв интерес к «копейке» и ее обитателям, блюститель шагнул ко мне. Мужичок хлобыстнул багажником, попрыгал боком к милицейскому, открыл было рот…

— В автобус! Я сказал! — теряя терпение, рявкнул профессионал так, что даже мне захотелось в автобус.

Мужик, как ошпаренный, метнулся к автобусу.

Гаишник подошел к моей машине, козырнул:

— Документы на проверку, пожалуйста!

Я молча подал документы в окно.

— Где права?

— Нету.

— Почему?

— Лишили.

— За что?

— За пьянку?

— В автобус!

Я вылез из салона, а он шагнул к следующей машине.

«Вот это профессионал! Классно работает! — подумал я. — Ни секунды не потерял!»

В автобусе кипела своя работа: там другие профессионалы определяли, кому просто в сберкассу, а кому еще и на лекцию. «Копеечный» аккуратист верещал и всем мешал. Ему, на повышенных уже тонах, втолковывали что-то про пятнадцать суток и пересдачу. Мне выписали просто штраф…

А права я себе вернул. Сразу после этого эпизода. Решил так: все равно по кабинетам таскаться, что зря время-то терять? Заодно и похлопочу, чтоб права вернули. Должны же какие-то дырочки в правилах быть? Для своих-то уж точно есть. Может, и мне это подойдет… Дырочки нашлись. Права мне вернули условно-досрочно, учитывая отличную характеристику с работы, подписанную «треугольником». Там черным по белому: «хороший товарищ, скромен в быту, морально устойчив, член профсоюза, ДНД и ВОИР. На работе не пьет». Еще я потратил 700 рублей. Штуку баксов, по-нынешнему, если по газетному курсу тогдашнему. Да еще недельку-другую потратил на ходьбу от Понтия к Пилату.

Такие вот дела в конце застоя творились. Сейчас все по-другому. Столько лет прошло, все к лучшему изменилось!

Я с тех пор не нарушаю. Себе дороже! Езжу строго по правилам, пиво не пью за рулем, только в гараже. И никаких проблем! Если не нарушать-то… И аптечку собой вожу, и все остальное. Горный тормоз, кстати, тоже. Если в правилах запишут — морской якорь буду возить! Профессионалы-то и теперь не перевелись… А еще на всякий случай, хотя и нет этого в правилах, всегда имею при себе крупные купюры рублевые и сто долларов. Если пиво не хлестать, то хватит. Это раньше за доллары могли посадить. А сейчас — ничего, пожалуйста! Некоторые их в коробках возят, из-под ксерокса. И тоже ничего… Главное — чтоб йод в аптечке был.

 

 

КУДА КОНЬ С КОПЫТОМ…

Всем графоманам — с любовью!

В зашторенной, загаженной панельной квартире задребезжал телефон. Худощавый конопатый мужчина за пятьдесят со стоном сполз с дивана: голова после вчерашнего раскалывалась, переход ко сну терялся во мраке.

Телефон не унимался. Пришлось разлепить глаза, встать и подойти к аппарату на липких ступнях. Свесив дряблое пузико на тонкие ножки, мужик тупо разглядывал аппарат, но отвечать не спешил. Есть такие люди — сопят в трубку, молчат, но первыми голос не подают. А когда у них просят закурить — протягивают скрюченную сигаретку, извлеченную из пачки в темноте кармана. Наконец рыжеватый снял трубку и стал слушать, как на другом конце выкуковывает абонент, звонка которого он с нетерпением ожидал. Наконец конопатый решился и подтвердил свое присутствие в эфире.

Звонок пришел из далекого босоногого детства. Пацаны из одного подъезда — Черный, Белый, Султан и Рыжий — после школы разбрелись по жизни. В СССР Черный занялся наукой, Белый был культработником, Султан — крупным снабженцем, а Рыжий — рядовым инженером. Через двадцать лет, уже в России, Черный врос в малый бизнес; Белый стал сутенером, приторговывал блядями, а для прикрытия создал модельное агентство; Султан стал крупным бизнесменом, но разорился и перебрался топ-менеджером в инофирму; Рыжий, вместе со всеми переживший ужасы перестройки и последующую демократизацию, как был, так и остался рядовым инженером. В зрелом возрасте одноклассники практически не встречались. Поводов пересекаться не было, так, нечаянные встречи раз в пять-десять лет.

Однако пару недель назад Черный и Рыжий случайно стукнулись лбами в Первомайском сквере. У каждого было в запасе минут по пятнадцать, разговорились, хотя говорить было не о чем. Жизнь каждого на излете была ясна уже до гробовой доски. В конце разговора рыжекудрый спросил своего брюнетистого, сильно поседевшего приятеля:

— Я слышал, ты, вроде бы, пробуешь рассказишки писать?

— Грешен, батюшка, пробую. У меня «рассказишек» этих — штук сто, две повести и роман. Я уже семь лет в Союзе писателей России. Печатают помаленьку.

Собеседник был неприятно поражен этим известием, расстроился и не смог этого скрыть:

— Поди, еще и платят хорошо?

Бывший брюнет тряхнул поредевшими кудрями и заразительно рассмеялся:

— Ваша лошадь тихо едет! Теперь издатели норовят с писателя слупить.

Рыжий сразу успокоился и повеселел:

— Я тоже пишу. Стихи!

— Я в курсе. Помню. Читал когда-то. Неужели удалось опубликовать?

— Нет пока. Все как-то руки не доходят…

— Понятненько! — и, чтобы не терять позитивный настрой, писатель спросил: — В Интернете, конечно, выставлялся? Большое подспорье пиитам!

— Ты что?! — всплеснул руками конопатый. — С ума сошел? Украдут!

— Кого? — не понял писатель.

— Не кого, а что! Стихи украдут. Мои! Издатели растащат, и поминай как звали…

Такой поворот темы озадачил члена СП: кража стихов у графомана в Интернете издателями — сюр какой-то! Но настаивать на своей версии событий не стал: бесполезно. Мешки под глазами поэта сопоставил с его возрастом: «Резко завышенная самооценка, плюс алкоголь!» — но виду не подал, а посоветовал для начала выложить тексты в Сеть. Затем терпеливо объяснил «юному» поэту, как надо на сайте регистрироваться.

Конопатый внимательно выслушал. Сильно воодушевился, когда узнал, что публикации на общенациональном литературном сервере бесплатные и влекут за собой выдачу авторского свидетельства на любой опубликованный на сайте текст.

Подводя черту, член СП тактично сообщил приятелю:

— На «СТИХИ.РУ» в основном графоманы. Но ты попробуй, попытка — не пытка! На любой авторской страничке есть счетчик, сколько читателей в день заходит. Читают, конечно, редко. Иногда кто-то покритикует, кто-то похвалит. Сеть большая, народу море. Заодно и сам определишься.

— Вот это дело! — сразу загорелся конопатый. — Куплю компьютер в кредит, давно хотел. Положу для начала с десяток своих любимых. Полагаю, для начала человек по пятьсот в день почитает — и то ладно. Как думаешь?

Писатель, хорошо знакомый с «сетевыми» реалиями, не стал ничего объяснять, лишь мягко посоветовал:

— Ты, Вадик, выйди в Сеть сначала… Оглядись… А там видно будет.

Стали прощаться, воодушевленный перспективами бесплатной популярности с помощью не купленного еще компьютера, поэт вдруг спросил:

— А ты, Андрюха, в Союзе писателей кого-нибудь знаешь?

Андрюха насторожился:

— Знаю кое-кого… А что?

— А ты не мог бы меня порекомендовать руководству?

— Зачем?

— Напечататься! Сеть — понятное дело, но книги-то тоже надо издавать.

— Тебя ж никто не знает. Ты рукописи кому-нибудь на «отзыв» давал?

— Нет. А зачем? Чтобы стырили? Накопится побольше — тогда…

— Сразу пятитомник? Вадик, родной, почту электронную для начала заведи. И читателей собери. С этим сложно. Ты не представляешь, сколько макулатуры публикуют. Процентов девяносто. Особенно стихи…

— У меня не ма-кула-тура! — отчеканил конопатый, в глазах полыхнул огонек. — И с читателями у меня какие еще проблемы?

— Ну, дай-то Бог! — быстро согласился писатель, «раскрывать глаза» кому бы то ни было в пятьдесят лет он давно уже зарекся. — Давай так сделаем! Купишь комп, выложишь тексты на «СТИХИ.РУ». Я попрошу посмотреть их завсектором поэзии. Он тебе без формальностей, прямо на страничку, рецензию кинет. Дальше сам определишь, что делать…

— Это когда и куда нести, чтоб напечатали?

— Примерно так, — опять не стал спорить писатель. — Хотя, если по пятьсот человек в день тебя читать будут, чего тебе сборником в триста экземпляров париться? В Нью-Йорке, между прочим, если двести копий стихов удается продать, считается удачей даже для такого поэта, как Бродский…

— Так то в Нью-Йорке и Бродский! У них народ тупой, никакой духовности! Все на деньги мерят. Кстати, а в Сети можно стихи продавать?

— В Сети все продать можно! — уклонился от конкретики писатель.

— Кайф! Этак я по-быстрому компьютер окуплю!

На том и расстались.

Компьютер был куплен в кредит незамедлительно, благо отделения «Русского стандарта» функционировали на всех углах. А вот с окупаемостью возник вопрос. Размещенные в Сети «отборные» стихи за неделю почтило своим вниманием человек десять. Две явные дуры написали с дикими ошибками хвалебные рецензии, в расчете на взаимность. Какой-то Малюнин Федот-3 раздолбал все представленные тексты, а в конце подвел итог многолетнему творчеству: «Стихи плохие. Подражание Есенину».

Озлобленный процентами по кредиту и отсутствием внимания к себе других интернет-поэтов, ст. инженер КИПа ответил Малюнину-3 по полной программе — в выражениях, местами ненормативных, стесняться не стал…

И вот звонок приятеля, имеющего «лапу» в Союзе писателей. Надежды вспыхнули с новой силой. «Хрен ли мне в Интернете этом дебильном? Пушкин вообще лучиной писал!» Однако спустя пару секунд рыжекудрый понял: звонок не о его гениальных стихах, а совсем о другом, и спросил растеряно:

— Как умер? — потом глянул на часы, на брюки, валявшиеся на полу, и, помолчав, тускло согласился: — Да, да! Конечно, обязательно буду. Успею! — до него наконец дошло — умер Витька, веселый, неугомонный бретер и пьяница, друг детства — Султан.

Времени до похорон оставалось в обрез. Уже перед выходом, окропив себя дезодорантом, поэт вернулся, достал из тайника пачечку долларов и положил их в карман вместе с рублями: «Возьму на всякий случай. Сейчас все эти козлы валютой трясут».

Доллары впервые появились у него после кредита на неотложные нужды, взятого на покупку компьютера. И долгов накопилось немеряно — в основном алиментов. Долги отдавать он не спешил, деньги перевел в доллары. Их серо-зеленая шершавость приятно ласкала глаз и пальцы, после всех платежей осталось пятнадцать сотенных купюр. С ними он чувствовал себя крутым. «На поминках надо поаккуратнее! Развезет еще на старые дрожжи. Тяпну грамм сто, сто пятьдесят…» — подумал он, глядя на себя в зеркало. Оттуда смотрел вурдалак. «Идиот! Забыл побриться!»

Спустя пару часов, в мятых брюках, с чахлыми гвоздиками в руке, гладковыбритый конопатый вурдалак стоял у гроба. Посреди почетной первой аллеи, в шикарной полированной домовине, в дорогущем костюме безучастно, лицом в небо, лежал седой пацан из далекого детства, а вокруг застыла скорбная толпа. На лицо покойного, размывая макияж, капал реденький майский дождик. Оркестр периодически испускал вопли, уносившиеся через набухшие почки в весеннюю голубизну. На соседних березах каркали вороны.

Поминки прошли дорого и официально, народу было больше, чем на кладбище. Черная толпа со всего города клубилась у входа в ресторан и в банкетном зале. Ни один человек не был знаком со всеми. Друзья детства — Черный, Рыжий и Белый — чувствовали себя чужими, поэтому держались вместе, как родные, хотя между ними уже давным-давно не было ничего общего. Под унылые клятвы про вечную память приятели похлебали борща, пощипали кутьи, потыкали ложками в шницеля. Выпили по двести водки с икоркой. Через час с облегчением вышли на улицу и решили помянуть другана в более подходящем месте.

