Вы здесь
Непуганая Россия
Виктор БРЮХОВЕЦКИЙ
* * *
Тихим светом наполнились окна,
Сумрак кошкой ползет от двери,
Старый тополь, притихший и мокрый,
Греет листья в ладонях зари.
Первый луч пробежал по деревьям,
Глянул в окна и брызнул — в поля!
И ослабла на шее деревни
Горизонта тугая петля.
Рукомойник гремит. Пахнет мылом.
Слышен скрип дергача на лугу...
Вспоминаю — когда это было? —
И припомнить никак не могу.
* * *
А бог мой жил в селе, в чулане.
Размачивая хлеб в стакане,
Он — удивительный старик! —
По вечерам, при желтом свете,
Учил меня добру на свете,
И я к тем вечерам привык.
Я помню это время смутно,
Но помню — было мне уютно,
Когда, забравшись на сундук,
Сидел я с грязными ногами,
А он неспешными руками —
Я не встречал подобных рук —
Раскрыв листы тяжелой книги,
Читал мне о монгольском иге.
Но я монгола представлял
Похожим на Джамала-деда,
Казаха, нашего соседа,
Что стекла в деревнях вставлял.
Такая штука бытовая...
Но дули ветры, завывая.
Чужие люди по селу
Прошли и постучали к богу...
Я выйду, гляну на дорогу —
Столетье падает во мглу.
Ни деда, ни села, ни Бога...
Какая странная эпоха!
Под гребень всех подобрала,
Примерила этап к котомкам,
И в назидание потомкам
Вперед лет на сто наврала.
* * *
Когда Иван красивый свой баян
Раздвинет над осеннею рекою,
К чему мне тот Бетховен Людвиг ван
С запутанной фамилией такою.
Иван ясней, и мне с Иваном проще.
И слушают, застыв на берегу,
Тяжелый бор и маленькие рощи
Высокую российскую тоску.
Покину дом и выйду на крыльцо,
И засмотрюсь в таинственную темень,
И всем нутром почувствую, как время
Затягивает жесткое кольцо.
И никуда не деться из петли,
Дороги нет, и нету малой тропки...
Играй, Иван, топи сильнее кнопки,
Уже вот-вот заплачут журавли.
* * *
Тихим светом наполнились окна,
Сумрак кошкой ползет от двери,
Старый тополь, притихший и мокрый,
Греет листья в ладонях зари.
Первый луч пробежал по деревьям,
Глянул в окна и брызнул — в поля!
И ослабла на шее деревни
Горизонта тугая петля.
Рукомойник гремит. Пахнет мылом.
Слышен скрип дергача на лугу...
Вспоминаю — когда это было? —
И припомнить никак не могу.
* * *
А бог мой жил в селе, в чулане.
Размачивая хлеб в стакане,
Он — удивительный старик! —
По вечерам, при желтом свете,
Учил меня добру на свете,
И я к тем вечерам привык.
Я помню это время смутно,
Но помню — было мне уютно,
Когда, забравшись на сундук,
Сидел я с грязными ногами,
А он неспешными руками —
Я не встречал подобных рук —
Раскрыв листы тяжелой книги,
Читал мне о монгольском иге.
Но я монгола представлял
Похожим на Джамала-деда,
Казаха, нашего соседа,
Что стекла в деревнях вставлял.
Такая штука бытовая...
Но дули ветры, завывая.
Чужие люди по селу
Прошли и постучали к богу...
Я выйду, гляну на дорогу —
Столетье падает во мглу.
Ни деда, ни села, ни Бога...
Какая странная эпоха!
Под гребень всех подобрала,
Примерила этап к котомкам,
И в назидание потомкам
Вперед лет на сто наврала.
* * *
Когда Иван красивый свой баян
Раздвинет над осеннею рекою,
К чему мне тот Бетховен Людвиг ван
С запутанной фамилией такою.
Иван ясней, и мне с Иваном проще.
И слушают, застыв на берегу,
Тяжелый бор и маленькие рощи
Высокую российскую тоску.
Покину дом и выйду на крыльцо,
И засмотрюсь в таинственную темень,
И всем нутром почувствую, как время
Затягивает жесткое кольцо.
И никуда не деться из петли,
Дороги нет, и нету малой тропки...
Играй, Иван, топи сильнее кнопки,
Уже вот-вот заплачут журавли.
* * *
Дине Шулаевой
То ли это петух
Вострубил во весь дух,
То ли звезды в болотную тину упали,
Или просто заря
Под косой косаря
Зазевалась и кровью обрызгала дали?
Но светло на душе
И проселок уже
Обозначился лентою за поворотом,
И на ор петуха
Слышен бич пастуха,
И коровы из стаек выходят к воротам.
И ни звука вокруг,
Лишь рогов перестук,
С каждой хатой полней деревенское стадо,
И в парное тепло
Погрузилось село,
И горбушкою пахнет из нашего сада...
Предосеннее
Дождь. Земля задохнулась последним теплом.
Задымились кустарники возле обочин.
