Вы здесь

Черные сестры

Повесть
Файл: Иконка пакета 01_lomovcev_4s.zip (94.84 КБ)

Арина

В день похорон шел снег. Стоянку перед кладбищем замело, и машины, пыхтя, расталкивали сугробы, выстраиваясь рядами вдоль железной изгороди. Дальше провожающие шли пешком. Шептались в стороне люди в шинелях. Переминались, притопывая сапогами, подмерзшие солдаты с карабинами. Два мужика в черных бушлатах поспешили с лопатами вперед — расчищать путь.

Из автобуса подали гроб, накрытый триколором.

Арина смотрела на похоронную процессию сквозь пелену слез. Ее знобило. Кто-то поддерживал ее под руку, ноги постоянно подгибались, и хотелось присесть. В воздухе всплывали темные фигуры; слышались голоса, всхлипы — и все тонуло в монотонном басе священника. Батюшка раскачивал кадилом, гудел, точно трансформаторная будка. Арину тошнило от запаха ладана, от крепкого чая на голодный желудок и жуткой нелепости происходящего. Двое суток она не ела — не могла: боль стучала в затылок и невидимое сверло вгрызалось в висок. И не спасали таблетки.

«Прости, прости меня, папочка! Только я во всем виновата, только я...»

Она никогда не называла его папочкой, всегда — отец, но не сегодня. Горе разрывало ее изнутри, выжигало до пепла и закручивало пепел в спираль.

«Я хотела как лучше... только помочь... Почему так? Зачем ты?.. Чертова бабка!»

Арина не могла сосредоточиться, собраться, проанализировать, что произошло, и решить, как жить дальше, так быстро все случилось, так стремительно.

 

...Первого сентября стояла сухая и солнечная погода, благодатное бабье лето, когда в зелени деревья и трава еще не окрасилась в желтый. В то утро Арина впервые выдвинулась на работу. Не в институт, как последние два года, а в книжный магазин на ВДНХ. В новую реальность. Институт стал называться для нее вечерним.

«А хорошо, не заочным!» — фыркнула Арина возле автобусной остановки и только тут вспомнила про телефон. Вот куда без него? И времени в обрез... Бегом обратно! Вдоль палисадника, заросшего травой, мимо залитой солнцем скамейки, мимо перевернутой урны, в темный вонючий подъезд, по заплеванной лестнице к лифту... И только кнопку нажала, едва распахнулись двери — сзади старуха кашляет. Ну та, что из угловой квартиры. Та, что никогда не здоровается.

Вошли в тесную кабину, встали по углам, и Арина, конечно, буркнула из вежливости:

Доброе утро.

Ноль эмоций. Да и ладно.

Они сталкивалась с соседкой пару раз в начале лета, когда у Арины в квартире ремонт шел. Бабка заходила в лифт, утыкалась глазами в пол, разглядывала засохшие плевки, словно картины, и молчала. Из-под темного платка торчал нос, подбородок с родинкой, из которой волос вился. Противная! И запашок исходил от соседки такой, точно та недавно грядку копала: земляной духан, сыроватый, с нотами прелой травы. Так из погреба несло, когда маленькую Арину дед брал туда за картошкой. Сделаешь два шага по ступеням вниз — обдаст лицо сыростью, и душа в пятки, и дальше спускаться не хочется...

И тут вновь у Арины в голове всплыл вопрос: откуда возвращается бабка в такую рань? Вариантов возникала масса, правильного не угадать, и даже пытаться не стоит.

Неохота было со старой каргой в лифте торчать, но и на двенадцатый этаж пешком переться мало удовольствия. Арина с рождения не переваривала физических нагрузок. Мать говорила, она и в младенчестве спала сутками напролет, как хомяк. Поест — и спать, ноль движений. Так и пошло по жизни: не любит Арина ни лыжи, ни коньки, ни атлетику и в школе всегда уроков физры избегала. Вот и пришлось ей терпеть бабку, отворачиваться в сторону и дышать через раз.

Пока лифт ползет, как черепаха, много чего переделать можно. О погоде поговорить, например, о здоровье справиться, но со старухой болтать желания не возникало. Лучшим занятием в таких ситуациях Арина считала анализ личности в качестве тренировки. Хотя эту бабку Арина уже в первую встречу разложила по полочкам. Определила ее психопортрет по двум методикам: классической, понятной и скучной, — характер по чертам лицам, род занятий и возможные привычки, — и по методу типажей профессора Комаровой, завкафедрой института, где Арина училась.

Софью Абрамовну она обожала, лекции ее разбирала по предложениям, ничего не пропало даром. Особенно плотно засели в памяти интерпретации типажей женщин, мужчин да бабок вот. Профессорша про психотипы забавно рассказывала, с юмором, переплетая психологическую линию с житейской.

Вот сейчас, например, некоторые типажи из списка профессорши Арина сразу отмахнула: классическую Бабку, Старую фитнес-леди, Железную леди, Бабку-тролля, Коммунистку и Бабку скамеечную. Ничего общего с соседкой не нашлось. А вот образ Бабки — вещи в себе — подходил. Даже по описанию схоже выглядела. Чуть сгорбленная, космы сединой насквозь пробиты, платок с узлом под подбородком, кофта коричневая с цветами. И взгляд мутный из-под густых бровей. Палка опять же — деревянная, с лакированной ручкой. Руки узловатые со вспухшими венами.

С виду вроде безобидная бабка, а жутковато. Что у нее на уме, непонятно.

Лифт, дрожа, медленно полз вверх.

Странные у старухи руки. На запястьях и выше кожа, словно обожженная, в мелких красных пузырьках, которые нитями разбегаются, будто паук в районе локтя притаился. Арина вздохнула нервно: она жутко пауков боялась, а еще змей и мышей всяких. Даже если в интернете изображения их видела, сразу страницу пролистывала: противно.

Арина перевела взгляд на бабкины пальцы. Кожа на них в черную точку, будто молью изъедена, а вот ногти, что удивительно, полированные, филигранно обработаны и под черным лаком. Мысль еще мелькнула: хороший у бабки мастер, кстати. А цвет лака — как у Лизки, Арининой сестры.

Сколько бабке лет — чуть за восемьдесят или под девяносто, — на вид было не угадать. Волосы седые, нечесаные. Чем занималась по жизни? Физическим трудом, судя по рукам. Явно не интеллектуалка. В советские времена переехала, небось, в город из села, где в коровнике вилами сено перебрасывала или в поле орудовала лопатой. Следить за собой тогда не привыкла, а сейчас-то и подавно сил нет — возраст, что тут скажешь. Вот и ходит в одном и том же, пованивает. Чем сейчас занимается? Может, от безделья поклоны бьет в церкви, все они, бабки, набожны. Или по поликлиникам шастает. Туда как ни зайдешь — сидят такие вот вдоль стеночки, последние сплетни обсасывают...

Бабка подтянула губы в усмешке, будто услышала, и Арина заволновалась. Не нравилась ей соседка: жутким от нее веяло, нездоровым.

«Пешком бы надо на двенадцатый этаж, жир растрясать, — подумала Арина. — А то застряну в душной кабине, да и задохнусь в этой вони бабкиной». Правильнее было бы сказать «не дай бог, застряну», но Арина словечки типа «бог», «господи» и прочие подобные старательно игнорировала. Это мать их часто изрекала по делу и без, а Арина терпеть не могла. Нет ни Бога, ни дьявола, ни ада, ни рая! Придумки, мифы да легенды. Тут она полностью поддерживала позицию отца, убежденного атеиста.

Лифт скрипел тросами, ехал еле-еле, словно засыпал. Арину ситуация напрягала, и она пристукивала носком туфли по полу, чтобы сбросить раздражение. Куча дел запланирована. Первый день на работе. Ответ из клиники Маршака должен прийти — по трудоустройству, ведь не дело студентке психфака в книжном отираться.

И вдруг — раз! — мысли как обрезало, точно на паузу сознание поставили. Арину пробил легкий озноб, словно не сентябрь во дворе теплом разлился, а ноябрьская поземка снежинки гоняла. Старуха ладонь сухую, с птичьей лапкой схожую, подняла, будто к вниманию призывая, и забубнила.

Голос вкрадчивый, мягкий на удивление:

Три души квартира ваша забрала. Семейка занятная там проживала. В аристократов играли: носы кверху, щеки раздуты, знать никого не знаем. Зойка, хозяйка, певичкой была, известная особа в городе. Первый муж архитектором служил, с народом на «ты», с властью за руку. Деньги, «Волга», дача за городом... Красивый, помнится, был. Губастый, худой, точно трость, и на аккордеоне играл. Нравился мне сильно, почти влюбилась. Но подлец! И ушел рано, сорока не стукнуло. С ним и кончилась благодать. Последние годы Зойка в винном отделе водку отпускала страждущим. Да и сама увлекалась напитком-то... Как умудрилась певичка вниз скатиться? Известно — алкоголь. Я до переезда сюда с Зойкиной матерью крепко дружила. В поселке Фабричном жили тогда, неподалеку отсюда. Бабку ее стервозную застала. Бабка слаба была на передок, про то вся округа знала. Так вот, Зойка в нее пошла...

Соседка растянула уголки губ, вздохнула и продолжила, отщипывая воспоминания по кусочку:

После архитектора в Зойкиной квартире разные мужики появлялись. Да все исчезали. Серые, невзрачные, мимолетные. Последний сожитель, Васька Гондон, на заводе слесарил. Вор — клейма ставить негде! Но веселый. Презервативы таскал, что на фабрике делали, и, как шарики, детям надувал ради смеха. За то и кличку получил.

Лифт проехал пятый этаж, а может, и седьмой, скрипнул тросами, всхлипнул металлом, моргнул кнопкой. Из угла до тошноты воняло ссаньем, но Арина уже не чувствовала — заслушалась. Увлекательно бабка рассказывала, прямо как Софья Абрамовна на лекциях.

Троих Зойка выносила, от разных отцов. Пока певичкой трудилась — жизнь до краев плескалась: концерты, выступления, цветы да овации, поклонники под окном толпами. А потом — только водка булькала. Тут не до детей. Уличными росли. Шпана, одно слово. Улица разве научит хорошему...

Арине казалось, что время застыло. Старуха все говорила и говорила, а лифт все ехал и ехал.

Двое сейчас в живых остались, и те пьянь пьянью. А ведь любознательными росли, ироды! Все сады и домишки в округе подчистили. Старшие в тюрьме сидели, а младший в колонии столовался, возвращения их поджидая.

Тут бабка подняла руку, постучала полированным ногтем о стенку лифта.

Всех, засранцев, помню! Все получат, что причитается!

С таким металлом в голосе она это «помню» отчеканила, что Арине спину холодом окатило. Кому причитается и что конкретно?

Старуха платок поправила и заговорила снова, не глядя на собеседницу:

Когда птенцы Зойкины вернулись, закрутилось представление с новой силой. Цирк ежедневный: пляски, песни, кулачные бои и милиция на выходе. И так, пока Зойка в ванной не повесилась. Аккурат в день рожденья, на бельевом шнуре. Лицом, говорят, почернела, под ногтями кровь — плитку, умирая, царапала... Слух был, клялась в тот день завязать с водкой. Так ведь выполнила обещание...

Кабина встала. Арина решила — двенадцатый — и аккуратно локтем кнопку «стоп» поджала, уж очень хотелось дослушать историю.

Старуха не заметила, сплевывала слова, точно семечки:

Присмирели циркачи ненадолго — видать, сил набирались. И давай куролесить по новой! Васька Гондон в петлю нырнул через месяц, на ноябрьские. На лоджии. Все на демонстрацию шагнули, а он — на тот свет. Меня как понятую пригласили. Захожу — братья по комнатам мешками валяются в умат пьяные, а Васька — в петле. Седой, точно старик, язык синющий вывернул, и лужа под ногами кровавая, обоссался кровью. Да, вот такие подробности помню. Будто вчера было. Так едва узнала Ваську-то. И только его на погост отнесли — следом через неделю Алешка сволочной...

Дослушать не получилось. Старуха замолчала и аккуратно так, без стонов и восклицаний, сползла на пол. Задницей прямо в угол, облюбованный местной алкашней для отправления нужды. Руки раскинула, палка в сторону, глаза в потолок.

У Арины мгновенно ладони вспотели. Что делать-то?! Скорая? Валидол? Искусственное дыхание?

Бабушка, аллё! Что с вами?

Не хотелось ей старуху трогать. На иссохших руках ни единой венки не проступало, а сыпь на запястье яркой стала, точно бузина спелая. Может, уже и пульса нет... Арина вдохнула поглубже, сморщилась. Уф, надо ж бабке помочь — одинокий человек, пожилой! Зажмурилась, взяла двумя пальцами старухино запястье — пульс проверить...

Бабка тут глаза открыла и хвать Арину за локоть! Крепко вцепилась, кожу словно крапивой прижгло, и шепчет:

Рос Алешка поганцем, так и сдох сволочью! Но и я свое отдала... Помочь бы деточке, а? Ты ведь можешь! Вижу тебя насквозь, знаю, что справишься...

Арина едва сама на попу не села, подмышки сразу промокли. И тут ей как стрельнет болью в затылок, будто лопатой огрели! Она бабку отпустила, схватилась за голову, кнопки лифта в глазах поплыли. Подумалось: вспотела вот как мышь, придется майку менять, только стирала, менять майку, менять, меня, ме...

Двери лифта дергались — открывались и закрывались, точно заведенные. Арина глаза распахнула. Сидит в лифте, ноги меж створок застряли, зеленая туфля как будто в паутине испачкалась. Забавно... Почему она на полу? И где бабка? Может, очнулась и вышла? Ни «спасибо» тебе, ни «до свиданья»...

Арина поднялась. В голове шумело. Поташнивало, как с каруселей сошла.

«Вот черт, времени-то прошло сколько! Опаздываю!»

Пока заскочила за телефоном, лифт «угнали». Арина поскакала было вниз, прыгая через ступеньки, словно ребенок, но закружилась голова, закололо в виске — и она перешла на шаг, держась за пластиковые перила.

Переполненный автобус, толпа в электричке, опять автобус... И, естественно, в свой первый рабочий день она опоздала. Историю со старухой занесла на ближнюю полку памяти, чтобы позже, вечером, вспомнить и проанализировать чуть подробнее.

Семейное

Они купили эту трешку в начале мая. Кирпично-красный дом сползал от продуктового магазина к лесополосе на окраине Долгопрудного. Когда впервые пришли на осмотр, Арину поразил застоявшийся запах мочи в коридоре, обшарпанные стены и желто-коричневый прокуренный потолок кухни. Плитка в ванной вспучилась и угрожающе висела.

Отец — важный, в кителе, чтобы продавцы понимали, с кем дело имеют, — вразвалку походил по комнатам, заглянул в каждый угол. Поковырял плитку в ванной, бочком протиснулся на балкон, постоял, приобняв довольную мать.

Дворец, а не квартира! — подвел он итог и запустил струйку дыма в безграничное небо. — Всем по комнате — это ж мечта! Вычистим до донышка, тут канители всего на пару месяцев. Сказка будет, а не квартирка, за такие-то деньги!

Сделку провели быстро.

На время ремонта сняли крошечную конуру в пятиэтажке напротив, и все лето после сессии Арина проторчала на двенадцатом этаже. Попутно выяснилось, что денег в обрез и ремонт придется делать самим. Ради мебели и прочего влезли в кредиты, но это для их семьи было делом привычным.

Тогда-то отец и заявил, что дневной факультет Арины семья не потянет. Мол, на вечернем дешевле, да и на работу неплохо бы устроиться.

Лизка, сестра, ухмыльнулась злорадно:

На бюджет надо было поступать! Стараться!

Арина не обиделась. Ну вот так сложилось с вузом. Лизке хорошо рассуждать: еще два года можно не париться, на гитаре бренчать. Документы уже в новой школе. Взгрустнулось — два года студенческой жизни на ветер. Только с девчонками сдружилась, настроилась на одну волну: музеи, театры, лекции. И вот все с ног на голову: новый коллектив, иной распорядок.

Но, рассудила тогда Арина, просто такова ситуация. Не лучший поворот, но и не худший. На работу выйти — да не вопрос! Москва под боком, пристроюсь куда-нибудь. Учиться вечерами не сахар, но терпимо. Образование — главная на сегодня задача.

В файле Word она расписала жизнь до мельчайших подробностей. Цели, планы, сроки выполнения растянулись в строчках и столбиках на двадцать лет вперед. Представляла себе, как окончит магистратуру, как получит диплом под аплодисменты и восхищенные взгляды однокурсников. И вот собеседование в представительстве крупной французской компании. Аринина речь звучит уверенно и мягко (подпункт шесть в графе «Обучение» — «Языки»). Ее принимают. Наконец долгожданный переезд во Францию, сопли и слезы родных. И она скажет в аэропорту матери, как глубоко запали ей в душу давнишние слова той о Париже как о пространстве любви, вселенской моды и изумительной кухни, а в совокупности — о месте, в котором хочется творить...

Что творила в Париже маман, для всех осталось за скобками. Полет во Францию случился в ее жизни только раз, но с задержкой там на три года. Когда Арина расспрашивала, мать неохотно выковыривала из памяти картинки заездов на ипподроме Отей, рассказывала о лошадях, перечисляла их клички, имена жокеев, описывала прогулки по Булонскому лесу и чаепитие в замке Багатель, но всегда путала названия улиц и достопримечательностей. И никогда не говорила, почему вернулась.

Арина научилась визуализировать цели, рисовать их красочно, добавляя штрихи и детали. Вот она глава HR-службы. Большой кабинет с видом на тихий парк в районе Четвертого округа, и она, в элегантном бордовом костюме («Похудеть на пятнадцать кило» — пункт номер четыре), задумчиво смотрит в окно и передает по телефону приветы отцу, матери... Ну и, возможно, Лизке.

Ах, Париж, Paris...

