Вы здесь

Андрей Родионов: «Мимо меня ничего не может пройти!»

Как живет литературная Москва, в чем плюсы и минусы поэтического слэма, какие книги нужно прочитать, чтобы заразиться поэзией и удастся ли потом прокормиться одними стихами – в интервью Андрея Родионова поэту и журналисту Юрию Татаренко.

Андрей Родионов — поэт, драматург, культуртрегер. Окончил Московский полиграфический институт. Много лет работал в музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко в красильном цехе. Автор восьми поэтических сборников. Публиковался в альманахах «Вавилон» и «Авторник», журналах «Новый мир», «Октябрь», «Воздух», «Homo Legens» и др. Член Товарищества мастеров искусств «Осумбез» (2002–2005). Директор и куратор литературных фестивалей в Перми, Воронеже, Канске, Москве.

Вместе с женой Екатериной Троепольской написал пять поэтических пьес, организовал фестиваль видеопоэзии «Пятая нога». Организатор и ведущий Московского поэтического слэма с 2003 г. и Всероссийского слэма с 2010 г. Исполняет роль Сократа в постановке диалога Платона «Пир» в «Театре.doc» и роль Лешего в спектакле «Зарница» в ЦИМ. Победитель поэтического турнира «Русский слэм» (2002). Лауреат премии «Триумф» (2006), Григорьевской поэтической премии (2013), премии журнала «Дети Ра» (2016).

 

— Что, на ваш взгляд, представляет собой современная Москва поэтическая?

— Главный признак Москвы поэтической — ее сегментированность. Этих частей много, и они между собой не пересекаются. Некоторые группы лиц вообще слыхом не слыхивали друг о друге.

Актуальная поэзия — «Воздух» Дмитрия Кузьмина, премия Драгомощенко, поэтическая площадка Центра Вознесенского, где литературную программу ведет Илья Данишевский. Политическая поэзия левацкой направленности — Кирилл Медведев, отстаивающие права женщин Оксана Васякина, Дарья Серенко, Галина Рымбу. Есть Вера Полозкова. Есть поэтический театр, где много работаем мы с Катей: ставим композиции из стихов современных поэтов и пишем пьесы в стихах. Эта наша инициатива сейчас получила продолжение: Дмитрий Данилов, Михаил Чевега, Дана Сидерос... Есть поэзия на слэмах, ее приходят слушать.

Это то, что слышу и вижу, в чем участвую я. Но есть очень много такого, с чем я знаком только понаслышке.

— «Осумбез» еще существует? Как на вас повлияло Товарищество?

— Кардинально, в человеческом плане. Мирослав Маратович Немиров назначил нас всех друзьями — но удивительное дело: так и произошло.

— А насколько авторитетны, к примеру, такие организации, как Союз писателей России и Союз писателей Москвы?

— Они не эффективны и не авторитетны в силу своей космической огромности. Маленькие сообщества привыкли каким-то образом управляться со своими потребностями. А большая организация в лучшем случае играет на руку организаторам, рядовые там не у дел. Поэтому авторитет у таких сообществ нулевой.

— Как поэту монетизировать свой талант?

— Как угодно. Участница слэма Наталья Трай написала песню для Аллы Борисовны Пугачевой.

— Вас не прельщает подобный способ?

— Это надо уметь. Я пишу для театров, по заказу режиссеров. Но это не значит, что мою драматургию сразу же принимают на ура: бывает, пишу и пятый, и десятый вариант текста. Драматургия у меня — совместное предприятие с женой.

— То есть на гонорары поэтам не прожить?

— Нет, это просто смешно.

— Получается, авторам нужно искать нормальную работу...

— Ну, мне в этом смысле проще. Мы с Катей Троепольской сотрудничаем с театрами. Пишем для Мастерской Брусникина. Занимаемся видеопоэзией. Проводим слэмы, бываем во многих городах России. И, наконец, я гастролирую как поэт.

— И это все оплачивается?

— Можно говорить лишь об окололитературном труде, приносящем деньги. А поэзия как таковая — некоммерческая вещь. Зарабатывать стихами очень сложно. Если это не сочинение текстов на заказ.

— Но, несомненно, поэзия приносит радость?

— Да, это так. Этим она и привлекательна для многих.

— И как давно вы поняли, что «подсажены» на это удовольствие?

— Сразу. В юном возрасте прочитал антологию «Мысль, вооруженная рифмами», составленную Владиславом Холшевниковым. Ее принесла с работы мама. Она работала в Генплане, проектировала с коллегами метро. После этой книги я и заболел поэзией — сразу и навсегда. Лет в двенадцать-тринадцать. Учил оттуда страницами наизусть — настолько все было прекрасно.

