Вы здесь

Англия по-сибирски, или Воспоминания об Англии, когда там почти не было русских, тем более сибиряков

Народные мемуары. Окончание
Файл: Иконка пакета 10_levit2.zip (57.54 КБ)

Английские сказки

Это что-то невероятное! Вчера нас принимал ваш мэр. Такой торжественный дядечка со здоровенной бляхой на толстенной золотой цепи чуть не до пупа. — Для наглядности я смыкаю пальцы в большое кольцо. Однако длины моих отнюдь не коротких пальцев не хватает, чтобы воспроизвести величину медальона. — Я думаю, если этим украшением кого-нибудь огреть по голове, смерть наступит мгновенно.

Да, — соглашается Маша, — тяжелая вещь. Ей лет двести или триста, ее надевают в торжественных случаях правители города. Ваш визит к мэру — это торжественный случай. Он русских, то есть советских, отродясь не видел. А сибиряков даже представить не мог. Но глаза не таращил... сдержался.

Не таращил, — подтверждаю я. — И вел себя исключительно достойно — сама вежливость и обходительность, такой солидный... величественный... Говорил о высоком доверии, которое ему оказали жители города, о еще более высокой ответственности, которую он чувствует...

Так что ты обнаружила невероятного? — перебивает меня Маша.

О-о-о! — Я предвкушаю эффект от дальнейшего рассказа. — В общем, мэр со своей бляхой выглядел почти как местный король. Мы даже разговаривали с ним вполголоса. А вечером нас пригласили на какое-то партийное мероприятие в лейбористский клуб. Слушай, это, оказывается, так забавно!.. — По советским понятиям, не просто забавно — совершенно невообразимо. Ни вноса-выноса знамен, ни докладов с речами, ни торжественного концерта на патриотическую тему... — Все песни поют, танцы танцуют, едят-выпивают... Не партийное мероприятие, а дружеская вечеринка!

Здесь часто так бывает, — не удивляется Маша, — обсуждают свои дела в неформальной обстановке.

Но не это главное! А главное... — Я выдерживаю выразительную паузу, прицеливаюсь и наношу точный информационный удар: — Бармен! Такой заводной мужик, коктейли мешал, приплясывая, и шутки шутил. И знаешь, кто этот мужик?

Наш мэр, — спокойно констатирует Маша.

Я смотрю на нее изумленно. Я вспоминаю, как обалдели наши ребята, натолкнувшись на мэра. Если бы он не стал нам зазывно махать, мы не признали бы его вовсе — потертые джинсы, рубаха с распахнутым воротом, игривый шейный платок, улыбочка во все лицо, ловко разливающие спиртное руки...

Солидный мэр с золотым символом городской власти и веселый бармен, жонглирующий бутылками... То ли фантастика, то ли комедия... а скорее фантасмагория.

Понимаешь, — объясняет мне Маша, — главу города у нас не назначают, как у вас, а выбирают. Это очень почетная должность, но... за нее мало платят. Наш мэр — человек небогатый, у него семья, и ее надо кормить... Он в свое время барменом работал. Вот и подрабатывает барменом в клубе. Ну не каждый вечер, но довольно часто...

Маша говорит «понимаешь», а я понимаю плохо. Я полна уверенности, что подобный замес невозможен в Англии, где принципы жизнеустройства и, соответственно, поведения незыблемы. Я полна убежденности, что британцы несокрушимо последовательны в соблюдении своих правил социальной иерархии и многолетних традиций. Я полна представлений, что англичане эгоистичные, чопорные и холодные. Это стереотипы, распространенные в моей стране.

Ты сто раз слышала, что англичане эгоистичные, чопорные и холодные люди? — словно читает мои мысли Маша.

Да, — не считаю я нужным деликатничать. В конце концов, Маша хоть и живет на этом острове, но все же русская.

Ерунда! — уверенно заявляет она. — Английские сказки! — И вдруг улыбается как-то тепло и задумчиво: — Представь, что ты в России сидишь на скамейке и горько плачешь. К тебе ведь наверняка кто-то подойдет, начнет спрашивать, что случилось, давать советы, сочувствовать?..

Наверняка, — подтверждаю я. — Хотя не факт, что чем-то конкретно поможет. Скорее сочувствием и советом все и закончится.

А теперь представь, что ты в Англии сидишь на скамейке и горько плачешь.

Плохо себе представляю.

Включи воображение. Включила?.. Так вот, никто к тебе не подойдет. Более того, сделают вид, будто ничего не замечают! Но!.. Тебе достаточно тихо сказать: «Помогите, у меня случилась беда...» — и к тебе тут же кинутся на помощь.

Я таращу глаза. Я не верю. Я это даже вообразить не могу!

Это совершенно объяснимо, — продолжает Маша. — Англичане — пусть не все, но большинство — настолько воспитанные и деликатные люди, что стараются никого не обременять собой и считают недопустимым непрошено лезть кому-то в душу. Но если их об этом попросят... Поверь, они не отмахнутся. Но не потому, что они такие чувствительные, а потому, что так принято в приличном обществе. Англичане помешаны на приличиях.

 

Тебе безумно повезло, — сказала приятельница Люда, зампредседателя новосибирского «Спутника». — В Англии вашу группу будет принимать не какое-нибудь Общество британо-советской дружбы, а Молодежный епархиальный союз.

А почему повезло?

Взращенная на советском ироничном отношении к религии и уважительном — к дружбе народов, я не понимала, чем церковники лучше друзей.

Потому что наши группы ездят по обмену. Когда наши едут, все оплачивает принимающая сторона, а когда они приезжают к нам, все оплачиваем мы. Так вот, в капстранах, как правило, церковные общины — сытые жирные коты, а общества дружбы — голодные церковные мыши. Это значит, что в последнем случае наших туристов селят черт-те где, кормят черт-те чем... В общем, вынуждают по своей одежке протягивать наши ножки. А Молодежный епархиальный союз из Нориджа, по информации, весьма богатенький. У него даже есть свой дом в центре Лондона! — Люда закатила глаза и едва ли не облизнулась. — В Лондоне гостиницы дорогущие, поэтому наших туристов обычно запихивают в какие-нибудь хибары на окраине. Так что повезло тебе сказочно!

В правоте Людиных слов насчет обществ дружбы я убедилась три года спустя, в том самом морском круизе, когда нас из Гавра на двое суток привезли в Париж. Заселили нашу группу не на окраине, а в Латинском квартале, но в такую гостиницу, какую я видела только в сельской глубинке, — нечто тесное, обшарпанное и убогое. Как выяснилось, это была даже не гостиница, а общежитие для бедных арабских студентов. Ничего приличнее принимавшее нас Общество французско-советской дружбы предложить не могло.

В этот раз в Норидже нас поселили не в гостинице, а в огромном (по нашим тогдашним представлениям) доме главы Молодежного епархиального союза — румяного улыбчивого крепыша, который в свое время был моряком торгового флота, ныне обладал приличным церковным саном и при этом просил называть себя просто Ричардом.

Приехали мы поздним вечером и, поужинав (по плотности еды это скорее напоминало сытный обед), отправились спать, подивившись тому, что нам предложили укрыться... перинами. В то время мы не знали о существовании подобных одеял — легких, пушистых, теплых, придуманных, вероятно, для того, чтобы не тратиться на обогрев спален. Для нас, привыкших к копеечным советским коммунальным платежам, перинные одеяла оказались неравноценной заменой горячих батарей. Уже к середине ночи мы замерзли, как цуцики, а утром обнаружилось, что четверо самых нестойких простудились. «Ответственные товарищи», перед поездкой загружавшие нас всяческими наставлениями, и словом не обмолвились, что экономные британцы по ночам отключают радиаторы отопления даже зимой, а в пору октябрьской золотой осени, несмотря на ночные холода, и подавно.

Сразу после завтрака хозяин дома Ричард, куратор нашей группы Хиллари и переводчица Гейл, препроводив нас из столовой в гостиную, где были поданы чай и кофе, устроили меж собой некое подобие военного совета. Такого эффекта от первой британской ночи применительно к сибирякам они не ожидали. Через пару дней, сообщив, что русские привезли в Норидж самых красивых девушек, местные газеты выдали сенсацию: гости — причем не просто из России, а из самой Сибири, где полгода зима и лютые морозы, — оказывается, очень нежные создания. Они боятся холода, им не помогают теплые одеяла, а потому руководство Молодежного епархиального союза приняло решение включать отопление по ночам.

Такую сенсационную статью мне показала Маша, добавив:

Они выбьются из бюджета, ведь у нас платят за обогрев по счетчику.

Зато теперь в доме красота! — не прониклась я сочувствием.

Да, мой дом — моя крепость. В английском доме, где ты гость, можешь не опасаться ничего! В том числе и холода! — не без гордости заверила Маша.

Надо признать, что про крепость, где гостя не обидят, нам поведал на последнем инструктаже в Москве «ответственный товарищ» — правда, не гордо, а словно лимон жевал.

И вообще, — загадочно произнесла Маша, — ты еще увидишь занятные штучки. Вот сегодня у вас по программе посещение самодеятельного театра...

Я скривила губы: посвятить целый вечер театральной любительщине?..

...очень даже славного театра, его у нас в городе любят. Самым занятным будет не постановка, кажется, очередной мюзикл, у нас это очень любят, а публика. Поверь, ты увидишь истинно английскую публику!

Разумеется, я была хрестоматийна в своих заплесневелых представлениях. Джентльмены в смокингах, дамы в вечерних туалетах... ну, пусть не так церемонно, это все-таки самодеятельный театр, однако непременно сдержанно, изысканно, в рамках строгих приличий.

Мы отправились в театр в лучших нарядах и... почувствовали себя людьми, явившимися в парадных одеждах на субботник.

* * *

Помещение, где играли спектакль, представляло собой смесь солидного Дворца культуры с сельским клубом: просторный, хорошо оформленный зал, большая, технически оснащенная сцена, обшарпанные деревянные кресла и... похожий на дешевую тряпку занавес. Гардероб отсутствовал по определению, верхнюю одежду зрители, когда садились, взгромождали на колени, закрывая красоты одеяний. Впрочем, «одеяния» имели только русские туристы, англичане на сей счет не замудрялись. Некоторые, похоже, явились насладиться пусть самодеятельным, но все же искусством в том, в чем выгуливали собачку или бегали в соседний магазин.

На фоне внешней обыденности выделялась одна парочка: дама неопределенных (однако явно немолодых) лет и того же возраста господин, который своим внешним видом мог затмить каких-нибудь трагифарсовых героев. До сих пор помню их отчетливо, причем снизу вверх.

На ней — ковбойские сапоги со шпорами, затем штук десять разноцветных юбок, надетых друг на друга на цыганский манер, следом застиранная майка, какую в СССР мужчины носили в качестве нижнего белья, и кокетливая шляпка с розочками, пришпиленная к ярко-оранжевым волосам.