Арина не выезжала дальше деревни деда, но, кажется, знала о Париже почти все. Шумные бульвары с раскидистыми платанами, уютные кафе на набережной Аустерлиц и знаковые места типа ночного клуба Nuba, вдоль которого неизменно выстраивалась по вечерам очередь на вход и который Арина наметила посетить непременно. Она излазила вдоль и поперек Лувр, поднималась на смотровую площадку Эйфелевой башни и млела от вида убегающих за горизонт улиц. Наслаждалась певучестью речи парижан во время неторопливых виртуальных экскурсий и, казалось, чувствовала аромат кофе, свежих круассанов и запах тины с берега Сены.

Среди намеченных целей и событий не наблюдалось семьи, зато в фантазиях присутствовал простоватый француз, чем-то похожий на Жана Рено в молодости.

Она дважды прочитала книгу Ронды Берн «Секрет» о фиксации целей. Там как раз рекомендовалось визуализировать свои желания с полными характеристиками и яркими деталями, и Арина удивилась, насколько это совпадало с ее стилем мышления. После прочтения она прописала двухкомнатную квартиру в стеклянной башне Тринадцатого округа, на пятнадцатом этаже, непременно с видом на парк, и «Ситроен C3», обязательно красного цвета. Обозначила также время начала карьеры, и по всему выходило, что к тридцати пяти все должно реализоваться.

Ну а пока в голове вертелась упрощенная модель глобального плана, где первый этап — стать дипломированным психологом — виделся ей совершенно четко. Ее многое увлекало в психологии: область чувств, страхи, измененные состояния сознания... Она интересовалась коррекцией и восстановлением психики. Шагом вторым было устроиться в клинику Маршака для получения опыта лечения зависимых состояний. Арина считала своим долгом до своего грядущего отъезда помочь отцу завязать с алкоголем, матери — разобраться с рекуррентной депрессией. Ну и, возможно, Лизе — определиться в жизненном пространстве.

 

Все лето в квартире кипела работа. Арина с Лизой обдирали со стен почерневшие газеты, мешали раствор, раскладывали плитку и раскатывали обои. Отец, мастер на все руки, корчевал загаженный паркет, клеил, шпаклевал и красил. Мать, в комбинезоне не по размеру, таскала мусор, ровняла стены, точно заправский штукатур. Через неделю, не выдержав запарки, отец привел раскосого парня лет тридцати. Звали его Курбан, но Арина окрестила его «криворуким тунгусом», посчитала приспособленцем и лентяем и отнесла к конформному типу личности, со всеми вытекающими. Она жаловалась, что руки у «тунгуса» растут из неправильного места. Отец посмеивался, но вскоре и сам перестал доверять помощнику сложную работу.

Ремонт получался не ахти: и плитка в ванной легла криво, и бежевые обои в спальне треснули на углах, и отвалилась штукатурка на кухне. Позже в коридоре сгорела проводка. «Криворукий тунгус» только пожимал плечами, и глава семейства, не выдержав, выгнал его от греха подальше.

Отец уставал, частенько прикладывался к фляге, которую прятал в глубинах спецовки, после чего выходил на балкон и курил, блаженно улыбаясь. Мать злилась, одергивала его, он в ответ заводился — и семейство накрывал шторм упреков и разногласий. Когда обстановка накалялась до крайности, Арина, угадав по тону и репликам родителей, что взрыв неминуем, спешила на поле брани. Как рефери, разводила спорящих по углам, напоминала им эпизоды барачного «счастья», призывала к миру, а главное — взывала к разуму. И споры стихали, родители разбредались по комнатам шпаклевать, клеить, красить.

Барак, где прошло Аринино осознанное детство, запомнился ей двухэтажным бревенчатым домом дореволюционной постройки. Как-то, разыскивая потерянную монетку, она разглядела в щели выдавленную на бревне дату. Год тысяча девятьсот пятнадцатый привел в изумление: неужели с тех времен стоит?! В бараке было четыре квартиры. Их семья жила на первом этаже и наслаждалась полным набором тамошних чудес, в числе которых были влажность в любое время года, непрекращающиеся сквозняки, очереди в туалет, отсутствие горячей воды и дымный запах дровяной печи. В первую зиму, Арина хорошо запомнила, из щелей в полу дуло так, что не помогали и валенки. Арина делала уроки на кровати, а Лиза рядышком не переставая хлюпала носом. Когда сестру увезли на скорой с температурой под сорок, отец притащил листы влажной фанеры, пару рулонов линолеума и за день застелил полы.

На новогодние праздники подоспели морозы, и каждую ночь промерзал угол условной кухни, а к обеду следующего дня в нем стояла маленькая лужица. Двухъярусную кровать девочек сдвинули в центр и печку топили непрерывно.

А еще приходили крысы. Бились по ночам о помойное ведро. Арина с Лизой просыпались, жались в страхе друг к другу, а отец кидал на звук здоровенный сапог и, судя по обиженному писку, иногда попадал.

Рядом жили удивительные соседи. Мать любовно называла их «беззаботные твари». Их загулы возвещали начало выходных. После двенадцати ночи, когда разноголосое пение за стеной перерастало в невнятный рев, отец накидывал китель, брал фуражку и уходил «делать замечание». Возвращался всегда под утро. Втискивал огромное тело в маленький коридорчик, делал шаг вперед, чтобы дверь закрылась, и аккуратно сползал по стене на пол. Отсыпался до обеда, напуская облако перегара, которое растекалось по комнате, подхваченное сквозняком...

Так что новая квартира, несмотря на все сложности ремонта, представлялась Арине счастьем без конца и края, неким подарком судьбы, тем более что и до универа отсюда добираться всего час, не то что раньше.

Спустя неделю после ремонта выяснилось, что как-то внезапно помер «тунгус» Курбан. Говорили, проблемы с печенью. В довершение всего на кухне вздулся пузырем линолеум и покрылась плесенью вагонка на застекленном балконе.

 

К концу лета все же заехали. Теплыми вечерами Арина выскакивала на лоджию, втягивала удивительно свежий воздух и восторгалась. Всматривалась в маленьких людей и машинки возле подъезда. Любовалась зарослями ельника далеко внизу и заходящим солнцем на горизонте. Было высоко и удивительно интересно.

Кладбище она не заметила, это Лизка рассказала, когда пришла на осмотр сестриной комнаты. Тыкала вдаль ладонью — туда, где блестели среди зелени деревьев крыши ангаров:

Вон гляди, справа, сразу за дорогой! Старое, говорят, там уже не хоронят...

Арина не видела. А Лизка даже пыталась поспорить насчет призраков, которые типа на том кладбище водятся.

Я те говорю! Сколько раз мы с челами слышали то шорох, то тени, то кашлянет кто-то. Обернешься — а нет никого.

Арина тогда решила, шутит Лизка.

Что делать школьнице на кладбище, а, Лиз?

Сестренка, ростом уже почти с Арину, мотнула черной гривой, достала пачку Vogue. Не торопясь закурила, рассматривая связку браслетов с черепами на собственном запястье. Помолчала.

Сама давно взрослой стала? — ответила недовольно вопросом. — Систер, зуб даю, есть там призраки! Ты вообще знаешь, сколько историй ходит про это кладбище, сколько случаев мистических зафиксировано? Это местечко наполнено силой, причем недоброй, скажу тебе. Смотри, увидит призрак твой объемный образ на лоджии, залезет в окно — ему лифт не нужен, — схватит за ляжку... Ну хоть призраку отдашься.

Арину передернуло.

Глупая ты, Лиз!

Потом она быстро перебрала в памяти профессиональные термины, подыскала сестрице достойный ответ:

У тебя явная аффектация, Лиз. Это, чтобы ты была в курсе, проявление чувства или настроения в преувеличенной форме. Поэтому иди со своими призраками знаешь куда?

Догадываюсь. Ничего нового в твоем словаре, Майонез. Повторяешься, — парировала Лиза, отщелкнув сигарету. — Аффектация в прошлый раз была, я запомнила. Смени пластинку и сама иди в задницу. А призрака посылай ко мне, разберусь.

И залилась нездоровым смехом.

Майонез. Кличка детских лет резанула Арине слух. Никто ее сейчас так не звал. Никто, кроме Лизы. И случалось это всегда в моменты бурного саркастического возбуждения сестрицы. Арина чувствовала такие состояния и внешне притворялась равнодушной, но в душе расстраивалась.

Лизу, согласно своим наблюдениям, Арина давно отнесла к экстравертам с интуитивным мышлением. Сестрица и чувствует сильно, и увлекается легко, особенно тем, что содействует ее прославлению либо унижению противника, не признающего ее достоинств и преимуществ.

После переезда честолюбивой Лизе вскружило голову новое увлечение. Сначала, Арина заметила, сестренка внесла изменения в стиль одежды. В ней стал господствовать черный цвет. Исчезли куда-то повседневные джинсы, футболки, и появились короткие платья в обтяжку с поясами и шнуровкой в серебре, майки из мелкой сетки, перетянутые на груди ремнями и пряжками в виде летучих мышей. Сестрица прикупила странные сапоги до колен, с застежками в виде костей. Ее шею украсил кожаный ремень с черным сердечком, опускавшимся в ложбинку на груди. На каждой руке болталось штук по пять браслетов разных размеров и форм, все либо черные, либо серебряные.

И все бы ничего, но вслед за одеждой трансформировалась и внешность. Из симпатичной девчушки с русыми локонами до плеч, с гитарой за спиной и нотным учебником в руках Лиза превратилась в мисс вамп. Покрасила волосы в цвет воронова крыла, отрастила длиннющие ногти и залила их черным лаком. Под нижней губой у нее теперь болтался серебряный шарик, такие же блестели в наручных браслетах. Изогнутые, подведенные темным брови, мрачные тени под глазами и губы в черной же помаде делали лицо Лизы жестким.

Родители словно ничего не замечали, и Арину это раздражало. Как можно не видеть столь явное? Как-то вечером Лиза выскочила на кухню бренча браслетами и в майке без рукавов. На голых плечах распластались тату в виде мрачных пауков, в предплечье словно врос жуткий крест в готическом стиле. От левой ноздри Лизы до хвоста зачесанных вверх волос, напоминавшего веник, вымоченный в чернилах, свисала серебряная цепочка. Мать тогда перепугалась по-настоящему. Лизку отчитали, цепь потребовали снять, дабы не шокировать окружающих, и в наказание лишили воскресных денег. Правда, тату, как выяснилось, были переводные, но Лизка с ухмылкой пообещала набить настоящие, поинтереснее.

Под стать одежде изменился стиль поведения и даже характер, и огрызнуться в ответ матери, чтобы та «не лезла не в свое дело», стало повседневным явлением. Отец поговорил было на повышенных тонах, но это привело к исчезновению Лизы практически на пару суток. В итоге родители забили на младшую дочь окончательно: хватало и других забот. Передали на воспитание школе и частично — улице. Арина была не согласна с таким подходом, для себя списала поведенческие изменения сестры на пятый, подростковый, кризис. Даже книгу специально полистала и нашла этот переломный момент — кризис спутанности ролей по Эриксону, поиски идентификации, то есть усвоение человеком образцов поведения значимых для него людей. Оставалось только выяснить, кто эти люди, столь значимые для Лизы.

Не откладывая в долгий ящик, Арина порылась в интернете — и вот, пожалуйста! Молодежные субкультуры. Эмо. Прочла внимательно подробности: необычность причесок, макияж, яркие детали, должны присутствовать штрихи эмоциональности. Но у Лизки — сплошная чернота, со всплесками серебра и негатива. Нет, не подходит.

«Готы», — предположил поисковик.

Это сообщество выглядело сложнее, хотя и совпадало с предыдущим по многим признакам. Макияж в темных тонах, в одежде черный и кислотные оттенки. Арина вспомнила нелепый неоновый бантик сестрицы. Серебряные элементы — и в памяти всплыли застежки на Лизиных нарядах. Платья короткие или, наоборот, пышные, в викторианском стиле, майки «рыболовная сетка». Черные ирокезы и выбритые головы, волосы неестественных цветов, гетры, шипастые напульсники, очки типа сварочных, шокирующий пирсинг и еще много разного неординарного. Больше всего Арину напрягло «культивирование и эстетизация смерти» в этой субкультуре. Со значением термина предстояло еще разобраться.

Бороться с Лизой всегда было задачей неисполнимой: уж если сестрице чего в голову надуло — не исправить, пока само не пройдет. Правда, и выветривалось все достаточно быстро.

Во втором классе Лизу не взяли в школьную команду эстафеты бегать: мол, ростом не вышла. Два года каждый день Лиза ходила в секцию спортивной гимнастики. Сопя, сидела в шпагате между кроватью и столом, на проходе, мешая передвигаться по и без того тесной комнатушке. Гимнастика закончилась в палате местной больницы, куда неугомонную Лизу поместили с разрывом подколенного сухожилия.

В пятом классе подружка Лизы нарисовала картину. Ничего особенного, Арина ее видела: море, лодки, домик. И цвета тусклые. Но картина получила первое место на школьной выставке, а ее автор — любовь поселковых мальчишек. На следующий день Лиза заявила, что отныне будет учиться на художницу, а когда станет знаменитой, уедет жить в Париж, как мама когда-то. Запросила мольберт, кисти и прочие причиндалы. Матери эта затея понравилась, и она восемь месяцев исправно оплачивала курсы в местной студии изобразительных искусств. Накупила книг по теме, возила юное дарование на выставки в Москву...

Эпопея разом оборвалась, когда сестры попали с матерью на концерт известной рок-группы.

Мать тогда как раз устроилась на работу в ЛДПР, моталась каждый день в Москву и умудрилась отхватить билеты в первый ряд. Арине концерт не понравился: гулко, резко, не в ее вкусе, она предпочитала хорошую попсу. Лиза же выглядела ошарашенной, молчала всю дорогу и уже перед домом спросила, есть ли у нее слух.

Так в доме появилась гитара.

Мольберт отдали родственнице, книги снесли в студию. Лизе купили медиаторы и эспандер для тренировки пальцев. Слыша резкие звуки терзаемых струн и визгливый голосок сестрицы, Арина округляла глаза и затыкала уши.

Спустя полгода, перед майскими праздниками, возвращаясь вечером с подготовительных курсов, Арина издалека углядела Лизу в окружении местных подростков. Сестрица, взобравшись на скамью, тянула на удивление сильным голосом знакомую песню. Голос точно попадал в нужные ноты. Молодежь притопывала и подпевала. В груди у Арины плеснуло едким, будто изжога.

Тем же вечером, перемывая посуду, она, словно невзначай, спросила у матери:

Как думаешь, ма, роман с гитарой у Лизки надолго? Ставлю на год от силы. А ты?

Мать не улыбнулась, ответила жестко:

Ставки на своих делать — последнее дело, Арин. Это же кровь родная. Научись за других радоваться.

«Вот и веселитесь теперь, — злорадно подумала Арина, вспоминая те слова матери. — Готы у нее, радуйтесь, скоро черепа домой приносить будет! Но есть другой вопрос: должна ли я, как начинающий психолог, показывать пути развития не обремененной мозгами школьнице? Может, оставить все на совести учителей и безразличной матери и просто наблюдать, куда приведет Лизку дорожка готская, скотская? Прям кино намечается...»

Лиза

Лиза потеряла губную помаду. Перерыла письменный стол, заваленный книгами, нотами, дисками и прочей дребеденью. Как сквозь землю. И куда подевалась?

Она поправила челку, убрала зеркало. Скука смертная! Пойти в парк к своим? Но время-то к ночи... Лиза чертыхнулась, вышла на балкон и закурила сигарету. Стемнело, город зажег фонари. Тявкали вдали собаки, подуло холодным, до костей пронизывающим ветром. Она поежилась и закрыла окна. «Никуда не пойду». Настроение сегодня было, как раскуренная сигарета, уже на исходе.

Лиза присела за комп и вспомнила Бальбо. Чувак обещал подогнать знаковые флаввы*1на тему индастриал. Он, конечно, стремный, этот Бальбо, — со своими тараканами. Но взгляды на мистическое у них совпадают. А еще он стильный. Ну и вообще клевый.

На душе потеплело.

Ей вспомнился июльский вечер, когда солнце заливало золотом окна и странный молодой человек в черной жилетке услужливо придержал дверь подъезда. Тени под глазами, черные вздернутые брови, на шее серебристая цепь с черепом, крохотный крест, будто приклеенный к бритому виску, пентаграмма в ноздре, моток браслетов на запястье и на голове ирокез под гелем.

Загадочный мачо выглядел впечатляюще. Лизе он понравился. Представился соседом с седьмого этажа. Имя еще назвал экзотическое — Бальбо. Она подумала тогда — сценический псевдоним. Артист или учится. Говорливый, конечно, язык без костей. Арина, скорее всего, назвала бы его Балаболом — в поток его изречений и слова не вставишь. Зато Лиза услышала массу комментов: про таксиста с первого этажа, торговавшего травкой и взятого с поличным пару дней назад, про какого-то Васю, нырнувшего с пятого этажа на первый башкой вниз по причине поедания «волшебных» поганок из местного леса. А заодно — про феерический сейшен некоего сообщества в субботу, на который тут же получила приглашение. И согласилась не думая. Чел ей понравился, место в сердце было вакантно.

Лиза улыбнулась.

К тому времени она прониклась музыкой хеви-метал. Пропиталась ею, как сухая земля дождем, глубоко и обильно. Особенно запала на творчество Оззи Осборна и его Black Sabbath. Работала над аранжировками каждый день, пока пальцы не переставали слушаться. Каждое словечко за Оззи повторяла, чтобы звучало как у него. Выучила наизусть все основные тексты и легко могла воспроизвести композицию Iron Man, например, ну и еще с десяток подобных.

И показала себя в действии — выступила в сквере на Остоженке, на шумной встрече неординарной молодежи. Девчонок в черных ажурных платьях, кожаных жилетках с серебряными пуговицами, с лицами, усыпанными пирсингом, словно новогодние елки игрушками, с прорисованными бровями. Ребят с ядовито-зелеными и черными ирокезами, с обритыми наполовину головами и с причудливыми татухами по всему телу.

