Вы здесь
Зерна и плевелы
Россия вместе с остальным миром с трудом выбирается из пандемии — и выбираться, судя по всему, будет еще долго. Однако литературные журналы исправно выходят, и столь же исправно публикуются в них стихи — хорошие и разные. Бросим обзорный, но внимательный взгляд на поэтические новинки «Журнального зала», «Журнального мира» и других сетевых ресурсов. Поговорить есть о чем — радующем, удивляющем, огорчающем…
Начнем с «Журнального мира».
В поэтическом разделе журнала «Этажи» (№ 2, 2020) очевидна установка на неоакмеизм: авторы текстов, опубликованных в этом номере, внимательны к деталям, нюансам, оттенкам действительности — таковы, например, стихи Феликса Чечика1, который, пожалуй, наиболее последовательно в современной русской поэзии продолжает акмеистическую линию пополам со следованием заветам «неслыханной простоты» позднего Пастернака:
Сидя у Красного моря,
где голубая вода,
в существование горя
верится как никогда.
И, как ни странно — в ненастье,
где тишина на кону,
в существование счастья
верится, как никому.
Так и живет, где-то между
горем и счастьем навек,
веру, любовь и надежду,
обожествив, человек.
В этом же ключе сделаны и «Путевые заметки» Всеволода Константинова, посвященные путешествиям в Армению и Францию2. Погружение в иную атмосферу и культуру у Константинова неотделимо от напряженной рефлексии над увиденным и размышлений над вечными вопросами существования. Так, в стихотворении из «Армянских записей» мысль лирического субъекта о величественной в своей простоте данности человеческого существования пробуждается минималистическим, но просторным армянским пейзажем:
До простых вещей тут жизнь растерта.
Я точу глаза о красный камень.
Тут пейзажи в стиле натюрморта,
как любил седой французский парень,
рисовавший гору-гору-гору
каждый день, как делают зарядку.
Разве это вдохновенье? Впору
оторвать ненужную заплатку.
Пусть уж плоть откроется на язве.
По уму, наитью, волшебству ли —
как все это делается разве
так уж важно, если существует?
Об отце мы скажем и о сыне,
а о духе что за разговоры.
Ехала машина по равнине
и пропала, потому что горы.
Порой же туристическая рефлексия выливается в совсем лапидарные и компактные формы, как в завершающем цикл двустишии «Солнце Аквитании»:
не я отбрасываю тень на эту стену
а колокольня за моей спиною
Не возгордись, человек, помни, что твое пребывание на земле преходяще и скоротечно не только по сравнению с вечной и мудрой природой, но и по сравнению с делами рук человеческих, с культурой, — таким мне видится посыл этого изящного поэтического афоризма…
Подборка петербуржца Валерия Черешни «Бездомный рыцарь» уже своим названием отсылает к пушкинскому «Жил на свете рыцарь бедный…» и пронизана пушкинскими же интонациями «чувства доброго», «милости», сочувствия. Впрочем, в заглавном стихотворении подборки упоминается не Пушкин, а Некрасов, а точнее — его новации в области стихосложения. Но сквозь Некрасова слышится Пушкин, что вполне естественно, если вспомнить, что Некрасов был наследником пушкинской линии русской поэзии ничуть не в меньшей степени, чем, например, Тютчев:
Кораблик, жизнью траченный,
ржавеющий в порту,
с изломанными мачтами,
с прорехою в борту...
Некрасовский, жалеющий
размерчик раскачал
тебя, кораблик преющий,
уткнувшийся в причал.
<…>
Красивые кораблики
(прикольный новый стиль!)
возьмут тебя за жабрики
и отвезут в утиль.
