«Был декабрь ангинный...»

* * *

Оставить все приобретенное:

Гнев, недоверие и страх.

Останется аллея темная,

Где снег лежит на фонарях.

Спешат встревоженные жители

И отрешенный прячут взгляд.

Но хрипло громкоговорители

Иерихонские трубят.

И чтоб не выглядеть посмешищем,

Прохожий падает в крови,

Зарезанный не Ходасевичем —

Смертельной силою любви.

* * *

Был декабрь ангинный —

И на градусник больно смотреть.

Я любил эти зимы,

Эту детскую глупую смерть.

Так, болезненный отрок,

Проверяю горячечный лоб,

Бедной рифмою «морок»

Запивая аптечный сироп.

Не вмещается в дольник

Солидолом пропахший отец.

И охрипший приемник

Добавляет беде килогерц.

Не выходят из спальной

Караваны тревожной родни.

И в графинчик хрустальный

Мама слезы роняет одни.

Мне казалось, погибель —

У порога, и смотрит в глаза.

И въедается в мебель

Преломленных лучей стрекоза.

* * *

Евгении Коробковой

1.

У человека вырос колокол,

Как хвост (дурацкий рудимент).

Он за собой таскает волоком

Небесной музыки секрет.

Не будет ничего хорошего,

Прибереги остаток сил,

Не звонаря вини оглохшего,

А тех, кто слышать научил.

И пусть набат не прекращается,

Не разбирая снов и слов.

Так мертвые с небес спускаются,

Глухих приводят женихов.

2.

Дальше — переход на кольцевую.

И куда я двину налегке,

Подставляя губы поцелую

И твою ладонь держа в руке?

В преисподней метрополитена

Что найду глазам твоим взамен?

Ты — моя последняя измена,

Потому что не было измен.

Человек, который в грош не ставит

Жизнь свою, бреду к тебе опять.

Фотоснимок делаю на память,

Опасаясь это вспоминать.

О судьба, зачем запечатлела:

Вот приезжий, сгорбленный, как гном.

Он пиджак снимает сатанело,

Вытирая слезы рукавом.

* * *

Получается долгая нота,

и зевота берет за грудки.

Пощади меня, смерть, идиота,

не точи об меня коготки.

Будь ты в пасти у бога ли, черта

ли — не считай коренные, клыки.

Полюбившие с пол-оборота,

мы сгорели, как те мотыльки,

пей вино низкопробного сорта

да считай до отмашки деньки.

Страшной смерти тускла позолота,

сладкой жизни темны огоньки.

* * *

Хоть какое-то развлечение:

Всей палатой измерить давление.

Вот и скачет предательский пульс.

Невеликое утешение

Срифмовать: «умереть боюсь».

Это бред постнаркозный, месиво

Нераспознанных букв, фонем.

Неужели родным не весело,

Если стану и здрав, и нем?

Проплыву над родной провинцией,

И застынут, махнув рукой

Мне, Андрей и Роман, и в принципе,

Это все, кто пришли за мной.

* * *

М. Л.

Жизнь пройдет, и мы не встретимся.

Обернемся, перекрестимся

через левое плечо,

чтоб горело горячо.

Превращаясь в хрупкий пепел,

сбив осадок на душе,

человек нелеп и светел,

смертью тронутый уже.

Он встречает опечаленно

солнца душное отчаянье

и бормочет как дурак

дольнику кривому в такт:

«Жизнь пройдет, и мы не встретимся,

потому что перед сном,

вдруг отравимся, застрелимся,

все оставив на потом».

Это нам сейчас не верится,

представляется с трудом.