Через полчаса приятели уселись перед литровой бутылкой водки в небольшом кафе. Смерть сверстника произвела на них тяжелое впечатление. Казалось, еще вчера, тоже в мае, после уроков они распивали за гаражами «Портвейн № 13» за рупь-пятьдесят-две. И пьянели четверо с одной бутылки. А сегодня у каждого за спиной плескалась цистерна водки и тянулся бесконечный хвост из выпитых стаканов, стопок, рюмок и фужеров. И было совершенно понятно, что впереди путь — короче, и стекляшки помельче, и расставлены — пореже.

— Что случилось-то? Ему же всего 52 было? — бросил Белый в пространство после первой рюмки.

Черный, иногда кутивший с покойным в зрелом возрасте, сообщил:

— Все, ребята, очень просто. Почка оторвалась. Сами знаете, как он пил…

Султана и его костюмированные загулы знал весь город. О суммах его взяток ходили легенды. И в юности, рядовым снабженцем, и уже при демократах он гулял изобретательно, на широкую ногу, денег не считал. География и персональный состав гулянок были неповторимы: актеры, цыгане, воры и бомжи... Кабаки, бани, паровозы, корабли. Иногда военные. И всегда много женщин. Однажды, в застой, от ресторана Новосибирск-главный он повез на двух такси случайную компанию в Новокузнецк, за сухим вином. У шахтеров его было завались, поскольку пили они исключительно водку. Бляди и собутыльники возвращались потом из города-сада поодиночке, кто на автобусе, кто на поезде. Организатор поездки вернулся в столицу Сибири через десять дней из Барнаула, проездом через Бийск…

— Что говорить, веселый был парень. В запоях не меньше литра водки за день выпивал, а девок себе брал — две-три. И не на час, а на всю ночь, до утра… — сообщил Витус.

Писатель добавил:

— Он и бизнес нехилый на женщин и водку распустил без сожалений. Правда, детям и себе по квартире, даче и машине оставил. Последнее время по найму работал, замгендиректора на совместном предприятии. Оклад — три штуки. Премия — штука. Ну, и прихватывал еще столько же. Лидка — жена его, сами знаете, к тому времени от рака умерла. Он остаток денег ей на лечение истратил, хотя знал, что бестолку все. В лучшей палате, где-то под Бердском, лежала последние полгода. Сын и дочь взрослые. У каждого своя семья. Жил один. Пей да пей…

— Как же он пил-то запоем, если зам. генерального и три штуки оклад? — спросил с долей осуждения и зависти вечный инженер.

Черный, опустив голову в стол и вертя стакан, ответил:

— Очень просто: вахтовым методом. Его, когда на эту работу брали, сразу предупредили: «Ваши деловые качества сомнению не подлежат до первого запоя. Лечим — увольнением, с дикими вычетами». Ему деться некуда, он согласился. А делал так. Терпит-терпит — отгулов наберет, «без содержания» напишет, с неделю получается или побольше. И в загул — с фейерверками и топ-моделями — первые день-два. Потом — мрачный запой, дней пять-шесть. Потом — на промывку ложится. У него из старых связей любовница одна верная осталась, главврач главковской больницы. Бабы-то его безумно любили за размах. Он к ней всегда под капельницу приползал. На работе на это сквозь пальцы смотрели: в отгулы всегда укладывался, вовремя приходил, как огурчик — зелененький, в пупырышках… А в этот раз не получилось! Организм подвел. Так пить тоже без конца нельзя. На шестой десяток все же пошло. Ему соседи «скорую» вызвали. Дополз до двери, да поздно. Стали промывку делать, почка уже оторвалась… Помянем?

— Да, гульнуть он был мастер! — продолжил Белый. — Помню, в молодости раз мы с ним в кабаке двух лесбиянок из Прибалтики сняли. Тогда это еще в новинку было. Они на гастроли приехали… Хорошо погуляли. Он их сразу раскусил, что проститутки. Пообещал, что рассчитается по-царски. Они отработали по полной, на хате. Но суки тертые попались, с двойным дном, на гоп-стоп настроились. Витек засек, как одна клофелин в рюмку зарядила, но виду не подал. Выдержка у него железная была. Вызвал друга-мента с проверкой паспортного режима. Те сучки рады были свинтить по-быстрому, а он рассчитался с ними впотьмах, на скорую руку… Потом смеху было!

— Вот дурак, прости господи! — бросил конопатый.

Белый усмехнулся:

— Ты базар фильтруй! Он дураком никогда не был. И с юмором у него, в отличие от некоторых, всегда был порядок. Когда они от ментов рванулись, он им в темноте пачку лотерейных билетов, банковской лентой оклеенных, вручил. Ему их на работе дали на отдел. А он и время провел, и расплатился, и билеты среди трудящихся распространил! Это уметь надо.

— Я вчера тоже одну сучку дернул! — не выдержал Рыжий. — И стихами рассчитался. Классная телка! У меня ее фото осталось, хочешь взглянуть, профессионал? — обратился он к Белому и протянул телефон через стол.

Витус небрежно взял телефон, глянул и сразу «сделал стойку», хотя виду не подал. На экранчике высветилась одна из его сотрудниц, которым категорически запрещалось «работать» мимо «кассы». «Вот сука! — подумал он. — Отпросилась на выходные по критическим дням, а сама “налево” зарулила… Ну, тварь, я тебе устрою!»

А окосевший поэт продолжал:

— Фигурка у моей музы — что надо! Кожа — шелк, груди — как яблочки… Драл ее всю ночь в хост и в гриву!

Сутенер машинально буркнул:

— Свистишь, как всегда. У нее груди висят, как уши спаниеля… — и тут же схватил себя за язык: — …скорее всего! Я таких девок знаю. У них у всех таких грудь до пупа висит. И драть ты ее не мог. Сам говорил: сегодня с похмелья. При твоем-то инженерском образе жизни и зарплате в нашем возрасте только в гриву поскорее дать после первого стакана. В хвост, после второго, никак не получится. Цистит-простатит — практически у всех. Так что не свисти, поэт!

— Я свищу? — взвился Рыжий. — Ты за базаром-то следи, модельер-конструктор!

— Мужики, вы чего из-за ерунды сцепились? — взялся мирить их писатель.

— Драл я ее по полной! — кипятился поэт. — Готов спорить на что угодно!

— Еще бы! Из «чего угодного» у тебя, кроме драных ста рублей заводских, отродясь ничего в кармане не шуршало. У тебя это на лбу написано. И телки у тебя — сторублевые, висложопые… Так что не вышивай.

— У меня сторублевые? — задохнулся поэт и выхватил из кармана демонстрационные доллары.

Сутенер кинул взгляд на «зелень»:

— Ну и что? Все равно свистишь. А баксы взял взаймы поносить.

— Парни! Да вы что, как дети-то? Уймитесь!

— Не лезь, Андрюха! — вскинулся поэт. — Лучше — будь свидетелем, — и обратился к Белому: — Спорим, я эту телку найду по телефону и на стол загоню! А потом драть поведу!

— На столе? Ты — не Султан! Тот в легкую это делал, а ты молчал бы в презерватив, «дерун» простатитный!

Рыжий прищурил глаза на крепенького Витуса, засопел и, задыхаясь от гордости, ляпнул кредитные баксы на стол:

— Доллары ставлю. Штуку! А ты?

Сутенер кинул на доллары быстрый взгляд, в глазах загорелся нехороший огонек:

— Ржавенький ты мой! Откуда у меня валюта? Я таких денег и в руках-то не держал. У меня нет с собой столько, — буркнул он, хотя в кармане имелась крупная сумма именно в долларах.

Поэт восторжествовал:

— А! Сразу в кусты! — ликуя про себя: «Ловко я его! Хорошо, что баксы взял!»

— Да уйметесь вы наконец? — возмутился писатель.

— Минуточку, — Белый сделал вид, что тоже завелся. — Я сейчас из кустов звякну в одно место и мне притаранят хоть чемодан баксов. Это не проблема! А потом я в другие кусты позвоню, найду твою телку и попрошу рассказать про хвост и гриву. А потом можешь ее хоть на стол, хоть на стул… Ну что, Рыжий, берешь свои слова назад?

— Вот еще! Да и рассиживаться с вами не собираюсь. Некогда, дел по горло… — включил «заднюю» поэт.

Белый тоже сделал вид, что тормозит:

— Да ладно. Никто тебя не держит. Когда захочешь, тогда и уйдешь. У всех дела, — примирительно сказал. — А теперь можно я отойду, носик попудрю? — кивнул он в сторону туалета. — Рекламная пауза! Цистит замучил.

— Можно, — разрешил «победивший» поэт.

Его противник исчез из-за стола.

— Ну, наконец. Угомонились. Вадик, тебя какая муха укусила? — обратился к поэту писатель. — Белый, между прочим, крутой пацан теперь, специалист именно по телкам.

— Плевать я на это хотел! Он сам на рога лезет. Да и не люблю я эту белую мышь с детства!

— Так и он тебя недолюбливает. После того случая с Маринкой. Помнишь, она его из армии ждала, а ты влез?

— Припоминаю. Я этой красотке в самых лучших чувствах стал свои стихи читать, а она заржала, как лошадь. Ну, я ее и дернул. Попозже...

— И потом всем растрепался… Ты ей жизнь сломал и Белому все обгадил.

— Ничего я не ломал. Нечего ей было зубы скалить! А потом, треп — сам по себе, а жизнь — сама по себе. Не влияет! «Спал-не-спал» — дело темное. А не веришь — сходи, проверь!

— Не всегда ведь проверить можно, а слово — большая сила. Может всю судьбу перевернуть. Помнишь в Библии: «В начале было слово…»

— Ерунда все это. Библия какая-то драная…

— А зачем ты тогда стихи всю жизнь пишешь? И рвешься их опубликовать?

— От полноты души пишу! Для себя. Публиковать — для порядка. Кстати, что там у нас с моей просьбой? Звонил ты этому, поэту своему из секретариата Союза писателей?

— Звонил, конечно. Просто забыл тебе сказать. Извини.

— Ну и что?

— А ты разве не получал от Анатолия Орлова-2 рецензию?

— Нет. Я от какого-то Федота Малюнина-3 разнос получил, и всё! Написал, гнида, что стихи у меня плохие и что я Есенину подражаю.

Писатель схватился руками за голову, а поэт продолжил в запале:

— Еще спросил зачем-то, не играю ли я на гармошке? Я ему и ответил — мало не покажется! Оттаскал на всех хренах на его же страничке. Его стихи, естественно, даже читать не стал, но прокомментировал. А рецензию его удалил к едреней фене!

— Как же ты, не читая, его стихи обхаял?

— А так! Если автор козел, то и стихи у него козлячьи. Чего их читать?

— Слушай! Мне только сейчас в голову пришло. Ты уверен, что от Орлова Анатолия-2 ничего не получал?

— Это от твоего знакомого из СП? Нет! Я на его страничку заходил. Да. Стихи его полистал… Мура, конечно, полная, но я их похвалил, медом помазал, красок не пожалел. Ты же сам сказал, что он у вас за поэзию отвечает. Вот я и расстарался! Может, и перегнул, конечно. Но ничего — доброе слово и кошке приятно! А ты чего глаза на меня пучишь? Я что-то не так сделал?

— Все так. Но перепутал малость. И у меня случайно так вышло. Клянусь!

— В чем дело-то? Ты чего тень на плетень наводишь?

Писатель помолчал и, виновато глядя в глаза приятеля, сказал:

— Я фамилии перепутал. Вернее, не придал этому значения. Этот мой знакомый завсектором пишет в Сети под двумя именами. На одной страничке — под своей фамилией Орлов-2, а на другой, экспериментальной — под псевдонимом Малюнин-3. Мне и ни к чему…

— Так это что получается? — леденея, прошептал поэт. — Я на одной странице лизнул его во всю промежность, а на другой отматерил грязно?

— Я же не знал, что ты кого-то за стихи материть будешь. Поэт все же! Ну, вылетело из головы, что у него две странички. Их можно сто завести!