Здесь сходятся и гамлетизм, и донкихотство (вспомним известное эссе Тургенева о двух типах личности). Взрослое, зрелое, горькое мироощущение как бы высказывает себя языком детским, игровым, отзывчивым, а «корабельная» тема позволяет предположить еще один интертекстуальный источник — стихотворение Маяковского «Военно-морская любовь» о трагедии, произошедшей в «семействе миноносином». Но если Маяковский панически, больше смерти, боялся старости, то Черешня приемлет и ту, и другую вполне рационалистически, с легкой ноткой элегической горечи о неуклюжей и прекрасной жизни. Квинтэссенцией жизни сколь парадоксально, столь и закономерно оказывается смерть, осмысляемая натурфилософски, как растворение во вселенной, в природном космосе (и тут возникает аллюзия на предсмертные строки Маяковского — «Ты посмотри, какая в мире тишь…»):
Старость — время обратной перспективы:
вновь тасуешь все те же мотивы,
но они стремятся не в точку схода,
а в хаос расхода.
<…>
Стать пучком летящих в пространстве линий,
пронизающих синий межзвездный иней
в остановленном времени, став его частью...
Это счастье.
В журнале «Дон» (№ 4-6, 2020) — подборка верлибров одного из наиболее внятных и адекватных представителей этого в целом, на мой взгляд, тупикового для русской поэзии вида стихотворной деятельности — Вячеслава Куприянова («Кровные узы»). Центральное стихотворение подборки — «Кровь речи»3:
не хочу ничего видеть
не хочу ничего слышать
ничего не скажу
закусываю губы
чувствую вкус
крови
закрываю глаза
вижу цвет
крови
затыкаю уши
слышу
шум крови
невозможно
уйти в себя
разорвать с миром
кровные узы
остается вечно
говорить и слушать
слушать и говорить
слово
у всех
в крови
Интересно здесь выявление фундаментальной сущности молчания и говорения через энергичный телесный образ крови, мысль о том, что поэт, как человек, говорящий о последних, предельных вещах, реализует себя всем своим телесным существом, всем «шумом крови», что слова произнесенные — это прямое и органическое продолжение не только артикуляционного аппарата пишущего, но всего его телесного состава. «Шум крови» как первооснова поэтического высказывания — это такая локальная космология, мифология творения, умещающаяся в рамках одного человеческого существа — поэта. Здесь и скрытая полемика с тютчевским «Молчи, скрывайся и таи…», и солидарность с пушкинским «Пророком», способным ценой страшных мучений расслышать «и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье».
…И все-таки не могу отделаться от мысли, что выбранная форма верлибра этот ценный образно-смысловой комплекс низводит до уровня любопытной эссеистической зарисовки в столбик, не более того! Мне кажется, что в рамках рифмованной силлабо-тоники подобные мысли прозвучали бы мощней, убедительней, метафоричней…
Впрочем, я далек от желания сбить Вячеслава Куприянова с выбранного им давно и, вероятно, навсегда пути — верлибры Куприянова хотя бы лишены претензий на «актуальность» и мейнстримность, поэтому их можно читать. Тем более что под свою стихотворную практику Куприянов подводит и теоретические обоснования, с которыми я бы, конечно, развернуто поспорил, но не в этот раз. Пока просто предоставлю читателю пару цитат для дальнейшего размышления:
«Зачем нужен свободный стих, для краткости прозванный нами верлибром?
Затем, что он дает возможность умеющим писать в рифму приблизиться к прозе, не обязательно позволяя прозе поглотить поэтическое начало.
Затем, что он дает возможность сочинителям прозы приблизиться к поэзии, воплощая в изящном виде тезис о краткости как сестре таланта.
Затем, что он дает возможность спотыкающимся о рифму научиться ходить без запинки по морю речи, как посуху.
Затем, что он дает еще одну, третью возможность рыцарям пера, застывшим на распутье между дальней дорогой прозы и ухабами поэзии...»
«Верлибр отнюдь не следствие негативных устремлений бунтующих поэтов, а попытка создать новую категорию вкуса, по-своему возрождающую античную калокагатию, насущное взаимопроникновение этики и эстетики слова»4.