— Вопрос многолетнему ведущему слэма. Есть мнение, что идея соревнования поэтов неудачна, потому что простым голосованием не решить, кто лучше, кто хуже.

— В том-то все и дело, что слэм — окололитературный конкурс. И, кстати, поэтическая деятельность по добыче денег — тоже окололитературная. На слэме, кроме текстов, интересны сами поэты, их подача стихов, тематика. К примеру, в День Конституции выстреливают стихи про Конституцию.

— Но вы избегаете слова «шоу»?

— Да нет, почему? Дело не в определениях. Элемент шоу в слэме присутствует, да. В английском языке «шоу» — многозначное слово, оно может относиться даже к сериалам. То есть «Игра престолов» — тоже шоу. А как назвать слэм — концертом, поэтическим вечером, литературным конкурсом? Сечей, битвой, театрально-литературным марафоном, перформансом от поэзии?

— Маститые авторы нередко отказываются от участия в турнирах — видимо, боятся проиграть менее именитому сопернику. Как их успокоить?

— Никак. Потому что состоявшиеся поэты — это... (Задумывается.) Это сложное понятие и сложное явление. Скажу вполне очевидную вещь: есть люди, которым очень хочется победить, несмотря ни на что. Редко бывает, что у них при этом есть литературный талант. И кто-то даровитый посмотрит на этих людей и подумает: чем черт не шутит — выйду и я на слэм, заработаю денежку! Но только победа в слэме не значит, что ты лучший поэт России. Соответственно, если ты неудачно выступил, это не означает, что ты не поэт.

— А себя вы считаете состоявшимся поэтом?

(После паузы.) Считаю себя более-менее успешным. А все началось с того, что в молодости я приходил на вечера, где был свободный микрофон — чтобы пообщаться с поэтами, поэтессами...

— Вы служили в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко семнадцать лет. Почему эти отношения прекратились?

— Директор театра неоднократно просил меня решить проблему дисциплины. Я обещал ему исправиться — и тут же срывался по-новой. Расставаться с красильным цехом было тяжело: я успел сильно привыкнуть к своей работе. После увольнения, совпавшего с уходом из семьи, был сложный период. Спас меня Марат Гельман, пригласив в Пермь, где я прожил два года. Вернее, вдвоем с Катей.

— Вы там делали поэтические фестивали, верно?

— Основное, что я делал в Перми, — приходил в себя. Но там была возможность научиться проводить большие мероприятия. Я воспользовался этой возможностью.

— Спрошу о сложном — с точки зрения воплощения замысла. Каковы перспективы такого феномена, как видеопоэзия?

— Фестиваль видеопоэзии «Пятая нога» проходит раз в два года. Планируем очередной форум. В декабре ездили с лучшими российскими роликами в Берлин на международный фестиваль видеопоэзии «Зебра». Выступили довольно успешно.

— Много ли у нас роликов, где видеоряд работает на умножение смыслов — в том числе поэтических?

— Я сторонник экспериментального видео. Например, в прошлом году режиссер Андрей Сильвестров на стихотворение Дмитрия Данилова про футбол сделал видео, которое можно смотреть только в очках ЗD. Такие вещи мне нравятся. Кирилл Серебренников лет десять назад снял по нашей просьбе ролик на стихотворение Бродского. Его обругали все и везде, но это одно из двух-трех фестивальных видео, которое мне не скучно смотреть! Вроде бы и виды Ростова не ахти какие — но полное ощущение того, что ты один, а вокруг то, что постичь невозможно...

— Допустима ли музыка в видеопоэзии?

— Народ не обманешь: никакие украшательства плохому ролику не помогут. Должна быть интересная и убедительная режиссерская трактовка выбранного стихотворения. Конкурсный отбор не проходят несколько типовых видео: когда человек, читая стихи, идет по осеннему парку и шуршит листьями, когда герой оказывается в подвале или на крыше.

— В то же время есть немало самодостаточных стихов, не требующих картинки, согласны?

— Конкурс «Пятая нога» мы позиционируем как кинематографический. И призы вручаем режиссерам. Они выбирают стихи, которые их зацепили.

— Это в основном вгиковцы?

— Фестиваль собирает огромное количество людей. Но в 2002–2004 годах, действительно, начинали снимать видеопоэзию вгиковцы.

— Следите ли вы за театральной карьерой Серебренникова?

— Сначала надо сказать, что дело на Кирилла Семеновича еще не закрыто, и это очень плохо. Конечно же, стараюсь смотреть все его спектакли. А в фильме «Юрьев день» я даже снялся в эпизодической роли.

Но есть для меня и другие интересные режиссеры. Например, Максим Диденко. «Пастернак. Сестра моя — жизнь» в Гоголь-центре — великий спектакль, от него рвется сердце. Когда девушки на сцене начинают петь стихи Пастернака, ты просто улетаешь...