Бальбо ее привез, спасибо ему. Она тогда поднялась на самодельный помост из лавок, вскинула руку в приветствии, как делал ее кумир, и ударила медиатором по струнам. Готы, а именно так представил ей свою молодежную тусовку Бальбо, сначала приняли исполнительницу настороженно, но, слушая шедевр Оззи, через минуту восторженно поддержали: «Ту-ту... ту-ту-ту!» И Лизу проняло до мурашек. Впервые она почувствовала себя в той самой среде, которой ей всю жизнь не хватало. Среди лиц в причудливо-черном макияже ей стало радостно и необыкновенно легко.

 

Бальбо немало удивился ее певческому таланту. После выступления окружил трепетным вниманием, явно возлагая на нее какие-то свои, далеко идущие планы.

Лиза с удовольствием освоила музыку Челси Вулф*,2так любимую сообществом, и даже собиралась выступить в мае на викторианском пикнике неоготов в Новом Осколе.

В Долгопрудном сплоченное сообщество тусовалось в парке на улице академика Лаврентьева. Пили пиво, поглядывая, нет ли поблизости ментов, вели вялые разговоры о моде, о последних поступлениях шмотья, о музыке, дискутировали о прошедших фестивалях за бугром, где никто никогда не бывал, и слушали Вульф в исполнении Лизы. К ночи самые отчаянные пускались на прогулки по окрестным кладбищам: огромному Южному и малому Северному, что на Лихачевке.

Лиза втюхалась в братство по полной, и готы платили ей вниманием. Дочки-сыночки местной элиты, богатых и влиятельных людей города, слушали Лизу, цокали языками, подпевали, одобрительно кивали и даже хлопали в ладоши. О большем она и мечтать не смела. Они боготворили ее гитару, ее руки, ее голос. Она — любила их музыку.

 

«Именно тогда я получила настоящее внимание, — Лиза сладко потянулась, — а не едкие замечания от недоделанного психолога, бегающего по улице с косичкой, в ее-то возрасте! Вот подразберусь с мистической составляющей посвящения — и получу нечто большее, чем просто внимание».

Лиза прикрыла глаза. Она имела право рассуждать о мистическом серьезно.

В конце сентября, в день лунного затмения, на старом кладбище, раскинутом за лесополосой, ее «официально» приняли в круг и торжественно нарекли Мораной*.3Бальбо, идейный вдохновитель братства долгопрудненских готов, лично провел обряд посвящения. Все произошло на могиле, как сказал Бальбо, «сильной женщины».

Они пробрались на кладбище поздно ночью. Было свежо, но не холодно. Уже погасло окно деревянной сторожки, смолкли собаки, не доносился рев машин с магистрали. Едва видимая луна в какой-то момент исчезла полностью. Ни ветерка, только тишина и запах прелой травы, земли со свежих могил да ночной сырости.

Вдоль низкой оградки выстроилось человек десять. Сопели от возбуждения, зажгли свечи, прикрывая огонь руками. Бальбо настроился провести обряд серьезно. Правила знал только он. Пентаграммы, свечи, ножи — и жертва. Кота в тугом холщовом мешке притащил чел с обритым наголо черепом. Животное извивалось, и чел периодически тыкал в плотную ткань кулаком.

Убедить Бальбо провести церемонию без крови у Лизы не получилось. Он был непреклонен: процесс посвящения делится на два этапа и на втором положено залить кровью пентаграмму. Тогда она попросила хотя бы не доставать кота из мешка, и здесь Бальбо уступил.

Пентаграмму разместили справа от края могильной плиты, и Лиза замерла в ее центре в окружении трех свечей. Фигуры в черных одеждах, похожие на призраков, с лицами, выкрашенными белилами, обступили могилу.

Мы нарекаем тебя Мораной! — вполголоса восклицал Бальбо, обходя каменную плиту с темным портретом умершей женщины. — Морана означает «черная луна». Принимаешь ли ты имя свое?

Да, — прошептала Лиза и стянула толстовку, оголив впалый живот, чуть выступающие ребра и темный лиф, подчеркивающий грудь.

Бальбо достал из кармана джинсов фломастер, начертил на ее животе чуть выше пупка: «Goth». Затем развернул лист из какой-то книги и нараспев процитировал текст посвящения на латыни. Никто не понимал ни слова, но лица готов выглядели умиротворенными.

Лизка помнила, как едва не грохнулась наземь от захлестнувшей ее энергии восторга. Никогда еще не испытывала такого чувства! Они с Бальбо, правда, «дунули» слегка перед действом, но ведь не в первый раз и не столько, чтобы так забрало.

Парень с ирокезом передал мешок Бальбо, тот достал широкий охотничий нож и с каменным лицом дважды ударил. Вой и шевеление в мешке стихли, завоняло кошачьей мочой, и Бальбо залил пентаграмму тонкими струйками красной крови.

Морана, твои символы — это груды разбитых черепов и серп, которым ты будешь подрезать нити жизни. Закрепи посвящение!

Руки вскинулись в ночное небо, сиплые голоса выдохнули в унисон:

Закрепи!

В деревьях ухнула сова.

Лизе тут же стало не по себе: а точно ли ей это надо?..

Бальбо протянул окровавленный нож. По ритуалу она должна была вскрыть вену, пролить свою кровь в центр пентаграммы. Они проговаривали процедуру с Бальбо, и он предупредил: если будет страшно резать вену — то хотя бы палец или ладонь, но до крови. Она уже определилась — это будет палец, но все равно было страшно.

И когда кровь закапала, куда было намечено, Бальбо подхватил вдруг ее ладонь и положил на холодный камень обелиска.

Дай ей силу, баб Нин, поддержи! Она теперь Морана.

 

«Я сделала это и чувствовала себя по-настоящему счастливой. Я сделала это, и все кричали: “Goth, Goth, Goth!” Я помню...»

Лиза задумалась и не заметила, как сгрызла ноготь мизинца.

«Подрезание нитей жизни, говорите?.. Сколько же можно заработать на мистическом, если освоить способность убивать, подрезая корни? Я стану невидимым киллером, и тогда... Кстати, сколько стоят квартиры на Остоженке с видом... Ладно, хватит мечтать! Учиться, учиться и еще раз учиться!»

Она взяла со стола книгу, полистала, нашла закладку. Глава пятая: «Духи и демоны».

 

Сейчас посмотрите на любые часы, вы увидите время — час ночи. Как вы думаете — откуда мне известно, что вы читаете именно в это время? Я рядом.

 

Строки в глазах запрыгали, расплылись. Лиза поежилась и посмотрела на будильник. Час ночи.

Судорожно откинула книгу:

Охренеть!

Занавески всколыхнуло сквозняком.

Арина

Арина читала книгу «Гарри Поттер и узник Азкабана». Всматривалась в строчки и думала: вот круто учиться в Хогвартсе, а не на вечернем факультете универа после дневной беготни между книжными стеллажами! Кто бы мог подумать, как способна вымотать работа консультантом в книжном. Принесите то, подайте это, посоветуйте увлекательное, найдите согласно списку... Контингент — пенсионеры и студенты. Одним нечего делать, вторые ищут то, чего нет в интернете бесплатно.

Вот получить бы — ну не волшебную палочку, конечно, это глупости, а возможность корректировать людей, например...

Арина выключила ночник, закрыла глаза, подтянула одеяло до подбородка и размечталась. Ну например, хорошо было бы посмотреть на голову человека под определенным углом — и увидеть его зависимости, страхи и дурные наклонности. И те, которые находятся в стадии созревания или интенсивного роста, — раз и стереть, словно остатки крема. Чист человек и здоров и душой, и мышлением. Красота!

Поломать голову, сколько за такую красоту брать в рублях, она не успела. Грохот и звон разбитого стекла со стороны прихожей нарушили сладостные размышления.

 

Раздался визг матери. Арина, накинув халат, выпрыгнула в коридор. Отец в кителе лежал вдоль стены. Вероятно, падая, он инстинктивно схватился за раму зеркала, и квадрат деревянного багета, рухнув, накрыл его. Мелкие осколки мерцали в желтом свете потолочных ламп.

Не ходи — стекло! — предупредила Арину мать, выставив ладонь. — Тапки надень. Лиза где? Помочь надо.

Мать отступила на кухню, закурила сигарету. Пальцы ее дрожали.

Лиза!

Арина дернула дверь в комнату сестры. Заперто. Колыхнулся приклеенный снаружи скотчем листок, где красный фломастер аккуратно прорисовал буквы: «Не входить. Идет сенсорное голодание!»

Сенсорное голодание у нее, — прочитала вслух Арина. — Слышь, ма?

Что у нее сенсорное? — поперхнулась дымом мать.

Арина повторила.

Новая блажь. Куда занесло девочку в этот раз?

Я же рассказывала. Готы, молодежная субкультура, — напомнила Арина.

Привычка матери сохранять на поверхности памяти важное лишь для нее была фактом известным. Неудивительно: дочери выросли, любовь развеяло, остались только карьера да поиск душевного умиротворения.

Ладно, давай помогай. Сначала стекла, потом рама. Его не трогаем, — распорядилась мать. — Все разборки завтра.

Арина вздохнула. Как рожденная в апреле, она предполагала наличие у себя сильной кармической связи с отцом и призвания исправлять его кармические ошибки. Только вот как? Папочка в очередной раз вошел в штопор, и с июня это повторилось уже трижды. Первые дни он еще ходил на службу, возвращался поздно и иногда — вот в таком виде. Держался так неделю, но день за днем набирал обороты. Постепенно служба уходила в сторону, отец брал отгулы. Потом вершина — три дня запойных, два выходящих, пару суток доктор. Прокачка и восстановление на свежем воздухе в деревне у деда: баня, прогулки, молоко, пробежки по утрам — и майор как огурчик, в строю.

Ах, если бы она окончила Хогвартс...

Андреича с утра вызовем? — Арина посмотрела на мать.

Семен Андреевич — незаменимая выручалочка. Ловко ставит капельницы, выписывает нужные таблетки. Нарколог старой закалки, уже практически член семьи.

Перебьется, — отмахнулась недовольно мать. — Рано еще.

Спать легли в начале второго. В окно бил ливень, и у Арины застучал в затылке молоточек. Она пошла за таблетками и выпила сразу две. Вспомнила о забытом на работе зонтике. Утром придется мокнуть. Расстроилась и уснула.

Сон случился нервный, прореженный картинками, ярким сумбуром, вспышками. Она ворочалась, отбрасывала одеяло к стене и снова куталась. Под утро затихла, замерла.

 

Снилось, как вошла в квартиру и сразу поняла: случилось нечто неприятное, обескураживающее, точно плюнули в лицо, изругали последними словами. Раскиданные вещи, выдвинутые ящики комода, предметы из гардероба родителей, сваленные на пол: старые рубашки отца, по которым прошлись в грязной обуви, скомканные платки матери на кровати.

Разбитые горшки на блестящей кухонной плитке, рассыпанная земля, корни голубой гортензии замерли змейками. Арина осторожно исследует комнаты, ступает аккуратно, стараясь не повредить предметы на полу.

Случился обыск и арестовали отца? Ограбили квартиру?

На кухне вместо телевизора дыра. В шкафу ни одной сумки, исчезла шуба матери, купленная в кредит. В коридоре все на месте, кроме обуви. Странно, но забрали и тапки. Ясно как божий день: их ограбили и жутко наследили. Черные отпечатки вьются из комнаты в комнату, возвращаются, словно хотят запутать, сбить с толку.

Вваливается Лиза, в перчатках и с ведром воды, улыбается и протягивает тряпку:

Давай все убирать, систер, это конец сказке.

Они долго моют полы, сливая в туалет грязную воду.

 

Арина проснулась в семь по будильнику. Картинки из сна пугающе застыли в памяти. Она подсела к компу и, нервничая, полезла в интернет. В толковании снов она доверяла исключительно Цветкову. Его труды, адаптированные под русскую культуру и быт, ценила больше всего. Ей нравился его подход: автор не приспосабливался к современным запросам, исходил из глубинных обычаев и представлений.

Она вбила в поиск «мыть полы». Ничего. Написала просто «полы» — и сразу удача, толкований насыпалось с десяток. Ага, вот интересные: «Дом видеть — опасность, строить — к улучшению, крыть — к убытку, мести в доме — к гостям, полы мыть — к смерти...»

Арина ужаснулась, замерла на секунду. Первая возникшая в голове мысль: вероятно, смерть заберет старого и больного. Кто в семье самый старый? Дед. Поползли слезы, и Арина зашмыгала носом. Крепкий дед у них, добрый и шустрый, грибы собирает, ягоды, за домом присматривает...

Она посидела немного, вспомнила, как бабушка учила избавляться от дурных снов, и пошла в ванную. Отца в коридоре не было — наверное, переполз в спальню. Хмурая мать в халатике варила кофе и курила, пуская дым в форточку.

Черт, а вдруг это про отца? Арину качнуло. Буравчик впился в правый висок, и она приложила палец — посмотреть, нет ли крови. Встревоженное воображение услужливо нарисовало картинку. Отец гибнет в командировке. Процессия хмурых мужчин в форме, гроб, покрытый триколором. Арина с опухшими от слез глазами и подушечкой с орденами в руках. Лиза с матерью в темных платках. Курсанты вдоль края могилы перезаряжают карабины. Холодный воздух и солнце, в знак скорби прикрытое тучами.

«Перестань молоть чушь! — взмолился внутренний голос. — Не терзай себя дурными фантазиями. Вон из головы, вон! То неправда, то пустой звон».

Она открыла кран холодной воды, набрала до краев в ладони, склонилась, едва не касаясь их пересохшими губами, и зашептала:

Вода-вода, приснилась беда — будто грязные полы мою я. Вода-вода, забери этот сон, унеси глубоко, унеси далеко, унеси навсегда, чтоб не возвращался никогда!

Отчитав слова, как молитву, три раза, Арина выдохнула. Молоточек в голове стих, можно жить дальше. Бабушка уверяла — отговор надежный.

Семейное

И все-таки родители разошлись. В первых числах октября, когда дожди затянули унылую песнь осени, мать собрала чемодан. Отец только-только ступил на низшую ступень запойной пирамиды.

В словах матери «решили пожить отдельно» Арина уловила липкий оттенок фальши. Лиза фыркнула и хлопнула дверью. Арина только плечами пожала, а вот мать подрастерялась, присела на стул.

Удивлена? — спросила Арина.

Да нет, в общем, — вздохнула мать. — У нее любовь?

Да. Готская, скотская, — съязвила Арина. — Ты же видишь — черепа, скелеты, прогулки по кладбищам...

Наркотики?

Не уверена, но вряд ли. Не совсем же она дура. Да и руки чистые, без уколов. Хотя и в татушках, о чем будет жалеть, повзрослев.

Ну и хорошо, что без уколов, — кивнула мать. — А тату сегодня в моде. Отцу скажи, пусть наберет, когда выйдет на горизонт осознанной реальности. Ты прости, я так больше не могу. Честно. Устала. Жизнь проходит, как...

Мать замялась, опустила глаза, задумалась и выдохнула под конец:

И вас взять не могу. Вы кобылки взрослые, нянька не нужна. Если какие вопросы — я на связи. Денег пришлю.

Ты далеко? Ну, в смысле, в Москве?

Арина подумала, что мать подготовила этот ход заранее и только выжидала момент.

Вообще странно было покупать эту квартиру при нарастающем конфликте. И мать, похоже, забыла, что отец согласился на перевод в Долгопрудный с понижением в должности, лишь бы не дать семейной трещине разойтись еще шире.

Конец сказке — не об этом ли сон? Арина всхлипнула. Она обожала отца, несмотря на его холодность. Любимицей для него всегда была младшая. Он и называл ее «куколка», а Арину — просто «дочь».

Просто дочь, рожденная в ночь, — напевала в насмешку Лиза, когда желала досадить Арине.

Ну и ладно! Зато она постарается его спасти, в отличие от Лизки, которой семья до одного места.

Хотела отсидеться у деда, но сняла квартиру в Лианозово, тут рядом. Напишу адрес попозже.

Мать, подхватив чемодан, вышла к лифту. Арина надеялась разглядеть сквозь залитое дождем окно шашечки такси. Моргнул стоп-сигналами «мерседес». Ну вот и ответы. Эта рванула в Лианозово. Арина покосилась на комнату сестры. Вторая выдала, что переедет жить на Остоженку.

«А я — в Париж! — разозлилась вдруг Арина. — И ну вас всех! Паспорт есть, визу туристическую поставлю. И не вернусь».

На этом эмоциональный поток иссяк. Она открыла холодильник и выудила пирожное «Наполеон», припасенное с вечера.

Ну привет, счастье мое! — улыбнулась Арина.

И тут зачесалась рука.

Арина закатала рукав и ужаснулась:

Это что такое?!

Красное пятно расползалось от запястья до локтя. Вчера она заметила небольшие высыпания, похожие на аллергическую реакцию, мелькнула мысль о враче, и на всякий случай она выпила препарат от аллергии. Но сегодня...

«Срочно к дерматологу, бегом!» — завыл внутренний голос.

И она послушалась. Как обычно, впрочем.

На улице плескал дождь, размывал грязь по тротуарам, окрашивал город в серое. По дороге в поликлинику Арина отматывала назад все встречи, рукопожатия и поцелуи за последние десять дней. Интима у нее не наблюдалось, не интима — тоже.

Арина задумалась, когда последний раз она влюблялась. В десятом классе было дело. Федор — спортсмен, весельчак, красавчик. Вечно списывал у нее физику, а встречался с Машкой Патрикеевой. С ней и целовался на выпускном, а потом Машка выскочила замуж за офицера. Федька как-то звонил, Арина не ответила. В институте парней раз-два и обчелся, и те зашуганные. Интересно, у Лизки эти интимно-сексуальные встречи часто происходят? На вид сестренке все двадцать: и грудь «двоечка», и фигуристая. Мда... Сосед с седьмого этажа к ней зачастил. «Балабол» — ему табличка. Лизка его по-другому зовет, но рта этот парень вообще не закрывает.