В целом же надо отметить, что с современным русскоязычным верлибром все очень плохо. Предсказуемо плохо. Об этом можно судить хотя бы по недавнему, опубликованному на «Кольте» интервью Дмитрия Кузьмина5, под крылом которого и расцвели на неприспособленной для этого никак почве русского стиха сорняки «актуальной» верлибристики. Приведу (опять же без комментариев) цитату из данного интервью: «Я всегда пытался, насколько это возможно, разделять личное и профессиональное и не заводить романов с коллегами, но двое моих возлюбленных в итоге печатаются как поэты, потому что поэзия вообще штука заразительная. Благодаря одному из спутников нескольких лет моей жизни, прекрасному трансгендерному юноше, у нас теперь растет дочь. По поводу современной поэзии у нее к ее пяти годам твердого мнения пока нет, а по поводу моей роли в ней — уже есть, супруг за ней записал: “Редактор — он что делает. Если плохо работаешь, говорит: “Иди вон!” Если хорошо работаешь, дает медаль. Редактор — он такой. Он еще не то может”. И я стараюсь соответствовать».
Как и обещал — без комментариев…
Я бы и говорить об этом не стал, но уж больно активно вмешиваются подобные персонажи в нынешнюю словесность. Так, например, верлибры Кузьмина на излюбленную «орально-анальную» тематику, ничего, кроме физиологического отвращения, вызвать априори неспособные, цитируются в журнале «Артикуляция» (№ 11) как пример прямого лирического высказывания. Хочется разочаровать автора статьи «Что такое прямое высказывание?»6 Алексея Масалова: прямота тут если и есть, то даже бледной тени высказывания она не создает.
Подобные «плевелы» необходимо безжалостно отделять от «зерен» настоящей поэзии, чего и хочу пожелать неравнодушному читателю.
Ну и в завершение этого нелирического отступления не могу не высказаться о всколыхнувшей весь летний томящийся фейсбук верлибристической исповеди Галины Рымбу под названием «Моя вагина». Фейсбучная «полемика» вокруг этого ничтожного во всех отношениях текста оказалась покруче любой абсурдистской пьесы. А ведь, например, в бодлеровской «Падали» гораздо больше художественно обработанной физиологии, она гораздо концентрированней — но там и поэзии несоизмеримо больше...
Так давайте обсуждать Бодлера! Давайте обсуждать текстуализацию телесности! Давайте, в конце концов, перечитаем Баркова, у которого известное слово из трех букв «летает под застрехой, как в сарае воробей» — и это залихватски поэтично!
Помимо графоманов с амбициями никуда не делись и обычные кондовые графоманы, основным местом выпаса которых остается портал Стихи.ру (он же — «стихира»). Так вот, хороший остроумный критический текст, иронически-пародийно разоблачающий «звезд» стихировской графомании, опубликован в журнале «Нож» за авторством Себастьяна Грезящего (остается только гадать, кто скрывается за этим псевдонимом)7. Всячески рекомендую ознакомиться и привожу небольшую выдержку для затравки:
«Отправной точкой для путешествия в мир курского сегмента “Стихи.ру” для нас станет Зинаида Березина, среди прочего — номинантка большой литературной премии “Наследие” Ее Императорского Высочества Великой Княгини Марии Владимировны за 2014 год. Свои творческие цели она сформулировала в лаконичном четверостишии:
Пишу о них, ведь скоро времена
Придут другие в хаосе забвенья…
И только лишь мои стихотворенья
Напомнят людям эти имена.
Поэтика Березиной работает с пресловутым фолкнеровским клочком земли размером с марку. <…> Героями ее поэтического тезауруса становятся писатели Курской области, имена которых вряд ли известны кому-то, кроме специалистов по актуальной литературе данного региона. В качестве характерного примера приведем посвящение Николаю Гребневу:
Гребнев Николай — знаменитый курский писатель!
Он не просто писатель, а писательской организации председатель!
На его несгибаемых плечах держится вся организация,
Как на президентских — нация!
И днем и ночью он книги издает!
Очень сильно от этого устает!
Но денег за это себе не берет,
А все пускает в оборот!
Все для того, чтобы пополнять сокровищницу мировой литературы!
И не абы какой мукулатурой!
А настоящими жемчужинами словесности
На курской местности!»