На глазах у Рыжего появились слезы:

— Ну, Андрюха, ты мне удружил, так удружил! Зарезал без ножа! Теперь меня вовек не напечатают… — он закрыл лицо руками: — Ты меня в гроб закопал. Дело всей жизни зарубил…

Белый в фойе тем временем лихорадочно звонил путане. После третьего звонка в трубке работодателя работница наконец прощебетала:

— Слушаю вас, Витус Янович. Что-то срочное?

— Срочнее не бывает. Собирайся живо!

— Но у меня же отгул! Я вам объясняла…

— Ты где вчера вечером была? Отвечай конкретно!

— В гости ходила, к поэту одному… — голос у нее дрогнул. — Надо же как-то личную жизнь устраивать. Винца попили, он мне стихи читал. И все.

— Вот и расскажи про конопатого своего поэта. Учти, у меня есть запись твоего визита, — блефанул работодатель.

— Вот козел, а еще поэт! Не было ничего. Трусы, правда, снять пришлось…

— Как это? Ничего не было, а трусы сняла? Давай-ка телеграфным стилем… А я подумаю, отдать тебя таджикам в аренду или нет.

— За что? — повеселела путана. — Если есть запись, я чиста, как девичья слеза! Только не пойму, ему-то такая пленка зачем?

— Не твоего ума дело. А ты одной ногой в блудном деле стоишь!

— Да что случилось-то? Я не при делах совершенно. Трусы он рвал самостоятельно, без меня! Дорогие, между прочим…

— Вот и давай по порядку. Глядишь, беда стороной и обойдет, — продолжал нагонять тумана сутенер.

— У меня вечером сигареты кончились. Я по дороге в кафе зашла. Там он сидит, рыжий этот. Разговорились. Я подсела. Он стал угощать меня. Вежливый. Потом говорит мне, когда выпили: «Вы, — говорит, — и не представляете, с кем дело имеете! Я, — говорит, — известный в Интернете поэт. Меня по тыще человек в день читают. Хотите, я вас со своими стихами в более подходящей обстановке познакомлю?» Пошли к нему на хату…

— Давай ближе к теме, время жмет!

— Когда пришли, он стал мне стихи читать. «Куда, — говорит, — несет нас рок событий? В пучину неги иль страстей?» Потом еще выпили, он поэму про несчастную любовь, про графиню: «Сжимая зубами цевье пистолета, графиня, как серна, умчалась к пруду…» Граф ее простил потом, и она не стала топиться…

— Он бы мне цевье миномета в зубах сжимал с утра до отбоя, вместе с прикладом от пулемета, — фыркнул бывший сержант СА. — Прикрылся, блядь, плоскостопием!

— Кто? Граф?

— Поэт твой! Граф не при делах. Дальше!

— Он еще мне про одинокого волка читал. Потом остановился, налил, выпил, штаны расстегнул и сразу стал мне в рот толкать…

— Еще бы! Если ты его разинув рот слушала… Что дальше?

— Я отбилась. Конопатый еще стакан выпил, подошел ко мне, упал на колени и стал с меня трусы рвать. «Ты, — говорит, — моя муза, а я одинокий хромой волчара, весь хвост в шрамах...» А сам лезет. Я стала трусы спасать, сами знаете, у нас белье дорогое и горит, как на огне. Не напасешься! А он вцепился, как клещ. Пришлось ему их отдать. Он совсем бухой был…

— И что? Удалось ему упасть «в пучину неги иль страстей»?

— Я не при чем! Вы же сами знаете, разный клиент бывает. Кому и золотой дождь в радость! А мне что оставалось? Трусы дорогие. Пусть, думаю, меня помусолит и успокоится… Клитор щетиной натер, скотина! Как я завтра на работу пойду? Опухло все!

— Ты меня не грузи. Шляешься, где попало. Дальше что? Драл он тебя?

— Чем? Помусолил, стакан выпил и на полу уснул. Обоссался сразу. Я покурила, трусишки натянула и ушла. Все!

— Ага! На этом, если я правильно понял, встреча с прекрасным закончилась? В квартире шарилась?

— Ни! Боже упаси! У него брать нечего. Я, как вошла, поняла: порожняк. Одни стихи и компьютер новый. Нищета совковая! Но гонористый…

— Понятно! Теперь слушай сюда внимательно.

И начальник объяснил, что надо делать, как себя вести и куда ехать. В заключение приказал:

— Лови тачку и пулей лети ко мне! Я буду за столиком с твоим поэтом сидеть и еще с одним мужиком. Когда я руки на груди сложу крест-накрест, подойдешь к нам сразу. Так надо, дел на пять минут! Поняла?

— Yes! Руки — крестом на груди. Сразу — подошла!

— Напоминаю! Когда к столу подойдешь, тебя другой мужик, черный, будет про рыжего спрашивать. Отвечай конкретно, как было на самом деле, но и не увлекайся, пургу не мети. Факты излагай. Ясно? Как приедешь, сразу мне позвони, чтоб я знал, что ты на месте и меня видишь. Но не высовывайся, пока руки не сложу. Все, конец связи!

Витус достал «лопатник», отсчитал тысячу, убрал «лопатник», сунул «штуку» в карман и вернулся в зал.

— Ну что, нашел деньги? — встретил его окосевший поэт. — Или госбанк на учет закрыли? Очередной транш из МВФ не подвезли?

— Транш подошел, а вот с девкой проблемы. Ищут пока.

— Какие мы шустрые, однако, и крутые! Хо-хо-хо! Ищут-свищут!

— Если найдут, я тебя на всю жизнь отучу трепаться! Клади «бабки» на стол. Вот мои, — Белый достал деньги пересчитал и пододвинул к писателю.

Рыжий поджал губы, достал деньги, неумело отсчитал и тоже передал Черному. Доллары исчезли в «дипломате» в разных отделениях.

Витус, глядя в глаза Вадиму, со злым напором спросил:

— Так что ты там плел? Груди ее — как яблочки наливные? И вверх торчат? Как у козы рога? И драл ты эту яблоню, так что кора летела?

— Вот именно!

— А я говорю: врешь! И висят они у нее до пупа. Клянусь, найду эту сучку и предъявлю на опознание. Годится?

— Дело темное, — усомнился писатель, ему активно не нравилась шутка, зашедшая слишком далеко. Вадик и Белый явно вошли в клинч. В детстве это кончалось дракой. — И сколько ждать придется? Год, два?

— Да хоть три! А можно и в полчаса уложиться. Наливай! Посидим пока, покалякаем!

Поэт расценил это как победу, ревниво оглядел полупустую бутылку и решил не задираться. Выпил, сполз со стула:

— Что-то я отяжелел. Пойду тоже носик попудрю. Где здесь клозет?

— Сходи, сходи! Вон бляди сидят, им мозги попудри. Стихи почитай, — ухмыльнулся Белый.

Когда Рыжий, нетвердо ступая, ушел, Черный спросил Витуса с укоризной:

— Ну зачем ты так? Немолодые уже, делить нечего. С Султаном сегодня вообще попрощались. Помягче надо с близкими-то людьми.

— Этот гад мне никакой не близкий. Он всю жизнь врал и людей при случае в грязи валял. Злобой исходил за свою грошовую зарплату. У нашего поколения чего только не было: родились при Сталине, умрем при Путине. И все свистели и лапшу на уши вешали. И этот мудак, пока в щели инженеришкой сидел, тоже посвистывал!

— Ну, это ты сгущаешь. Да и Сталин свистуном не был. Это неправда…

— Вот при нем-то самые свистуны и развелись. Только со свиста на стук перешли. А уж потом — тот появился. Из комбайнеров — в стукачи, да в Главсвист — генеральным секретарем! Взялся Михал Сергеич про демократию с человеческим лицом рулады выводить, а чем все кончилось под шумок?.. Я иногда чего думаю? — продолжил Белый. — Вот у них там, в Главсвисте, целые институты ищут национальную идею. А все очень просто: врать не надо! За любое вранье наказывать жестко. И тогда национальная идея в одно слово уместится: ПРАВДА. В газетах, отчетах, с трибун — ПРАВДА. Попал во власть, взял в руки микрофон — только ПРАВДУ! Дома — пожалуйста, ври. А всех, кто на трибуну — на детектор лжи и экран за спиной! Поймали на слове — тут же язык отрезали! Сразу очередь поубавится, на пальцах много не наврешь.

— Если не врать — государство рухнет, хаос начнется…

— По-первости тяжело будет, кто спорит! Давай еще тяпнем, за ПРАВДУ!

Зазвонил телефон, это путана выдвинулась на позицию. Витус повеселел:

— А эту суку конопатую я проучу. Он меня всю оставшуюся жизнь будет помнить! У них ведь все на чем построено, вся жизнь? На том, что порядочные люди ни спрашивать ничего не будут, ни отвечать. Неприлично, мол, спрашивать о некоторых вещах… А я ему устрою, козлу, очную ставку! Плясать будет вприсядку вместе с козой…

— Ты что, всерьез? Где ты эту девку найдешь?

— При современном развитии техники любого, у кого сотовый есть, можно в два счета найти с точностью до метра.

Из туалета вернулся и, икая, уселся за стол поэт.

— Ну что, нашел девку? А то мне уже пора. Плесните мне…

— Базара нет, — Белый щелкнул пальцами и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди: — Елочка зажгись, снегурочка — явись!

К столику подошла путана:

— Вызывали?

— Садись, снегурочка, — разрешил Витус. — У нас к тебе, милая, дельце. Только отвечать без вранья.

Девушка кивнула.

— Узнаешь этого конопатого хлопца?

— Конечно! Я у него вчера в гостях была. Это известный в Интернете поэт, он мне весь вечер стихи свои читал. Потом устал и лег спать.

— А он утверждает, что драл тебя всю ночь. И в хвост, и в гриву…

— Да вы что? Он пьяный был в сисю. Стихи читал — да! Потом, когда начитался, повозился маленько у меня в районе хвоста. И все! Лег спать…

— Я эту гадину первый раз вижу! — сузив глаза, прошипел Рыжий.

Путана возмутилась:

— А вот и неправда! Что же вы отнекиваетесь? Кто мне вчера завывал: «Куда несет нас рок событий, в пучину неги иль страстей?..» А? Сейчас напомню.

Она достала из сумочки пачку сигарет. Вынула из нее серенький аппаратик с линзочкой, извлекла блок памяти, вставила в наладонный компьютер, который достала из той же сумки. Нажала кнопку и, держа в руках аппаратик, повернула его к поэту. На крошечном экране четко проявилось безумно-пьяное конопатое лицо между женских ног в чулках, в развале подбритого лобка.

— Это что? — прошелестел поэт в ужасе.

— Декламация стихов! Это вас «рок событий» занес нечаянно «в пучину неги и страстей». Друзьям показать?

— Не надо! — побелел поэт.

— Тогда скажите им, что вы меня вчера только стихами и баловали. Начнете сочинять, малой кровью, простите за каламбур, не обойдетесь. Я вынуждена буду…

— Я вас вчера не драл. Совершенно. Извините! Даже пальцем не тронул!

— А что это там такое, интересно бы знать, на мониторчике? — заинтересовано протянул руку Витус.

Путана ловко убрала наладонник.

— Ах! У поэта и музы могут быть свои маленькие тайны? На экране — встреча с прекрасным! — пряча руку с аппаратиком в сумочку, сказала дама.

— Я ее в самом деле не трогал! Клянусь! — с мольбой обратился поэт к писателю.

— Да! — подтвердила путана. — Маленький шалунишка попугал меня немножко…

— Потом запись покажешь, — буркнул Белый. — А теперь вернемся к нашим баранам. Итак! По первому пункту — консенсус: «Не драл». Пункт второй: «Груди моей любимой — яблочки наливные». Прошу предъявить!

Писатель и протрезвевший поэт переглянулись. Сутенер достал тысячу рублей и протянул путане:

— Маленький стриптизик, пожалуйста!

Девушка, улыбаясь, приняла купюру, встала, сделала книксен, распахнула плащик. Быстро пробежалась по пуговичкам кофты, завела руку за спину. Щелкнула застежка, дама тряхнула плечами, предъявляя на обозрение свои прелести.

— Достаточно, — скомандовал Белый. — Суду все ясно! Упакуйся, люди кругом.

Путана ловко и привычно привела одежду в порядок. Повисла пауза. На Рыжего страшно было смотреть, Белый мстительно улыбался, у писателя опустились уголки губ, лицо приняло скорбное выражение.

