Вы здесь

Рецензия на книгу Юлии Пивоваровой «Cinema» (Новосибирск, 2021)

«Cinema» — это компактный фотоальбом, «иллюстрированный» стихотворениями. Он вышел попечением новосибирских энтузиастов и пропагандистов поэзии. Настоящее издание — глянцевая, рекламная брошюра на манер тех, что пылятся на полках кафе и баров.  Книга включает в себя монохромные фотографии Вячеслава Ковалевича и четыре стихотворения Юлии Пивоваровой, уже знакомые новосибирской публике, хорошо известные читателям журнала «Сибирские огни» и кемеровского альманаха «После 12».

«Стимульный» (иллюстративный) материал представляет собой портреты Пивоваровой, а также виды промзон, запечатленные дожди, снегопады, мокрый снег. Книга — типичная квазидекадентская, квазимодернистская поэзия советского извода, иллюстрированная фотографиями в духе «эстетика переулков».

Это практически нынешний книгоиздательский стандарт, типичный для бывшей «неофициальной», «упадочной», по мнению советских пропагандистов, поэзии — современного «правого» и «левого» сектора городской культуры, цветущего под сенью зеленеющих лип, кураторов в штатском, будок, контрольно-пропускных пунктов, кустов сирени, разрушенных кирпичных стен в городском парке, вывороченных санузлов, поэзии, слагающейся под хриплый базарный лай, милицейские свистки и петушиные панегирики в духе некоего контрапункта. «Плесень!» — крикнул бы при виде этих поэтов и брошюр сумасшедший, чистый, добрый и наивный советский пропагандист, самоубийца Всеволод Кочетов, и был бы трижды неправ, однобок, излишне пристрастен. Не плесень, а ценные кадры, наблюдательные сотрудники, цепные псы режима, работающие по библиотекам — от охранников и вахтеров до заведующих отделами.

Сейчас «ребята» и «чуваки» получили доступ к станку Гутенберга, кафедрам НГОНБ, стаканам и графинам, минералке, судейскому колокольчику и колокольчику председателя. В рассуждении полиграфического искусства подобные книги скучны, как новая российская живопись, наследующая и переосмысляющая традиции авангарда и модерна. Дешево, сердито изданные поэтические сборники неофициальных, авангардных, «экспериментальных» поэтов Новосибирской области в своей массе напоминают — как земное и современное воплощение вечных идей, платоновских эйдосов, — самодельные сборники первых российских футуристов («Взял», «Пощечина общественному вкусу», «Ряв! Перчатки», «Тайные пороки академиков», «Дохлая луна»). Дальше обойного картона, оберточной бумаги, финского глянца критическая мысль местных меценатов, доброхотов и пропагандистов неофициального искусства продвинулась мало — а жаль! Не является ли литература такого рода всего лишь остроумным выполнением очередного заказа властей предержащих? Сидят люди по кабакам, снимают о себе «угарное», «юмористическое» видео в стиле треш, плещут чаем в публику, кричат со сцены: «Вот такой я Карабас!» «Ну что с них взять? — улыбнется прирожденный кадровик, охранник, вахтер. — „Пьяные илоты“». Никто не бьет работающих под потешных, цирковых, коверных — новосибирских «илотов», не сажает в тюрьму — «у нас терпимость». Не те времена! На их фоне, глядишь, какой-нибудь капитан ГРУ или лыжник, благоухающий каплями трудовой росы, — приличный человек. За такое грант Правительства РФ или Фонда президентских грантов — не жалко.

Отложенный разговор о стихах Юлии Пивоваровой будет коротким. Пивоварова ничуть не изменилась за те тридцать с лишним лет, когда оставила детские стихотворные опыты и начала говорить самостоятельно, «от себя», а не «по преданиям» Вероники Тушновой, Юнны Мориц, Юлии Друниной, Беллы Ахмадулиной и Ольги Берггольц.

Новые стихи новосибирского автора ничуть не уступают лучшим его произведениям 1980–2010-х годов.

С точки зрения содержания, тем, приемов это типичная «похмельная поэзия». Она привлекает не строгим искусством, но естественностью интонации, не изяществом, чеканкой фраз в духе Теофиля Готье, французских парнасцев, Брюсова, Николая Гумилёва, но психологической убедительностью, достоверностью жизненных наблюдений, иногда утрированных.

 

Нет ни пряников здесь, не плетей,
Лишь пристеночки, прятки да жмурки...
Мы похожи на снежных людей,
Пьющих кофе без чашек — из турки.

А ты не бойся, не жалей
и не проси кого попало
дать докурить бычок «Опала» —
ведь он из юности твоей.

