Ножевая музыка

Михаил Шелехов родился 1 ноября 1954 года на Брестчине в семье учителей. Закончил факультет журналистики БГУ (1976), Высшие курсы сценаристов и режиссеров при Госкино СССР (1984) и Высшие литературные курсы при Литинституте им. Горького в Москве (2001). Работал на телевидении, главным редактором студии телефильмов «Кадр», главным редактором киностудии «Беларусьфильм», очеркистом журнала «Сельская новь» в Москве, вел отдел философии, истории и международной жизни в академическом журнале в Минске, сейчас ночной сторож детского сада. Автор четырех книг лирики и баллад, сценариев пяти художественных фильмов, десяти мультфильмов, многочисленных пьес и прозы. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Юность», «Роман-газета», во многих альманахах, антологии «Русская поэзия ХХ века». Состоит в творческих Союзах журналистов, кинематографистов, из Союза писателей вышел. Лауреат I литературной премии им. А. Горького (1988), премии писателей России «Традиция» (2000), премии Союза журналистов Беларуси (2002), трех премий Министерства культуры Беларуси за детские пьесы (2002), специальной премии Президента Беларуси (2003) за публицистику, трех премий Министерства культуры Беларуси за военные пьесы (2003), премии конкурса детской литературы РФ «Заветная мечта» (2007), золотой медали и премии СП России «Имперская культура» (2008) — за философское исследование творчества А. Пушкина и Ф. Тютчева, золотой медали международного конкурса-фестиваля «Русский STIL — 2009» (Германия), финалист международного фестиваля поэтов «Pushkin-in-Britain — 2010» (Великобритания), нескольких журнальных премий (журналы «Новый мир», «Москва», «Волга», «Неман» и др.), награжден золотой медалью Союза кинематографистов СССР и Министерства культуры СССР им. А. Довженко (1990). Дипломант Международного литературного Волошинского конкурса (2010).

Я не знаю, откуда взялась эта тихая музыка?
Как березы набухнут — и сахаром треснет кора,
Затмевает глаза и трепещет опасная, узкая
Ножевая полоска — и гаснут в крови вечера.

Умолкает во мне водяное, небесное, зверево.
И уходит душа по болотам, полям и лесам.
Погулял я по свету — ночное и пьяное дерево,
И вернулся к своим одиноким забытым корням.

Спросят корни:
—Ты кто? Ваша личность темна и загадочна.
Становись и шуми — что надумал иль вспомнил о чем?

А о чем тут шуметь? Где ударился или прославился —
Все равно позабудет дремотный родительский дом.

Будто шилом меня ткнули в сердце — хватаюсь за музыку.
Нету воздуха тут или мне отказали в любви?
Это русская жизнь? Или — лезвие нежное узкое,
Что какая-тварь обмакнула в веселой крови?

От пришельцев с небес или белых грибов под рябиною
Засветилась земля, зашумела широкая Русь?
От пиратского дыма над трубкой вишневой старинною
Занялась наша слава и эта лазурная грусть?

Чтобы тризну сидеть или править веселые почести
По весне молодой, размагниченной, дикой, хмельной,
Обвалился я с неба на улицы темного общества,
Бесхлопотный, ничей, обаятельный и молодой.

Как разбили меня — и пошли по веселому кружеву,
Сапогами хрустя, по осколкам влюбленной души.
Но хватило убитому смеха презренья и мужества —
Неизвестным стрелком доползти по весенней межи.

Заревут тополя — и закапают мутные праздники.
И запахнет туманом апреля моя сторона.
И опять я лечу мотыльком — адмиралом и всадником,
И меня на ладони несет, как потешку, весна.

Снова желтые кости из почвы достанут историки.
И в музеи потащат, что раньше гуляло живьем.
Ах вы, пращуры-ящеры, милые бедные Йорики,
Кто вас вытащит завтра бульдозерным ржавым ковшом?

Я лежу на земле, воробьями и галками хоженый,
Я пугаю ворон отпечатками чьих-то сапог.
Я лежу белым облаком, по лбу житьем огорошенный.
Перекрученный тряпками черных и едких дорог.

То ли это любовь? То ли это еще путешествие?
Расскажите, как мне, белизне, под ногами любить?
Еще тысячу раз повторится на землю пришествие,
Еще тысячу раз будут люди по сердцу ходить.

Наша жизнь не мила, ее тропки любовью не явлены.
Как протопчут — гляди, как черны по сырому снежку.
Кто спасался — и кем наши души по свету затравлены,
Все расскажут следы на коротком весеннем веку.

Я лежу широко, у стволов затекая заплатами.
Я лежу, как подкидыш, с глазами сухими, как лист.
Я, как снежный сугроб, весь испорот жестокими каплями,
И лоскутную грязь прижимаю к глазам, как батист.

Не на вас я глядел. Не на эти фиглярские цитрусы.
Думал жизнь убелить — да к себе притянула земля.
Ах, в каких тростниках был рожден я веселым папирусом!
Лучше б дети меня измарали, пиша кренделя.

И когда захотите платком занавесить вы зеркало,
Чтобы душу спасти от щелястых кладбищенских дрог,
Опрокинется с неба веселым и бархатным жемчугом
Королевич и смертник, напрасный апрельский снежок.

Это я, это я прилетел на народное бедствие.
Сам себя я отпеть прилетел на останки свои.
Я себя отпою. И опять я уйду в путешествие,
А куда — промолчат по лиловым кустам соловьи.