Вы здесь

Без мобилы и гроша

Стихи
Файл: Иконка пакета 08_perminov_bmig.zip (6.41 КБ)
Юрий ПЕРМИНОВ
Юрий ПЕРМИНОВ




БЕЗ МОБИЛЫ И ГРОША




* * *
Понять пока не в силах: быть грозе ли
в начале мая, или сухоте…

Пьют бедолаги сумрачное зелье —
по кругу, по стопарику. А те,
что завязали, сшиблись в разговоре
про «шайбу-шайбу», курят дяди зло…

Зато грустит ворона на заборе —
загадочная, словно НЛО…

Шумят в беседке чахлой ребятишки:
похоже, не поверили стишку
А. Л. Барто, по-моему,
                           и мишке
не лапу оторвали, а башку.

Ах, гражданин в погонах, не косись ты
на них! — Скажи, башку приделать — как?..

Облюбовала двор наш неказистый
печальная компания собак,
хотя и ветру негде развернуться…

А женщина — храни, Господь, её! —
удерживает мир от безрассудства,
развешивая детское бельё.


* * *
Помстилось мне: людей в округе нет,
есть — толпы, человеческие массы.
Сомкнулся мир настолько, что рассвет
встаёт из-за ближайшей теплотрассы,
где чутко, без мобилы и гроша,
укрывшись несминаемой рогожей,
спит Вечный Бомж, настойчиво дыша,
ни на кого на свете не похожий.


* * *
Деревьев тихих выцветшие кроны
пытаются царапать облака,
вороны — в целях самообороны? —
пугливые — орут на мужика,
а мужику — потрёпанному — не до
пугливых, но горланящих ворон:
задрав башку, печально смотрит в небо;
понять нельзя, что в нём увидел он.

…Откуда он — с котомкой за плечами?

Ему мешать не надо, потому
что взгляд его — внимательно-печальный —
пока понятен небу одному.


* * *
Ночую — всё на сердце ладно! —
у мамы,
                  тихо и отрадно
закончив день — тяжёлый, как
с плеча чужого лапсердак,
душевным — с мамой — разговором.

Мой сон — как вечность — невесом…

Сплю на диване, на котором
заснул отец мой — вечным сном…

А день, как всё родное в мире,
так светел,
                  если я с утра
вот здесь — в родительской квартире —
встаю с отцовского одра…


* * *
Не знаю, сказку или
быль я
надысь услышал…
                           В общем, так,
и в целом — так же: сделал крылья
и полетел — Иван-дурак.
Летал (в каком, не знаю, ухе
звенит) — не ангел, но не чёрт —
пока не вымер с голодухи
столичный город Раппопорт.


* * *
Когда притащат на шемякин суд,
я так скажу: «Не взять меня — живого! —
в Любви одной
                  увидевшего суть
того, чем жив.
                  И в корочке ржаного».

Я дни свои не складывал в уме
и на бумаге — стопкой на комоде.
Кто выжил на свободе, как в тюрьме,
тот проживёт в тюрьме, как на свободе.


* * *
В нашем сквере нигде не указ мне ни холод, ни урка.
И сам чёрт мне не брат, и Солоха отнюдь не кума…
Отчего я сейчас бестолковей фольклорного турка,
если думы свои мне понять не хватает ума? —
Сам себя одарил заморочками-дулями щедро,
но… туда не иду, где меня по-домашнему ждут,
где не жаждут вина кулуарно-каминные щевры,
где мою самостийность не скрутят в соломенный жгут.

…Вот и кончился день клочковатого чахлого сквера.
Скорбно лёг на асфальт измордованный кем-то кроссворд.
Так безлюдно — пошто? Почему так бескрыло и серо?
Но — голодный гудёж комариных раскрученных орд.

Вязкий ветер оплёл и столбы, и фонарные выи;
медным светом сквозит
                           из обломков недолгого дня.
Распылю по траве все печали свои столбовые,
восвояси пойду — где-то были они у меня.


* * *
Янки могут спокойно чесать свои задницы:
нынче Кузькина мать работает от пенсии до валидола —
постарела,
                  а Кузькин работает рикшей
при дворе караван-баши
на овощном рынке имени Трудовых резервов…

…и не спит прежний доктор учёных наук,
если на ночь не прочитает от корки до телепрограммы
свою любимую газету «Аргументы и фак ю».


ПОСЕЛКОВЫЙ БЛАЖЕННЫЙ
Вот и рассвет нашёптывает, дескать,
стряхни печаль, о суетном —
                                             молчок…

«Христос воскресе!» — солнечно, по-детски
приветствует посёлок дурачок:
в глазах — восторг, щебечет сердце птичкой
непуганой… Воистину воскрес!

Блаженный Ваня — крашеным яичком
любуется, как чудом из чудес.

Никто не знает — кто он и откуда,
но прижилась у нас не с кондачка
примета незатейливая: худа
не будет,
                  если встретить дурачка, —
ни днём, ни ночью горя не случится…

Нет у него ни страха, ни «идей»…
Кого он ищет, всматриваясь в лица
любимых им, затюканных людей?..
И ничего ему не надо, кроме
Любви!..
                  Раскрыл, блаженствуя, суму,
и, преломив горбушку хлеба, кормит
небесных птиц,
                  слетающих к нему…


* * *
Тает бледная луна,
как брикет пломбира…

Магазинчик «Мир вина»
на проспекте Мира
ждёт похмельных мужиков
с мутными глазами,
виноватых…
                  Мир таков,
каковы мы сами.


КЛАДБИЩЕНСКИЙ БОМЖ
Он знает здесь каждую тропку,
он знает о том, что всегда
найдёт поминальную стопку
и хлебца. И даже орда
ворон — помешать бедолаге
не сможет…
                  Сквозит веково
вчерашнее время в овраге
души горемычной
                           его.

И знает, болезный, что тут он
обрящет и смерть, потому
что кладбище стало приютом
последним — при жизни! — ему.

Живёт он — печальник — не зная,
найдётся ли место в раю
за то, что он жил, поминая
чужую родню, как свою…


* * *
Молчат о чём в автобусе вечернем —
о том, что ждёт, не ждёт ли, впереди? —
девица с парнем, бабушка с печеньем,
кондуктор с тощей сумкой на груди,
хмельной мужик, партиец чей-то с пачкой
листовок (он протестами пропах)?
Молчит гражданка с комнатной собачкой,
молчащей у гражданки на руках.
Молчит абрек суровый — губы в жире
от шашлыка… Молчит юнец, жуя
резину…
         Нынче в каждом пассажире
родного человека вижу я.
Пусть век наш громкий сжалится над ними,
вдохнёт в молчащих бодрости заряд…

Надеюсь, что останутся родными
они потом. Когда заговорят.


* * *
Покидаю свой город — с дорожной сумой, налегке ли,
лишь бы доброй дорога, несуетной, верной была —
неизменно легко: на бездомные дни
                                             и недели
без родных сквозняков и родного до боли тепла.

Уезжаю легко — лишь бы думам дорога внимала —
потому что вернусь
                           в свой, натопленный памятью, кров,
потому что тепла мне родного хватает, но мало,
мало русскому сердцу
                           безмерных
                                    родных сквозняков.

100-летие «Сибирских огней»