Вы здесь

Свет и тени

Рассказы
Файл: Иконка пакета 03_svistunov_evgen.zip (20.69 КБ)
Евгений СВИСТУНОВ
СВЕТ И ТЕНИ
Рассказы


дом

Интересно, что думают люди, когда видят нищего?.. Презрение, брезгливость, возможно — жалость. Я сижу на теплом асфальте, рядом с большим жилым домом. Мои волосы сбиты в комья, должно быть, они еще грязнее, чем улица, где я прошу подаяние. Свитер, который я ношу, давно выцвел и облез настолько, что нитки торчат в разные стороны, делая меня похожим на ежа. Брюки порваны на коленках — результат моей сегодняшней потасовки с местными бомжами, устроенной за право порыться в помойке первым. Грязные руки жадно хватают монеты, которые жители дома, выходя или входя в подъезд, кидают мне в железную чашку.
Я могу сидеть так очень долго, ведь самое интересное — это наблюдать... Вот мимо проходит женщина, ведя за руку ребенка. Мальчик, заметив меня, жалобно просит у матери монетку, чтобы подать мне. Как трогательно. Женщина приостанавливается, засовывает руку в карман облезлых джинсов, шарит там рукой, потом картинно разводит руками, треплет мальчонку по голове и тащит упирающегося сына к подъезду.
Мимо проходит хорошо одетый молодой человек. В руках он сжимает черный дипломат. Даже не взглянув на меня, он медленно подходит к двери, не торопясь открывает ее и исчезает в недрах дома. У него свои заботы, и я для него лишь декорация, которая не будет значить ничего до тех пор, пока не появится возможность извлечь из нее какую-то выгоду. Что ж, я его понимаю.
Вечереет. Солнце медленно скрывается за горизонтом, и я начинаю замерзать. Хорошо, что сейчас лето.
Дверь подъезда открывается, и моему взору предстает новый образ. Парень, одетый в черную кожаную куртку. Его глаза горят ненавистью. Похоже, что он поссорился с подружкой или с родителями. Заприметив меня, он медленно подходит и садится рядом. Прямо на асфальт. Начинает говорить, и я чувствую запах перегара. Ему нужны мои деньги. Без всякого сожаления я отдаю ему те гроши, что сумел собрать за день. Довольный, парень уходит. Я понимаю, что того, что он у меня забрал, ему вряд ли хватит даже на пачку плохих сигарет. Ему нужно было убедиться в собственной силе, а я был тем, кто как нельзя кстати подошел на эту роль.
Я смотрю на дом. Красивый, высокий, современный. Свет горит в окнах, и я даже могу различить силуэты. Люди заняты своим делом. На первом этаже я вижу семью, которая спокойно ужинает на кухне. Тремя окнами левее дети смотрят телевизор, а родители что-то бурно обсуждают в соседней комнате. Как это необычно — иметь семью…
Самое смешное, что для всех этих людей я ничего не значу. Если я сейчас подохну здесь, ни один из жителей дома даже не поперхнется своей пищей. Единственное, то их озаботит — это труп, который будет портить пейзаж и без того серого и убогого двора.
Уже совсем стемнело... и мне холодно. Я встаю, рывком скидываю парик. Снимаю свитер и грязные брюки, превращаясь из бомжа в приличного человека. Тряпочкой стираю грим с лица и рук. Достаю из кармана небольшой пульт и отхожу вглубь двора. Мгновение я прощаюсь с домом. Потом нажимаю на единственную кнопку на пульте и сажусь в машину.
Позади слышен взрыв. Огонь, потрескивая на летнем ветру, медленно пожирает дом…


