Вы здесь

Чарли

Рассказ
Файл: Иконка пакета 03_nikolaev_ch.zip (32.54 КБ)

Сколько себя помнил, Семен жил на реке Ёлтыреве. Когда-то у него была большая семья, род, который по меньшей мере две сотни лет жил в Колпашевской тайге и исповедовал Христа по старому обряду. Отец — Поликарп Матвеевич — умер от старости, спокойно, с молитвой на устах, в своем доме еще в начале шестидесятых. Мать — Елизавета Петровна — пережила мужа почти на двадцать лет и скончалась ранней теплой осенью, вскоре после того, как по стране отзвучали Олимпийские игры восьмидесятого года. Два брата — Иван Поликарпович и Егор Поликарпович — после смерти матери уехали вначале в Колпашево, а затем перебрались в Томск. Они, может быть, и остались бы, но однажды, в восемьдесят первом году, их всех на вертолете доставили в райцентр, где уполномоченный долго беседовал с ними. Убеждал выйти в жизнь. Грозил статьей за тунеядство и отсутствие прописки. Иван и Егор сдались, уехали. Как они устроились, Семен не знал. Они не виделись с того самого времени.

А Семен не уехал. Он не мог представить себя где-то за пределами Ёлтыревы, вне тайги, где меж болот на возвышенностях стоят первобытные кедровые боры, а по берегам реки растут высокие корабельные сосны. Старые сосны иногда падают, ложась поперек русла. Весной в половодье их смывают потоки мутной талой воды и прибивают к берегу. У поверженных стволов вьют гнезда таежные птицы, с удовольствием селятся бобры и ондатры. Ёлтырева — таежная река, текущая по торфяникам. Вода в ней чистая, но с коричневатым оттенком. Ее русло извивается по тайге причудливыми петлями и образует заводи, старицы и даже небольшие островки.

Семен был невысок, но для своих лет проворен и силен. Глубокие морщины по-хозяйски бороздили его лицо, от рождения не знавшее бритвы. На высокий лоб ниспадали пряди густых седоватых волос. Из-под бровей смотрели спокойные, глубокие, темные, как таежная вода, глаза. Иногда в них отражались огоньки некой лукавинки, выдавая невидимую из-за густых усов и бороды улыбку. В другое время они были наполнены благочестием, граничившим с какой-то скорбью, и смирением. Но, как правило, смотрели по-доброму и лучились любовью ко всему окружающему.

Дом Семена стоял на высоком месте, на правом берегу Ёлтыревы. До ближайшей деревни около ста километров тайги. Это если напрямик. Из единственного окна, которое смотрело на восток, было видно, как встающее из-за еловых макушек солнце начинало свой новый день в его мире. Более тридцати лет он жил один. Дом Семена был добротным, хотя и небольшим. Нижние венцы сделаны из лиственницы — вечное, негниющее дерево. Остальной сруб — из толстых корабельных сосен. Между бревнами аккуратно уложены слои зеленого, красного и белого мха с болот. Рядом с домом стояла баня — небольшой рубленый домик с плоской крышей, — которую Семен топил по-черному. Трубы в бане не было, только сложенная из старого кирпича печь. Кирпичи скреплены светлой глиной. Почти все, что имело какое-то отношение к обиходу, было сделано или переделано руками Семена: кадушка в бане, шайка, кровать в доме, вешалка для простой таежной одежды, огромная русская печь, занимавшая полдома. Икона с ликом Христа, установленная на угловой полочке и покрытая белым полотенцем, не была сделана Семеном, а шла с их родом уже по меньшей мере двести лет. Откуда она появилась у них, Семен не знал.

Будучи чистоплотным, он готовил поздней весной много дров для дома и для бани. Когда в майский солнечный день к лесным звукам пробудившейся жизни, пению птиц добавлялся звонкий стук топора — около дома пряно пахло сосновой смолой, корой, природным скипидаром и влажным свежим деревом.

