Вы здесь

Наталья Николенкова: «Я не Кармен!»

Для чего людям стихи, сколько денег тратят на жизнь поэты, с чем рифмуется слово «Алтай» и бывает ли несчастная любовь – об этом и о много другом – в интервью барнаульского поэта Натальи Николенковой новосибирцу Юрию Татаренко.

Николенкова Наталья Михайловна родилась в Барнауле в 1964 году. Закончила филфак Алтайского государственного университета. Публиковалась в краевой периодике, в журналах «Знамя», «Сибирские огни», «Смена», «Арион», «Наш современник», «День и ночь», «Крещатик», «Ликбез», «Алтай». Лауреат Демидовской премии (1997), победитель конкурса журнала «Барнаул литературный» в номинации «Мастер» (2010) и краевого конкурса на издание литературных произведений (2014). Автор поэтических сборников «Девятое марта», «Карманная психиатрия», «Малютка жизнь», «Завтрак на траве» и др. Живет в Барнауле.

— Для чего вам стихи — свои и чужие?

— Для чего стихи? Задавать такой вопрос человеку, который стихов в руки не брал и никогда не слушал, – бессмысленно, правда? Для нормальных же людей стихи — простая и легальная форма гармонизации времени, пространства и себя в них. Структурирование. (Вспомнила диалог героев фильма Бертрана Блие «Вальсирующие». Сидят, курят утром на берегу канала. Один замечает: «Первая сигарета — самая лучшая». Второй подхватывает: «Да. Она придаёт форму рту».) Так вот, стихи придают форму (ритм, смысл, дарят очевидные подсказки, неожиданные прозрения) каждому дню, ночи, всей жизни.

Мне еще в детском саду воспитатели дарили на день рождения книги (читаю с трех лет). Или усаживали с книжкой (чаще всего это были Михалков, Барто, Чуковский, Маршак) на стульчик перед группой: «Наташа, читай! Дети, слушайте!» –– а сами уходили по своим делам.

Первый стишок придумался во втором классе после сотрясения мозга, когда упала на каток с довольно высокого забора (может, есть связь?). Потом это стало чем-то вроде физиологической потребности. Без творческих замыслов и предварительных планов, просто некое естественное отправление. Потом появились друзья-поэты, мы были интересны друг другу, обменивались текстами.

Стихотворная речь более проста и естественна, чем прозаическая. Забавно слышать, что стихи (жалостливые) помогают в трудную минуту, когда неразделенная любовь, плохая погода и нечего курить. Стихи — помогают, да, но только настоящие. Порой войдешь в резонанс с каким-нибудь самым депрессивным прекрасным стихотворением — и твоей депрессии как не бывало. Мне (похвастаюсь) говорили, что и мои стишки помогали.

Есть еще один миф: стихи пишутся только от несчастной любви. Если у человека все хорошо — он идет в кафе-мороженое или в зоопарк, безо всяких стихов. Вранье. Любая сильная эмоция, особенно если она последняя среди накопленного, — и вот вам стихотворение. Счастье в этом смысле ничуть не хуже печали.

И — да, важен ритм. Совпадение с ритмом окружающего, что ли, и (или) внутреннего. Тут я согласна с Маяковским. Сама часто придумываю на ходу. Иду по городу и «пишу» в голове.

Чужие стихи? Если легли на душу — они уже не чужие. Они нужны, как пища. Как камертон. Как вредная или полезная привычка. Порой прочтешь дрянь и думаешь: о, я-то еще ого-го! Прочтешь гениальное (из современного) — и полезли комплексы… И конечно, все когда-то прочитанное неизбежно используешь, чаще подсознательно, порой осознанно. Иначе никак. Это уже в нас, встроено в метаболизм, вросло в органы, удаляется только хирургически.

— Правда ли, что поэты тратят денег меньше, чем обычные люди?

— Откуда ж мне знать? У меня деньги долго не держатся. На Западе, как известно, поэты кормятся не поэзией. У нас научились кормиться и поэзией, раскрутившись и гастролируя, перелетая с фестиваля на съезд. Есть гранты, опять же, бесплатные сборники…

Мне денег надо мало. Потребности минимальны. Среди своих знакомых поэтов особых франтов, снобов и гурманов не наблюдала. Почти все элегантны, кое-кто не без экстравагантности, одна печет сногсшибательные пирожки, у другой 128 пар сапог, кто-то жмот, кто-то пьет, кто-то идет пешком через весь город, экономя на автобусе. Короче, люди как люди. К одним деньги липнут, другие транжирят, третьи, как птичка божия, не знают ни заботы, ни труда.

