Вы здесь

Главная»Поэзия»№05 - сентябрь-октябрь 2002

Чуткий сон четверостишья

Клишин Олег
Цикл стихов
Файл: Иконка пакета 04_klishin_son.zip (5.75 КБ)

Олег КЛИШИН
«ЧУТКИЙ СОН ЧЕТВЕРОСТИШЬЯ…»


Детский мир


В Зазеркалье распахнуты двери
На бесшумной оси поворот.
Поролоном набитые звери:
обезьяна, олень, бегемот

и другие жирафы на полке
вместе с тиграми мирно живут.
«БМВ», «Мерседесы» и «Волги»
ждут владельцев своих. Тут как тут...

«Мам, купи, — монотонно канючит
милый мальчик, теребит рукав, —
нет, вот эту хочу, эта круче»,
Разве скажешь: «Малыш, ты не прав»?

Разве можно обидеть отказом
в белых гольфах принцессу? — «Ну, мам!..»
Взрослый мир весь погряз в несуразном
здравом смысле с грехом пополам.

Ширпотребный шаблон топ-модели —
узкобедрая Барби. Мечта!
Завидущих желаний качели.
Возвышающая пустота

кошелька — это сказка для нищих
духом. Смейся и плачь, как дитя,
над остывшим уже пепелищем
(спохватившись лет тридцать спустя),

где-то рядом, в окрестностях рая
как молитву шепча, как мольбу.
«Баю-баюшки, спи, дорогая
Несмеяна, в картонном гробу».


* * *

Звонкий звук. Веселые копыта.
Городские пыльные дворы.
Солнечно-трепещущее сито
сквозь листву на лицах детворы.
Но, пошла! — шутливо-грозно... Что там
за спиной широкой ямщика?
Волею Всевышнего к щедротам,
к ценности любого пустяка
путь прямой, как строчка без помарок.
Колеса слепая круговерть.
Что еще? Какой еще подарок
попадет в трепещущую сеть?

На ходу лошадке станет туго
(иногда случается беда).
Детские глаза полны испуга,
восхищенья — во! Вот это да!
Цех колбасный. Вегетарианский
с пылу-полу поданный пирог.
Живописец, не зевай! Фламандский
мастер также закреплял урок
на холсте. Сквозящая минута:
воробьев как будто кто сорвал
с веток, с крыш — закладывают круто
виражи на яблочный развал.


* * *

Стальным леденцом угостившись с утра,
в оглобли привычно ступая,
потянет телегу с родного двора.
«П-а-шла, твою мать, неживая!»

На крепком словце, на скрипучем ходу,
с туманом, осевшим в глазницах,
не тройка в две тысячи первом году
несет нас, тем паче, не птица.

На пегой кривой не объехать судьбу.
В траве васильки да ромашки.
Репейный торчит вместо челки на лбу
колтун у кобылы Наташки.

Россия! Покос за погостом в объезд.
Супонь сыромятная, вилы...
По этим местам почерневший свой крест
влачить суждено до могилы.


* * *

Хорошо, когда дым многослойный
неподвижен над крышами хат.
Вперемешку березовый, хвойный,
горьковатый его аромат

оседает истомою банной
Заготовлены веники впрок.
Утомленному душем и ванной
в самый раз на дубовый полок —

отойти от похмельной закваски
в жарком духе целебной парной,
в тридевятое царство, как в сказке,
воспарить благодарной душой.

А потом, сунув ноги в опорки,
среднерусскому деду под стать,
от забористой щурясь махорки,
на завалинке смерть поджидать.


* * *

Трепет листьев, шелест краткий
ветра выдох. Ни к чему
знать чья очередь. Загадки,
недоступные уму,
существуют. Вновь затишье.
Синеокое окно.
Чуткий сон четверостишья
с этим миром заодно,
с этим трепетом и тенью
листьев, с небом и травой
по всевышнему веленью
слит порукой круговой.


* * *

Нынче всякого вдоволь добра,
превращенного жизнью в утиль.
На помойке нашел, подобрал,
снял ладонью насевшую пыль.

Ничего, что намокла с углов
и на титуле сером пятно —
то ли жир, то ли просто... Без слов
иногда все понятно. Давно

об отверженных смолк разговор
Опрокинута ступа вверх дном.
Вместе мы в двадцать первый, Victor,
век шагнули с гурьбой и гуртом.

Нет, не враг я. Средь белого дня,
покалеченный трогая стул,
подозрительно так на меня,
исподлобья бродяга взглянул.

Не соперник, бог даст, я ему
Этот горб, этот взгляд «изнутри»...
Точно! Вспомнил! встречались тому
лет семьсот в Noter Dame de Pari.


* * *

Младенец, ангел... Ясный, голубиный
взгляд. В золотисто-пепельном сиянье
волос волнистых — чистый беспорочный —
лубочный (в этом-то и прелесть) облик.
Как будто на дореволюционной
рождественской открытке херувимчик.
Ему — нет ей — ну годика четыре
на вид. Хотя весьма условен возраст
небесного созданья. Но земное
происхожденье выдает фигурка
в полуспортивном светлом трикотаже
с аляповатым штампом: Woгd for children.
Слегка робеет, но подходит незаметно,
как будто между прочим, — ближе, ближе, —
к нам, пьющим пиво, сквернословящим, курящим.
Не бойся! Чем бы угостить? Остатки чипсов —
хрум-хрум — в хрустящем масляном пакете.
У одного из нас дежурная конфета
в кармане оказалась (Гумберт хренов).
Еще шажок. Но, угостившись, не уходит.
Ресницы долу и смущенно ножкой водит
туда-сюда по стеклышкам, окуркам,
по земляному мусорному слою,
оставшемуся от мужских (да и не только)
компаний, отдыхавших здесь культурно.
Ах, да! Хмельные недогадливые дяди!
Ни жареной картошкой, ни печеньем
не соблазнить уже. Дитя косится
на плавные зеленые изгибы
пустой бутылки в скользкой свежей пене.
Не бойся! Ну иди сюда, бери же...
Ладошки, пальчики молочные, но цепко
за горлышко хватают. И вприпрыжку
бежит наш ангел радостный с «добычей».
Свет золотистый удаляется и меркнет.

Забыл в тот вечер в пьяном разговоре
как православным знаменьем креститься.
Нечистый, не иначе, ухмыляясь,
подталкивал под руку; слева, слева
направо... Черт! И вынудил проспорить
плюс ко всему еще четыре пива.
100-летие «Сибирских огней»