страх

Больше всего на свете Вадим боялся умереть. Нет, он боялся не самой смерти, которую считал вполне реальной и неизбежной. Его страшила ее непредсказуемость.
Часто ему снился образ девушки в черных одеждах, надменной и своенравной. В руках у нее была черная книга, с толстыми пожелтевшими страницами. Когда она бралась листать ее, один из пальцев медленно полз по аккуратным ровным буквам, изредка поглаживая некоторые имена. На одном из них палец замирал. Потом она закрывала книгу, чтобы на следующий день открыть вновь.
Вадим знал много случаев, когда его знакомые умирали совершенно неожиданно. Они строили планы на жизнь, встречались с девушками, работали день и ночь, заботясь о карьере, и даже не задумывались, что привычный ход вещей может быть легко нарушен. Достаточно было лишь одного шаловливого пальчика, чтобы оборвать паутину жизни, которую те долго и упорно плели с самого рождения.
Вадим боялся, что однажды, когда он будет делать что-то особо важное и значительное, когда многое будет зависеть только от него, прекрасной девушке по имени Смерть приглянется его имя.
Он опасался встретить смерть, когда шел с особо важными бумагами на совет директоров. Руки Вадима дрожали в тот момент, когда его попросили сохранить ключ от сейфа, в котором находился компромат, способный кардинально изменить ситуацию в правительстве. Прятать пришлось в одному ему известном месте, и он боялся не дожить до того момента, когда нужно будет решить исход дела, за которое было пролито много чужой крови. Уходя из дома, он боялся, что стоит ему умереть, и все имущество, нажитое в течение жизни, может достаться государству.
Наконец настал момент, когда он устал бояться. Ему надоело, засыпая, ворочаться с боку на бок, уговаривая «прекрасную девушку» дать ему возможность пожить еще и довести как можно больше дел до конца. Ему надоело жить в страхе, что однажды она может не согласиться.
Решение пришло само, и уже с раннего утра. Вадим приступил к его исполнению. Он назначил на свой пост заместителя, оформив все бумаги на должном уровне, и передал дела ему. Потом расстался со своей девушкой. Квартиру Вадим продал вместе с мебелью, переведя все деньги на счет в банке, где он хранил свои сбережения. Покупатели на машину, гараж и дачу тоже нашлись достаточно быстро.
И настал момент, когда все, принадлежащее Вадиму, было продано. Он больше не был никому ничего должен, и абсолютно ничего не связывало его с этим миром.
Он шел по тротуару и улыбался солнцу первый раз в жизни. Он уже решил, что именно в этот день доведет все до конца. Путь его лежал в банк, в котором он, ослепительно улыбнувшись служащей, попросил перечислить все деньги на пластиковую карту, и она будет через пару часов переоформлена на человека, которому он доверял все свое богатство. Доверял, зная, что тот сумеет грамотно распорядиться такими деньгами.
Он вышел из банка, смеясь, держа в руке карту. Ради этой карты он работал почти всю свою жизнь. Теперь он заслужил достойный отдых, а карта найдет достойного владельца, который не спустит деньги на ветер. В двух кварталах от банка жил тот счастливчик. А потом... потом можно умереть... Но уже самому. Обмануть ее, от чьего изящного пальчика веяло холодом. Уйти легко и беззаботно, зная, что все, что можно было сделать, — сделано.
Переходя дорогу, Вадим улыбался, и радовался собственным мыслям. Он не видел, как большой грузовик вывернул из-за угла. Не знал, что водитель автомобиля здорово перебрал в пивной. Возможно, Вадим и слышал скрип тормозов и рычание мотора, но поделать уже ничего не мог. Он упал, подмятый груженным железным монстром, его кости захрустели под беспощадными колесами.
Остановив грузовик, водитель выскочил из кабины и бросился к бесформенной массе. Улица была пуста, и водитель, справедливо решив, что все равно он уже не поможет, а садиться в тюрьму не хотелось, поспешил обратно за руль. Под его ногой что-то хрустнуло, но он не обратил на это внимания, спеша скрыться с места происшествия.

А где-то вдалеке послышался звук захлопнувшейся книги. А потом — чуть глухой стук предмета, который кладут на полку. Чтобы завтра достать вновь…


тени

Иногда тени из нашего детства
все еще продолжают жить с нами.
Никто и никогда не поймет это так,
как понимаю
я.

Я огибаю заброшенный деревянный дом и, чуть не поскользнувшись на бензиновой лужице, продолжаю бежать. Легкие разрываются от жгучей боли, но останавливаться нельзя. Я чувствую, он следует за мной, и, стоит остановиться на несколько секунд, будет... хотя проще не думать об этом, а просто бежать.
Наивно предполагать, что он потерял мой след, хотя я и не чувствую гулких шагов за спиной. Под ногами хрустят и лопаются стекла, я запинаюсь о какую-то трубу и падаю.
Я вижу дом. Большой дом. Из тех домов, что имеют запирающиеся двери в подъездах. Каждая из них окрашена в определенный цвет и закрыта. Распахнута лишь зеленая. Вот оно, долгожданное спасение.
Не обращая внимания на кровь, капающую с разодранных коленок, я устремляюсь к двери. Я думаю о том, что буду говорить людям, чтобы они согласились спрятать меня в одной из квартир. Внезапно мои ноги становятся вялыми. Возникает ощущение, что все мое тело увязло в какой-то липкой массе. Оно перестает меня слушаться. От двери подъезда меня отделяет пара метров. А ведь я вполне мог спастись. Я не могу обернуться, теперь мне остается просто ждать. Слышатся гулкие шаги за спиной. В спину вцепляются когти.