Арина изначально отнесла соседа к этико-интуитивным экстравертам (эмоциональные и настойчивые личности, которые все просчитывают наперед). И оказалась права. Молодой человек проявился как откровенный вербовщик в готско-скотскую компанию. Арина отметила его логически выстроенные вопросы, наводящие собеседника на нужные размышления. Эх, постучать бы в коробочку Лизке, пусть присмотрится внимательнее к челу!

В местном КВД сделали соскоб, врач велел зайти через день. На вид ничего критического не нашел, раздражение отнес к разновидности дерматита, выписал мазь. Арина же, пока он с ней возился, вспомнила, у кого видела схожие покраснения. И застучал в затылке ненавистный молоточек, словно поддакивая.

Всплыла картинка из недавнего прошлого: лифт, Бабка — вещь в себе, выпавшая в осадок, Арина, помогающая ей встать... Та еще вцепилась как клещ: «Помоги, помоги!»

Что помоги, чем?

К вечеру показалось, что краснота принимает форму паука: вот лапки, вот тельце. Прямо как у той карги замшелой! Арину затошнило, передернуло.

«Тьфу ты! Гадость, придумки! Виновато мое богатое воображение и повышенная восприимчивость. Вот дождусь результатов, тогда и в панику можно ударяться».

Лиза

В тот день Лизе хотелось петь. Громко, до спазма в горле. И еще играть — прям до зуда в ладонях! Но три тридцать утра. Первый снег. Темно и тихо в подъезде. Тепло и сонно в квартире. Она знала: отец на дежурстве и дома только Арина.

Лиза покачнулась в прихожей, пальцы скользнули по стене. Она выудила медиатор из кармана куртки, тронула ладонью гриф гитары, ударила кусочком пластика — и струны зазвенели в унисон крику:

Mama, I'm coming home!*4

Получилось красиво. Она с удовольствием повторила. Эхо умчалось на кухню. Лиза прислушалась. Систер не выскочила, не устроила психологический разбор ситуации, не определила состояние будущего пациента психушки. Странно. Даже обидно чуток.

Я теперь Морана, слышь, систер! Научусь подрезать нити жизни и разбогатею, перееду на хрен на Остоженку. Офигительное место, скажу тебе...

Лиза икнула, пиво отрыжкой лезло обратно. Она отложила гитару, достала с полки замаскированную шарфами и перчатками книгу.

Видала мою настольную книгу? Вот что надо читать, студент! А ты сказки листаешь про клоунов из придуманной страны. Я — Подрезающая нити жизни, и это смертельно опасно для некоторых.

Пиво, мартини и косяк завершили головокружительный танец, расцеловались и выстроились в очередь на выход. Лиза судорожно дернула дверь туалета, успев крикнуть в пустоту коридора:

Не боись, Майонез, тебя не трону!

Книга выпала из рук, и Лиза, содрогаясь, зависла над белоснежным фарфоровым овалом.

Первая плитка свалилась ей на спину, соскользнула на пол и разлетелась вдребезги. Вторая грохнулась на затылок, третья чиркнула по уху, едва его не отрезав.

Блин! — взревела ошарашенная Лиза и рывком отстранилась от унитаза, расплескивая рвотные массы и вытирая рукавом подбородок. — Чё за хрень?

Она попятилась, попыталась ругнуться, но салатовые пластинки из верхнего ряда слетали, словно бабочки в июльскую жару. Плитку будто отталкивали от стены невидимые пружины. Бам, бам, бам! Керамические квадраты падали на унитаз, на пол, на раскрытую книгу, на голову Лизе и разбивались на куски.

Черт! — заорала Лиза, мгновенно трезвея. — Майонез, мать твою! Вставай!

Она с воем влетела на кухню, захлопнула дверь. Судорожно выстроила баррикаду из стульев.

Отторжение ремонтных работ в туалете закончилось.

Арина примчалась минуту спустя. Она слышала Лизкино концертное выступление, но знала, что без толку реагировать: судя по голосу и поведению, сестренка в состоянии острой алкогольной интоксикации, когда человеку все до фонаря.

Да и потом, никогда ее Лизка не слушала. И кличка Майонез противна, не заслуживает она такого. Подумаешь, страдает пристрастием к продукту! Она и не отрицает, и даже бороться начала, уже три дня как. Готова, так сказать, обрести в слабости силу. Размышления вспыхнули, пронеслись в голове ветром, пока Арина прошагала пять метров до кухни.

Поори, разбуди соседей! Дверь открой уже, это я.

Сестрица разгребла стулья, выпустила в коридор струю сигаретного дыма.

В раскрытое окно влетали снежинки. Арина поежилась. Захлопнула створки и поставила чайник.

Выкладывай, полуночница, что случилось.

Чего выкладывать? — огрызнулась Лиза. — Плитка, блин, отвалилась в тубзике. Будто со стены сковырнули. Прикинь? Паранормальное это. И в тему, я те скажу. Сегодня как раз время подобных инсинуаций.

Мы полгода в ненормальном существуем, а ты и не заметила, инсинуация, — вздохнула Арина и пошла в туалет.

Спустила воду, закрыла крышкой облеванный ободок. Под потолком тянулась полоса серого бетона с пятнами клея, пол был усеян осколками. Унитаз цел — уже хорошо.

Арина подняла книгу. «Сад Демонов». Ничего себе!

Аромат кофе затопил кухню, и неудивительно, что с кружкой только Лиза.

Единоличница.

Прислуги нет. Чё там?

Арина положила книжку на стол:

А тут не пишут ответы?

Это вообще про другое.

Понятное дело. В туалете, Лиз, просто отвалилась плитка. Может, приклеили плохо, такое бывает во время ремонта. Например, клея мало. Или дело в сырости.

Не, систер, все ни хрена не просто! Плитку Курбан клал, а он сдох, кстати, если ты помнишь. Это его дух злится. Папаня ему недоплатил, наверно?

Откуда я знаю? У отца и спроси. И потом, Курбан не сдох, а помер. Это человек, а не крыса. Ты, кстати, прибери в туалете, воняет.

Утром, о’кей? Не сейчас. Хреново мне.

Ха! — Арина плеснула кипятка в кружку с растворимым кофе, кинула сахару. — Не удивлена. Что за праздник? День обдолбанного гота?

Прикалываешься? Мы дурь не употребляем. Мы, готы, люди приличные, челы отличные, не любим пошлости и ограниченности.

Черные губы расплылись в ехидной улыбке, отчего сестра стала напоминать лицом ведьму Малефисенту из одноименного фильма.

Сегодня Вальпургиева ночь, систер, время призраков, вот они и ломятся. Открываются границы между нашим миром и потусторонним. — Лиза театрально взмахнула руками. — И духи собираются на праздник.

Арина опустилась на стул, хотя рассчитывала пойти в кровать, пока не ожил молоток в затылке.

А чего испугалась тогда? Как раз начало праздника, проход черти ломали, разве нет? А ремонт духи будут делать? Или зомби позовешь?

Систер, иди на хрен с ремонтом! И не испугалась я — так, больше от неожиданности. А вообще, забавно, что такая фигня у нас происходит. Научиться бы ею управлять, а, систер? Или подружиться...

Ага, ты уже подружилась — с унитазом.

Арина зевнула. Некстати вспомнилась старуха в лифте. А теперь вот плитка... И почему все крутится вокруг их квартиры? Вопрос.

Вали спать, управитель духов! Тебя с утра толчок ждет — почиститься к празднику.

 

Лизка ушла, забыв на столе книжку, пачку сигарет и зажигалку с черепом. Арина не курила, в отличие от родных, и не испытывала ни малейшего желания пробовать. А вот книжка привлекла. «Сад Демонов», роскошное издание в плотном кожаном переплете, шестьсот страниц. Стоит небось как самолет. Арина полистала, посмотрела содержание глав. Мама дорогая! Это вам не Роулинг и не Берн.

Она снова почитала оглавление, уже внимательно, не торопясь. Странное, притягательное и одновременно страшное содержание.

Зачесалась рука, и Арина завернула рукав. Пятно налилось густой краснотой. Фигня какая-то с этой аллергией — на что реакция, непонятно. Она захлопнула книгу, положила сверху сигареты, зажигалку, отодвинула в сторону. Не ее тема — мистическое, ей достаточно Роулинг для развлечения и психологии по учебе и работе. Правда, не шла из головы Вальпургиева ночь.

 

День прошел тревожно, муторно, в каких-то предчувствиях, суматохе, в беспокойстве, но без головной боли. Даже странно, что без нее.

Арина вычитала в интернете, что Вальпургиева ночь приходится на первое мая, и с души отлегло. Ошиблась Лизка. Правда, попутно выяснилось: именно сегодня День мертвых, праздник мексиканцев. Ну да где они, а где Мексика.

Перед сном вновь всплыла бабкина история. На будильнике была без пяти полночь, и семейка мертвяков в полном составе полезла Арине в голову. Она нарисовала себе Зойку, черную лицом... Ваську на веревке, с синим языком...

«Тьфу ты, на моей же лоджии!»

Арина вздрогнула: померещилась тень за окном. В вензелях на обоях чудились руки, ноги, вываленный язык, вытаращенные глаза. То ли шепот в углу, то ли ветер на улице. Дождь еще этот не заканчивается, все стучит и стучит в окно... Тоска прямо.

Никогда она темноты не боялась, но закуталась в одеяло, поджала ноги к животу. Не спалось. Чтобы отвлечься, взяла томик Берна «Люди, которые играют в игры», читала, пока не ткнулась лбом в страницы. Так и уснула с книгой.

Оно застучало, заскреблось в окно посреди ночи. Арина спросонья вжалась в угол, дыхание перехватило, в затылок привычно ударило, и мурашки покатились волной вверх от поясничного отдела.

Светильник вырубился. Шторы такие плотные, что и луны не видно. Темень. Когти заскребли по стеклу — или кажется? Нет, правда звук будто когти или нож. Словно кто водит тупым лезвием туда-сюда, медленно так и вдумчиво.

Арину зазнобило, затрясло, застучали зубы, пальцы скрючило — до выключателя не дотянутся.

Звуки стихли, и ее отпустило. Она откинула одеяло. Подмышки намокли, ночнушка прилипла к спине. И тут — звук. Жалобное тонкое мяуканье потянулось из-под кровати, заползло в уши. Арина замерла. Захотелось нагнуться, посмотреть котеночка — небось проголодался маленький или замерз...

В затылок шарахнул молоток.

«Какой котик, дура! — взревел внутренний голос. — Сроду кошек в семье не держали».

Арина нырнула на кухню, бросив одеяло и забыв про тапочки. Захлопнула дверь трясущимися руками, приперла стулом. Не факт, что поможет, но все же защита. Перевела дыхание, прямо как Лиза вчера. Что это было — прорыв чертей в реальность все же случился?

Арина налила воды, проглотила таблетку успокоительного. Вот Лизка зараза! Накаркала всякую фигню, сама не вернулась, а тут, блин...

Арина присела за стол. Кофе, кофе, кофе... И вспомнила.

Котенок в ее жизни случался только раз, еще в старом доме. Мокрое создание белого цвета с пятнышком на лбу она подобрала возле помойного ящика во дворе. Животинка жалобно пищала, и не взять было сложно. Мать ворчала, Лиза придумала имя — Дохлик, отец и вовсе проигнорировал. Арина выхаживала малыша две долгие ночи и два дня. Дождливым вечером отнесла трупик к тому же мусорному баку. Котенок был слишком слаб, а ветлечебницы в поселке не имелось.

Кофе остыл. Мозг Арины кипел, словно чайник. А если это как-то связано с рассказом старухи-соседки? В какую историю они вляпались с этой квартирой, с семейкой покойничков? Что вообще творится, черт возьми?!

Она поежилась, открыла ноут и ковырялась в Сети до рассвета.

Семейное

На работу Арина не поехала. Захотелось проговорить все вслух, поделиться, разобраться, разложить по полочкам, получить совет. Подумала о бывшей однокурснице Варваре, но постеснялась даже звонить: вдруг не поймет, засмеет, сделает неправильные выводы. Лиза не в счет. Отец? С ним и на бытовые темы редко поговорить удавалось, не говоря уже о личных. Получая в избытке негативное общение на работе, дома отец отгораживался книгами. Читал больше про приключения и путешествия, мешал Лондона с Хейердалом, Шеклтона*5— с Симмонсом**,6Кракауэра***7— с Обручевым. Когда надоедали и книги, нырял в бутылку.

Мать снимала квартиру в Лианозове, прислала адрес в WhatsApp. Оказалось, ближе человека и нет, и это нормально: все же мать.

Сидя в такси и глядя на раскисшие серые улицы, Арина решила все сразу не вываливать, исключительно вчерашнее. Хотя про предыдущих хозяев спросить надо.

Но как-то так получилось, что начала как раз вопросом о жильцах. Мать только проснулась, слушала невнимательно, нервно курила. Что-то свое тревожило.

Я, Арин, хозяев толком не помню. Ну морды синюшные — это факт. Мужики вроде молодые. Двое прописаны были. Что до этого происходило — ну кто же знает? Если повторится то, что ты рассказала, надо батюшку вызвать, квартиру освятить. Есть у меня один на примете. Сама позвать хотела, да отец на дыбы встал. Короче...

Мать вспорхнула со стула, умчалась в комнату. Арина оглядела кухню. Лилии на столе, аромат божественный. Светлые обои с вензелями, плитка под мрамор, мебель в стиле модерн, техника «Бош» да «Сименс». «Совсем другой коленкор, — вздохнула Арина. — Представляю, какая у нее спальня!» И встряхнулась, ощутив привкус зависти. «С подобными чувствами надо бороться нещадно, — учила их мудрая Софья Абрамовна. — Не давайте им в себе прорастать — и будете вознаграждены миром в душе». Арина старалась, но иногда вот капельки просачивались.

Нормально ты устроилась, — кивнула матери, когда та вернулась. — И телик в полстены. Круто.

Мать не смутилась:

Приезжай почаще. Я в партии на хорошей позиции. Дай время — и тебя пристрою.

А «мерседес», что возле подъезда ждал, однопартийца?

Арин, мать допрашивать — невежливо.

Она протянула дочери свечку, бутылку с водой, развернула полотенце, в котором оказалась икона. С иконы на грешный мир скорбно взирал какой-то изможденный старец.

Поставишь на тумбочку или на полку. Вечером свечку зажги. Святой водой сбрызнешь углы и молитву прочитаешь вслух, вот на листочке. Отец Пантелеймон писал.

Это кличка однопартийца — Пантелеймон?

Не паясничай.

Ладно. Хорошо тут у тебя, мне нравится. Спасибо за помощь.

Мать чмокнула дочь в пухлую щеку. Прижала к себе.

Поезжай, Арин, пора мне. И поменьше мучного, расползаешься. Сахар контролируешь? Следи за собой.

Арина фыркнула:

Я в норме, ма. Как и сахар.

Потустороннее

Арина сделала все, как наказала мать, и даже больше. Обрызгала углы в комнате, на кухне, в спальне отца, зажгла свечу и поставила у себя на тумбочке перед иконой. В дополнение прочитала молитву перед сном. И спала спокойно, без происшествий несколько дней подряд.

Ее все-таки распирало от желания поделиться произошедшим с Лизой, но та с вечера запиралась на ключ в своей комнате. Не реагировала на стук и не выходила на кухню. Лишь на третий день Арина перехватила сестру. Лизка выглядела неважно: сухие губы, блуждающий взгляд, резкие, дерганые движения.

Чё хочешь, систер?

Арина рассказала о скрежете в окно, о разговоре с бабкой в лифте, но как-то сбивчиво, путано, стесняясь собственного страха, боясь показаться неуверенной. Лизка слушала вполуха, застряв в своих раздумьях.

В ванну иди, систер, соленой воды налей — и спать, — буркнула Лиза. — Там не достанет.

Вот так помогла! Арина вскочила. Щеки пылали от стыда за собственную слабость.

Ну спасибо! Клянусь, больше ни вот столечко не расскажу! Сестренка, блин...

Да и срать мне, поверь. Я сейчас серьезные вопросы решаю, очень крутые. Не до тебя.

На том и разошлись.

 

Свеча воняла ладаном, Арина перенесла ее и икону на кухню. В полночь завалилась Лизка и минут двадцать шарахалась по квартире, хлопая дверями. До часа ночи Арина смотрела комедию, стараясь отвлечься, потом вырубилась, оставив на столике мерцающий светильник.

...Проснулась от холодного прикосновения. Приподняла голову с замиранием сердца. В комнате висел запах пожухлой травы, сырости, будто не комната это, а лес дремучий. В окне, распахнутом настежь, трепетала вздутая сквозняком занавеска. Край одеяла был откинут, Арина видела свое оголенное колено — и ощутила, как вдоль лодыжки заскользило что-то холодное, влажное и противное. Она не видела сущность, только чувствовала.

Рывок до спасительной кухни уместился в три секунды. Арина визжала, словно сирена в порту, примчалась даже Лиза, привыкшая к шуму разного рода. Соседи снизу вежливо постучали по батарее. И снова таблетки, дым и вонь сигарет, кофе и всхлипы до утра.

Сестры восстановили статус-кво, а топор негласной войны кинули в мусорное ведро.

Лиза, прослушав заново, уже внимательно, всю историю, начиная со встречи со старухой, в этот раз пришла в состояние невероятного возбуждения. Хлопала себя по худым ляжкам и мурлыкала, казалось, от восторга. Арина отметила это для себя как экзальтацию среднего уровня, то есть неестественное воодушевление без веских причин.

Вау, систер, это ж подарок судьбы! Черные силы! Зло! Офигеть! Круто! Да знаешь, какие вещи можно творить, если ты на их стороне?! Да я такое вычитала в книге про демонов! Там поэтапно расписано, как себя вести и прочее. И заклинания, и молитвы — все разнесено по этапам... Ох, блин, Арина! Главное — не обделаться в первые пять минут, когда на контакт выйдем, а потом, Арин, чума просто! Чума! Заживем... Остоженка проявилась на горизонте. Возьму квартиру с видом на сквер, этаже так на третьем. Прикинь? Метров на сто раскинусь...

