Вы здесь

Без эстетики

* * *

Все как обычно, без эстетики.

Цыганки, пьяницы, букетики.

Пасхальный дождик обложной.

Вдали шумит канализация,

и тополь рядышком с акацией,

как муж с красавицей женой.

 

И богомольцы, и безбожники,

и даже хам на внедорожнике

придут сюда в конце концов.

Кто налегке, а кто с лопатками,

чтобы ухаживать за грядками

своих любимых мертвецов.

 

А после — старые и малые —

они усядутся усталые,

достав яички и лучок.

Постелют «Правду» вместо скатерти,

и будет сын грустить о матери,

дав попрошайке пятачок.

 

* * *

Генеральские дачи,

а за дачами — лес.

Я на Доне рыбачил,

в воду выпивший лез.

Был на Волге в Казани

и на Каме не раз.

Там церква с образами,

да не то что у нас.

 

Но, как видно, абрека

мне в себе не изжить.

Я лишь горные реки

научился любить.

 

Пусть меня участковый

оберет до рубля:

что ты, бритоголовый,

косишь под Шамиля?

 

Бородища лопатой,

вместо голоса — рык.

Зеленчук диковатый,

дорогой Валерик.

 

 

* * *

И однажды становится странно,

как устроена эта Земля.

Отстреляются скоро каштаны,

им на смену придут тополя.

 

Возле Думы, сменяя друг друга,

были бюсты царей и вождей,

а теперь депутаты с прислугой,

и не встретишь обычных людей.

 

И становится странно и больно,

как стираются полутона.

На горе Крепостной колокольня

будто чуточку наклонена.

 

На горе, возле старого храма,

где мурашки бегут по спине,

под горой, в царстве нового хама.

Или это мерещится мне?

 

* * *

Оно звучит, конечно, круче —

полка Тенгинского поручик.

А я был просто рядовой.

Я принимал совку присягу,

и клялся родине и флагу,

и говорил, что я живой!

 

В/ч 07128.

Она же — дембельская осень,

тогда Дудаев приезжал.

Его зеленые погоны.

А время что? А время оно.

Сказал — и точно разболтал.

 

Кавказ… как много в этом слове

своей потратили мы крови.

Ну, тоже были хороши.

Тут все смешалось — кони, люди,

и разговоры о простуде,

и бородатые мужи.

 

Я говорю, что честь имею.

А чести нет! Я ахинею

такую, в общем-то, несу.

Мой сослуживец, мой приятель,

пусть и чечен, но не предатель,

с плеча снимающий «Осу».

 

* * *

Для таких же ротозеев,

как, Серега, мы тобой,

понаделали музеев,

слово выдумали: «ой!»

 

В сердце вырастили травку,

дали облаку маршрут,

чтобы шавку на заправке

мы подкармливали тут.

 

Чтобы два обычных слога —

ма-ма, па-па, наших нет.

Нам осталося немного,

самый черный пистолет.

 

Потому, что мы, Серега,

излучаем сами свет.

Жаль, что ты не веришь в бога,

говоришь, что бога нет.

 

* * *

Оставим славу и престол

и заживем в глуши, как предки,

импровизированный стол

соорудив из табуретки.

 

Прекрасен будет сей вертеп,

когда из яблок молодильных

варенье капает на хлеб,

когда из лезвий кипятильник.

 

Наш быт без бирок и цены

другие б окрестили адом,

а нам с тобою хоть бы хны,

нам просто большего не надо.

 

Пока сей мир к любви готов,

и что-то странное в природе,

и от обычных с виду слов

с людьми такое происходит.

 

Пока жив хоть один пиит —

красив душой, лицом уродлив.

И тополь высохший стоит,

загадочный, как иероглиф.

100-летие «Сибирских огней»