Семен молился каждый день. Кроме основных, известных с малых лет молитв, он любил разговаривать с Богом и о житейском, делиться своими радостями, спрашивать совета в печали. Голос его был тих и покоен. Любое событие своей жизни он принимал так, как будто давно этого ждал, как будто именно оно и было совершенно справедливым и должно было случиться. Противиться естественному ходу вещей казалось ему если и не кощунством, то недолжным сопротивлением тому тайному завету, который заключили они с Богом, той дружбе и общению, которыми, как казалось, дорожили оба. Помолившись утром по «форме», он переходил к разговору с Богом, который связывал с делами предстоящими. Если Семен собирался идти на несколько дней в тайгу на охоту, то просил Бога послать ему меткий выстрел, чтобы не маять зверя без нужды. Просил дать ему разум на охоте, чтобы не добыть мяса сверх меры, не впасть во грех алчности. Собираясь на рыбалку, Семен просил Бога сотворить так, чтобы рыбы, носящие икру, обошли его сеть стороной, чтобы в ней не запутались и не погибли бобер или ондатра, чтобы улов случился не очень далеко от дома и все, что будет поймано, сразу можно было обрабатывать: вялить, сушить, коптить, солить. Отправляясь в кедрач, Семен, с детства побаивавшийся высоты, просил у Бога сил для преодоления этого страха, а также ловкости в ногах и руках, чтобы залезть на кедр и посшибать с него урожай шишек, не сломав крупных веток.

Его отношения с Богом сложились с детства. Бог присутствовал в его жизни как личность — конкретная, почти осязаемая, постоянно являющая примеры своего рядом с ним нахождения. Семен молился и вечером. Благодарил за прожитый день, за посланную добычу, теплый дом, жаркую чистую баню, запас дров, за весь тот единственный, замечательный и только им двоим принадлежащий мир, который был создан и храним их руками.

Он иногда спрашивал у Бога о том, какое оно, Царствие Небесное, куда он попадет после смерти. Будет ли в нем тихая уютная река с коричневатой от торфяных болот водой, увидит ли он там двухсотлетние кедры? Будет ли там его любимая русская печь, на которую можно завалиться после бани в зимнюю стужу и, забравшись под огромное одеяло, размеренно подумать о дне завтрашнем? Можно ли будет в нем общаться с Январкой и Рябинкой — любимыми собаками? Ему казалось, что Бог отвечал, и отвечал утвердительно, потому после молитвы Семен с особой любовью шел кормить собак, как будто зная, что не за горами время, когда они встретятся вновь уже в другом мире, но очень похожем на этот. Иногда ему даже казалось, что между миром, созданным им вместе с Богом здесь, и Его Царствием особой разницы вовсе нет, а раз так, то стоит ли умирать? Однако, понимая, что смерть неизбежна, Семен не горевал о том. Смерть он видел как добротную деревянную дверь с косяком, с прибитой к ней деревянной кедровой ручкой. Дверь словно бы стояла отдельно от всех строений на полянке недалеко от дома. Он полагал, что в назначенный ему час он лишь откроет эту дверь, шагнет через порог — и вновь окажется в своем же мире, ровно в том же, который покинул только что.

 

Семен родился в мае тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. У него никогда не было свидетельства о рождении, паспорта, трудовой книжки, военного билета, страхового медицинского полиса. Он не принимал участия в выборах, не платил налоги, ему не полагалась пенсия. Его как бы и не было вовсе. Он и не стремился обозначить себя документами. О том, что он Семен, знали только он сам и те немногие деревенские, с которыми ему, отшельнику, время от времени приходилось общаться. Знал участковый, знал глава поселения.