На нем — не по погоде открытые сандалии на босу ногу, короткие, едва прикрывающие лодыжки брюки в яркую клетку, упрятанная под строгий черный пиджак белоснежная рубашка с буйным жабо и ярко-красный галстук-бабочка.

Это что за попугаи? — хихикнула я в ухо Маше.

Очень важные персоны. Театральные критики, причем в большом авторитете, их печатают даже в Лондоне. Если они явились, значит, спектакль не какая-нибудь ерунда.

Вполне вероятно, спектакль впрямь был приличным. Павлинообразные критики, сидевшие в трех метрах от меня, периодически причмокивали губами, благосклонно кивали, добродушно посмеивались и активно хлопали. Однако же я, плохо знавшая английский язык и никогда прежде не видевшая действа под названием «мюзикл» (это не наша милая добрая оперетта, сработанная по классическим канонам, с полной ясностью в сюжете и непременно хорошим концом), не поняла ничего из фантасмагории, которая творилась на сцене. Хотя зачем нам сцена, когда имелась такая публика!

Подобное я видела только однажды, когда в шестнадцатилетнем возрасте ездила с экскурсией в Душанбе и посещала «культурное заведение» под названием Таджикский национальный театр. Там тоже что-то «игралось» на местном языке, с песнями и танцами, совершенно, на мой взгляд, неинтересное, но публика!.. С малолетства взращенная на любви к театру и понимании правил поведения в храме искусства, я с изумлением и ужасом наблюдала, как во время спектакля мужики (а зрители почти сплошь состояли из мужиков) в засаленных халатах и тюбетейках шастали по залу, выходили и заходили назад, кричали, топали ногами, громко подпевали и в полный голос переговаривались друг с другом. Артисты не обращали на это никакого внимания, словно на сцене шла своя жизнь, а в зале — иная, очень похожая на восточный базар. «Это специфика национального театра», — пояснил сопровождавший нас молодой таджик, явно пожалевший, что привел русских подростков на столь странное мероприятие.

Театральная публика Нориджа отличалась от театральной публики Душанбе лишь присутствием значительного числа женщин и отсутствием халатов с тюбетейками. Во всем же остальном... Люди выходили из зала и заходили назад, кричали, топали ногами, громко подпевали и в полный голос переговаривались друг с другом. Артисты не были безучастными. Они реагировали на действия зрителей какими-то (явно не по пьесе) репликами, вызывая бурные ответные эмоции, и комфортно чувствовали себя в этом балагане.

Ну как тебе публика? — с усмешкой спросила Маша.

Я растерянно пожала плечами, прикинув, что вопрос не столько в публике, сколько в самодеятельном театре. Вероятно, самодеятельность артистов предполагала и самодеятельность зрителей.

Через несколько дней, в Лондоне, нас вновь повели в театр, уже профессиональный и престижный, и вновь на мюзикл, причем на премьеру, о которой заранее раструбили по всей столице. Если самодеятельное искусство было бесплатным, то профессиональное — за хорошие деньги, которые смог себе позволить Молодежный епархиальный союз, закупивший билеты задолго до нашего приезда.

На сей раз мы обошлись без особых нарядов. Просто не успели приодеться — как помчались с утра по экскурсиям, так и домчались до спектакля. Впрочем, наши одежды опять остались без внимания. В отличие от «сельского клуба», этот театр, чье название я запамятовала, был «настоящим», к каким мы привыкли у себя в стране, за исключением опять-таки гардероба. Но его отсутствие зрителей не напрягало. Они фланировали по фойе с пальто и куртками наперевес, умудряясь одновременно есть мороженое, пить из бутылок кока-колу и хрумкать попкорн из огромных картонных стаканов. С мороженым, бутылками и попкорном публика преспокойно переместилась в зал, вызвав у нас немалое удивление. Ну кто в советском театре позволял себе такое безобразие? Времена, когда это стало естественным в наших кинотеатрах, еще не наступили, а когда наступили — «смилостивились» над классическими театрами. В самодеятельном театре Нориджа мы тоже никакой еды не заметили, но, вероятно, там просто не было буфета...

В советские времена мы не были приучены не только к еде в зрительном зале, но и к пению под фонограмму. Поэтому немало удивились, когда занавес раздвинулся и на сцене появился главный герой, ловко балансирующий на высоко натянутом канате и привольно распевающий какую-то песню. Не знаю, как другим, а мне, окончившей музыкальную школу, понадобилось минуты три, чтобы сообразить: белокурый герой (не английский, а американский театральный актер, причем довольно популярный в жанре мюзикла) по канату передвигается взаправду, а поет понарошку — лишь раскрывает рот, позволяя песне литься из-под потолка. Но ладно бы это! Через несколько минут я поняла, что и канатоходец, и персонажи под фонограмму не только поют, но и говорят! Причем это не обман зрителей, а принятое всеми правило игры; по крайней мере, присутствующие в зале воспринимали представление с восторгом, поддерживая артистов гиканьем, топотом, выкриками, оглушительным смехом и подпеванием во весь голос! Из зала, правда, никто туда-сюда не шастал, но шумные эмоции сопровождались шуршанием конфетных фантиков, хрустом попкорна и бульканьем кока-колы.

Н-да-а... — резюмировала главный специалист по иностранцам переводчица Ольга. — Недаром англичане считаются самыми жуткими футбольными болельщиками. — И тут же попыталась найти оправдание: — Когда люди с малолетства приучаются к жестким правилам, им нужна хоть какая-то отдушина. Например, посещение стадиона и мюзиклов.

Или музея мадам Тюссо, — добавила я и сама же себя поправила: — Впрочем, тут их удовольствия лишили.

* * *

Я видела восторженно беснующихся англичан, но с трудом представляла себе англичан... публично плюющихся. Однако и это было правдой! По крайней мере, если верить смотрителю лондонского музея мадам Тюссо, непременного объекта туристической экскурсионной программы.

Все экспонаты (прямо как живые!) там стояли группами в свободном доступе — фотографируйся, трогай, обнимай, хоть целуй. И только один был расположен отдельно, не в зале, а на лестничном пролете между этажами, в углу, за толстым стеклом. Это была фигура Адольфа Гитлера.

Почему так? — спросили мы смотрителя, и тот вздохнул:

Нам надоело его реставрировать. Он стоял в нижнем зале, где собраны преступники, но других преступников никто не трогал, а в Гитлера все время плевали. Мы вешали табличку, просили не безобразничать, пытались присматривать, но в него все равно плевали и плевали, причем в основном англичане, весьма солидные люди, и мы были вынуждены регулярно отдавать фигуру на реставрацию. Это, знаете ли, дорого. Поэтому мы решили вынести ее из зала и поставить за стекло.

Смотритель, откинув голову, глянул на экспонат, словно прикидывая, надежно ли тот защищен от понятного, но недопустимого вандализма, и, выудив из кармана пиджака тряпочку, прошелся по пятнам, бледно размазанным по стеклу.

Я не ожидала столь своеобразного проявления британской ненависти к Гитлеру, зато не удивилась взволнованному кружению, которое наблюдалось вокруг живописной композиции, изображающей королевскую семью.

Центральное место здесь занимала не Елизавета II, а принц Чарльз и принцесса Диана в свадебных одеяниях. При этом Диана была на полшажочка, на четверть корпуса выдвинута вперед, словно обозначая особое, лидирующее положение, которое она на долгие годы займет в британском обществе.

Напомню: это был октябрь 1981 года, еще не минуло трех месяцев со дня пропиаренной на весь мир женитьбы наследника британского престола на барышне из едва ли не более родовитой, нежели у самого принца, семьи графа Спенсера. Эта, по английским меркам, очень красивая барышня, и этот, как слепок похожий на собственную мать, отнюдь не красавец принц, и сама превращенная в грандиозное шоу свадьба были растиражированы в многочисленных публикациях, телерепортажах, открытках и сувенирах, а также оплетены людской молвой.

В целом молва была соткана из благожелательности и даже умиления, однако то тут, то там, словно прыщики на юном лице, проступали скепсис и сожаление.

Вообще-то Диана молодец. Графская дочь заполучила королевского сына. — Княжеская дочь Маша кивнула на очередной набор открыток на очередном торговом прилавке. — Чарльзу за тридцать, и нация начала всерьез опасаться, что наследник престола не оставит после себя собственного законного наследника. Но теперь все будет по правилам. Диана, конечно же, была девственницей и вполне пригодна для рождения детей. Уж это явно проверено и запротоколировано.

Проверено, что она девственница?! И запротоколировано?!

Ну не знаю, что там с официальными бумагами, но проверено — это точно, и уж как-то там оформлено. А чего ты хочешь? — удивилась моей дремучести Маша. — Это же вопрос престола. Династии! Не рабочей, как в России, не когда папа — слесарь, мама — токарь и дети по их стопам на родной завод. Это королевство! Здесь все должно быть по правилам, по протоколу, как должно. Вот я сама, — Маша улыбнулась, — родись лет на сорок раньше, не вышла бы замуж ни за первого мужа... он обычный человек, болгарин... ни за второго мужа... он тоже обычный человек, англичанин, от него у меня фамилия Баркиншоу... Их бы и рядом не было, а были бы женихи с титулами из родовитых семейств... И я должна была бы соответствовать.

Маша передернула плечами, словно сбрасывая паутину.

Диана, похоже, любит принца... И принц ее тоже... — предположила я.

Маша вновь передернула плечами.

Похоже, Чарльз любит совсем другую женщину, и давно. По крайней мере, об этом шепчутся... Ее зовут Камилла, не красавица, но тоже знатная, однако жениться на ней Чарлзу не разрешили. Она была замужем, так что не подходит на роль невинной девы, невесты наследного принца. Не знаю, правдива ли эта история, но если правдива, мне кажется, что Диане-прелестнице не получится затмить Камиллу-разлучницу.

Почему?

Потому что если мужчина из двух женщин предпочитает ту, которая гораздо старше и гораздо менее красива, то это серьезно.

Тогда, в 1981-м, все еще было очень лучезарно — публикации и телерепортажи, открытки и сувениры... Широкомасштабный восторг, заглушающий заспинные шепотки.

Потом на протяжении ряда лет тоже были публикации и телерепортажи и все такое прочее, но отнюдь не восторженное, а сочувствующее и осуждающее. Прелестная леди Ди и отвратительный неблагодарный Чарльз. Такая женщина, мечта нации, а он!..

Почти все жалели Диану, и мало кто жалел Чарльза. Я же была из меньшинства.

Юная девушка Диана из знатной, но беднеющей семьи не могла не знать о Камилле, однако сделала вид, будто глуха, слепа и ничего не соображает. Любовь затмила? Я не раз рассматривала привезенные из Англии тщательно отрежиссированные открытки с изображением молодоженов и ни на одной не обнаруживала главного — искренней влюбленности. Удовлетворенное лицо Дианы, сдержанное — Чарльза... Так могли выглядеть партнеры, только что заключившие выгодный контракт и фотографирующиеся, дабы запечатлеть успешность и незыблемость своего сотрудничества. С той лишь разницей, что для одного это сотрудничество — выношенная мечта, а для другого — вынужденная необходимость. Конечно, у Чарльза тоже были сторонники и сочувствующие, но они терялись на фоне зазывающих театральных огней, ослепительно высвечивающих Диану.