***

Открываю глаза. На маленьком будильнике четыре часа ночи. Противный липкий запах страха все еще неуловимо витает в воздухе. Это был просто сон. Из тех, что не хотят выпускать жертву из своих цепких объятий. Я переворачиваюсь на другой бок и чувствую, как ноют позвонки. Теперь уже можно спать, до утра вряд ли что-то приснится.

***

Здесь не бывает солнца. Точнее, оно бывает, но его лучи не греют. Они обжигают глаза, заставляют щуриться или носить темные очки. Я прикладываю руку ко лбу, чтобы разглядеть того, кто ко мне приближается. Он просит, чтобы я называл его Виктор, хотя для ребенка его возраста носить такое серьезное имя довольно необычно. Я никогда не видел его родителей и сомневаюсь, что они у него когда-нибудь были. Он не говорил мне, где живет, и эта тема между нами никогда не обсуждалась. Просто он приходил сюда, в наш двор, почти каждый день. Виктор был маленький и щуплый, ниже меня ростом. Редко улыбался, предпочитая маску задумчивости и серьезности.
Подойдя, он, как обычно, протянул мне худую руку. В нашем возрасте это, наверное, было очень странным. Взрослые умели делать это легко и непринужденно, у нас же рукопожатие было каким-то нелепым и, вероятно, смешным. Но почему-то в наших отношениях всегда была какая-то серьезность. Возможно, это потому, что мы хранили одну тайну. Из тех, что не рассказывают никому.
— Пошли? — тихо спросил он.
— Думаешь, сегодня стоит? — прошептал я, уже зная ответ.
Виктор кивнул.
Эту дорогу знали только мы, и я уверен, что никто не сможет найти ее, даже если сильно захочет это сделать. Почему он выбрал меня? Я не знаю; возможно, он не мог хранить такую тайну в одиночку, а возможно, ему нужен был компаньон. Тот, кто всегда будет ходить с ним. Тот, кто прикроет его и протянет руку помощи в случае непредвиденной ситуации.
Мы продираемся сквозь пыльные кусты и огибаем какие-то старые непонятные здания. Я выучил эту дорогу наизусть и, наверное, смог бы найти ее даже во сне. Внезапно дикой волной воспоминаний обрушивается на меня мой сегодняшний ночной кошмар. Я снова чувствую гулкие шаги за спиной, голова кружится, начинает подташнивать. Перед глазами все плывет, и силуэт Виктора, идущего впереди, превращается в большое серое пятно. Я падаю на пыльную траву, и меня начинает тошнить.

***

Я очнулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи. Конечно, это был мой спутник.
— Эй, ты в порядке?
— Да, — я закашлялся.
— Если хочешь, мы можем вернуться, — говорит он, хотя прекрасно знает, что я отвечу.
— Нет, мы пойдем, — мой голос решителен.
— Хорошо, осталось совсем немного.
Мы снова идем вперед, я чуть прихрамываю и срываю пыльный подорожник, чтобы приложить к разбитой коленке. Солнечные лучи жгут рану, и становится нестерпимо больно.
— Мы на месте, — тихо говорит Виктор.
Передо мной гора, сложенная из кукольных голов. Некоторые из них аккуратно срезаны, некоторые выдраны из тела вместе с кукольной одежкой. Попадаются блондинки и брюнетки, голубоглазые и карие, большеносые и с торчащими ушами. Но всех их объединяет одно. Глаза каждой головы открыты, и кажется, что все они смотрят прямо на тебя, пристально изучая и запоминая твой облик. Дома я часто пытался прикинуть, сколько же их здесь. Думаю, не меньше нескольких тысяч. Слева направо простирается высокая бетонная стена и где-то там, вдалеке, сливается с горизонтом. Стена имеет брешь только в одном месте. Именно там и лежит гора из кукольных голов. Хочешь выбраться за пределы стены, нужно забраться по горе наверх. Мы пробовали сделать это много раз, и сейчас я отчетливо помню свой первый. Мы ползли вверх, помогая друг другу, а головы выскальзывали из-под ног и падали вниз, сбиваясь в кучи и увлекая нас за собой. Липкие личинки забивались под одежду, в ботинки и носки. Они очень любили жить внутри этих голов. Помню, как я сидел и отплевывался личинками вперемешку с собственным завтраком. Позже мы стали изобретательнее. Научились не бояться этих тварей, повышали сноровку, пытаясь залезть все выше и выше. Вдвоем было проще, но мы так и не смогли ни разу добраться до верха. Мы никогда не видели, что там, за стеной. Иногда за горой голов был слышен голос мальчишки, судя по всему, намного старше нас. Он ухмылялся и звал нас. Знал бы он, как мы хотели туда попасть…
— Сегодня ты будешь пробовать один, — говорит Виктор.
— А ты?
— Я не буду. Уже не нужно. Завтра я уйду туда.
— Каким образом? — я с удивлением смотрю ему в глаза.
— Я договорился с теми, кто живет там. Они пообещали забрать меня.
— А я… как же я? — мой голос дрожит. Теперь мне становится действительно страшно.
— Извини, они не хотят брать двоих. Хочешь — пробуй сам.
— Но ты же понимаешь, что я никогда не влезу один. У нас вдвоем никогда не получалось, а у меня одного не получится точно, — я уже кричу.
— Хорошо, не хочешь пробовать — пошли назад. Но учти, сегодня ты здесь последний раз. Один, без меня, ты никогда не сможешь прийти сюда, — его голос жесток и бескомпромиссен.
И я понимаю, что это правда. Потому что он никогда не врет.
— Раз ты сегодня последний раз со мной, то пойдем поиграем во что-нибудь, как раньше, — предлагаю я.
Обратно мы идем молча.