Ты можешь помолчать?!

От диких речей младшей Арина впала в паническое состояние, ощутила постукивание молоточка в затылке и привычно схватилась за анальгин. Она, конечно, предполагала, что Лизка голову не нагружает, хотя и учится достойно. Но прежние увлечения сестры выглядели мило — та же гитара и рок-музыка, например, — и включения в этот круг острых добавок типа алкоголя, сигарет и, вероятно, секса хоть и вызывали тревогу, но не более того. А сейчас-то полная пурга в котелке! Контактерша, блин, полоумная...

Лиза, ты, когда сюда бежала, башкой о стену не шарахнулась?

Лизка поперхнулась кофе:

Не поняла?

Арина вскипела:

А ты вникай! Соображай, когда пургу несешь. Ко мне барабашка скребется, в кровать лезет, а она о встрече с ним мечтает! Ты совсем очумела? С кем контакт? Ну пускай к тебе в трусы залезет — я посмотрю. Можешь у меня в комнате ночевать, кстати.

А ты не ори, — совсем не обиделась Лизка, и это обстоятельство охладило Арину. — Сожри еще анальгину, полегчает. Ты вот критикуешь, а сенсорное голодание знаешь какие двери открывает перед человеком? Охренительные, Арин! Уникальные, если твоим языком.

Догадываюсь, Лиз. Только это не двери, это калитка в психушку. Завязывай с этим, а?

Арин, слышь... — Лиза наклонилась и зашептала доверительно: — Ты его не спугни только, хорошо?

Арина едва сдержалась, чтобы не заорать матом. Щеки задрожали, ладони вспотели. Хотелось схватить сестренку за ворот серого халатика, потрясти, как котенка, вернуть в реальность разговора.

Кого «его», Лиза? — Она и не заметила, как перешла на крик.

Тсс! — приложила палец к ее губам Лизка, и в глазах мелькнуло злорадство. — Ты не бойся. И не ори. Я тебе потом кое-что расскажу, не сейчас. Мне сообщество особую тему доверило. Я теперь, знаешь ли, не просто Лизка-зубочистка!

И сестра скривила рот в жесткой и злой усмешке.

Слово «зубочистка» вызвало в памяти Лизы образ Маши Старовойтовой, одноклассницы из новой школы, выпендрежницы и по совместительству дочери мэра одного из северных городков России. Девочки звали ее Мэри. Жесткая в общении и острая на язык стерва. Длинноногая, узкоглазая, она ходила в приталенном черном платье, с пышной прической, с изящным пирсингом в нижней губе. Считала себя королевой. Папочка-толстосум прикупил ей отдельную квартиру в элитном загородном квартале на берегу канала, и у нее единственной в школе был БМВ с личным водителем. За Мэри таскалась кучка верных пажей и прислужниц из числа одноклассников и прочих. Но сама она проходу не давала новоприбывшей Лизе, донимала по разным поводам. То ее место займет, то рюкзак с парты скинет, то в инсте гадость напишет, то толкнет невзначай в столовой, то съязвит прилюдно, то обзовет... Лиза поначалу внимания не обращала, хотя было обидно. Но когда она познакомилась с Бальбо и влилась в сообщество готов, где Мэри, как оказалось, тоже занимала позицию королевы, обидно стало вдвойне. Своя же, зачем так?

Это Мэри нарыла ненавистную кличку Зубочистка, прилипшую к Лизе еще в старой школе. Лиза предполагала, что виной происходящему Валька из параллельного класса. Худой очкарик тусил в сообществе готов на особых условиях: не красил волосы, одевался просто и стильно, не поддакивал Бальбо и не таскался за королевой. Красотка Мэри делала вид, будто покровительствует Вальке. Но Лизка слышала восторженные перешептывания одноклассниц: отец Вальки замутил крупный стартап в Калифорнии, получил гражданство и ждет, когда сын окончит школу и воссоединится с семьей.

Бальбо говорил, на Вальку очередь из девчонок, но Мэри вне конкуренции и своего не упустит. Лизке было пофиг, а вот Валька несколько раз навяливался проводить ее до подъезда и даже пару раз заходил — типа в гости.

Рассерженная не вовремя всплывшими воспоминаниями о королеве, Лиза ушла в комнату, захлопнула дверь, навалилась на нее спиной. Сжала кулаки, и длинные ногти впились в ладони. От ярости ее бил озноб.

Сука...

Лизу еще сильнее затрясло, она со всей силы вмазала пяткой по дверному полотну. И еще, и еще!

Сука! Сука! Сука!..

Арина

Утром Арина позвонила матери — попросила телефон батюшки — и зависла в интернете.

В прошлый раз она растерялась, погрузившись в бездну всякой нечисти: домовые, призраки, духи, ведьмы — и сотни историй, то ли выдуманных, то ли реальных, не понять. И немыслимое количество советов по приручению или изгнанию темных гостей. Задобрить, оставив угощения в разных углах. Три раза вымести квартиру и сжечь веник на открытом огне. Распахнуть дверь и, крича «пошел вон!», воткнуть шило в порог. И много чего еще. Она сопоставляла прочитанное с историей семьи самоубийц и понимала — не тот случай. На одном из сайтов случайно нашла упоминание о Черном Домовике, и будто кольнуло в груди. Старательно прочитала выводы, замечания и советы.

Теперь на ночь она зачитывала молитву с бумажки, присыпала пороги комнаты и лоджии солью, ставила свечу перед иконой и ложилась спать со словами: «Изыди, сила темная, на веки вечные в ту кромешную тьму, откуда явилась! Аминь».

Неделю жили спокойно. Правда, подвел отец. После ухода матери появлялся наездами, все говорил о бесконечности работы, но Арина заметила: он опять под хмельком. Вероятно, устав, отец скинул бремя забот в бездонную пропасть запоя. Два дня пил в своем кабинете на службе, на третьи сутки, ночью, его привезли угрюмые неразговорчивые мужчины в штатском, которых Арина видела впервые.

С утра отца трясло, к обеду он расхаживался, бодрился, пытался выйти на улицу, но, опрокинув стаканчик-другой, терял энергию и заваливался в кресло перед теликом. Тупо пялился в экран, курил, роняя пепел на пол, потом выпивал еще и засыпал. Утром, опухший, небритый, в своем мохнатом махровом халате похожий на медведя, разбуженного посреди зимней спячки, он виновато прятал глаза и, стыдясь, протягивал Арине деньги, умоляя сходить за «горючкой». Деньги Арина брала, но в ларек ходила Лиза.

Поведение Лизы удивляло Арину. До этого эпизода сестрица не реагировала на происходящее с отцом вовсе. Смотрела на его закидоны презрительно сморщившись, не выносила запоев, да и вообще была недружелюбна, за глаза называла отца ментом и редко выходила с ним на разговор. Зато теперь проявляла рвение, стремясь помочь. Появлялась дома сразу после школы — а это уже достойно записи в семейных мемуарах, — ходила по просьбе отца за водкой и сигаретами. И приносила всегда больше, чем требовалось, чему отец, естественно, был несказанно рад. Арина удивлялась, каким макаром школьнице отпускают спиртное на кассе. Не иначе кому-то из продавцов глазки состроила.

Арина не обсуждала с сестрой происходящее. Запрещать смысла не было: отец тогда бы просил ее либо звонил бы на работу. Сослуживцы никогда ему не отказывали. Сама Арина варила супы, жарила мясо — но ел отец крайне мало, — убиралась в его комнате. Она помнила: на четвертый день следует урезать порцию водки, на пятый — вызвать нарколога Семена Андреевича. Арина страдала, каждой клеточкой тела переживала состояние отца, в мыслях желая ему восстановления.

В тот вечер она зашла в его комнату после одиннадцати, когда он заснул, развалившись в широком кресле. Невнятно бормотал телевизор, тусклая лампа ночника вырывала из темноты неубранную постель, трюмо, приспособленное вместо стола, заветренные куски мяса на блюдце, пивные бутылки возле окна, пустые шкалики из-под водки. Арина проветрила комнату от жгучего запаха пота и перегара, собрала бутылки, отнесла в мойку стаканы и выбросила остатки еды.

Боковым зрением заметила бурое пятно на шее отца. Оставив тарелки, она присела, чуть оттянула ворот рубахи и отклонила его голову. Отец недовольно засопел, зашмыгал носом. Похожее на застарелый синяк, пятно уже плеснулось нитями к виску, заползло под волосы. Арина вспотела, в панике застучало сердце. Вчера подобного не наблюдалось. Упал и ударился? Кого вызывать — участкового врача, скорую, нарколога?

Она положила два пальца на выступающую артерию на запястье отца. Пульс как часы, чуть учащенный, но ничего тревожного. Откуда же пятно в такой цветовой палитре — от багрового до горчичного? Заныла собственная рука, и она откинула край халата. «Бабкин ожог» воспалился, налился красным и чесался, будто по коже прошлись крапивой. Надо наложить мазь, вспомнила Арина, два дня не мазала. И таблетки выпить.

Она мягко прижала пальцы отцу под висок, прямо к буро-желтым нитям, что как черви извивались по коже. Дикие фантазии заплясали в ее воображении. Это нити алкогольной зависимости опутывают отца. Вот она проводит ладонью по разводам и счищает их, словно остатки тонального крема... Когда-то она в мечтах представляла, как овладеет подобным методом.

В затылок стукнул молоточек. Арина качнулась, картинка прыгнула, и в темноте сознания появился яркий сине-желтый круг, схожий с пламенем газовой конфорки. Не осознавая действий, она толкнула огненный круг на бурые прожилки на виске отца, где лежали ее пальцы. Зачарованно следила, как круг вспыхивает, уменьшается до искры, устремляется вперед — и пропадает. Подушечки пальцев защипало, словно обожгло, и она отдернула руку. Быть такого не может! Отец во сне всхлипнул, а нити и вправду растворились.

«Видишь, получается! — прошептал внутренний голос. — Просто поверь и пробуй еще».

Арина взмокла, перенесла пальцы ниже по шее, туда, где разводы налились горчичным. Закрыла глаза. Темнота. Синий мерцающий круг ушел в темноту, и появилось легкое пощипывание в подушечках. Она не понимала как, но это работало. Разводы таяли, оставляя легкую желтизну. Она выполняла действие как заведенная, снова и снова. Пришлось расстегнуть ворот отцовской рубашки, чтобы удалить последние прожилки-нити в районе сердца. Отец спал, блаженно причмокивая, завалившись набок.

Вышла уставшая, с мокрой спиной. Руки ходили ходуном, ломило спину.

Решила пока не рассказывать о происшедшем Лизе. Если предположения верны, пить отец больше не должен.

Арина оттянула рукав — «паучье» пятно едва выделялось розовым.

Лиза

Лиза не поняла, почему отец так рано вышел из запоя. Это губило все планы, а ведь она так старалась! Чего стоила одна только договоренность с этим казахом на кассе «Пятерочки». Пришлось пообещать свидание, дать номер телефона и потом пару раз врать о заболевшей тетушке.

Но главное — договоренность с Черным рушилась на глазах. Пьющий чел для нечисти лакомый кусок, так она понимала ситуацию. Безвольный, неспособный к сопротивлению. Чем больше водки и глубже запой, тем легче забрать... ну что они там забирают — душу, жизнь? Ей пофиг. Поторопить бы Черного! Чего размусоливать, раз договорились — забирай ненужного и отдай то, что посулил.

Она уже чувствовала готовность принять обещанную силу, а тут такие дела...

Лиза страстно желала ускорить процесс, но не знала как.

Арина

Арину тревожила Лизина отстраненность. Сестрица не появлялась на кухне, когда там хозяйничала Арина, не прокуривала по часу уборную, не отвечала на стук в комнату.

Лизку удалось выловить в субботу после полуночи на кухне, когда она варила кофе.

Арина закрыла своим плотным телом дверной проем.

Чё надо, систер? — развязно спросила Лизка, прихлебывая из кружки.

Явно навеселе, подумала Арина, глядя на бегающие глазки сестры. Может и не получиться разговора.

Лиза, что происходит? Ты выпила, что ли? Ты хотела рассказать, что готовишься к чему-то, к некой новой роли. Что ты не зубочистка, помнишь?..

Лиза прищурилась, растянула тонкие, в черной помаде губы в злую усмешку.

Ты заканчивай, систер, с зубочисткой... Я не забываю никогда и мщу, понятно?

И, подумав, чмокнула губами, словно вспомнила.

Ладно, пойдем!

Схватила Арину за руку, а у самой ладонь как с мороза.

Ты не заболела, Лиз? Руки ледяные...

Да пошли, расскажу кое-что. Да и пора уже вас познакомить.

И потащила Арину в «пещеру» — так сестрица называла свою комнату, куда Арина с момента переезда заглядывала считаные разы.

С порога встретила полутьма. Пламя свечей выхватило затертый письменный стол. Шкаф-купе отразил в зеркале расхлябанную тахту, еще из старой квартиры, застеленную сереньким покрывалом. Со стен, с глянцевых плакатов, таращились, кривляясь, лица рок-идолов. Витал знакомый запах затхлости, парафина и сигарет.

Лиза подошла к облезлому столу, заваленному тетрадями и пустыми сигаретными пачками. Взяла книгу.

Садись, — кивнула Арине на тахту, сама же устроилась на стуле. — Выпить хочешь — для храбрости? Я почитаю тебе похожее на стихи — возможно, молитву, — а потом и покажу.

Просто расскажи для начала, — попросила Арина.

Хотя в голове роились, словно мухи, десятки вопросов, она чувствовала себя весьма неуютно. Сердце будто выстукивало: уходи, уходи, уходи... Но молоточек в затылке молчал.

И Лиза, отложив в сторону «Сад Демонов», коротко и доходчиво пересказала Арине историю своих отношений с готами. Описывая обряд посвящения, она сознательно пропустила сцену с котом, чтобы сдвинутая на психологии сестренка не зашлась в истерике цитатами из учебников.

Свое новое имя Лиза произнесла с нескрываемой гордостью:

Теперь я — Морана, что означает «черная луна». А еще я — Подрезающая нити жизней! Прикинь? Круто звучит!

Арина приподнялась, собираясь уйти и завтра же набрать номер матери и объявить страшное: ее младшая дочь в состоянии буйного помешательства, требуется лечение, а может, и изоляция.

Блин, Лиз, ты понимаешь, что это сумасшествие? Все эти твои посвящения, пентаграммы, готы, демоны, врата всякие... Ну для книжки еще пойдет, для романа ужасов. Но для жизни — точно нет. Ты кем хочешь быть? Нет такой профессии — гот. У твоих друзей родительских денег хватит ничего не делать. А у тебя? Тебе надо школу оканчивать, о будущем думать, Лиз, о профессии...

Ты меня не лечи! — заорала зло Лиза, вскочив со стула. — Задолбали нравоучения, психолог гребаный! Ты мне мать? С тобой поделились сокровенным, а ты — в мораль... А мне твоя мораль не уперлась. Ясно?

Запал злости кончился, как электричество отключили. Лиза выдохнула, присела на стул.

Мне, может, поддержка нужна от сестры, от крови родной...

«Вспомнила о родстве! — хотелось крикнуть Арине. — А когда мне надо было — ты отвернулась». Но не стала ворошить былое, решив, что пора этот балаган заканчивать.

Ну хорошо, извини. Морана так Морана. До обрезания нитей, надеюсь, тебе все же далековато. Ты показать хотела...

Хотела, систер. Пора, время поджимает! Только ты это... — Лизка метнулась к шкафу-купе. — Выпей, а? Так не зайдет. И под этим делом воспринимается легче, я знаю. На сухую жутковато.

Она сдвинула зеркальную дверь шкафа, выхватила бутылку рома, плеснула в круглые бокалы и один протянула Арине.

Давай выпьем, систер! Мы должны договориться, мы ж сестры. Заживем с тобой, блин, очень круто! Слово даю.

«Надо принять приглашение, — подсказал Арине внутренний голос. — Сыграй роль союзника, выведай тайны. Это пригодится».

Арина взяла бокал. Они чокнулись.

Лизка провозгласила:

За черных сестер! — И махнула залпом содержимое.

Арина едва не подавилась.

За кого?

За нас, систер. Сейчас поймешь. Пей, не бойся.

Арина глотнула раз, потом еще. Вновь захотелось убежать, но задница точно прилипла к дивану. «С утра звоню священнику, в обед тащу ее к врачу», — решила Арина и выпила до донышка. Ром показался сладким, словно медовая настойка.

Заплясала на потолке люстра, поплыла вбок этажерка с книгами, заколыхались свечи, распался на части скуластый овал Лизиного лица.

Помнишь, я о контакте говорила? Арин, только не бойся. У меня получилось! Я назвала его Черный. Ну или просто Чувак. Не знаю, есть ли у них пол, но мне мужская сущность по приколу.

Голос Лизки пробивался будто сквозь толщу воды, шипел, бурлил, терял окончания.

Ну что, систер, не боись! Это прикольно.

Лизка колыхнулась в сторону, вытянула из-за стола склеенные чертежные листы с пентаграммой красного цвета, кинула посреди комнаты. Стены качались. Казалось, с десяток свечей горело вокруг. Лиза шагнула в центр пентаграммы, развела руки в стороны, прикрыла глаза, заговорила нараспев:

Во имя Сатаны, правителя земли, царя мира сего, призываю силы Тьмы поделиться своей адской мощью со мной! Откройте шире врата Ада, явитесь из пропасти!

Пламя свечей зашипело, и часть их погасла. Сбоку на Арину дохнуло плесенью. Тень выделилась из стены — и обожгло липким холодом...

 

Арина очнулась от вони нашатыря. Осоловелая Лизка водила флакончиком перед ее носом.

Ну ты, мать, даешь! Чувствительная ты наша...

Где это?

Кто, Черный? Да кто его знает, отвалил. Он до трех ночи приходит и ненадолго.

Зачем это, Лиз? Откуда?

Арина чувствовала слабость, во рту пересохло, хотелось пить и спать одновременно.