Понимание этого пришло позже, а тогда, в музее мадам Тюссо, молодые советские туристы, для которых королевы и принцессы были скорее сказочными персонажами, с детским азартом фотографировались на фоне их фигур. И забавлялись, глядя, как их самих, пристроившихся к компании королевского семейства, фотографирует скульптура поджарого мужчины с лицом стареющего американского плейбоя. Мужчина, изогнутый причудливым зигзагом ловца за кадром и стоящий чуть поодаль, тоже был восковой фигурой.

Это муж Маргарет, младшей сестры королевы... Он был фотографом, но с ним Маргарет уже развелась, — хихикнула наша смешливая переводчица Гейл. — О, Маргарет!.. Еще та штучка! Долго крутила роман с разведенным капитаном, потом вот фотограф, а вообще... ведет себя совершенно не по-королевски. Курит сигары, водит знакомства с рокерами и так далее... Скандал семьи!

В семье, даже королевской, не без урода, — строго констатировала куратор нашей группы, совсем не смешливая Хиллари.

При этом сама Хиллари была еще та штучка! Оставив мужа дома на хозяйстве, крутила роман с плюгавым, но милым мужичонкой, который незаметно, но стойко прилип к нашей группе в Лондоне, куда притащился за своей возлюбленной. Впрочем, личная жизнь Хиллари, равно как и принцессы Маргарет, были слабыми искорками в сравнении с тем пожаром, который впоследствии запылал вокруг личной жизни королевского семейства.

Но тогда, в 1981-м, все выглядело красивым, возвышенным, благостным... В соответствии с английскими традициями и неугасшей памятью о Британской империи.

 

* * *

Я тебя научу маленькой хитрости, — сказала Маша. — Всего одна фраза, и ты сразу покоришь сердца всех англичан.

Прямо-таки сразу всех? — с иронией уточнила я, представив, как раскрываю рот, выдуваю, словно мыльный пузырь, округлую фразочку и все набрасываются на меня с поцелуями.

Вот прямо-таки сразу и прямо-таки всех! Ну... почти что, — весело пообещала Маша. — Значит, слушай. Ты делаешь серьезное, но слегка восторженное лицо и с придыханием произносишь: «До чего же здорово англичане побили французов при Трафальгаре! И какой потрясающий мужчина ваш адмирал Нельсон!» После этого наши высокомерно-наивные британцы готовы будут признать, что ты чуть ли не потомок короля Артура. Или как минимум — исключительно приличная барышня.

Я вытаращила глаза:

Так просто?!

Маша расхохоталась:

Именно так! Причем неважно, что Нельсон был одноглазым, а при Трафальгаре воевали не только французы, но и испанцы.

Самое занятное, что эта фраза срабатывала! Я делала серьезное, но при этом слегка восторженное лицо и с придыханием произносила... А потом наблюдала, как вокруг меня расцветали розы, разливались трелью райские птицы и даже... вытягиваясь во фрунт, отдавали честь.

Да-да, и такое было, причем не где-нибудь, а в Королевской военно-морской академии. Это знаменитое учебное учреждение, оранжерея военно-морской элиты Великобритании, не было местом, куда водили туристов, тем паче советских. Но для нас сделали исключение. Вернее, исключение сделали для Хиллари, у которой в академии обнаружилось близкое знакомство с кем-то из больших начальников.

Руководительницу нашей группы Марию столь неожиданный подарок вверг в очередной испуг. Как выяснилось позже, она истерзала нашего потаенного майора КГБ Сережу требованиями запретить поход, но тот по здравом размышлении принял решение идти на освоение новой территории. Заручившись столь мощной поддержкой, Мария все-таки сочла необходимым собрать нас для идеологической накачки и выдачи строгих руководящих указаний.

Ребята! Посещение этого заведения не входило в нашу программу. Оно... — Возникла пауза, за которой все-таки последовало неохотно выдавленное признание: — ...не было заранее согласовано. Поэтому невозможно сказать, что нас там ждет.

Ну уж всяко не утопят и не расстреляют! — брякнул Эдик и тут же напоролся на тревожно-суровый взгляд командирши.

Я думаю, инцидентов не случится. Иначе я бы не согласилась на такую экскурсию, — с нажимом произнесла Мария. — Однако, — она дернула головой в сторону Эдика, — шутки шутками, но не забывайте, что это учреждение военное, а британская армия — потенциальный противник Советского Союза и возможны любые провокации. Поэтому будьте бдительны! Не вступайте ни с кем в контакт. Не отрывайтесь от группы. И вообще...

Что означает «вообще», Мария, видимо, не додумала, но явно предполагала нечто опасное.

На обширную территорию военно-морской академии мы ступили, как группа парламентеров в зону противника (только белого флага не хватало), проследовав колонной через контрольно-пропускной пункт. Удивительно, что, в отличие, к примеру, от Британского музея, нам не попытались устроить досмотр — просто внимательно вглядывались в наши лица, награждая каждого любезным кивком головы.

Что там наплела «морским академикам» наша деловито-блудливая Хиллари, осталось неизвестным, но большой начальник откомандировал к нашей группе представительного офицера. Он встретил нас за проходной КПП так, словно мы были посланниками Ее Величества королевы, которая, помимо прочего, занимала пост верховного главнокомандующего британскими вооруженными силами. Поскольку экскурсию он вел с исключительным знанием этого далекого от ратных трудов дела, возникло ощущение, будто доблестный офицер прежде, чем выбрать военно-морскую карьеру, мечтал о работе экскурсовода. Блестящий офицер не преминул сообщить, что военно-морская академия — очень закрытое военное заведение, но отказать очаровательной Хиллари его начальник не смог. Хиллари, чье очарование не проглядывалось даже в телескоп, в ответ торжествующе улыбалась. Мужичонка, прилипший к нашей кураторше и на глазах всей группы приносивший ей по утрам кофе в постель, поджимал губы.

Ничего особо примечательного в академии не было, ее посещение выветрилось бы из памяти довольно быстро, если бы не одно обстоятельство — наш визит состоялся 21 октября. Дата поистине знаковая и для учебного заведения, и в целом для Великобритании.

В этот день в 1805 году состоялась Трафальгарская битва, принесшая англичанам великую победу на море и великое горе — гибель адмирала Нельсона. Двадцать первого октября каждый год в академии праздновали памятную дату.

В моем личном архиве хранится сделанная профессиональным фотографом и подаренная каждому из нас открытка торжественно убранного зала, где через три часа после нашего визита должен был начаться традиционный праздничный банкет.

Этот зал нас просто потряс. Вживую такой красотищи мы никогда не видели. Стены темного камня, расписной потолок, витые кресла, длинный периметр столов с белоснежными скатертями, фарфоровой посудой, хрустальными фужерами, серебряными приборами... Все изысканное, красивое, старинное — словно из исторического фильма про королевский двор.

С таким великолепием зал оформлялся только раз в год — в день победы при Трафальгаре. Только 21 октября из хранилища извлекались посуда, фужеры, приборы, изготовленные несколько веков назад. Подготовленный к торжественному ужину зал был безлюден в ожидании момента, когда распахнутся тяжелые резные двери и офицеры военно-морского флота Великобритании при полном параде, во главе с адмиралом, заполнят его пространство, рассредоточатся по четко обозначенным местам и, согласно ритуалу, для начала дважды поднимут бокалы — за королеву и за победу при Трафальгаре.

Посещение праздничного зала могло стать завершающим салютом ознакомительной программы, однако экскурсовод решил, что на финише следует предложить что-то умиротворяюще-духовное. С его точки зрения, самым подходящим было посещение часовни, расположенной во внутренних помещениях.

Нам это не показалось интересным, однако отказаться не посмел никто. Только у меня нашлась уважительная причина в виде новых сапог на высокой шпильке. Из-за них у меня регулярно «отваливались конечности», и при каждом удобном случае я пыталась усесться, чтобы дать многострадальным ногам хотя бы краткий отдых. На этот раз, обнаружив по пути в часовню скамейку, я заявила, дескать, подожду всех здесь. После чего, получив благосклонное разрешение утратившей бдительность руководительницы группы, предалась блаженному отдыху.

Что было дальше, в течение многих лет на бис рассказывал рассекреченный майор КГБ Сережа.

Зачем мы потащились в эту часовню? Какая-то комнатенка, соответствующе оформленная, ничего интересного, особенно после банкетного зала. Банкетный зал... о да!.. Это что-то! У наших девчонок очи заволокло, когда рассказали, какой здесь церемониал и какие отборные офицеры здесь празднуют! Причем без всяких жен и подруг. Исключение — женщины-офицеры. Но те тоже участвуют без мужей и приятелей. Тосты произносят исключительно в своем коллективе.

Так вот, Ирина решила от часовни отвертеться. Шепнула нашей командирше, дескать, ноги гудят, она на лавочке посидит, а та, дурында, согласилась. Хотя еще недавно тряслась от страха, как бы в этом логове английской военщины чего не случилось. Ирина думала, что мы будем возвращаться тем же путем, а нас провели другим. Представляете, выходим мы за территорию, проходим охрану и обнаруживаем, что Ирины нет. Командирша хватается за сердце и начинает причитать: «Ох! Ах! Неужели она решила остаться в Англии?!» Нормально, да? То есть сразу остаться, попросить политического убежища, изменить родине, подвести под монастырь командиршу и угробить ее карьеру. Хорошо, что та в своей панике вспомнила, где оставила Ирину, а офицер-экскурсовод не успел далеко уйти. В результате он меня, Ольгу-переводчицу и Хиллари повел обратно через кордон. Сказать «повел» было бы слишком мягко. Мы неслись со скоростью гончих псов. Потому как, честно говоря, я сам перепугался. В то, что Ирина решила забаррикадироваться в академии, я не верил. Но всякая дурь в голову лезла. К примеру, она кинулась на поиски группы и потерялась. Кому до нее там дело? Все на торжество собираются. Или — чур меня! — ей без нашего пригляда и впрямь устроили провокацию с перспективой политического скандала. Вам смешно? А вот ничего смешного! Не забывайте, какая была политическая обстановка. Тут бы я сам пошел под монастырь и угробил карьеру.

В общем, пока бежали до нужного места, я чуть не поседел. А когда добежали... просто обалдел. Представьте, сидит наша барышня, вся из себя леди в шляпке с вуалеткой, а мимо нее эдакими гоголями шествуют офицеры при полном параде. И буквально каждый приостанавливается, расплывается в любезной улыбочке, кланяется и здоровается. А эта звездища в ответ глазками из-под вуалетки стреляет, ручкой взмахивает и щебечет по-английски: «Поздравляю с победой над французами при Трафальгаре! Ваш адмирал Нельсон — потрясающий!» После чего буквально каждый вытягивается в струну, щелкает каблуками и выдает шикарный комплимент.