Иногда Семен выходил в мир. Один-два раза в год на снегоходе выезжал в село, где происходили его нехитрые товарные отношения. Привозил туда мясо лосей, оленей, медведя, зайчатину, медвежий и барсучий жир, болотную птицу, рыбу, кедровые орехи, клюкву, бруснику, грибы, иногда меха. Обратно на прицепленных к снегоходу санях увозил к себе бензин, порох, спички, пару мешков муки, мешок соли, немного сахару. В случае необходимости — новый автомобильный аккумулятор, крючки, сеть и одежду, если изнашивалась старая. На снегоходе ездил последние лет десять, до этого ходил с несколькими ночевками на лыжах, волоча за собой сани, привязанные длинной веревкой к поясному ремню. По просьбе властей поставил у себя в избе радиопередатчик, который можно было включить от аккумулятора, чтобы сообщить на определенной частоте срочную информацию. Антенну — длинный провод — вывел через крышу и закрепил на огромном кедре высоко над землей. Несколько раз он использовал это устройство, передавая весть о начавшемся в тайге пожаре, который не мог потушить самостоятельно. Раз забрел в окрестности его избы беглый преступник, убийца, скрывавшийся от людей. Изнемогая от голода, кинулся на Семена с пистолетом, но рука дрогнула. Семен связал его, подключил аккумулятор, передал сообщение. Пока летел вертолет, накормил преступника мясным супом, хлебом, козьим сыром, напоил молоком.

Проводив вертолет, в своей вечерней молитве Семен долго советовался с Богом о том, как бы сделать так, чтобы злость людская прошла, чтобы люди все любили друг друга и никто никого не убивал. Бог подсказывал Семену, напоминая историю Каина и Авеля, напоминая собственную историю Сына Своего, присланного Им в этот мир. Семен соглашался, что человек хотел свободы — свободу он и имеет. Свободу выбора между грехом и добром.

Стараясь придерживаться постов, отказывая себе в мясе в нужные периоды, Семен держал несколько коз. Козы давали молоко, а стало быть, сметану, масло и сыр. Они жили в добротной стайке рядом с домом, построенной из толстых сосновых бревен. Под крышей стайки лежал полуметровый слой сухого мха для тепла. Там же обитало и несколько кур.

Семен не был дикарем и вел календарь, имел в доме часы, умел читать, писать и считать. На полке, сделанной из широкой желтой кедровой доски, стояла Библия, изданная в тысяча девятьсот тринадцатом году в Петербурге на печатном дворе Его Императорского Величества, в переплете из тисненой мягкой воловьей кожи. Стояли Псалтырь, жития святых, «Война и мир» Льва Толстого, «История Русской старообрядческой церкви», «Житие протопопа Аввакума». Стоял даже непонятно откуда появившийся томик Жюля Верна «Дети капитана Гранта». На этой же полке примостилась старинная керосиновая лампа, которую Семен зажигал два-три раза в неделю по вечерам специально для того, чтобы читать.

 

Как-то в мае по тайге пошли пожары. Стояли неожиданно жаркие дни, с ветром и совсем без дождя.

Семен сидел около своего дома. В коптильне вверх хвостами висела рыба. В избе подходило тесто. Семен стряпал хлеб один раз в неделю — три-четыре крупные, пузатые булки в русской печи. Он ел их с мясом дичи, ломтиками вяленой оленины, рыбой, с козьим молоком или травяным напитком. Несколько последних лет взялся даже делать варенье из брусники, для чего привез к себе, кроме прочего, мешок сахара.

Около коптильни в яме стоял металлический таз, накрытый решеткой и вторым таким же тазом. Поверх горел небольшой костер. На решетке внутри лежали скрученные свитки бересты. Из них выкуривался березовый деготь, который стекал в таз. Приближалось комариное время. Деготь — лучшее сибирское средство от комаров и другого гнуса.

Несвойственный для этого времени года и дня звук заставил Семена оставить дела, встать и пойти по направлению к лесу. Звук шел не с реки, а с маленького родового кладбища, где лежали отец и мать, деды и бабки. Аккуратные темные кресты из лиственницы — свидетельство долгого оседлого проживания тут целого рода. Подойдя к опушке, Семен увидел, как ему навстречу вышла глупая молодая лосиха. Она с трудом переставляла ноги. Посмотрев на них, он понял, что они обожжены низовым пожаром. Опытные взрослые звери уходят от пожара в сторону, выводят и потомство. Эта лосиха как-то оказалась одна.