Зачем? Мы теперь друзья типа, о бартере договорились, по-современному. Я ему — тело, душу, ну чела какого ненужного, а он мне — дар.

Арину бросило в жар.

Что значит «ненужного», Лиз? Как ты можешь так о человеке!

Да сиди, дай объясню.

Темные глаза Лизы лихорадочно горели, кончики пальцев вздрагивали.

Вот папаня-алкаш с душонкой его ментовской — нужен он мне? Нет. Вот и значит — ненужный...

Прекрати! Совсем дура? — Арина вскочила, задыхаясь, словно пробежала стометровку. — Ты сумасшедшая! Тебе к врачу надо! Это даже не смешно, это же отец...

Да сиди же! Сколько орать можно?

И Арина удивилась силе, с которой худая Лизка удержала ее за плечи. Будто мешок с песком на спину навалили.

Ты ж психолог. Спокойно все воспринимай, без эмоций. На клиентов тоже орать будешь? Так вот. Конечно, лучше молодого ненужного подыскать. Для тебя, например. Представляешь, двоих приведем ненужных — по дару получим, ты и я. Заклятия и наговоры. Например, на смерть. Это покруче любого киллера! Смерть без следов, прикинь? Начнем заказы брать, бабло грести. Ты в Париже, я в Москве — международный масштаб!

Страшно на такие темы разговаривать, только утренние полоски света и шум машин за окном вселяли в Арину уверенность. Она настроилась выведать как можно больше, но сестренка рассказала немного. Тварь оставляет ей знаки в книге — причем, как ни парадоксально, это Достоевский, «Преступление и наказание», — но интерпретация этих знаков дается Лизе с трудом.

И для каких-то целей гостю из Тьмы нужна Арина.

Семейное

Проспав до обеда, Арина увидела пропущенный вызов от матери. Перезвонила, но та не ответила. Зато от нее пришла СМС с номером и именем «Пантелеймон». Арина порадовалась и пошла умываться.

Лизка уже умчалась, и Арина набрала номер батюшки. Сработал автоответчик. Попыталась еще раз и оставила сообщение и свой номер в надежде, что священник откликнется. Но тот молчал, пришлось весь день то и дело звонить самой.

Пантелеймон ответил к вечеру. Долго слушал и кряхтел в трубку, наказал прийти в церковь: он напишет молитв, даст свечей и иконку, объяснит последовательность действий. Если не поможет, согласует день и прибудет лично.

Арина задумалась. Отец не пил уже, наверное, с неделю, за него переживать нечего, а значит, сработал ее терапевтический метод вкупе с бабкиным «паучьим» пятном. Хотя был нюанс. Приходил отец теперь раньше обычного, подавленный, кислый какой-то, бледный. Может, на работе нелады. Разберется — поправится. Он наливал кофе и запирался в комнате, даже и не ел ничего. Она предполагала, что отец читает.

Арина вдруг подумала: вот решит Лизка — и ненужной окажется она. Сожрет ее темная сущность, высосет энергию, и плоть увянет. Так в интернете знающие описывали. По-разному бывает: с кем-то нечисть расправляется быстро, а некоторые годами сопротивляются или в монастырь сбегают. Кто-то выкарабкивается...

От этих мыслей стало неуютно, и она поехала на выходные к деду. На всякий случай.

В пятницу в час ночи пришла эсэмэска: «Не жди. Я на даче у Вальчека. Нашла ненужного? Вальчек, кстати, подходит. Черного не бойся — просила тебя не трогать».

Вальчек — Валька из параллельного Лизкиному класса. Высокий худой ботан. Приходил как-то к ним. Вообразил, поди, что симпатичен сестрице, а та его на мясо приготовила, вот дела...

«Молодец, Лизка, обо всех позаботилась», — помрачнела Арина, словно предчувствуя, как стремительно стягивается вокруг семьи роковое кольцо, нечто страшное, неминуемое.

 

Она узнала о смерти отца в субботу ближе к обеду. Деду звонила мать: приехала к ним домой за какой-то мелочью, а там... Арина не смогла в это поверить. Не мог отец вот так, без причин, выйти в окно, ну никак не мог! Сознание не принимало новость, выключалось, будто неисправная лампочка. И позже заключению медиков о стремительно разросшейся опухоли не поверила. Вздор, так не бывает: такой здоровяк, и не пил же.

И почему в окно?..

Афишировать самоубийство сотрудника руководство местного ГУВД не решилось, оформили как несчастный случай. Хоронили с почестями.

В день похорон шел снег, и стоянку перед кладбищем замело...

Лиза

Лизу на похоронах терзал лишь один вопрос. Раз отец ушел — значит, должен проявиться дар. И Черный это подтвердил. Но надо было проверить. Вопрос — на ком? Не сестре же подрезать эти нити...

Неделя прошла без локальных столкновений. Лиза удивлялась: систер тупо зависает вечерами в комнате, на аромат кофе не выползает, на французские песни не реагирует. Не налетает ястребом, не сыплет упреками и психотерминами, а главное — не вызвала для инспекции маман.

Мать приехала сама, привезла всякой еды, оставила некислых деньжат. Так Арина и тут ноль внимания, вышла только после длительных уговоров, бледная, нахмуренная, будто диссертацию строчит. А может, и вправду пишет, кто ее знает. Курить начала, и это стало потрясением для Лизы.

Пора запускать план Б, решила Лиза, и окончательно перетащить систер на свою сторону. Черный просил, но она не могла понять, в чем тайный смысл. Разве что темным силам нужен союз двух сестер...

Она поправила прическу, захватила пачку Vogue и выдвинулась.

Постучавшись, вошла сразу, не дожидаясь ответа, в привычной для себя манере. Стенка из «Икеа» вытянулась вдоль стены от окна, на стене над столом фото отца в форме, он смотрит вдаль, сдержанно улыбаясь. Забитая книгами полка, рюкзак в углу. и воздух, пропитанный никотином. И Арина.

Минуту назад Лиза была уверена: зайдет и увидит, что систер забралась на кровать с ногами, забилась в угол с книгой типа «Узник Азкабана». Она заходила разок без хозяйки, видела обложку под кроватью. Но нет.

По-турецки поджав ноги, Арина сидела в центре комнаты на полу перед компом. На коленях у нее лежала раскрытая книга, справа в пепельнице дымилась сигарета. На Арине была майка, которая скрывала рыхлые плечи и подчеркивала объемную грудь, распущенные волосы спускались на спину, солнце высвечивало пухлые щечки, морщинки сбегались к переносице.

Кого она напоминала? Лиза напрягла память. Точно! Прямо молоденькая Бриджит из фильма «Дневник Бриджит Джонс». И сцена схожая — там героиня сидит с книгой на кровати практически в позе лотоса.

Систер... — Лиза присела рядом. — Ты курсовую пишешь?

Арина отложила книгу, и Лиза усмехнулась, пробежав взглядом по цветному корешку.

Вот, правильное чтение, медитативное! «Молот Ведьм» — это по-нашему.

Послушай, — Арина строго взглянула на младшую, — иди уже. Я занята.

Момент! Есть предложение, от которого ты не должна отказаться. У наших туса намечается завтра. И знаешь у кого? У Мэри! Ну помнишь ту стерву, дочь мэра, я фотку показывала? На ее квартире сейшен.

Короче.

Лиза вспыхнула. Разговор не складывался, пришлось выложить приглашение в несколько сумбурном виде. Она и сама не понимала, зачем Бальбо понадобилось звать Арину. Пытала его ласками, поцелуями — но добилась лишь невнятного мычания про знак свыше. Какой знак, от кого?

Уходя, Лиза хлопнула дверью, и фотка отца на стене качнулась.

Арина

Приглашение на вечеринку готов Арину не тронуло. Не видела она смысла переться в незнакомую компанию. Разве что отвлечься... Давно ни с кем не общалась. От институтских подруг отмахнулась, матери некогда — та сплошь в партийных процессах, и она залипла тут среди этих фолиантов. Книги по мистике и оккультизму — кто бы мог подумать, что ей, психологу, это станет интересно? Но про врага надо знать все. Иначе — как бороться?

Впрочем... Арина погрузилась в раздумья, потерла широкий лоб. Сестрицу не мешало бы проконтролировать, больно много ненависти вылилось в свое время в адрес несчастной Мэри. Распушила Лизка хвост со своим посвящением, с новым именем Морана и мистическими премудростями. Как бы чего не натворила.

«Надо обязательно сходить, — тоном, не терпящим возражений, сказал внутренний голос. — За Лизой приглядишь, людей посмотришь, развеешься».

Словно итог подвел, усмехнулась Арина. Хуже точно не будет.

Не было еще случая, чтобы она голоса ослушалась: была убеждена — подсознание всегда советы нашептывает верные.

С момента трагического случая с отцом Арина отметила ряд перемен, но не в Лизе, не в окружающей жизни. В себе. Изматывающая боль в затылке пропала и возвращалась в моменты, когда Арина замечала на людях нити, как было у отца. У одних на щеке — чаще всего цветом уходящие в желтизну, у других возле уха — обычно бурые, у третьих на шее — всегда розовые, разбегающиеся в районе кадыка. Тогда молоточек звонко долбил в затылок, и она воспринимала сигнал, и всматривалась пристально, и видела симптомы надвигающейся беды. Но не могла понять, как это интерпретировать, как реагировать, в конце концов. Воспоминания об удалении нитей у отца вызывали состояние лихорадки.

Она искала ответы — в книжках, на сайтах, на форумах. Просиживала по полночи, отсыпав вокруг себя защиту солью — на всякий случай. Ответа не находилось.

Мистическое

На вечеринку сестры припоздали. Долго ждали такси: на мосту через канал скопилась пробка. Усатый охранник на въезде минут пять созванивался с хозяйкой, потом петляли во дворах, искали нужный дом. Будто в сказку попали. Лес по кругу, канал белой змейкой вдали, дома в финском стиле, пятиэтажки современные разноцветные, подъезды в стекле. Детские площадки расчищены от снега, в каждом дворике елка, гирлянды повсюду. Душевно. Празднично.

Арине очень понравилось. Лиза поругивалась.

Гостей на вечеринку собралось немного, практически все знали друг друга. Тут и там звучали возгласы, смех, царило всеобщее оживление. Арина поздоровалась с Бальбо, которого не сразу узнала, отметила его болезненно-белое лицо в очках а-ля сварочные, худобу тела в наглухо застегнутом кожаном пиджаке. Он снисходительно улыбнулся, и Арина, почувствовав сигнал в затылке, разглядела едва заметные синие прожилки на его бритом виске.

В холл выскочил дылда Вальчек, улыбаясь, раскланялся, точно клоун, и она кивнула, а Лиза как будто не обратила внимания. Из зала, шурша пышной юбкой, выплыла Мэри. Волосы выкрашены в цвет мяты, хрупкие плечи в черном жакете с декольте, на талии серебром рассыпались массивные застежки, на стройных ногах ажурные колготки. Изогнутые, словно в удивлении, брови, жемчужины пирсинга в носу и легкий ошейник из крестов на шее.

Бальбо поспешил представить Арину хозяйке. Мэри снисходительно улыбнулась.

Арина словно увидела себя со стороны — в джинсах, в сером блузоне, с дурацкой косичкой, которую Лиза не уговорила распустить — и сразу почувствовала себя не в своей тарелке.

Квартира поразила Арину роскошью и размерами. Стены были точно выложены из мрамора, и она даже потрогала гладкую поверхность. Ей не понравилась вычурная мебель в позолоте и избыток хрусталя на люстрах, зато порадовали строгие линии узоров лепнины, разбегавшихся по стенам и потолку, и обилие пейзажных картин.

«Наверное, так и должна жить дочь богатого человека. Ничего удивительного», — подумала Арина, усаживаясь рядом с Лизой на краю массивного стола, уставленного тарелками. Бутылки с яркими этикетками в живописном беспорядке кучковались на отдельном столике. Выключили верхний свет, зажгли стоявшие на столе свечи в медных подсвечниках. Потянуло парафином и ароматом мяса с кухни. Мэри включила Ceremony, последний альбом группы The Cult. Взвыла гитара, вступили ударные, и Лиза сморщилась: из всех готик-групп эта была ее самая нелюбимая.

Гости загалдели, захлопали выстрелы шампанского, застучали, словно в ксилофон заиграли, вилки — веселье началось.

Арина представляла себе вечеринку готов иначе: какие-нибудь завешанные темным полотном комнаты, дрожащие огоньки свечей в глубинах зеркал, серебряные подносы с горками... наркотиков, наверно. Но нет — в реальности будто встреча школьных друзей.

Она сканировала поведение Мэри, отмечала ее высказывания, шутки, ужимки и режущее глаз лицемерие. Арина отнесла хозяйку именно к лицемерному типу, который пребывает в уверенности, что окружен всеобщим поклонением и обожанием, но не имеет четкой самоидентификации.

А салаты покупные, — фыркнула сестре на ухо Лиза.

Арина пила шампанское как воду, и это помогло снять напряжение. Она перебрасывалась пустыми фразами с Бальбо, а тот трещал без умолку, рассыпая свое обаяние направо и налево. Суетилась дородная тетка, разнося горячее, и до десерта, в общем, ничего особенного не произошло.

Потанцевали. Парни раскурили косяк на лоджии, квартиру заволокло сладким запахом анаши, и хозяйка потребовала разжечь сигаретку лично для нее.

Лиза, раскрасневшаяся, довольная, отыграла пару песен из старого репертуара, потом одну вещицу All about Eve*8— лучшую, на ее взгляд, — сорвала аплодисменты и раскланялась. Мэри, как заметила Арина, слушала концерт с покровительственной полуулыбкой, в ладоши хлопала наигранно.

Потом включили свет, затушили свечи. Принесли чай. Вино и шампанское сдвинули на край стола, в центр выставили торт — черный, вытянутый, словно гранитное надгробие. Зашуршала в зоне кухни кофемашина, выплеснув в воздух густой аромат кофе. Праздник близился к завершению.

Бальбо выступил с пафосной речью о болезненной чувствительности готов к дисгармонии, о неприятии ими обыденности, об обществе, которое не знает культуры готов и боится их. Мэри, покачивая бокал в руке, добавила про кажущуюся мрачность и замкнутость членов общины, которая вызывает в людях страх и непонимание. И Бальбо, подхватив, привел примеры случаев, как готов путают с сатанистами, как приписывают им ужасные наклонности и пугают ими детей. Мэри подчеркнула, что многие готы, и она в том числе, вообще не могут смотреть телевизор, где сплошь вульгарная реклама, фальшь в глупых передачах и фильмы, призывающие к распущенности.

Арина ощущала себя сидящей в зрительном зале. Спектакль закончился, и актеры вот-вот начнут кланяться.

Молодые люди за столом откровенно зевали, не обращая внимания на поданные чай и кофе, небрежно опрокидывали фужеры с вином, не вслушивались и не вступали в разговор.

Арина засобиралась было домой, когда захмелевшая Лиза объявила об игре. Это прозвучало неожиданно.

Есть предложение, челы, — сказала сестрица, доставая объемную колоду карт. — Забавная развлекалочка. Забирает похлеще музыки и травки. Хотите узнать, что готовит вам судьба в скором будущем? Так вот, эти карты покажут. Расслабьтесь! — усмехнулась она, заметив удивленные взгляды. — Я не цыганка, но могу погадать на дорожку.

Арина знала об этой игре и задохнулась, предположив возможную карту для себя. Запрыгали в голове фантазии и желания. Любовь, Страсть, Знание, Подарок, Путешествие или Известие — все равно, она готова ко всему! Но лучше бы Знание... или все же Страсть?

Она запомнила все карты. Поковырялась вчера в рюкзаке сестренки, пока та мылась. Сигареты, тюбик черной помады, проездной, зажигалка, два презерватива и колода карт. Карты оказались хороши: из плотного картона, приятные на ощупь, с качественной полиграфией. Цветные картинки, и красным понизу выдавлены интерпретации. Вот сундук с рассыпанными монетами — Деньги; девушка задумчиво смотрит в окно — Печаль; дама в пурпурном платье сдвигает в сторону занавес — Желание; зловещая тень замерла в переулке между домами — Враг; глаз в центре расходящихся солнечных лучей — Постоянство; собака, застывшая у могильного креста, — Верность; черная кошка перебегает дорогу — Опасность; коробка с синим бантом — Подарок; рыбы в голубом озере — Удача; башня на одиноком острове — Тюрьма. Ну и далее — Известие, Встреча, Любовь...

Карту с надгробным крестом на кладбище Арина тогда аккуратно спрятала в кармашек халата.

Разговоры приутихли, челы внимали с осоловелыми лицами.

Мэри вальяжно взмахнула перчаткой:

Что-то новенькое. Дерзай, Элли, сдавай!

Королева, блин, — буркнула Лиза, тасуя колоду.

При всех презрительно, сквозь зубы, назвать ее Элли, словно собачку! При всех! Ну, готовься, сука...

Арина видела, как Лиза жестко поджала губы, как напряглись ее плечи и вспотели ладони.

Со слащавой улыбкой, не торопясь, Лиза доставала из колоды карты — вверх рубашкой в черную сетку с крестом в центре — и подавала гостям по очереди. Получивший переворачивал карту и показывал присутствующим.

Бальбо досталось Путешествие — кони несут карету по пыльной дороге. Он по-мальчишечьи показал окружающим сначала карту, а затем язык, на кончике которого блестел серебряный шарик.

Арина получила карту Знание — раскрытую книгу под свечой. Ей понравилось: знаний много не бывает.

Соседу хозяйки, молодому парню с ирокезом, досталась Страсть — сердце, пылающее огнем, и Мэри тоскливо вздохнула.

Когда хозяйка получила карту, все замерли и разговоры стихли. Мэри закрыла глаза, прошептала что-то, и Арина прочла по ее губам: «Господи...» Предчувствие? Арина не поняла, взглянула на сестру. Та взирала на Мэри с едва заметной усмешкой. Арина знала совершенно точно, что та карта уничтожена, разрезана ножницами и выброшена в окошко. Ветер развеял послание Смерти.