Вот такой спектакль мы застаем. Причем потеряшка, завидев нас, без особой радости вопрошает: «А что, вы так быстро посмотрели часовню?» Быстро!.. Поистине, счастливые часов не наблюдают...

Сережин рассказ про мои приключения лишен особых прикрас. Именно так все и было — собирающиеся на банкет бравые морские офицеры, приветствия, мои заученные фразы, вытягивание во фрунт и ответные комплименты...

Вечером за чаем-кофе товарищи по путешествию со всех сторон обсуждали мой успех среди британских моряков. А кто-то рассказал анекдот, который вспоминают до сих пор. Бабушка говорит внучке: «Если ты, деточка, будешь хорошей девочкой, то, когда вырастешь, у тебя будет, как и у меня, очень большая и одна на всю жизнь любовь». Девочка завороженно спрашивает: «А кто это, бабушка, твоя любовь?» Бабушка мечтательно вздыхает: «Моряки!»

Галантность элитных офицеров британских военно-морских сил вписывалась в наставления Маши и мои собственные представления о традиционном английском воспитании. Но поведение мулата, работающего контролером в лондонском метро (а билеты там проверяли в основном именно «цветные», занятые на самой «низовой» работе), ввергло меня в изумление.

* * *

Это был исключительный красавец, которого не портила даже дешевая серая униформа. Почти двухметровый гигант с атлетической фигурой, четко выписанным шоколадным лицом и жестким кучерявым «шлемом» над высоким лбом был лишен «африканистости» и больше походил на запечатленного одним из вдохновенных скульпторов древнеримского военачальника, чья прабабка не устояла перед страстью чернокожего раба.

Арчи Тейт, Маша и я подошли к турникету. Арчи протянул билеты, и контролер что-то быстро проговорил нашему профессору.

О! — отреагировала Маша, обращаясь ко мне. — Знаешь, что сказал этот парень? Он спросил: не покажется ли он бесцеремонным, если позволит сказать тебе комплимент?

Так и спросил?! — поразилась я. — Именно в таких выражениях?!

Именно в таких, — признался Арчи, который явно испытывал от этой ситуации неловкость.

Пусть скажет, — разрешила я, после чего в дословном переводе Арчи услышала изысканнейшую тираду по поводу моих дамских прелестей.

Потрясающе! — оценила я на английском языке. — Вы тоже очень красивый мужчина!

Контролер жутко смутился и, совершив какую-то манипуляцию с нашими билетами, отвесил полупоклон.

Не суди его строго и не обижайся, — принялся оправдываться профессор. — Его поведение не очень прилично, но вряд ли он получил должное воспитание... В метро на этой работе у нас в основном заняты люди из... как бы это сказать... бедных слоев общества... Но я уверен, он это сделал из лучших побуждений...

Арчи, никаких обид! — искренне заверила я. — Такого изыска я никогда в жизни не слышала.

Сегодня, спустя десятилетия, могу признать: по части комплиментов никому не удалось превзойти мулата из лондонского метро.

Что касается бедных и богатых слоев общества... на эту тему у меня есть отдельная история.

* * *

В 1982-м, через год после моей первой поездки в Англию, Молодежный епархиальный союз направил в Новосибирск ответную делегацию, в которой был и профессор Тейт. Разумеется, я пригласила Арчи к себе в гости.

Я с удовольствием, — откликнулся Арчи, — но... есть одно обстоятельство... Со мной в группе есть юноша, его зовут Робин. Ему всего семнадцать, и я обещал его родителям, что буду его опекать. Нельзя ли пригласить и его? Если это, конечно, никого не затруднит, — не преминул добавить деликатный профессор.

Без проблем! Я позову кое-кого из ребят, с которыми ездила к вам. Соберется хорошая компания.

Компания действительно собралась хорошая, все веселились, мой светский папа вовсю тамадил, хлебосольная мама потчевала всякими яствами... Накануне приема я предупредила маму, чтобы не вздумала подавать на стол трепетно любимую в нашей семье курицу.

Почему? — удивилась мама.

Подать гостю-англичанину на горячее курицу — самое дешевое мясо — признак неуважения. Это нам хорошо в Англии объяснили.

И напомнила маме историю про доцента Женю. В Норидже, в один из дней, когда нас «разобрали по домам», он был приглашен в состоятельную семью университетских преподавателей, где на торжественный обед выставили всего два блюда — лоханку капустного салата и тарелку с вареной курицей. Женя, по советским меркам солидный, материально обеспеченный человек, куриное мясо терпеть не мог. Из гостей он вернулся голодным и обиженным, потому как понял: так изысканно британские коллеги решили поиздеваться над советским доцентом кафедры истории КПСС.

В результате курицы на нашем столе не было, а капуста присутствовала — в качестве начинки маминого фирменного пирога. Именно этот пирог произвел неизгладимое впечатление на Робина.

Он ни слова не понимал по-русски, однако не был «выключен из общества». То сам Арчи, то интуристовская Ольга ему переводили, а Робин кивал, робко улыбался и благодарно взирал на мою маму, подкладывавшую худенькому, скромно одетому и смущающемуся мальчику всякие вкусности. С особым вожделением (иначе не скажешь!) он принимал очередной кусок капустного пирога. Наш юный гость съел их штук пять.

Расходились в первом часу ночи. Робин, на прощание пожав руку моему папе, вдруг кинулся целовать руку маме и с искренним восторгом протарахтел какую-то фразу по-английски.

Робин сказал, — перевел Арчи, — что он очень благодарен вам за гостеприимство, ему очень понравились ваш дом, вы сами и ваше угощение. У вас все было исключительно вкусно, а капустный пирог!.. Он ничего подобного и более вкусного в жизни не ел.

Да! — радостно выкрикнул короткое русское слово Робин.

Он говорит от души, — подтвердил Арчи. — Он искренний мальчик.

Надо же! — удивился папа, для которого тема еды была свята. — Неужели он так плохо питается, что капустный пирог для него — нечто необыкновенное?

Он хорошо питается, — улыбнулся Арчи. — Робин — сын одного из самых богатых людей Англии. Его папа может купить все существующие в мире капустные пироги, но, вероятно, пирог вашей жены бесценен.

Не знаю, насколько в Англии были распространены пироги с капустой, но в исполнении моей мамы они оказались необыкновенным лакомством для британского мальчика, выросшего в богатстве.

* * *

А для большинства советских людей моего поколения особым лакомством считались бананы, которые невозможно было, как сейчас, купить в любом супермаркете, но иногда удавалось «поймать» в Москве — полузеленые или, напротив, подгнившие. Но кто обращал внимание на подобные мелочи? Ухватил «по случаю», привез за тысячи километров в Сибирь и счастлив! Как мы радовались подмороженным апельсинам, туалетной бумаге или югославским сапогам на рыбьем меху! А у того, кто привередничал, ехидно спрашивали: «Может, тебе жареных бананов подать?» Вот смех-то!

 

...Жареные бананы?! — не поверила я, и муж Маши Баркиншоу (его имя выветрилось из памяти, но это был очень симпатичный мужчина) вежливо покивал: дескать, они самые, не сомневайтесь.

Он любит смотреть кулинарные шоу, — пояснила Маша и хихикнула. — Все-таки его фамилия оканчивается на «шоу». В России таких шоу нет, есть только кулинарные книги, но они еще более дефицитные, чем сама кулинария. Ведь так?

Так, — не стала отпираться я. — У нас нет подобных шоу, — внесла я поправку, ловко обогнув опасную тему продовольственного дефицита.

Маша тонко улыбнулась и что-то сказала по-английски. Муж вновь покивал, на сей раз в сторону кухни.

Пойдем посмотрим, как он это делает, — предложила Маша. — Вроде бы довольно просто.

Это действительно оказалось просто. Любитель кулинарных шоу налил в сковородку немного растительного масла, хорошо разогрел, выложил очищенные от кожуры бананы и стал их переворачивать, словно сосиски. Из бананов засочился похожий на темно-золотистую патоку сок, и через несколько минут мистер Баркиншоу, в очередной раз покивав (на сей раз удовлетворенно), разложил горячие плоды на тарелки и полил образовавшимся сиропом.

Теперь очень важный момент, — перевела Маша. — Сверху надо положить мороженое. Желательно очень хорошее и дорогое. И есть одновременно горячие бананы и холодное мороженое.

Мы начали есть.

Вкусно? — Мистер Баркиншоу уставился на меня взглядом ребенка, освоившего нечто необыкновенное, например самостоятельное застегивание рубашки.

В ответ я изобразила восторг.

Великолепно! — выдала по-английски и тихо, по-русски, для Маши, добавила: — Для меня слишком сладко.

Для меня тоже, — так же тихо откликнулась Маша, подарив мужу лучезарную улыбку.

Не знаю, насколько Маша любила своего второго мужа, но, без сомнения, ценила человека, который был младше ее на восемь лет и смотрел на жену с обожанием. Первый раз она вышла замуж за болгарина по фамилии Манев, родила от него сына Александра. Об этом браке она вспоминала, словно отмахиваясь, а по поводу Александра вздыхала:

Он почти твой ровесник, старше на три года. Жаль, что он сейчас в Париже, а то я бы вас познакомила, и кто знает... Вдруг бы вы друг другу понравились, ты вышла бы за него замуж и... Он хороший парень, честное слово!

Конечно, — соглашалась я, — он наверняка замечательный парень, но ничего не поделаешь, коли он в Париже...

При этом подумала, что советской девушке выйти замуж за англичанина — целая проблема, настоящий кульбит в жизни, непредсказуемый по далеко идущим дурным последствиям.

Правда, мы люди небогатые, — продолжала Маша. — У нас нет своего дома, квартира арендованная, нет капиталов. Мы живем на то, что заработаем. Вот и я держусь за университет, мне там платят зарплату, не бог весть какую, но все же... У нас в Норидже безработица — одна из самых высоких в стране. Ты ведь об этом слышала?

* * *

Я слышала об этом не раз. В 1981 году официальная безработица в Норидже и во всем Норфолке (не самых затрапезных в королевстве городе и графстве) составляла десять процентов. Разумеется, во всем винили политику консерваторов и жуткой Тэтчер, опуская тот факт, что в целом в стране безработица была меньше, нежели в графстве и городе, где правили лейбористы.

Нам жаловались разные люди в разных местах, и мы искренне сочувствовали. Ведь для советского человека «левые» всегда были милее «правых». Правда, я почему-то периодически вспоминала своего папу, в первые годы советской власти на себе познавшего безработицу, долгое и унизительное ожидание на бирже труда, ставшего в конце 1930-х годов директором предприятия и продолжающего директорствовать в свои семьдесят с лишним лет. Когда папе задавали вопрос: «Что нужно для максимально успешной работы вашего предприятия?» — он, член КПСС с 1931 года, отвечал: «Хотя бы одного безработного за проходной».