Машет солнце подрезанным рыжим крылом
И становится видно, как день укорочен.
Месяц август. Прозрачнее в речке вода.
Утомленное небо прохладней и ниже,
И спокойнее росы, и чище звезда,
И родное — роднее, а близкое — ближе...
И смотрю я с подворья под крики грача
На покорное стадо в лугу за домами,
Где скворцы, табунясь и беззлобно ворча,
На коровах катаются целыми днями.
Ну, куда на корове уедешь, скажи!
Пять километров в час не движение — отдых,
И скворцы это знают и пробуют воздух,
И со свистом крутые кладут виражи.
Месяц август и рыж, и шумлив, и вихраст.
Но кончается он и живу я в тревоге,
Что осенняя Муза уже на пороге,
Вот без стука войдет и печали предаст.
* * *
Ни конвойных, ни сосен в снегу.
Затерялись избушки в пыли.
На высоком крутом берегу
Гуси-лебеди да журавли.
И такая печаль — не обнять.
И такая печать — не уйти.
Если б грусть эту взять да объять,
Да — под ключ, пусть живет взаперти.
А то, вишь, разбрелась по полям,
Вдоль реки от села до села,
Да еще — на крыла журавлям,
Да еще — лебедям под крыла.
Ой, как стонут-курлычут свое.
Ой, тоску разнесут не к добру.
— Снаряди-ка мне, батя, ружье,
Я на берег пойду поутру.
— Эх, дурак, — мне отец отвечал. —
От тоски не уйти, не избыть...
А я слушал его да молчал,
И все верил — сумею убить...
* * *
Солнце — розовый осколок колеса.
Встану утром, распечатаю глаза,
Выйду к озеру, замру на берегу —
Кони спутанные бродят на лугу,
Легкой дымкою повитые кусты,
Бьется жаворонок выше высоты;
Среди зарослей осоки и куги
Щука выгнулась — расходятся круги.
Пахнет свежею прохладой...
Вздрогну я:
Неужели это родина моя,
Вся омытая покоем и росой...
Кружит ястреб над пшеничной полосой,
Утки падают со свистом в камыши,
И почудится, что в мире ни души,
Ни словечка, ни намека, только я
Да непуганая родина моя!
Вострубил во весь дух,
То ли звезды в болотную тину упали,
Или просто заря
Под косой косаря
Зазевалась и кровью обрызгала дали?
Но светло на душе
И проселок уже
Обозначился лентою за поворотом,
И на ор петуха
Слышен бич пастуха,
И коровы из стаек выходят к воротам.
И ни звука вокруг,
Лишь рогов перестук,
С каждой хатой полней деревенское стадо,
И в парное тепло
Погрузилось село,
И горбушкою пахнет из нашего сада...
Предосеннее
Дождь. Земля задохнулась последним теплом.
Задымились кустарники возле обочин.
Машет солнце подрезанным рыжим крылом
И становится видно, как день укорочен.
Месяц август. Прозрачнее в речке вода.
Утомленное небо прохладней и ниже,
И спокойнее росы, и чище звезда,
И родное — роднее, а близкое — ближе...
И смотрю я с подворья под крики грача
На покорное стадо в лугу за домами,
Где скворцы, табунясь и беззлобно ворча,
На коровах катаются целыми днями.
Ну, куда на корове уедешь, скажи!
Пять километров в час не движение — отдых,
И скворцы это знают и пробуют воздух,
И со свистом крутые кладут виражи.
Месяц август и рыж, и шумлив, и вихраст.
Но кончается он и живу я в тревоге,
Что осенняя Муза уже на пороге,
Вот без стука войдет и печали предаст.
* * *
Ни конвойных, ни сосен в снегу.
Затерялись избушки в пыли.
На высоком крутом берегу
Гуси-лебеди да журавли.
И такая печаль — не обнять.
И такая печать — не уйти.
Если б грусть эту взять да объять,
Да — под ключ, пусть живет взаперти.
А то, вишь, разбрелась по полям,
Вдоль реки от села до села,
Да еще — на крыла журавлям,
Да еще — лебедям под крыла.
Ой, как стонут-курлычут свое.
Ой, тоску разнесут не к добру.
— Снаряди-ка мне, батя, ружье,
Я на берег пойду поутру.
— Эх, дурак, — мне отец отвечал. —
От тоски не уйти, не избыть...
А я слушал его да молчал,
И все верил — сумею убить...
* * *
Солнце — розовый осколок колеса.
Встану утром, распечатаю глаза,
Выйду к озеру, замру на берегу —
Кони спутанные бродят на лугу,
Легкой дымкою повитые кусты,
Бьется жаворонок выше высоты;
Среди зарослей осоки и куги
Щука выгнулась — расходятся круги.
Пахнет свежею прохладой...
Вздрогну я:
Неужели это родина моя,
Вся омытая покоем и росой...
Кружит ястреб над пшеничной полосой,
Утки падают со свистом в камыши,
И почудится, что в мире ни души,
Ни словечка, ни намека, только я
Да непуганая родина моя!