***

— Во что будем играть сегодня? — интересуется Виктор.
— В прятки, — быстро отвечаю я.
— Хорошо, — он кивает, — только чур я вожу.
— Почему ты так любишь искать, и почти никогда — прятаться? — спрашиваю я.
Давно хотел узнать, а сейчас этот вопрос как нельзя кстати.
— Потому что мне это нравится, — его ответ лаконичен. Зря я ожидал чего-то большего.
— Считай до ста, — командую ему я.
Он поворачивается спиной ко мне и прислоняется к дереву.
— Не подглядывай, — кричу я.
— Не буду.
Я знаю, он никогда не врет. Наверное... просто не умеет.
Виктор начинает считать своим звонким голоском. Я подбираю с земли толстый железный прут.
Мне надоело прятаться. Сегодня я буду играть в войну.


клоун

— Мальчик, а, мальчик, хочешь леденец? — слышится за моей спиной. Реплика относится явно ко мне, но оборачиваться нет никакого желания. Я ненавижу этот голос и интонацию, с которой произносится эта фраза.
— Мальчик, а, мальчик, — существо не отстает. Оно догоняет меня и хлопает по плечу.
Я продолжаю упорно идти вперед и смотрю прямо.
— Мальчик, — я слышу шепот у самого уха, — возьми леденец.
— Не хочу, — грубо отвечаю я.
Вдалеке видны дымящиеся трубы, наверное, там стоят заводы по изготовлению вот таких вот леденцов, которые мне сейчас предлагают. Странно, я никогда не пробовал эти леденцы, но знаю, что они липкие и противные на вкус.
— Эй, — голос существа звучит уже где-то в моем мозгу, — мальчик, ну попробуй. Просто обернись и возьми. Это так просто, всего лишь один леденец, один леденец — и мы отстанем от тебя. Навсегда.
«Отстанут навсегда», — как заманчиво и между тем неправдоподобно звучит эта фраза. А вдруг он не врет? Интересно, откуда у меня такое отвращение к этим леденцам, которые я ни разу не пробовал? Липкие и противные? Ну и что, в конце концов, это просто леденцы, не более того.
Приостанавливаюсь и, не оборачиваясь, спрашиваю:
— Говоришь, отстанете?
Существо чувствует, что я сломался. В фразах, к которым они привыкли на протяжении уже семи лет моей сознательной жизни, наконец-то появилось что-то новое.
— Да, — завораживающе шепчет существо. — Больше никто, я клянусь, никто из нас не будет приставать к тебе, и просить о чем-либо. Обернись, не бойся.
Медленно оборачиваюсь. На этот раз это клоун. Обычный клоун, из тех, которые выступают в цирке. Он фальшиво улыбается, а в руках его горсть разноцветных леденцов.
— Мальчик, выбирай любой, — обольстительно нашептывает клоун, — они все такие вкусные. Одного из них, всего лишь одного достаточно для того, чтобы мы навсегда потеряли интерес к тебе.
И чего я так волнуюсь? Подумаешь, съесть один, всего лишь один леденец. Я понимаю, будет противно, но ведь то, что они делают сейчас, намного противнее.
Клоун продолжает глупо улыбаться, но я понимаю, что он уже чувствует победу.
— Давай-ка обговорим условия сделки, — официальным тоном произношу я, и клоун радостно кивает головой. — Говоришь, больше не будете меня преследовать? — мой вопрос содержит нотку недоверия.
— Никогда, — отвечает существо.
— И я больше не увижу вас?
— Обещаю, — голос существа спокоен, и мне хочется ему верить.
— Давай сюда свой леденец, — произношу я фразу, которую они ждали на протяжении всех семи лет.
Клоун протягивает мне один из леденцов, и я аккуратно облизываю его.
Мерзко и противно. Именно такого вкуса я и ждал.
Существо выжидающе следит за мной, и по мере того, как леденец все больше и больше растворяется и смешивается со слюной у меня во рту, его улыбка становится все шире и шире.
Наконец от леденца остается только палочка, которую я с издевкой протягиваю клоуну.
— Доволен, сволочь?
— Да, да, абсолютно доволен. Теперь, я обещаю, никто из нас больше не будет доставать тебя. Теперь ты свободен, иди, куда хочешь.
Я смотрю, как существо растворяется в воздухе и исчезает, а вместе с ним исчезают все мои страхи перед этими уродами. Почему я так упорно не хотел попробовать эту гадость раньше, а вместо этого мучился все семь лет? Наконец-то я свободен.
Я вытираю пот со лба и недоуменно смотрю на свою руку. Странно, откуда на ней взялась белая краска…
Лезу в карман за носовым платком, но натыкаюсь на что-то липкое.
Я знаю, что там, уже успел сообразить.
Впереди меня идет мальчик, наверное, он был бы мне ровесником…
Срываюсь с места, подбегаю к нему со спины и ласково шепчу на ухо:
— Мальчик, а, мальчик, хочешь леденец?