Это было весьма смелое для советского директора заявление, однако до чего же папа был наивен! В Норидже безработным числился каждый десятый, но никакого столпотворения «за проходной» не наблюдалось, в чем мы убедились, побывав... в обычной больнице.

Что такое обычные государственные больницы, помнят все, кто жил при советской власти. Сейчас, на мой взгляд, большинство из них еще хуже. Так вот, нас привезли в эту самую «обычную», с интонациями извинения предупредив, что это не частная клиника, а бесплатное муниципальное учреждение, а посему воспримите увиденное со снисхождением.

Мы и восприняли... с изумлением! Перед нами предстало нечто, сильно напоминающее высококлассный санаторий. Что касается медицинского оснащения, то двое наших молодых врачей просто обалдели: они даже не представляли такого оборудования и такой технологии работы с пациентами.

Принимал и устраивал экскурсию главный врач, который время от времени смущенно уточнял: дескать, больница бесплатная, поэтому и проблем хватает...

И какая у вас главная проблема? — поинтересовались наши молодые доктора.

Такая же, как у вас. Насколько я в курсе... — деликатно уточнил их английский коллега. — Не хватает медсестер и санитарок.

Как не хватает?! — воскликнули мы. — У вас же безработица!

Да, — не стал спорить главврач, — безработица, однако в медсестры и санитарки все равно не идут. Работа тяжелая, а платят немного.

Мы понимали это с трудом. Большинство из нас полагало, что если у тебя нет работы и заработка, то нет ничего. Зато есть уголовная статья за тунеядство. Но она распространяется на бездельников, которые есть везде, а не на безработных, которых в СССР нет.

Все-таки русские... которые советские... иногда очень наивные, — не укорила, а посочувствовала Маша. — За мою работу университет платит 400 фунтов в месяц. А безработному государство — 280...

Я пересчитала это в рубли по обменному курсу для советских туристов: за 1 рубль 29 копеек — 1 фунт стерлингов. Получалось, что английский безработный имеет в месяц около 360 рублей. Вдвое больше, чем зарабатывала я вместе с гонорарами в областной газете.

Конечно, сегодня кто-нибудь иронично усмехнется по поводу обменного курса, однако за полученные 42 фунта я могла купить пусть крошечные, но бриллиантовые сережки, а хорошие зимние сапоги — нет.

Эти сапоги я помню до сих пор: из супермодной рыжей кожи, высокие, почти невесомые, на натуральном меху. Так как сапоги на натуральном меху в СССР купить было практически невозможно, густая, мягкая, словно отполированная цигейка произвела на меня потрясающее впечатление. Большинство советских женщин, даже приобретая популярные югославские и финские сапоги, довольствовались мехом искусственным, который зимой согревал ненамного лучше, чем простые шерстяные носки.

Те замечательные рыжие сапоги стоили дорого даже по британским меркам — 80 фунтов стерлингов, почти в два раза больше, чем мне позволили обменять. Но, машинально пересчитав фунты на родные деньги и получив 103 рубля, я не могла не сравнить их с купленными по большому блату импортными сапогами «со смехом» (так иронично называли искусственный мех), чья госцена составляла 85 рублей. Прямо скажем, невеликая разница.

...На пособие по безработице, разумеется, не пошикуешь, — сказала Маша. — Но жить вполне можно. При этом я сама оплачиваю квартиру, медстраховку, а безработный живет в квартире бесплатно или почти бесплатно и за лечение ничего не платит. Поэтому зачем ему надрываться, бинты менять или утки из-под больных выносить? Так что бедственное положение британских безработных — такой же миф, как вечный лондонский туман...

* * *

Многие наши тогдашние представления о мире были полны стереотипов. Волга впадает в Каспийское море... Дважды два — четыре... Империализм — высшая стадия капитализма... Лондон — город туманов...

Никаких вечных туманов в Лондоне нет, — заверила Маша. — Бывают, но не постоянно и не так густо. А знаешь почему? Их побороли. Примерно так, как Мичурин завещал: «Не надо ждать милостей от природы, взять их — наша задача». Лондонцы помаялись, помыкались, а потом власти приняли решение запретить топить камины углем! Будешь в Лондоне, увидишь, что все крыши домов утыканы трубами, и раньше из этих труб прямо в лондонскую сырость постоянно валил дым. Лондонцы передвигались по городу чуть ли не на ощупь, кашляя и проклиная погоду. Теперь сырость есть, но прежнего дыма нет, все прозрели и перестали постоянно чихать. Хотя поначалу жутко возмущались! Как же, покушение на вековые традиции!..

Самое необычное покушение на традиции я обнаружила как бы мимоходом. Не помню, откуда и куда мы ехали, но автобус остановился около здания авангардной постройки из темного кирпича, с широкой стеклянной дверью, с крышей, состоящей из треугольников разной величины и высоты. Из здания раздавалась странная музыка — некое попурри из джаза, рока и фуг Баха. Внутри здания тоже было что-то непонятное: смесь зала для дискотеки, музея современного искусства и... церкви.

Да-да, это церковь! — подтвердили Хиллари и Гейл.

Церковь?! — поразились мы, успевшие восхититься величественным, построенным несколько веков назад нориджским кафедральным собором и помнившие соответствующие древним традициям православные соборы.

Веяние времени, — со вздохом пояснили члены Молодежного епархиального союза. — Молодые люди сильно охладели к религии. Считают, что это устарело и не играет серьезной роли. Приходится привлекать молодежь новшествами — модернистской архитектурой, современной музыкой... Когда решили открыть такую церковь, многие, особенно люди старшего возраста, были недовольны, дескать, нарушаются устоявшиеся каноны. Но... молодым понравилось, они стали сюда активнее ходить, так что все правильно. Лучше частично нарушить традиции, чем потерять их совсем.

И все же одно из самых ярких впечатлений на тему традиций и опровергнутых стереотипов я получила не на английском примере. Мы с Машей были приглашены в гости к профессору Тейту — в дом, которым Арчи очень гордился и за который выложил крупную сумму. А все потому, что дом был построен 160 лет назад. Прелести старинного жилища не отложились в моей памяти, равно как «смазались» прочие впечатления о визите, а причиной того стала... Бенедетта.

* * *

Ей было лет двадцать. Она приехала из Италии практиковаться в английском языке, выбрав весьма распространенный способ: нанялась в дом профессора Тейта помогать по хозяйству. Интеллигентный Арчи не держал девушку за прислугу, скорее за свою студентку, пригласил отобедать со всеми, сделав пояснение: Бенедетта — сицилианка.

Что для советского человека 1980-х олицетворяла Сицилия? Разумеется, мафию! О чем советская журналистка непременно должна была спросить жительницу этого острова? Естественно, о мафии! Я и спросила, возможно проявив бестактность, однако получила в ответ интригующую усмешку Арчи:

Ты хочешь узнать о мафии? Бенедетта может поведать занятную историю. Когда мы с женой ее услышали, были озадачены.

Арчи что-то сказал Бенедетте по-английски, та кивнула с выражением лица, которому вполне соответствовало определение «пожалуйста, хотя не вижу тут ничего особенного», и заговорила. В переводе Арчи эта история выглядела так:

Я живу в небольшом сицилийском городе в большой семье — у меня есть родители, братья и сестры, дяди и тети... В общем, обычная семья. Однажды я отправилась на базар, а когда вернулась, обнаружила, что у меня украли кошелек. Кошелек был старенький, да и денег в нем оставалось немного, но... в кошельке лежал талисман — подарок бабушки. Совсем не ценный в смысле стоимости, но для меня очень дорогой. Я страшно расстроилась и отправилась в полицию — родители настояли. Хотя понимала, что зацепок нет. Да и не станут искать — у полиции других забот полно, чтобы с моей ерундой связываться. Еще и обругают. В полиции меня не обругали, но обсмеяли. Дескать, растяпа да к тому же наивная. С таким же успехом можно было утопить кошелек в море, а потом просить о помощи водолазов. Я пошла в расстроенных чувствах домой и долго плакала — очень жалко было бабушкин подарок. Талисман ведь не безделица, это совершенно особая вещь.

Дня через три к нам домой заглянул сосед Роберто, и мама рассказала ему про мою беду. Роберто тоже меня обсмеял: нашла к кому идти — к полиции! А потом удивился: почему я не обратилась к нашему квартальному Джованни? Квартальный — это у нас, на Сицилии, «смотрящий» от мафии. Город поделен на кварталы, и в каждом есть человек, который за всем следит. Каждая семья, живущая в квартале, ежемесячно платит своему квартальному небольшую, но обязательную сумму. Я сказала, что неловко с такой мелкой проблемой обращаться к такому серьезному синьору, а Роберто возмутился: «Что значит — несерьезная проблема? Ваша семья платит мафии? Платит! Вот пусть Джованни и помогает».

И я пошла к Джованни. Долго извинялась, объясняла, что кошелька не жалко и денег не жалко, тем более их было мало, но вот талисман бабушки... Если бы не талисман, я бы никогда не стала беспокоить да и сейчас не насмелилась, но полиция ничего делать не станет, а сосед Роберто посоветовал... Ну и так далее. Джованни довольно хмуро выслушал и велел мне отправляться назад. Я снова расстроилась и даже немного испугалась: все-таки уважаемый мафиозо, а тут я со своей ерундой.

Через пару дней Джованни явился к нам домой. Злющий-презлющий! Но... с моим кошельком, в котором лежал бабушкин талисман и небольшая сумма денег! Я обмерла, а Джованни принялся меня ругать. Дескать, если бы я не была такой дурой, не поперлась в полицию, а пришла сразу к нему, то Джованни не пришлось бы из шкуры выворачиваться, чтобы найти пропажу. А самое главное, искренне считал Джованни, что я и моя семья его крепко обидели. Получается, ему, Джованни, не доверяют и он зря получает свои деньги, в том числе от нашей семьи. Хотя он правила чтит, свое дело знает и привык деньги отрабатывать. В общем, на первый раз он нам такую обиду простит, но на второй не простит ни за что!

Это правда? — поразилась я, имеющая традиционное представление о мафии.

Правда, — подтвердил Арчи. — Когда я услышал эту историю, сперва не поверил. Но Бенедетта девушка честная, ничего не сочинила, может даже тебе этот талисман показать. Да и зачем ей сочинять? Просто везде свои традиции. И у сицилийской мафии тоже. Мы знаем только одну сторону и наивно полагаем, что и другая сторона точно такая же. — Он немного помолчал и добавил: — Знаешь, о чем говорили в нашем университете после встречи с вашей группой? О том, что русские сибиряки очень милые и доброжелательные, а большинство наших газет, которые описывают русских чуть ли не монстрами, врут. Или... распространяют придуманные кем-то сказки.