— Замечаете ли, как меняется русский язык, в том числе поэтический?

— Как меняется русская речь, устная и письменная, разумеется, замечаю и периодически на эту тему печалюсь, хотя, может, и не стоит. Орфография, пунктуация, орфоэпия почили в бозе. Но мы, надеюсь, успеем дожить в том мире, где кофе — мужского рода, а пуловеры надевают. Никогда не исправляю ошибки чужих и тем более незнакомых людей. Только у дочери, внучки, племянника, близких друзей. Говорить и писать правильно — так же важно, как переходить улицу на зеленый свет и не бросать банановую кожуру мимо урны.

Что касается поэзии… Увы, я довольно плохо представляю себе картину современной русской поэзии целиком. Читаю бессистемно. Но в том же «Фейсбуке» встречаю много вдохновляющего: Ирина Евса, Дмитрий Артис, Марина Кудимова, Владимир Берязев, Слава Михайлов, Игорь Караулов, Виталий Пуханов… Сейчас в стихах много сегодняшних реалий. Поймут ли потомки, о чем речь, или полезут за разъяснениями в словари? Или мы будем для них, как для нас — Тредиаковский, Языков, Державин? Однако русский язык — такая глыба, его одним ногтем не сковырнешь. Так что будем верить в лучшее.

— Литературный Барнаул XXI века — это Наталья Николенкова плюс кто?

— Юрий, не смешите мои гланды, как говорят у нас в Одессе. Задумалась: кого назвала бы лучшим поэтом Барнаула? Наверное, по-прежнему Михаила Гундарина (хотя он сейчас работает в Москве). Александр Строганов, Елена Клишина (Ожич). Владимир Башунов, хоть он и остался в ХХ веке. Валерий Котеленец как поэт (он еще и прозаик) в юности казался мне скучновато-прямолинейно-назидательным — а сейчас наконец смогла оценить лаконичность и глубину его стихов. Снова в последнее время стали поэтически активными Елена Безрукова и Фарида Габдраупова. Интересный поэт Константин Гришин, но пора ему вырваться из однажды обретенной «фирменной» формы и пойти, может быть, в другую сторону, посмотреть, что там.

Прозу нашу знаю плохо. Читаю Владимира Токмакова как собрата по поколению, тех же Александра Строганова, Елену Клишину да Анатолия Кирилина как старшего мудрого товарища. Но, повторюсь, наверняка многое просто проходит мимо меня, так что общей картины не вижу. В последнее время в очередной раз немного выпала из окололитературного процесса, не знаю, что там и как происходит, кто новый родился, кто старый воскрес.

А книг издается много, только успевай рецензировать. И, кстати говоря, литературный Барнаул XXI века — это еще и публикации в журнале «Алтай». Там не только географически «наши» — но там именно наши, спасибо главному редактору Ларисе Вигандт за пристальный, пристрастный, честный и точный отбор.

— Что предшествует тому, что вы берете в руки книгу прозы?

— Отключение Интернета (прошу прощенья за трюизм). У меня (как и у многих, наверное) есть несколько десятков книг, которые перечитываю постоянно. Порой тянет перечитать что-то определенное. Ну, вот как хочется орехов или шоколада. Набокова могу открыть на любой странице и «съесть» несколько кусочков, смакуя. Или Ромена Гари. После последней экранизации «Анны Карениной» не смогла не перечитать роман. Новинки читаю чаще всего по наводке проверенных критиков и знакомых, потому что прочесть все, что сейчас издается (хорошее, разумеется) просто нереально. Люблю  хорошие детективы, в основном английские и французские. Из наших — ранний Акунин и Татьяна Устинова. Почитать перед сном — святое дело.

Многие знакомые перешли на аудиокниги, я пока нет. И ридера мне не надо. Хочу нюхать страницы, осязать обложку, постукивать по переплету, уточнять выходные данные, имя редактора и иллюстратора…

— На каких условиях напишете гимн алтайских мукомолов?