ночь

Возможно, настанет день,
когда я смогу взглянуть в глаза своей тени.


Я лежу на жесткой кровати и смотрю в потолок. Как тихо здесь ночью. Спать нельзя, да я и не усну. Надо ждать. Интересно, если встать и подойти к окну, что я увижу, кроме разлившейся до самого горизонта темноты? Помню, я вставал с кровати один раз. Еле слышно, на цыпочках, подкрался к самому окну. В глаза мне ударил свет. Много света. В воздухе парило три, четыре, а может, больше ярких прожекторов. Отовсюду, из-за деревьев, кустов на меня были направлены яркие слепящие лучи. Несмотря на это, в моей комнате было темно. Стоило мне сделать шаг назад, как видение исчезло, растворилось. Больше я не подходил к окну ночью.
Наконец я слышу шуршание где-то над головой. Потом что-то скользит по стене и, стуча цепкими коготками по холодному бетонному полу, подбирается ко мне. Я часто изучаю днем стены и пол, пытаясь найти там малейшие следы или царапины. Безрезультатно. Даже паутина, второй год обволакивающая единственную дыру в потолке, остается нетронутой.
Пододвигаюсь к самому краю кровати и смотрю вниз, на пол. Мне кажется, что от пола меня отделяют километры, хотя он так близко. Бусинки холодных красных глаз с ненавистью глядят на меня. Раньше я пытался что-то сказать, сделать, теперь же просто смирился. Я помню, как однажды ночью мне сильно захотелось в туалет. Но я знал, что когда меня окутывает тьма, барак начинает жить своей, далекой и неведомой мне жизнью. Я знал, что он не простит, если я нарушу и вмешаюсь в его жизнь. Поэтому я лежал и терпел всю ночь.
Я продолжаю смотреть в эти глаза. Есть в них что-то завораживающее. Постепенно меня начинает окутывать легкая дремота, перед глазами встают неясные образы и картины. Большой самолет летит в нескольких метрах от земли, валя своими широкими крыльями могучие деревья. Люди с оружием прячутся в бункер. Большая машина на гусеницах рассеивает огонь и смерть на тех, кто не успел укрыться.
Дремота уходит. Я продолжаю смотреть в эти глаза. Пожалуйста, я так не хочу сегодня сюрпризов! Слышится странный хрип, и что-то круглое и склизкое падает на меня. Я кричу, но не слышу своего голоса. Руки отталкивают прочь, прочь этот противный предмет. Я не хочу вспоминать, я не хочу думать. Круглая, кудрявая кукольная голова шлепается на пол и раскалывается на части.
Я остаюсь наедине с белой массой, копошащейся у меня под кроватью. Мои глаза закрываются, и я погружаюсь в сон.
Кто-то дергает меня за руку. Медленно открываю глаза и вижу знакомое мальчишечье лицо.
— Вставай, уже пора, — слышу я довольное хихиканье.
— Подожди во дворе, — прошу его я.
Когда он уходит, я по привычке заглядываю под кровать. Не хотелось бы, чтобы там остались следы. Но там, как всегда, чисто. Пыль лежит толстым слоем, надо будет вымести ее как-нибудь оттуда.
Я одеваюсь и выбегаю во двор. Он уже ждет.