Немного о молодых поэтах. В августовском «Знамени» — стихи не по годам известного в литературном сообществе воронежца Василия Нацентова. Подборка называется «гулкое и пудовое»8. Стихи, действительно, весомые и зримые, но порой Нацентов то перебарщивает, то недобарщивает с суггестией. Виртуозного владения темпоритмом суггестирования, то есть мастерством уплотнения и развоплощения поэтического образа (которое демонстрирует, например, Александр Кабанов в великолепном стихотворении «Мой милый друг! Такая ночь в Крыму...»), Нацентову еще предстоит добиться. Но заявка на это имеется:
Да и зачем, если вокруг такое:
от щелканья воздух лопается, и из прорех
стекает золото царственного покоя.
Насвистывать свою песню в эти мгновенья — грех.
<…>
О еще будет время! в июле, может быть, в первых числах
или к середине месяца. Все затихнут. И дрозд споет:
столько в песне его надежды, нот светлых, чистых,
что птенцы навсегда запомнят, в собственный отправляясь полет, —
«Фи-липп, фи-липп, при-ди,при-ди, чай-пить, чай-пить…»
И дроздиха подумает: счастье такого дрозда любить.
Не менее интересным, чем само процитированное стихотворение, представляется орнитологическое примечание к нему: «По утверждению любителя певчих птиц И. К. Шамова (1876 год), некоторые крики дрозда можно передать словами: “Деньги есть! выпьем! Василий! кто велит!”» Сразу хочется пойти послушать дрозда и проверить гипотезу.
* * *
В финале своих заметок хочу поделиться любопытным наблюдением: считается, что одним из основных мерил состоятельности и востребованности писателя являются литературные премии, однако имеется такое количество исключений из этого правила, что поневоле задумаешься — а правило ли оно вообще? Вот, например, прогремела в прошлом году премия «Поэзия». О ней в журнале «Эмигрантская лира» (№ 2, 2020) пишет обозреватель Юлия Шокол9:
«Напоследок хотелось бы упомянуть телеграм-канал “Метажурнал”, первоначально созданный Евгением Никитиным для рецензий на стихотворения, номинированные на премию “Поэт года”, а после разросшийся до самостоятельного ресурса. Каждый день на канале публикуется современная поэзия, критика и переводы иностранных поэтов».
Почти год, получается, миновал с первого сезона вручения премии «Поэзия», а рецензенты и обозреватели до сих пор бессознательно путают ее с замшелой «стихировской» премией. Бессознательное рецензента в данном случае — отличный лакмус искусственно раздутой статусности премии «Поэзия» и ее де-факто малого значения для собственно современной поэзии и поэтической критики. Мораль: хотите всерьез познакомиться с современной поэзией — не ограничивайтесь премиальными списками, а читайте журнальный поэтический контент в максимально доступном вам объеме.
Справедливости ради — и у премии «Поэзия» случаются достойные лауреаты. Например, хороший поэт Дмитрий Веденяпин, чьими духоподъемными и на редкость верными словами из интервью Борису Кутенкову, опубликованного на сайте «Современная литература» (недавно появившийся ресурс, заслуживающий внимания)10, я и закончу сегодняшний обзор:
«…Стихотворение — в этом его отличие от прозаической или публицистической вещи — нечто вроде летательного аппарата. Встречаясь со стихотворением, ты не просто читаешь, ты летаешь. Музыка, образ и то, что можно назвать содержанием или смыслом, присутствуют, разумеется, и в прозе, и в публицистике, но в стихотворении их соотношение, или, если угодно, иерархия иная: на первом месте музыка, потом смысл и затем образ. В прозе, как мне кажется, сначала — образ, потом музыка и смысл, ну а в нон-фикшн на первом месте смысл, потом музыка и только затем — образ. Читая прозу, ты успеваешь соотнести прочитанное с собственным опытом, посмотреть в окно, согласиться или не согласиться. Стихотворение — гораздо более стремительная вещь. Раз — и ты в невесомости!»
Счастливых полетов, читатель!