Она была настолько истощена, что позволила Семену обнять ее за шею и подвести к дому. Поняв, что лосиха умирает от жажды, Семен налил ей ведро чистой торфяной воды из реки, потом еще и еще. Лосиха пила и не могла остановиться. Она смотрела на Семена такими беззащитными большими глазами, что у него даже не возникло мысли взяться за ружье. Да и не стрелял он в такое время — мясо некуда девать. Жара. Обработать не успеешь.

Первую испеченную булку Семен отдал лосихе. Он отламывал большие куски еще теплого хлеба и протягивал ей. Она молча, скромно и аккуратно брала их большими мягкими губами и благодарно потряхивала головой. Смешной рыжий хохолок на макушке стоял торчком и придавал лосихе милый вид. Теплые влажные ноздри теперь дышали спокойно и доверчиво. Семен попросил лосиху постоять спокойно, опустился перед ней на колени и, доставая рукой из деревянного долбленого туеска мед, стал обмазывать им обожженную и нежную в этих местах выше копыт лосиную кожу. Он уговаривал лосиху не дергаться и не ударить его копытом с перепугу или от боли, а потерпеть. Лосиха, чувствуя его заботу, стояла смирно, лишь тихо фыркала пухлыми губами и подергивала шкурой, отгоняя начавших появляться слепней.

Так началась их дружба. Вначале Семен не хотел привечать лосиху. Он понимал, что рано или поздно наступит момент, когда ему придется забрать одного из ее подросших детей — молодого большого лося — себе на пропитание. Но, пока лосиха сама была еще ребенком, он ее жалел. Она стала приходить раз за разом. Январка и Рябинка облаивали ее еще на подходе к избе, и по их лаю Семен понимал, что идет именно она. Осенью, по первым морозам выехав в деревню для очередной мены, он привез большую коробку соли-лизунца и стал выкладывать крупные куски на сосновый чурбак, который поставил рядом с кладбищем — местом, откуда она впервые появилась.

К Семену за его жизнь не раз выходили раненые звери. Он старался их выхаживать и отпускать в тайгу. Никогда не убивал подранка: считал это нечестным, неправильным. Охота может быть справедливой только в сезон, когда зверь здоров, полон сил и способен убежать или противостоять. Когда у тебя заканчивается пропитание и ты выходишь в тайгу на правах полноценного хищника, готового побороться с лосем или медведем на равных с ними. Семен чтил правила охоты. Не те, которые придумали люди, а те, которые диктовала сама тайга. Впрочем, правила, придуманные людьми, в целом совпадали с природными, отражали их целесообразность и достаточность, будучи увязаны со сроками нереста рыбы, беременностью животных, появлением и выкормом птенцов.

Он назвал лосиху Чарли. В этом для него самого было два вопроса: почему именно Чарли и почему ему вообще пришло в голову ее как-то назвать. Тем нескольким раненым зверям, которых ему довелось спасать ранее, он не давал имен. В своих вечерних молитвах он спрашивал об этом у Бога, но Бог медлил с ответом, предоставляя ему самому прийти к пониманию. Когда-то Семен слышал, что есть такое имя — Чарли. Кого им звали, он не помнил и даже не знал, было ли оно мужским или женским. Но имя показалось ему звучным, красивым и легко запоминающимся. Он даже думал назвать так следующую собаку, потому что Январке и Рябинке было уже по тринадцать лет и по всем признакам земная их жизнь подходила к концу.

Тем временем Чарли вырастала в крупную лосиху. Ее ноги, обожженные пожаром, зажили, в осанке появилась степенность и важность. Она начинала чувствовать себе цену. Взрослый лось в тайге — царь зверей. Медведь не нападает на лося: ведь тот одним мощным ударом передних ног может убить наповал. Медведи знают об этом. Волки иногда решаются, но только в стае и только если лось совсем старый или один. Но и это бывает редко. Лоси — верные мужья, но перед заключением таежного брачного союза между соперниками происходят нешуточные бои рогами, где сильнейший завоевывает себе мать своих будущих детей.