— На любых. Я уже не раз писала стихи на заказ — отдельным людям или организациям. Стараюсь делать это без халтуры, не на уровне «…но от души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить». Кстати, писала я и для мукомолов! Не буду упоминать фирму — но это был крутой календарь с крутыми снимками крутого фотографа и моими стихами на каждый месяц.

— С чем рифмуется слово «Алтай»?

— В прямом смысле? «Шалтай-Болтай», конечно. «Курултай» — ну это этнографическое. «Китай», «Индокитай». «Болтай» или «не болтай». «Летай», «читай», «считай»… В общем, много побудительных глаголов. А еще — «Феличита».

— Участвуете ли в анонимных литконкурсах — Кубке Балтии и других?

— Нет, никогда не участвовала и даже не знаю, честно говоря, как это делается. Уважаю своих товарищей, которые постоянно литературно-конкурсно-фестивально активничают (наша Ирина Цхай, например), но сама, наверно, слишком ленива для подобных действий.

— Какие знания позарез необходимы поэту — по истории, музыке, живописи, театру, кино?

— В идеале все гуманитарные знания позарез необходимы всякому нормальному человеку. Не только с прикладной точки зрения — это же просто интересно, господа! С другой стороны, именно поэт может себе позволить писать как Бог на душу положит (в том случае, если Бог его в свое время действительно поцеловал) — всяческую заумь и не понять что, «ритмическую прозу, поэму модерновую экстаза», по Зощенко. Другое дело, что своих предшественников (а желательно и современников) надо бы знать, чтобы заново не изобретать велосипед.

— Какие эксперименты в поэзии приветствуете, а какие — нет?

— Юра, вопрос подразумевает, что я знаток литературных экспериментов, а я вовсе не знаток. Вот приезжал к нам на гастроль поэт Горохов (давненько это было, только начинались подобные выступления). Зал собрался. Вежливо слушали. Но когда гастролер начал читать «Парус» Лермонтова, просто перетасовывая строчки, я взяла и свистнула в четыре пальца. Поэт неосмотрительно объявил антракт. Публика разбежалась.

Печалит меня, что замусолили Бродского. Что у многих авторов теперь разноразмерные «бродские» строки…

А вот эксперименты Антона Метелькова приветствую. У него очень интересная игра со словом, которая у меня вызывает мурашки восторга. Вообще, это универсальный безошибочный тест на подлинность — мурашки!

— Самый интересный собеседник в жизни — это?..

— Из великих мертвецов хотелось бы поговорить с Пушкиным, Цветаевой, Высоцким. Из современников — с Захаром Прилепиным, Сергеем Шаргуновым, Иваном Охлобыстиным, Александром Невзоровым, да не шокирует вас мой «попсовый» выбор. И все мои близкие друзья. Все они — красавцы, все они — таланты, все они — поэты. Сумасшедшие есть, дураков нет. А вообще, господа, как говорится, учите латынь: в аду по-русски не говорят. Опять же, в раю — климат, зато в аду — общество. Кажется, все трюизмы собрала? (Улыбается.)

— Какого памятника не хватает Барнаулу?

— Памятника Александру Родионову, большому знатоку истории Барнаула, Алтая, Сибири. Вот прямо возле Шишковки (наша главная библиотека) и поставить. А еще надо тихонечко, под покровом ночи, убрать всю «городскую скульптуру» в виде бесконечных мишек и прочей фауны. Мы-то ладно, эстетически перестрадаем, а вдруг наши дети и внуки чем-нибудь заразятся?

— Скоро в Новосибирске поставят спектакль по текстам Янки Дягилевой и Егора Летова — приедете?

— Загадывать не буду, но очень хотелось бы. Видела-слышала и Янку, и Егора, когда они приезжали в Барнаул. Не назову себя фанаткой, но переоценить вклад обоих в мировоззрение как минимум двух поколений невозможно. Да и меня, нефанатку, некоторые тексты пробирают до костей.

— Бывало, что бросали стихи? А они вас? Как надолго?

— По-разному. Порой наткнешься на недописанное — и как раз в эту минуту потянет дописать, и что-то получается.