— Пойдем обычной дорогой? — спрашиваю я
— Да, обычной, — кивает он.
Мы идем привычной тропинкой. Потом пробираемся сквозь заросли высокой травы, и нашему взору открывается белая будка, зияющая черным входом. Она вся заросла зеленой травой, и с воздуха ее трудно заприметить. Мы спускаемся вниз по ржавой лестнице и оказываемся в маленькой подземной комнатке. Мой спутник включает предусмотрительно взятый фонарик, и я вижу несколько туннелей, расходящихся в разные стороны. Мы опробовали пока только один. Я боюсь пробовать другие: что может быть хуже неизвестности? Вокруг царит холодное безмолвие, и лишь наши шаги нарушают тишину. Через несколько минут ходьбы мы упираемся в деревянную дверь. Открывается она довольно просто, и вот мы уже стоим под звездами, а луна освещает наши лица.
Тут всегда ночь. Мы идем к железному остову, который стоит под деревом. Раньше это было кабиной грузового автомобиля. Забраться внутрь нетрудно, двери кто-то заботливо вырвал. Сегодня его очередь сидеть за рулем. Я могу расслабиться и немного подремать на прогнившем сиденье. Слышится размеренный гул мотора, и, тихо покачиваясь, кабина ползет куда-то к звездам. Главное — не бояться. Я бросаю взгляд на моего спутника. Он уверенно сжимает замотанный изолентой руль. Помню, как мы накладывали эту синюю клейкую штуку на ржавеющий железный остов. Так держать его стало намного приятнее. Холодный свет луны проникает в самую глубь сознания. Я закрываю глаза и засыпаю.
Когда двигатель затихает — я просыпаюсь. Мы выходим из кабины. Обратная дорога до дома занимает гораздо меньше времени, чем дорога сюда.
День пролетает незаметно.
Сегодня ночью я опять жду. Странно, но почему-то тишина, окутавшая меня, не стремится меня отпускать. Хочется спать. Почему же никого нет? Я гляжу в потолок. Не слышно ни малейшего шороха. Мои глаза смыкаются, и я погружаюсь в сон.
Хлопает дверь, и я просыпаюсь. В комнату врывается мой вчерашний спутник.
— Что, уже пора? — зевая, спрашиваю я, пытаясь понять, почему сегодняшняя ночь была такой непривычно спокойной и странной.
— Одевайся быстрее, — кричит он.
— Что случилось? — удивленно спрашиваю я, протирая глаза.
— Быстрее же, тебе нужно это видеть, — чувствуется, что он жутко взволнован.
— Хорошо, тогда посмотрим и пойдем, — киваю я.
— Не думаю, что сегодня мы пойдем куда-то. Не думаю, что мы вообще куда-то пойдем, — его голос печален.
Я снимаю с ручек кровати тапочки — не хочется оставлять их на ночь на полу — и сую в них ноги. Раз это так срочно и важно — надену шорты и майку потом.
Мы бежим в комнату к соседу. Сосед — странный человек. Он уже достаточно взрослый и довольно замкнутый. Он носит странную прическу, а его взгляд подозрителен и хмур.
Я первый распахиваю дверь в его комнату и застываю от открывшегося моим глазам зрелища. Я чувствую, как противный холодок окутывает мои ноги, а руки начинают трястись.
Посреди комнаты, на аккуратно расстеленной газетке, лежит большая крыса с пробитой головой. Ее веки полузакрыты, а красные холодные глаза мутны, как никогда. Из раны еще сочится капельками алая кровь.