Русский акцент

Я живу в Англии почти двадцать лет. Я жила в Болгарии, во Франции, но здесь мне нравится больше всего. Наверное, я бы хотела жить в России... Но... знаю, что не смогла бы там жить... — Маша вздыхает, разводит руками, словно извиняется. — Я не осуждаю коммунистов. Я очень далека от политики. Но когда люди живут много лет по определенным правилам, эти правила становятся их жизнью. Я поменять свои правила не смогу. Приноровилась жить здесь, порой в душе посмеиваюсь над англичанами, но я их понимаю и люблю. И знаю, что они тоже ко мне хорошо относятся, хотя иногда посмеиваются надо мной — очень, очень в глубине души, все-таки воспитанные люди! И всегда называют меня русской.

Ты и есть русская. По характеру, — говорю я.

Правда? — радуется Маша.

Истинная правда. Даже удивительно.

Порой мне снится, что я приезжаю в Россию. Но я никогда не вижу, что там со мной происходит. Просто приезжаю, а дальше — туман. Наверное, потому, что не представляю, как мне там будет.

Тебе там будет хорошо в гостях. Но не более. Я думаю, ты русская для англичан, а в России... — Я подбираю наиболее точное определение, но находит его сама Маша:

... меня станут считать чужой.

 

Думаю, она была чужой и здесь — на этом отгородившемся морями от прочих земель высокородном острове, веками лелеявшем свое величие и упорно «просеивавшем» людей: свои, которые хороши одним этим, и чужие, кои, возможно, не так плохи, однако все равно чужие.

Возможно, определение «чужая» в данном контексте было слишком категоричным, правильнее в рамках традиционных приличий было бы сказать: «не своя».

Я это не то чтобы поняла, скорее почувствовала — по мимолетным взглядам, едва уловимым улыбкам, скупым жестам окружающих Машу людей. Маша выглядела как остров, вокруг которого плещутся человеческие волны, набегая на берега и откатываясь назад, не нарушая невидимых четких границ.

Я не была уверена в правильности своих ощущений, но ясность внес Арчи, причем без всяких «подталкиваний», по собственной инициативе, в контексте разговора о русских, которых до Второй мировой войны было в Британии гораздо больше, а после того, как англичане отдали Сталину генерала Краснова с его войском (да, он сотрудничал с немцами, но англичанам сдался добровольно), многие уехали — кто в знак протеста, кто из страха.

У нас в Норидже есть несколько человек, чьи родители покинули Россию после революции. Они родились в эмиграции, но прекрасно знают свой язык. Их дети тоже отлично знают русский язык. Но... они все — настоящие британцы. Общаясь с ними, никто не поймет, что это не так. А Маша... Она никогда не была в России, но говорит по-английски с русским акцентом. Если мне надо с ней договориться о каких-то тонкостях, нюансах, то проще это сделать на русском. Живет она тоже... с русским акцентом. Несколько не так, немного иначе... я не могу точно сформулировать. Я ее прекрасно понимаю, а многие другие... просто называют ее «русская Маша». Но это не мешает им хорошо к ней относиться.

 

...Ты думаешь, я не знаю, что не такая, как все? Ну не то чтобы совсем не такая, но не совсем такая? — задала Маша в принципе риторический вопрос. — Кстати, вдумайся в смысл этих фраз: «совсем не такая» и «не совсем такая»! Одинаковые слова, но переставь их местами — и получишь другой смысл!

По крайней мере другой оттенок, другой смысловой акцент, — согласилась я.

Вот-вот! Арчи, как настоящий знаток, это уловит, а остальные — нет, потому что по-английски я им это не объясню. И вообще далеко не все объясню. Ну, например, почему у меня такое хобби...

* * *

Мы как раз закончили ужин (тот самый, единственный в доме семьи Баркиншоу, с жареными бананами), и Маша, под добродушно-усмешливым взглядом своего мужа, повлекла меня в гостиную.

Она распахнула дверцы шкафа, в глубинах которого на вешалках висели платья и блузки многообразного и необычного, на мой тогдашний взгляд, покроя, с оборками и кантами, кокетками и шнуровками, с рисунками и без, необыкновенно сочных, но не кричащих расцветок. Эти одеяния были сшиты из тонких, дивных на ощупь тканей, которые я никогда не встречала и которые, казалось, были не тканями, а лепестками цветов. Что самое удивительное, все эти одеяния источали тончайший аромат сандала. Такой аромат не утратил индийский веер, купленный моей мамой лет двадцать назад, и хранили духи, изготовленные, если мне не изменяет память, фабрикой «Красная Москва» и приобретенные за смешные деньги — рубля за полтора.

Ну как?! — просияла Маша.

Красиво! — оценила я, прикинув, что многое я в состоянии сшить сама, а такое вряд ли получится. Слишком замысловато, да и подобных материй не сыщешь.

Хотя одно смутило: пресловутая изнанка, тщательностью которой гордятся портнихи. С изнанки платья выглядели небрежно: словно их сшили на глаз, «на живульку», не заботясь о ровности строчки и надлежащей обработке краев.

Не придирайся к мелочам! — отмахнулась Маша. — Это индийские платья! У них такая особенность. Ничего не поделаешь. С изнанки — кустарщина, зато с лицевой стороны!.. прелесть! У нас на них только-только начинается мода. А в России еще нет?

Нет, — вздохнула я.

В конце концов, черт с ней, с изнанкой! Можно и не разглядывать. Зато с «лица» — глазу радость!

В Россию она тоже придет, — поспешила заверить Маша. — Сейчас в Россию мода приходит достаточно быстро, и за ней следят.

«Ну да, — подумала я, — мода, может, придет, но мой шкаф обойдет. Такое сам не сварганишь, а в свободной продаже не купишь. Мода на то и есть, чтобы только из-под прилавка выглядывать, причем исключительно по блату».

Я тогда не предполагала, что буквально через три года мода на индийские платья и блузки нагрянет в Россию, без бури и натиска, как это было с джинсами, вельветовыми штанами и накладными плечами, а спокойно и ненадолго. И я, благодаря Машиным дарам, тоже спокойно и тоже недолго похожу в первых модницах. Более того, я опережу моду на пару лет, и люди станут на меня оборачиваться, разглядывая невиданные доселе одежды.

Это и есть мое хобби! — Маша, словно пианистка, пробежала пальцами по плечикам развешанного в шкафу добра.

Ты коллекционируешь платья?

Маша засмеялась:

Я их продаю! Покупаю оптом в Лондоне у своего поставщика — настоящего индийца! — а затем перепродаю. Но как я это делаю, о!.. Представь: в моей гостиной собираются женщины, человек десять-пятнадцать, мы пьем кофе, чай, едим пирожные, общаемся... И между беседами я показываю одежду, которую любая может примерить и продемонстрировать другим, ну и купить, естественно... И покупают! Причем очень охотно! Во-первых, я делаю совсем небольшую наценку, поэтому все это недорого. А во-вторых... атмосфера! Это в магазине тебе будут улыбаться и чуть ли не кланяться, но все равно формально, лишь бы товар с рук сбыть...

В 1981 году человек из CCCР мог лишь теоретически представить, как в родном советском магазине ему кланяются. Наоборот, кланялись продавцам, и английские аристократы обзавидовались бы реверансам, какие милостиво, а чаще пренебрежительно принимали от покупателей тетки, приставленные к шмоткам или, к примеру, обычному мясу.

...У меня все по-домашнему, по-свойски... и даже где-то празднично... Когда у людей прекрасное настроение, они охотно покупают мои прекрасные платья. Я занялась этим пару лет назад, довольно случайно, но мне так понравилось!.. Это оказалось так увлекательно!.. Но — обидно...

Обидно? — не поняла я.

В советском представлении то, чем занималась Маша, имело иное определение. Подобные люди назывались фарцовщиками, спекулянтами и у приличных — в интеллигентском понимании этого слова — людей вызывали чувство если не гнева, то презрения.

Да, обидно. Почему я не увлеклась этим, когда была моложе? Я бы сегодня имела кучу денег! Потому что у меня есть к этому талант. Но вот как-то в голову раньше не приходило. Сегодня кое-что заработать удается, но это исключительно хобби. В России из-за него меня бы посадили в тюрьму за спекуляцию! У вас ведь так называется мое хобби? У вас за спекуляцию могут посадить в тюрьму, хотя одна половина народа этим занимается, а другая половина у этой первой покупает.

Ты сильно преувеличиваешь, — попыталась я заступиться за сограждан, но Маша посмотрела понимающе и улыбнулась сочувствующе:

Я знаю. В России есть нефть и алмазы, ядерное оружие и космические ракеты, великолепный балет и потрясающий ансамбль песни и пляски Советской армии... Да-да, именно этот ансамбль! Ты не была на концерте этого ансамбля? Ну-у-у... ты много потеряла! Так вот, в России много чего есть, но в России совершенно не любят женщин!

При чем здесь женщины? — опешила я.

Как же? — удивилась в свою очередь Маша. — В России вечный дефицит красивой и модной одежды, которую так любят женщины! Это ужасно! — Она пригладила воротничок, поправила складки своего красивого платья. — Слава богу, есть люди, которые пытаются как-то решить эту проблему. А их за это называют спекулянтами и сажают в тюрьму!

Они накручивают цену в разы! — произнесла я с презрением человека, считающего себя интеллигентом. — Какие-нибудь джинсы стоят больше двух моих месячных зарплат!

Кошмар! — возмутилась Маша. — Нормальные коммерсанты так не поступают! Я такое себе не позволяю! Я... — неожиданно Маша прыснула, — в такую забавную историю попала нынешним летом! Поехала в Испанию. Там у меня домик, несколько лет назад очень удачно купила по дешевке. Разумеется, не на курорте, в обычной деревне, но деревушка славная, и люди там тоже славные... В общем, поехала... Через Ла-Манш по морю, а потом через Францию на автобусе. В автобусе моими соседками оказались две девушки лет двадцати. Мы познакомились, разговорились... и я им рассказала об индийских платьях. Как раз везла с собой несколько штук. Испанская деревня, конечно, не город, но и там женщины приодеться любят. Девушки очень заинтересовались. На ближайшей остановке я им платья показала, и они купили себе по обновке. А потом я заметила: автобус останавливается возле кафе, а девчушки ничего не едят, лишь кофе берут. Один раз заметила, второй... Я не выдержала: «Вы чего голодаете? И так худенькие». Они смутились, какую-то ерунду начали нести... И тут я догадалась! Спросила: «Вы почти все деньги на платья потратили?» Оказалось, почти все. Оставшуюся дорогу я их кормила. Они, как приличные английские барышни, пытались отказываться, но я настояла! Так и доехали — девушки с платьями и сытые, а я с убытками!

На этих словах Маша расхохоталась — искренне, с удовольствием, как будто прокрутила исключительно выгодную сделку и еще награды удостоилась.

