Вы здесь

«Безумный фотограф»

Лидия ГРИГОРЬЕВА
Лидия ГРИГОРЬЕВА



«БЕЗУМНЫЙ ФОТОГРАФ»

РАЗБОР ПОЛЕТОВ
                 
В Нью-Йорк опускаешься, словно
                                    в бездну.
Еще мгновение и я исчезну
на самом дне Уолл-Стрита
в иле людском зарыта...

Если же ехать Парижем, скажем,
верх экипажа задев плюмажем,
то это уже из книг — и не спорь! —
коих ты наследница — по прямой.

Или вернуться туда, где — ой мне! —
жизнь доживать на Филевской пойме,
где нет ни кола уже и ни тына,
потому что нет уже с нами сына...

Нет чтобы с горя мне околеть бы...
Что ж я ношусь над землей, как ведьма,
в поисках стойбища и пристанища,
видимо, все же я пройда — та еще,

если взялась шевелить метлой
лондонский мульти-культурный слой.

Так раскроилось судьбы лекало.
Вот донесло меня до Байкала.
Вот под крылом уже Улан-Батор
и родовой украинский хутор.

Как занесло меня в эти выси?
Надо у мамы спросить, у Маруси...

* * *
Равилю Бухараеву
Житейских радостей заемный
                           жесткий жмых,
запромыслительное зла столпотворенье...
А ты, грустнейший из печальников земных,
свое мне посвятил стихотворенье.

Уже к земному сердце не лежит,
а роз потусторонних — не взрастила...
Я палец уколола, мне не жить,
а спать и спать. Я этот мир — простила.

Да только вот... Простил ли он меня?...
Я может быть прощения не стою.
Глаза закрою среди бела дня,
и побледнею, как перед бедою.

В душе свинец расплавленный застыл.
В саду моем разор и окаянство.
А для того, кто так меня любил,
я вымолю и время, и пространство.

Он предан был. И предан был не мной.
Но восставал из пепла в новой силе.
Мы вместе одолели путь земной,
который стал и чужд, и непосилен.

Но только мне. О нем не говорю.
Он одолеет жизни быстротечность.
Сад тоже смотрит утром на зарю,
а к вечеру вперяет взоры в вечность…
* * *

Там не пишут стихи. Там плетут кружева.
Если буду жива...

Там не делят добычу. Там посох в суме.
Если буду в уме...

Там не рай и не ад. Там простор голубой.
Если буду с тобой...

Там живою водой напоен окоем.
Если будем вдвоем...


* * *

Я тебе скажу, любимый,
несколько словес:
непокой неколебимый —
это же о нас!

Я тебе скажу, любезный,
ласковый, ночной,
что полет над гулкой бездной —
обо мне одной.

Я тебе скажу, хороший,
в этой кутерьме
жить всем сердцем, жить без кожи —
это о тебе.


* * *

Скажите мне, я — Он или Она,
когда небес зияет глубина
в лазоревом зазоре объектива,
и сквозь него вселенная видна?
Заманчивая, впрочем, перспектива...

Иль все-таки фотограф — это Он,
горбатящийся жалко испокон
под тяжестью футляра и штатива,
пока зеваки смотрят из окон?...
Печальная, конечно, перспектива...

Мужская многотрудная стезя.
Меня туда и допускать нельзя —
так тяжек груз, и путь бесповоротен!
А я — слаба. Но падая, скользя,
могу взлететь, поскольку дух беплотен...

Снимай, фотограф! Нам не суждено
узреть недостающее звено:
как сверху посыпая звездным сором,
не Я, не Он, а некое ОНО
нас держит в фокусе и щелкает затвором.



* * *

Европа, видная отсель...
Ты явно к ней благоволишь.
Ну, вот еще один Брюссель!
Ну, вот еще один Париж!

С Петром Великим заодно,
перешагнув через моря,
давно немытое окно
в Европу настежь растворя,
стоишь усталый и пустой,
как будто дальше нет пути,
но раз пустили на постой —
плати!


* * *
Как оглянусь: какая бездна лет
отвесною стеною — подо мною!
К окуляру припаду:
что там в прошлом, високосном?
Вася в школе. Я в аду —
бытовом, чересполосном.
Что там ниже? Детский сад:
круглосуточное гетто.
Ясли — дети голосят
беспросветно и отпето.
Это там, сбиваясь с ног,
ошалевший от разлуки
ты ко мне бежал, сынок,
и запрыгивал на руки.
Это там, тебя любя,
так, что сердце заходилось,
выходила из себя,
божью чувствуя немилость.
Изо всех сжимала сил
тельце детское, цыплячье.
Слезный дождик моросил,
неотвязный и незрячий.
В эту бездну загляну...
Взяв бессмертие на пробу,
вспять пространство разверну
и вберу в свою утробу.


* * *

«Только версты полосаты
попадаются одне...»
А.С.П.

Повседневный мир невзрачный.
Но в небесной вышине
только ангелы прозрачны
попадаются одне.

И паришь, необозначен,
как летающий никто.
И не ангел. Не прозрачен...
И летишь куда-ни то...



* * *

«Я поехал на вокзал» —
ангел ангелу сказал.
«Я с тобой», — сказал другой.
Время выгнулось дугой,
прозвенело, как стрела.
Эта жизнь проистекла,
обозначившись едва...

Улетели оба-два.



БЕЗУМНЫЙ ФОТОГРАФ

Как жадный шмель, жужжа и вожделея,
висела над раскрывшимся цветком...

Ты рвения подобного ни в ком
не видывал. Поговорим ладком —
о фокусе, о выдержке, о зуме...

Что может быть прекрасней и безумней
атласного, с отливом, лепестка?

Шмель пролетел, как пуля у виска.
А я — лечу! — паря и зависая,
больная, невесомая, босая —
над алым зевом грузного цветка.

Потом продам все это с молотка:
страсть, немощность и мощь, и даже ту
всю розовую, в перьях, наготу
создания столь юного, что аж...

Иль этот вот растленный персонаж
такое обнаживший, что — поди ж ты...

Глядишь, уже и сбросила одежды
толпа тюльпанов. Тот еще народец...
Чего только природа не народит!

Фат-тапарат — мистический прибор!
Когда природы явный перебор,
и я в припадке бешенства и страсти
бросаюсь на цветные эти сласти,
зовимые цветами без затей.

Но как они похожи на людей
цветением и горьким увяданьем!...
Вот потому и воздаю им дань я,
и день, и ночь паря в пределах рая
(где зум за зум зашел), не упадая...



* * *
А. Радашкевичу

Это стихотворение должно быть ни о чем,
потому что я хочу его тебе посвятить,
человеку, ушибленному лучом,
умеющему светить —
в этой мгле роковой и предвечной
ты — свет,
светлячка, отразившегося в воде
мироздания,
потому что — поэт,
и больше никто, никогда и нигде...

100-летие «Сибирских огней»