— Интересно ли вам то, что происходит за окном, — например, история со сквером в Екатеринбурге?

— Власти все сделали для того, чтобы людям уже нельзя было не выйти на улицы. Власть не прислушивается к народу, не желает уступать ему даже в мелочах — и это большая общественная проблема. Боюсь, власть затаила злобу и скоро выместит ее на людях. Вы посмотрите, во что превратился Екатеринбург! Вырубленные деревья, снесенные кварталы, небоскребы на пустырях, ветер гоняет пыль по улицам...

— Я так понимаю, столица Урала не является вашим любимым городом. А где вам нравится бывать?

— Возможно, Екатеринбург оставил такое тягостное впечатление, потому что я недолго и нечасто там бывал. В отличие от той же Перми, где прожил два года, как я уже сказал. Часто бываю в Красноярске, Канске, Новосибирске. В Воронеже — люблю его старые малоэтажные кварталы, спускающиеся к реке... Эти города остались в моем сердце.

— В вашем сердце живут и стихи поэтов Серебряного века: Бальмонта, Блока, Гумилева. Что вас привлекает в творчестве столь разных авторов?

— Вы назвали поэтов, чьи стихи я впервые прочел вне школьной программы. Это моя юношеская любовь, и она никуда не делась. В зрелом возрасте я узнал других авторов. Сильное впечатление произвела французская поэзия, предшествующая Серебряному веку. Американская поэзия прекрасна. Русская поэзия прекрасна и трагична.

— А кто же возглавляет ваш поэтический хит-парад?

— Много кто. Не стоит и начинать называть их — и живых, и мертвых. Любимых поэтов у меня действительно очень много.

— Борис Рыжий из их числа?

— Нет.

— Возможно ли повторение Серебряного века — в поэзии прежде всего?

— В то время у интеллигентных людей были деньги. Повторение этой ситуации возможно — но лишь теоретически.

— В вашей творческой биографии есть такая строчка: «Ведущий поэтической мастерской». Что вам дал этот опыт?

— Я веду мастерскую для молодежи вместе с Екатериной Троепольской в Центре Вознесенского на Ордынке. Помните, в телефильме «Ирония судьбы, или С легким паром!» учительница говорит про своих учеников: «Больше они меня учат, чем я их»? У меня та же ситуация в мастерской. Слава богу, так сложились звезды, что к нам пришли юные, но очень интересные ребята. Им было по четырнадцать-пятнадцать лет, сейчас — девятнадцать-двадцать. И возникло что-то наподобие арт-группы: мы еженедельно выступаем со стихами на разных площадках, участвуем в театральных постановках, слэмах, «поездах мира» и так далее. Занятия проходят в разных форматах. К примеру, Всеволод Емелин читал лекцию о Некрасове. Но в основном ребята выполняют поэтические задания — с последующими коллективными обсуждениями. Разбор детьми стихов друг друга — это настоящая мясорубка, скажу я вам! Кто-то уходит домой в слезах...

— Прочел в Сети, что вас визуально сравнивают с Лениным. Тоже считаете, что похожи на него?

— Нет. Не могу причинить вред другому человеку — в отличие от вождя мирового пролетариата. В детстве побывал в Мавзолее из любопытства. Сейчас не готов обсуждать дальнейшую судьбу Мавзолея.

— Будем считать, его место на Красной площади неизменно... А как меняется слэм за последние годы?

— В прошлом году была нетипичная история: первые два места на всероссийском слэме заняли поэты из Питера. До этого на финал в Красноярск десять лет поочередно приезжали два победителя отборочных этапов в Санкт-Петербурге — и занимали предпоследние места. А тут появились новые люди — и выиграли. Видимо, сказались сногсшибательные питерские рэп-батлы.

— А самому выйти на батл — слабо?

— Неохота. Я жюрил многие поединки, этого опыта мне достаточно. Чтобы выходить на бой, нужна мотивация. Ты должен понимать, зачем тебе нужна победа. Просто быть услышанным — этого мало. Мне, во всяком случае.

— Вы провели слэм в День Победы. Получается, «Бессмертный полк» прошел мимо вас?

— Мимо меня ничего не может пройти! Я — поэт.

— Финал московского слэма собрал двести зрителей. Реально ли собрать две тысячи?

— Нужна реклама, телевизор нужен.

— В Центре имени Мейерхольда с аншлагами идет спектакль «Зарница» по вашей пьесе, сюжет которой напоминает «Сон в летнюю ночь». Как вам пришла идея задействовать Шекспира?

— Как-то мы ехали с Катей в Тулу, смотрели на лес за окном. И вдруг мы поняли, что там может жить и либеральная, и патриотическая нечисть — со своими конфликтами и «перетираниями». Так возник замысел «Зарницы». Это детская игра — но я и занимаюсь с детьми в поэтической мастерской.