* * *

«Маша очень забавный коммерсант! Я таких никогда не видел. Это, наверное, потому, что она русская!..» — так сказал мне индиец Радж во время моей второй поездки в Англию, в 1984 году. С владельцем магазина индийской одежды в Лондоне Раджем меня познакомила Маша. Причем с соответствующим пояснением:

Он мой поставщик, я с ним имею дело уже несколько лет, и его магазин находится на Бейкер-стрит.

На той самой, куда Конан Дойл поселил Шерлока Холмса?

Именно! Но не это самое интересное. Улица как улица, — отмахнулась Маша. — А вот Радж — человек особенный. Тебе будет интересно с ним познакомиться. И прежде всего знаешь почему? Потому, — Маша понизила голос, — что он коммунист. Я понятия не имею, состоит ли он в коммунистической партии, но его герои — Карл Маркс и Владимир Ленин. Я об этом помалкиваю... не те времена... консерваторы с Маргарет Тэтчер коммунистов сильно не жалуют, а у Раджа в Индии большая семья, ее надо кормить... Но человек он замечательный!

Замечательный человек Радж оказался мужичком средних лет с ласковыми глазами и широченной улыбкой, который сразу после «Хэллоу!» заявил мне на ломаном, но терпимом русском языке:

Я счастлив познакомиться с девушкой из Советского Союза, потому что я — коммунист! Мои герои — Карл Маркс и Ленин. Я специально стал учить русский язык. Это язык всех коммунистов, а я хочу, чтобы во всем мире был коммунизм!

Может, начать с социализма? — поинтересовалась я, уже понимавшая, что всеобщего рая на земле никогда не будет.

Нет! — отрезал Радж. — У социализма слишком много недостатков. Например, он запрещает частную торговлю. — Владелец магазина с любовью обвел взглядом стойки с многоцветным добром. — За это даже могут посадить в тюрьму! — Темное, словно прокопченное, лицо индийца явственно побледнело. — Я хочу, чтобы был коммунизм, потому что при коммунизме нет бедных. И любой человек сможет прийти ко мне в магазин и купить любую одежду! — просиял счастливой улыбкой торговец.

При коммунизме не будет денег, — напомнила я.

Да-а-а?.. — озадачился Радж, которому такие последствия торжества лелеемой им общественной формации в голову не приходили, затем подумал и, заговорщицки подмигнув, выдал: — Коммунизм еще никто не построил, значит, кое-что можно доделать. Например, оставить деньги. Это будет правильно.

И поклонник Ленина с Марксом (интересно, немецкий язык он тоже учил или ограничился русским?) что-то затарахтел по-английски Маше, которая закивала и, бросив мне: «Подожди, поступила новая коллекция, я пойду гляну», исчезла в глубинах магазина.

Между тем Радж принялся угощать меня фантастическим кофе, разумеется, бесплатно. Вот тогда, с удовольствием наблюдая, как я блаженствую от превосходного напитка, Радж и произнес фразу про коммерческую необычность Маши.

У меня с ней была забавная история... — принялся он развивать собственный тезис. — Вернее, историй было несколько, но они похожие. — Радж засмеялся. — Маша купила у меня партию платьев, заплатила и уехала. Я смотрю: заплатила за десять, а забрала одиннадцать. Думаю: ошиблась, что ли? Да и я недоглядел... Решил: подожду пару дней, а потом позвоню. Вечером она сама звонит и весело спрашивает: «Что, Радж, проторговался? Здорово я тебя обманула? Не печалься! Я уже перевела тебе деньги за лишнее платье!» В другой раз она заплатила меньше, чем договаривались. Я это тоже заметил, но из любопытства промолчал. Так она снова перезвонила, повеселилась, деньги вернула да еще подарочек прислала. В общем, Маша регулярно что-нибудь эдакое выкидывает. Очень ей интересно так извернуться, чтобы меня вокруг пальца обвести. А я подыгрываю — почему бы не подыграть такой замечательной женщине? Ведь она все равно все по-честному сделает и еще презентом отблагодарит. Вот я и говорю: она очень забавный коммерсант. У нас здесь таких нет. Она одна. Наверное, потому, что она русская.

На этих словах Маша выплыла из глубин магазина, обвешанная платьями, стряхнула их на прилавок и скомандовала, обращаясь ко мне:

Выбирай, что понравится! А потом пройдись по магазину, может, еще что глянется!

Это Машино «выбирай» мне было знакомо. В 1981 году она тоже широким жестом выворачивала внутренности своих шкафов, требуя, чтобы я сама себе определила подарки. Зная, какие гроши нам меняли в СССР, Маша не предлагала мне что-нибудь купить. Но и сейчас, как и тогда, я уперлась: «Премного благодарна, но мне ничего не надо!» (У нас, русских, собственная гордость!)

Однако между «тогда», в 1981-м, и «сейчас», в 1984-м, был 1982 год, когда в Новосибирск приезжал Арчи Тейт, и я изменила своим принципам.

* * *

Я встречала Арчи на железнодорожном вокзале (отчего-то английская делегация прибыла из Москвы в Новосибирск на поезде), и профессор Тейт, единственный из всей группы, появился на перроне не только с чемоданом, но и с объемистой сумкой.

Это тебе, — он протянул сумку, — от Маши. Я тебя прошу все понять правильно... — Арчи виновато вздохнул. — Здесь какая-то одежда, обувь... в общем, Маша всякого разного насобирала... уверен, это вполне приличные вещи...

Я вытаращила глаза от изумления. У профессора Тейта было такое лицо, будто он привез что-то унизительное, например мешок с драными половыми тряпками.

...Я уверен, здесь все очень приличное... у Маши неплохой вкус... но... — принялся оправдываться Арчи. — Я пытался ей объяснить, что дарить приличной девушке сумку даже с очень приличными вещами — неприлично. Однако Маша... В общем, прошу тебя не обижаться... Она от чистого сердца! Она такая, какая есть, и не следует ее судить слишком строго.

Распаковав поклажу дома, я вновь вытаращила глаза. На сей раз от восторга. В сумке лежала дивная одежда, от индийских платьев до изысканного пеньюара, плюс три пары изумительных туфель знаменитой фирмы Bally — более удобной обуви в советское время у меня не было.

А еще лежало письмо, в котором Маша рассказывала о своем житье-бытье и о том, как заставляла Арчи захватить подарки, а он пытался увернуться. «Не обижайся на нашего милого профессора, — просила Маша, — он истинный англичанин и опасается, что ты воспримешь все как милостыню. Арчи многое знает про Россию, но некоторые вещи не в состоянии понять. Привезти в подарок красивые платья для него неприлично, а вручить какую-нибудь ерунду вроде набора открыток — в рамках этикета. В конце концов я привела ему ударный аргумент: мы — русские, для нас это нормально. Он поохал, но согласился».

К слову, от себя Арчи подарил не набор открыток, а полотенце с видами Великобритании.

Так вот, через два года после визита Арчи, в лондонском магазине индийца Раджа, Маша безапелляционно заявила, чтобы я выбрала себе наряды по вкусу. На этот раз я сильно упираться не стала, понимая: если откажусь, она искренне обидится. Не могла русская Маша отпустить советскую знакомую без подарка!

 

* * *

Но на этом дело не кончилось. Спустя несколько лет, в самом конце 1980-х, когда Британия перестала быть для Советского Союза в Европе врагом № 1, а Маргарет Тэтчер едва ли не задружилась с последним генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачевым, у меня дома раздался телефонный звонок.

Незнакомый мужской голос сообщил, что он студент из Иркутска, был с группой сокурсников в английском Норидже, где познакомился с Машей Баркиншоу. Узнав, что парень будет проездом в Новосибирске, она передала для меня маленький презент. Им оказались золотые сережки, которые честный посланник и доставил мне.

Еще через год ко мне домой пришли две девушки, опять-таки студентки, на сей раз из Новосибирска, и поведали историю, с их точки зрения совершенно необычную.

Девушек в составе небольшой группы отправили на месяц в какой-то (уже запамятовала, в какой) британский город на стажировку для совершенствования английского языка. Для более эффективного «погружения в среду», а также явно для экономии средств их поселили в семье, которая за это получала финансовую компенсацию, а заодно удовлетворяла любопытство. Это было то время, когда русские по Британии еще стадами не ходили, попадаясь в единичных, а потому особо привлекательных экземплярах. Встретили девушек с традиционной для англичан любезностью, но без свойственного русским размаха. Гостьи привезли щедрые подарки, которые были с удовольствием приняты, однако не были вознаграждены в ответ даже набором открыток, не говоря о полотенцах с видами Британии.

В один из дней студентов повезли в Лондон. Ознакомили с достопримечательностями и отпустили самостоятельно прогуляться, упомянув, что совсем рядом находится знаменитая Бейкер-стрит. Девушки туда отправились, однако не впечатлились — улица как улица, ничего особенного. Приедешь домой, скажешь: «О, где мы побывали!» — а поведать будет не о чем. Ну прогулялись по Бейкер-стрит, посидели там на лавочке...

Они действительно сели на лавочку рядом с какой-то магазинной витриной. На эти витрины девушки старались не засматриваться, дабы не расстраиваться: советская власть уже ослабила политическую хватку, но в последних конвульсиях еще крепко сжимала кошельки своих граждан. Для выезда за рубеж по-прежнему меняли сущие гроши.

И тут они услышали по-русски:

Вы не из России?!

Около входа в магазин с самым восторженным видом стояла незнакомая дама.

Мы из Советского Союза.

Боже мой! — восхитилась дама. — Я услышала русскую речь! Как это замечательно!

Мы из Сибири. Там есть такой город — Новосибирск, — пояснили студентки.

Не может быть! — едва не задохнулась от счастья незнакомка, подскочила к девчонкам и уволокла их вглубь магазина.

Дальше все произошло, как в романе, — не детективном, как следовало бы ожидать от Бейкер-стрит, а фантастическом, ибо было совершенно неожиданно.

Эксцентричная женщина представилась Машей Баркиншоу, рассказала про меня, порасспрашивала девчонок про их житье-бытье, познакомила с владельцем магазина индийцем Раджем, напоила кофе, накормила пирожными и — чудеса чудесные на просторах Британии! — подарила обеим по красивой блузке. Плюс вручила супермодную кофточку, которую следовало доставить мне.

Когда студентки поведали о приключении хозяевам приютившего их английского дома и продемонстрировали наряды, те поначалу растерялись от невероятности этой истории. Но под конец напряженного мыслительного процесса вынесли вердикт: поскольку щедрая дама — русская, то этим, видимо, все и объясняется.

Вообще-то англичане не жадные. Просто они не умеют делать подарки без повода, только для того, чтобы порадовать, — сделали заключение девушки. — Но наши подарки принимали с удовольствием.

Я согласилась, хотя вспомнила один «выпадающий» пример.