Сутенер, наконец, кивнул путане:

— Свободна, родная! Погуляй…

— Витус Янович! Я хотела еще пару слов сказать ему, — она кивнула на потрясенного Рыжего. — За стихи его тет-а-тет поблагодарить. Можно?

— Подожди в фойе. Как освободится — поблагодаришь. Про флэшку не забудь! — Белый повернулся к писателю: — Ну что, Андрюха, кто из нас выиграл?

— Получается — ты.

Черный пожал плечами, достал из «дипломата» деньги, глянул вопросительно на Рыжего. Тот кивнул головой. Андрей передал обе кучки Витусу, купюры исчезли в его кармане.

Как ни в чем не бывало Витус Янович обратился к Вадиму Васильевичу:

— Вас, милейший, дама ждет. Вы ей вчера сонетов недодали.

Рыжий молча стащился со стула и, шаркая ногами, вышел в вестибюль, подошел к девахе, мрачно спросил:

— Чего тебе?

— Мне? — изумилась она, повертела в пальцах флэшку. — Витус Янович у меня вот это задаром заберет. Ваше порно. Может, купите, пока не поздно?

— Сколько?

— «Штука».

Поэт достал мятую купюру в тысячу рублей. Она взяла. Повертела.

— Вы не поняли. Штука баксов. Долларов!

— Я не могу столько, — ужаснулся Рыжий, в голосе прорезались истерические нотки: — У меня нет столько!

— Хорошо, пятьсот. Меньше не могу, меня Витус вздрючит!

Поэт помертвелыми руками молча подал бумажки и повернулся уходить.

— А картридж? — мило улыбнулась дама, держа его кончиками пальцев.

Поэт выхватил улику и, указав на нее подбородком, спросил:

— А рубли, тысяча? Я только что…

— А рубли — за трусы компенсация…

Поэт на ватных ногах вернулся в зал, но Витуса за столом уже не застал, тот отошел к бару рассчитаться. Оставшиеся вдвоем приятели долго молчали, глядя на полупустую посуду. Потом, положив руки на стол, глядя в стакан, Андрей сказал:

— Вадик, не бери в голову. Белый говорит: он тебе должок из юности вернул… Надо же, как долго помнил. А вроде не злопамятный…

— Какой должок? Какой еще вернул? Он деньги мои унес! Тысячу долларов!

— Взгляни на это философски. Он говорит: ты на его жизнь повлиял радикально, он к женщинам стал иначе относиться. А деньги — фуфло! Сегодня есть — завтра нет. Как все съехалось сегодня в одну точку. Надо же!

— Разбой! Дикое стечение обстоятельств!

— Есть мнение, что случайность пролагает дорогу закономерности. Давай-ка остаточки на посошок? — он взял в руки бутылку. — Разбегаться надо…

Путана подъезжала к дому в радужном настроении: еще бы, не было ни гроша и вдруг алтын! В тон мыслям на сотовом грянул марш из «Аиды». Девушка открыла «раскладушку», звонил ее гинеколог:

— Михаил Моисеевич! Всегда рада вас слышать… — защебетала она.

— Сегодня я в этом не уверен, дорогуша. Зря ты перед отпуском не зашла. Месяц потеряли с гаком. Завтра с утра — пулей ко мне, у тебя реакция Вассермана положительная.

— Чего?

— Подозрение на сифилис. Надо еще разок кровь забрать.

— Мама дорогая! Как же? Я всегда с лучшей резиной… И спринцуюсь… В отпуске не «работала», отдыхала…

— Не горюй, кошечка! На данной стадии мы это легко, быстро и недорого задавим. Завтра с утра — ко мне! Стрелой! Начальство уже в курсе…

Путана горевала недолго, сифак — не СПИД. Лечат! Мелькнула мстительная мысль о конопатом: «Сука трепливая! Хорошо ему сегодня через меня прилетело: и в хвост, и в гриву!..» К ночи она и думать о нем забыла.

Поэт по прибытии домой немедленно упал в запой. Через неделю с лишком, с пустыми карманами, глядя в зеркало на опухшее, синее в конопушках лицо, заросшее дикой щетиной, он увидел на верхней губе опухоль с глянцевой скорлупкой посредине. Потрогал рукой — не болит. «Шваркнулся где-то по пьянке, пройдет!»

И правда прошло. Твердый шанкр исчез без следа через пару недель…

 

 

ЗДРАВСТВУЙ, РУССКОЕ ПОЛЕ…

На день рождения к Вадиму Н., одному из лидеров преступной группировки, коммерсанта Андрея Мамаева пригласили внезапно, но путь к «именинам сердца» был хоть и извилистый, но закономерный: кто «А» сказал, тот и «Б» скажет…

В начале перестройки Мамай открыл кооператив и хорошо заработал на ремонтно-строительной ниве. Но недолго музыка играла, бюрократия одумалась и стала кооперативы давить, квалифицированных рабочих на многочисленные конторы самим не хватало.

Андрей свернул производство, купил научно-технический центр и взялся внедрять в экономику плоды пытливого еврейского ума. Уникальные разработки государство и общество проигнорировали. Опытные образцы, превосходящие мировые аналоги и дешевле раз в пять, никто даже и смотреть не стал. Какие, в задницу, образцы, когда есть «чеченские авизо» и ММВБ? Налоговая инспекция, пожарники, санэпидстанция и центр сертификации сгрызли расчетный счет за год.

На «сдачу» Мамай успел купить своим сотрудникам билеты до Тель-Авива, а себе — подержанный микроавтобус. В Бен-Гурионе Мамаевых работников с цветами встретили семьсот галдящих пиротов, «сохнут» и «ульпан»: через год они стали жить на земле обетованной, как все. Мамая там никто не ждал: подкачала «пятая» графа. Пришлось зарабатывать на жизнь извозом.

В ожидании перемен к лучшему подвернулся киоск, которые стали плодиться, как грибы после дождя. Сюрпризы поджидали бизнесмена и тут. К этому времени Мамай был гол, как сокол, потому что не слушал тех же евреев, которые на прощание настоятельно рекомендовали научно-техническую дурь из головы выкинуть, а заработанные деньги, буде таковые появятся, переводить в «зеленку» и немедленно отправлять на Кипр. Оппонентам Мамай отвечал, что на его исторической родине разум и добро скоро восторжествуют, а дороги построят — по телевизору об этом сообщали каждый день.

Когда по незнанию и жуткой необходимости Мамай арендовал киоск в бойком месте, он догадывался, что реальная жизнь отличается от «московской», но розничная торговля при раннем Ельцине описанию не поддавалась. У новоявленного «торгаша» волос стоял дыбом с утра до ночи, а утром шевелюра вставала раньше хозяина. Вера в добро, государственный разум и дороги иссякла через месяц, но отступать было поздно и некуда. Мамай вцепился в киоск, как коммунист в партбилет.

Поначалу мешало высшее образование и связанные с ним привычки, но через годик-два вместо одного киоска образовалось целых семь. Все вместе они давали ощутимый доход, не облагаемый никакими налогами. Налогообложение взяла на себя «братва», которой Мамай каждую неделю «отстегивал» очень необременительную по сравнению с государственной таксой сумму. Схема была простая: «братва» открывала фирму «Рога & Копыта LTD» на бизнесмена-«должника» и свешивала на нее всех «собак», потом открывала новую и т.д. Поскольку «должников» они сами себе и «воспитывали», вместо разнообразных федеральных налогов платили один местный: абсолютно незаконный «сбор за право торговли». Еще приплачивали конкретным государевым слугам по обстоятельствам. Чиновники и рэкетиры жили дружно: «До бога высоко, до Москвы далеко. Деньги утром, стулья — вечером. А что дальше? Там видно будет!» Раньше почти все Мамаевы деньги с расчетного счета уходили на поддержание жизнедеятельности внутри Садового кольца и на восстановление конституционного порядка в Чечне. В пенсфонд, соцстрах и по мелочам тоже набегало прилично. Остатки выгребали «штрафами» и «пенями» за неправильное ведение бухучета, поэтому планировать семейный бюджет не было никакой возможности. Москва все время бедствовала, хоть голову на рельсы клади, а Мамай, скривив юридическое лицо, кряхтел, но платил, пока мог. Теперь волей случая попавший на бандитский «оброк» предприниматель вздохнул свободно: сам он числился грузчиком-экспедитором, а отвечал за все учредитель-гендиректор, у которого на расчетном счете в момент регистрации появлялось 10 тысяч и на этом безналичные расчеты заканчивались. А дальше начинались липовые отчеты, проверки, иски, судебные тяжбы в строгом соответствии с народной мудростью: скоро сказка сказывается…

После перехода с государственной барщины на бандитский оброк дочь грузчика-экспедитора поехала в Англию на учебу, жена наконец-то справила норковую доху, сам он пересел на иномарку и перестал бояться птицу-тройку, вечерами своим ржанием предварявшую программу «Вести». Но, имея сеть киосков, поневоле приходилось быть в курсе деятельности экономического бандформирования. Как-то раз, по случаю, Мамай дал пару дельных советов «администрации» торгового «предприятия». Когда в очередной раз в ментовско-административно-налоговом бредне затрепыхалась вся улица, киоскера напрямую подключили к решению проблемы, наделив необходимыми полномочиями, ибо нарисовалась перспектива трем сотням продавцов потерять работу, киоскерам — имущество, а бандитам — доходы. При содействии «оборотней в погонах», непонятно как проникших в «ряды», на торговую улицу точила зубы конкурирующая группировка, а законы имели вид дышла и менялись, как кадры в кино. (Не говоря о «мелочах»: механик с похмелья иногда крутил «кино» в обратную сторону, чего не позволял себе даже Ялмар Шахт в свое время). К тому же, в каждом РОВД законы толковали «творчески»: за одно и то же «деяние» на четной стороне улицы можно было схлопотать штраф в рассрочку, а на нечетной — пять «строгого» с конфискацией имущества. Иногда наоборот.

Но до этого редко доходило: у крыльца райотдела коварные торговцы-одиночки оставляли «барашка в бумажке» и можно было «безобразничать» до следующей проверки. В «организованной» же торговле кто-то должен был отслеживать юридический бред и сводить поголовье «барашков» к минимуму, размахивая конституцией и кистенем УК. «Братве» своих забот хватало — стрелки-перестрелки гремели каждый день — в поте лица делили пароходы, заводы, банки, баб, сферы влияния и земельные участки. Смешались в кучу кони, люди, доллары, права человека и бандита — время было такое. Сейчас-то порядок навели, даже в Чечне и ЦБ.

Так вот. После успешно отбитой атаки на торговую улицу бандиты без лишних слов отдали ее Мамаю в текущее управление и очень недурно за это приплачивали, хотя для них это были сущие крохи. Так бывший преподаватель вуза, кооператор и научный работник, а ныне киоскер фактически стал членом серьезной ОПГ. Его обязанности заключались в решении юридическо-экономических ребусов с применением подходящих законов путем дачи взяток «клиентам» — без этого нормативная база не работала.

Чиновники охотно брали «на лапу» у вежливого интеллигента с хорошими манерами. Не обижались, когда Мамай терпеливо объяснял им разницу между «мздой» и «лихвой», но теряли аппетит, когда визитер развивал тезис «это с системой бороться бесполезно, а вот жизнь любого отдельного взятого человека легко превратить в ад» и приводил примеры.

Правовое государство и гражданское общество рождались в муках. Коммерсант, обладавший редким даром дать любому реформатору «мзду» без «лихвы», стал ценным кадром. Деньги на «представительские» расходы выдавались незамедлительно, а себе посредник ни разу не взял ни копеечки, поэтому спал спокойно.

Но недолго. Как-то раз на оптовом рынке Мамая крепко прижали лысые ребятки в кожаных куртках и предложили «крышу». А чтоб легче и быстрее думалось, хлопнули кирпичом по лобовому стеклу. По версии ЦТ, милиция существовала на налоги, а ее сотрудники шли работать туда за зарплату, исключительно для борьбы с безобразиями. Но к тому времени у бизнесмена уже хватало ума, чтобы не бежать с криком в райотдел с заявлением наперевес — «органы» в массовом порядке переходили на хозрасчет.

После стычки на рынке не имеющий «официальной крыши» Андрей мрачно разгружал автобус с разбитым стеклом. Тут к киоску подрулил Вадик, завтрашний именинник, «замглавы ОПГ по торговле, маркетингу и кидалтингу», и осведомился:

— Что, Андреюшка, не весел? Что головушку повесил?