Перейдя при пожаре из другой части тайги на землю Семена, Чарли так и осталась на ней жить. Семен считал своей землю примерно на двадцать километров от своего дома вверх по реке, на столько же километров вниз и километров на десять от реки в каждую сторону. На этом участке тайги люди — большая редкость, а он знал эту тайгу как собственный небольшой огород: где какую рыбу можно добыть, где собрать дикий мед, как найти медвежьи берлоги, обиталища глухарей и места, где в изобилии росли боровики, маслята, клюква, брусника, лекарственные травы. Свою землю он обходил несколько раз в году. Раза три случалось тушить начинавшиеся, пока небольшие пожары. На этой земле у Семена было три маленькие избушки, каждая с крошечной печуркой внутри, только для того, чтобы переночевать. Около всех избушек хранился небольшой запас дров. На косяках, как и на доме Семена, крепились громоздкие деревянные уключины, в которые он, уходя дальше по тайге, укладывал ствол сосны с выдолбленными под эти уключины пазами. Дверь открывалась наружу и нехитрым этим приспособлением фиксировалась прочно.

Хозяин избушек делал такие замки не от людей, таковых здесь не бывало, — от медведей. Любопытные от природы мишки всегда норовили залезть в избушку в надежде найти в ней что-нибудь съестное. Еды в избушке не было, но звери могли, при своей неуклюжести, все в ней разломать в поисках лакомства и, что самое главное, повредить печь и трубу. Когда пройдешь на лыжах больше десятка километров по зимней тайге, рассчитывая переночевать в тепле, чтобы назавтра двигаться дальше, меньше всего хочется в мороз, в темноте заниматься ремонтом своего пристанища.

В последнее время Семен иногда стал хитрить. Он знал, что лгать — это грех. Грех лгать даже самому себе. Но, несколько раз спросив совета у Бога, он получил ответ, что старость, которая подкрадывается тихонько, словно рысь, обманывать не только можно, но даже нужно. Ведь жизнь — это подарок Бога. И теперь, зная досконально всю свою землю, он выбирал маршруты, требующие меньших усилий. Преследуя лося, гнал его на место, где река делает крутой поворот, образуя полуостров, чтобы добыть его именно там — поближе к воде и к дому. Удобнее разделывать, недалеко везти. Чем дальше, тем чаще он так обманывал старость.

Чарли продолжала наведываться к нему, хотя нечасто. Семен был уверен, что лосиха приходит рассказать о своих новостях и показать, что с ней все в порядке. Если ее не было больше недели, Семен начинал волноваться и радовался, когда она появлялась вновь. Каждый раз она приходила со стороны его маленького кладбища, откуда вышла к нему впервые. Он уже не дотягивался, чтобы обнять ее за шею, — Чарли выросла, — а только прижимался к ее груди и ласково трепал ее бок. По старой дружбе он выносил ей булку хлеба, которую она съедала не так жадно, как в первый раз, а размеренно, спокойно, но с таким же удовольствием. Ему нравилось кормить Чарли с руки, он видел в лосихе что-то человеческое, дружелюбное и доброе, хотя и понимал, что совсем скоро ей предстоит стать матерью, она уйдет в тайгу и, скорее всего, забудет о нем. Возможно, навсегда. Съев хлеб и выпив два ведра чистой воды, Чарли часто в благодарность начинала лизать Семена, топорща во все стороны его усы и бороду. Он гладил ее и приговаривал ласковые слова, просил заходить еще. На прощанье давал пару крупных морковок, которые она аккуратно брала большими шершавыми губами. В ногах у нее все это время преданно крутились Январка и Рябинка, хотя перед этим они же громким лаем оповещали хозяина о ее приближении.

 

Прошло полтора года с того дня, как Семен познакомился с Чарли. Стоял конец марта. Солнце светило по-весеннему, на южной стороне сугробов днем образовывались невесомые хрустальные ледяные замки. Раза два даже начинало капать с крыши избы. На снегу образовался твердый наст. По такому насту ходить на лыжах было одно удовольствие, особенно ранним утром.