Перерывы, конечно, бывают. То семь стишков за ночь — то два месяца ничего. Это как в сексе: нужно время от времени воздержание. Кто в это время кого бросает (я их или они меня) — не знаю.

— Следующий вопрос — не про воздержание! — что такое любовь для поэта Николенковой?

— Любовь — это все, что угодно. И что не угодно. Все зримое, незримое, видимое, слышимое, обоняемое, осязаемое. Когда она есть. Вспомнились давние стихи Валерия Котеленца: «Нет несчастной любви, / Есть несчастные судьбы людские». Стихотворение — о том, что любовь сама по себе великий дар, а потому не может быть несчастной.

А по-моему (это многолетние наблюдения, опыты, поставленные на себе), безответной, несчастной любви не может быть в принципе. Ведь коль скоро любовь — химия, и этот человек тебе химически подходит, то и ты ему должен подходить. Простите мне мой примитивизм. У меня любовь всегда была взаимной (тьфу-тьфу-тьфу!).

Любовь, как музыка, разная. Есть форте, есть пиано, крещендо, диминуэндо, разные темпы и жанры. Реквием, наверное, есть. Но всех, кого мы когда-нибудь любили, мы любим всегда. Они оседают на стенках сосудов. Если гештальт был не завершен — это немного беспокоит.

Короче, я — не Кармен. По крайней мере, на взгляд постороннего, не близкого мне человека. А близкие навидались всякого, да.

— Стихи не в рифму — для ленивых поэтов?

— Нет, конечно. Иногда текст сам противится рифме, самопроизвольно «белеет». Или отсутствие рифмы в определенной строке становится дополнительным смысловым акцентом. Вспомним, наконец, стишки-пирожки и стишки-порошки, где отсутствие рифмы «там, где надо» как раз и производит нужный комический или трагикомический эффект.

Мне всегда казалось, что писать верлибр — значит брать на себя дополнительные огромные обязательства. Тут не почирикаешь лирически, тут все должно быть сложно, глубоко, концептуально. В юности был период увлечения Имантом Зиедонисом и другими прибалтийскими мастерами верлибра. Сама написала крайне мало верлибров, очень давно. Я лучше почирикаю…

— Должен ли поэт придерживаться какой-либо литературной традиции? Или надо непременно выламываться за рамки — в жизни и в творчестве?

— Ничего никому поэт, конечно, не должен. Но если он настоящий поэт, то будет и выламываться за рамки, и в то же время точно отражать свое время, в той форме, которой оно требует. Все поэтические выкрутасы суть выкрутасы именно сегодняшнего дня — а значит, вполне себе в рамках. Тут речь, конечно, о настоящих стихах и настоящих поэтах, умных и начитанных, а не о юношах бледных со взором горящим, которые, прочитав за всю жизнь полторы книги, пишут пятистопным ямбом «любовь — морковь»: мол, и Пушкин так писал, чем я хуже?

— Ваш любимый стихотворный размер и объем поэтического текста?

— Впервые задумалась над любимым размером. Все, конечно. Хорей — он пободрей, четырехстопный хорош для детских стихов. Люблю я, наверное, больше всего трехсложные размеры — дактиль, анапест и амфибрахий. Это что-то физиологическое. Или пошло от музыкальной школы. Хотя наверняка, если подсчитать по стихам количество используемых размеров, ямб победит.

Стихотворения творю, как правило, небольшие: 8 — 12 стихов. Бывают и подлиннее, конечно (смотря сколько километров надо пройти или сколько времени простоять в пробке). Чаще всего сначала появляется первая или последняя строфа, а потом нарастают внутренности.

— К слову, о километрах. Умеете ли водить машину? Куда рванули бы за рулем?

— Не умею, не собираюсь учиться — и это сохранит жизни множества людей. Нервы ни к черту. А так — поехала бы на Черное море, с друзьями и к друзьям, маршрут проверен. Ну и, конечно, всегда привлекает Горный Алтай: самые отдаленные, дикие, не туристические места.

— Коронавирус спутал все карты, но это не навсегда. Желаю чудесному поэту Наталье Николенковой новых приятных впечатлений, удивительных открытий, сильного неба над головой!

 

Беседовал Юрий Татаренко
Фото Кристины Кармалиты

100-летие «Сибирских огней»