Андреюшка не стал вдаваться в подробности. «Крышу» ему никто до сих пор не навязывал, сам Мамай инициативу в этом вопросе не проявлял. Вадик поколупал изуродованное стекло, поинтересовался:

— С крыши кирпич ляпнулся?

Мамай в расстройстве чувств рассказал об инциденте и занялся своими торговыми делами.

Каково же было изумление коммерсанта, когда через пару часов к киоскам подвалил чужой микроавтобус, из него выскочили утренние «крышестроители» и кинулись позорно извиняться перед Андреем за утренний кирпич, упирая на то, что они «ничего не знали», а он им «ничего толком не сказал». Из своего авто они, вместо стропил и шифера, выволокли пару стекол и немедленно после извинений взялись одно стекло вставлять вместо разбитого, другое — бережно передали Мамаю «про запас».

Через полчасика подкатил Вадик с охранниками и принял у лысой шпаны работу, сначала поинтересовавшись у обалдевшего торгаша, хорошее ли поставили стекло.

Мамай поблагодарил:

— Сколько денег я должен за весь этот цирк?

— Нисколько! — ответил Вадим. — Тут дело принципа: сегодня «моему» коммерсанту стекло разобьют, завтра — мне голову, потом улицу сожгут, а там, глядишь, и похороны без почестей в простом гробу, — тут Вадик дружелюбно улыбнулся и добавил: — Не парься. Ты свой «доляк» головой приносишь. «Коля» велел с тебя денег не брать…

Больше к Мамаю никто не приставал. Правда чеченцы-охранники в тот же вечер подошли и проинструктировали Мамая на случай, если вдруг спросят: «под кем сидишь?» Инструкция была простая:

— Пургу не мети. Базары не разводи, а сразу к нам посылай, лады? О всех «наездах» сообщай немедленно. Вот пейджер и телефон на всякий случай…

Так Мамай попал под «крышу» мощной группировки и постепенно вошел во вкус: одно дело «базарить» от имени и по поручению отдельно взятого гражданина Российской Федерации, ссылаясь на ее законы и Конституцию, и совсем другое — практически в открытую говорить, от чьего имени и по чьему поручению ты явился. Самый внимательный прием был гарантирован даже в милицейских кабинетах. Появилось приятное чувство «социальной защищенности».

Спустя некоторое время Вадим стал настойчиво намекать: «Не пора ли заняться серьезными делами, а не мышиной возней с киосками?» Мамай благодарил, но отказывался. Намеки и предложения участились: то — давай съездим, заводик посмотришь или фирму, заодно и «подскажешь», как лучше с ней управиться, то — давай мы тебя с директором банка познакомим — кредиты без проблем и т.п. И вот наконец Мамаева А. пригласили на именины к Вадиму Н., замглавы ОПГ «по маркетингу и кидалтингу»:

— Приходи, посидим в своем кругу. Выпьем по рюмашке. Баньку истопим. Я ж тебя не на «стрелку» тяну, а на именины! Ну?

Коммерсант согласился, отказаться было просто невозможно.

На вопрос:

— А в баньку простынку брать?

Получил ответ:

— Возьми, если хочешь…

Ресторан располагался в центре города. Над входом в полуподвал горели кованые тускло-желтые фонари, сквозь них падала снежная крупа. Прямо на тротуаре стояли два черных монстра с тонированными стеклами. Андрей взялся было за ручку двери, тут же поехало вниз черное окно джипа:

— Спецобслуживание!

И как-то сразу поверилось: обслужат качественно, конкретно и быстро.

Мамай протянул охраннику визитку:

— Я к Вадиму Геннадьевичу.

Самец гориллы взял крохотный прямоугольничек, повертел, передал кому-то на заднем сиденье:

— Проходите! Вас встретят…

В холле гостя встретили лысые ребятки в костюмчиках с цепкими глазками и, ненавязчиво охлопав, поинтересовались:

— «Волына», «мойка», «перо»?

— Как вы сказали?

— Проходите, раздевалка налево…

Мамай разделся, сдал на хранение «дипломат» с простыней, мочалкой и шампунем, которыми заботливо снабдила его жена.

Ресторан был полузакрытый, откровенно бандитский и в этот вечер обслуживал 33-летие одного из организаторов, уж простите, организованной преступности. Лимузины, сплошь черные, парковались прямо на тротуаре, из них выходили серьезные мужчины. Женщин было мало: или очень юные дурочки-красавицы, почти голышом, или совсем уж вышедшие в тираж тетки, но упакованные «от» и «до». В вестибюле их встречал юбиляр — большинство знали друг друга.

В ожидании начала торжества коммерсант бродил по фойе. Внимание гостя привлекла большая фотография: шеф-повар заведения обнимался с музыкантами из «Deep Purple». «Однако!..» — подумал Мамай. И еще он заметил, что все вновь прибывшие гости не из «братвы», поймав его взгляд, очень почтительно с ним здоровались. Такое внимание озадачило коммерсанта и, улучив момент, он обратился к веселому имениннику, шепнув на ухо:

— Вадик, а чего это они со мной так здороваются?

— А я им всем говорю, — хохотнул юбиляр, — что ты мой гость, «вор в законе» из Свердловска.

— Ты чё, офонарел? Зачем меня приплетаешь? Мне же голову оторвут вместе с очками!

— Не ссы! И держи себя соответственно…

— Я не знаю, как?

— Будь человеком. Держи себя с достоинством. Базар фильтруй. Чуть что не так — бей в пятак! А очки носишь — зрение плохое, на зоне потерял.

— Вот спасибо! Может, я домой, пока не поздно?

— Да не боись ты! Будут все свои. Половина и не «сидела» даже. «Синих» не будет вообще. Я тебя «засветил» тем, кого ты видишь первый и последний раз! В случае чего скажу: пошутил — а впечатление останется. Мне за лишний базар язык отстригут, а не тебе — если по понятиям… Глянь! Вон Мочала подтянулся. Теперь все в сборе! Давай в зал…

Юбиляр с улыбкой встретил, приобнял громоздкого боксера-тяжеловеса с испитым лицом и с хрупкой женой-гимнасткой, с почтением проводил в зал и усадил в передний угол, хотя в будние дни именинник спортсмена и в грош не ставил. Затем виновник торжества пригласил всех к столу, дождался, когда усядутся. VIP-гости расположились рядом с именинником, остальные расселись кто где. В установившейся тишине Вадим встал во главе стола с хрусталем в руках. Выглядел зам. по «кидалову» очень представительно: золотые очки, смокинг, бабочка, белоснежная манишка, скромный перстень с бриллиантом в три карата.

— Господа! Прошу наполнить бокалы!

Разномастные гости потянулись к обилию нарядных бутылок и закусок. Мамаю досталось место между зиц-председателем фирмы, алкоголиком Федей Боголюбовым, и элегантной мадам с хорошими манерами, с брезгливо опущенными изломанными губами. Под звон стекла понеслись и вычурные, и тупые, и остроумные тосты. Поволокли подарки, в основном маленькие коробочки, завернутые в доллары. Мамай свой презент вручил заранее — «Parker» в комплекте с настоящим «Moleskine».

Засуетилась кухня: из ее недр регулярно возникали блюда наполненные снедью — антрекоты чередовались с молочными поросятами, на смену перепелам в зал втащили серебряное блюдо с огромным осетром, из пасти коего торчала записка от поваров. Кульминацией поздравлений стало вручение имениннику поясного портрета маслом в богатой раме: юбиляр в позе Наполеона был одет в мундир царского сановника со звездами, эполетами и аксельбантами, на пальцах виднелись многочисленные перстни, из-под шитого золотом рукава выглядывал «Rollex», короткая от природы шея именинника под кистью несомненно талантливого художника на портрете стала лебединой.

На перекуре Андрей толкнул Вадима в бок:

— Портрет — классный! А чё не на коне и без сабли?

— Пробовали. Но там я мелко смотрюсь…

— Богатые у тебя именины!

— А то! Возраст Христа!

— Поди десятку баксов грохнул? — не удержался Мамай.

— Больше… — светло вздохнул юбиляр.

Мамай вернулся к столу, постепенно освоился в окружении перепелов и осетров и даже вступил в светскую беседу со своей элегантной соседкой, поскольку сосед — гендиректор Федя-Фунт Боголюбов уже нахлестался и готовился петь. Карьера Феди в бандитской фирме подошла к концу: грехов и недоимок накопилось выше «крыши». В последние дни милиция трясла его непрерывно и уже взяла подписку о невыезде. Руководство ОПГ нашло нового директора, открыло на него ТОО, но тянуло до последнего, раздумывая, поставить Федю «на лыжи» в Казахстан или просто скормить органам. Преемник Фунта сидел в начале стола среди VIP-ов и надувал щеки сообразно обстановке. Ему нравилось повышенное к себе внимание: наконец-то нашлась солидная фирма, которая по заслугам оценила его стаж и опыт, не придираясь к «мелочам» биографии.

Мамай, «приняв на грудь», сосредоточил внимание на элегантной соседке, которая к «братве» явно не принадлежала. А после того, как у нее в сумочке запищал экзотического вида пейджер, зауважал ее еще больше. Попытка завести разговор об импрессионистах и экзистенциалистах привела к конфузу. Дамочка очень хорошо ориентировалась и в тех, и в других, явно лучше Андрея. Кроме того, после очередного писка пейджера Мамай, увязавшийся проводить даму к телефону в вестибюле, стал свидетелем того, как его соседка быстро перешла на английский, когда сочла ненужным Андреево пребывание неподалеку.

Вернувшись за стол, захмелевший Мамай предпринял попытку самостоятельно узнать, кто, собственно, эта дама и что делает на этом сборище. Попытка провалилась, а спросить было не у кого. Вадим в углу фойе с мрачной миной обсуждал что-то с «замом по братве» боксером Мочалой и Костей-Мослом, замом главы ОПГ по «оргработе». Сам «Коля» своим присутствием именины не почтил, не тот уровень, хватит и первого зама. Так и осталось загадкой, кто же эта таинственная незнакомка, чуть за тридцать?

Начались танцы, гости кидали доллары музыкантам, те добросовестно лабали «Мясоедовскую», «Мурку», «Ландыши» и «Таганку». Задремавший было Федя-Фунт проснулся и вылез на сцену. Овладев микрофоном и вниманием публики, спел на «бис» под оркестр очень чистым голосом:

— Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь…

Талант гендиректора всех удивил, а Вадик заметил под нос, над барашком «по-генуэзски»:

— На зоне тоже будет петь… — и, промакнув салфеткой рот, добавил со вздохом: — Петухом — скорее всего. Слаб в коленях.

Тем временем кандидат в петухи принял аплодисменты, раскланялся со счастливым лицом, вернулся в зал и быстренько напился снова. Раскрасневшиеся гости шумели и веселились, как умели, в основном за форелью и поросятами. Чувствовалось, что все идет заведенным порядком: «Абсолюты», «Метаксы» и прочие «Мартини-Асти» лились рекой, сосед поил соседа…

Безумная гонка по ночным улицам наконец закончилась. Джип лихо тормознул у крыльца огромного спорткомплекса в сосновом бору, музыка отрубилась. Вывалившись из салона на скрипучий снег, со звоном в ушах, Мамай с облегчением подумал: «Слава богу, никого не задавили, сами не разбились, на ментов не напоролись. Ух! Обошлось! А на банкете я славненько отметился, хорош осетр с белыми грибочками! Не грех теперь и в баньку по-белому заглянуть! Ай да именины!» Звон в ушах прошел, гость огляделся, неподалеку остывали еще два джипа, отправившиеся в путь явно позже. Внутри курили охранники. «А эти-то как? Через заборы и по чердакам? Это с какой же скоростью они по городу перли? Как вертолеты «Крокодил»?» По тонкому снежку он поднялся на крыльцо, перекинул «дипломат» с мочалками в другую руку, открыл дверь, вошел. У сонного вахтера поинтересовался большим люксом:

— Да, да! Вас ждут. Проходите, пожалуйста!

Мамай углубился в тусклые полночные коридоры спорткомплекса. Спустя пару минут вошел в залитый светом холл-раздевалку и увидел на вешалке разноцветные девичьи шкурки, пару мужских плащей и пальто. Удивился тому, насколько велик большой люкс — чертоги византийские!