* * *

В том же 1981 году, переехав из Нориджа в Лондон, в промежутке между двумя экскурсиями мы всей группой набрели на большой книжный магазин, где имелся отдел литературы на русском языке. Для читающих людей, которые добывали хорошие книги с еще большим трудом, нежели копченую колбасу, это стало серьезным испытанием. В русском отделе было на что посмотреть! И тяжко вздохнуть: литература была высокоценная не только в переносном, но и в прямом смысле. Почти десять фунтов (при обменянных нам сорока двух) стоил роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Я читала его в старом потрепанном журнале, вышедшем в 1960-х годах, и даже не предполагала, что это полузапрещенное произведение было издано совсем недавно в Ленинграде, причем на высоком полиграфическом уровне. В Советском Союзе эту книгу вряд ли можно было найти в продаже, а в Лондоне она свободно стояла на полке.

Мы, представители советской читающей молодежи, бродили меж стеллажей, сверкая завистливыми глазами и сглатывая горькую слюну: наши скромные финансы соответствовали выражению «видит око, да зуб неймет». И вдруг перед нами возникли мужчина и женщина, заговорившие на ломаном русском языке:

Здравствуйте, господа! Насколько мы понимаем, вы из России. Есть ли среди вас литераторы?

Есть, — растерялись господа и дружно вытолкнули вперед меня. — Она журналист.

О! — обрадовались незнакомцы. — Замечательно! У нас есть для вас прекрасный подарок!

Подарок?! — обомлела я, успевшая уяснить, что от англичан подарков не дождешься, а у этих двоих английская родословная была написана на лицах.

Да-да! Подарок! Он вам понравится, только его с нами нет. Но если вы оставите свой адрес, сегодня вечером мы его завезем.

Обалдев от такого поворота и потеряв бдительность, я назвала адрес. А чуть позже поведала об этой встрече нашим кураторшам Гейл и Хиллари. Веселая Гейл рассмеялась (прямо сказка какая-то!), а серьезная Хиллари недоверчиво повела плечами (странная история). Однако, вернувшись вечером домой — не в гостиницу, а в настоящий дом, расположенный в двух шагах от Сити и принадлежащий нориджскому Молодежному епархиальному союзу, — мы всей нашей группой обнаружили в холле ту самую странную парочку. Завидев меня, мужчина и женщина просияли так, словно это я намеревалась вручить им шикарный презент.

Это вам, очень ценные и редкие книги. Вы будете довольны! — провозгласили они и исчезли прежде, чем я успела опомниться и промямлить «спасибо».

В переданном мне пакете лежал двухтомник издательства «Флегон». Чтобы вздрогнуть, мне не надо было эти книжки даже открывать. Хватило одного названия: «Вокруг Солженицына».

Человек, который спустя десятилетие вернулся в Россию едва ли не как мессия, в 1981 году официально считался чуть ли не врагом народа. Его имя следовало произносить с гневом, а любой отпечатанный лист с его фамилией надлежало изорвать, сжечь и развеять пепел над помойкой.

Не скрою: искушение запихнуть презент в чемодан прямо-таки вгрызлось в меня железными челюстями. Но я была корреспондентом областной партийной газеты, а не диссидентствующим героем и потому разжала «челюсти» твердой рукой. И этой самой рукой вручила за ужином книжки Гейл и Хиллари. Те обомлели, залепетали «какой дорогой подарок, мы очень признательны», а я со значением покосилась на товарищей по отдыху: дескать, вы видели, что мне вручили, а теперь посмотрите, что я с этим сделала.

Тем не менее пробежать глазами запрещенную литературу я успела. Беглого взгляда хватило, чтобы понять: в издании речь шла не о произведениях Солженицына, а о нем самом, и не только о нем (недаром в заглавии фигурировало слово «вокруг»). Причем в сатирическо-издевательском ключе, с матерными стишками и частушками, крупной карикатурой, изображающей Александра Исаевича в непотребной позе. Автор с фамилией, совпадающей с названием издательства, буквально топтался на герое своего произведения, хотя, возможно, я не уловила всех тонкостей — все же взгляд был беглым.

В нынешние времена, благодаря интернету, я внесла для себя определенную ясность. Оказывается, двухтомник тиражом всего в одну тысячу экземпляров продавался лишь один день, после чего был арестован и уничтожен по требованию А. И. Солженицына. Так что правы были те, кто подарил мне книги, — презент реально был очень ценным.

После возвращения из турпоездки я пожаловалась не кому-нибудь, а майору КГБ Сереже:

Правильно, что я побоялась вывезти эти книжки. Но обидно ужасно!

Подавись своей обидой, — посоветовал Сережа. — Эти двое идиотов или, кто их знает, провокаторов всучили тебе книженции на глазах всей группы. Ты хотела, чтобы кто-нибудь из них на тебя настучал?

Например, ты? По долгу службы? — ехидно осведомилась я.

Тогда твоей карьере были бы кранты. И, возможно, не только карьере, — проигнорировал мое ехидство майор КГБ. — Запрещенные книжки в страну ввозить — это как? Хорошо, у тебя ума хватило передарить подарочек тоже у всех на глазах. Но даже если бы никто не настучал, тебя бы замели на границе. Просветили бы твой чемодан и... Помнишь, как трясли Булгакова?

Я помнила. Это было потрясающее зрелище!

Одна из наших девушек разорилась и купила в Англии «Мастера и Маргариту». На границе — советской, естественно, — ее тормознули. Попросили открыть чемодан и вытащили том Булгакова. Сначала его внимательно рассматривали, вертели и щупали. Раза три читали название издательства. Слово «Лениздат» одновременно успокаивало и вызывало недоумение. Похоже, таможенники тоже не предполагали о существовании такой книги. Потом один куда-то позвонил, и через пару минут появился его коллега с крайне серьезным лицом и длинными, как у пианиста Ван Клиберна, пальцами. Этими пальцами он стал вытворять нечто виртуозно-вдохновенное, замысловатыми виражами пробегая по внешней и внутренней сторонам книги, выгибая и складывая, словно крылья, обложку, перебирая, как опытный бухгалтер купюры, страницы... Наблюдая со стороны, невозможно было не восхититься красотой движений. На то, чтобы обследовать книгу до, кажется, миллиметра, мастеру потребовалась пара минут, после чего он кивнул головой и молча протянул книгу владелице.

Ты все сделала правильно, — похвалил Сережа. — Я про этот опус навел справки. Фигня. Ради такой дешевки не стоило рисковать.

* * *

...Покидая в 1982 году хлебосольный дом моих родителей, обычно сдержанный профессор Тейт расчувствовался.

Мне давно не было так хорошо в гостях, — сказал он без привычной интеллигентной любезности, но с совершенно искренней грустью. — Если бы сейчас с нами оказалась Маша... она была бы по-настоящему счастлива! Она не завистливый человек, но она так завидовала, что я еду в Россию, к тебе... Ее многие не понимают. Как можно тосковать о том, чего никогда не видел? А я ее понимаю: ностальгия — очень русская черта.

Мы провожали Арчи и Робина до гостиницы всей компанией. Было около часа ночи, общественный транспорт уже спал, а такси, в отличие от нынешних времен, можно было заказать по телефону с такой же вероятностью, как космическую ракету. Мы шли по ночному городу, который, также в отличие от нынешних времен, был почти пуст, ни людей, ни машин, и вдруг увидели припозднившийся пустой автобус. Мы так отчаянно замахали руками, что водитель притормозил и высунулся в окно.

Пожалуйста, подвезите нас до гостиницы! Идти далеко, мы устали, а с нами двое англичан! — принялась я уговаривать.

Англичане? Настоящие? —шофер, который, как и многие советские люди той поры, испытывал особый интерес к иностранцам, был заинтригован. — А не врешь?

Ноу! Ноу! Бритиш! Мы самые настоящие англичане! — подхватил Арчи, нарочито усугубляя свой не слишком большой акцент.

Ладно, залезайте! — скомандовал шофер и распахнул двери.

Водитель автобуса оказался не только любопытным, но и веселым человеком. Потому что минуты через три вдруг воззвал через микрофон:

Вы что, молодежь, притихли? Ну-ка, покажем англичанам, как мы умеем петь!

И первым затянул то, что во всем мире считалось чуть ли не русским гимном, — «Подмосковные вечера».

Наша дружная компания подхватила, а громче всех — воспитанный в сдержанности и соблюдении приличий истинный британец Арчи Тейт. Сын одного из богатейших людей Англии Робин, никогда не едавший ничего вкуснее капустных пирогов моей мамы и не знающий ни слова по-русски, радостно подмурлыкивал своему наставнику.

Водитель автобуса довез нас до гостиницы, категорически отказавшись взять деньги за проезд. А Арчи сказал:

Если я кому-нибудь дома признаюсь, что ехал в автобусе, как в такси, причем бесплатно, и глубокой ночью горланил русские песни, мне ни за что не поверят! Да я бы сам не поверил! Я вообще не пел лет сто! — Он помолчал и добавил: — Только Маша сочтет это нормальным. И позавидует, что ее не было с нами.

* * *

В начале 1990-х годов раздался телефонный звонок из Нориджа.

Ира! Такое счастье! Ты представляешь, я еду в Россию! Моя мечта сбудется! — ликовала Маша. — Я не доберусь до Сибири, это очень далеко, но ты сможешь выбраться в Москву или Петербург?

Смогу! — обрадовалась я, отринув расстояние в более чем три тысячи километров, отделяющее Новосибирск от столиц.

Тогда я тебе перезвоню, сообщу точные даты! Ты не представляешь, как я счастлива!

Недели через две Маша перезвонила вновь и прорыдала в трубку:

Я никуда не поеду. Я упала и сломала шейку бедра. Меня ждет сложная операция. Я не знаю, что будет дальше. Мне ведь немало лет... Боже, неужели я никогда не увижу Россию?..

Несколько заключительных слов

Еще в середине восьмидесятых Арчи Тейт покинул свой старинный дом в Норидже, переселившись в Бирмингем, где получил должность профессора университета. После чего вдруг исчез из моей жизни. В 2017 году моя сокурсница Людмила, давно переселившаяся в Англию, попыталась узнать о судьбе Арчи. Но в Бирмингемском университете давно закрылись и факультет, и кафедра, где преподавали русский язык и литературу, и никто ничего не знал о профессоре Тейте.

Как-то необъяснимо выпала из моей жизни и Маша Баркиншоу, урожденная светлейшая княжна Ливен. В том же 2017 году я попыталась позвонить по номеру телефона, который сохранился с 1980-х годов, но телефон оказался недоступен. Печальный звонок о невозможности приехать в Россию оказался последним мгновением нашего общения.

В Англии давно перестали воспринимать русских как диковинку, а сибиряков — как экзотику. Наши сограждане обжили Британию, словно пчелы улей. Границы есть, но нет препятствий.

А я вспоминаю старых приятелей. Что с ними стало? И живы ли они? Не знаю... Но мои воспоминания столь отчетливы, что я готова повторить: все рассказанное здесь — истинная правда.

100-летие «Сибирских огней»