Пользуясь случаем и в очередной раз обманывая старость, Семен накануне по насту прошел на Глухое озеро, которое располагалось в тайге километрах в семи от реки. Посередине озера он насверлил не менее пятнадцати лунок и в некоторые опустил самоловы. Остальные лунки предназначались для поступления воздуха в озеро и приманивали к самоловам рыбу. Сегодня он собрался туда вновь, для того чтобы снять самоловы и привезти добытый улов домой. По насту и на недальние расстояния он ходил на лыжах, таща за собой большие длинные сани с коробом из фанеры. Длинную веревку от саней цеплял карабином сзади за скобку на широком кожаном ремне.

Чарли заходила к нему около недели назад. Вернее, уже не заходила, а шла мимо, остановившись по привычке поесть хлеба и морковки из погреба. Она была беременна. Отец ее не рожденных пока лосят вместе с несколькими такими же парами проходил неподалеку. В марте почти все лосихи бродят по тайге беременные, готовясь к отелу в апреле-мае. Ходить им тяжело. Огромные нескладные фигуры на длинных ногах, с большими раздувшимися животами. Наст не выдерживает их веса, и, проваливаясь, лоси ранят ноги о ледяную корку, поэтому идут очень медленно, тщательно выбирая место, куда сделать следующий шаг.

Семен гладил Чарли по животу и разговаривал с ней о предстоящих родах. Возникновение новой жизни — жизни, данной Богом, — он воспринимал как сакральное чудо, будь то проклевывание черемши на южных полянках после схода снега или рождение медвежонка или лосенка. Каждый раз, когда приходила Чарли, он вставал перед ней на колени и осматривал ее ноги, гладя их сухой, загрубевшей рукой. Чарли привыкла к этому и не боялась. Походка ее изменилась. Появилась сдержанность, серьезность и ответственность за будущее потомство. Создавалось впечатление, что теперь она заходит к Семену не за помощью или полакомиться, а как бы между прочим, по старой дружбе, между своими важными делами. Он понимал это и не сердился. Чарли стала совсем взрослой лосихой.

Гадая о том, сколько Чарли принесет лосят и когда наступят роды, Семен незаметно дошел до Глухого озера. Он назвал его Глухим много лет назад, когда впервые, еще мальчишкой, оказался здесь на охоте с семьей. Озеро было идеально круглой формы, с чистейшими пологими песчаными берегами и огромными соснами, которые подходили к самой воде и наклонялись верхушками в сторону центра. От этого само озеро казалось шире, чем круглый кусок неба над ним. Тогда он обратил внимание, что здесь почти не слышно звука выстрела и нет эха, если кричать друг другу с берега на берег. Сосны гасили звуки. Так озеро и стало Глухим. Сейчас берегов не было видно, все покрывал толстый слой снега.

Уже подходя к озеру, внимательный Семен внезапно остолбенел от удивления — прямо перед ним были глубокие, проваливающиеся сквозь наст следы двух лосей. Лунки каждого следа были в крови. Судя по следам, кто-то гонял лосей по насту.

Разгадка не заставила себя долго ждать: невдалеке от следов он увидел бураницу — след снегохода. Встретить человека на своей земле для Семена было равносильно тому, как если бы, выглянув случайно из окна избушки, он увидел падающий метеорит. Посмотрев на бураницу, Семен тут же понял, что это кто-то залетный, не из ближних деревень. У местных если у кого и имелись снегоходы, так только древние, еще советские «Бураны», а тут был след гусянок дорогого импортного снегохода. Кроме того, местные знали границы его земли и без спросу охотиться бы не стали. Не иначе браконьер из Колпашева или Томска. Охотиться-то сейчас нельзя. Категорически нельзя! Лосихи готовятся к отелу и совершенно беззащитны. Браконьера нужно срочно остановить, уберечь от греха!

Все эти мысли пронеслись в голове Семена за какие-то доли секунды, и он, прибавив ходу, почти побежал на огромных лыжах к берегу. Выбежав к последнему ряду сосен, который образовывал идеальную окружность вокруг озера, он увидел лежавшего на прибрежном льду убитого крупного взрослого лося. Глянув на рога и копыта, Семен мгновенно определил, что лосю от семи до десяти лет — по лосиным меркам тот был его ровесником.