Юбиляр-Вадик появился следом и стал, не спеша, раздеваться. Боксер-тяжеловес Мочала, хватаясь за стенки, икая, тоже стал стаскивать с себя одежду. Захлопали двери, повалили гости. Скоро все остались в чем мать родила и двинули в зал. Откуда-то сбоку вышел обритый крепенький шерстистый мужичок в пляжных тапках и передничке. Из карманчика фартука буднично торчал хвостик импортного пистолетика. Лысый крепыш тихо обменялся с Вадиком репликами и тут же исчез, как растворился.

— Все путем, Андрюха, — сообщил Вадим, — водка и охрана на месте! Девки сейчас подъедут… Василич! — стаскивая туфли, обратился он к Мамаю. — А как ты к девкам в бане относишься?

— А как к ним нужно относиться? — вопросом на вопрос отреагировал Андрей. — С проститутками в бане я ни разу… А почему ты спросил?

— Да бывает, некоторые мужики начинают целок из себя строить, беседы разводить. А все просто. Бери любую и нагибай…

Скинув последнее, он покинул раздевалку. Андрей последовал за ним. В просторном зале по краям стояли низкий широкий стол, пара столиков, большой диван, несколько пуфиков и кресел, деревянные лавки. Через арку виднелся большой бассейн, сквозь плеск раздавался эхом одинокий женский смех и парное мужское ржание. В другой арке виднелись двери с надписью «парная». Еще одна дверь — «массажная», чуть дальше — «чайная». В углу на столике стоял самовар и горка с посудой, рядом — объемный холодильник, под потолком беззвучно мелькали картинки на экране импортного телевизора.

Мамай огляделся: на кушетке два голых мужика о чем-то оживленно дискутировали, размахивая пивными банками. Одного Андрей видел на банкете. Поодаль сидел мужчина со значительным лицом, банкир из Прибалтики. Он приехал в командировку к местной «братве» по «кидальным» делам. В костюме Адама денежный туз смотрелся очень представительно, красивая наколка на предплечье только придавала ему шарма. Рядом с ним сидел рыжеватый, парень не парень, мужик не мужик, с остренькими глазками, неуловимо похожий не то на хорька, не то на бурундука.

— Это кто? — тихо спросил Андрей юбиляра. — Я его на банкете что-то не припомню…

— А его и не было! Он в кабак не успел, сразу в баню подтянулся. Это мой юрист. Классный адвокат, между прочим! Пару раз меня из очень глубокой жопы вытягивал. За немалые, впрочем, деньги. Но я ему все равно благодарен. Без него — сел бы, без булды! Связи в прокуратуре и в судах — туши свет! Пойдем, познакомлю. В нашу баню только свои ходят.

— И девки — тоже свои? — иронично осведомился гость.

— Естественно. Проверенные, с санкнижками, все с верхним образованием. Они сегодня на «субботнике», торчать будут до конца, пока мы не разойдемся. Бери любую, угощаю! Ха-ха! Если что не так, бригадирше скажи, она их быстро в чувство приведет.

— А что не так может быть? Что, не «даст»?

— Ты чё! За это сразу в пятак! Ну, если поджиматься начнет, типа, не в ту дыру заехал, или если хором пялить приспичит... Отказывать гостям нельзя. С этим строго. Но бить и уродовать нежелательно — дорогой, бля, товар. Вычтут потом, уже с меня, за простои!.. Лизка! — крикнул он.

Ответа не последовало.

— Не все еще подтянулись, бригадирша отстала… Ты же не торопишься?

— В час ночи? Куда?

— Ну, мало ли! Нам еще о деле надо поговорить, когда размякнешь. Расслабься, отдыхай пока. Я Лизке скажу, чтоб тебе девки хором минет сделали.

— Да я уж сам как-нибудь сориентируюсь!

— Дело хозяйское...

В дверь ввалились румяные с мороза веселые братья-чеченцы. Они приволокли пиво в упаковках и картонные ящики с закусками, заботливо собранные кухней ресторана. Потом занесли спиртное. Под конец один из «братьев», пыхтя, притащил огромный картонный короб и скрылся с ним в подсобном помещении. Из короба торчали какие-то тряпки и ленты. «Это еще что такое?» — удивился Мамай.

Тут на передний план вышел Вадим и осведомился у вошедшего шофера-охранника:

— А где девки?..

И сразу же в дверь повалили румяные с мороза девицы, с ходу скидывая с себя дорогие дубленки, шубки и кожаные плащи на меху. Похохатывая, быстро и ловко они освободились от пестрых верхних тряпочек, скинули однотонные нижние и в костюмах Евы заполнили помещение. Некоторые занялись сервировкой, другие стали доставать из коробок выпивку. Одна взялась поправлять макияж перед зеркалом, другая уселась на скамейку и, задрав ногу, стала вдумчиво красить ноготки на ногах, нисколько не заботясь о позе.

За девицами внимательно наблюдал один из братьев-чеченцев: пересчитывал их, шевеля губами. Наконец счет сошелся, и он тут же обратился к женскому коллективу:

— Девки! Все за мной… Кель манда!

И увел их в подсобку. Туда же нырнул Вадик. Галдеж в девичьем царстве сразу стих, и было слышно, как именинник им что-то втолковывает.

Наконец инструктаж закончился, и Вадим с довольным лицом вышел в зал, остановился посредине, завернутый в простыню, как в тогу — вылитый римский патриций, но с профилем Сталина на груди. На голове юбиляра красовался искусственный лавровый венок, на шее — цепь белого золота, на руке — бриллиантовый перстень. Пылил фонтан, в середине было пусто, как на сцене, слева стояла большая пальма, в ее тени скрывалась дверь, за которой галдели проститутки. Перед столом со снедью и выпивкой полукругом уселись патриции помельче, без венков, но тоже испартаченые.

— Попрошу минуточку внимания!

Шум смолк, стало слышно, как булькает вода в бассейне.

— Братва! Сегодня мы все собрались, сами знаете, по какому поводу. Не буду размазывать и тити мять. Объявляю третью, заключительную, часть для самых близких открытой! — в руке именинника остро блеснул лучик хрусталя. — За вас, братва! За всех нас! Предлагаю выпить за это стоя!

Раздались хлопки и одобрительный гул. Все дружно встали и выпили.

— А сейчас! — певуче продолжил ведущий. — Как и полагается в торжественных случаях! Ко-о-нцерт!.. Извините, пока не в Кремле.

Вадим подбоченился и повернулся к двери под пальмой, гости примолкли. Под потолком булькнуло, раздался свист перемотки магнитофона, в мощных колонках внезапно чисто прозвучало и оборвалось задушевное:

— Поле! Ру-у-сское по-о-ле-е!..

Из раздевалки кто-то немедленно откликнулся прекрасным тенором:

— Я твой тонкий колосо-ок!

Все повернули головы к полуоткрытой двери, оттуда донесся звук падения, пение оборвалось. Кто-то выглянул за дверь и меланхолично сообщил:

— Бухой баклан со скамейки факнулся!

Пение возобновилось:

— Не сравнятся с тобо-ой!.. Ни леса, ни моря-а-а!..

Вадим поднял брови:

— Что такое? — позвал: — Охрана!

— Ты со мной, мое по-о-о-ле!..

Из-за раздевалки выглянул качок и виновато сообщил:

— Федю кухня подкинула в багажник вместе с закусками. Не на улице же бросать гендиректора, в натуре… Я его к стене прислонил, а его петь пробило…

— Дай стакан водки! — распорядился юбиляр.

— Есть! — охранник скрылся с бутылкой в руках, пение оборвалось на полуслове.

Тут из «девичьей» выглянул другой охранник:

— Шеф, усе готово!

Публика повернулась к хозяину банкета, а тот хорошо поставленным голосом объявил:

— А сейчас!.. Перед вами!.. Выступит хор!.. Имени БлЯдницкого! — и сделал ручкой в сторону пальмы.

Из колонок, уже без накладок, полились хрустальные трели балалайки:

— Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла… — из-за импровизированной кулисы, под лепет струнных, поплыли хороводом голые девицы. — Люли-люли стояла…

Путаны ладненько скользили — то гусиным шагом, то приставным, помахивая пестрыми платками под хохлому. На головах у них были аляпистые кокошники, на ногах — воздушные босоножки. Свежесть голых тел и стройность ног подчеркивали темно-серые блестящие чулки на резинках со швом и соски, накрашенные помадой в тон губам.

Появление «фольклорного» ансамбля гости встретили ревом:

— Молодец Вадик! Всегда придумает! Лучше телевизора!

Тем временем хор им. Блядницкого завершил свое короткое выступление. По команде Вадика коллектив замер в низком поклоне, мелькнули и повисли у пола девичьи груди, замерли неподвижно прелестные спины и зады.

Последовала команда:

— Девочки! По русскому обычаю! На все четыре стороны… Ап!

Проститутки поклонились сначала налево, потом вправо.

— Ап!

Женский коллектив дружно повернулся к публике спиной и глубоко наклонился, замерев в этой позе.

Раздались аплодисменты, смех и свист. Именинник выдержал паузу и скомандовал:

— Хор! Ап! Отбой! Освободить сцену…

Женщины со смехом скрылись в подсобке, а юбиляр раскланялся уже сам, как дирижер после премьеры.

— Концерт окончен! Объявляю танцы! Танцуют — все! Гуляем — без купальников. За-а-пуск-а-ай!..

И девушки гурьбой повалили в зал. Зазвенела посуда, захлопали пробки. Все быстро разбились на кучки, взялись за спиртное и стали знакомиться. Андрей ни разу не бывал на таких «пикниках» и про себя, не подавая виду, удивлялся, как просто и естественно вели себя все присутствующие. Обилие юных женских тел все же шокировало. Несмотря на то, что все были голые и в бане, никто никуда не торопился.

К сидящему в кресле Андрею подскочила худенькая путанка:

— Сэр, вы не откроете шампанское? А то я все ногти переломаю! — и, как ни в чем не бывало, протянула Мамаю бутылку с коллекционным «Брютом». Ее аккуратно подбритый лобок маячил перед самым Андреевым носом.

Кавалер поспешил вытянуть пробку.

— Спасибо большое! — деваха сделала «книксен» и, сверкнув крепеньким задком с «ямочками», увильнула к подругам, которые азартно поили друг друга.

В бассейн плюхнулась первая пара, по краям на кафеле стояли бутылки и фужеры, возникли огрызки яблок и кисти винограда. Один из купальщиков пугал проститутку бананом, та притворно верещала:

— Только чищеным!

В ответ кавалер строжился:

— А вот я тебя — ананасом!

«Однако! — подумал Андрей. — Хлещут девки в темпе. Мужики пьют не спеша, а бабенки накачиваются, как перед потопом!»

Из угла, где пристроились на диванчике братья-чеченцы, потянуло специфическим дымком. Усевшиеся к ним на колени девицы тоже курили и похохатывали. В прихожей хлопнула дверь: приехал последний экипаж. Послышались голоса — пара мужских и один женский, показавшийся Мамаю знакомым. Было слышно, как прибывшие зашуршали одеждой, уронили на пол обувь.

Мамай перевел взгляд в зал и заметил изменение в декорациях. Братья-кавказцы, по-прежнему не торопясь, со смаком курили с холодным пивом в руках, а девки, раньше сидевшие у них на коленях, переместились на пол. Стоя на четвереньках, выставив ягодицы и то, что между ними размещалось, они, как заведенные, мотали головами между колен рассевшихся родственников. «Пацаны» же буднично потягивали пивко, курили и беседовали. Мамая передернуло, когда один из «братьев», потянувшись за рыбой, поставил банку с пивом на немаленькую задницу своей пассии. Банка была холодная, женщина дернулась, чеченец ловко подхватил банку одной рукой, а другой звонко шлепнул по ягодице оплошавшую даму:

— Не отвлекайся, Маруся. Строчи!

Подружки вразнобой, как взнузданные кони, снова закивали головами.

«Однако! — еще раз удивился Андрей. — Нравы здесь незатейливые. Что же дальше будет?»

Ему стало не по себе. К женщинам он относился по-людски, к какому бы сословию они ни принадлежали. Придерживался правила: не нравится — обойди стороной. Но чтоб вот так, запросто: пить, курить, давать в рот и ставить банки с пивом на «свою» бабу, как на мебель? Диковато!..