Мэри перевернула карту.

Ангел с красным крестом склонился над человеком в кровати — Болезнь.

Хозяйка побледнела, вскочила с места, щеки вспыхнули гневным румянцем. Она швырнула картонную карточку в лицо Лизе:

Ты совсем сдурела! Зачем гадишь в гостях? Бальбо, что за хрень вообще происходит? Зачем мы позвали сюда эту...

«Ненормальную, договаривай», — усмехнулась Арина. Интересные у них отношения в сообществе. Дружные.

Лиза выглядела растерянной.

Мэри, прости, но я вообще не при делах. Так карта легла.

Бальбо ее не поддержал:

Лиз, ну убрала бы негатив! К чему такие подставы среди своих?

Арина выдохнула. Как она вовремя прошерстила Лизкин рюкзак! Если бы Мэри выпал крест на кладбище, неизвестно, чем закончилась бы вечеринка.

Самый негатив, Бальбо, и так убрали, поверь мне, — покраснела Лиза и сердито взглянула на Арину: — Чего расселась? Поехали!

Мэри выскочила из-за стола, подбежала к зеркальному буфету, выудила бутылку виски с красной этикеткой, трясущейся рукой налила полный бокал и выпила залпом. Лицо ее скривилось. Икнув, она зажала ладонью рот и убежала в сторону ванной.

Вечер расстроился окончательно.

В такси Лиза жеманно пародировала Мэри:

Мы, готы, не любим общество с его стандартной массовой культурой. Не терпим пошлости и ограниченности... Сука! А ты? Как ты посмела забрать карту, систер? — набросилась она на Арину. — Кто вообще позволил рыться в моих вещах?!

Ты. Своим поведением. Ты же копаешься в моих, — парировала Арина.

Снежинки кружились вдоль шоссе, и она улыбалась.

Ладно, понаблюдаем теперь, — буркнула Лиза.

Понаблюдаем, — согласилась Арина.

Надо ли рассказывать Лизке, как она поддерживала Мэри, пока та выворачивала над унитазом содержимое желудка? Как умывала точеное личико хозяйки ледяной струей, и та пофыркивала, будто лошадь на водопое? Пока Лиза миловалась на лестнице с Бальбо, Арина с закрытыми глазами считала удары в затылок и исходящие импульсы, посылая их в тонкую шею хозяйки, туда, где узелок бледно-розовых нитей набухал стремительной чернотой.

Как Лиза смогла вызвать смертельное отравление, не касаясь Мэри в принципе, казалось Арине непонятным. Оставалось надеяться, что она, Арина, успела и беды не случится.

Дома сестры не разговаривали.

Черт-те что, а может, и ведьма...

В среду Арина решила действовать по намеченному плану борьбы с нечистью. Дожидаться развязки истории с Мэри не имело смысла. Бальбо, которого она встретила накануне у кассы магазина «Пятерочка» на углу их дома, с каменным лицом сообщил неприятное: Мэри впала в кому и находится в Бурденко, в реанимации, в крайне тяжелом состоянии.

Лизка не скрывала усмешки. Еще неделю назад Арина объяснила бы ее поведение эффектом Розенталя, который состоит в том, что человек, уверенный в чем-либо, истолковывает происходящее так, чтобы это подтверждало его убеждения. Арина бы объяснила, не случись ей самой стать свидетелем и участником инцидента.

Обида и гнев вскружили Арине голову. Неужели ее хлопоты пропали даром и девочка умрет? Разозлившись, открыла ноут, пару часов просматривала подготовленные файлы, анализировала разные сущности, выползавшие в свое время на свет и кем-нибудь зарегистрированные. Пришла к выводу, что, как ни крути, Лизка прикормила поселенца — сущность, паразитирующую на энергетике человека. Значит, должна быть и личность, эту гадость подселившая. Осталось найти загадочную персону, и побыстрее: все и так далеко зашло. Как помогла темная сила Лизе — вторичный вопрос. Страшно — что сестрице понравилось.

Решив опробовать одну идею, Арина открыла нужный сайт, пробежала глазами инструкцию и отправилась в торговый центр. Для ритуала изгнания требовалось прикупить пару предметов.

На обратном пути Арина проверила почту. Заглянула и в ящик старухи-соседки, с номером семьдесят один. Внутри виднелся конверт. Черт! Для ее плана совершенно необходимо было его достать, но как? Арина сбегала домой, нашла отвертку, отогнула дверку почтового ящика и выудила извещение. Из собеса. Пожелтевшее от времени. Больше двух лет пролежало. Старуха в ящик не заглядывает?

Поднявшись домой, Арина зашла в спальню и ужаснулась. С утра в комнате царил относительный порядок, но сейчас... Кровать словно перевернул ураган. Вздыбленное одеяло, подушки на полу, скомканная простыня забилась в угол, а по матрасу темно-зеленой каймой бежала плесень. Спазмы схватили низ живота. Арина зажала рот ладонью. Хотелось сбежать сейчас же, сию секунду, к деду, к матери — куда угодно, но прочь отсюда, навсегда, насовсем!

Взгляд упал на лежавшее на полу перевернутое фото. Она подняла рамку. Серые бревна барака, стройная мать в легком пальто в обнимку с отцом в форме — он еще капитан, — а рядом Лиза в розовой шляпке и сама Арина с вечной косичкой и в джинсах.

Она всхлипнула — и успокоилась. Не сейчас, не раскисать! Она нашла метод, и надо пытаться. Это их квартира. Это ее сестра. В конце концов, двадцать первый век на дворе! Ну а не получится — тогда к Пантелеймону.

 

Позвонив на работу, она взяла три дня за свой счет, невзирая на ропот заведующей. Оделась и помчалась на почту. Под ногами хлюпало, снег таял, чтобы утром высыпать вновь и позже так же исчезнуть под моросящим дождем. Погода ее бесила.

На почте, которая облезшей витриной напоминала сельпо в деревне деда, толстуха с сиреневой челкой буркнула из грязного окошка, что на Сотникову из семьдесят первой квартиры восемнадцатого дома ничего не поступало. Большего Арине и не требовалось, прихватила только пару пустых извещений.

На кухне она аккуратно заполнила почтовый бланк. Отломила от подобранной на улице деревяшки острую щепку. Кончиком ножа, купленного в торговом центре, начертила внутри щепы треугольник и аккуратно, в серединку, воткнула лезвие. Зачитала с листка молитву, хранящую от ведьм и колдунов. После чего бережно завернула щепку в листок с молитвой и перекрестилась. На лоджии загремело, будто таз на пол бросили, и Арина едва не выронила сверток. В затылке заломило, в сознании роем понеслись картинки. Тень со стены прыгает на кровать, заливает белье вонючей болотной слизью... Тень носится по комнате, летят в стороны книги с вырванными страницами... Тень срывает шторы с окна, и в проеме двери, ведущей на лоджию, появляется веревка с петлей. Гомерический, оглушающий сознание хохот разрывает тишину комнаты.

Арина мотнула головой. Может, сегодня к деду уехать? Квартиру на продажу или на обмен — и забыть, чтоб ни сном ни духом...

«А Лизка? — возразило подсознание. — Морана, или кем там себя возомнила твоя сестренка, утонет ведь в этом дерьме».

Точно утонет! — всхлипнула Арина.

Не сдаваться. Не сегодня. Осталось чуток напрячься. Перетерпеть страх, боль эту преодолеть — и все будет оки-доки.

Две таблетки анальгина полетели в рот. Стакан воды, глубокий вдох, выдох... Полет нормальный.

Взяв стул, Арина приоткрыла входную дверь и навесила цепочку, оставив щелку, чтобы слышать и смотреть. Налила кофе и засела, вслушиваясь в тишину лестничной клетки. Решила отследить перемещения бабки, а предлог войти уже приготовила.

Два раза Арина впадала в дрему. В обед приехал сосед из квартиры напротив, было слышно ворчание его собаки. Следом молодой человек с мотком проводов в руках — наверное, слесарь из ЖЭКа — минут пять стучался в однокомнатную слева, так и ушел ни с чем.

Семьдесят первая безмолвствовала. Арина пересекла на цыпочках площадку, прижалась ухом к потрескавшемуся дерматину бабкиной двери. Тишина.

К пяти вечера игра в шпионов ей надоела, и она перенесла бдения на следующее утро.

Лизе рассказывать не имело смысла. Сестрица ее точно не замечала, пришла к ночи и заперлась в комнате.

Арина ночевала на кухне. Перенесла туда одеяло и подушку, присыпала солью все пороги и зажгла свечу. Долго шептала молитвы, глядя на изможденное лицо старца на иконе.

 

Цепочку на дверь Арина вывесила в восемь утра, только Лиза выпорхнула в школу. Минут через двадцать лязгнули двери лифта: открылись и закрылись. Знакомый звук прозвучал как сигнал.

Арина выпрыгнула на лестницу. Никого. Потянула носом. Запах! Тот самый — специфический, земляной. Сегодня с «ароматом» тухлятины, подумалось ей.

Как прозевала бабку, непонятно. Она вдавила кнопку звонка у двери соседки и слушала, как трель убежала вглубь квартиры, чтобы не вернуться. Арина нажимала снова и снова и долго удерживала, пока не устал палец. Тишина. Она приложилась ухом.

За дверью громыхнуло, заскреблось, и Арина отскочила.

Дверь открылась медленно. Арину обдало волной спертого, затхлого воздуха. Так пахнет обычно в помещениях, где никто не живет.

Старуха подняла мутный, невидящий взгляд. Седые космы так же торчали из-под изъеденного молью платка, все та же кофта с поблекшими цветами, и воняло столь же невыносимо.

Соседка молчала.

Почта. Письмо вам.

На почте работаешь? — спросила бабка.

Да вот, устроилась, — соврала Арина и показала письмо. — Вам заказное.

Старуха протянула руку. Пальцы с потрескавшейся кожей в оспинках дрожали. «Сколько лет карге?» — удивилась Арина. Бабка мерзко скривилась, точно она сказала это вслух.

Расписаться бы надо в извещении.

Соседка отступила внутрь:

Ручку возьму.

Арина шагнула следом, внутренне содрогаясь. Прикрыла за собой дверь и огляделась. Зеленые некогда обои поблекли. Истертый линолеум; рассохшийся, обветшалый шкаф с когда-то резными и лаковыми дверками. И везде толстый слой пыли, точно снег в апреле. И потрескавшаяся вешалка с обломанными крючками, и мятая женская шляпка на полке — все вызывало ощущение заброшенности. Шляпка Арине понравилась: когда-то модная, цвета шафран, в коричневую полоску, поверх лента в ванильных разводах.

В глубине квартиры забулькало, и сердце Арины рухнуло куда-то в живот. Из-под шкафа выползла мокрица.

Арина отерла лоб. Вот так дела...

С кухни донесся шум. Она спохватилась и, развернув бумажку, с силой воткнула щепку за дверной наличник, так что кончик едва виднелся.

Где там галку поставить? — Старуха выступила из кухонного проема.

Арина вздрогнула и протянула извещение.

Бабка задумалась.

Не видела тебя на почте. Елену подменяешь?

Зинаида попросила занести, — вспомнила Арина бейдж у толстухи. — Сиреневая челка.

Ну да. Работает еще, значит... — проскрипела соседка.

Состояние ее менялось на глазах. Лицо побледнело, осунулось, и усилился запах. Арина едва сдерживалась, чтобы не зажать нос.

До свидания, — кивнула она и выскочила на площадку.

Возле своего порога обернулась.

Старуха задыхалась. Лицо ее кривилось в судорогах и умоляюще смотрело слезящимися глазами. Можно было подумать, что силы окончательно покидают высохшее тело.

Прозевала я Зойкино племя! — громко зашептала старуха. — Сначала-то гладко шло, ладно... а тут вы понаехали, лишние... А времени нет, было да вышло мое время... И дел-то осталось всего ничего, да не успела... А тут вы — лишние....

Она вцепилась в косяк, и Арина поняла — получилось. Лицо старухи подернулось серым. В тихой ярости она зашипела:

Что же ты с бабушкой делаешь? Вместо помощи...

Простите, — пробормотала Арина, не смущаясь. — Вас собес пенсии лишил?

Ох, затеяла ты не к месту... О другом бы подумать... Молодая еще, столько радости впереди, столько горя...

Арину отпустило. Опасаться было нечего: старуха бредит и, значит, щепка, молитвой заговоренная, работает.

Заберите свою гадость из нашей квартиры! И эту еще, — Арина закатала рукав. — И мы квиты.

Старуха поперхнулась, закашляла.

Это дар тебе, глупая... уже пользовалась... Ведь нравится? Так и скажи. Не всем дано, а тебе просто так досталось.

Арина нахмурилась, мысленно перебирала за и против, пытаясь осознать, в кайф ли ей видеть нити болезней и пятна смерти на каждом втором человеке. Возникает ли радость от понимания, что вылечить болезнь и даже победить смерть — в ее силах? Чувствовать себя всесильной... От этого ощущения начинает плющить, а со временем возникает самая жуткая, несравнимая даже с героиновой зависимость...

Она боялась признаться, что ей это нравится.

Разве не к этому она стремилась, не этому училась, не ради этого расписывала планы? Помогать — корректируя, спасать — вытаскивая из пропасти суицидальных стремлений. Училась помогать, но только словом. Тут же другое, но по сути — то же самое. Только круче. Убедительнее. Эффективнее. Пока не всегда получается определять сущность этих нитей и пятен, их отношение к возникающему недугу, или губительной привычке, или скорой смерти. Но она в начале пути, и постижение этого дара открывает ей путь ко всем целям из секретного файла, вплоть до переезда в люксовую высотку на улице Ке-де-ла-Гар! Но...

«На кону слишком многое, — зашептал внутренний голос. — Вот именно сейчас твоя сестренка — которую ты упорно называешь сестрицей с оттенком иронии, — твоя младшая сестренка в опасности. Та самая маленькая дрянь, что мешала тебе готовить уроки, читая вслух книжки в старом холодном доме. Та, что упорно тянула шпагат на сыром линолеуме кухни, только чтобы утереть нос одноклассникам, гнобившим за маленький рост. Та выскочка, решившая стать художницей и написавшая твой портрет в виде колобка с косичкой. Та, что подростком заставила тебя, старшую, замереть в восхищении и зависти от звуков гитары и безупречного голоса. Та, которую провозгласили Мораной и якобы наделили способностью убивать. Эта заблудившаяся девчонка — твоя родная кровь, которую нужно спасать. Слышишь, Арина? Да гори они огнем — Париж, твои амбициозные планы и вся нечисть вместе с ними! Скажи этой твари об этом. Скажи!»

В горле запершило. Арина прокашлялась и подумала, что с удовольствием выпила бы воды.

«Говори же! — заорал внутренний голос. — Не медли! Ты никогда не простишь себе еще одну потерю!»

Она вздрогнула, вспомнила вдруг отца, его скупую улыбку, задумчивый взгляд и звезду на могиле.

И сказала, глядя мимо бабки:

Это вы Лизе дар преподнесли? Она человека пыталась убить...

Старуха засопела.

И Арина решила: «Тянуть дальше нет смысла. Сестру я тебе не отдам. Никогда!»

Парижская высотка окончательно растаяла в промозглой московской реальности.

Забирайте свое у меня и у Лизы. И поселенца забирайте. Тогда и я свое заберу.

Да не отказываются от дара... Невозвратное это.

Арина почувствовала некое радостное возбуждение, непонятное ей самой, и удивилась.

Бабка словно заметила искорку в ее взгляде.

Лиза кто — мне неведомо, другим ничего не давала. Подожди-ка, помогу еще разок, а ты — мне потом...

Спустя минуту, шаркая и задыхаясь, бабка кинула через порог ту красивую шляпку:

Положи на лоджию, а внутрь — хлеба с плесенью. Любит его. Оставь и уйди. Как вой услышишь, накрой зеркалом и мне принеси. Потом скажу, что дальше делать.

И старуха хлопнула дверью.

Арина сморщилась, двумя пальцами взяла шляпку и унесла на кухню. Хлеба с плесенью не нашлось, кинула внутрь черствую горбушку. Вынесла на лоджию, захлопнула дверь — и бегом обратно. Сердце стучало, как у кролика: тук-тук, тук-тук. Присела, выдохнула, закурила сигарету.

«Итак, началась битва».

Пока курила, смотря в холодное окно, вспомнила про зеркало. Достала из сумочки — маловато. Вроде у Лизки есть приличных размеров круглое, но комната закрыта.

Она метнулась в ванную — ничего подходящего, со стенки же не снимешь. Ах, ну конечно! Всплыло в памяти ее настольное зеркало — в серебре, на ажурной подставке — в спальне. Красивое, так жалко отдавать!

На лоджии загрохотало, вой стеганул Арину жгучим кнутом. Пора! Она перекрестилась, прочла «Отче наш», еще раз перекрестилась и, войдя в комнату, первым делом метнулась к зеркалу на подставке.

Уф, на месте! Целое.

Положила шляпу с зеркалом на коврик у бабкиной двери. Позвонила. Тишина. Врезала разок кулаком в облезший дерматин и отошла к своему порогу.

Дверь приоткрылась, старуха посмотрела на коврик, сморщилась:

Ты должна до места доставить, как договаривались.

Арина вспыхнула:

Мы не договаривались ни о чем. Забирайте!

Старуха шваброй подтащила зеркало и мятую шляпку, перенесла через порог и толкнула поглубже в коридор.

Ну иди, шустрая, свое забирай.

Передумала я. Живите теперь с этим.

Тяжелую дверь Арина закрыла с громким щелчком, будто точку поставила. Вздохнула с облегчением.

«Пора бы и ужин приготовить. Лизка подъедет — посидим, поболтаем. Теперь все будет по-другому».

Стоя у плиты, Арина взглянула на запястье. Пятно едва розовое, а вдруг к утру исчезнет совсем? Эта мысль почему-то немного расстроила.