В этот же момент он увидел, как через озеро с противоположной стороны, неуклюже вскидывая ноги, прямо на него бежит Чарли. Она задыхалась и глубоко проваливалась в снег, порой почти касаясь огромным животом ледяного наста. Сзади ее гнали двое. Один сидел за рулем большого, тяжелого белого снегохода, второй устроился за его спиной и выцеливал Чарли, готовясь выстрелить.

Семен увидел, что лосиха бежит к середине озера, где он несколько раз за зиму чистил снег. Там все в лунках. Она может там провалиться под лед! Несмотря на то, что все развивалось стремительно, он вспомнил о Боге и криком попросил его помочь Чарли. Одновременно с этим вскинул ружье, чтобы выстрелом в воздух отогнать ее от опасного места. Как же сейчас были нужны собаки! Они быстрые, и ими можно управлять. Но Январка и Рябинка умерли зимой в тихой теплой старости, а новых щенков Семен собирался привезти в дом только в конце марта — начале апреля, когда поедет в деревню...

Выстрел прозвучал почти неслышно, потом второй, сразу третий... Чарли, почуяв опасность и перед собой, резко метнулась вбок, чего и хотел Семен. Слава Богу, она не утонет! В тот же момент будто раскаленная железная палка ткнула его в грудь с такой силой, что он откинулся назад и стал медленно оседать на снег. «Карабин», — подумал Семен и понял, что пуля, выпущенная в Чарли, попала в него. Уже валясь на спину, он увидел, как снегоход на полном ходу выехал на середину озера и стал было поворачивать вслед за убегающей Чарли, но провалился под лед и мгновенно ушел в воду.

Голубое небо было неизменно, и по-весеннему яркое солнце как ни в чем не бывало освещало Глухое озеро. Кроме бывших ранее звуков, послышались всплески воды. Это рыба, почуяв воздух, устремилась к полынье от провалившегося снегохода.

Семен лежал на спине, неловко раскорячив ноги в лыжах, рядом валялась винтовка, заряженная дробью. Тут же лежал убитый лось — отец детей Чарли. Чувствуя, что душа вот-вот покинет тело, Семен вновь заговорил с Богом. Попросил прощения за то, что не может сотворить молитву по положенному чину. Умолял простить «залетных», принять их с миром в Божье Царство, ибо они не ведали, что творили, а его, Семена, скорее всего, даже не успели заметить. Попросил за Чарли: чтобы Бог послал ей легкие роды, помог сохранить себя и лосят без отца. За братьев своих Ивана и Егора, которых не видел больше тридцати лет. За родителей, которые покоились недалеко, на их маленьком родовом кладбище.

В оставшиеся минуты жизни Семен увидел, как к лосю подошла Чарли, осторожно переставляя пораненные, кровящие после сумасшедшего бега по насту ноги. Она еще не до конца отдышалась. Постояв и обнюхав лося, Чарли направилась к Семену. Собрав последние силы, он развязал мешок, где лежала половина круглого хлеба. Чарли стала есть хлеб, и из ее глаз, обрамленных длиннющими густыми ресницами, постепенно исчезали страх и беспокойство, сменяясь уверенностью и благодарностью. Рыжий хохолок на ее голове, всегда умилявший Семена, топорщился все так же уморительно и мило. В знак благодарности Чарли стала лизать шершавым языком лицо Семена, вновь смешно теребя густую бороду и усы. Видимо, от него пахло хлебом, заботой и уверенностью, как и в первый день их встречи.

Семен улыбался, но благодарности Чарли уже не видел. Он ушел спокойно, с молитвой и улыбкой — так же, как когда-то его отец. Семен всегда знал, что в тайге он не один. Рядом с ним всегда был Бог. Он ушел, но Бог на его любимой земле остался. Он сбережет Чарли. По старой дружбе.

100-летие «Сибирских огней»