Между тем банкет продолжался, как ни в чем не бывало. В зал вошли голышом вновь прибывшие мужчины. Следом вошла женщина. Из одежды на ней были только босоножки. Гость невольно стал ее разглядывать, не в силах оторвать взгляд. Чуть выше среднего роста, тонкая кость, чуток оплывшая женской округлостью фигура, маленький красивый животик, невысокая, слегка отвисшая грудь. Сразу чувствовалось — рожала. Андрей скользнул взглядом по прелестям, затормозился на изящной стопе и крошечных пальчиках с рубиновыми ноготками, потом перевел взгляд на лицо и замер:

«Господи! Да это же с ней я на банкете трепался про Кафку и Камю! Как она сюда попала?»

В это время из чеченского угла раздался голос:

— Лизка! Иди сюда! Я тебе гудок почищу...

Все невольно перестали гомонить и уставились — кто на женщину, кто на разговорчивого абрека.

Дама тихо прошипела:

— Мужлан.

Неожиданно подал голос Вадик:

— Игорек! Веди себя прилично. Ты на именинах у меня, а не у себя. Понял?

Игорек-Ибрагим не обиделся:

— Понял, начальник... — и хлебнул пивка.

Юбиляр не оставил его в покое:

— Я вижу: не въехал. Не забывай, кто ты и кто я! Еще раз вякнешь, голый отсюда уйдешь… — негромко, но веско бросил именинник. — Пустили на халяву, так и веди себя соответственно. И не забывай: ты не гость, а на работе! Понял?

Игорек стряхнул с себя девку, поставил банку, скрипнув зубами, угрюмо буркнул:

— Извини, начальник!

От внимания юбиляра скрип не ускользнул:

— Еще раз зубами скрипнешь, я тебе их вышибу! Еще раз: здесь — не шалман! У себя в сакле будешь скрипеть, в своей Чечено-Индюшатии! В следующий раз на улице будешь ждать, в машине. Понял? Ну?

— Понял…

Именинник вернулся к коньяку и беседе с прибалтом, все снова загалдели. Фемина, послужившая поводом для стычки, прошла к столу и плеснула себе водки, выпила, оглядела зал в поисках свободного места. Девки быстро уступили ей креслице, подали сигареты и зажигалку. Мадам уселась и закурила, а вечеринка покатилась своим чередом. Мужчины потихоньку закруглялись с разговорами и принялись за приглянувшихся им девиц. Потащили их по углам, под пальмы, в бассейн, в массажную... Началась оргия. Помаленьку вид совокупляющихся тел то тут, то там — стал привычным. Мамай невольно стал заводиться, но не знал, как приступить к делу, и с чего начать, и стоит ли вообще. Девиц было с избытком, но вот так просто подойти и... было дико. Между тем народец входил в раж и Андрей почувствовал, что продолжать светскую беседу на юридические темы с Вадиковым адвокатом он дальше не сможет по техническим причинам. В самом деле, обсуждать особенности правоприменительной практики по ст. 175 и 17 УК РСФСР глупо, как минимум, когда инстинкт берет верх над моральными устоями хозяина. Ненавязчиво испарился юрист, потерялся в парилке. Две другие, при открытых дверях, были постоянно заняты. Холл опустел.

Неудобства, испытываемые неопытным в оргиях гостем, заметила та самая дама, Лизка, что сидела в креслице неподалеку и брезгливо курила, приняв вольную позу: одна нога просто свисала с кресла, другая была закинута за подлокотник. Пуская дым колечками, она небрежно осведомилась, обращаясь к Мамаю, как бы продолжая разговор об экзистенциализме:

— А вы, молодой человек, почему не угощаетесь? Почему не принимаете участие в торжествах?

Андрей пошел пятнами и не нашел что ответить. Дама это заметила. Развернулась с креслицем лицом к Мамаю, небрежно развела колени, рукой с сигаретой прикрывая лобок, слегка переместила задницу вперед и пониже.

Адвокат, явившийся из парной глотнуть пивка, наклонился к уху растерявшегося Андрея, зашептал:

— Не связывайся с ней… Я ее знаю… Она на всю голову двинутая.

— Что ты ему про меня мурлычешь, котик? — пьяным голосом спросила Лизка, обратившись к адвокату. — Воспоминания нахлынули рекой?

— Да ну тебя! — буркнул юрист, взял пиво и покинул скамейку, на которой они с Андреем мирно беседовали о римском праве еще десять минут назад, как два древних грека. Теперь один древний грек утек, а другой остался наедине с мегеристой гетерой. Положение было дурацкое.

«Тоже надо линять! — мелькнуло у Мамая. — А куда?..»

Но вдруг его заело:

«Гейша сраная! Вадик сказал, что здесь любую можно дернуть. А заартачится, так бригадирше стукануть! — до него наконец дошло, что именно бригадирша его и допекает. — Значит, и ее можно? Чего б она тогда голая сидела в босоножках?»

Продолжая путаться в моральных устоях, он опустил голову, набычился, закусил удила. Гейша смены настроения не заметила. Алкоголь сделал свое дело: путана расслабилась, полагая, что Мамай хоть и гость бандитов, но случайный и поэтому, в отсутствие свидетелей, продолжила кураж:

— Не желаете осчастливить даму? Хотя бы ученой беседою?

Тут Мамай взбеленился, до него дошло:

«Мстит за банкет. Не ожидала меня здесь встретить. Мой интеллигентский “базар” ее с толку сбил. Таких, как я, в бандитские бани не пускают. Эта сука просекла мою слабину и теперь гонит “динаму”, чтобы уклониться от своих прямых служебных обязанностей! Пока она со мной бакланит — ее никто не заберет. Мною, падла, прикрывается! Сачкует да еще и кайф ловит, что я — банный лох!»

А образованная проститутка, налившись водкой, резвилась в свое удовольствие, точно определив для себя, с кем имеет дело:

— Может, вы стесняетесь? Так вы не стесняйтесь, не надо. Здесь все свои, — она затянулась и пустила дым в сторону Андрея. — Может, девчат на помощь кликнуть? Минетик? Массаж простаты с отсосом? А?

Андрей, уже задыхаясь от гнева, опустил глаза в пол:

«Тварь! Манипулирует мной!»

Это он ненавидел. В нем всегда поднималась яростная волна сопротивления при малейшем подозрении на манипуляции, которые он по возможности жестко пресекал.

А между тем, результаты атаки бригадирши были налицо: мужской инструмент интеллигентного гостя, до того пребывавший в приподнятом настроении, теперь жалко повис, прочно перешел в походное положение, что не ускользнуло от внимания дамы. На этот факт она отреагировала довольной ухмылкой и расселась совсем уж смело. Как-то так вышло, что они остались вдвоем в зале. Вся толпа собралась в большой парилке, где происходило что-то, привлекшее общее внимание. Из отрытой двери парной раздавался дружный счет, как на свадьбе, когда кричат «горько». Только в этот раз толпа считала охи и стоны:

— Раз. Два. Три! Четыре!..

Дама не обращала на эту привычную для нее забаву внимания и решила добить неопытного банщика:

— Что же вы?.. Я сгораю от нетерпения! — она кинула взгляд в зеркало за спиной Андрея, убедившись, что в зале никого нет, развела ноги, подтянула к груди, обхватила их руками и, томно закатив глаза, застонала: — Я вся горю! Я — ваша! Oh! Yes! Все три любовных источника и три составные части… Все перед вами… Скорее… М-м-м! — женщина прикрыла глаза, провела языком по губам и снова сексуально застонала.

Выглядело это все дико и очень натурально. У Андрея мелькнуло:

«Артистка! Если я ее сейчас не трахну… эта гадина изуродует меня на всю жизнь, сделает половым инвалидом!»

Цинично демонстрируя набор своих прелестей, проститутка просчиталась. В Мамае проснулся зверь, в нем полыхнула злоба от наглости этой шлюхи, которая еще полчаса назад боялась неумытого охранника и втишка презирала всех мужиков. От него не укрылось, как бригадирша мимоходом, якобы случайно, интимно приобняла одну из своих работниц, получив в ответ влюбленный взгляд. Он с холодной злобой подумал:

«Мне по хер, как ты сюда попала. Объяснений можно море придумать. А факт состоит в том, что ты своей мандой на жизнь зарабатываешь! Не полы моешь! Не кондуктором в три смены за гроши! Не на рынке с мороженой рыбой синяя от холода торчишь! Ах ты, сучня!..»

Он почувствовал адреналин, кровь ударила в виски, организм сработал четко. Мамай поднял голову, глядя в глаза, зло скомандовал:

— Ноги опусти! Ко мне — быстро!

Путана послушно опустила ноги и недоуменно посмотрела на Андрея, видимо, он употребил правильные интонации, которые в ее жизни много значили.

— Я кому сказал! Ну! Ко мне, хватит сачковать! Займись клиентом!

Проститутка растерялась, а он тихо, со смешком добавил:

— «Братьям» отдам. На недельку! Договорюсь с твоими, — он мотнул головой в сторону парилки, сказал так, что и сам в это поверил.

Женщина сползла с кресла:

— Не надо!

— Тогда — вперед! Поболтали — и за дело! Что языком попусту молоть? Ну!

Мадам на коленях подтянулась к Мамаю и, накрыв копной волос его живот, замельтешила над загадочным клиентом.

«Хочет побыстрей отделаться», — мелькнула мысль.

Удивляясь самому себе, Мамай шлепнул ее по ягодице:

— Не части, Лизавета! Не гони!

Женщина взяла размеренный темп…

— Стоп! Повернись-ка, избушка, к лесу передом, а ко мне — задом!

— Резину надо надеть, — прошелестела Лизка.

— Действуй!

Дама метнулась к сумочке на окне, быстро со всем управилась, покорно развернулась, придвинулась и в темпе закачала бедрами. Андрей закрыл глаза, быстро «поплыл». Сквозь эйфорию пробился дружный смех. Мамай открыл глаза. Вокруг стояла вся толпа и радостно скалилась.

Вперед вышел Вадик с кружкой пива в руках и подвел итог:

— Ты, Андрюха, молодец! Азартно ее пялил. Наши аплодисменты!

Мамай был готов провалиться сквозь землю. А толпа опять разбрелась кто куда. Все вернулись к прерванным занятиям, оставив в покое коммерсанта и его пассию. Лизка достала из сумочки салфетки — одну для себя, другую для клиента — быстро привела организмы в порядок. Потом вернулась в кресло напротив, закинула ногу на ногу, закурила. С совершенно трезвыми глазами, сквозь дымок, покачивая ногой в босоножке, как ни в чем не бывало, сообщила Андрею:

— А ты не слабак. Я была уверена: вырубила тебя... Молодец! Уважаю! Ты нормальный мужик, это редкость. Выпьем за знакомство? Как два интеллигентных человека?

— Давай, — согласился умиротворенный Мамай. Вся злоба прошла без следа. Чтобы скрыть неловкость, он галантно поинтересовался: — Какие вина в это время суток вы предпочитаете, Елизавета… э?..

— Виктория Михайловна.

— А — Елизавета?

— Это литературный псевдоним: Елизавета Мармеладова. Было время — публиковалась…

— Вот как? — удивился гость. — И все же, Виктория Михайловна, чем вам наполнить бокал?

— «Бифитером» пополам с тоником…

Выпили, поставили стаканы. Виктория-Елизавета осведомилась, поводя голыми плечами:

— Ничего, что я так? Одеваться не с руки, я, вообще-то, на работе…

— Ничего страшного… — и, чтобы прервать неловкую паузу, сообщил: — В самом начале, пока вас не было, Вадим Геннадьевич представление устроил.

— Девок на сцене раком расставлял? — тускло поинтересовалась собеседница.

— Не сразу. Сначала они хоровод водили на тему «Во поле береза… люли-люли». В конце маленько их пригнул.

— Он всегда так, режиссер-затейник. Каждый раз новенькое… Но в конце — обязательно нагнуть да раскорячить.

— Вы сказали: «новенькое». Например?

— Прошлый раз пионерок с барабанами и горнами вывел: «Всегда готовы!» До этого комсомолки были в красных косынках… У меня тогда в бригаде три гимнастки обретались, так он из девок пирамиду соорудил, двух спортсменок на самый верх загнал с картонными серпом и молотом, а третью раскорячил и плакат пристроил: «Слава труду!».