Мы готовы пропить телефон,
Но при этом купить готовальню.

 

С точки зрения творческого, психологического, писательского метода Пивоварова применяет проективные методики.

Она редко пишет «о себе», об alter ego, нечасто раскрывает основные, существенные детали жизни «лирического героя», весьма избирательно употребляет местоимение «я».

Юлия предпочитает проецировать личный опыт на социальную среду. Так называемому «нормальному человеку», которого, по мнению Эрнста Кречмера и Петра Ганнушкина, «не существует», человеку «в теме», «своим людям» — по прочтении стихов Пивоваровой становится «усё ясно», «предельно ясно», словно Google-карту посмотрел или изучил материалы оперативной проверки:

 

Мы живем без дверей и окон
В старом погребе глупого Вани…

Вам улыбается мажор
C рекламных каверзных открыток,
И стайки уличных обжор
Лопочут у ларьков открытых.
В подземке греются бомжи,
Нектар аптечный попивая.

А завтра с ними вор придет,
Невзрачный и занудный карлик.
Возьмет — кукушку украдет,
А вместе с ней и календарик.

 

В рассуждении содержания стихи Пивоваровой — гимн неврастении, песнь мизантропа с явными и скрытыми мотивами бегства, преследования:

 

Нас не смеет подснять Cinema,
Невозможно на нас наглядеться...
И любая простая зима
Нас целует, как личных младенцев.

 

Рифма у Пивоваровой и точная, богатая, полная, «классическая», и «шестидесятническая», ассонансная: «открыток — открытых», «тридевятом — деревянных», — кокетливая рифма, с плеча Вознесенского и Евтушенко.

По поводу ее стихов человек свободной профессии обязательно обнажит зубы, весело рассмеется, скажет: «Это про нас! Жизненно! Жиза! Как есть! Дошлая, собака! Откуда она это про меня знает? Видимо, много времени проводит "в обществе "собственной свиньи", поэтому хорошо разбирается в свиньях как таковых! Ай-яй-яй! Как это я так мог вкапаться? Не буду больше с ней — пить! Больше — не буду! Но и меньше — не буду! Она меня описала в книге! Я в стихах — как живой! Как живой, с…! Как живой!.. Умничка! Молодчинка!» — etc.

С точки зрения тезауруса и фразеологии это «советская поэзия», или «советский модернизм».

Такая поэзия возникает — как некое новое видение — на краешках избитых фраз, прорастает, как сорняк в парке, на обломках идеологических клише, элементов массовой и христианской культуры («кнут и пряник», «снежный человек», «мистер Икс», «личных младенцев», «а ты не бойся, не жалей» — ср.: «Не верь, не бойся, не проси»), возникает путем сдвига, переосмысления обыденного житейского и лингвистического опыта.

Автор рвет «покрывало Майи», протыкает носом картину, прикрывающую стену у очага, и попадает в советское подземелье, на бал сатаны в роли Марго и Геллы. Подобный трансгрессивный опыт «выхода из себя прежнего и себя ветхого» хорошо описал Герман Гессе в романе «Степной волк» — настольной книге советской образованщины.

На мой вкус, Пивоварова достигла «акме» — высшей точки своего стихотворного искусства, искусства версификации и постижения людей — еще в 1980-е годы. Многие жители областного центра хранят тоненькие книжечки Юлии тех лет как реликвию, святыню.

Сейчас автор типичный автоклон, пародия на саму себя. Поэтесса бесконечно варьирует знакомые, навязшие на зубах мотивы. Герои, ситуации, детали повторяются, как надоедливый узор обоев, кочуют из стихотворения в стихотворение — водка, сигареты, курево, статуи Ленина, скверы, изгаженные цветы, чьи-то мелькающие веселые хари, милицейские фуражки, шум в ушах.

Реальная критика этого советского безобразия и великолепия, блеска и нищеты бывших пионерок с улицы Дуси Ковальчук и переулков Нахаловки, дурацкого советского модернизма, как бы соц-арта и как бы китча — практически невозможна.

Рассудительному критику, педантичному, скучному гелертеру с Петровки остается выписывать единичные примеры стихотворных строк, которые Юлия поленилась зарифмовать должным образом, зарифмовать, соблюдая некую систему, выдерживая метод... Но зачем это делать?

«Оптимизм — наш долг», — сказал канцлер в книге Эриха Кестнера. Мы, читатели из Сибири, любим Пивоварову «не за рифмы».

За что же? За дерзость, каприз, чистое, певческое горло, за серафическую музыку, сладкую жуть и карамельный привкус нашей жизни, которая вот-вот оборвется: была — и нет ее.

 

Константин Гришин

100-летие «Сибирских огней»