снег

Под ногами хрустел снег. Мои спутники хранили молчание. Нас трое... Трое человек, совершенно разных, но объединенных, вероятно, общей бедой.
С неба падали снежинки. Автоматные очереди стали уже настолько привычными, что я перестал вздрагивать каждый раз, когда там, где в плотном густом тумане умирало солнце, раздавались сдавленные крики.
Скоро все это кончится. Весь этот дурацкий кошмар, названный жизнью. А была ли жизнь...
Я не знаю, как их зовут. Просто, так получилось, что мы оказались вместе. Почему бы не прожить последний день втроем?
Я не заметил, как мы оказались в метро. В метро сейчас безопаснее, чем наверху. Там стреляют, там можно встретить смерть... А тут.. тут ее уже встретили.
Мы спускаемся вниз, держась за поручни давно остановившегося эскалатора.
На станции сейчас, скорее всего, никого нет. Разве что такие же, как мы, ищущие убежище среди трупов, которые гораздо безопаснее живых.
Как же зовут моих спутников? Хотя, какая разница… Пусть будут Дима и Маша.
Мы прыгаем на рельсы и идем вглубь шахты. Ток в метрополитене отключили еще несколько дней назад, оставив гореть лишь лампы под потолком.
Приходится перешагивать через тела, хотя можно ли назвать телами эти ошметки, издавленные колесами…
Дима хорошо знает устройство метрополитена. Там, в глубине шахты, между двумя станциями, есть небольшая комната, он мне говорил вчера. Вряд ли ее кто-то нашел. Там можно отдохнуть и нормально поесть.
Хорошо, что в шахтах отсутствует освещение. Слишком страшно смотреть под ноги, где хлюпает что-то липкое и противное.
Сколько мы уже идем? Вперед, по длинному туннелю, соединяющему станции, на каждой из которых царит смерть.
Дима останавливается. Я слышу, как его руки пытаются что-то нащупать на стене. Наконец ему это удается, и яркий свет ударяет мне в глаза.
Вчера я не воспринял его рассказ всерьез, однако оказалось, что он не врал.
Стол, кровать и два стула. Это маленькая комнатка. Маленькая, но нетронутая. Возможно, тут скрывался кто-то до нас, но потом он ушел. Ушел сам, его не унесли… На бетонных стенах и полу нет ни следа крови.
Мы перекусили тем, что вытащила из своей сумки Маша. Я не стал узнавать, откуда у нее эта еда, и, в частности, вкусное, хорошо прожаренное мясо, но судя по ее рассказам, из какого-то разоренного магазина. Мне хотелось верить.
Я посмотрел на часы. Оставалось немного, всего несколько часов. Еще позавчера я рассказывал Диме о своем плане. О том, что незадолго до конца я хотел бы прокатиться на машине по умирающему городу. Просто проехать... Он меня понял, и сейчас, когда я взглянул в его глаза, Дима молча кивнул.
Снег залеплял глаза. Мягкий липкий снег. Интересно, о чем он думает, этот снег? Белый, такой белый... Почему я так отвык от белого цвета...
Внезапно я наступил на что-то скользкое и упал на спину. Повернул голову набок и радостно вскрикнул. Из-под старых, пропитавшихся грязью газет выглядывала черная рукоятка пистолета. Хотя осталось совсем немного, он может пригодиться.
Дима протянул мне руку, и я встал. Спина побаливала, было больно идти.
Я знал, где можно взять машину, точно знал. Это было недалеко, всего в получасе ходьбы отсюда. Но время теперь значило так много...
Откуда-то из темноты вынырнул мужчина. Его рот был обагрен кровью, а руки тряслись. Безумные глаза смотрели прямо на меня. Такое случается, не все выдерживают, я знаю. Надо избавить его от мучений. Никогда раньше не стрелял... Просто хлопок. И этого хлопка достаточно для того, чтобы он упал на землю, обхватив голову руками. Черт! Видимо, я плохо выстрелил... Он кричал и корчился от боли, а Маша в ужасе смотрела то на меня, то на него.
Дима крепко схватил меня за руку и потянул куда-то, как можно дальше... дальше...
Хорошо, что он не попросил отдать ему пистолет. Знал, наверное, что я больше не буду стрелять...
Вот и гараж... Он закрыт, но у меня есть ключ. Я знаю, что там стоит старая армейская грузовая машина, в полной готовности. И если мы не возьмем ее, она так и не увидит дороги до самой своей смерти.
Мы прыгаем в кабину, и я включаю зажигание. Вперед, только вперед...
Всего два часа. Я никогда не верил, что такое возможно. Два часа, последние два часа. Почему-то очень не хочется умирать.
Я вывожу машину на дорогу. Лобовое стекло залепляют снежинки.
У меня еще целых два часа, чтобы ехать только вперед…