— При его зачаточном образовании и скромном уголовном опыте — богатая фантазия у паренька.

— Ошибаетесь! У него неоконченное высшее, и он из очень хорошей семьи. Случайно по пьянке подслушала: отец у него большая шишка был при Ельцине-обкомовце еще… Потом на чем-то попался, из партии выгнали. На суде — хлоп! — инфаркт. Мать — следом, в тот же день. Вот ему и вкатили «пятерочку» вместо папы.

— Как это? Сейчас не те времена…

— Ой, бросьте, времена… Вадим бизнесом занимался в студентах, своя студия звукозаписи была. Папаша копыта откинул — некому стало сынка прикрывать. Его и подмели, вместе с братом младшим...

Виктория отпила немного джина, взяла сигарету. Андрей помог прикурить.

— А брата за что?

— Да за компанию. Чтоб квартиру освободить четырехкомнатную, обкомовскую, в центре. Остались братья в одночасье без «крыши» и родителей. У нас как? Был бы человек, а статья всегда найдется. За мошенничество, что ли, младшего закрыли…

— А я думал, он от природы такой веселый барин.

— Ага! От природы! А в основном — от тюрьмы. Он там, номенклатурное дитя, чудом выжил. Я слышала, он Косте рассказывал, как после приговора его в камере «прописывали». Заходит, а к нему с вопросиком: «Слышь, первоходок, мать продашь или в жопу дашь?»

— Идиотский вопрос.

— Не скажите! Сидельцам надо знать, с кем им «чалиться», что за человек, чего ждать... Таких вопросиков у них к Вадиму с полсотни набралось.

— Вон оно что! Психологическое тестирование… Так спецслужбы перед допросом на детекторе лжи «калибровку» делают. Сначала предупреждают, что отвечать надо быстро, не задумываясь: «да», «нет», «не знаю». А потом спрашивают, типа: «Перестали ли вы пить коньяк по утрам?»

— У блатных это куда эффективнее. Если еще и «гычей» со всего плеча, да по голове…

— Какая еще «гыча»?

— Обыкновенная, в виде скрученного мокрого полотенца. На каверзные вопросы можно не отвечать или послать куда подальше. Но за это — «гыча». Когда Вадима «прописывали», он эти «гычи» все собрал. Больше сорока, что ли.

— Так ведь и убить можно!

— А их ему не сразу ставили, за неделю, в растяжку. Но «прописался». А мог бы и под нары, рядом с парашей…

— Крепкий перец получается, наш Вадим Геннадьевич!

— Это он с виду простой, как морковка. Имидж у него такой. Знаете, есть поговорка у блатных: «Понт дороже денег». Вот он эти «понты» и придумывает братве. «Кидалово» разное. Его за это ценят. Ум изощренный.

— Откуда ж такой талант?

— От папы с мамой. В свою нацию пошел, хоть и полукровка. Всем говорит, что татарин, а у него одна тетка в Вашингтоне живет, другая в Вене, еще одна в Ташкенте застряла, но тоже «лыжи вострит» в Тель-Авив… Сам он тоже, при коммунистах еще, в составе какой-то делегации в Нью-Йорке полгода жил, отец проволок как-то.

— Ничего себе! В жизни бы не подумал…

— А ты и не думай. И забудь, что я говорила. Если что — я не при делах, сам где-то узнал… Кстати, и Костя тоже фрукт. У него институт с отличием за плечами… И Пашка, охранник его…

— Это амбал румяный и вежливый такой?

— Он. И вежливый, и румяный. Но сука конченая! Садист. Он тоже диплом имеет. Мама у него кандидат наук, папа — профессор…

— Вот не подумал бы… Хотя, припоминаю, речь у него правильная и лексикон не братковский. Молчит всегда да поглядывает.

— Костя его где-то в казино раскопал. Павлик у нас игроман. На этом и поймали.

— А Арнольд Гаевич? Он, вроде, тоже кандидат наук? — Андрей погасил сигарету.

— Да. Редкий специалист. У него отец во «Внешторге», в Москве, до сих пор. А попался Гаевич на водке. Пьет запоями и до баб охоч. Ну, и устроили ему фиесту: запой на неделю, с русалками. На финише — «блудное» — век не рассчитается, труп на нем, якобы...

— Ценный, видать, кадр. У него за спиной постоянно два охранника висят.

— Ценный, да! — Виктория Михайловна усмехнулась. — Но два охранника по другой теме: один-то не справляется, чуть глазом моргнет, а Арнольдик уже в дупель и лыка не вяжет. Всяко пробовали. И били, и лечили, и на цепь садили, и ссали на него всей бригадой. Бестолку. Сейчас двое круглосуточно, плюс шофер. И все равно ухитряется.

— А ты как сюда попала? Извини, конечно, за откровенность…

— А ты как попал?

— Я-то? Очень просто: помыться зашел… А если честно, жизнь загнала в угол. Не на завод же идти, по полгода без грошовой зарплаты. У меня семья — жена, дочь. Я за них отвечаю… Как-то само собой вышло, постепенно… А тут еще автобус-кормилец мне на рынке шпана разбила, а Вадик помог.

Виктория Михайловна хохотнула:

— Помощничек! Он сам же и разбил. Пацаны его. Знаю я такие истории…

Женщина допила джин, опять наполнила стакан, затянулась пару раз, погасила «бычок».

— И у меня семья была… Незадолго до перестройки закончила журфак МГУ. Удачно распределилась. Сказалось знание двух языков просто и пяти со словарем. Потом удачно вышла замуж. А тут все и началось — Горбач вылез на трибуну. Муж был из аппарата ЦК ВЛКСМ, удачно «перестроился», да ненадолго. «Братва» стала вес набирать. Подкараулили где-то. Сначала разорили, потом застрелили. Осталась одна с сыном, без денег и работы. У сына обнаружился рак… Лечение только в ФРГ и Израиле. Ну, и денег стоит немеряно… Когда муж жив был, приглянулась одному авторитету — на конкурсе «Мисс Пресса». Случайно, якобы, познакомились. Он потом дал денег на лечение, часть так, часть в долг… Я не сразу узнала, что он бандит. В жизни бы не подумала. Позже выяснилось, что это он дал команду моего мужа… Его самого вскоре застрелили, а я отрабатывать долги пошла по рукам. Хотя могла и не отдавать, дура была. Долги-то его им были, а не мои. Но я уже здесь жила. Меня Костя забрал. Обещал на телевидение пристроить. Пока тут шлюхой работаю… — она горько усмехнулась. — Жизнь сучья, карта так легла. Не повезло… — женщина распрямилась, стала разминать сигарету. — Меня уже посадили на кукан, а к тебе еще только приглядываются…

— Да я на кукан не тороплюсь.

— Ты уже здесь сидишь, — она похлопала по подлокотнику, — рядом со мной. Процесс пошел: кто «А» сказал, у того «Б» из горла выдерут… Тебе к стае надо прибиваться, без этого жить не дадут. Без «крыши» будешь с хлеба на квас перебиваться или на заводе сдыхать без зарплаты.

Андрей вздрогнул, Вика заметила это.

— Извини, я не хотела. Такой разговор дурацкий…

— Здравствуй русское поле, я твой тонкий колосок… — раздалось опять из предбанника.

— Ты же здесь чужой, так? — продолжила женщина. — У них недавно финансиста главного подстрелили, Бонаха. Ищут замену. А это ты, оказывается?.. Краем уха слышала, что голова у тебя золотая. Большое это горе, между прочим. Смотри, Вадик уже не одного в петлю загнал.

— Я могу и не согласиться.

— Ну-ну! Дай бог нашему теляти…

Подошел Вадик, улыбаясь, спросил:

— Воркуете, голуби?

Галантно попросил Лизку-Викторию подвинуться. Та сразу встала и отошла. Вадим набулькал себе и Андрею водки. Протянул стакан, чокнулись.

— Ну что, Андрюха, потолкуем? Давно уж пора. Я там, — он покрутил рукой, — наверху, все обговорил. Возражений нет, ты кадр проверенный, грамотный. Вроде бы не крыса. Это редкость. Теперь дело за тобой.

И он подробно рассказал, что нужно делать и за что отвечать. И добавил:

— Это для начала. Представляешь, какие «бабки»? Делом наконец займешься, головой будешь работать! Людей нормальных с верхним образованием во-от как, — он провел ладонью по горлу, — не хватает. Всё гнилухи какие-то. Умней всех себя считают, спиной к кассе не повернешься. Что только ни делали, как ни предупреждали…

— Как только ни «подставляли», — в тон добавил гость.

— А без этого, Андрей Васильевич, никак! — серьезно подтвердил Вадим Геннадьевич. — Жизнь такая. Каждому своя «гыча»! — он остро глянул на Мамая: — Что не спрашиваешь, какая?

— Надо будет, расскажешь… — выдержал взгляд Андрей, потом спросил: — Получается, ты меня в финдиректора сватаешь или по портфельным инвестициям директором, — он погасил окурок, — короче, общак крутить?

— Ну, это ты много о себе думаешь. Извини, братан… — он усмехнулся. — Не весь общак. А часть некоторую. Легализация нужна, «бабки» отмывать, дальше вкладывать. Не солить же их? Кстати, кроме зарплаты охрененной, еще и долю будешь иметь.

— Ага! И место на городском кладбище, на первой аллее…

— В том числе, — не смутился Вадим. — А ты веди себя прилично. Не будь крысой. О мерах безопасности на работе и дома — отдельно поговорим… Киоски бросить придется.

— Я еще согласие не дал. Да и не занимался такими делами никогда.

— Вот и займешься. Я тоже много чего раньше не делал. Когда в свое время откинулся и жрать нечего было, провернул одну аферу. Объявили во всесоюзный розыск. Пока в «бегах» был, вообще простым продавцом в киоске сидел. А потом огляделся, приспособился… Это первый миллион «зеленых» трудно крутнуть. А потом только свист стоит…

— И стрельба.

— Ну, это в крайнем случае. И не по твоей части.

— Не по моей. Но голову-то мне отстрелят, если ошибусь.

— А ты не ошибайся! Спроси на крайняк, посоветуйся! Не будешь крысятничать — голова при тебе останется, с большими деньгами… Не век тут кантоваться. За бугром тоже дел полно. Расширяемся, двигаем помаленьку макаронников…

Мамай покривился, Вадим тут же добавил:

— В депутаты тебя попозже двинем. Деньги есть. Чесать и лапшу на уши вешать у тебя получается. В Москве филаж совсем другой…

— Мне подумать надо.

— Думай. Пару дней хватит?

— Хватит. А если откажусь?

— Тогда и решим, что дальше… — и, чуть помедлив, добавил: — Андрюха, я к тебе, гадом буду, хорошо отношусь, но для начала без киосков останешься, — «зам. по торговле» метнул на потемневшего Андрея быстрый взгляд. — И по «чесноку»: больше нигде не сможешь аренду взять в этом городе. На коммерции придется крест поставить. Не я так решил.

— Я правильно понимаю: вход — рубль, выход — два?

— Да. На этом все и держится. Будущее — за нами!

Мамай пустыми глазами уставился в угол, там на экране телевизора пестрил предвыборный эфир. Известный комментатор с удовольствием сообщал:

— Рейтинг Ельцина — около нуля; Зюганов прет на всех парах к Кремлю.

Андрей кивнул на экран:

— Явлинский с Лебедем не могут договориться. Если дядюшка Зю пройдет, вот это вот все, — он повел рукой, — ненадолго.

— Это вот все, — Вадим тоже повел рукой, — навсегда! А Зюган — клоун. И эти — тоже! Ты не представляешь, какие «бабки» на «выборы» зарядили. Голова кружится! Все путём будет, так что вместе с россиянами, — он ухмыльнулся, — выбирать будешь — от души — всем сердцем! Плакаты уже в печать отдали… Давай выпьем за нашу Россию!

На экране крупным планом запузырил российский триколор, и Мамай вдруг подумал:

«А ведь все три цвета — в масть! И под белыми были, и под красными. Теперь вот — неужели под синих ляжем?.. У ментов, кстати, форма того же цвета, что у блатных наколки…»

За окном бывшей обкомовской, а ныне элитной, приватизированной бани равнодушно синела на излете февральская ночь 1996 года.