— Кстати, а каких писателей вы бы непременно включили в школьную программу по литературе?

— Не возьмусь решать это единолично. Этот вопрос должны обсудить довольно много специалистов в различных областях. Но у меня есть свои предпочтения, конечно. Думаю, одиннадцатиклассникам нужно давать поменьше прозы и побольше современной отечественной драматургии. Современные пьесы можно разыгрывать с подростками, они это любят. Вырыпаев, Данилов, Пулинович — весьма интересные авторы. Сигарева, Пряжко и других драматургов для зрительской категории «18+» оставим студентам.

— Отчасти шутливый, взрослый вопрос: сколько грамм на грудь вам помогает перед выступлением, а сколько — мешает?

— Немного — не повредит. Впрочем, сейчас я не пью перед выступлением.

— Есть люди, с кем откажетесь выпить?

— Да!

— Это литераторы?

— Да.

— Их много?

— Да.

— Вернемся к разговору о театре. Вы проходили кастинг на роль Лешего в спектакле «Зарница»?

— Приглашенный актер не мог сыграть два премьерных спектакля — был занят в своем театре. Предстояло срочно ввести на его роль кого-то другого. Я вертелся рядом и к тому же знал текст. Поэтому режиссер Квятковский сказал: «Пусть Родионов и сыграет!» Мне нравится играть. Артистизм у меня в крови. Хотя прекрасно понимаю, что артистизм и актерская профессия — разные вещи. Режиссер Юрий Квятковский доволен моей работой в спектакле, это главное.

— Есть ли роли, о которых мечтаете?

— Нет. У меня все нормально в жизни. Становиться актером не хочу. Роль в спектакле — приятный бонус к жизни, не более того. Актер — профессия подневольная. Мне это не близко.

— Закрылись журналы «Арион» и «Октябрь». Где теперь посоветуете печататься молодым поэтам?

— Давайте отталкиваться от того, что сейчас читает образованная публика и в каком формате: электронном или бумажном. С учетом этого поэту и предстоит выстраивать свою стратегию выхода к читателю. Мне сложно судить о толстых литературных журналах, потому что трудно представить, кто входит в число тысячи-двух подписчиков. Ну хорошо, пятьсот экземпляров уходит в библиотеки. А остальное — раздаривается авторами журнала? Вероятность прославиться после публикации в каком-либо «толстяке» — небольшая. Но, вероятно, для многих это дело статуса.

— Сотням тысяч авторов портала «Стихи.ру» не интересно читать «Новый мир» и «Знамя»?

— Видите ли, в каждом деле есть профессионалы — и есть любители, дилетанты, новички. Поэзия, литературное творчество не исключение. Если тебя не зовут в другой город выступить — значит, организаторы уверены, что ты не соберешь зал.

— А вас приглашали туда, где, как вам казалось, вас плохо знают?

— Когда Крым был еще украинским, меня позвали выступить в колонии строгого режима в Керчи — перед полутора тысячами заключенных. Нас приехала целая делегация. Там был самый удивительный прием. После меня читал Герман Лукомников. Он произнес: «Казалось, коза — лось». И зал взорвался, эта фраза пошла по рядам. А в конце встречи все цветы достались Анне Русс, уголовники выстроились в очередь — это было прелестно...

— Двум медведям не ужиться в одной берлоге. А двум литераторам в семье?

— Слава богу, мы с Катей умеем переключаться с творческих вопросов на бытовые. Хотя недавно вместе работали над пьесой. Спорили яростно!

Вы вспыльчивый?

— Да, и Катя вспыльчивая, отстаивает свою позицию до конца. И возникают тупиковые ситуации. Но через час-два начинается такой разговор: «Может быть, ты был прав...» — «Да нет, пожалуй, ты была права».

— Чем отличается верлибр от прозы в столбик?

— А то, что пишет Дмитрий Данилов, — это верлибр? Ну и прекрасно! В «Театре.док» идет спектакль Рыжакова, где звучит текст Данилова, и его принимают замечательно. Может быть, потому что он просто хорошо и интересно написан?

— Поэзия — приращение смыслов или умножение красоты?

(После паузы.) Нам нужно вернуться в начало беседы — о разрозненности поэтического поля Москвы и множестве критериев в нем. Лично мне по душе прямое высказывание тонкого, интеллигентного человека. Но таких стихов сейчас крайне мало.

— Последний вопрос: поэзия — разговор с современниками или с небом?

— Конечно же, с небесами. Стихи — это всегда разговор о загадках бытия.

 

Юрий Татаренко
Фото из личного архива А. Родионова

 

 

100-летие «Сибирских огней»