Последний бой

Лизу провожал Бальбо. Они медленно брели с автобусной остановки, снег скрипел на протоптанной дорожке, подморозило, и дышалось легко, свежо и радостно. Бальбо рассказывал про Мэри. Та еще была в госпитале, но вышла из комы, и состояние ее считали стабильным. Причину недуга врачи определить не смогли, списывали на отравление.

Лиза недоумевала, злилась и готовилась к разговору с Черным. Разве это дар, если не работает нормально?

Может, ко мне? Диск последний вчера зацепил. Помнишь The Beauty of Gemina*?9— Бальбо остановился и взглянул ей в глаза, голубые и холодные, словно звезды.

Еще бы не помнить! — улыбнулась Лиза.

Под эту музыку они целовались и всякое такое. И захотелось к нему, но звонила Арина и просила появиться, не задерживаться. Какое-то дело у нее. Хотя... дело наверняка несрочное, подождет систер. Музыка, вино, то да се... Они ж недолго.

Квартиру заполонили запахи. Курица допекалась в духовке, картошку Арина укутала в покрывало и, открыв вино, успела сделать глоток — за победу. В ней Арина не сомневалась ни капельки. Даже пятна плесени исчезли с кровати в спальне. Она проветрила комнату и зажгла там ароматизированные свечи. Хотелось наконец-то поделиться событиями с сестрицей. Лизка, правда, где-то застряла и телефон не брала, хотя вызовы проходили.

Долгожданная трель дверного звонка оторвала Арину от созерцания пейзажа за окном. Побежала открывать. Щелкнул замок, и ввалилась Лиза.

Пьяно хихикая, она сжимала в правой руке зеркало в витой оправе, на подставке. С головы, словно дурацкий колпак, свисала набок знакомая шляпка в полоску.

Арина отпрыгнула от сестры, точно от прокаженной. Тотчас заломило в затылке. Ей показалось, она теряет рассудок.

Откуда?! — крикнула она, указывая на шляпу.

Чего орешь? — сморщилась Лиза. — От верблюда. На коврике лежала, твоим зеркалом накрыта, кстати. Небось сама забыла, а теперь кричишь, как полоумная...

Сними!

Арина раскраснелась и почти визжала. Подскочила, сдернула шляпку, с ненавистью швырнула за дверь.

Лиза отложила зеркало и почувствовала легкое головокружение. Будто курнула косяк и приход поймала. Пол качнулся перед глазами, она оперлась свободной рукой на стену и аккуратно сползла на пол. В голове шумело, в животе словно крутилось, наматывая кишки, колесо.

Арина вскрикнула, присела рядом, схватила сестру за руку:

Что такое, Лиз?

Голова кружится, — выдохнула та. — И в животе колики... И тошнит...

Арина уже видела нити, ползущие снизу по ее груди, расходящиеся в стороны возле горла.

Невероятно, поразилась Арина, всего-то за несколько минут! Но реальность была непреклонна. Густые разводы обволакивали нити, будто чернила разлили.

«Бум, бум!» — ухал в затылке молоток, пробуждая силу, что вылетала голубым кольцом и, разгораясь, впивалась в темноту разводов, подсушивала нити, заживляла. Арина скользила рукой по горлу сестры, шептала молитву, заученную наизусть.

Лизины сомкнутые веки дрогнули, щеки порозовели.

Когда Арина умолкла, Лиза дремала на ее плече. Они нелепо привалились к вешалке в коридоре, и Арина пыталась разобраться, каким образом мерзкая шляпка оказалась на лестнице. Но факт оставался фактом: сущность вернулась — а значит, борьба не закончена и следует начинать по новой. Она растормошила сестру, отвела на кухню, заварила кофе и отправилась «на охоту».

Когда Арина, осторожно держа шляпку, прикрытую зеркалом, шагнула за порог, из кухни выглянула растрепанная, заспанная Лиза:

Ты куда?

Соседку проведаю. Уверена, нечистого этого, что по квартире шастает, она подселила, чтобы энергию хозяев жрал. Вот теперь он в шляпе сидит. Надо вернуть бабке эту ее гадость. Гештальт закрыть.

Подойдя к ненавистной двери, Арина забарабанила в дерматиновую обивку. Словно в ответ на стук, из соседней квартиры вышел краснощекий упитанный мужик в затертом полушубке и в спортивной шапочке, на руках ворчал седой мопс. Арина помнила, что жену соседа вроде зовут Мария, а вот как его самого — вышибло напрочь.

Привет, молодежь! — кивнул мужик и нажал кнопку лифта.

Собака вяло тявкнула. От обоих пахнуло пирожками и уютом.

Добрый вечер, — ответила Арина, потянулась к дверному звонку, давила, пока не покраснел палец.

Лиза, стоявшая позади, в проеме их двери, промолчала.

Зачем трезвоните в пустую квартиру? — удивился мужик, и мопс вежливо поддакнул.

В смысле — пустую? — растерялась Арина, продолжая машинально давить на кнопку. — К бабке я, шляпу вот отдать.

Приехал лифт, кабина разинула пасть в ожидании пассажиров.

К бабке она! — хмыкнул мужик. — Бабку два года как на кладбище снесли. И родни нет. Пустая квартира.

Сказал и уехал. А Арина едва удержала шляпу, когда увидела, как, охнув, сползла по стене Лиза, потеряв сознание.

 

Зеркало и шляпу они оставили в ванной. Накрыли для верности тазом.

Для страховки, — настояла очнувшаяся Лиза и предложила спуститься к Бальбо.

Чувак сто лет здесь живет, — уверяла она. — Про всех все знает, говорю тебе. И как я раньше не догадалась про бабку спросить! И еще, Арин... Про Черного ничего ему не говори, о’кей?

Хорошо, — согласилась Арина.

Лиза смотрела на сестру — и не видела привычной психозануды, не узнавала в этой собранной, решительно настроенной девушке с тугим пучком убранных на затылок волос прежнюю самовлюбленную тихоню.

Да-а... — протянула Лиза. — Ты прям Королева Ночи, Арин, чесслово! Я ведь тоже могу, слышь? Ну помнишь, у Мэри? Это я ей нить подрезала, суке, только не до конца. Немного так, для эксперимента. Потому и выжила она, кстати, и это хорошо, а то Бальбо злился. Не любит, когда своих притесняют. Но ведь работает мой дар, Арин, работает!

Бледные щеки Лизы зарозовели, заблестели глаза.

Мы теперь с тобой черные сестры. Представляешь, все планы сбудутся, раз-два — и мы в дамках! Ты в Париж махнешь, я — на Остоженку. Начнем дела мутить на европейском уровне. А, Арин?..

Арина едва не потеряла дар речи. Только сестрица теряла сознание, едва не лишилась жизни из-за нечисти, и все равно — несет ее, как испуганную лошадь, которая уже ничего не соображает.

Лиза, помолчи, а! Я Мэри едва откачала после твоих подрезаний. Ведьма, блин, недоделанная... Тебя только-только спасла. Ты вообще представляешь, с чем заигралась?

Лиза задохнулась от восторга, вцепилась в кисть сестры.

Да ладно? Это ты ее откачала? Вау! Ну ты сила, Арин! Я-то думаю, как она, блин, выкарабкалась... Охренеть поворот! Ты, систер, крутяк у меня!

Истории из прошлого

Бальбо готовился спать, открыл дверь со взъерошенными после душа волосами. Худой, руки до локтя в наколках, острые плечи подростка — и не дашь двадцать четыре года. Но синие нити на его подбородке Арина разглядела с порога.

Он отвел нежданных гостей на заставленную мебелью кухню, придвинул табуретки. Сестры спросили о старухе. Бальбо удивился вопросу. Про нынешнюю старуху он не в курсе, а бабу Нину с последнего этажа знал с детства. Вскипятив чайник, он достал чашки, аккуратно лавируя между плитой, столом и холодильником. История жильцов дома при этом непрерывно текла из его уст — с яркими образами, картинками, сценками, специфическими деталями и звуками.

Соседку с двенадцатого этажа звали Ниной Михайловной. Немного замкнутая, неразговорчивая, похожая на сотни других таких теть Нин, теть Зин, теть Маш. Обычная, в общем. Работала на химзаводе — как половина здешних жильцов, — как мать рассказывала Бальбо, в бухгалтерии. Мужа ее он не видел ни разу. Дочь не помнит, та редко появлялась — может, с отцом жила или еще где. А вот с внучкой Нины Михайловны та еще история случилась.

Внучка приехала в конце девяностых, летом. Мне тогда девять исполнилось, а ей, наверно, пятнадцать. Красивая, помню, была, на куклу похожа с витрины «Детского мира». Платье воздушное, белое, а глаза зеленые-зеленые, как у кошки. Косу русую за плечо закинет и идет по улице, улыбается, каблуками вытанцовывает. Я тогда в первый раз и влюбился. В нее, конечно. Звали ее волшебно — Мила, Милена. Редкое имя, красивое... Не кривись, Лиз, это пятнадцать лет назад случилось, — улыбнулся Бальбо помрачневшей Лизке и продолжил: — По пятам за ней ходил, помню, как хвостик. Она поругивалась, отмахивалась от меня, словно от назойливой мухи... А потом пропала.

Тогда кладбище еще так не разрослось, как сейчас. Мы за земляникой туда бегали, полно там ягод росло, да и не страшно совсем было днем-то. Я поэтому кладбище как свои пять пальцев и знаю — каждая могила знакома, как говорится, с детства... Ну так вот, Мила пропала, а у меня как свет в голове выключили. Хожу — в глазах туман и серость. Родители даже забеспокоились.

Нашли ее быстро. В выходные весь дом, как на субботник, вышел, милиция с собаками приехала, пожарные зачем-то. За кладбищем проселок, там и лежала в кустах, истерзанная.

Виновных сразу вычислили — братьев Косенковых. Тех, Арин, что в вашей квартире жили. Во дворе их Косыми за глаза звали. Старшие, Вован и Стас, — предводители местной шпаны, хулиганы. В округе в авторитетах ходили. А мать их в ресторане пела, представляете поворот? Ну а младший, Лешка, самая свинья из них, девчонкам проходу не давал. Знал, что никто не тронет: два брата за спиной. Вот он-то и похвастался спьяну в компании — мол, дичь поймал, козу молодую, и типа задрал ее. Кто-то и донес в органы.

Когда приехали Лешку арестовывать, старшие братья впряглись за младшего, заступились. Прямо битва была! Тети Зои, матери их, дома не оказалось, а эти два пьянчуги злые, братья-то, двум ментам ребра сломали. В итоге их — по этапу, а младшего — в колонию по малолетке. Двор и округа вздохнули спокойно на восемь лет. Но девочку, конечно, было уже не вернуть...

Тетя Нина после этого надолго исчезла. Говорили, на Урал подалась, к родным. Перед отъездом с Зойкой повздорила. До крика.

Да, вот что забыл сказать. Они же дружили раньше, тетя Нина и тетя Зоя, представляете? В гости ходили друг к другу, дни рожденья отмечали. Мать мне рассказывала, они и до переезда сюда соседями были. Вот такие дела.

Тетя Нина вернулась в начале нулевых. С того момента я ее знаю только как бабу Нину. Словно другой человек поселился. Непричесанная, в темной одежде и зимой и летом, неприветливая. Но иначе как знахаркой бабу Нину в округе не звали. Народ тропку к ее квартире проложил, и днем и ночью шел. Сильная, говорят, была на исцеление.

Зойка после возвращения бабы Нины начала квасить по-черному, покатилась кубарем под откос. В конце концов и вовсе повесилась. И пошла свистопляска. Сперва сожитель ее с собой покончил, потом Лешка... Он к тому времени из колонии вернулся, ну и шагнул с балкона. Вроде бы спьяну. Стали даже поговаривать, мол, квартира у них нехорошая. А как иначе все эти смерти объяснить?

И тут новость — бабу Нину машина сбила на углу «Галантереи». Сразу насмерть. Родни нет. Когда квартиру осматривали и опечатывали, записку нашли — просила на старом кладбище похоронить — и деньги на столике. Получается, знала. Люди на ее могилу до сих пор ходят. Говорят, она силу дает...

Бальбо умолк.

И ты мое посвящение на ее могиле провел, так? — спросила Лиза.

Бальбо кивнул.

Тогда нам туда. — Арина встала, наконец поняв, о чем просила бабка.

«Доставить до места» — значит, на могилу.

Толкнула сестру:

Пошли, дорогу покажешь.

В двенадцать ночи? Серьезно? — вздрогнула Лиза.

В окно стучали снежинки, топать на кладбище в метель и холод не хотелось.

Арина, не слушая, заторопилась в коридор.

Прогуляешься со мной? — Лиза повернулась к Бальбо, взяла его ладонь, заглянула в глаза.

Бальбо отвел взгляд.

Лиз, вставать рано... Не знаю, что вы задумали, но предлагаю оставить это до утра. К двенадцати дня освобожусь. Кладбище никуда не денется. Там тропинку чистить надо — вон как метет...

Понятно все с тобой. — Лиза отпустила его пальцы и выбежала на лестницу.

Лиза! — крикнул в замешательстве Бальбо, но дверь захлопнулась.

Ночное

Они пробрались по слегка заметенной снегом тропинке мимо ангара, огороженного забором, пересекли густой ельник, перешли припорошенное снегом шоссе. Тропинка вела через березняк к металлической ограде. У ворот, где когда-то был въезд, стояла будка сторожа, заколоченная с виду, но из узкой трубы вился дымок — единственный признак жизни.

Будить сторожа посреди ночи Арина посчитала глупой затеей, хотя Лиза утверждала, что бомж, живущий там, мужик надежный, и настаивала дать ему пятьсот рублей и пустить вперед с лопатой. Проходы между могилами давно не чистили.

Пробираться в метель по кладбищу, да еще ночью, оказалось делом непростым, но, когда вышли на центральную аллею, стало легче. Наверное, бомж прошелся здесь днем лопатой разок-другой. После третьего столба с оборванными проводами Лиза свернула направо. Тут ноги утопали в сугробах по колено. У Арины замерзли щеки, согреть их возможности не было: приходилось аккуратно нести завернутую в полотенце шляпку с зеркалом. Хорошо хоть, что догадалась надеть перчатки.

Лиза, пыхтя как паровоз, прокладывала дорогу, но то и дело путала проходы, ограды и памятники, ругалась матом и вздрагивала от каждого треска веток. Она захватила фонарик, но он был почти разряжен и светил тускло.

Немного помогала луна. Метель наконец утихла, и стало намного проще. Арина шла за сестрой след в след.

Вот знаешь, чё думаю, систер, — неожиданно развернулась Лиза, и Арина заметила на ее лице черные разводы от слез. — Может, ты и права. Стремные они челы, эти готы. Скользкие, как селедки. И Бальбо скользкий, юлит вечно...

Она замялась, всхлипывая и подбирая слова.

Вожак, блин, крысиной стаи! И вообще, жестокий он. Кота убил ни за что... И община — лицемеры одни, ты ж видела. Одна Мэри чего стоит. Подумала я, Арин, ну их на хрен! Надоело все. Поехали в Париж, а? Знаешь, весны хочу, и тепла, и солнца...

В сердце Арины оркестр играл вальс. Ей захотелось обнять эту худышку в коротком пальто, с голыми коленками — в такую-то погоду. Прижать покрепче, расцеловать и признаться, что и она была неправа и строга порой до грубости, да и вообще...

Арина улыбнулась:

Сообщество готов — на помойку, это точно, Лиз. Ты из них выросла, как из детских штанишек. Вот только гитару не бросай, ладно? И пение. Ты же талант, твое место на сцене. Систер ты мой!

И они рассмеялись.

Спустя час выдохлись, вспотели и замерзли одновременно. Но нашли!

Арина смахнула снег с гранитного обелиска; посмотрела на выцветшее фото: знакомый платок, поджатые губы, суровый взгляд. Даты рождения и смерти... Она вздрогнула. До конца не верилось, ведь только вчера с ней говорила. Мистика!

Рядом второй памятник. Девичье лицо, коса на плече, печальная улыбка — Мила.

Симпатичная. Жалко прям! — вздохнула Лиза. — Совсем молоденькая...

Арина расчистила ногой площадку на могиле девочки, положила зеркало и шляпку, попросила Лизу отойти.

Не возвращайся больше, — прошептала Арина и аккуратно вытянула зеркало из-под шляпки. — Пожалуйста!

Гром не ударил, луна не погасла, и памятник не провалился. Ничего не случилось.

Только Лиза вдруг села на попу в сугроб, выдохнула... и заплакала.

Что такое? — вскинулась Арина.

Будто что из меня вышло, Арин. И легкость в теле обалденная. Так хорошо — ты не представляешь!

Арина выдохнула:

Ну и слава богу!

Взглянула на обелиск — и показалось, будто баба Нина ей подмигнула.

 

 

1 * Флаввы — узкие штаны-чулки.

 

2 * Челси Джой Вулф — современная американская певица, автор песен, в которых сочетаются элементы готик-рока, дум-метала и фолка.

 

3 * Морана — в переводе с санскрита «убивающая». В славянской мифологии богиня ночи и вечного сна.

 

4 * Строчка из одноименной песни Оззи Осборна.

 

5 * Эрнест Генри Шеклтон (1874—1922) — английский путешественник ирландского происхождения, исследователь Антарктиды.

 

6 ** Дэн Симмонс (род. в 1948) — американский писатель, известный прежде всего своей фантастической сагой «Песни Гипериона». Его перу принадлежит также мистический триллер «Террор», в основе которого лежит реальная история полярной экспедиции английского мореплавателя, исследователя Арктики Джона Франклина, пропавшей в 1845 году при попытке найти Северо-Западный морской проход из Европы в Азию.

 

7 *** Джон Кракауэр (род. в 1954) — американский писатель и альпинист, автор книг «В диких условиях», «В разреженном воздухе», «Под знаменем небес» и др.

 

8 * All about Eve — английская рок-группа, популярная в 1980-х годах, игравшая экзотическую музыку, смесь готик-рока и фолка.

 

9 * The Beauty of Gemina — музыкальная группа из Швейцарии, исполняющая композиции в стиле готик-рок.

 

100-летие «Сибирских огней»