холод

Там всегда было холодно.
Наверное, это было неправильно, но он вполне приспособился к такой жизни. Бывали моменты, когда ему даже нравилось ощущать, как холодный ветер пронизывает до костей, такой ледяной и такой привычный…
Ему нравилось вставать с утра и, набрав полные легкие обжигающего воздуха, вновь осознавать себя одиноким… Ему просто нравилось, и он ничего не мог с этим поделать…
Иногда в его мире светило солнце, но лучи не грели, а лишь рождали воспоминания о чем-то далеком и несбыточном…
Случалось, что ему хотелось кричать, и хотя он знал, что его никто не услышит, он кричал. Просто кричал. И это тоже было вполне обычным явлением...
В те минуты, когда он был взволнован или ему было плохо, он доставал из кармана маленький блокнотик и писал мелким убористым почерком. Просто писал, потом смотрел на солнце и снова писал. И хотя он делал это часто, его блокнотик был всегда чист... Исписанные листы ждала одна участь — огонь... Странно, но они почему-то очень хорошо горели…
Тишина была его самым верным спутником. Она всегда понимала, быть может, потому, что ей и не нужно было объяснять. Он ценил это. Очень ценил… А еще ему нравилось смотреть на звезды. С ними было не так страшно.
Шли годы, серая пелена ничего не значащих дней. Всего лишь цифры… один, два, три… потом снова… один, два…
И в один из таких привычных дней он вдруг почувствовал, что что-то случилось. Нет, все было нормально, но в сердце постучалось странное и опасное чувство. Тревога, смешанная со страхом и с чем-то непонятным, загадочным... Он заплакал, и слезы стали капать на землю. Они не замерзали, как раньше, и вскоре образовалась маленькая лужица. А он все не мог понять и продолжал плакать...
Внезапно стало очень холодно, и он побежал… Просто побежал... Солнце било лучами прямо в глаза, и он почувствовал, как что-то захлюпало под ногами... Это таял снег.
Через несколько часов он рухнул, прямо в лужу… и... засмеялся. Ему стало смешно, смешно от осознания того, как он жил и кем он был столько лет... Это казалось забавным и абсолютно невероятным, и он сам задал себе вопрос, уже, кажется, в тысячный раз: «Неужели я был настолько слеп?»
Теперь жизнь стала другой... Резким движением он вытащил из кармана свой любимый блокнотик и со смехом стал втаптывать его в грязь.
А потом он вышел к людям. Это было немного странным, но он чувствовал, что должен найти. Найти то солнце, которое вдруг стало греть. И он нашел.
Она стояла и смотрела в окно. Там вдалеке за горизонт заходило большое и холодное светило. Ему было на него плевать. У него теперь было свое солнце. Пусть это ощущение и было немного непривычным, но страха перед чем-то новым и неизведанным не чувствовалось. Просто было тепло.

***

Она улыбалась... Каким же странным ей казался этот человек, с которым она была знакома столько лет, но не знала совсем. Может быть, он болен? Ведь то, что он говорит, — нелепо.
— Хватит прикидываться, — голос звучал холодно и ровно, но он все равно вздрогнул от маленького лучика, ужалившего в самое сердце. — Ты ведь пришел подурачиться, зачем? Скажи прямо, что тебе от меня надо и не трать пустых и глупых слов.
— Надо? — в его голосе засквозило изумление. — Мне ничего не надо, я просто пришел сказать...
— Просто пришел сказать? В чем цель? Причина? Думаешь, что я куплюсь на твои слова?
— Слова? — голос дрогнул. — Ты слышишь просто слова?
— Да, конечно. Я ведь знаю, что тебе никто не нужен. Ты ведь совсем не настоящий. Просто чья-то тень. И ты не умеешь быть искренним.
Стало страшно. Но он сделал еще одну попытку.
— Да, может быть, это и было так. Но знаешь, что случилось с моим миром? Весь лед, к которому я так привык, растаял. Просто растаял. Я понял, переосмыслил свою жизнь... Может быть, я говорю не совсем складно, но это лишь потому, что я говорю это впервые…
— Хм, какой же ты странный, — прошептала тихо она и зевнула.
— Странный? Может быть. Но мне страшно. Когда я увидел и почувствовал то, что мне не приходилось ощущать раньше, я понял, что больше всего боюсь очутиться снова в холоде. То, что было родным, теперь кажется враждебным, — его голос задрожал.
— Нет, я тебе никогда не поверю. Убирайся обратно в свой мир и не смей приходить ко мне больше. Если что-то надо — говори прямо. Не стоит со мной играть в такие игры. Со мной вообще не стоит играть.
Тысячи черных зеркал разбились, и осколки полетели прямо в его сердце. Он не помнил, кричал он тогда или плакал, лишь помнил, что бежал куда-то сквозь деревья, кусты… Светила луна. Луна, которая всегда чувствовала боль.
Он пришел в себя лишь на рассвете. Все тело невероятно болело, и подняться на ноги удалось с большим трудом. Крик, который никто не услышит, — как это знакомо, и каким кажется родным и близким.
Он смотрел куда-то вдаль, видимо, прощаясь со своим солнцем.
А потом шагнул в холод.


100-летие «Сибирских огней»